ДОЛГАНЕВ Е. Е.

СТРАНА ЭФИОПОВ (АБИССИНИЯ)

ОБЩЕСТВЕННЫЙ СТРОЙ, ЗАНЯТИЯ, ОБРАЗ ЖИЗНИ И НРАВЫ

В Абиссинии туземное население резко распадается на два класса свободных жителей: 1) высший, аристократический дворянский класс, называемый бала-рыст т. е. буквально – имеющий наследие, землю и 2) баладже – буквально несобственник, безземельный, называемый иначе ахуай – мужик, холоп. Земля таким образом является основанием деления на классы; по отношению к владельцу она является – «рыст» – достояние, наследие, а по отношению к правительству, государству, она считается, как условие военной повинности и называется «гаша» буквально щитная земля, т. е. обязывающая своего владельца нести военную службу, с которою связаны чины, награды, казенное жалованье и проч. Только на войне абиссинец и может отличиться и стать заслуженным генералом или поступить в свиту царя.

«Рыст» (или гульт) – это наследственное владение. Он представляет собою большой участок земли, принадлежащий целой фамилии. Рыст не продаваем и неделим между членами семейства – это потому, что рыст в сущности царская земля, обязывающая своего владельца кроме военной службы еще к известной подати (гыбыр). Отсюда рыст еще значит податная земля. Обыкновенно рыстом владеют несколько семейств, происшедших от первого владельца. Это целый род, владеющий рыстом и носящий фамилию, произведенную от имени первого владельца. Самый рыст называется тоже этим именем. Области: тамбенская, сменская и др. заимствовали свои названия от имен первых владельцев. Если предок-владелец рыста прославился какими-нибудь подвигами, то эта слава принадлежит и его потомкам, населяющим «рыст». Отсюда у абиссинцев существуют некоторые славные, знаменитые фамилии, известные по всей Абиссинии. Члены такой фамилии вступают в брак с членами не менее знаменитого рода. На этом основано главное условие брака – [158] соответствие фамилий. При погребении какого-нибудь члена рода, риторы в речах подробно излагают всю родословную покойного и славные деяния его предков, записанные в летописной памяти народа.

Браки не нарушают в Абиссинии целости фамилий; это потому, что носителем фамилии служит там не одна мужская линия, а и женская. Если после брака новобрачные переселяются на жительство в «рыст» невесты, то потомки их будут носить фамилию невесты, т. е. того рыста, где поселились его предки; и наоборот, если жених и невеста, сочетавшиеся браком станут жить в рысте жениха, то тогда в потомстве их сделается наследственною фамилия жениха.

Есть такие рысты, род владельцев коих прекратил свое существование. Каждый такой рыст поступает в казну и негус имеет право подарить его кому-либо из безземельных холопов, отличившемуся на войне, и тем сделать его дворянином, славным владельцем рыста и предком нового дворянского рода, в преданиях которого остаются памятны: имя первого владельца рыста, подвиг, стяжавший ему славу и милость царскую, и имя того негуса, при котором это случилось. Потомки холопа, ставшего дворянином, должны уже нести обязательную военную службу, а будучи холопами они были бы свободны он нее: холопы могут нести ее только добровольно.

Баладже или безземельные крестьяне, не имея своей земли, работают на чужой дворянской. Целым семейством, с женой и взрослыми детьми холоп работает в поле. Зажиточные холопы имеют по нескольку пар волов и ими работают от меры, т. е. получая от владельца рыста условленную часть вымоченного хлеба. Холоп берет себе у дворянина участок земли, обрабатывает его, собирает с него хлеб и пятую или четвертую часть его уделяет помещику. Часто бывает, что два холопа, имеющие только по одному волу, соединяются вместе, образуя союз. Пара их волов и их семейства работают сообща на участке, выпрошенном у помещика, а вырученный хлеб делится между обоими холопами поровну. Холоп, не имеющий ни одного вола, работает на участке помещичьими волами и за это отдает владельцу большую часть хлеба, чем другие. В Абиссинии есть такие места, где бывает три жатвы в год. В поземельной мере жатва принимается за зиму. Единицей меры земли считается довольно крупный и плохоопределенный клочок земли, на одиночную вспашку которого одною парою волов требуется целая зима, – он называется «мыхрам» – зимовик. Участок, вдвое больший его, определяется так: «мыхрам-цымди», буквально – «две зимы», т. е. то, что нужно пахать целую зиму двумя парами [159] волов; «три зимы» – участок, требующий для одиночной вспашки трех пар волов и т. д. Обыкновенно холоп, имеющий только пару волов, берет себе землю по числу пар быков.

Обработка пахотной земли происходит так. Холоп, взявший целый мыхрам вспахивает его не сразу; а по частям. Отметив небольшой клочок земли, он разбрасывает на нем семена, летом вспахивает его. За плугом, по борозде идут следом холопская жена и дети. Они сравнивают борозду голыми руками и выбрасывают из нее корни сорных трав. То же делается на другом клочке, на третьем и т. д., пока не будет засеян и вспахан весь мыхрам. Пойдут обильные дожди, хлеб быстро взойдет, вырастет, поспеет. С наступлением жатвы холоп снова со всею семьей в поле. Муж жнет хлеб, жена связывает его в снопы, а дети сносят их в место, предназначенное для гумна. Место гумна определяется по согласию несколькими холопами вместе. В центре своих нив они выбирают ровное, круглое пространство земли, которое, после уборки на нем хлеба, очищается от жнива и корней, поливается водою и утаптывается копытами волов. Труд устройства гумна разделяется между всеми холопами, образовавшими союз. Близ гумна складывается хлеб союзников. Каждый член ставит свой стог, так что со временем вокруг гумна образуется кольцо из стогов. При молотьбе наблюдается строго очередь, имеющая в основе или то, кто раньше убрал хлеб, или то, кто имеет больше хлеба, или что-ниб. другое. Для вьмолочения хлеба отпускаются все волы, принадлежащие союзникам, а из людей в работе участвуют лишь те, чей хлеб на очереди. Холоп – член союза, вымолотивший свой хлеб, обязан очистить гумно для следующего своего товарища, а этот – для третьего и т. д. Но холоп, имеющий много волов и большой участок земли не прибегает к союзам, а работает собственными средствами. По разбросанному на гумне хлебу пускают гурт быков. Чтобы волы не ели хлеба, им стягиваются челюсти веревкой. Вокруг гумна идет кольцом огорожа из камней, чтобы волы не разбегались в стороны. Их гоняет холопский мальчик кругом, пока не собьют всего хлеба. Мелкую солому сохраняют как корм, а крупную разбрасывают по полю для удобрения земли. Вымолотив и просеяв свой хлеб, холоп тут же на гумне отмеривает из него условленную часть владельцу, который при этом присылает на гумно своего надсмотрщика. Из вырученного хлеба холоп часть везет на рынок менять на серебро или на скот, а часть оставляет себе.

