ДОЛГАНЕВ Е. Е.

СТРАНА ЭФИОПОВ (АБИССИНИЯ)

ПОДВИЖНИЧЕСТВО

Продолжительная жизнь в монастыре, при доблестных подвигах и энергии, выдвигает монаха из среды его братии. Распространяется молва в стенах монастыря и вне их о том лице, кто особенно много стал обнаруживать строгости жизни и усердия в молитве. При таких условиях, для виновника молвы наступает удобный момент вступить на высшую ступень иноческой жизни, – сделаться из простого заурядного монаха славным «багетауем», т. е. уединенником, затворником. Достижение этого звания, сопряженное с большими препятствиями, возможно лишь при полном согласии всех членов монастыря. Совет (мыгаве) разрешает уйти в затвор только лицам, заведомо достойным и заявившим себя вполне способными вынести тяжелую жизнь в уединении. В данном случае осторожность весьма необходима: если ушедший в затвор не вынесет подвига и возвратятся в обитель, то чрез это пятно стыда и унижения ложится на всю братию монастыря, на всю его корпорацию, допустившую непоправимую ошибку. Ушедший из затвора инок считается погибшим; за него воспрещается даже молиться, ибо он побежден диаволом, прельщен им. Он приравнивается к деннице, светоносному ангелу, спадшему с неба. О нем говорят еще так: вот человек, подобный глупому строителю, который задумал строить дом свой на песке.

Жизнь в затворе считается в Абиссинии самою высшею ступенью иночества: пребывать в затворе может лишь тот, кто не страшится уже злых искушений. «Багетауй», по местному воззрению, это никто иной, как воин, ратоборец с сатаной; он, поселяясь вне ограды монастыря, должен быть, так сказать, передовым воином, стражем всей братия. Если багетауй отразит врага, то монастырь в безопасности. Все, идущие в затвор, того настроения, что они идут воевать с диаволом, оттого как будто даже видимым образом приготовляются к какой-то схватке. Но пока они только приготовляются, их лица веселы и взор [193] исполнен духовной гордости, самоуверенности; зато потом, уже в самом затворе, на них нападает мрачное уныние, муки неустранимой боязни. Багетаую кажется, что вот-вот сейчас явится пред ним диавол; ему начинают мерещиться страшные уродливые призраки... Так, первые дни в затворе бывают слишком тяжелы, и не будь того обычая, что в затвор отпускают лишь лиц, заведомо надежных, то, надо полагать, падений случалось бы не мало.

Руководством жизни для всякого рода абиссинских подвижников служит евангелие и апокрифические рассказы о земной жизни Иисуса Христа. Мы ниже увидим, что подвижники в своих поступках стараются непременно воспроизводить внешние черты жизни Господа, из коих главными считаются пост и молитва в уединении (в пустыне) и борьба с искусителем. Жизнь в затворе, конечно, ближе всего стоит к осуществлению этой цели абиссинских аскетов, и потому звание «багетауя» есть, так сказать, pium desiderium всякого искреннего монаха.

Переселение инока в затвор – большое семейное торжество в монастыре. По этому поводу вся братия совершает общие долгие молитвы за виновника торжества. После молебна все по одиночке подходят к брату проститься, напутствуют его благожеланиями, наконец, провожают за ограду монастыря к хижинке, сооруженной для затворника в 1/4 или 1/2 версте от ограды – в лесу. Распростившись с плачущей братией и сам рыдая, багетауй скрывается в хижинку, затворяется в ней, и с этого времени навсегда исчезает из глаз людских. Тут он предается уединенной молитве, готовясь и выжидая, когда придет к нему диавол для искушения.

