А. К. БУЛАТОВИЧ

С ВОЙСКАМИ МЕНЕЛИКА II

Чем дальше, тем лучше понимали мы с Кирой друг друга, и в конце концов у нас выработался даже свой особый язык, состоявший из условных жестов и из нескольких слов незнакомого для нас обоих языка шуро. Кира сумел даже объяснить мне свое положение при царе. Он происходил из другой земли, и, когда был грудным ребенком, его сюда принесла мать. Когда я допрашивал его, есть ли на юге очень большая река, Кира сказал, что невдалеке к востоку течет большая р. Кибиш, в которой вода доходит до бедер, а дальше есть очень большая р. Шорум, в которой плавают гиппопотамы, причем Кира изображал, как они ныряют и фыркают. О существовании на юге большой стоячей воды — оз. Рудольфа — Кира, видимо, не знал.

Он до вечера просидел у меня в палатке, забавляя нас песнями и пляской, и ушел, только когда стемнело. Я просил его прийти ко мне на следующий день, как только пропоет петух; Кира понял и обещал явиться. [276]

16 февраля. Рано утром пришел Кира. Я взял с собой часть отряда и поднялся на горы, направляясь к Касси. Мы перешли ручей, берега которого поросли густым лесом, составляющим границу между землями Касси и Беру. Жители, завидев нас, подняли тревогу, но Кира закричал им, чтобы они успокоились, бросили оружие и садились на землю. Без выстрела прошли мы среди их поселений и, достигнув холма, с которого далеко на юг видна была окружающая местность, остановились. Навстречу к нам вышел царек Касси в сопровождении толпы своих подданных и принес нам в дар несколько тыкв, турчи, табаку и большой слоновый клык.

Я установил универсальный инструмент и стал производить солнечное наблюдение для определения широты, а затем стал брать азимуты и расспрашивать Киру про то, какие есть земли к югу.

Внизу текла речка Кори, а за ней была земля Балис. К юго-востоку тянулся высокий хребет, на котором возвышались три остроконечные вершины Канта. К юго-западу от хребта виднелись скалистые его отроги. Кира показывал на запад и говорил, что там земля Мену, или Мен. По его словам, там было так много хлеба, что им хоть сморкайся, в пояснение чего он брал горсточку зерна и, бросая его на землю, сморкался. Но где была эта Мену — близко или далеко, этого мне не удалось выяснить. На видневшихся остроконечных скалистых пиках едва ли могла быть плодородная земля. Я добивался от Киры, сколько раз мы будем ночевать в походе, прежде чем дойдем до Мену, но Кира, видно, и сам хорошо не знал и давал очень сбивчивые ответы. Не то три дня, не то пять...

17 февраля. Ночью был ураган, чуть не сорвавший палатки. Утром прибыл посланец от раса, поздравлявшего с благополучным исходом разведки. Рас прислал мне в подарок большую рыбу, похожую на сома, которую он поймал накануне в Чому.

В 11 часов дня верстах в семи от нас внизу показалась палатка раса, и я отправился вместе с Ато-Баю к главнокомандующему. Мы взяли с собой и Киру. Кира сразу понял, кто главнокомандующий, целовал ему руку, смешил его пением и танцами и ушел, совершенно очаровав раса.

Мои ребята радостно встретили меня. Некоторые из них в геройских возгласах хвастались передо мною своей победою. Запевала Либан заколол одного шуро кинжалом. Войска за это время произвели несколько реквизиций в горах Джири. Туземцы упорно сопротивлялись, понесли значительные потери, но и нам нанесли урон...

Несколько моих ашкеров были больны. Зелепукин тоже страдал лихорадкой.

18 февраля. Ночью была буря с дождем. Утром отряд перешел к подножию хребта и стал биваком около земли Гаро. В полдень пришли два царька из Беру — Койс и Кияс — и несколько тысяч человек их подданных. В числе пришедших был и старый жрец. Кира назвал его Дорморо и, указывая на небо, сказал: “Даду” (“бог”). На шее жреца был сальник из только что принесенного в жертву барана.

Царек принес в дар расу большой слоновый клык. Сплошная толпа туземцев сидела на корточках перед расом, а Кира от имени обоих царьков целовал главнокомандующему руку. Торжественный прием был молчаливый: мы не могли объясняться. [277]

Рас подарил Койсу и Киясу красные шерстяные плащи (на которые они, впрочем, смотрели довольно презрительно и надели не особенно охотно), а затем отпустил их домой. Киру он намеревался оставить проводником при отряде и приказал задержать. Кире это сначала очень не понравилось, но потом он как будто смирился со своей судьбой и за ужином в палатке раса смешил нас своими шутками. Его должны были в предупреждение побега заковать в кандалы, но мне было жаль Киры, и я просил отдать его мне на поруки, на что рас согласился.

К вечеру на правом фланге лагеря стали раздаваться выстрелы. Жители Гаро, на границе поселений которых мы теперь стояли, напали на абиссинцев, отправившихся за дровами и травой и в поисках отдалившихся от лагеря. Командир флангового полка, услышав выстрелы, пошел на выручку. Гаро были отбиты, но и абиссинцы потеряли несколько человек убитыми.

Я положил Киру спать в моей палатке, рядом с моей постелью, а к дверям приставил караул. Кира снял с себя подаренные ему расом штаны и, свернув их в комочек, положил под голову, покрылся подаренной ему шаммой и через несколько минут захрапел...

19 февраля. Проснувшись утром, я увидел на том месте, где спал Кира, только его штаны и шамму. Кира бежал! В его побеге был виноват я со своей неуместной сентиментальностью. Как бы то ни было, без Киры отряд был в очень затруднительном положении, и я решил попытаться найти и вернуть Киру. Он, наверное, скрылся у Койса. Надо поехать к Койсу и потребовать его выдачи. Отряд еще не выступал, когда я взобрался на горы Беру. За мной шли мои три оруженосца: присоединился также Ато-Баю со своим оруженосцем, увидавший меня, когда я проезжал мимо его палатки. Солнце еще не всходило, когда мы поднялись на гребень и подъезжали к дому царька. Несмотря на ранний час, там уже толпилась масса народа, и странно: мирные, дружественные беру были теперь поголовно вооружены копьями и щитами. Уж не поднял ли Кира все население какой-нибудь сочиненной им басней? По всем дорожкам спешили к дому царька запоздавшие воины и, завидя нас, скрывались за домами и деревьями. Я направился прямо к толпе. Оттуда послышались возгласы: “Халио! Халио!” — и передовые стали прятать оружие. Навстречу выбежал Койс. Я стал объяснять причину моего прихода и требовать немедленно выдачи Кира. Койс что-то промычал в ответ, быстро побежал в дом и через несколько минут вернулся одетый в пожалованный ему накануне костюм, думая, должно быть, что это было именно то, чего я от него требовал. После долгих объяснений он меня наконец понял и, указывая на восток, сказал, что Кира у Кияса, другого царька беру. Тогда я потребовал, чтобы мне привели Киру, вошел во двор дома царька и сел там, показывая, что не уйду, пока не явится Кира.

Двор представлял из себя круглую площадку, шагов сорок в диаметре, огороженную высоким плетнем, к его южной стороне прилегал высокий дом со свешивавшейся до полу крышей и низенькой, плотно закрытой дверью. Посредине был устроен навес для скота, и под ним стояло несколько отличных коров. Направо от дома было отведено место для жертвоприношений, о чем свидетельствовала куча пепла, в которой был зарыт большой слоновый клык, а рядом лежала большая четырехугольная каменная плита, на которой сохранились следы выливаемого во время жертвоприношений пива. Жилище царька, по-видимому, считалось священным. Там, кроме нескольких стариков, никого [278] не было, и мое присутствие тут, кажется, чуть ли не осквернявшее верховные права их вождя, приводило народ в ужас.

Туземцы сильно шумели за оградой и живо о чем-то толковали. Несколько стариков подошли ко мне, что-то объясняя, но я настойчиво повторял слово “Кира”, требуя, чтобы мне его привели. Они показывали на восток, по-видимому, говорили, что Кира у Кияса и что сами они привести его оттуда никак не могут. Тогда я решил идти к Киясу и, взяв царька за руку, приказал вести меня туда. Он повиновался. Я сел на мула, Койс с десятком туземцев пошел впереди. Шагах в двухстах за нами, крадучись за кустами, двигались все собравшиеся к дому царька воины. Некоторых из них, чересчур открыто осмелившихся показываться перед нами с оружием в руках, я лично обезоруживал или приказывал моим ашкерам отнять копья. Ато-Баю и мои оруженосцы были встревожены поведением туземцев и не переставали уговаривать меня не доверяться дикарям. Они ожидали каждую минуту нападения, и в виду этого ружья были заряжены, курки взведены и между пальцами левой руки было наготове по несколько патронов... Я не менее их понимал опасность положения, но чувствовал, что тронуть нас туземцы не посмеют, несмотря на нашу малочисленность.

Кияс жил внизу по долине, верстах в пяти от дома царька, но дойти туда нам не пришлось, так как в это время поднявшиеся на гребень наши войска завязали жаркий бой с соседним племенем гapo. Невдалеке вдруг затрещали их выстрелы. Койс страшно перепугался, затрясся весь от испуга, вырвался вдруг от державшего его ашкера и бросился бежать, а с ним и все его спутники. Это было сигналом к общей панике туземцев. Ловить бежавшего царька теперь было бесполезно: все равно живым он нам в руки не дался бы, убивать же его совсем не входило в мои намерения. Поэтому, когда один из ашкеров прицелился и готов был спустить курок, я (к счастью, вовремя) остановил его. Розыски Киры, конечно, не могли повести теперь ни к каким результатам. Оставалось, как ни печально было, отказаться от этого намерения и возвратиться к отряду. Я направился в Касси, где шел кровопролитный бой.

Еще накануне я предчувствовал, что если завяжется бой с гapo, то абиссинцы, ввиду неопределенности границ, перейдут и в мирную, ни в чем не повинную землю Касси, предупреждал об этом раса и уговаривал его принять меры. Он действительно оградил заставами путь к Беру, но думал, что окажется возможным пройти Касси, не причинив вреда ее жителям, собрав предварительно весь отряд в Гаро, что, как видно, ему не удалось. Пограничный лес, в котором скрылась масса туземцев, был окружен абиссинцами, буквально избивавшими врагов. Со всех сторон раздавались выстрелы, мимо ушей то и дело жужжали пули, повсюду лежали окровавленные трупы дикарей, среди которых попадались и абиссинские. Вид трупов с громадными ранами был ужасен. Не было почти такого, на котором не зияли бы следы сабельных ударов, так как пристреленного туземца почти всегда прирезывали еще шашкой. Порой попадались и раненые. Как теперь помню одного из них. С распоротым копьем животом и вывалившимися кишками он еще в сознании молча смотрит на проезжающих. Видно, как сильно он страдает, но не издает ни звука...

На полянке, где мы так недавно еще мирно пили турчу и я показывал дикарям поражавший их блестящий компас и часы, лежали замертво павшие царек Касси и главные представители племени... Они, вероятно, вышли навстречу абиссинцам, но те не поняли их миролюбивых намерений и всех перестреляли...

Теперь рас был не в силах остановить кровопролитие; войсками [279] овладела жажда крови и убийства. Не жалели не только людей, но и животных ⁷⁷, трупы которых с перерезанными шеями массами валялись на дороге. Только женщины и дети избегали смерти, и их забирали в плен.

Главнокомандующий был глубоко огорчен происшедшим. Он чуть не плакал от жалости и ехал молча, закрыв себе лицо шаммой. Сопровождавшие его офицеры тоже были сконфужены, всем было тягостно, неприятно.

По трудному спуску мы спустились к р. Кори и стали на берегу ее биваком. Мало-помалу стал собираться отряд. Принесли нескольких раненых, которым я сделал перевязки. Солдаты гнали перед собой скот и пленных.

Когда все были уже в оборе, забил нагарит и известил войска о том, что объявляется приказ. Литаврщик прокричал обычную вступительную формулу приказа, содержание которого прочитал затем секретарь раса — Ато-Мельке, стоявший рядом с духовником раса.

“Разве мои слова — слова кухарки? — гласил приказ. — Зачем убиваете безоружных и даром тратите патроны? Я не считаю героями тех, которые сегодня убивали. Я их считаю за мышей. Да не смажут они себе маслом головы и не заплетут волос в косы в ознаменование сегодняшних убийств. Кто был со мной в Ауссе ⁷⁸, тот знает, что такое настоящее мужество, и показал свою храбрость. Да знают все, что с теми, которые станут убивать, если не будут к этому вынуждены, я поступлю так, как поклялся сегодня моему духовнику. Соберите весь скот и пленных. Пусть каждый верный солдат, который узнает про другого, что он преступает мои приказания, убивает туземцев или отбивает скот и режет его, пусть донесет об этом мне”.

Когда приказ был прочитан, все поклонились до земли и молча разошлись. Всех пленных набралось около тысячи человек. По приказанию раса их вывели за бивак и отпустили на свободу. Я снял несколько фотографий и, между прочим, с одной довольно красивой пленницы. Когда я стал наводить на нее аппарат, она начала кричать, думая, вероятно, что я собираюсь пристрелить ее, и я мог снять ее не иначе, как заставив солдат держать ее за руки.

20 февраля. Отряд перешел землю Балис. Мы не имели теперь ни проводников, ни переводчиков. Кира говорил мне про землю Мену, но где она и как в нее пройти? Главнокомандующий решил остановиться здесь и приказал двум полкам, фитаурари Дамти и фитаурари Чабуде, и мне вместе с ними разведать местность и найти Мену.

В 12 часов дня с нового бивака я отправился на разведку. Со мной пошел Зелепукин, мои оружиносцы и несколько ашкеров; обоз мы оставили при главных силах, захватив с собою продовольствие только на несколько дней. Мы направились на юг и скоро вышли за пределы обитаемых земель. Было жарко. В тени 27° R. Мы шли по пустынному скалистому плато. Почва была покрыта острыми каменными обломками, в промежутках между которыми росла тощая трава и низенькие редкие колючие деревца. Русла речек были сухие, и только в одной нашли мы немного очень скверной воды. Изредка попадались полуразрушенные хижины и небольшие открытые загоны для скота, но, судя по засохшему навозу, можно было заключить, что селения оставлены жителями. [280] Сюда, вероятно, перекочевывали туземцы со своими стадами во время дождей.