Когда требуется испечь несколько хлебов, холопская жена насыпает несколько горстей зерна в углубление большого камня и раздробляет в нем зерно. Полученная мука тщательно [160] просеивается чрез густое сито. Хлебы пекутся в виде больших тонких лепешек. Особенно вкусные хлебы бывают из тефа. Теф – это наиболее ценное в Абиссинии хлебное растение. Он растет низко и дает семена, похожие на манную крупу. По вкусу ему уступают пшеница и дагус, из которого приготовляют хлеб, квас и преимущественно опресноки – машилла. Теф еще употребляется в качестве приправы к различным похлебкам, как у нас рис. А из огородных растений наиболее употребительна тыква, из которой делают вкусную похлебку. Вместо вина абиссинцы пьют вкусный хмельной напиток, «тъэдь», так как винограду в Абиссинии мало; да и вообще туземцы не любители древесных плодов, которые во множестве гибнут там даром. Уважают разве только бананы, которые достигают здесь необыкновенных размеров и играют в употреблении туземцев такую же роль, как у нас хлеб-соль, т. е. их подносят высокопоставленным лицам, при встречах, приветствиях поздравлениях и проч.

Кроне земледелия абиссинские холопы занимаются еще скотоводством. Оно состоит в том, что какой-ниб. зажиточный холоп скупает молодых быков, пасет их, размножает и проч. Таким образом у него образуется целое стадо быков, которых он продает по частям, меняя на серебро. Кроме быков скотоводы скупают овец в коз. Пастбищем для скота служит гуляющая земля помещичьего «рыста». По ней нанятый скотоводом пастух гоняет стадо, за что владелец получает от хозяина стада плату серебром или скотом. Считается выгодным отдавать землю под пастбище, потому что она становится плодороднее. Скот холопов, живущих на рысте тоже пасется на помещичьей земле, перекочевывая с места на место. Пастух этого стада питается очередными приношениями хозяев скота; отсюда понятно, почему пастух считается в Абиссинии знатоком людей. Он по пище судит о тех, кто ее готовит Он может безошибочно определить характеры всех обитателей своего района, потому всегда может явиться желательным помощником амачу (свату).

II.

Жизни абиссинского аристократического семейства в противоположность холопскому отличается полным сибаритством. Ни родители, ни их дети положительно ничего не делают, пользуясь лишь трудами других. Слуги исполняют все: готовят пищу, шьют одежду, моют ее, чистят дом и проч. Лень – это болезнь абиссинского дворянства, которая покоится на землевладении и [161] холопстве. Единственное занятие для немногих интеллигентов – это охота, но она существует, как развлечение. Охотник старается убить слона или льва и тем приобресть себе известность. Сам негус стремится к славе искусного охотника. Как специальное занятие, охота распространена только среди диких языческих народов и мусульман, населяющих Абиссинию, каковы, напр., фалаша, оайта, галла, самалийцы и др. Абиссинские охотники не мечтают о торговле звериными шкурами, слоновою костью и проч. Но усердные из них не прочь полакомиться жарким из диких птиц или даже мясом гиппопотама. В нем особенно ценится кожа гладкая, мягкая и нежная; а из длинного тонкого хвоста выходит прелестный кнут.

От утра и до вечера абиссинские аристократы проживают безвыходно в своих домах. Визиты к соседям – редки, каких-нибудь прогулок, катаний и проч. не водится. Кое-где в семействах мужчины занимаются единственной в Абиссинии якобы азартной игрой «чевыта». Она требует некоторых соображений и близко подходит к нашей шашечной игре. Жены вельмож позволяют себе в домашнем быту некоторую роскошь: полулежа на мягких подушках, окруженные внимательными невольницами, они небрежно выслушивают приветные речи посетителей и не щадят издержек ни на прозрачные ткани легких одежд, ни на драгоценные уборы. Вообще абиссинки, особенно высший класс, очень стройны и красивы; черты их лица правильны; смуглая кожа необыкновенно нежна, волосы – длинные.

Мужчин-вельмож обыкновенно окружают слуги. Два из них, занимая места по сторонам своего владыки, обвевают его опахалами из страусовых перьев и не дают назойливым насекомым беспокоить господина. В своем доме абиссинец не стесняет себя лишнею одеждою: он сидит в одном белом плаще, прикрывающем тело от пояса до ног. Вот и все. Ни в доме, ни вне дома абиссинцы не носят шапок, и все, даже негус, всюду ходят босыми. Только больные носят сандалии.

Самая нижняя у каждого абиссинца одежда (в том числе и женщин) – камис (хитон). Это длинная рубашка из белой или цветной льняной материи с множеством мелких застежек на груди и на рукавах. Камис иногда вышивается дорогими узорами из золота или бисера, и в таком своем виде свидетельствует уже о значительных заслугах того лица, на ком он надет. Дорогой цветной, шелковый камис с вышивками часто дается негусом в качестве награды. Камис дорогой уже не надевается на самое тело, а поверх другого камиса – простого. Интеллигентные абиссинцы носят еще под камисом широкие штаны, но не всегда. Сверх же камиса набрасывается «лэвса» – одежда [162] древних. Это широкий и длинный кусок из тончайшей белой материи, сложенной обыкновенно вдвое или втрое. Есть несколько способов надевания лэвсы, приуроченных к определенным случаям: 1) способ ношения во время молитвы, 2) при встрече с начальником, 3) при встрече с негусом, 4) дома, 5) при гостях, 6) за обедом, 7) на прогулке. В каждом из указанных случаев способ ношения лэвсы видоизменяется. Обыкновенно же ею покрывают левую сторону тела, обвив верхними концами шею. При таком способе ношения, правая рука остается свободной для действий. Лэвса стоит очень дорого. С пурпуровой шелковой полосой она указывает на знатность происхождения носителя ее, а без нее носится всеми без исключения. Камис и лэвса это всеобщая одежда абиссинцев, носимая всеми, начиная от негуса и кончая холопом. Далее следуют случайные одежды. Сюда относится борнус, – накидка из черного сукна без рукавов, застегивающийся возле шеи и покрывающая все тело ниже колен. Борнус обыкновенно одевается поверх всех других одежд и имеет назначение предохранять от влияний атмосферы, почему его носят только в дурную погоду. Борнус такой же, но покороче и спускающийся только до пояса, уже называется мак. Он [163] делается из овечьей волны. Франты из абиссинцев надевают поверх всех обычных одежд, т. е. поверх камиса и лэвсы странную накидку под названием лямды. Она делается из цветного атласа или бархата, вышивается разноцветною шерстью и по ходу походит на шерстяной мак – короткий борнус, но с тою разницею, что нижняя круговая линия лямды идет крутыми изгибами и изворотами. Растянутая лямда имеет форму цельной звериной шкуры. Лямда имеет еще значение привилегированной одежды абиссинских сановников и князей, у которых она раскрашивается золотом и каменьями. У охотников лямдой служит цельная леопардовая шкура.