Затворник питается только раз в неделю, не исключая и пасхальной седмицы. Пищей ему служит черный хлеб, намоченный в воде. Каждую субботу по заходе солнца духовник, приблизясь к келье затворника, кладет ему на миниатюрное оконце хлеб; чтобы напомнить об этом подвижнику, он хлопает громко руками и сам уходят. Когда шаги принесшего пищу стихнут, затворник высовывает из отверстия руку и берет хлеб. Иногда на том же окошке духовник видит клочок исписанной бумаги – это исповедь багетауя; тогда он прочитывает письмо и приписывает внизу совет или епитимию и слова: .«Бог тебя простит». Письмо он обратно кладет в отверстие кельи и, хлопнув руками, уходит.

Абиссинские подвижники причащаются раз в год, обыкновенно в великий четверток или в день светлого воскресения. В храм они ходят вообще слишком редко, например, в течение года два-три раза. Для них предназначено в храме особое [194] почетное место в восточной части по ту сторону алтаря. Есть затворники, не выходящие из затвора 8-10 лет. Лучшие из подвижников отличаются тем, что десятки лет воздерживаются от причащения Св. Таин. Это считается признаком их святости.

Множество богомольцев стекается в тот монастырь, который выпустил из себя за ограду много багетауев. Кельи затворников, вышедших из монастыря, воздвигаются так, что образуют как бы передовую сторожевую цепь вокруг монастырской ограды. Чем больше звеньев в этой цепи, т. е. чем более багетауев, тем сильнее считается монастырь и тем недоступнее он для диавола. Он приравнивается к военной крепости, обладающей большим числом орудий. Многие благочестивые миряне стремятся увидеть лицо подвижника, полагая в этом великое счастье для души и залог спасения. Но никто, даже негус, не может быть уверен, что добьется аудиенции у какого-нибудь известного, славного в затворе мужа. Его имя произносится всеми с таким же благоговением, как и имя какого-нибудь святого, прославленного уже церковью.

Кроме подвижников из монахов, поселяющихся в затворе близ оград своих монастырей, из которых вышли, в Абиссинии есть множество подвижников вольных, выходящих прямо из мирской среды. Их жизнь не ограничивается какими-либо определенными формами. Все же можно указать некоторые характерные черты таких подвижников, называемых за свою жизнь назореями (назрауян). Назореи большею частью отпускают длинные волосы вопреки всеобщему абиссинскому обычаю, по которому даже монахи и священники стригут волосы на голове совсем низко. Отращенные жесткие волосы абиссинского назорея торчат у него во все стороны, как лучи. Одежда назореев бывает различна. Иные из них носят все обыкновенные национальные одежды абиссинцев, и нередко довольно роскошные, но большинство ограничивается одной лишь грубой шерстяной накидкой – мак, надеваемой на голое тело. Мак из овечьей шерсти все равно, что вериги на теле. После непродолжительного ношения мака, тело назорея покрывается гнойными язвами. Иногда на голове подвижника красуется безыскусственная скуфья, сплетенная из финиковых ветвей, но многие имеют всегда голову открытой. Деревянный посох в виде буквы Т дополняет скудное убранство назорея, находящегося в пути.

Все абиссинские назореи имеют постоянных учеников. Ставший назореем непременно избирает себе трех преданных друзей, с которыми пребывает всегда неразлучно. В чаще леса, где выберет место для своих подвигов назорей, – поодаль от кельи учителя «на вержение камня» ставят свои три хижинки [195] ученики. Назорей спит очень мало, два-три часа в сутки. Все время он на молитве, как на страже; ученики же его, как более слабые, нередко предаются сну. Все-таки и сквозь дремоту они слышат, что происходит с их учителем. Каждую ночь до них доносятся его вопли и лязг бича по голому телу. Назорей пред молитвой обнажает все свое тело и всю ночь выстаивает нагой. Молясь, он вопит изо всей мочи, якобы подражая Иисусу Христу, Который «во дни плоти Своей с сильным воплем и со слезами принес молитвы и моления Могущему спасти Его от смерти» (Евр V, 7).