В 5 1/2 часов вечера мы достигли скалы, указывая на которую Кира говорил: “Мену”. Следов населения поблизости, однако, абсолютно никаких не оказалось. Солнце заходило. Наши солдаты были с 5 часов утра почти в беспрерывном движении и с 12 часов дня не пили. Пора было становиться биваком, и мы разослали во все стороны конных искать воду. Долго поиски были тщетными, и только в половине седьмого прискакал один из разведчиков с донесением, что вода найдена, и мы стали палить из ружей, чтобы вернуть остальных.

Бивак мы разбили около самой воды. Мои ашкеры быстро поставили палатку, развели огонь, заварили кофе (последнюю пригоршню, которая у меня еще оставалась). Ко мне пришли оба фитаурари и Ато-Баю. Я угостил их кофе; тут же они составили донесение и отослали его к расу с одним офицером и 20 -солдатами.

21 февраля. Наш рекогносцировочный отряд разделился на две части, и с раннего утра мы отправились на разведку. Ато-Баю и фитаурари Чабуде пошли на юг, а я с фитаурари Дамти направились на юго-запад. Для охраны бивака (от зверей, а не от людей) мы оставили несколько десятков солдат.

Чем дальше мы подвигались, тем бесплоднее казалась местность. Угрюм и суров, но вместе с тем и замечательно красив был ее пейзаж. Кругом гранитные скалы самых причудливых форм, и только одни камни всевозможнох оттенков — от розового до темно-серого — виднелись вокруг. Через несколько часов мы нашли воду в русле одного ручья и вокруг нее свежие следы людей и животных. Тут скрывались, вероятно, бежавшие из Бале жители. Вблизи возвышался высокий холм; поднявшись на его вершину, мы стали рассматривать в бинокль и подзорные трубы окрестности. Верстах в 15 к юго-западу виднелась долина какой-то речки, о существовании которой свидетельствовала лента зеленеющих деревьев. Река текла, должно быть, на юго-восток, и в нее впадали русла тех пересохших речек, которые мы только что перешли. Далее к западу возвышались скалистые горы, а на горизонте на западе виднелись пологие скаты неизвестных мне гор. Их мягкие очертания, походившие на очертания Беру и Касси, давали некоторое основание предположить, что они населены. Если Мену действительно существует, то она, по всей вероятности, должна быть там ⁷⁹. По моему мнению, нам надлежало спуститься в долину видневшейся на юго-западе речки, а на следующий день искать Мену на западе. Но мои спутники энергично запротестовали. Им казалось, что горы, на которые я указываю, отстоят чересчур далеко, что если мы пойдем туда, то не вернемся к главным силам раньше недели, а рас не приказывал уходить так далеко. Ближайшие горы были, очевидно, безлюдны, и они полагали, что нам ничего более не остается, как вернуться к расу и передать все на его усмотрение. Я был гостем, и мне не приходилось навязывать им свои мнения... Мы вернулись на бивак, навьючили мулов и отправились к главным силам.

Разведка была безрезультатной: мы не выполнили возложенной на нас задачи, и вопрос о том, есть ли на более или менее близком от нас расстоянии населенная земля, оставался открытым. Все это было очень досадно, в душе я обвинял моих спутников в нерешительности, но [281] теперь, хладнокровно обсуждая все условия недавней экспедиции, я принужден отнестись к этой неудаче гораздо снисходительнее. Действительно, обстановка похода была самая необычная: это был не столько военный поход, сколько географическая экспедиция пятнадцатитысячного отряда по абсолютно неизвестной земле. Превосходные абиссинские войска были совершенно неподготовлены к этой новой для них деятельности.

Солнце уже зашло, когда мы возвратились на бивак. Главнокомандующий пригласил меня к себе в палатку и стал расспрашивать про разведку. Я откровено высказал недовольство ею.

— Ты прав, — возразил он мне, — но я предвидел, что это так случится. Мои солдаты храбры, любят войну, но не терпят пустыни. Теперь они уверены, что дальше уже людей нет, и, куда бы я их ни стал посылать, они будут возвращаться все с одним ответом: идти дальше никак невозможно. Только за мной еще они пойдут вперед. Но куда?.. Как поступить?

— Наше положение не так безнадежно, — доложил я главнокомандующему. — Недалеко, позади нас, богатая хлебом земля. Мы можем оставить там всех больных, слабых и большую часть отряда, а с отборными людьми двинуться дальше, следуя по течению р. Кори, направляющемуся, по-видимому, на северо-запад. У нее должны быть притоки как справа, так и слева, и по одному из них мы могли бы потом идти к югу. Водой мы будем обеспечены, продовольствия возьмем с собой дней на 10. Когда оно выйдет, мы найдем в изобилии дичь, если не будет хлеба. Может быть, Мену совсем не так далеко, как кажется. Если на юге найдем густонаселенную, богатую хлебом местность, мы перетянем туда часть отряда, устроим второй опорный пункт, вторую базу и пойдем дальше.

Главнокомандующий с большим вниманием слушал меня и, когда я кончил, сказал:

— Твои слова вошли мне через уши в сердце.

Назавтра он решил собрать военный совет.

22 февраля. Утром был военный совет. Рас открыл его речью, в которой обрисовал нашу теперешнюю обстановку, указав вместе с тем на необходимость во что бы то ни стало идти вперед, так как такова была воля императора. В заключение рас предложил присутствующим высказать свое мнение, но все молчали.

Тогда рас сказал:

— Завтра мы возвращаеся в горы. Там останется часть отряда, больные и слабые. Мы запасемся продовольствием, и я с лучшими людьми пойду вперед.

Накануне около бивака нашли следы пребывания здесь итальянской экспедиции Ботего — несколько железных скоб от вьючных ящиков, выстреленные гильзы Ветерли, бумажные гильзы 10-го калибра и каким-то чудом уцелевший листок из “Теории вероятностей” на итальянском языке. Астрономическое положение этого места — 6° 48' с. ш. и 35° 26' в. д. от Гринвича.

Пленные, захваченные в этой местности, принадлежат к совершенно отличной от прочих соседей (горцев Беру и Касси) народности. Они больше походят на негров шуро, но языка последних тоже не понимают. Мужчины и женщины очень уродливы, у всех выбиты нижние передние резцы. Особенно непривлекательны женщины. Нижняя губа у них широко прорезана и отрисла вниз, обнажая редкие торчащие зубы с [282] брешью посередине на месте выбитых передних резцов. В прорез вставлен деревянный диск около двух вершков в диаметре ⁸⁰. Среди пленных оказался царек племени — Джуфа.

23 февраля. Мы выступили обратно к р. Кори и стали на берегу ее к юго-востоку от нашего прежнего бивака. В большой водяной яме в русле реки нашли массу рыбы, которую солдаты вылавливали своими шаммами. Главнокомандующий тоже отправился удить рыбу, поймал 14 штук и прислал мне в подарок. Кроме того, Зелепукин с ашкерами наловили полную кастрюлю. В этот день один из полковников сделал мне, как нельзя более кстати, дорогой подарок — кусок соли. Мы сварили себе с Зелепукиным чудную уху и объедались ею.

В послеобеденное время я занимался лечением и перевязками. Около моей палатки, как всегда, толпилась масса больного народу. Больше всего войска страдали от кровавого поноса, и мой запас висмута и касторового масла быстро истощался. Болели также лихорадками и воспалением глаз. Глазные болезни я очень успешно лечил неизвестными еще в медицине каплями (секрет И. С. Джевинского, моего домохозяина в Царском Селе). Немало приходилось пользовать и раненых. Некоторые, более легко раненные, очень быстро поправлялись, и сегодня, например, я снял лубки с одного солдата, которому в один из первых дней по переходе границы ударом камня из пращи сломали руку. Другому, у которого за несколько дней перед тем копье пробило насквозь мускулы на груди, миновав грудную полость, я тоже сегодня снял перевязку и залил заживающие раны коллодиумом. Но один бедняга, которому у горы Джаша пробили грудь насквозь копьем, не поправлялся. Он страшно похудел. Зашитая было мною рана открылась, и из нее при выдыхании вытекал белый жидкий вонючий гной и выходили пузырьки воздуха.

24 февраля. Ночью был ураган, а все утро шел дождь, сопровождавшийся сильнейшим ветром. С неимоверными усилиями поднялись мы на горы по крутой скользкой тропинке. Гребень был густо населен тем же народом, что и Беру. Постройки их такие же, и поля так же тщательно обработаны. Все население бежало при нашем приближении, и ни одной души не было видно. Голова колонны прибыла на место бивака к 9 часам утра, арьергард же — только к 6 часам вечера, и обоз целый день дефилировал перед нашими палатками. Невеселую картину представлял из себя хвост колонны. Непрерывной вереницей тихо тянулись больные и раненые, кого несли в носилках, кто шел пешком, поддерживаемый товарищами, другие ехали верхами на мулах и держались, чтобы не упасть, за плечи идущих рядом людей. Одного умирающего галласа везли на муле, причем его положили животом на седло, ноги подогнули назад и всего прикрепили к седлу ремнями. Беднягу некому нести на носилках, а на седле он все равно не усидит. Ужасен вид больных черной оспой, которой страдают главным образом солдаты из галласов или слуги и служанки абиссинцев. Сами же абиссинцы, прививая себе оспу, перенесли ее большею частью еще в детстве ⁸¹. [283]

Полуголые, покрытые серыми большими нарывами, со страшно распухшим лицом, на котором почти не видно глаз, они томились на дожде и ветре. Уже с 5 часов утра несчастные верхом трогались в путь, удивительно терпеливо перенося все страдания и невзгоды.

После полудня рас произвел лично рекогносцировку и выбрал место для будущей крепости. Это был холм, возвышавшийся на оконечности горного отрога, представлявший из себя очень крепкую и удобную позицию. У подножия протекал ручей, вблизи в изобилии были и трава для мулов, и топливо.

25 февраля до 4 марта. Отряд перешел на выбранное место и тесно расположился биваком, сгруппировавшись вокруг палатки раса. Тотчас же по прибытии приступили к устройству частокола вокруг бивака и дома раса, в который он перешел в тот же вечер. По войскам был объявлен приказ: запрещалось оставлять в лагере отбросы и предписывалось сохранять особенную чистоту. Каждый солдат должен был копать себе отхожие ямки и каждый раз засыпать их землей.

На биваке в Колу мы простояли с 25 февраля по 4 марта. Дни эти прошли в ежедневных фуражировках и работах по укреплению крепости, которую окружили высоким частоколом и окопали рвом. Солдаты построили себе шалаши и дома для начальников. Враждебность населения, среди которого мы теперь находились, вызывала с нашей стороны усиленные меры охранения. Днем высылались сторожевые заставы от одного из полков по очереди, становившиеся на возвышенных и открытых местах, впереди водопоев, пастбищ, порубок и почти целый день ведшие войну с туземцами. Последние пользовались всяким случаем, чтобы нанести нам урон, и нападали из своих засад не только на солдат, но и на женщин и на наших мулов, ослов и лошадей. Над убитыми надругивались. Я видел, например, одну женщину, которой распороли живот, вырезали груди и т. д.

27 февраля был военный совет, на котором окончательно был определен состав выступающего с расой отряда. Всего набралось 5664 ружья. В этом числе были почти все офицеры и большая часть конных солдат. В крепости оставались под начальством фитаурари Фариса весь его полк и около трех тысяч человек из других полков, больные, слабые, а также весь обоз и все женщины. Если кто-либо из офицеров пожелал взять с собой кухарку, он обязан был дать ей непременно мула. С отрядом шла только часть патронного обоза и продовольствие, которое каждый солдат должен был взять с собой не менее как на 10 дней. Забота о продовольствии возложена была на самих солдат: ехал на муле, вез его с собой или грузил на вьючного мула, остальные несли его на головах.

26, 27 и 28 февраля были произведены реквизиции в окрестностях, для чего полки были разделены на три очереди. Происходили эти реквизиции следующим образом. Очередной полк, получив направление, в котором он должен был действовать, выступал в полном своем составе. Дойдя до населенной богатой местности, солдаты рассыпались, отгоняли туземцев и нагружали своих, мулов и лошадей продовольствием. Часть полка составляла резерв на случай нечаянного нападения и располагалась в центре такого района. На обратном пути на бивак резерв следовал в хвосте отряда и служил арьергардом.

За эти три дня было собрано месячное довольствие для остающегося отряда и пятнадцатидневное — для выступающего.

Я между тем отдыхал. Часть дня я обыкновенно занимался — наносил на карту маршрут, делал кое-какие наблюдения, лечил больных, а [284] все свободное время проводил с расом. Тихо и мирно протекали эти дни. С раннего утра главнокомандующий выходил на свое излюбленное место, с которого как на ладони был виден весь лагерь. Завидев главнокомандующего, командиры полков, офицеры и солдаты спешили к нему на поклон. Легким, грациозным движением сбросив с плеч свои шаммы, они кланялись до земли, затем усаживались тесным кружком, и вскоре раса, таким образом, окружала толпа. Главнокомандующий сидел здесь с утра до обеда и от обеда до захода солнца. Занимались делами или развлекались разговорами, играми. Приходили судиться офицеры и солдаты. Зачастую решались серьезные дела. Вот два типичных дела и удивительно простые резолюции: император Менелик, переменив дислокацию своих войск, отобрал у раса Вальде Георгиса его владения на левом берегу р. Омо, отдав их другим начальникам, а расу предоставил взамен все земли к юго-западу от Каффы. Когда войска эвакуировали отобранные области, много солдат перешло на службу к новому властителю, и благодаря этому во многих сотнях расположенных раньше в этих местностях полков численность уменьшилась до того, что они стали существовать только номинально: в некоторых сотнях остался только командир и несколько офицеров. Довольствие, однако, получали все сотни поровну. Ввиду этого несколько сотников одного из полков жаловались расу на ненормальность такого положения. Рас признал их жалобу совершенно основательной. Командиры отвечали за численность своих частей и, следовательно, были виновны, если сотни у них не в полном составе. На основании этого рас приказал людей из неполных сотен перечислить в другие, более полные, а офицеров — разжаловать в солдаты... Другое дело возникло из-за того, что командир одной из сотен под предлогом болезни второй год уклонялся от похода, а вместо него командовал его вахмистр Туки. Перед настоящим походом эта сотня должна была получить 12 новых ружей, но Туки отказывался принять их, так как ответственность за них должна была лежать на нем, как на командире. Вахмистр был известен как отличный солдат.