Абиссинские военные надевают сверх камиса пояс, к которому привязывается длинная дугообразная сабля. В левой руке воин держит щит из буйволовой кожи, убранный золотыми и серебряными бляхами, а в правой – копье. Князья носят обыкновенные одежды абиссинцев, а на голову надевают шапку из львиной гривы с узким золотым околышем. Это рас-орк т. е. золотая голова. Ее может надеть только родовитый, владетельный князь.

У женщин камис – нижняя рубашка всегда бывает, как и у духовных, с широкими рукавами. Женская лэвса отличается тем, что окутывает всю голову и спускается пониже мужской, так что часть ее волочится даже по земле. Борнус одинаков, как и у мужчин, так и у женщин. [164]

Как просты одежды абиссинцев, так несложны и их жилища. В постройке крестьянского дома участвует весь околоток. Одни сносят материал, другие строят стены, третьи выводят крышу, – это по братски – за спасибо. Отделений для комнат в абиссинской хижине не полагается. У богачей роль комнат играют отдельные здания. Один дом – спальня, другой – кухня, третий – кладовая и т. д. Абиссинские хижинки с своими коническими крышами, утопающие в зелени кустов, представляют издали любопытную картину. Церкви и соборы выделяются из общей массы хижин только своей величиной, а не формой, и тем, что имеют на оконечности крыши крест. Богатые абиссинцы устраивают вокруг своих домов веранду: между стеною дома и столбиками, поддерживающими навес крыши. Свет внутрь здания проникает лишь из дверей и отчасти из небольшого отверстия, оставляемого обыкновенно между стенами и потолком, оттого в абиссинской хижине темновато. Это, положим, кстати. Обстановка дома крайне убога. Земляной пол усыпан травой. В качестве постели является на полу овечья шкура и кусок дерева вместо подушки. В богатых домах постель устраивается несколько комфортабельнее. Вкапываются в землю четыре столбика, на которых укрепляется сетка из ремней, служащая тюфяком, а под голову кладется кожаная подушка; на полу стелются львиные и леопардовые шкуры. Вот все, что есть лучшего в богатом доме. Убогую обстановку дома дополняют военные доспехи и одежды, развешенные на стенах, да два-три водоноса в углу. Икон в абиссинском жилище нет, так как живописцев едва хватает даже для храма; кроме того, абиссинцы, по смирению своему, считают недостойным вешать святыню в чадной избе. Для хранения имущества предназначается отдельное здание, устроенное попрочнее. Там хозяева прячут дорогие ткани, кубки. Накопленное золото и серебро ссыпают в глиняный кувшин, который закапывают в тайном месте, где-нибудь под деревом около дома или в лесу. Богачом считается тот, кто имеет кувшин золота.

Когда подоспеет время обеда, все господа рассаживаются на земле вокруг большой корзины с хлебами. Читается всеми в полголоса молитва: «Отче наш», которой предшествует импровизированная молитва старшего члена семьи. Этот обычай соблюдается всеми. Между тем слуга выкладывает в корзину поверх хлебов густую похлебку. В иных домах вместо корзины устраивается настоящий стол, только низенький, приземистый. На столе пред каждым человеком возвышается несколько хлебов, сложенных один на другой. Сверху кладутся белые хлебы, а снизу как бы в основание первых – несколько черных. Слуга обходит стол с горшком похлебки и собственною горстью [165] разделяет ее на всех. После того, как барин принимается есть верхний хлеб, слуга уже спешит полошить похлебки на следующий, потом на третий и т. д., до тех пор, пока не последует со стороны господина заявление: «неальфёллигим» – я не желаю. Бывает и так, что господа сидят на земле, сложа руки, а невольники кладут им прямо в рот похлебку с хлебом, куски мяса, обвернутые тонко раскатанным тестом, и проч. На обильной абиссинской трапезе подается несколько похлебок, играющих роль отдельных блюд: похлебка из семян тефа, сваренных с мелкими кусками говядины, похлебка из кабака, из дагуса и т. д. После похлебок обыкновенно едят сырое бычачье мясо – «брондо». От бычачьей ноги или целой грудины, подносимых слугой, всякий отрезывает себе желаемую часть которую съедает с перцем и разными горькими травами. В заключение, в качестве десерта, подается сметана, наперченная до красна и подправленная душистыми специями. Из напитков абиссинцы особенно любят свой национальный «тъэд». Он хранится внутри дома в бочонке, вкопанном в землю. Сквозь льняную покрышку тъэд из бочонка нацеживается в кубки. Подавая кубок господину, слуга тут же подставляет свою горсть и получает в нее немного питья. Кубки бывают разной формы, но более употребительная – это форма нашего графина. Пьянства за абиссинской трапезой не бывает, да и вообще оно неизвестно еще в Абиссинии. При княжеских и царских дворцах и в домах зажиточных дворян во время трапезы обычно фигурируют шуты, музыканты, певцы, рассказчики и т. п.

