АРТАМОНОВ Л. К.

Пребывание в корпусе Тасамы по возвращении из экспедиции к Белому Нилу и обратный путь с корпусом в Горе (с. 25.VII.1898 по 20.XI.1898 г. включительно).

Из дневника русского офицера Генерального штаба

25.VII. 1898 г. мы соединились наконец опять с корпусом дадьязмача Тасамы, который было потерял всякую надежду нас увидеть. Канун этого дня мы провели в виду лагеря корпуса, но в тяжких думах. Все наши мулы были избиты, а у некоторых раны были просто ужасны. Мы потеряли трех вьючных животных за время этого похода, вещи наши и платье пришли почти в совершенную негодность, денег осталось 120 талеров, но не было уплачено жалованье прислуге и переводчику.

Несмотря на полный перелом в симпатиях к нам абиссинцев, французам удалось самыми пышными, обещаниями и бесстыдной клеветой на нас привлечь на свою сторону наиболее значащих и влиятельных шефов.

Таким образом, надо было ожидать, что все будет истолковано в их пользу, а нам во вред. Пришлось окончательно убедиться, что наш переводчик — шпион г. Лягарда, сообщавший [130] французам все, что делалось и говорилось в нашем лагере (Он получал за это от г. Февра мелкие подачки, например платок на голову, 2-3 талера, табак и пр. Главное же, ему дали понять, что он — воспитанник французов и католик — должен служить всегда Франции. «Русские пришли и уйдут, а с нами постоянно будешь иметь дело», — сказали ему. Это сплетничество и было главной причиной наших дурных отношений.), Все мы были нездоровы, а пароксизмы моей малярии хотя стали реже, ню длились дольше; сон и аппетит меня совершенно покинули. По временам положение мое, особенно в длинные ночи, становилось положительно невыносимым...

Зная лживость абиссинских обещаний и видя бессердечную злобу своих же белых собратий-друзей, мы давно уже перестали верить в помощь людей и надеялись только на бога. Однако при всей лживости по отношению к белым абиссинцы не решились лгать перед своим грозным гета — дадьязмачем Тасамой. Все шефы живут далеко не в дружбе, подкапываясь один под другого и кляузничая. Поэтому истина долго скрытой быть не может, каждый старается выслужиться и торопится рассказать до мельчайших подробностей все, что видел и даже слышал, но избегая сильного преувеличения, из опасения быть уличенным другим докладчиком. Все это мы узнали и почувствовали после. Когда грозный гета 24 июля вызвал к себе азаджа Дубаля, состоявшего в летучем отряде в качестве историографа и фискала дадьязмача, то, несмотря на всю дружбу с французами, азадж не решился что-либо скрыть от своего гета и в течение нескольких часов методично по своим записям рапортовал ему всю правду. «Кроме добра, от московов мы ничего не видели: они помогали нашим раненым и больным, которые без них должны были бы погибнуть; когда франсави не хотели идти к Нечабаю и подговаривали москова колонеля к ним пристать — он не захотел; без московов мы не дошли бы до Нечабая: они не только нам помогли, но и франсави, когда те не решились перейти Нечабай и поставить свой флаг; москови переплыли тылык уонз (большую реку), как рыбы, не боясь ничего, и поставили там флаг франсави. Московам бог помогает». Вот сущность доклада азаджа Дубаля на наш счет, переданная нам несколько дней спустя доброжелателями (Узнав об этом докладе азаджа Дубаля, французы сделали ему скандал: когда он зашел к ним, по обыкновению, в шатер, они обвинили его краже какой-то вещи и выгнали вон.).

Допросив поодиночке и всех других шефов, дадьязмач убедился в лживости первоначальных россказней про нас французов и резко изменил свое обращение.