— Ты не хочешь принимать эти 12 ружей? — спросил рас.

— Я не могу: я — нищий!

— Ты второй год командуешь за своего больного начальника?

— Да, второй год.

— Ну так принимай сотню и будь сотником (ямато-алака)!

И вахмистр стал ротмистром.

Приводили также главнокомандующему солдат, уличенных в захвате скота у туземцев и закалывании его, что было запрещено расой под страхом строгого наказания. Попадались преимущественно галласы, абиссинцы же постились и мяса не ели. Виновных наказывали 10 ударами жирафа, подобно пистолетным выстрелам раздававшимися по лагерю, под жалобные вопли. Одного солдата, уличенного в том, что он, не будучи к этому вынужден, хотел убить туземца и выстрелил в него из ружья, наказали 40 ударами. Счастье для него, что он промахнулся: иначе он был бы, наверное, казнен.

В промежутках между делами беседовали, вспоминали интересную быль или просто острили друг над другом. Как во всякой товарищеской среде, и здесь были свои присяжные остряки, среди которых в особенности отличался один каньязмач. Я забыл его настоящее имя, но все звали его каньязмач Янье-Уададж (“мой друг”), потому что он всех так называл. Годжамец родом, сухой, с замечательно комичным лицом, с маленькой торчащей бородкой и с такими длинными ногами, что, когда он ехал на своем маленьком муле, они у него волочились, казалось, по самой земле, он всегда был весел, беспрестанно острил, поднимая [285] на смех то одного, то другого из товарищей и вызывая дружный взрыв хохота.

Играли с большим азартом в гебету или рассматривали в подзорную трубу окружающие горы. У раса было две трубы, которые он брал с собой всюду, и смотреть в них было его любимейшим занятием. (Впрочем, подзорная труба составляет один из атрибутов всякого абиссинского вождя, и на своих картинках абиссинцы изображают военачальника во время боя стоящим на холме и глядящим в подзорную трубу.) Сначала смотрел в трубу сам главнокомандующий, затем она переходила от одного к другому, и маленькие пажи с нетерпением ждали того момента, когда и им наконец удастся взглянуть. Рас знал все тонкости устройства трубы и с особой любовью и даже некоторой гордостью разбирал и протирал не только свои трубы, но и трубы своих офицеров.

Гебета занимала большую часть нашего свободного времени, и я к ней в конце концов очень пристрастился ⁸². Мы целыми часами с увлечением просиживали над доской. Все присутствующие принимали в игре живейшее участие, и всякая субординация в это время исчезала. Главнокомандующий со своими партнерами лежали животами над доской и иногда с азартом спорили. Самый лучший игрок и неизменный партнер раса был его ашкер — носитель его зонтика.

Когда вечерело, ковры убирались и мы становились на молитву. Затем рас приглашал меня в свой небольшой уютный домик, угощал меня скудным ужином и графинчиком разбавленного водой тэджа или рюмочкой самодельной водки. Сам он во время великого поста не ужинал и ел только один раз в сутки, после полдня, делая исключения из этого правила лишь в воскресные дни. Даже рыбы в великом посту он не ел.

Домик раса разделялся на две половины: в первой помещалась его кровать, во второй — стояли два его боевых коня и два мула. Лошади были знаменитые, одна серая — известный Соугуд, другая — караковая. Абиссинцы очень суеверны и различают счастливых и несчастливых лошадей. Оба эти коня были счастливые. Соугуд — буцефал Вальде Георгиса — принадлежал раньше Менелику и считался диким; но рас, по словам приближенных, выпросил его себе у императора и совершенно укротил. Когда рас выехал на Соугуде во время битвы при Эмбабо ⁸³, ему посчастливилось взять в этот день в плен 35 человек, после чего конь стал главным cheval de bataille раса и сопровождал его во всех походах. Караковый конь был также в почете; на нем рас воевал с гому и с него убил в один день трех носорогов.

Наша довольно продолжительная стоянка имела благие последствия. Туземцы, видя, что сильные пришельцы не уходят, а построили себе дома и по всем признакам остаются, решили, что волей-неволей [286] придется покориться, и 1 Марта пришла первая депутация от земли Дука с изъявлением покорности. Во главе ее прибыл князек, старик Мурута-Бабус, и принес в дар расу большой слоновый клык. Мурута оказался для нас очень счастливой находкой, так как, будучи из той же народности, что и геру, знал в то же время и язык шуро и мог служить переводчиком. Это обстоятельство выводило нас из того беспомощного состояния, в котором мы находились до сих пор, не имея возможности объясниться с покоренным народом. Муруту-Бабуса обласкали, одарили, одели в красный шерстяной плащ и оставили при отряде переводчиком, заковав его на всякий случай в кандалы, чтобы он не удрал, как Кира. Ему обещали, если он будет верно служить нам, сделать впоследствии главным правителем всех этих земель.

Теперь мы могли разговаривать с горцами, но нам недоставало, еще другого переводчика, который бы знал язык пленного Джуфы, но на следующий день и он отыскался. Жители земли Канта, одноплеменные с беру, пришли тоже с изъявлением покорности, и один из них знал язык Джуфы. Явилась депутация и от жителей ближайшей горы Дами, родственных касси, беру, колу и дука. Это были замечательно крупные и рослые люди. Их царек был ростом в два аршина и 12 вершков. Татуировка у них глубже и больше, чем у других соплеменников, украшения те же.

Обласкав и одарив пришедших, рас отпустил их, передав через Муруту-Бабуса, чтобы они известили все окружающие племена о том, что абиссинцев бояться нечего, что зла они никому не делают, а требуют только покорности.

Произведенный в тот же день допрос всем пленным дал нам некоторые сведения о пребывании здесь итальянской экспедиции и о впереди лежащей местности.

“Гучумба”, как называл европейцев Джуфа, пришли, по его словам, с юго-востока, но откуда именно — он не знал. Они разбили бивак рядом с селением Джуфы и пробыли тут несколько дней, требуя под угрозой действия своим огнедышащим оружием безвозмездной доставки хлеба, а затем ушли на северо-запад. Словом “гучумба”, как оказалось впоследствии, называли европейцев все племена отсюда до самого оз. Рудольфа. “Гучумба” дословно значит “бродяги”.

Джуфа поведал нам также, что знал относительно местности, лежащей к югу и западу. Мену, или Меун, богатая хлебом область, находилась, по его словам, на западе, в трех-четырех днях пути. Другая хлебородная земля — Мурле, лежащая где-то на юге, — была далеко, и дороги к ней он не знал. (Эта страна, как потом оказалось, расположена на берегу р. Омо, у ее устья.) Джуфа ничего не слышал о существовании большого озера на юге, но ему известно было другое, в нескольких днях пути к северо-западу, в которое впадала р. Кори. Он называл это озеро Кий и соглашался быть нашим проводником, говоря, что по дороге к нему есть богатая хлебом земля, самые же берега озера, по его словам, не имеют оседлого населения, и по ним скитаются лишь дикие охотники, вооруженные луками и стрелами. Я спросил, какой они народности и знает ли Джуфа их язык. “Все они — иденич”, — ответил Джуфа, и Габро Мариам, передавая мне это, с презрением отвернулся от допрашиваемого; то же сделали и Мурута-Бабус и Канта. Меня удивило это презрительное отношение дикарей к дикарям же, и я просил объяснить мне, что такое иденич. “Нелюдские дети! — сказал Габро Мариам. — Они дикие звери, едят мясо и слонов и ящериц, хлеба совсем почти не сеют. Они уату”, — добавил, наконец, Габро Мариам, с отвращением при этом сплюнув. Уату — парии [287] Абиссинии, презираемые всем остальным населением Эфиопии, они представляют из себя, вероятно, остаток какого-то племени, принадлежащего к низшей расе. Обитают уату в густых лесах и низменных нездоровых долинах рек, занимаются преимущественно охотой, убивают гиппопотамов, из кожи которых делают распространенные во всей Абиссинии кнуты аланча и щиты, мясо же употребляют в пищу, как иденич, не брезгая вообще никаким мясом. Я видел в Абиссинии несколько уату и нашел, что по внешности они имеют много общего с Джуфой и теми соплеменниками его, с которыми я потом познакомился: так же некрасивы и неопределенны черты их лица, такое же тупое выражение глаз. Может быть, уату и иденич принадлежат к одной и той же расе и являются северными и южными представителями ее, причем в этих маловодных пустынях и густых лесах они сохранились, менее всего смешавшись с другими племенами?..

Плато к югу от главного хребта заселено кочевниками иденич, которые в ближайших к горам местностях живут более оседло и занимаются хлебопашеством. Встречал я их и в лесах на берегу р. Омо, где главное их занятие составляли охота и рыбная ловля. Везде они были одинаково презираемы другими племенами, не иденич. Говорят они в этой местности на языке, близком к языку шуро, бога называют Тума, но имеют о нем самое смутное представление, жертв не приносят никаких. Отличительной чертой этого племени служит выбивание передних нижних резцов, уродование женщин и употребление в пищу всякого мяса. Я не имел возможности выяснить цель обезображивания: может быть, они это считают красивым или делают для того, чтобы отнять охоту у храбрых соседей отбивать их жен?..

На основании показаний Джуфы был принят следующий план действия: 4 марта (3-го был большой абиссинский праздник) рас с отборным отрядом выступает на запад; мы следуем вниз по течению р. Кори до впадения ее в озеро, если таковое действительно есть, а оттуда избираем себе путь на юг или юго-запад через Мену или другую хлебную область — какая попадется на пути.

Во время стоянки в Колу мне пришлось наблюдать довольно необычное метеорологическое явление: каждый вечер, перед заходом солнца, на безоблачном небе появлялись с западной стороны маленькие тучки; часов около 9 подымался в горах сильнейший шум, возвещавший о приближающемся урагане, который наконец налетал на нас со страшной силой несколькими порывами и сопровождался дождем; к полуночи все стихало. Первый раз произошло это явление в ночь на 15 февраля и с тех пор повторялось ежедневно, только с разной силой, в зависимости от высоты местности. Спустившись 20 — 21 февраля на плато в Бенеман, я больше не замечал ураганов, но затем в Колу они стали повторяться с еще большей силой, так что сносили наши палатки. Первый раз испытал я такую неприятную историю 26 февраля. Мы не подозревали надвигающейся беды и спокойно улеглись спать. На маленьком столике рядом с моей кроватью лежала раскрытая записная книжка и барометр; в ванне мокли фотографические отпечатки.

Часов около 9 вечера вдали зашумело в горах, земля как бы задрожала, и налетевший первый страшный порыв ветра сорвал с колышков края палатки, поднял, как перышко, столик и перекинул его через мою постель. Следующий порыв, еще более сильный, вынес внутренний столб палатки, который упал своим нижним концом мне на голову, а палатка прикрыла нас с Зелепукиным. Несколько уцелевших веревок не давали еще ей улететь, и она билась о землю, как подстреленная птица, то поднималась от ветра, то снова хлопалась, и [288] громко раздавались удары ее краев. Как ни жутко было в этy минуту, но о том, чтобы созвать слуг и вновь поставить палатку, нечего было и думать; оставалось только лежать под буркой, защищая себе голову руками от ушиба, и ждать, что будет дальше. Когда стихало, намокшая крыша придавливала нас, образуя как бы сплошной согревающий компресс, под которым мы задыхались от духоты. Во время затиший мы с Зелепукиным старались дать себе отчет в происшедших авариях.

— Что, Зелепукин тебя не пришибло? — спрашивал я его.

— Никак нет!

— Где ранец (с документами), около тебя?

— Около меня.

— А инструмент (теодолит)?

— Тоже, ваше высокоблагородие, здесь.

— А где фотография?

— Она на столе лежала.

Фотографии нет, ее унесло вместе со столом, а барометр я успел спрятать под бурку. Налетевший в этот момент новый порыв ветра заглушил наш разговор.

На следующий день я с вечера принял меры для укрепления палатки, но мои старания оказались напрасными, и ее снова снесло. На третий день я окружил ее забором — опять снесло, и, только когда колья глубоко вбили в землю, прикрепили к ним двойные веревки и обтянули всю палатку посередине длинным вьючным ремнем, чтобы полы были натянуты, она устояла. Наученные опытом, мы принимали на ночь предосторожности, как на корабле в ожидании бури, и, когда солнце заходило, отдавали приказ укреплять снасти. Все, что только могло промокнуть или быть унесенным ветром, складывалось во вьюки; ружья прятали под брезент. Затем мы ложились и ожидали урагана, с тревогой думая, снесет или не снесет палатку.

ОТ КОЛУ К ОЗ. РУДОЛЬФА

4 марта. В 5 1/2 часов утра отборный отряд в 5664 человека под начальством раса Вальде Георгиса покинул крепостцу Колу. Я сопровождал его.

Так как мы выступили налегке, я взял только 11 ашкеров и несколько вьючных мулов. Зелепукин был, конечно, со мной.

Перед выступлением меня осадили оставшиеся в Колу больные и раненые, прося дать лекарство про запас. Тяжелораненый, с пробитой насквозь грудью, был в отчаянии, говоря, что теперь он остается без помощи и, наверное, умрет...

Наконец мы тронулись.

Перед расой вели всех четырех переводчиков. Старик Мурута-Бабус в пожалованном ему красном плаще ехал верхом. Ноги, чересчур длинные, беспомощно болтались, так как он не мог упереть их в короткие стремена. Джуфа бодро бежал впереди и вел отряд. По крутому, усыпанному камнями скату спустились мы к р. Кори и пошли, следуя по ее течению, на запад. В 4 часа дня, после десятичасового безостановочного перехода, мы достигли населенной и обработанной местности Лесси и стали тут биваком. Туземцы разбежались при нашем приближении; тем не менее солдатам удалось захватить в плен нескольких [289] женщин того же племени, что и Джуфа, и таких же уродливых, как взятые нами в плен в земле Балис.

Гучумба — европейцев — они, оказалось, тоже знали и говорили, что они проходили через их землю в прошедшем году и их царек приносил европейцам в дань зерно, кур и баранов. Отсюда гучумба пошли к северу. Про существование озера туземки достоверно не знали, но говорили, что близко есть “место, где вода ложится”. Пленниц мы оставили в качестве проводниц.