Абиссинцы очень религиозны. Любовь к молитве – это отличительная черта абиссинской нации. Там в каждом семействе дети с малолетства приучаются «непрестанно молиться». Всякий грамотный абиссинец носит у себя на груди в кожаном мешочке молитвенник с псалтирью и евангелием (избранными местами из четырех евангелий). Где только можно, позволяет место и время, он достает из футляра книгу, крестит ею свое лицо и, поцеловав верхний край обложки и начало страницы, украшенное видами крестов, погружается в чтение; кончив чтение, опять крестит книгой лицо, целует верхний край ее, обворачивает платком и посылает в мешочек. – Особенно любят абиссинцы псалтирь. От частого чтения многие затверживают ее на память. Неграмотные постоянно твердят общеупотребительные молитвы: Уддасе Марям, мелькаа Марям, мелькаа Иисус. Дома, в пути, сидя или лежа, за делом или без дела – всегда и везде абиссинец молится, шевеля губами и вздыхая. Любят больше домашнюю молитву, наедине. Накануне великих праздников многие абиссинские христиане проводят всю ночь в непрерывной [166] молитве. В самый день праздника – утром до трапезы и после трапезы до вечера проводят в чтении молитв и Слова Божия. Праздничная молитва совершается с особенным напряжением и, так сказать, специально, а не как привычное просто движение мысли и уст. Совершая молитву абиссинец усердно кладет земные поклоны, выкрикивает псалмы Давида и трогательные стихи «Мелькаа», бия себя в перси и бичуя по временам бичом свои обнаженные плечи.

Все вообще абиссинцы придерживаются старинного обычая молиться в известные часы дня. Что бы абиссинец ни делал, но если пришел час молитвы, он бросает свою работу и читает известное молитвенное правило. Время днем определяется по солнцу, а ночью по звездам. Даже полночь – время сна не исключается из числа молитвенных часов.

Правила приличия соблюдаются всеми строго. В аристократическом обществе развита даже самая утонченная вежливость. Люди, равные по положению, при встречах низко кланяются друг другу и перебрасываются скороговоркой:

– Дал (подразумев. Бог) здоровье?

– Слава Богу! Бак дневал?

– Слава Богу!

Холоп при встрече с дворянином отвешивает ему низкий поклон, касаясь рукою земли; на вопросы отвечает тихо, закрыв рот рукою или плащом, дабы дыхание не коснулось благородного лица. То же делают все младшие перед старшими, напр., священники пред епископом, воины пред генералом, подданные пред негусом и проч. Дети целуют родителей в колена; духовные лица целуют друг друга в плечи. Друзья и товарищи при встрече только кланяются, но не целуют один другого. Целование в Абиссинии возможно лишь между самыми искренними и преданными друзьями. Такие люди от души награждают друг друга несчетным числом поцелуев. Между тем враги наделяют друг друга выражениями: сын нищей, сын воровки, габро (раб), габар (мужик) и проч. Абиссинское общественное мнение наиболее преследует воров и прелюбодеев. Весь род вора презирается. С прелюбодеем муж обесчещенной может сделать, что захочет, даже убить безнаказанно. Соблудившая остается безнаказанною и даже не подвергается укорам, между тем как преступивший с нею всюду наказывается презрением и награждается самым низким именем: «сорок раз вор». Абиссинцы очень вспыльчивы и между ними часто происходят ссоры, доходящие даже до кровопролития, но эти ссоры быстро утихают. Мир заключается символическим действием. Желающий помириться взваливает себе на затылок камень и [167] кланяется противнику до земли. Тот отвечает: «Бог тебя простит» и снимает камень. Честность считается первейшим качеством всякого, имеющего свой дом. Оттого среди абиссинцев распространено взаимное доверие. Но у обманщика никто не переступит порога, боясь опозорить себя пред всем околотком.

Рабство в Абиссинии еще существует, но со времени негуса Иоанна оно ослаблено. Все-таки и теперь раб не имеет права жаловаться на своего господина судье. Если раб убежит, то господин имеет право его разыскивать. Верный раб по истечении некоторого времени может получить свободу. Пред смертью господина рабы окружают его одр и выслушивают его волю в присутствии свидетеля-духовника. В этот момент решается участь рабов. Кому дается свобода и отпущение, кому приказывается оставаться в рабстве, а иному дается не только свобода, но и право пользоваться «рыстом» (имением) наравне с другим родственниками умирающего. Строгие господа бывают жестоки с рабами, тиранят их. Если господин желает выведать от раба какую-нибудь тайну, то может подвергать его каким угодно пыткам. Продать своего раба господин может свободно, но убийца раба сам наказывается смертью. Раб, принявший христианство, получает свободу. Вообще абиссинцы не берут к себе рабами христиан. Купцы доставляют в Абиссинию рабов, набранных или захваченных из соседних магометанских и языческих племен, каковы: галла, самалийцы, шанкала и др. Стоимость раба приблизительно определяется 100-200 рублей.

Зажиточные священники тоже имеют рабов. Вообще семья священника по образу жизни, домашней обстановке и проч. принадлежит к разряду дворянских сеней. Священники имеют гульт (церковную землю) и холопов, как и дворяне. Но нужно заметить, иные из абиссинских дворян не чужды некоторого презрительного взгляда на приходских священников. Имя каши-поп одно из ругательных слов в Абиссинии. Абиссинцам собственно не нравится частое причащение священников. Причащаться часто по понятиям абиссинцев значит не иметь никакого уважения к св. Тайнам, не иметь страха Божия, быть гордецом и проч. Священников за еженедельное причащение св. Таин обзывают презрительно «недельниками-самопаня». Поэтому в Абиссинии священникам предпочитают монахов, которые по смирению приступают к таинству не более, как раз в 5-10 лет. Многим не нравится также хождение священников по домам на поминальные и праздничные обеды и особенно на светлой неделе.

В Абиссинии есть небольшая горсть торговцев. Но собственно обороты их незначительны. Торговое дело не имеет там [168] правильной организации. Собственно говоря, торговля в Абиссинии и не может быть широкой, потому что каждый дом, каждое семейство, будь оно аристократическое или холопское, при самых узких потребностях жизни, довольствуется работой рук своих. Муж, жена, дети, слуги, рабы при взаимном разделении труда удовлетворяют все насущные потребности всего своего семейства. Из льна и пеньки жена делает нитки, муж шьет одежды и моет их в реке, дети собирают дрова и т. д. Абиссинцы нуждаются только в готовой материи, которой сами не делают; ее можно приобрести на месте у какого-нибудь соседа магометанина.