В первые дни нас буквально завалили разными дурго, а от внимания как самого дадьязмача, так и близких к нему людей становилось подчас тяжело. Лагерь мой по указанию дадьязмача разбивался не дальше 20-30 шагов от его ставки, по [131] нескольку раз в день являлись посланцы справляться о моем здоровье и что-либо (приносили от дадьязмача, например мед, свежее масло, приводили быков, баранов и прочее. Дадьязмач серьезно принял к сердцу наши труды. Он справился, сколько нужно мне мулов, и предложил купить вьючных животных, оставшихся после убитых или умерших солдат, с условием уплатить деньги по возвращении в Горе (За них спросили двойную цену, но так как эти деньги шли детям-сиротам, то я немедленно согласился уплатить столько, сколько спрашивали: 6 мулов — 360 талеров.). Я с радостью принял это предложение и, купив 6 мулов, выдал форменные расписки на получение за них денег, объяснив абиссинцам, что в случае моей смерти деньги по этим запискам обязательно будут уплачены; они остались этим очень довольны. Внимание дадьязмача не ослабевало, он прислал холста для моих слуг, ибо те действительно ободрались, а купить для них было негде; несколько раз он присылал специальное для них угощение и прочее.

Французы были недовольны таким вниманием к нам, русским, со стороны дадьязмача, хотя он оказывал им те же и даже большие внешние признаки внимания и давал им и их прислуге больше, чем нам (При расположении лагерем французам отводилось место впереди ставки дадьязмача, а мне сзади; за обедом в особо парадных случаях они садились справа от него, а я — слева, но я не обращал на это никакого внимания, чтобы избежать каких-бы то ни было пререкании.). В кругу близких людей он не стеснялся, однако, высказывать порицание их поведению в «летучем» отряде, но наружно продолжал по-прежнему быть с ними крайне любезным. Он прислал им денег для раздачи прислуге, бывшей в экспедиции к Белому Нилу. Французы приняли этот дар. Но когда он прислал то же и мне, я упорно отказался, несмотря на все его просьбы. Несколько времени спустя он прислал мне опять деньги с просьбой взять их взаймы, но я настойчиво отклонил это предложение, показал посланным мешок с оставшимися у меня талерами и заявил, что ни в чем больше, кроме здоровья, не нуждаюсь. Дадьязмач обиделся, присылал еще раза два меня упрашивать, но наконец успокоился, когда я заявил ему, что сам обращусь, когда будет в том нужда, и попрошу взаймы; теперь, слава богу, не нужно.

У французов были еще значительные запасы холста, шамы и разные подарочные вещи; они одарили ими свою прислугу, которая не замедлила явиться к нашим людям, чтобы похвалиться обновкой. Мои люди стали роптать. На часть оставшихся денег мы купили шам и холста (у разных лиц в лагере корпуса) и одарили, в свою очередь, нашу прислугу. Таким образом, слава богу, все пришло в порядок, и, если бы не болезнь, мы стали бы совершенно забывать перенесенные невзгоды. [132]

Действия корпуса Тасамы до прибытия «летучего» отряда из экспедиции к Белому Нилу

Мы оставили корпус Тасамы 6 мая [18]98 г. в лагере в стране Муррей, или Мурли. Ограбив всю эту страну и захватив, сколько возможно было, скота и какое нашлось продовольствие, дадьязмач Тасама двинулся на S, в горы, в страну верхнего течения Джуббы. Передвижение корпуса совершалось медленно (2-3 часа в день) и с большими остановками, иногда в две недели и даже больше на одном и том же месте. При остановках производились фуражировки, розыск скота и продовольствия. Это дело было не всегда легким, ибо горцы, населяющие эту страну, оказались значительно воинственнее и смышленее жителей равнин: скот укрывали в горных, труднодоступных ущельях и на лесных вершинах; в лесах же прятали и продовольствие. Войдя в гористую страну верхнего течения р. Джуббы, дадьязмач встретил довольно суровый отпор своим фуражировкам и в начале июля месяца потерял убитыми и ранеными в два дня около 147 человек (За точность цифр и этих сведений не отвечаю, ибо сам не видел, а лишь слышал от шефов, оставшихся вместе с дадьязмачем.) в разных фуражировочных партиях.