Ручей, на берегу которого мы разбили наш бивак, изобиловал рыбой, и главнокомандующий по приходе отправился с удочкой на ловлю. Я пошел с ним посмотреть. На берегу маленького озерца, окруженного отвесными скалами, сидели офицеры. Было очень душно, и я стал взбираться на одну из скал, надеясь, что наверху будет прохладнее, а также, чтобы снять сверху фотографии с оригинальной группы удящего рыбу главнокомандующего, окруженного всем своим штатом. Моя затея чуть было не обошлась мне дорого. На высоте двух саженей над водой оборвался камень, на который я вступил, за ним другой, большой, в несколько обхватов, упиравшийся, должно быть, на нижний, маленький. За камнями с кручи вниз покатился и я. Рас и его офицеры, видя это, вскрикнули от ужаса. Большой камень катился как раз надо мной и, казалось, неминуемо должен был меня раздавить, но я как-то счастливо отскочил в сторону, и он, промчавшись совершенно рядом со мной, с шумом упал в воду, подняв целый столб брызг. Этот день был вообще богат для меня приключениями. 1) На прыжке через каменистое русло, мой мул споткнулся и упал через голову, увлекши и меня с собой. 2) Во время подъема по крутейшей горе, поросшей густым кустарником, когда, наткнувшись на колючую ветку, я откинулся назад, сучок захватил за револьверный шнур, и, прежде чем я успел отцепить или схватить быстро взбиравшегося вверх мула за повод, меня стянуло с седла, и я упал на спину головой вниз, под ноги следовавшего тотчас за мной другого мула. Отделался оба раза счастливо, только ушибами.

5 марта. Мы миновали поселения Лесси и вступили в низменную, ненаселенную долину р. Кори, представляющую из себя широкую скалистую равнину, возвышавшуюся всего на 700 метров над уровнем моря, покрытую редкой травой и деревцами мимоз и акаций. Воздух здесь замечательно сухой, неподвижный, к тому же и жара стояла сильнейшая. В тени 29° — 30°R ⁸⁴.

По приходе на бивак мы отправились к реке ловить рыбу, и наши солдаты случайно вытащили маленького крокодила.

На самом месте бивака поймали двух туземцев иденич. Они знавали проходивших в прошлом году европейцев (Ботего), а один из них приводил им даже на продажу барана. Существование поблизости озера они отрицали, земля же Мену была отсюда в двух переходах.

Старик Джуфа продолжал утверждать, что озеро близко, вчерашние же пленные женщины говорили сегодня более уверенно, чем накануне, [290] что в одном переходе вода реки “ложится”, и мы решились спуститься еще немного вниз по реке, чтобы удостовериться, есть ли там действительно озеро.

6 марта. Место, где вода “ложится”, нашлось. Это было слияние р. Меру с Кори, и действительно, течение тут было очень тихое — не более четырех верст в час; ширина реки — 40 — 60 шагов.

Мы стали биваком немного ниже слияния Меру и Кори, и я отправился в сопровождении своего оруженосца к небольшой скалистой: вершине, видневшейся верстах в семи от бивака, и измученный трудным подъемом при палящем зное, обливаясь потом, я взобрался на нее.

За мой труд я был вознагражден чудным видом и далеким кругозором, который отсюда открывался. На северо-востоке возвышался в виде громадной гряды, скрывавшейся в дымке горизонта, хребет, который мы недавно покинули. На севере, насколько хватал глаз, тянулась низменная долина р. Кори, и линии горных отрогов, справа и слева от нее, обозначали впадавшие в нее притоки. На одном из этих отрогов возвышалась гора Джаша, у подножия которой мы стояли биваком 10 — 12 февраля, а за ней виднелась долина р. Себелиму, впадавшей в Кори.

Здесь должны были, очевидно, соединиться все стекавшие с западных склонов пройденного нами хребта речки и образовать многоводный Собат, или Джубу, граничащую на западе с абиссинскими владениями. Находящийся на востоке хребет составляет водораздел рек Омо и Собата, что, несомненно, разрушает существовавшее раньше предположение, будто р. Омо впадает в Собат, огибая Каффские горы с юга и минуя оз. Рудольфа. Антуан д'Абади, покойный президент Парижского географического общества, впервые сделал такое предположение, нашедшее многих сторонников среди лиц, интересовавшихся этим вопросом. В числе их были, между прочим, император Менелик и его приближенные европейцы. Граф Телеки и Хенель, открывшие оз. Рудольфа, найдя у северной его оконечности устье большой реки, впервые высказали мысль, что это и есть р. Омо. Утверждения их были пока довольно голословны и вскоре были опровергнуты Дональдсоном, Смитом, поднявшимся на несколько десятков верст вверх по реке. Он принял, впрочем, за главную реку один из ее притоков и, ввиду его маловодности, подтверждал впервые допущенную д'Абади гипотезу. Ботего удостоверил своим путешествием, что Омо впадает в оз. Рудольфа, но труды этой экспедиции были ко времени моего путешествия еще не разработаны и мне неизвестны.

Отправляясь в нынешнее путешествие, я вместе с большинством держался того мнения, что р. Омо огибает Каффские горы на юге и есть не что иное, как начало р. Собата, впадающего в Нил. 28 января, когда с горы Бока я увидел далеко на юг тянущийся из Каффы хребет, не значившийся до того еще ни на одной карте, во мне зародилось первое сомнение в справедливости этого предположения. Теперь же оно было окончательно опровергнуто. Открытый мною хребет разделял бассейны Омо и Собата и отгонял воды своих западных склонов от их естественного, казалось бы, бассейна — оз. Рудольфа — в далекий Нил и Средиземное море. Хребет этот назван с высочайшего разрешения и с согласия императора Менелика хребтом Николая II ⁸⁵. [291]

Но куда же могло исчезнуть озеро, про которое я слыхал из трех совершенно различных источников? Еще в городе Андрачи туземцы бенешо говорили мне, что на юго-западе от них есть какое-то оз. Бошо, в которое впадают их главные реки. Проводница Белемуса говорила, [292] что на западе есть какое-то озеро с горячей водой, на берегах которого ее соплеменники добывают соль, и, наконец, иденич Джуфа показывал на северо-запад и определенно говорил, что там есть оз. Кий, на берегах которого бродят дикие, вооруженные луками и стрелами охотники.

Если озеро действительно существует, то оно должно находиться в этой низменной, покрытой туманом долине реки, в чем меня убеждала кроме показаний туземцев еще высота реки над уровнем моря, достигавшая всего 700 метров. При весьма малом падении и очень медленном течении реке предстояло пройти громадное расстояние раньше, чем соединиться с Нилом. [293]

Главная цель нашего похода была на юг, и поэтому я, к сожалению, не имел возможности удостовериться в справедливости моих предположений.

Возвращаясь на бивак, я увидел толпу народа, окружавшую мою палатку. Ждали моего возвращения. Оказалось, что принесли только что покусанного крокодилом солдата, и раненый был так перепуган, что лицо его казалось зеленоватым. Он купался вместе с товарищами, и крокодил, схватив его пастью поперек всего тела, потащил под воду. При виде этого солдаты подняли крик, и крокодил выпустил свою жертву. На плечах и на груди у солдата было 12 глубоких ран, нанесенных как будто острыми зубцами пилы. Раненый жаловался на то, что у него болит сердце, и думал, что укус крокодила ядовит. Я зашил ему раны и наложил 32 шва. (Через несколько дней он выздоровел). В этом месте реки довольно много крокодилов. Один из наших солдат погиб во время купания, и мы после этого не решались больше купаться.

7 марта. Отряд двинулся на юго-запад по направлению к Мену. Ведут нас два иденича, которых мы взяли в плен 5 марта. Степь, по которой мы идем, изобилует дичью, иногда из-под ног вырываются дикие козы и как сумасшедшие скачут вдоль всей нашей колонны. Я убил одну большую газель. Величиной она была с небольшого быка, а скакала с легкостью серны, длинным широким махом кровной скаковой лошади. Шерсть на ней была светло-желтая, морда бычачья и такой же хвост, рога витые, довольно прямые. Я отрубил шашкой одну из задних ног газели и, взвалив ее на плечи оруженосцу, отправился догонять отряд, ушедший, пока я охотился, далеко вперед.

Около 11 часов дня мы нашли воду в русле пересохшей реки, выкапывая в песке ямки. Отсюда местность стала подниматься. Мы перевалили через несколько горных отрогов и наконец около 3 часов дня вступили в первое поселение Мену. Дома здесь расположены группами, и каждый хуторок окружен невысоким забором, промежутки засеяны машеллой и кукурузой; в долинах паслись стада коз и баранов. Жители разбежались при нашем приближении. Солдаты рассыпались по усадьбам в поисках за мукой и зерном, пополняя истощившийся за эти дни запас продовольствия. Несколько туземцев попались в плен, и их привели к расу для снятия допроса. Они принадлежали к племени иденич, тому же, что и Джуфа, и ни по типу, ни по языку не отличались от них, только женщины были не так обезображены и нижняя губа у них, хотя и проткнута, не была так широко прорезана, как у женщин земли Бенемане.

В числе пленных находился и царек этой местности — Бесела, большой дряхлый старик, одетый в накинутую через плечо бычачью шкуру и с тяжелыми железными браслетами на руках. Окружающая местность была ему совершенно неизвестна, и он никогда не слыхал про озеро на северо-западе или на юго-востоке. Далее к югу местность была, по его словам, совершенно пустынна, и люди там не жили. Когда его спросили, видал ли он когда-нибудь европейцев — гучумба, то он, к нашему большому удивлению, ответил, что они находятся совсем недалеко от нас, на южных границах его земли. Пленные женщины тоже видали их, а одна только вчера возвратилась оттуда, выменяв муки на нитку бус. На вопрос, сколько среди них белых людей, они сказали, что все белые, — вероятно, потому, что все одеты в белые одежды, — а на вопрос, много ли их всех, они показали на бивак одного из наших полков. [294]

Весть эта была настолько важной, что главнокомандующий немедленно созвал своих начальников частей, чтобы сообщить им ее. Неизвестно было, кто эти европейцы: может быть, это был отряд английских войск майора Макдональда, который должен был из Уганды выступить на север навстречу Китченеру (про неудачу его экспедиции мы в то время еще не знали), или какая-нибудь научная экспедиция. Во всяком случае, расу Вальде Георгису даны были совершенно определенные инструкции императором Менеликом, как действовать при встрече с теми или с другими европейцами, и поэтому было решено на следующий день идти туда, где они находились. В этот день было уже чересчур поздно и войска слишком утомлены безостановочным десятичасовым переходом и следовавшей за ним реквизицией, чтобы предпринять тотчас же дальнюю разведку, да и полагаться ночью на пленного проводника в совершенно неизвестной местности казалось рискованным.

Бесела согласился признавать над собой власть Менелика и вместе со всеми остальными пленными был отпущен на свободу; одного же из своих подданных он назначил состоять при нас проводником.

8 марта. До света разбудил нас сигнальный рожок главнокомандующего. Вперед высланы были разъезды. Отряд построил резервную колонну, все полки имели полное число рядов и отделили только самых необходимых людей в обоз. Впереди всех двигался полк фитаурари Атырсье, за ним, на 25 шагов дистанции, в затылок шел полк фитаурари Габро Мариама, затем, на той же дистанции, — полк фитаурари Чабуде. В 100 шагах за ним, окруженный двумя полками азаджа (гофмаршала) Габре, следовал главнокомандующий, непосредственно охраняемый людьми своей личной охраны. Внутри кольца, образованного ими, несли впереди раса знамя; везли его палатку, литавры, вели его боевых коней, и оруженосцы несли его ружья. За полками азаджа Габро шел полк фитаурари Убье. Направо от раса, на интервале 200 — 300 шагов, шли полки фитаурари Имама и каньязмача Алемнеха, а налево, на том же интервале, — полки фитаурари Дубье и фитаурари Дамти. За резервной колонной следовал обоз, за ним — арьергард, состоящий из очередного полка. Каждый полк был построен фронтом в несколько шеренг, причем впереди в каждом полку шли пешие солдаты (в 6 — 10 шеренг), шагов на 15 дистанции — конные (2 — 4 шеренги), в промежутке между пешими и конными ехал командир полка. Глубина фронта каждого полка была около 40 — 60 шагов. Ширина — 50 — 70.

Я любовался их стройностью, порядком и умением приспособляться к местности.

Замечательно искусно проходили части через теснину: передние, пробежав через нее на некотором расстоянии, вновь выстраивались. Делалось это так ловко и быстро, что середина колонны шла почти без задержки.

Около 9 часов утра мы поднялись на вершину гребня, у подножия которого, по словам проводника, должен был находиться лагерь европейцев. Но когда мы достигли вершины, мы увидели только засеку, окружавшую место их лагеря, да дымок от потухающего костра, свидетельствовавший о недавнем их пребывании.

Мы остановились на гребне. Внизу, на опушке рощи, находившейся на берегу ручья, толпились бежавшие от нас туземцы, и мы через переводчика на расстоянии около 500 шагов начали мирные [295] переговоры. Мы им кричали, чтобы они спокойно шли по своим домам и не боялись нас, так как зла мы не сделаем и их царь Бесела со вчерашнего дня стал нашим другом. Долго наши уверения не имели успеха, и только спустя довольно продолжительное время некоторые смельчаки, прячась за деревьями, отважились приблизиться к нам шагов на 200 — 300. В руках у них были веточки — символ мира, мы тоже взяли ветви и листья и, этим убедив их окончательно в нашем миролюбии, начали непосредственные переговоры.

Совершенно голые туземцы эти хотя и принадлежали к расе иденич, но черты лица были у них гораздо правильнее, с гороздо более осмысленным выражением, чем у их соплеменников. Будучи оседлыми, они, очевидно, превосходили кочевников своей культурой. Их копья и щиты оказались отлично сделанными, на руках красовались многочисленные железные браслеты. Голову украшали страусовыми перьями.

Наши парламентеры сообщили, что гучумба ушли сегодня ночью и что в их лагере было очень шумно. При свете факелов из сухой травы они повьючили своих животных и поспешно ушли на восток — в Белу или Балис — туда же, откуда пришли шесть дней тому назад.