Торговля абиссинцев ведется с египтянами, индийцами, греками, арабами, евреями, итальянцами и французами. Самый важный рынок, где теперь сбываются абиссинские произведения и взамен их получаются иностранные, – это Джибутти, на берегу Красного моря. Здесь абиссинцы покупают парчу, вино, оружие, порох, патроны, металлические изделия, сталь и медь в необделанном виде, олово, свинец, бумажные и шелковые ткани, кисею, ситцы, полотно и бархат, письменные принадлежности, духи, сахар и спиртные напитки; а сами взамен этого сбывают кофе, гумми, куссо, пряности, мускус, слоновую кость, золотой песок, ковры, мед, воск и кожи. Караваны идут от Джибутти до Харрара 12-14 дней, до Энтото – 25-30 дней, до Аккобера – 20-25 дней, до озера Цана – 60-65 дней и в Тигре дней 80 ¹. Перевозка пуда товара от Джибутти до Харрара стоит при найме около 1 рубля, а на собственных вьючных гораздо дешевле, причем прислуга обойдется от 3-6 рублей человеку в месяц. Вся торговля платит 10% сбора в казну.

Необыкновенно велик спрос Абиссинии на образа, кресты, парчу, канитель для вышивания церковных облачений, рабочие инструменты, украшения для упряжи, сафьян, ситцы, полотно, миткаль, плис и стекло.

Внутренняя торговля состоит в эксплуатации иностранных товаров, приобретенных абиссинскими купцами в Массове, Джибутти и Таджуре, а также в обмене местными произведениями. Местом торговли служат базары. Каждый город, каждое большое селение открывает у себя базар еженедельно в свой базарный день. Так, например, в Гондаре бывает базар в каждый четверг, в Аксуме – в пятницу, в Адуа – в субботу. В воскресенье все рынки бывают закрыты. Главнейшие складовые места внутренней торговли – города: Гондар, Адуа, [169] Черкин и Сире. В Адуа существует, кроме того, несколько бумажных фабрик, организованных по индийским образцам. На базарных рынках, кроме иностранных, сбывается масса туземных товаров: хлеб, пряности, ковры, кожи, скот и проч. Единицей торгового веса служит «роттоло», который делится на 12 «ваксо». Ваксо весит 12 драхм или 4 лота и 27 долей.

На ежедневных рынках в городах Абиссинии можно видеть оживленную картину от смешения различных обитателей этого края. Начальник города восседает в наблюдательном положении под старой акацией. В толкотне и при ужасном гаме переходят из рук в руки одежда, жизненные припасы, украшения и домашний скот. Тут проталкивается земледелец, в своей запачканной одежде, до сборщика податей, чтобы вручить ему мерку зернового хлеба или известное количество масла; там выступает мрачный адали, с мрачным равнодушием к толпе, прочищая себе проход саблею. Здесь сидит на корточках разносчик из Харрара, с тюрбаном на голове и в голубом переднике, и торгуется за кусок черной соли, которая ему служит мелкою монетою, с таким шумом и жаром, как будто дело идет о тысяче талеров Марии Терезии. Вокруг рынка коротким галопом скачет дикий галла; волосы и одежда его раздуваются ветром; к седельной луке сзади прикреплен сосуд с медом или с маслом. Лошадь поджара и дика, как и ее всадник. По рынку снуют христианские бабы с яйцами и живностью...

Среди площади рынка возвышается курган, служащий местом правительственных объявлений. Когда негус или его наместник пожелает что-либо объявить всему населению губернии, то для этого стоит только разослать гонцов во все те места, где в тот день открываются базары. Аодж-нагарит – губернский глашатай, взобравшись на курган среди базарной площади, сзывает к себе народ условным гудком в руку. Со всего базара народ стекается к кургану. Когда движение и говор утихнут, глашатай после обычного прославления негуса и пожелания ему долголетнего царствования излагает устно содержание правительственного указа для объявления. По окончании чтения народ произносит: «аминь». Обычно все царские указы и объявления начинаются такими фразами: «Царству эфиопскому указ царя царей Менелика».

Слушайте, слушайте! (сыма-сыма). Да не даст Бог согласия врагам наших гор и холмов.

Слушайте, слушайте! Да не даст – и врагам Менелика, государя нашего.

Слушайте, слушайте! – И врагам Божией Матери.

Желая прославить нашу страну, наше царство... (идет [170] содержание указа), в конце которого добавляются слова: «человека же говорящего: „я не принимаю сего»,– приведите ко мне".

III.

В Абиссинии существует небольшая горсть населения под таинственным именем «тавив», что значит мудрецы, по амгарски «будда». Тавивы или будды по профессии ремесленники. Они обыкновенно живут группами, сплачиваясь друг к другу. Несколько тавивских семейств образуют целое селение. Встречаются смешанные поселки, т.е. такие, население которых состоит и из тавивов и не тавивов; но и в них тавивские семейства группируются в одном месте отдельно от других, занимая целую половину селения. Дома тавивов – это мастерские, в которых выделываются все предметы домашнего и хозяйственного обихода. Тавив – столяр, тавив копается в горах, доставая из недр земли железную и медную руду, золото, серебро. Тавивы куют из металлов сохи, топоры, ножи, мечи, лопаты и пр., искусно выделывают кожи, пергамент, плетут циновки и корзины, ткут ковры. Кроме того, жена тавива непременно горшечница; она делает из глины горшки, водоносы, кадки и пр.

Ремесленное искусство в Абиссинии наследственно, т. е. передается от родителей к детям. Дети мужского пола, помогая отцу и работая с ним, усвояют от него столярное и кузнечное мастерство, а девочки научаются от матери горшечному делу. Вместе с тем сословие ремесленников окружается в народном сознании какою-то таинственностью. Тавив – «нужный человек», но он представляется человеком, знающим тайны бытия и умеющим творить «чары». Самое поведение тавивов и образ жизни их питают это народное убеждение. Дело в том, что тавивы живут совершенно отчужденно от другого общества, составляя собою особый мир, касту, чуждую тех воззрений и того склада жизни, которые существуют вокруг их. Абиссинец идет к тавиву только за делом, чтобы поручить ему работу и, получив свое, оставляет порог тавива. Связи тавивов с народом только деловые. Брак в семье тавива это кастовое торжество, в котором принимают участие одни тавивы. С другой стороны, народ видит, что тавивы живут не так, как другие люди. Занятие их особое, способности тоже – их и называют мудрецами. Они и к религии индифферентны, погружены в свою работу. А эта работа – не одно только ремесло столярное или кузнечное, а и нечто большее. Тавивы умеют лучше других приспособляться к жизни: у них как-то лучше дела идут. [171] Случится ли пожар, или мор, или нападение разбойников на местность, – тавивы при этих общественных бедствиях умеют как-то оставаться невредимыми. Кажется, будто они знают и делают то, чего не знают и не могут делать другие. Мало того, – существует убеждение, что тавива опасно обидеть или поссориться с ним: он отомстит по-своему. Он может как-то наслать смерть на своего врага, хотя бы тот был от него за тридевять земель. Как это можно сделать, известно одним только тавивам, т. е. мудрецам. Образ жизни тавива и сложившееся о них мнение прочно охраняют эту касту от вторжения в нее новых свежих элементов, т. е. не может случиться, чтобы какой-нибудь абиссинец – не тавив по роду, взялся за какое-нибудь ремесло. Ведь он в таком случае сделается предметом тайной ненависти всего общества и на него перенесут все, что говорят о других ремесленниках, т. е. станут считать опасным человеком, другом сатаны, колдуном, будут чуждаться его. Он опозорит и себя и весь свой род, который отселе станет тавивским. Местечко «Мынджи» известно по всей Абиссинии, так как оно все состоит из одних тавивов. Кто из Мынджи, того все обходят и опасаются иметь с ним какое-нибудь общение. Общество тавивов строго хранит в тайне все достояние своей мудрости, как будто под клятвой не сообщать его другим – не тавивам. Если какой-нибудь тавив, проникнувшись благочестием, оставляет свое занятие и переменяет образ жизни, то и в таком случае он не открывает известных ему тайн. Он совершенно как бы порывает связь с прошлым и начинает новую жизнь, нося на своем челе печать задумчивости. Он старается даже не вспоминать о прошлом. Все это знают и потому не побуждают его на воспоминания.