Помимо того жители отняли у убитых, раненых и бежавших в стычках около 150 винтовок. Оказалось, что жители эти уже признали над собою власть раса Вальде Георгиса, отряд которого находился в двух днях пути на SE от корпуса Тасамы с целью удержания в повиновении всей страны верхнего течения р. Джуббы. Из этого отряда (3 фитаурари и старший между ними фитаурари Имам) в двадцатых числах июля 1898 г., за несколько дней до нашего возвращения, явились посланные от фитаурари Имама, который именем раса Вальде Георгиса требовал, чтобы дадьязмач Тасама возвратил весь захваченный скот и пленных в стране, подчиненной расу, и удалился сам из нее со всем своим корпусом. Дадьязмач Тасама, в свою очередь, потребовал возвращения захваченных винтовок. Переговоры закончились возвращением дадьязмачу оружия, но вопрос очищения страны остался открытым к нашему приходу, ибо дадьязмач считал занятие этой страны расом Вальде Георгисом неправильным и противоречащим указаниям, какие дал ему Менелик. Дадьязмач, обрадовавшись нашему возвращению от Белого Нила, не забыл на второй или третий день просить меня быть свидетелем в его распре с шефами отряда, оставленного в стране верхнего течения р. Джуббы расом Вальде Георгисом. Я отмалчивался и ссылался на то, что никаких точных сведений о задаче и действиях корпуса раса Вальде Георгиса не имею, но что знаю, то и скажу, когда спросит меня об этом джанхой Менелик. [133]

Дадьязмач Тасама с гордым чувством самодовольства сообщил мне, что отряд раса Вальде Георгиса до Белого Нила не дошел, но от своего лагеря (недалеко от нашего бивака (26.VII.98 г.) рас налегке двинулся на S с частью самых сильных и доброконных людей, достиг р. Омо, по ней спустился к, Позеру, которое образует эта река, и, поставив здесь абиссинский флаг, вернулся назад в свой лагерь. Вся эта экспедиция продолжалась (в обе стороны) около 12 дней (7 дней до озера и 5 дней — обратный путь). В конце мая месяца рас, оставив в стране верхнего течения р. Джуббы небольшой отряд (до 1600 человек с прислугой), вернулся в Каффу (г. Бонгу), а находившегося в нем поручика Булатовича с одним из своих чиновников (агафари) отправил немедленно в Адис-Абебу доложить императору Менелику результаты похода. Считая, что рас Вальде Георгис неправильно завладел страною верхнего течения р. Джуббы, дадьязмач Тасама медлил [с] уходом из этой страны и жил на ее счет, высылая фуражировочные отряды для розыска продовольствия и скота. Он решил провести здесь зиму, т.е. весь дождливый период, который давал себя теперь чувствовать почти каждый день льющими дождями, иногда с тропическими грозами, устрашающими и привычных к ним людей. Вернуться для нас не было никакой физической возможности. Помимо опасности от ожесточенных разорением и войной жителей страна Мотча (2400 метров) была теперь совершенно непроходимой; в равнинах реки сильно разлились, а что еще хуже — повсюду низины обратились в топи, через которые не отважились переходить даже туземцы. Наши мулы были большей частью побиты; наши силы подорвала малярия...

Зимовка с корпусом Тасамы. Эпидемия оспы

Впрочем, дадьязмач сделал было попытку продвинуться ближе к стране Мотча и по крайней мере перейти р. Джуббу. 28 июля [18]98 г. совершенно неожиданно для нас, тяжко утомленных экспедицией к Белому Нилу, дадьязмач приказал с рассветом бить подъем. Мы собрались с величайшим трудом. Но движение наше продолжалось лишь с небольшим час, ибо передовой отряд корпуса; дойдя до р. Джуббы, дал знать, что она переполнена водой, течение чрезвычайно быстрое, глубока и перейти ее невозможно; построить мост крайне трудно, ибо под рукой нет подходящего леса. Корпус вернулся на старый бивак, где уже побывали шанкаля и даже зажгли часть годжо (шалашей). 30 июля дадьязмач двинулся на SW и частью на W, 31 июля, следуя в этом же направлении, стал биваком южнее последнего лагеря корпуса раса Вальде Георгиса, откуда он предпринял экспедицию к р. Омо и озеру для постановки [134] абиссиненого флага. Здесь мы простояли 6 дней. Отсюда сам дадьязмач налегке с более сильными и конными (на мулах) людьми отряда прошел на S для розыска скота. Экспедиция эта вернулась после трехсуточного отсутствия почти ни с чем.