Я ездил в их лагерь, который был расположен очень удачно, на границе поселений, вблизи тенистого ручья. Круглая площадь около 60 шагов в диаметре, с двумя воротами, была огорожена довольно высокою засекою из срубленных и поваленных друг на друга деревьев. Внутри было два места для палаток, место для кухни, обсыпанное перьями кур, для склада продовольствия (возвышающаяся на фут над землей каменная площадка), 13 малых шалашей, где жила вероятно, прислуга, и 11 загончиков; из них, судя по навозу пять — для мулов и ослов, а шесть — для рогатого скота. О поспешности их ухода свидетельствовала разрушенная засека. Вероятно, казалось чересчур долгим выгонять скот через ворота, и для ускорения этой процедуры был разрушен забор. Большая часть рогатого скота осталась брошенной на дороге, и вообще уход скорее походил на паническое бегство. Рас удивлялся проявленному беглецами несомненному страху, так как, судя по величине отряда, они составляли научную экспедицию, которой нечего было нас бояться. В этом смысле рас послал им вслед письмо, выражая также недоумение о причинах их бегства.

Найденные в оставленном лагере вещи наводили на мысль, что экспедиция состояла из англичан.

Наш отряд стал биваком немного ниже бивака английской экспедиции, на берегу того же ручья; я поднялся на один из ближайших холмов, чтобы ориентироваться. Гребень возвышенности, покрытый густым лесом, закрывал горизонт на юге. Дальше в этом направлении людей нет, как говорили туземцы, водятся там лишь слоны и другие дикие звери.

Из Мену расу предстоял довольно трудный выбор дальнейшего пути для отряда. Двигаться далее на юго-запад казалось невозможным. По словам туземцев, обитаемых земель нет, время было уже позднее, и скоро должен был наступить период дождей. Поэтому рас решил отложить дальнейшее движение на юго-запад до следующего года, а теперь завладеть устьем р. Омо, важнейшим стратегическим пунктом этих областей, и, вернувшись оттуда в Каффу, окончательно завоевать все находящиеся внутри пройденного нами пути племена и расположить в их землях гарнизоны.

Мне очень хотелось исследовать, насколько местность к юго-западу [296] от Мену действительно необитаема и непроходима. Со своим маленьким отрядом я думал отделиться от раса, но, уступая его просьбе, отказался от этого намерения и решил идти вместе с ним искать пресловутое оз. Рудольфа.

10 марта. Мы отдыхали... Так как туземцы не знали, где находится оз. Рудольфа, то единственным нашим проводником оставался теперь компас.

Я определил приблизительно географическое положение Мену, указал расу направление, в котором должна была находиться северная часть оз. Рудольфа, и он решил напрямик вести туда свой отряд. Я не вполне одобрял это решение.

После разведки 20, 21 февраля я сомневался в возможности большому отряду пройти через скалистое, маловодное плато прямо к озеру. Кроме того, мне казалось, что необходимо было бы, прежде чем оставить Мену, основательно разведать лежащую к юго-востоку и юго-западу местность.

Рас Вальде Георгис лучше меня знал состояние духа и сил своих солдат. Предпринимать теперь разведки частями отряда он считал бесполезным, заранее уверенный в их безрезультатности. Надо было двигаться вперед, не теряя времени, и, как бы ни было рискованно подобное решение, пользоваться той инерцией сил, которой обладало еще войско. Рас как опытный вождь знал те законы, которым повинуются человеческие массы, он чувствовал степень напряженности энергии своего отряда и предвидел, что остановка грозит для него, гораздо большей опасностью, чем неизвестность пустыни.

11 марта. На рассвете нас поднял, как всегда, сигнальный рожок; мы покинули поселения и, направляясь на юго-запад, вступили в пустыню. Вблизи от поселений попадался скот, брошенный прошедшей тут два дня тому назад английской экспедицией, а в нескольких часах пути от Мену в одном ущелье, над которым летало много обративших наше внимание хищных птиц, у ямы с водой мы нашли свежие кости и внутренности баранов. Тут, должно быть, отдыхала эта экспедиция днем после ночного марша с 8 на 9 марта.

В 11 1/2 часов мы нашли воду и стали биваком. Я произвел солнечное наблюдение и нанес на карту наше приблизительное астрономическое положение ⁸⁶. Рас, живо интересовавшийся результатами наблюдения, прислал своего эльфинь-ашкера (пажа) с обычным вопросом: винтил ли я солнце? сколько чисел (т. е. минут или градусов) мы прошли? — и просил принести показать ему на карте место, где мы находимся.

Я послал ему карту, сам же не в состоянии был двинуться и лежал в полном изнеможении в своей палатке. У меня начиналась лихорадка; к этому прибавился еще сильнейший понос от отвратительной пищи. Пшеничная мука уже несколько дней вышла, и мои ашкеры на небольшом каменном бруске сами мололи муку из добытого зерна. Это была, собственно говоря, не мука, и раздробленное зерно. Из нее мы пекли на железных сковородах пресные неквашеные лепешки, которые составляли основание нашей пищи. Мясо ели только в дни удачных охот или в населенных землях, если удавалось захватить козу или барана. [297] Соли ⁸⁷ у меня уже давно не было, и благодаря этому мясо можно было есть только поджаренным на углях, обливая его немного желчью для вкуса. Вареное пресное мясо и суп из него были чересчур отвратительны. Вместо лепешек мы иногда ели поджаренные на сковородах зерна машеллы. Это замечательно красивое блюдо. Каждое зерно лопается на несколько частей, скрепленных около основания, и походит на белоснежную миниатюрную розу; оно вкусно, но вредно для желудка, так как шелуха раздражает его.

Ни консервов, ни вина, ни кофе давно уже у меня не было. Осталось несколько коробочек бульона (Magi) на случай болезни, которыми я теперь питался, да бутылочка коньячной эссенции, которую я подбавлял по несколько капель в кипяченую воду, подсыпал туда сахарину и пил вместо чая. На биваке мы с Зелепукиным выпивали по несколько кастрюль этого питья, избегая сырой воды; во время переходов пить воздерживались.

Неприятно болеть вообще, а в походе неизмеримо тяжелее, в особенности при таких условиях. Бесконечными кажутся тогда длинные переходы, мучительно считаешь каждый шаг мула, но не легче и по прибытии на бивак. Кровати с собой нет, травы тоже близко не добыть. Лежишь на разостланном прямо на каменистой почве брезенте, приспособляясь к торчащим под ним камням. Палатка маленькая, солдатская, сделана из скверного шитинга; солнце просвечивает. Температура 28 — 29°R в тени. Духота страшная, обливаешься потом и ждешь не дождешься вечера. Наконец солнце заходит. Загораются костры — наше освещение и отопление, лагерь утихает, становится прохладнее, но вот новая беда. Налетает ураган, валит палатку, и под проливным дождем промокаешь до косточки...

В этот день мы сделали семичасовой переход и стали биваком у подножия горы Буме, отмеченной мной со скалы 21 февраля.

12 марта. Мы выступили на рассвете, и рас выслал вперед разъезды искать воду. Местность, по которой мы шли, очень скалистая, острые камни резали босые ноги солдат и обивали копыта мулам. Между камнями кое-где скудная травка, местами выжженная, и низенькие деревца мимоз и акаций. Около 12 часов дня мы захватили; в плен несколько женщин племени тирма, живущего на возвышающихся на востоке горах. Они собирали здесь бобы одного дерева, похожего на акацию и называемого абиссинцами комора или рок. Фрукты коморы имеют вид стручков, внутри которых парные семена с мясистой оболочкой. Эти фрукты служат для приготовления кислого питья, и женщины, собрав их тут, относят в Мену, где обменивают эти плоды на зерно.

Пленницы слыхали про гучумба (европейцев), которые прошли, через их землю дней 8 — 10 тому назад. Европейцы купили у их племени хлеба за бусы и взяли проводника до Мену.

Про существование на юге озера они не знали; земля Мурле, про которую говорил наш проводник Джуфа, была им тоже неизвестна. Воды, по их словам, вблизи не было. К счастью, мы нашли несколько луж с водой, собравшейся после ночного ливня в русле пересохшей реки. Разъезды наши вернулись поздно вечером, по огням костров разыскав бивак, найдя одну лишь пустыню. [298]

Температура днем была 28° в тени, а ночью 18°R.

После совершенно тихого и ясного дня ночью поднялся ураган с дождем.

Я чувствовал себя лучше и понемногу оправлялся от болезни.

13 марта. Главнокомандующий продолжал упорствовать в своем намерении следовать напрямик к оз. Рудольфа, несмотря на отсутствие воды.

Мы оставили на северо-востоке горы Тирма (откуда были пленницы) и стали понемногу спускаться по пологим юго-восточным скатам плато, двигаясь вдоль русла речки, на берегу которой стояли накануне.

Пейзаж здесь такой же грозный и красивый. Местами возвышаются отвесные скалы, расставленные как декорации. Очертания их в высшей степени своеобразны.

На юго-востоке вырисовывалась высокая скалистая гора, походившая на усеченную пирамиду, на верхней площадке которой как будто поставлена другая, меньших размеров. Я впервые увидел эту гору 20 февраля, теперь же начиная с 8 марта она все время возвышалась на горизонте впереди нас, служа нам маяком. Потом я видел ее 24 — 30 марта с долины р. Омо и, наконец, в апреле месяце с горы Кастит. Местное название ее осталось мне неизвестно. Очень часто приходилось мне наносить ее на свой планшет, и, когда в долгие, томительные часы длинных безостановочных переходов, страдая от зноя и жажды, я переносился мыслью в далекую родину, гора эта почему-то напоминала мне Царский Валик в Красном Селе. Громадным военным полем казалось мне это плато, по которому как бы маневрировал наш отряд, а впереди Царский Валик с разбитой на нем, как в дни парадов, палаткой...

Называя поэтому в своем дневнике эту гору Царским Валиком, я оставил за ней это название и на своей карте.

Около 12 часов дня мы нашли после долгих поисков лужу воды в одном из сухих русел. Местность, куда мы пришли, в полном смысле слова царство животных. Ровная, на 1000 метров возвышающаяся над уровнем моря степь покрыта невысокой, невыжженной белой травой и редкими деревцами. Около воды скучилось все животное население. Стада зебр бродили вперемежку с антилопами и дикими козами, с удивлением рассматривая неожиданно появившихся людей, не спеша уходить от нас. В песке русла виднелись глубоко вдавленные следы носорогов и слонов...

Вокруг бивака раздавалась непрерывная стрельба: солдаты, у большинства которых запас продовольствия истощился, добывали себе пищу охотою.

Наши солдаты выступили из Мену с очень малым количеством продовольствия, надеясь, что новая обильная хлебом земля отстоит от Мену не далее, чем последняя от Колу, и у тех, которым приходилось нести весь свой запас на головах, он уже весь вышел. Обыкновенно строго соблюдающие пост и брезгающие мясом диких животных солдаты убивали теперь всякую попадавшуюся им дичь, не брезгая никаким мясом, и те, которым на охоте не везло, покупали себе мясо у более счастливых товарищей. Ко мне, например, во время обеда пришли два солдатика и, низко кланяясь, умоляли продать им кусок только что убитой мной антилопы за патрон... Трудно было двигаться дальше при таких условиях. Старик проводник Мурута-Бабус говорил, что в двух переходах на севере есть богатая хлебом земля [299] Кира. Это подтверждали также вчерашние пленницы, и на следующий день рас решил подняться вновь в горы.

Тихо, невесело было на нашем биваке. Не слышалось ни песен, ни смеха, ни острот и прибауток, до которых такие охотники абиссинские солдаты.

Непонятной казалась им цель бродить по маловодной, ненаселенной пустыне и терпеть лишения. Среди них ходили фантастические слухи и толки; во всех своих бедах они обвиняли, конечно, иностранца, меня, и положительно осаждали моих ашкеров.

— Куда мы идем? — спрашивали они. — Да скоро ли наконец дойдем мы до вашего дома? Да ваш фрэндж нас всех погубить хочет! Ведь ему самому нипочем, он заколдован, может не есть, не пить, не устает!..

Иногда происходили даже драки между солдатами и моими ашкерами. Впрочем, по отношению ко мне как офицеры, так и солдаты были очень вежливы. Случаев оскорбительных на мой счет выражений, как было в первые дни моего знакомства с ними, больше не происходило, и хотя их чувства ко мне были неприязненны, но в то же время солдаты меня уважали. Злоба на меня росла в эти последние дни и начала достигать таких размеров, что некоторые из моих друзей сочли долгом предупредить меня, чтобы я остерегался...

14 марта. Мы повернули на север и стали подниматься в гору. Я охотился на антилоп и зебр, убил нескольких, но не мог взять, к сожалению, ни шкур, ни рогов антилоп и только взвалил к себе на седло одну из ног убитой зебры на ужин. С высоты 1000 метров над уровнем моря мы поднялись на хребет на высоту 1500 метров и по трудному, крутому спуску, пролагая себе дорогу в густых зарослях колючих кустарников, спустились к р. Дему на высоту 600 метров над уровнем моря. Воды в реке было очень мало, ее хватило только для людей, животных же поить было запрещено. Для соблюдения порядка был приставлен к воде караул. Мы шли в этот день безостановочно 11 часов при температуре +26°R в тени и на всем переходе нашли только один раз воду в 9 часов утра в небольшой яме на верху хребта.

В местности, где мы находились, кочевали со своими стадами иденич племени тилай. Солдаты захватили одно из их стад и пригнали его на бивак. Это было счастливой находкой для наших голодающих солдат. С криком, позабыв свою усталость, гонялись они за быками, козами и баранами, отбивая их друг от друга.

Попался в плен также один тилай, в 2 аршина 12 вершков ростом, вооруженный двумя копьями, его поймал семнадцатилетний солдатик.

Пленный знал находящуюся на севере и на западе местность, в том числе Мену. Он видал гучумба (европейцев), когда они проходили туда через его землю, и продал им козла. Про существование оз. Рудольфа он не слыхал, знал только, что р. Кибиш, в которую впадает р. Дему, впадает в свою очередь в большую реку Уар, находящуюся на востоке от нас в семи днях пути.

Из живущих на юге племен упоминал о бумби, которые издалека приходят отбивать у них скот.

15 марта. По густо заросшей кустарником долине мы перешли к р. Кибишу и стали биваком на ее берегу. Река Кибиш спускается с [300] юго-восточных склонов хребта и впадает в Омо. Песчаное русло ее широко размыто вследствие резкого колебания уровня ее вод, течение ее вблизи места нашего бивака — около 6 верст в час, ширина — около 30 шагов, глубина — не более аршина. Высота над уровнем моря — 900 метров.

Около самого бивака солдаты нашли свежие следы пребывания европейцев: на берегу реки дымилось несколько костров, около которых лежали куски мяса, брошенные во время спешного ухода, одежда слуг и кое-какие вещи, например ножи с английскими клеймами.