Но в саном обществе есть орудие против тайных дел тавивов. Фавуас-целитель знает средства против болезней, насылаемых тавивами. Он есть почти в каждом селе. Если кто заболеет тою болезнью, которая считается следствием чар тавива, немедленно посылают за фавуасом, называемым еще «медганид» – спаситель. Симптомы этой болезни известны там каждому. Она продолжается не долго и наступает неизбежно смерть, если фавуас не подоспеет во время. Он приносит с собою склянку какого-то лекарства, которое дает выпить больному; после этого у больного наступает сильный бред; тут фавуас задает вопросы больному, причем относит их не лично к больному, а к таинственному неведомому человеку, который считается виновником болезни т. е. к чародею тавиву. Ответы на вопросы говорит больной, но предполагается, что это его устами говорит [172] тавив. Ответы эти сообразно вопросам касаются того, когда больной виделся с тавивом, близко ли знаком с ним, что послужило причиной ссоры, при каких обстоятельствах, где и когда она произошла и пр. Потом фавуас обращается к больному с такими словами, относя их, впрочем, к самому отсутствующему тавиву: «прости его и не делай ему зла»! Больной от лица тавива говорит: «прощаю». Потом фавуас требует от тавива клятвы в том, что он исполнит свое слово. Уста больного, считающиеся в эту минуту органом самого тавива, произносят ее. После этого следует обыкновенно быстрое выздоровление больного. Лекарство, приготовленное фавуасом, как средство от известной болезни, имеет еще и другое применение. Оно носится в склянке на груди и считается также средством, предохраняющим от злых действий тавива. Кто отправляется к тавиву по какому-либо делу, первым долгом запасается этим средством, чтобы быть вне опасности со стороны чар тавива. Предубеждение относительно тавивов существует во всех слоях общества: у дворян, холопов, у духовенства, у князей, у правителей и царей.

Кроме тавивов, существуют еще кудесники – люди, которых специальное занятие – волхвование, прорицание и проч., – это танкуай – пророки. Танкуай окружен целой свитой слуг, сам ничего не делает и никуда не выходит из дому. К нему в дом приходят все, желающие узнать свою судьбу или исход какого-нибудь дела. Танкуай искусственно вызывает в себе дух прорицания, напр., посредством разных курений или специальной музыки, действующей гипнотизирующим образом на сознание прорицателя. Под влиянием этих средств танкуай впадает в экзальтированное состояние и бормочет какие-нибудь непонятные слова, которые слугами истолковываются в известном смысле. Но есть прорицатели и не прибегающие к этим одурманивающим средствам и говорящие свои прорицания ясными и понятными выражениями. Источником их прорицания служат или какие-либо приметы или выражения лица, глаз вопрошающего; но большею частью прорицатели гадают по звездам. Они по этому хорошо знают движения светил небесных. Среди них усовершенствованы астрономические познания, причем к этим познаниям примешан элемент чудесности, волхования. В своем месте говорилось о дабтарах, как о гадателях. Дабтары – это ученые люди, получившие высшее туземное образование. Они обычно занимаются перепиской книг. Вот эти-то дабтары и являются, главным образом, эксплуататорами народного невежества. Упоминалось об их проделке относительно тайных имен Божиих. Скептики нередко обращаются к дабтарам с [173] просьбою показать им злых духов. Дабтара приводит скептика ночью на берег река или глубокого озера. Тут они останавливаются. В течение одного или двух часов ученый кудесник читает какую-то ему одному известную книгу. Таинственная обстановка производит такое действие на скептика, что тот начинает робеть, волноваться и нередко, вообразив себе ужасные картины, падает без чувств. Любопытство не обходится и без несчастных случаев. Очень нередки в Абиссинии слухи о том или другом человеке, умершем от страха при виде вызванных дабтарой духов.

Существует даже целая книга гадательная – «мацгаф-танкуай»; в ней собраны те сведения, которыми обладают разные прорицатели (танкуай), дабтары, тавивы и проч. Но эта книга не всем доступна; она вращается лишь в среде самих носителей тех знаний, которые в ней заключаются, да открывается лишь пред тем, кого захотят сами мудрецы посвятить в тайны бытия... Следует упомянуть еще о множестве всевозможных заговорщиков и заклинателей, всюду рассеянных по Абиссинии. Их дело заговорить от язвы, от смертельного укуса змеи, пауков, скорпионов и проч.

Но всех этих волхвов и мудрецов нужно отличать от мудрецов другого рода – математиков, называемых «бала-гасав», т. е. знающие число. Они обладают недюжинными способностями ко всякого рода вычислениям, которые делают в голове, мысленно, без бумаг и чернил. Способность эта развивается у некоторых абиссинских математиков до того, что он, напр., в минуту времени определяет, когда будет пасха в том или ином году.

В Абиссинии строго придерживаются еще обычая: на ежедневной молитве употреблять арифметические вычисления. Каждая церковная служба начинается определением того, какой в настоящий момент день в час, какое число, месяц, год от сотворения мира и Рождества Христова, какой лунный круг, солнечный, золотое число, епакта и пр. Такое предисловие читается пред началом каждой службы вслух всего народа.