7 августа мы переменили место бивака, продвинувшись немного в горы на N. 11 августа корпус подался на один переход к W; 15 августа поднялись в горы на NEN, а 17 августа, пройдя всего два часа почти на N, вышли на склон хребта, окаймляющего долину Джуббы, и окончательно расположились здесь на зимовку, так как дожди сильно уже испортили дороги. Здесь мы простояли до 21 сентября [18]98 г. включительно. Такая продолжительная остановка на одном и том же месте лагерем не в обычае абиссинцев, ибо при их неряшливости и отсутствии каких бы то ни было понятий о гигиене лагерь через 3-5 дней загрязняется невероятно и вонью дает знать о себе еще с далекого расстояния. Но в корпусе число больных возросло до ужасающей цифры; нести больных уже было не под аилу, и я сам видел, как при наших передвижениях больные ползли по земле, чтобы только не остаться сзади (Отставших туземцы обязательно добивали, а на биваках разрывали могилы и выбрасывали трупы.). Бели голова корпуса была в движении l 1/2 — 2 ч., то хвост его, прикрытый арьергардом, приходил к месту бивака часов через 8 и даже 10 после головы. При таких условиях о движении куда бы то ни было нечего было и думать. Болезни в корпусе были разные (Преимущественно же лихорадки и кровавый понос.), но теперь с особенной силой развилась оспа, и скоро болезнь эта стала эпидемической.

Когда мы расставались с корпусом Тасамы, направляясь к Белому Нилу, число больных в корпусе было значительно, но люди главным образом страдали лихорадкой и поносами, оспы не было. По возвращении же из экспедиции к Белому Нилу мы узнали, что в корпусе много больных оспой. Говорили, что оспу принес отряд раса Вальде Георгиса из Каффы, заразил ею туземцев, а от них уже заразился корпус Тасамы, так как фуражировочные партии захватывали пленных, иногда больных уже оспою, и ночевали в селениях. Это до некоторой степени вероятное предположение. Теперь все, кто только не болел раньше натуральной оспой и кому она не была привита, неизбежно заболевали. Корпус перестал быть боевой силой. Люди приуныли и сильно упали духом. «Летучий» отряд, подорвав свои силы экспедицией к Белому Нилу, почти поголовно страдал еще малярией (Наиболее часто умирали теперь люди именно этой части корпуса.). Смертность возрастала с каждым днем. Дожди становились все чаще, продолжительнее и сильнее. Палатки были слишком слабой защитой для полуголых людей, и вот лагерь быстро меняет вид, обращаясь, в обширный абиссинский город: [135] из жердей и соломы люди возвели себе дома, устроили навесы для мулов и рогатого скота.

Чтобы ускорить течение оспенной эпидемии, дадьязмач решил сразу заразить оспой всех ранее не болевших в отряде людей и просил меня помочь ему в этом. Я решительно отказался, сославшись на полное незнание этой болезни, причем объяснил ему, что такая мера очень опасна. «Пусть лучше все сразу заболеют, — говорил мне дадьязмач. — Кому бог пошлет смерть — тот умрет, а остальные выздоровеют, и тогда мы двинемся домой». Так он и сделал. По строгому приказу не болевшие оспой люди являлись к ставке дадьязмача; здесь им ножом делали насечки на щеках и лбу и вставляли в ранки кусочки ваты с оспенной материей от больных людей. Огромное большинство после такой прививки заболевало через 7-8 дней, причем, если оспа сразу обнаруживалась большой сыпью, больной через 15-17 дней выздоравливал, если же оспа долго скрывалась или бросалась в голову, обязательно умирал. Часть, впрочем небольшая, совсем не болела после прививки. Некоторые же больные потеряли частью или совсем зрение. Нет возможности собрать какие-либо верные цифровые данные о смертности, но есть основания предполагать, что корпус потерял умершими от 2000 до 2200 человек за все время до 21 сентября от разных болезней, но главное — от оспы. Из моих слуг двое тяжело переболели оспой и выздоровели; лихорадкой, а частью кровавым поносом страдали мы вое. За время этой продолжительной стоянки дадьязмач через посредство пленных вошел в сношения с калича, или царьком страны, где мы стояли. Он возвратил каличе пленных, его подданных, и до 700 голов окота. Калича явился лично засвидетельствовать свою покорность дадьязмачу. Это был человек лет под шестьдесят, по типу скорее галас, нежели негр. Он явился с сыном-подростком, оба страдали язвами на ногах, и дадьязмач прислал их ко мне, прося помочь им. К сожалению, невозможно было спросить у каличи что-либо об его стране, так как переговоры надо было бы вести через трех или четырех переводчиков, которых в это время не было. Мы перевязали язвы и обласкали этих дикарей, совершенно голых, созерцавших нас со страхом и большим любопытством.