Они, видно, еще не отделались от своего панического страха перед абиссинцами и, застигнутые врасплох, поспешно бежали. Нетрудно было бы расу догнать их теперь, если бы в этом была какая-нибудь необходимость, но надобности в каких-либо агрессивных действиях, конечно, не было, и рас предоставил европейцам спокойно удаляться ⁸⁸.

В низменной, стесненной горами долине реки еще жарче. В полдень в тени +31°R. Я по обыкновению “винтил солнце” и определил астрономическое положение нашего бивака.

Погода днем была тихая, по заходе же солнца были порывы сильного северо-западного ветра, напоминавшие ураганы в Колу.

16 марта. Мы выступили в землю, называвшуюся Кира, и стали биваком среди густых поселений на высоте 1400 метров над уровнем моря. Около Кибиша мы наткнулись на самку носорога с маленьким, детенышем и убили их. Вступив в населенную землю, солдаты рассыпались, добывая себе продовольствие. Жители отступали перед абиссинцами, нападая только на наиболее увлекшихся. Изредка завязывались одиночные бои, стоившие нам несколько человек убитыми и ранеными. В числе убитых был один офицер, которого солдаты принесли на бивак и громко оплакивали.

Мои ашкеры тоже ходили на добычу и принесли несколько мехов зерна, несколько фунтов кофе и барана с большим курдюком. Добыча кофе меня очень осчастливила. Из жирного бараньего курдюка мы вытопили сало, из сальника же его сделали свечи, заменившие мне на два дня мое давно уже единственное освещение — пламя костра.

Было взято несколько пленных, принадлежавших к той же народности, что и горцы Беру, Каси, Дами и др. [301]

17 марта. По случаю праздника в честь богородицы отряду назначена дневка и запрещены фуражировки.

18 марта. Мы двинулись на восток, следуя по вершине тянущегося в этом направлении густонаселенного горного отрога. На севере возвышалась скалистая вершина Муй, а с обеих сторон гребня текли в глубоких долинах речки, впадающие в Кибиш.

Туземцы покинули свои жилища и, сидя на скалах в нескольких тысячах шагов от нас, глядели на нашу походную колонну, копьями показывая иногда дорогу, выражая этим желание, чтобы мы скорее уходили. Поселения были так же густы, дома построены и поля так .же хорошо обработаны, как и в Беру. На холмах виднелись усадьбы начальников племени и около них священные рощицы.

Дойдя до оконечности отрога, мы спустились по крутому, трудному скату к речке Карке и стали на берегу ее биваком.

Населенные местности остались позади, впереди вновь простиралось низменное, жаркое, маловодное и почти безлюдное пространство.

Непродолжителен был наш поход: всего 12 дней прошло с тех пор, как мы покинули крепость Колу. Немного верст сделали мы за это время, бродя по неизвестным местам, но, несмотря на это, солдаты наши были утомлены и животные приморились. В таких случаях, впрочем, не верстами и не временем измеряется трата сил отряда, а трудностями похода.

Не встречая часто воды от бивака до бивака, мы двигались безостановочно, делая иногда десяти, одиннадцатичасовые переходы под палящим зноем, без дороги, прокладывая себе тропинку по скалистой, усыпанной острыми камнями пустыне или среди густых зарослей колючих кустарников, обращавших в лохмотья нашу одежду. Сколько за эти переходы захромало людей и покалечилось животных и как мало времени на отдых оставалось при этих условиях солдатам!.. Как только отряд приходил на бивак, одни солдаты шли рвать траву для мулов (а ее на скалистом плато очень мало), собирать дрова, принести воду, мололи муху на походных жерновах для лепешек на ужин, другие же назначались в наряды и караулы. Только к ночи отряд успокаивался, да и то еще бродили люди, потерявшие за день мулов, призывая монотонными криками “во имя Або” (абиссинский святой) возвратить [...] или указать, где он находится.

Немало было и больных в отряде.

Теперь предстояли новые труды. Солдатам было приказано запастись не менее как на десять суток продовольствием. Рас объявил офицерам, что мы пойдем к озеру, находящемуся в десяти днях пути, на берегу которого найдем себе продовольствие. Но кто в отряде был уверен, что существует в действительности это озеро, оправдаются ли слова раса? Пленные до сих пор очень неопределенно говорили, что есть какая-то река на востоке, Шорум, или Уар, очень большая, в которой, судя по фырканью, которое они производили, говоря это, плавают гиппопотамы, вода этой реки будто становится дальше очень большой и притом “ложится”. Но где река “ложится” и кто населяет ее берега, оставалось невыясненным, да и относительно того, есть ли вообще это озеро, показания были самые противоречивые. Единственно, кто знал доподлинно о существовании и местонахождении озера, был я, и главнокомандующий мне вполне доверял. Офицеры же относились к новому походу очень несочувственно. Когда рас объявил им [302] на военном совете свое решение, многие из военачальников протестовали, указывая на состояние отряда. Главнокомандующий был непоколебим и на возвражения ответил следующими словами: “Пускай трусы и бабы погибают или убираются вон! Я не возвращусь, нe побывав на берегу озера, и, если вы все меня покините, я пойду туда с Искындыр Булатовичем и с людьми моей охраны”.

Не знаю, удалось ли бы другому вождю двинуть свое огромное утомленное войско, испытавшее только что перед этим ужасы голода, в новую неведомую, казавшуюся беспредельной пустыню, но рас Вальде Георгис, в высшей степени обладая даром военачальника владеть волей своих подчиненных, увлек их за собой.

19 марта. Мы выступили с бивака р. Карки и пошли на юго-запад. Ночью была буря с дождем, очень затруднившая нашу дорогу. Мы перешли несколько отрогов горы Сай и наконец к 3 часам дня стали биваком на низовьях р. Карки. Первое время нашими проводниками, были два молодых туземца племени, обитающего на западных склонах горы Сай. Они пришли накануне и принесли в дань расу два носорожьих рога. Туземцы эти слыхали, что на юге есть озеро, и называли его Бору. Около самого нашего бивака находилась покинутая с месяц тому назад стоянка англичан. По словам туземцев, европейцы пробыли тут довольно долгое время и потом ушли на запад. Замечательные красавцы были эти два горца. Смелое, открытое выражение лица с правильными чертами, большие выразительные глаза, прямые носы. Они вели нас к юго-западу до тех пор, пока мы не отдалились на значительное расстояние от их земель, а когда мы вступили в густые заросли, они быстро в них скрылись и бежали.

Высота над уровнем моря нашего бивака — 920 метров. В тени было +32°R ⁸⁹.

Мне сильно нездоровилось; чувствуя приступы приближающейся лихорадки, я усиленными дозами глотал хинин.

20 марта. По низменной, черноземной степи, вязкой от лившего ночью дождя, перешли мы к р. Кибиш и стали на ее берегу. Здесь оказалась масса дичи: бродили стада коз, антилоп и зебр, и, не сходя с тропинки, я стрелял в них. Всего веселее было охотиться на диких коз; спугнутые, они вскачь мчались назад вдоль всей нашей походной колонны, иногда, как шальные, врываясь в ряды. Поднимался крик, в коз стреляли, метали копья, рубили шашками и затем торжественно делили добычу. Я убил одного козла с рогами длиною в 9 дюймов. В густом, тянущемся вдоль берега реки лесу атаковал нас носорог. Неожиданно он бросился из кустов на самую середину нашей походной колонны, и, убив одного мула (причем сидевший на нем абиссинец спасся каким-то чудом), он скрылся в противоположных кустах. Произошло это так быстро, что никто не успел даже выстрелить. Замечательно жарко было в этот день, хотя термометр показывал всего +28°R в тени. Парило точно в бане. По приходе на бивак я лежал в полном изнеможении под палаткой, подняв бока ее, сняв с себя абсолютно всю одежду и отпиваясь жидким теплым кофе. В полдень у меня еще хватило сил произвести солнечное наблюдение.

На восток, по словам проводников, должна была находиться в [303] одном или двух переходах большая река (по всем вероятностям, р. Омо). Но что туземцы разумели под одним или двумя переходами и есть ли по дороге вода — оставалось невыясненным. Надо было произвести разведку, но на кого теперь положиться? Главнокомандующий решил сделать ее лично. Невдалеке подымался гребень возвышенности, откуда можно было хорошо видеть долину реки. Мы с расом взобрались на одну из вершинок, и перед нами на востоке открылась низменная долина. Верстах в 30 от нас, у подножия тянувшегося на той стороне долины кряжа, виднелась темная полоса деревьев, и здесь, очевидно, должно было быть водное пространство. Река Кибиш поворачивала на северо-восток, других притоков предполагаемой на востоке реки мы не заметили, и главнокомандующий принял смелое решение идти напрямик на восток. Путь вдоль р. Кибиша отнял бы много времени, а 30 верст, отделяющие нас, по-видимому, от реки, к которой наметили свой путь, мы сделаем без особого труда часов за 7.

Невдалеке от холма, с которого мы рассматривали окрестности, возвышалась более высокая гора, обещавшая мне более значительный кругозор, я отделился от раса и направился к ней в сопровождении одного своего оруженосца. Гора оказалась, однако, гораздо дальше, чем я предполагал, и от бивака по крайней мере в 10 верстах. Высота над уровнем моря более 1000 метров, гребень порос низкой травой и редкими деревцами. На вершине я увидел несколько ям со скопившейся после дождей водой; около них почва была положительно, утоптана копытами зебр и антилоп. Тут же шла свежая тропинка, проложенная слонами, по которой они, вероятно, перевалили через, горы, кочуя от р. Омо к р. Кибишу. Несмотря на такое обилие следов диких животных, мне на глаза попалась только одна антилопа. Солнце уже садилось, когда я достиг вершины. Я обманулся в своих ожиданиях: ничего нового с этой горы не было видно, и, взяв отсюда азимуты на окружающие горы, я поспешил обратно на бивак. Только к 9 часам вечера я вернулся, задержанный полной темнотой и трудным спуском.

Местность, где мы теперь находились, замечательно богата в минералогическом отношении. Русло речки засыпано обломками всевозможных пород гранита, гнейса; в горах попадались слюдяные сланцы, жилы кварца, горный хрусталь. Здесь туземцы, как нам потом стала, известно, добывали железную и медную руды ⁹⁰.

21 марта. Этот день — один из памятнейших во всей экспедиции. В 4 часа ночи при свете костров мы навьючили наших мулов и, выступив от р. Кибиша, двинулись на юго-запад к предполагавшейся там р. Омо. Миновав вдоль берегов Кибиша густые кусты и оставив за собой горный кряж, на который я восходил накануне, мы вступили в широкую гладкую степь. Здесь почва, обращаясь в период дождей в вязкое болото, теперь сильно растрескалась, и наши мулы то и дело оступались. Дорога затруднялась еще липкой грязью ночного ливня.

Отряд наш шел, раскинувшись по степи широким фронтом.

К 10 часам утра местность стала изменять свой характер, и мы [304] вступили в редкие кусты, точно клумбы стоявшие по степи. Тут было много дичи, но мы ее не трогали ввиду дальности предстоящего перехода. Только для жирафа было сделано исключение. Главнокомандующему очень хотелось убить этого зверя, единственного, которого он до сих пор еще не убивал; авангарду было даже приказано немедленно донести, как только жирафы будут замечены.

В 10 1/2 часов утра из авангарда прискакал солдат с донесением, что стадо жирафов — невдалеке. Рас вскочил на коня, и мы все — кто верхом на муле, кто на лошади — поскакали в указанном направлении. Быстро настигли мы стадо. Очень смешное зрелище представляли бегущие жирафы: высоко вытянув длинные шеи (так что их морды возвышались над растущими кругом кустами), задними, короткими ногами вприпрыжку, как бы галопом, длинными же, передними, совсем не сгибая их, какой-то испанской рысью бежали они впереди нас. Наши лошади и мулы оказались более быстрыми. Я на своей чудной мулихе скоро догнал одного большого жирафа и поскакал рядом с ним. Очень хотелось мне рубнуть шашкой по его длинной тонкой шее, но проклятый мул ни за что не хотел приблизиться к страшному, невиданному зверю, и я наконец положил жирафа несколькими выстрелами из револьвера Маузера и, отрубив ему хвост в виде трофея, поспешил вернуться к проходившему уже довольно далеко в стороне от меня отряду.

Пройдя редкие кусты, мы вступили в густые заросли колючих деревьев, называемых абиссинцами контыр. Это низенькие деревца, почти лишенные листвы, с ветками, усаженными длиннейшими (около 1 вершка) шипами, обращенными к основанию. Бывали случаи, что колючки эти буквально забирали в плен. Один солдат, зацепившись плечом и желая высвободиться, зацепился за рукав. Другой хотел выручить пленную руку, но и она не избегла той же участи. Попробовал солдат зубами освободить ее, но колючка захватила ему губы в нескольких местах, и бедняга заорал благим матом...

Черноземную степь сменили солончаки. Колонна наша остановилась. Шашками прорубали мы в кустах узкую тропинку и медленно втягивались в нее. Жара стояла невыносимая. Солнце было почти в зените и прожигало нас своими отвесными лучами. Воздух в зарослях был совершенно неподвижен и делался еще более удушливым от столпившегося множества людей. После быстрой ходьбы по трудной, грязной дороге всех томила невыносимая жажда, в особенности страдали те, кто поохотился за жирафами и участвовал в двадцатиминутной скачке за ними. Но вода давно уже не встречалась нам, а все, что мы захватили с собой, было выпито.

Все наши мысли и стремления сосредоточились на ожидаемой реке, но почти на каждом шагу нам готовились все новые и новые разочарования. Вот местность круто начинает понижаться, напрягаешь зрение, чтобы сквозь деревья увидеть желанную воду, но — увы! — это сухое русло реки; за ним следует второе, третье... Время проходит, томление становится еще невыносимее. Многие абиссинцы — привычные, казалось бы, к жаре люди — начинают валиться, падать от солнечных ударов или истомленные жарой и жаждой.