Когда кто-нибудь из мудрецов говеет, духовник налагает на него строгую эпитимию – собственно за волхование. Негус Иоанн, предшественник ныне царствующего Менелика, был врагом всяких волхований и строго преследовал волхвов. В его царствование их много убито, повешено и бито кнутами. Но Менелик питает симпатии к волхвам. Это может быть потому, что когда он был еще простым князем, они пророчили ему царство. Теперь при Менелике волхвование свободно процветает в Абиссинии. [174]

IV.

Абиссинцы одарены впечатлительной, поэтической натурой. Это отражается даже в их частных беседах. Речь абиссинца цветиста, испещрена всегда таинственными образами, уподоблениями, аналогиями, подслащена остроумием и вдохновенна. Речь простая, без всяких украшений, ни во что там не ценится и не имеет никакой убедительности. Абиссинец стыдится сказать простую фразу, не подкрепленную пословицами, афоризмами, изречениями каких-нибудь знаменитых отцов и учителей церкви. Для истин метафизических абиссинцы берут всегда аналогии из физического мира и особенно из жизни земледельческой и пастушеской, но лучшим источником аргументов считается, конечно, Библия.

В абиссинском народе ходит много поэтических сказаний о знаменитых абиссинских царях, напр., об Аврыхе и Уацвихе (близнецах), первых христианских государях Эфиопии; о Зараа-Якове, Лывна-Дынгале, Василиде и других. Все они выступают в народных сказаниях преимущественно, как нравственные личности. Есть еще сказки, большею частью из земледельческого и пастушеского быта, и басни, в которых героями являются животные. Во всех этих произведениях тоже явственно проглядывает нравственная тенденция. Баснословных сказаний о сильных великанах, о чародеях, духах и проч. мало.

К сожалению, у абиссинцев нет писанного эпоса. Все произведения прежних поэтов и нынешних распространяются в передаются устно. Для живого, поэтического творчества не закрыта даже область богослужебная. В своем месте говорилось о поэтической школе «к'не» и о том, как питомцы ее выступают с своими произведениями во время богослужения и исполняют их при общем участии всего церковного хора. Наилучшие из этих произведений усвояются народной памятью и хранятся в ней.

Лицо, одаренное поэтическим даром и сочиняющее стихи светского содержания, называется в Абиссинии так: азмари. Он напоминает нашего вещего баяна. Обычно худощавый, задумчивый, с впалыми глазами, азмари странствует с своей единственной подругой – скрипкой. Последняя имеет форму четыреугольного ящика с ручкой и одной только струной. Азмари распевает то добровольно, то по приглашению. На торжествах, свадьбах, именинах, праздничных обедах и проч., – всюду выступает азмари с своими вдохновенными песнями и скрипкой. У негуса тоже есть любимец азмари. Когда царь грустен и [175] омрачен тяжкой думой, он призывает своего азмари. Это часто бывает за обедом, в присутствия многих гостей. Певец смело выступает пред царские очи и не стыдится воспевать правду. В трогательной мелодии, в таинственных образах и выражениях он одинаково рисует, как светлые, так и темные стороны современного царствования и нередко возводит мысли слушателей ко временам прошлым, воспевая славные деяния предков.

В песнях азмари можно услышать о многих выдающихся событиях абиссинской истории. Особенно часто слышится в них имя покойного негуса Иоанна, ум и энергия которого нашли беспристрастную оценку в народе. Когда азмари особенно вдохновлен, певучие речи его становятся так таинственными, глубокомысленными, что оказываются недоступными пониманию слушателей, которые с усиленным вниманием стараются проникнуть за завесу образов и угадать тайну, скрытую за ними. Когда нужно открыть глаза негусу, напомнить ему о какой-нибудь сделанной им несправедливости или ошибке, князья и правители обращаются к азмари с просьбой выразить все это пред негусом в таинственной песни. Царь слушает речь азмари, чувствует ее горечь; укоры поэта трогают его совесть и он берется загладить свою вину. Личность азмари пользуется большим уважением в народе. Его награждают подарками, а любимца негуса за смелые речи князья и дворяне осыпают богатствами.

На похоронах и тризнах выступает алкач (плакун). Когда он говорит над гробом мертвеца, его речи вызывают плач не только у родственников умершего, а и у посторонних лиц. В своей стихотворной речи алкач сначала излагает родословную умершего, перечисляет целый ряд его предков и восхваляет их славные деяния, а потом выводит и заслуги покойного. Алкач тоже пользуется в народе уважением, но в отличие от азмари имеет свою семью, дом и хозяйство. Почти в каждом селе можно найти двух-трех алкачей, между тем азмари встречаются реже.

Как злоупотребление правами поэтами является поведение хамины – странника. Он со всем своим семейством ходит из села в село, из дома в дом, восхваляя хозяев и выманивая подарки. Хамина получает много, что дает ему возможность наживаться и накоплять большие богатства, тем не менее он не бросает своей выгодной профессии странствующего поэта, передавая ее и своим детям. Подойдя к дверям дома, хамина с участием жены в детей нахально заводит свой гимн. Будь это днем или ночью – для него все равно: хозяин должен встать и отмерить хамине, что следует, иначе получит по своему адресу [176] целый град ругательств и имя его будет злословиться всюду, куда направит свой страннический путь хамина. Потому и сложилась у абиссинцев поговорка: он сквернословит, как хамина. Тем не менее нет никакой защиты против дерзости и нахальства хамины. Судиться с ним нельзя и никакой судья не в силах бороться против того, что укоренилось уже вековыми обычаями страны. Остается дать хамине подарок и за это услышать, по крайней мере, хвалебную песнь своим добродетелям. Так и делают обыкновенно абиссинские обыватели, и тем избавляются от назойливости поэта.

V.