«Летучий» отряд вернулся из экспедиции к Белому Нилу без скота. Но остальная часть корпуса только и занималась розыском скота. Поэтому количество рогатого скота и всякого другого рода животных в корпусе оказалось огромным. Дадьязмач занялся отделением своей доли, которая оказалась поистине львиной. У каждого начальника, солдата или слуги, захватившего где-либо скот, лучшая его половина отбиралась в пользу дадьязмача; за укрывательство добычи виновный наказывался жирафом (кнут из бегемотовой кожи). На части дадьязмача ставили тавро, переписывали и снова раздавали разным [136] начальникам для охраны и прогона во время движения. Теперь дадьязмач захотел вознаградить людей, бывших в экспедиции к Белому Нилу. Поэтому взято было около 2/3 добычи корпуса; из этой части выделена львиная доля самому гета, а остальное пошло в награду людям «летучего» отряда. Солдатам давали по 2 и до 4 голов рогатого скота, мелким шефам — по 5-6, геразмачам и каявязмачам — по 8 и до 10, а фитаурари — от 10 до 15 голов рогатого скота. Кроме того, людям «летучего» отряда было предпочтительно перед другими предоставлено право фуражировок. Довольствовался корпус за время зимовки средствами страны, а так как машала и дагуса уже созрели, то фуражировочные отряды, рыская повсюду на 35-40 верст от лагеря, собрали большие запасы этого зерна. К сожалению, машалы было немного, а больше всего дагусы, а этого рода хлеб тяжел, малопитателен и при долгом употреблении порождает расстройство пищеварения и кровавый понос. Правда, в корпусе был значительный запас мяса в рогатом скоте, но этот последний был в глазах солдат их драгоценным трофеем, причем каждый берег свой скот, ибо дома (Горе) цена за Корову превышала 30 талеров, а хороший скот стоил и много дороже.

Зимовка была полезна для наших побитых вьючных животных, но очень тяжела и тосклива для нас. Однако первое время мы были рады отдыху, особенно еще потому, что пароксизмы малярии не уменьшались. Построив себе шалаши, мы коротали дни в работе по своему маленькому хозяйству, а я еще и по приведению в порядок съемок, журналов, коллекций. Но длинные тропические ночи, теперь почти всегда дождливые, при бессоннице, которая развилась после малярии и перенесенных невзгод, были до крайности тоскливы, а подчас крайне тяжелы. Свечей и даже спичек у нас уже давно не было, и с 6 ч. вечера всякая работа, особенно письменная, прекращалась до 6 1/2 — 7 ч. утра следующего дня.

Любезность дадьязмача в первое время зимовки выразилась, между прочим, тем, что он отдал мне визит, а затем еще раз навестил меня, когда я был тяжело болен. Но к французам я с визитом не ходил. Иногда в большие праздники он присылал быка, баранов, а каждый день два раза приносили нам хлеба, абиссинский наперченный соус и небольшое количество теджа (напиток из перебродившего меда). Для молока в первый же день возвращения лам привели трех коров. Этого всегда было достаточно для меня, казаков и слуг, и я, конечно, покупал, когда нужно было, быков, баранов и зерно для прислуги, если она нуждалась в продовольствии (Обыкновенно прислуга по приказу дадьязмача вместе с фуражировочными партиями высылалась для розыска зерна. Но мне это не нравилось по многим причинам, и я предпочитал покупать для них зерно у солдат.).

Около 10 сентября дадьязмач получил сведение от местных [137] жителей, с которыми к этому временя установились мирные отношения, что вода в р. Джуббе сильно спала и есть брод по пояс человеку. Высланный на разведку отряд вернулся через двое суток и донес, что разлив настолько велик в долине Джуббы к N от нашего лагеря, что «с одного берега не видно другого»; кроме того, повсюду у берегов топко. Дадьязмач хотел было даже казнить жителей, давших эти сведения, но

ограничился лишь заковыванием некоторых из них, да и тех потом выпустил. Однако калина согласился на предложение отвезти к границе Мотчи письма и обещал дать надежных людей.