Уже 4 часа дня; прошло более 3 часов, показавшихся нам вечностью, как мы находились в таком, полном неизвестности мучительном состоянии. Сухие русла следовали одно за другим, близкого же присутствия реки не было даже и признака. Тяжелые минуты... Давила нас мысль, что мы могли ошибиться, полагая, будто в этих зарослях должна быть река. Может быть, ее в действительности нет, может быть она отдалена от нас еще на несколько десятков верст, может быть, даже [305] находится по ту сторону гребня, что впереди нас, а здесь проходят только сухие русла ее притоков... Может быть, наконец, я сделал значительную ошибку, определяя долготу места нашего бивака, и мы на самом деле находимся гораздо западнее, чем я думал? Если это действительно так, то отряду грозит неминуемая гибель. Голова туманится от этих мыслей, мгновения кажутся вечностью. Считаешь каждый шаг мула, ежеминутно смотришь на часы, но они не двигаются, они как будто остановились...

Вдруг впереди раздался крик: “Вода!” Было 4 1/2 часа дня. Под нашими ногами заблестела широкая водная полоса, на поверхности которой то там, то сям, вытянувшись во всю длину своих громадных тел, чернели дремлющие крокодилы.

Главнокомандующий приказал трубить в рожок — сигнал остановки на бивак. По всей колонне, как электрический ток, прошла весть о том, что вода найдена, и лес огласился радостными криками! Какое чувство ни с чем не сравнимого счастья испытывали мы в эту минуту! Вода была найдена! Отряд был спасен!

Мы поспешили к реке и без конца пили ее тепловатую воду. Я черпал своим шлемом и, чем больше пил, тем большую чувствовал жажду. Мое тело, бывшее до того совершенно сухим, покрылось сплошным потом. Один из офицеров так хотел пить, что, достигши воды, почувствовал сильнейшее головокружение и упал в реку.

Только к 7 часам вечера прибыл арьергард, похоронив в пути четырех солдат, погибших от солнечного удара. В общем же в этот день умерло более 10 человек, кроме того, несколько десятков заблудилось и пропало без вести.

Около самой реки нам попалась в плен женщина-иденич, собиравшая в лесу какую-то траву, употребляемую в пищу. Имя нашей пленницы — Келемиса; долину эту она называла Келесе, реку же — Уар. Келемиса принадлежала к племени бродящих в этих лесах дикарей, занимающихся рыбной ловлей и охотой и таким образом питающихся. Единственная обильная хлебом местность, как она слыхала, — земля, до которой, по ее словам, пять-шесть дней пути. Европейцев — гучумба — она тоже знала. По уверениям Келемисы, они прошли здесь четыре дня тому назад и немного южнее от нашего бивака переправились через реку.

Высота реки над уровнем моря в этом месте — 657 метров. Берега ее песчаные, обрывистые, возвышающиеся метров на 30 над водой. Ширина — 200 — 300 шагов, скорость течения — около 8 верст в час.

Мы оставили Келемису в качестве проводницы.

22 марта. Мы выступили по обыкновению на рассвете и пошли к югу, следуя на некотором расстоянии от русла Уара.

Около 10 часов дня стали биваком.

Я воспользовался ранней остановкой и поспешил на один из ближайших холмов, чтобы произвести полуденное солнечное наблюдение.

В описании своих путешествий Дональдсон Смит или Хенель (теперь хорошо не помню, кто из них) говорил, что те, которые думают, что путешествие только приятное препровождение времени, глубоко заблуждаются. И действительно, если только путешественник хочет добиться каких-нибудь положительных результатов, он бывает завален работой. В справедливости этого я глубоко убедился. Помимо целого ряда мелких хлопот, помимо постоянного напряжения внимания, забот и долгих, утомительных переходов сколько времени отнимается [306] составлением маршрутной съемки, всякого рода наблюдениями, выбором пути и т. д. По приходе на бивак, вместо желанного отдыха вас ожидаюг новые труды: надо проложить на карте маршрут, записать дневник, произвести астрономические наблюдения и хотя приблизительно вычислить их, снимать фотографию и прочее. Если принять все это во внимание и то, что дневок за последнее время почти не было, что мы бывали в пути ежедневно не менее шести часов, причем наши обозы приходили только через два-три часа по прибытии на бивак головы колонны, то действительно день мой оказывался весь наполненным работой. Самым тяжелым делом для меня было производство солнечных наблюдений в полдень, в особенности в низменной долине р. Омо. Как только мы приходили на бивак, если это было до 12 часов дня, я спешил с инструментом на какой-нибудь возвышенный холм, откуда можно было бы рассмотреть также и местность. Запыхавшись, обливаясь, потом, при шестидесятиградусной жаре, добирался я до желаемой вершины. Полдень уже приближается. Отдыхать некогда. Спешишь установить инструмент, но как назло уровень долго не хочет успокоиться. От жары и быстрой ходьбы сердце учащенно бьется, пальцы, отказываются обращаться с микрометрическими винтами с должной осторожностью. Оруженосцы мои расходятся вокруг холмика, где я произвожу наблюдения, охраняя меня на случай нечаянного нападения со стороны спрятавшихся где-нибудь в засаде туземцев. Трудно сидеть, неподвижно на солнечном припеке. Солнце жжет немилосердно, пот градом льется со лба, на ресницы, мешает смотреть в окуляр инструмента. В висках стучит, голова кружится... но надо соблюдать полное внимание. С напряжением наблюдаешь момент, когда солнце коснется “края волоска”. Надо не ошибиться в отсчете секунд по хронометру и в отсчете нониуса по “вертикальному кругу”. Какое это все мучение и какого терпения это стоит!..

Пользуясь тем, что в этих широтах солнце находится почти в первом вертикале, я одновременно с наблюдением наименьших зенитных расстояний производил наблюдения момента наибольшей высоты солнца по соответствующим высотам. Вместе с тем я наблюдал место меридиана и универсальным инструментом брал истинные азимуты, на выдающиеся горы.

В этот день нам попались в плен несколько женщин-иденич, крайне уродливых и производивших впечатление совершенных идиоток.

После захода солнца налетел с северо-запада ураган, сопровождавшийся дождем.

23 марта. Отряд продолжал следовать вдоль течения реки, прорубая себе, как и накануне, дорогу шашками в густых зарослях. Река поворачивала на запад, и солончаковый берег ее был размыт дождями на довольно большом расстоянии, образуя миниатюры затейливых горных систем. Мы шли зигзагами, следуя поворотами реки и теряя только даром силу и время. Гораздо удобнее было бы следовать на более далеком расстоянии от реки, напрямик к выбранному биваку на ее берегу.

Рас остановился и стал лично допрашивать пленную Келемису, где находится Мурле ⁹¹ и как ближе всего пройти туда, минуя задерживающие нас кусты. Но Келемиса, только два дня тому назад говорившая, что знает Мурле и дорогу к ней, теперь наотрез отказалась от своих, слов и заявляла, что ничего, дескать, про Мурле она и не слыхала. Вероятно, другие пленные переводчики, желавшие, чтобы отряд [307] поскорее вернулся обратно, научили ее этому. Эта очевидная ложь произвела на толпившихся вокруг раса и внимательно прислушивающихся к допросу солдат громадное впечатление и, благодаря быстроте, с которой распространяются вести среди абиссинцев, могла иметь для нас дурные последствия. Все уже со слов раса верили, что в нескольких днях пути есть обильная хлебом Мурле, и вдруг обетованного уголка не оказывалось, и даже проводница наша отрицала его существование... К счастью, я находился в эту минуту с расом и поспешил вступиться в дело.

— Ты лжешь, — сказал я ей через переводчика, — вот я тебе за это вложу сейчас в рот такое лекарство, от которого ты немедленно умрешь, как только еще раз скажешь неправду.

Я велел солдатам открыть Келемисе рот, пристально глядя ей в глаза, втиснул между зубов пластинку хины. С ужасом смотрела на меня Келемиса.

— Где Мурле? — спросил я ее после этого. Она показала пальцем на юг.

— Либо, ие унто? Хлеб есть там или нет? (На языке иденич.)

— Ие. Есть, — ответила она.

Рас и я торжествовали: могущая постигнуть нас беда миновала.

После этого мы пошли дальше и к полдню вышли к воде. Келемиса послушно исполняла теперь наши приказания.

Около 11 часов дня мы стали биваком. На противоположном берегу реки виднелись частые усадьбы туземцев, окруженные полями машеллы. На нашем берегу поля тоже были кое-где обработаны, но поселений не было, и туземцы для полевых работ переезжали, вероятно, на эту сторону в челноках. Нам попались в плен двое мужчин и несколько женщин. Наружностью и одеждой они отличались от иденич и языка их не понимали. Они были гораздо красивее их. Нижняя губа была проткнута, и в нее вставлена маленькая палочка в несколько сантиметров длины, украшенная медными пластинками. В края ушей сверху донизу вдето несколько медных колец с красными бусами на них. Мужчины были совершенно нагие, а у женщин на бедрах был надет коротенький передник, расшитый раковинками, через плечо накинута бычачья шкура. Волосы коротко обриты и отращены только на макушке в завитые космочки.

Я “винтил солнце”, а потом раздавал лекарство и делал перевязки осаждавшим меня больным и раненым. Санитарное состояние нашего отряда с каждым днем ухудшалось, много солдат порезали себе ноги о камни или занозили их колючками, а жаркий, тропический климат очень вредно отзывался даже на самых маленьких ранах, подвергавшихся сильному гниению. Кроме того, многие страдали нарывами. Немало было больных поносами, лихорадками. Было несколько раненых во время недавних фуражировок. Удивительно терпеливы эти люди, никогда я не видал еще такой выносливости.

Послеобеденное время я провел с главнокомандующим на берегу реки, под тенью громадного дерева. Мы наблюдали в подзорную трубу обитателей того берега и стреляли в крокодилов и гиппопотамов, когда они показывались на поверхности воды. Крокодилы были удивительно смелы и совсем не боялись людей.

24 марта. Река повернула на восток. Отряд следовал по ее течению, и около 12 часов 30 минут голова колонны стала биваком на берегу маленького озерца, образованного разливом р. Омо. Низменная часть [308] берега поросла густым лесом, в котором деревья достигали гигантских размеров. Я “винтил солнце”, и так как мы шли сначала на юго-запад, потом юго-восток, то почти не приблизились к пресловутому оз. Рудольфа, и Вальде Георгис пришел в отчаяние, когда я показал ему на карте место сегодняшнего нашего бивака. Он как будто начинал сомневаться, что мы когда-нибудь достигнем озера, и сегодня высказывал мне наедине свое раздумье. Сила и энергия как отряда, так и самого главнокомандующего, очевидно, падали. Характерным показателем этого было растягивание походной колонны: голова колонны пришла на бивак в 12 1/2 часов, а арьергард — только в 7 часов вечера. Мулы, очень плохо перенося жару и находясь ежедневно под вьюком от 7 до 13 часов в сутки, с каждым днем все более и более слабели. Люди тоже страшно устали, а особенно те, которые за отсутствием вьючных животных несли свое продовольствие на головах.

Я сознавал справедливость опасений раса, но ведь озеро должно было быть совсем близко. Мы должны были найти там продовольствие!..

— Не надо падать духом, — говорил я расу. — Вы знаете, что никакое большое дело легко не делается, ведь даже женщина, когда родит, страдает.

Главнокомандующему эти слова понравились, он, рассмеявшись, ответил:

— Дай бог, чтобы и мы поскорее родили твое озеро.

В 8 часов вечера был ураган, но слабее, чем накануне.

25 марта. День благовещения был для нас очень счастливым. Пройдя холмистые солончаки, мы вступили в ровную, поросшую сочной травой и кустам и степь, а в 8 часов утра увидели хуторки туземцев, зреющие поля машеллы и кукурузы и многочисленные стада рогатого скота и ослов. Какая это была приятная для нашего сердца картина после бесплодных солончаковых холмов и непроходимой чащи колючих кустарников!.. Солдаты, позабыв усталость, с гиком рассыпались по равнине. Они захватывали скот и забирались в дома в поисках за молоком и хлебом. Жители бежали, и только изредка раздавались выстрелы, свидетельствовавшие о происходящих одиночных схватках. В 9 часов утра отряд стал биваком в самом центре поселения.

Я поднялся на один из холмов, возвышающихся невдалеке от лагеря, и оттуда произвел солнечное наблюдение. В нескольких шагах от меня лежал ничком, уткнувшись лицом в землю и приложив к губам матаб (шелковый шнур с пришитой, к нему ладанкой, заменяющей абиссинцам теперь крест), только что убитый абиссинский офицер. На спине и на шее у него зияли громадные раны, нанесенные копьем...

Вернувшись на бивак, мы с Зелепукиным чудно пообедали бараниной, поджаренной на масле, и запили кринкой молока. Солдаты возвращались на бивак нагруженные зерном и гнали перед собой скот и пленных. Пленных допрашивали, и они показывали, что до озера всего два дня пути. Для всего отряда день этот был большим праздником. В первый раз за три недели похода мы могли заснуть без тяжелой заботы о следующем дне.

Долго не успокаивался бивак в эту ночь. Раздавшийся после ужина веселый бой в литавры — гыбыр, гыбыр!, — как его называли абиссинцы, — покрывался блеянием овец, мычанием коров и ревом ослов, вновь захваченных солдатами: кое-где пели, слышался веселый смех и оживленные рассказы о сегодняшних боевых эпизодах, и среди всех этих звуков раздавались обычные протяжные крики солдат, разыскивающих [309] своих заблудившихся мулов. Около каждой палатки костер, и при свете его солдаты возятся с только что приобретенными ослами, приучая их к вьючке. Ослы вырываются, бьются, но в конце концов покоряются.

26 марта. В 5 часов утра раздался сигнальный рожок, и мы выступили. Вчерашний пленный ведет нас напрямик по гладкой, покрытой травой и редкими кустами степи. Поселения мурду ⁹² остались позади. Около берега виднеются кое-где поля машеллы, но домов незаметно. Около 8 часов утра заблестела вдали поверхность озера. Вот она наконец заветная цель нашей экспедиции! Солдаты веселыми криками приветствовали долгожданное озеро. Наша походная колонна была опять так же шумна, стремительна и весела, как и раньше. Со смехом повторяли солдаты сложенные во время похода поговорки, выражавшие в юмористическом виде перенесенные им тягости ⁹³.

Мы стали биваком на берегу маленького озерца, среди небольших поселений племени машай ⁹⁴, и взяли в плен несколько жителей. Пленные в большинстве были хромые вследствие поврежденных сухожилий под коленом. Причины этого обстоятельства мне не удалось выяснить. Произошла ли хромота в борьбе с товарищами, вооруженными браслетообразными ножами, или она явилась наказанием за бродяжничество, дабы таким образом насильно прикрепить к земле?