Одни из назореев живут в лесу с своими учениками безвыходно, рассуждая так: Спаситель постился в пустыне только 40 дней, ибо Ему надлежало еще послужить миру, а нам, людям, следует, подражая Ему, поститься в уединении не сорок дней, а всю жизнь.– Другие, напротив, желая точнее следовать Христу, проводят в лесу (заменяющем абиссинцам пустыню) только дни четырех главных постов, а остальное время посвящают на служение миру. Последнего рода назореи, по окончании поста и молитвы, являются к народу в городах и селах с проповедью христианского учения. Всякий назорей-проповедник имеет свой излюбленный район сел и городов, в которых учит и живет по очереди: в этом году он появится в одном селе, на следующий год поселится в другом, там – в третьем и т. д. Везде он самый желанный гость; весь район селений, где он бывает, – это родина назорея. Тут все у него братья и сестры, каждый дом – как свой дом. Его наперерыв приглашают к себе и считают счастьем для дома, когда он придет. Усердствующие христиане доставляют своему любимцу-назорею и его ученикам пищу, одежду, жилище. Назорей оказывает особенное благоволение к одному какому-либо селу, – тому, где есть наиболее любимое им семейство, и этим напоминает как бы Самого Спасителя, посещавшего часто селение Вифанию, где жило семейство Лазаря. Живя в селе, назорей ночь посвящает молитве, а днем посещает дома своих почитателей и наставляет их беседами об истинах веры и нравственности. В праздники и воскресенья, по окончании церковной службы, назорей выступает с публичной проповедью; его слушает множество народа разного пола, возраста, звания и состояния, собравшееся в ограде храма.

Чем питается назорей? – Определенного правила или обычая относительно этого нет. Многие из назореев, давшие обет (гермет), не едят ни мяса, ни сырной пищи, и не пьют вина, а иные едят и пьют все, что дают. Конечно, посты [196] соблюдаются строго всеми. В пост назорей, живя в лесу, питается одними кореньями.

Сурова жизнь абиссинского подвижника, но тяжесть ее увеличивается еще от постоянной опасности со стороны диких племен и хищных зверей. Свирепый данакалец, галлас или шанкалла так же свободно убивает человека, как и зверя. Охота за людьми даже специальное занятие этих дикарей, лакомящихся человеческим мясом. В среде их презирается, кроме того, всякий, не убивший в жизни ни одного христианина, и, как верх унижения, жена его лишается права почерпать прежде других из источника. Семейная хижинка всякого доблестного дикаря украшается человеческими черепами в качестве трофеев! У кого их больше, пред тем все благоговеют. От зверских инстинктов диких соседей Абиссиния перенесла и переносит много зла, но более всего, конечно, от них страдают беззащитные абиссинские подвижники. Даже звери – львы, тигры, леопарды не так беспощадны, как данакилы, сомалы, галла, шанкалла. Абиссинцы говорят, что строгие подвижники не боятся зверей и как-то мирятся с ними в лесу. Это, может быть, исключения. Известно все-таки, что леопард любит ужинать мясом назрауев. Он подстерегает несчастного старца, который, не подозревая опасности, выходит нагой из своего затвора на ночную молитву и попадает в объятия смерти. Случается, что хищник врывается к старцу прямо в келью.

Мы описали два главных типа абиссинских подвижников: багетауя и назрауя. Следует упомянуть еще о некоторых других формах подвижнической жизни, существующих в Абиссинии.

Есть лица, полагающие свой подвиг в совершенном уничижении себя пред народом. Им как будто приятно переносить злословия и насмешки. Один, например, слывет в народе за безумца за то, что каждый день бегает до улицам с дикими криками, кривляется, произносит бессмысленные речи... Но никто не знает его ночных трудов. Абиссинец любит подвизаться ночью. Тот, которого все считают безумцем, в полночь, обнажив свое тело, входят по горло в пруд или реку и в таком положении, молясь и выкрикивая псалмы и трогательные стихи «мелькаа», выстаивает до зари. – В другом месте, в другом городе ходит по улицах юродивый, который обыкновенно старается, кого-нибудь рассердить, чтобы заслужить поношения и удары. Он, например, прикидывается вором или делает вид, что обесчещивает чужую жену, и за это, конечно, подвергается от мужа ее жесточайшему наказанию, не говоря о позоре. Припомним, что в Абиссинии всякий, покушающийся на честь жены другого, получает в народе позорное имя: «сорок [197] раз вор». Но все насмешки и поругания, побои и обиды подвижник переносит терпеливо – ради Христа.