Абиссинцы очень набожны и проникнуты покаянным чувством. Кто почувствует себя дурно, сейчас зовет своего духовника с намерением открыть пред ним свою душу, чтобы не умереть без покаяния. Так как в Абиссинии нет обычая хранить запасных св. Даров, то для того, чтобы причастить больного, служится нарочно литургия, – обыкновенно литургия св. Епифания, как самая краткая. Таким образом, промежуток между исповедью и причастием бывает значительный, тем более, что на больного налагается еще небольшая епитимия. Для тяжко больного бывает «бияни» – снисхождение, т. е. на него вопреки церковным правилам не налагается епитимия по его грехам. Но «бияни» дает не сам духовник, а какой-нибудь находящийся вблизи ученый архимандрит, к которому духовник обращается с просьбою – разрешить больному причащение св. таин. Бывает, что больной умирает, только исповедавшись, но не причастившись. В случае выздоровления больного после исповеди, «бияни» теряет свою силу и вступают в свое действие церковные правила, т. е. причащение откладывается до истечения законного срока епитимии. Духовник призывается еще к умирающему в качестве свидетеля его последних слов, в которых он намерен выразить свою волю. При разлучении души с телом, духовник читает отходную. Тело умершего омывается три раза водою, облачается в чистые одежды и тщательно закутывается с головою в плащаницу и обвязывается по рукам и ногам веревками (пеленами). В доме повитое тело полагается на столе. Между тем в ближайшие населенные места посылаются гонцы с извещением о смерти. Каждый гонец, войдя в село, взбирается на возвышенное место и издает протяжно звук: у-у-у-у.. Это служит знаком, что есть умерший. Народ стекается к гонцу, чтобы узнать, где и кто умер. Нужно [177] заметить, что абиссинцы одной местности хорошо знают друг друга по именам. Имя употребляется в домашних и общественных отношениях не крещальное, а другое, данное самими родителями. Встречаются, напр., имена: «моя радость», «сын моей печали», «какой красивый», «счастливец», «утешение скорби моей», «помощник» и т. п. Эти имена употребляются всегда и совершенно вытесняют крещальное имя, которое произносится только в церковных молитвах.

По уходе гонца весть о смерти быстро разлетается по всему селу. Все знающие умершего отправляются в то место, где он умер, отдать ему последний долг. Духовенство тех сел, куда заходил гонец, тоже обязано отправиться на погребение. Все священники и диаконы с большим выносным крестом идут в дом покойника. Когда соберется духовенство всех приходов, где был гонец, по числу крестов можно определить, сколько приходских причтов участвует в погребении. Каждый крест имеет привязанную к нему узкую, цветную ленту, которая служит знаменем. По ленте на кресте определяют, из какого храма причт, сосредоточенный вокруг этого креста. Все кресты несутся впереди гроба и около каждого креста идет отдельно причт той церкви, знаменем которой является крест. До выноса тела из дома вычитывается первая часть погребального чина. В пути от дома до церкви читаются следующие четыре части, в самом храме – шестая часть, а при опускании тела в могилу – седьмая, последняя. Когда несут тело, возле него по бокам идут родственники умершего. Тут же вдут профессиональные плакальщицы и плакальщики, усиливающие тоску своими завываниями и всхлипываниями. На пути между домом и церковью шествие несколько раз останавливается. В одну из таких остановок пред трупом выступает алкач. Он начинает свою речь, указывая рукою на повитого мертвеца. Исчислив всех предков по восходящей линии и указав заслуги каждого, с точным определением времени и царствований, когда случались подвиги их, алкач говорит: «Этот сын стольких и столь великих людей был мудр делом и искусен в копье. Он совершил такие-то и такие-то подвиги, подучил такие-то и такие-то награды от таких-то царей... Все сие доказывает, как велик был сей муж». Далее, в трогательных словах оратор изображает убийственную тоску и грусть по умершем. В это время вбили и рыдания в толпе необыкновенно усиливаются. Родственники же умершего наперерыв стараются как можно явственнее выразить свою скорбь. С криками «уай-уай»! уйолынь – горе мне"! – они падают на землю, бьются головами о камни, рвут на себе одежды и волосы, сдирают ногтями кожу на лбу [178] и висках. Сдирание кожи считается общеобязательным способом выражения скорби по умершем. Раны на лице, как некоторого рода траур, должны на долгое время быть очевидным признаком потери близкого лица. Чтобы соревнование родственников в оплакивании покойника не перешло известного предела, к ним приставляются хранители, обязанные следить за их поведением; особенно зорко хранители обязаны следить за женщинами.

Погребение в Абиссинии совершается вскоре после смерти: оно откладывается до другого дня лишь тогда, если не успели погребсти покойника в день смерти до захода солнца, или если самая смерть случилась уже по заходе солнца. Мертвых хоронят без гробов, обыкновенно в склепах. Бедных закапывают прямо в вырытую в земле яму. Склепы тщательно закрываются досками и камнями и присыпаются сверху землею. Когда нужно похоронить кого-либо в семейном или родовом склепе, откидываются земля и доски, слуги входят в склеп, отодвигают прежние кости в сторону, очищают место и кладут туда новый труп. Бывает, что склеп наполняется костями до верху.

После погребения духовенство и родственники собираются в доме покойного на поминальную трапезу. Кроме того, друзья и соседи поселяются в доме у родных умершего на 2-3 дня для утешения скорбящих.

В 3-й, 7-й, 12-й, 30-й и 40-й, полугодовой и годовой дни после смерти, совершается литургия и бывает поминовение умершего. Богачи заказывают сорокоуст, непрерывное чтение на могиле псалтири и положенных молитв. Это делают все участвовавшие при погребении причты по очереди в течение сорока дней. Но самое главное, это – «таскар», заключительное поминовение, которое случается безразлично в какой угодно день, иногда чрез два или три года после смерти; словом, пока родные успеют сделать нужные в этому торжеству приготовления, которые действительно достигают громадных размеров. Один таскар в состоянии разорить самого состоятельного богача. На таскар приглашаются все лица, бывшие на погребении умершего. Для их помещения строится большая куща, могущая вместить, сколько предполагается народу. Накануне таскара вечером все духовенство собирается в храме. Здесь после литургии совершается поминовение умершего, которое длится всю ночь. За это время псалтирь прочитывается несколько раз, распределенная по частям между клиром и народом. Бывает, что в одну эту ночь соединенными усилиями всего стоящего в храме народа псалтирь прочитывается сто раз. На другой день все собираются в куще, где им предлагается грандиозный обед. Таскар продолжается несколько дней. Весь народ, собравшийся на это торжество, питается из средств [179] родственников поминаемого повойника. Статистик пришел бы в ужас, если бы полюбопытствовал узнать о количестве затраченного на один таскар провианта. Тут бы он услышал такие баснословные цифры: 400 быков, 100 овец, 6000 мер хлеба, 70 бочек вина, 40 кадок масла, 100 бочек меду и проч.

На таскаре особенно выдвигаются алкачи-риторы. Они говорят и говорят без умолку. Тут можно услышать чуть ли не всю историю Эфиопии.

Комментарии

1. См. Звягин, К. С. Современная Абиссиния. Стр. 25-26.