Комментарии

77. Делали это, впрочем, не абиссинцы, а иррегулярные солдаты раса, дикие куло.

78. Поход в Ауссу в 1896 г.

79. Впоследствии оказалось, что я не ошибся.

80. Дональдсон Смит встречал, кажется, так же обезображенных женщин на левом берегу р. Омо.

81. Абиссинцы сами дошли до умения прививать оспу. Ребенку прививают человеческую оспу, вводя в разрез на коже материю от другого больного. Подвергшийся этой операции большею частью выздоравливает, и так как болезнь бывает в детстве, то следов почти не остается.

82. Гебета — очень распространенная игра в Абиссинии. Состоит она в том, что каждому из партнеров предоставляется ямочка, выдолбленная в доске или просто вырытая в земле. (Всех ямочек 12.) В каждую ямку кладут сначала по четыре шарика или камешка. Начинающий берет все шарики из своих ямок и раскладывает их по одному по очереди справа налево в следующие. Из той, на которую пришелся последний шарик, он вынимает все лежащие там шарики и продолжает так до тех пор, пока последний шарик придется или на пустую ямку, или на ту, где лежат три шарика. В последнем случае, то есть когда шарик прибавляется к трем уже находящимся в ямке, все четыре шарика вынимаются из игры и переходят в собственность того, кто их раскладывал. Когда все шарики разобраны, игру начинают вновь, причем каждый заполняет столько ямок, сколько у него шариков, считая по четыре шарика на ямку. Игра ведется до тех пор, пока у кого-нибудь не останется больше ни одного шарика. Меня очень удивило, что в Касси нашлась необходимая для этой игры доска.

83. Битва при Эмбабо в 1886 г. во время войны Менелика с негусом годжамским.

84. Да не отнесутся мои соотечественники скептически к этой цифре, утверждая, что и в Харьковской, Киевской и других губерниях России они легко переносили такую же жару. Если их градусник показывает в тени эту температуру, пусть они попробуют привязать его к концу веревочки и повертеть в продолжение пяти минут. Только тогда они узнают действительную температуру воздуха. На солнце мой Реомюр показывал 50°, а иногда и более. Но кроме того, по общему утверждению большинства тех, с которыми мне приходилось бывать в Африке, замечалось поразительное несоответствие между показанием градусника и ощущением жары. Не знаю, чему это приписать: близости к экватору, яркости света или свойству воздуха и почвы.

85. В № 195 “Русского инвалида” за 1899 г. напечатано: путешествовавшему по Абиссинии лейб-гвардии гусарского полка штабс-ротмистру Булатовичу удалось, благодаря участию его в начале 1898 г. в одной из экспедиций абиссинцев в южные области Центральной Африки, пройти через еще совершенно неизвестные европейцам страны и открыть высящийся по западному берегу р. Омо большой хребет гор, простирающийся на несколько сот верст с севера на юг.

До сего времени существование этого хребта не было известно для науки. Предполагалось, что к западу от р. Омо существует горная возвышенность, но это не было еще удостоверено. Предшествовавшими исследователями (Кьярини, Чеки и монсеньер Массая) были пройдены и обследованы лишь северные отроги этого хребта. Путешественники, открывшие и исследовавшие оз. Рудольфа (граф Телеки, Хенель, Дональдсон Смит, экспедиция 1896 г. Ботего и 1897 г. Кавендиша), пролили много света на совершенно неизвестную еще для географии часть средней Африки; тем не менее значительное пространство, находящееся между 7° с. ш. и оз. Рудольфа и между реками Омо и Нилом, оставалось еще совершенно неисследованным. Первым европейцем, прошедшим через часть этих областей и открывшим здесь громадный горный хребет, оказался штабс-ротмистр Булатович. Впервые он перевалил через северные отроги хребта в ноябре 1896 г. Подробное же обследование всего хребта, на всем его протяжении, было произведено в период времени с 24 января по 23 апреля 1898 г. Во все время этого своего путешествия штабс-ротмистр Булатович пользовался всяким случаем производить точные астрономические наблюдения, а наряду с этим делал подробную маршрутную съемку. Всего вычислено астрономическое положение 13 точек и составлена подробная карта путешествия...

Хребет Императора Николая II находится между 8°30' с. ш. и 36°30' в. д. и 6° с. ш. и 36°30' в. д. На севере он расходится несколькими хребтами, составляющими водораздел рек Гибье, Гибье-Энарза, Гибье-Каке, Дидессы, Добана, Габы и Баро.

Главный хребет, тянувшийся вдоль р. Омо, составляет водораздел двух громадных бассейнов: Омо и оз. Рудольфа, с одной стороны, и р. Джубы и Собата, следовательно Белого Нила и Средиземного моря, — с другой. Отстоя в средней части всего на 30 — 40 верст от течения, р. Омо, он возвышается над последней на 1000 — 1500 метров, и воды его западных склонов, находясь так близко от естественного, казалось бы, бассейна, отгоняются им на десяток тысяч верст к далекому Средиземному морю.

Средняя высота хребта над уровнем моря — 2000 метров. Наиболее возвышена его северная часть, где отдельные вершины — Тулу-Жирен, Джимаянгеч, Бача-аки-Кела и Гида — достигают свыше 3000 метров. Вершины Бонга-Бека, Бока, Уйта, Шаши, Сай„ Кастит, Джаша достигают высоты 2500 метров над уровнем моря.

Горный хребет Императора Николая II не носит на себе следов вулканического происхождения, которому обязана большая часть гор Эфиопского нагорья. Он представляет из себя систему однообразных, ровных горбов с редкими холмообразными вершинами.

Из горных пород встречаются песчаники, граниты и гнейсы. Из металлов туземцы добывают только железо и медь. Ввиду часто встречающихся жил кварца есть основание думать, что тщательное геологическое исследование открыло бы в нем и другие минералы.

Воды, стекающие с этого хребта, образуют следующие реки: с восточных скатов спускаются в р. Гибье, которая зарождается в горах Гудеру, реки Гибье-Энарза и Гибье-Каке. По слиянии этих рек она называется Омо; далее к югу в нее впадают реки Годжеб и Гуми, и по слиянии с последней она называется Шорум; еще далее в нее впадает р. Кибиш, и отсюда река называется Уар. Устье этой многоименной реки при впадении ее в оз. Рудольфа называется Няням.

С западных скатов хребта текут реки Баро, Мена, Бако, Килу, Себелиму, Чому к Кори, которые, соединившись, образуют Собат и впадают в Нил.

Строение этого хребта различно в восточной и в западной его части. Восточные скаты очень круты и обрывисты, а речки, стекающие с них, представляют из себя большею частью быстрые горные потоки. Западные склоны пологи, понижаются очень постепенно, и реки этих склонов текут гораздо медленнее.

Климатическое значение этого хребта весьма велико. Находясь вблизи от экватора и, следовательно, в области двух пассатов, значительно возвышаясь над остальной местностью, он привлекает к себе наибольшее количество дождевых облаков, при этом наибольшая часть дождей приходится на его восточные склоны. В климатическом отношении хребет разделяется на три пояса. Наиболее влажна средняя часть хребта, на которой расположена Кафа, и она в то же самое время самая возвышенная. Благодаря обилию воды и ровности температуры, почва Кафы отличается своим плодородием. Большая часть площади Кафы покрыта густыми лесами, в которых деревья достигают гигантских размеров. В большом изобилии встречается кофейное дерево, встречающееся в диком виде в этой части Абиссинии. В Кафе бывают два дождевых периода: один — в феврале — марте, другой — в июне, июле, августе.

Северная часть хребта хотя тоже отличается влажным климатом, но в ней бывает только один дождевой период — в июне, июле, августе, весеннего же периода, такого, как в Кафе, тут не бывает.

Южная часть хребта отличается еще более сухим климатом. Здесь выпадают дожди и во время весеннего, и во время летнего периодов, но в гораздо меньшем количестве.

Климат находящегося к югу от хребта плато очень сух. Дожди выпадают тут весьма редко, и реки представляют из себя сухие каменистые русла, в которых вода держится только в редких ямах.

Растительность здесь очень бедна, почва скалиста и усыпана обломками горных пород.

Племена, поселенные на этом хребте, принадлежат к шести отдельным этнографическим группам и говорят различными языками.

Северная оконечность населена галласами — оромо. Они разделяются на несколько самостоятельных государств: Гума, Гомо, Гера, Джима, которые в настоящее время завоеваны абиссинцами, и только последняя сохранила свою условную самостоятельность.

Среднюю часть хребта занимает Кафа, населенная племенем семитического происхождения. Кафа в недалеком прошлом представляла из себя сильную, богатую и обширную южноэфиопскую империю. В 1897 году она была покорена и присоединена к Абиссинии.

Восточные скаты хребта, пограничные с Кафой, населены племенами сидамо, составляющими государства Куло, Конту, которые в настоящее время покорены абиссинцами.

К югу от Кафы живут племена гимиро, разделенные на маленькие, зависимые от Кафы государства: Шаро, Шево, Бенешо, Яйна, Дука и Каба. Племя это, вероятно, есть смесь сидамо и кафцев с неграми.

К югу от гимиро находятся негрские племена шуро, которые, вероятно, родственны принильским шиллукам.

Юго-западная оконечность хребта населена племенем, которое по типу, языку и быту совершенно отлично от негров и походит на племена сидамо. Имеются некоторые основания предположить, что эти племена представляют из себя уцелевший остаток первобытных обитателей Эфиопского нагорья, которые, смешавшись с семитами, образовали ныне обитающие в Эфиопии племена.

Плато, находящееся к югу от хребта, населено номадами иденич, которые, вероятно, родственны с неграми шуро, но находятся в более диком состоянии.

Племена эти находятся на самых различных степенях культуры. Наиболее развиты кафцы. Они составляют из себя отдельное государство, живут уже в продолжение целых веков политической жизнью, разделяются на сословия. Наименее развиты племена иденич, это название значит в переводе “сыны нелюдей”, причем это имя дано им их же собратьями, дикарями.

О различии этих этнографических групп свидетельствует разное именование, ими божества. Галласы-оромо называют бога Уак; кафцы — Иер; сидамо — Тоса; гимиро — Кий; шуро и иденич — Тума, а первобытные обитатели Эфиопского нагорья называют бога Даду.

Хребет, будучи населен на всем своем протяжении разнообразными племенами, разделенными на множество маленьких самостоятельных государств, не имеет особого, принадлежащего ему названия. Каждое из этих государств носит название обитаемой ими местности, но общего названия для всего хребта не существует.

Отныне таковым названием является наименование его хребтом Императора Николая II.

86. Широту я вычислял по наименьшему из наблюденных зенитных расстояний, исправляя его на полудиаметр солнца, взятый из эфемерид. Долгота определялась графически на пересечении широты с азимутом, взятым на одну из ранее определенных гор на севере или на северо-востоке.

87. Запас соли, который у меня был с собой, пропал в день перехода границы. Абиссинцы чистой соли в поход не берут, довольствуясь толченым красным перцем с небольшим лишь добавлением соли. Смесь эта называется дылых.

88. Впрочем, страх европейцев вполне понятен после недостойных и искаженных описаний Дональдсона Смита.

Дональдсон Смит пробыл некоторое время в резиденции генерала Вальде Габриеля, ожидая там разрешения императора Менелика на путешествие через Абиссинию к оз. Уаламо, или Абаси. Менелик должен был отказать ему в этом ввиду того, что племена уаламо не были еще им покорены и сам он как раз в ато время собирался идти против них. Дональдсону Смиту был оказан со стороны абиссинского генерала самый радушный прием, ему отвели помещение в собственном доме Вальде Габриеля, который продовольствовал его и весь его караван, а на прощание подарил крайне необходимых Дональдсону Смиту нескольких отличных верблюдов и вообще держал себя с явно враждебно настроенным против абиссинской нации белым человеком как истый джентльмен, может быть даже излишне великодушно.

Американец принял все подарки абиссинца, не отдал взамен ничего, а в своей книге упрекнул даже Вальде Габриеля в попрошайничестве только потому, что один из приближенных генерала сказал Д. Смиту, что его господину очень нравится его ружье. Кроме того, Д. Смит описал в смешном виде как самого генерала Вальде Габриеля, оказавшего ему столько добра, так и его семью.

89. Когда в тени бывает 30°R, на солнце более 60°.

90. Я собирал по мере возможности коллекцию камней, но, к моему глубокому огорчению, большая часть ее, и в том числе все граниты, пропала. Ее везли обыкновенно в мешочке, помещенном во вьюке; ашкер, которому была поручена коллекция, полагая, что она только отягчает и без того замученного мула, а сама по себе не имеет никакой ценности (камней, мол, можно найти везде сколько угодно), выбросил ее.

91. Мурле — народность, живущая на востоке Республики Судан и в Эфиопии, на ее юго-западных границах. По месту расселения различаются мурле-пибор (от р. Пибор), мурле-бума (от плато Бума). А. К. Булатович имеет в виду мурле, живущих в. низовьях р. Омо, которых значительно меньше. Язык мурле относится к группе языков Центрального и Восточного Судана.

92. Мурду, или мурзу, — народность, близкая мурле и живущая в низовьях р. Омо, севернее ее излучины. Язык мурду входит в группу языков Центрального и Восточного Судана.

93. Вот, например, один из таких диалогов:

— Ет техедалех? (Куда идешь?)

— Бандера текела. (Ставить флаги.)

— Мин тыбелалех? (Что ешь?)

— Комора. (Кислый фрукт.)

— Мын тытеталех? (Что пьешь?)

— Агуара. (Пыль.)

— Мын тышекамалех? (Что ты понесешь?)

— Фужигра. (Ружье.)

— Я манны ашкер? (Чей ты слуга?)

— Ерас Макара. (“Раса заботы” — прозвище раса Вальде Георгиса.)

Или вот, например, другая поговорка: “Бе фрэнджо хид но ауаджю (При иностранце только один приказ — иди вперед!)” — “Бе Баю еммайммечын гуд аю [При Баю (Ато- Баю) мы видели невозможные вещи]”. — “Бе Мельке етафан ба корк [При Мельке (секретарь раса) мы осквернились в пост мясом антилопы]”. — “Те шиамбел гадел ишалал (Лучше пропасть, чем полковники)” и т. п., причем перечисляются самым нелестным образом большинство начальников.

94. См. прим. 12 к статье “Из Абиссинии через страну Каффа на озеро Рудольфа”.