На смену идиоту и юродивому по абиссинскому селению пробирается нищий в подранной одежде с посохом в руке; он просит у людей, кто бы дал ему поесть или укрыл от дождя. Подумаешь, что это обыкновенный нищий. Но, нет: говорят, что это мэннани – т. е. презритель (подразумев.–мира). В чем его подвиг? – Он был богачом, но все – до иголки роздал бедным и пошел скитаться. Он ходить на поклонение абиссинским святыням, посещает все замечательные монастыри. Не имея сам ничего, мэннани просит по пути добрых людей напитать его. Все относятся к нему с уважением, если знают или догадываются, что он мэннани. Усердные дают ему пищу и одежду, а в непогоду – кров. Мэннани не сидит на одном месте и, если позволяет срок его жизни, исхаживает всю страну несколько раз.

Наравне с подвижниками абиссинский народ чтит всех неженатых священнослужителей, называя их девственниками – «денглауян». Их считают чистыми и непорочными; каждый мирянин почитает для себя счастьем иметь своим духовником девственника.

Здесь нелишне будет изложить одно интересное верование абиссинского народа. – Рядом с обыкновенными подвижниками, по представлению абиссинцев, существуют скрытые, таинственные подвижники, называемые «хывуа». Эти добрые духи живут в лесах и невидимо подвизаются там, питаясь райскими плодами. Они покровительствуют людям, молятся Богу за мир, особенно же подкрепляют подвижников-людей, труждающихся в лесах. Абиссинцу кажется, что под каждым деревом, под каждым кустиком живет какой-нибудь хывуа. Кто заблудится в лесу или подвергнется нападению зверей, – обращается молитвенно за помощью к хывуа. В противоположность этому доброму царству невидимых подвижников существует, по мнению народа, другое царство – «зар», противодействующее первому. Народ допускает, что духи «зар» вселяются даже в людей. О всяком человеке – эксцентрике, обращающем на себя общее внимание странными поступками и речами, обыкновенно говорят: «в нем сидит зар». [198]

В заключение для характеристики абиссинского монашества и подвижничества изложим воззрение мирян-абиссинцев на лиц, носящих монашеское звание. Всякого монаха называют ангелом – «мелак». Появление его пред народом останавливает все буйства и ссоры толпы; мирянин никогда не посмеет сказать неприличное слово в присутствии монаха. Слово аскета имеет такой же авторитет для каждого, как и слово отца или матери для сына. Монах относится всегда к мирянину наставительно, советоподательно. Слово или наставление монаха считается заветом ангела и хранится, как священное изречение.

Абиссиния не знает примеров глумления и насмехательства, хотя бы тайного, над лицами монашеского звания. Положим, там не бывает и поводов к этому со стороны поведения самих монахов. Никто даже в душе не помыслит что-либо худое на монаха. Это и естественно, если мы припомним, что абиссинский монах, преступивший один из обетов, немедленно снимает с себя монашеские одежды, если носил их, и становится простым мирянином. Было бы странно подозревать монаха в неискренности, когда он всякую минуту может беспрепятственно оставить монашество. Это ему не доставит никакой неприятности. Презрительное «расстрига» непонятно для абиссинского слуха. Там о человеке, бросившем монашество, выражают только сожаление: «был ангелом, а теперь стал человеком». Но не презирают его, ибо он поступил так, как подобает всякому истинному христианину. Поступок его не вызывает удивления и считается явлением обычным. Все как будто думают, смотря на переставшего быть монахом: «человек – не железо; а соблазнов много». В пример мы приведем один случай, бывший не так давно в Абиссинии.

При покойном абиссинском митрополите Афанасие, в его свите был архимандрит, по имени Имъата, родом копт, прибывший вместе с Афанасием из Александрии. Он занимал при митрополите очень высокую должность поверенного по всем делам абиссинской церкви, управлял от имени Афанасия митрополиею и, сверх того, вмел свою самостоятельную епархию. По способностям он был выдающийся человек. Изучив блистательно древнеэфиопский и народный амгарский языки, он переводил на эти языки из арабского, греческого, коптского и других языков книги религиозного содержания. Человек ученый, энергичный и в то же время добрый и ласковый ко всем, абба Имъата скоро заслужил себе симпатии среди народа. Прослужив несколько лет на своем посту, он вдруг неожиданно снял с себя духовный сан и женился на одной девице из благородного дома. Весть об этом событии скоро обошла всю эфиопскую землю. [199] Народ очень сожалел о такой утрате для церкви. Никто не мог помириться с мыслью, что вот не стало для абиссинской церкви такого доброго, умного и энергичного человека, каким был абба Имъата. Сам негус Иоанн, как только узнал, что абба Имъата совсем оставил духовное звание, опечалился и призвал его к себе. Царь встретил его такими словами: «почему ты оставил священство? – Мы были уверены, что ты не перестанешь приносить нам пользу и служить образцом христианской жизни для нашего эфиопского народа, а вдруг ты сделал то, чего мы никак не ожидали от тебя». На это абба Имъата ответил: «Дянхоэ (государь мой)! я окончил курс в каирской богословской школе. В течение моего пребывания в школе я занимался прилежнее всех моих товарищей и окончил первым. Я любил заниматься чтением в толкованием Слова Божия, отыскивая в нем аллегорический и мистический смысл. По окончании мною школы, меня взял с собою аббуна Афанасий в Эфиопию и сделал меня своим помощником. Но я не был доволен и этим положением и искал чего-то большего и лучшего. Наконец, после долгой борьбы, я решился посвятить себя Богу, постригся в монахи и достиг архимандритства. Я был уверен, что соблюду монашеские обеты. Но, став монахом, я увидел, как тяжело бороться с соблазнами. Я боролся, пока мог, и сознал, что мне это не под силу. Между тем, я боялся нарушить учение, которому Господь ваш Иисус Христос учил своих учеников, о лицемерах, книжниках и фарисеях (Мф. 23, 27-28). Я, наконец, решил оставить и монашество, и священство. Дянхое! Оставаясь монахом, я обманывал бы Бога и Ваше Величество и весь Эфиопский народ. Зачем же? Пусть лучше посмеются о мне неделю-две: потом забудут. Я же буду спасаться, как простой христианин, так как я не могу исполнить всего того, что требуется от священнослужителя и быть образцом для других верующих христиан». Ответ Имъаты своею искренностью тронул негуса. Иоанн издал указ и объявил его через глашатаев (аоджь) по всему своему царству, что дарует Имъате в самостоятельное владение и управление целую губернию с селами и городами в Тигре и, кроме того, назначает его своим советником и тайным секретарем. Словом, негус сделал Имъату самым важным светским чиновником. Народ не перестал уважать Имъату и до сих пор называет его абба Имъата. Губерния Адыавун, которую получил Имъата от негуса, считается счастливою, что имеет славного начальника. Абба Имъата имеет сыновей, которые все, подобно отцу, умны, деятельны и занимают высокие должности в свите государя. Главная заслуга аббы Имъаты пред негусом и народом та, что он перевел на абиссинский язык догматику, написанную [200] на арабском языке и присланную в Абиссинию александрийским коптским патриархом Кириллом в царствование негуса Иоанна, по случаю споров трех партий абиссинских богословов. Споры эти, в которых принимал деятельное участие сам Иоанн, прекратились, благодаря появлению догматики, переведенной аббою Имъатою, а вместе с тем прекратились и религиозные возмущения, волновавшие страну несколько столетий. Новая догматика признана в Абиссинии превосходным учебником в школах и монастырях наряду с абиссинской догматической системой «Аймад-мистир».