Поэтому дадьязмач прислал ко мне азаджа Дубаля с предложением написать джанхою Менелику письмо с кратким изложением похода к Белому Нилу. Я охотно на это согласился и составил письмо, которое под мою диктовку через переводчика азадж Дубаля написал по-абиссински. В письме я кратко изложил сущность экспедиции я невзгоды, перенесенные войсками, а также похвалил деятельные распоряжения дадьязмача Тасамы. Этот последний прислал мне прочитать черновую своего письма Менелику, в котором он очень одобрительно отзывается о московах и их поведении в отряде.

Французы также написали письмо Менелику и другое г. Лягарду. Тогда и я еще прибавил письмо к г. Власову и карточку с несколькими любезными фразами г. Ильгу, на имя которого я постоянно адресовал всю свою корреспонденцию, как верное средство, чтобы она дошла по назначению. Но письма наши не пошли, ибо по зрелому рассуждению дадьязмач не решился доверить их туземцам, многократно его обманывавшим.

Так, когда «летучий» отряд был у Белого Нила и долго не возвращался, дадьязмач много раз посылал к нам письма с туземцами, щедро одаряя их, но ни одно письмо до нас не дошло. Он теперь уже им не верил. Таким образом, мы потеряли надежду дать о себе весть в Адис-Абебу, даже не помышляя о получении каких-либо писем оттуда, ибо никто не решился бы пройти к нам, в отряд, со стороны Мотчи. Оставалось лишь терпеливо ждать конца весьма тягостной для нас зимовки. Особенно тягостной она была еще потому, что иногда по неделям нельзя было пройтись из лагеря, ибо дожди растворяли почву, склоны гор, на которых мы расположились, были круты, скользки, а удаляться от лагеря в лес без охраны — значило рисковать получить копье в спину из-за куста. Это последнее обстоятельство тягостно отзывалось на многочисленном скоте, положительно голодавшем, так как поблизости лагеря все было объедено и вытоптано. Приходилось гонять на пастьбу скот за
6 — 8 верст и с сильной охраной. Он выгонялся не раньше 8 ч. утра и возвращался к 5 ч. пополудни. Люди, кроме того, жали еще траву и приносили ее в лагерь. Под конец зимовки приходилось гонять животных для кормежки на 1/2 перехода. Конечно, и животные и люди от этого не поправлялись. Зловоние в [138] лагере, огражденном высоким плетнем, стало невыносимым; мириады мух удручали людей и животных.

Наконец 21 сентября [18]98 г. дадьязмач решил переменить место лагеря и передвинулся в этот же день на SE (235° на 2ч.). Но пошел сильный дождь, и хвост колонны пришел на новый бивак только к ночи. Мы поднялись еще метров на 250 (Высота старой зимовки 1120 метров, новой — 11365 метров.) на горы, и здесь дожди нас удержали до 29 сентября, а в этот день продвинулись частью на NE, а под конец на Е еще на 2 ч. хода. Здесь простояли до 2 октября и, сойдя с горного плато метров на 300, опять расположились лагерем, по-видимому надолго. Дело в том, что страна, в которой мы зимовали, по своей высоте, характеру гор, растительности, отчасти по встреченной нами культуре вполне сходна с землями галасов. Дадьязмач предпочитал до конца зимовать здесь, нежели опускаться в долину Джуббы, по словам туземцев весьма лихорадочную в это время года.

Но страна-то эта считалась уже в подданстве расу Вальде Георгису. Таким образом, движение по ней вперед и самое пребывание в ней корпуса, крайне тягостно отзывавшееся на населении, уже дважды ограбленном, грозило еще и столкновением с отрядом раса, а вообще очень неприятными пререканиями (4 октября в подзорную трубу дадьязмач усмотрел выше нас по долине р. Джуббы, верстах в десяти, какой-то отряд, который и расположился там лагерем на холмах. Скоро убедились, что это отряд фитаурари Имама, явившийся по зову жителей охранять страну от нашествия корпуса Тасамы.). Когда дадьязмач Тасама обратился ко мне за советом относительно этого вопроса, я откровенно высказал удивление, что полководцы одного и того же государства не только не действуют дружно в общем деле своего императора, а готовы даже начать распрю с оружием в руках, как самостоятельные владетели, из-за страны, которою может распоряжаться только джаяхой Менелик. Поэтому я решительно не одобрил остановок, столь продолжительных для розыска скота и вторичного разорения страны, и высказал мнение, что если дадьязмач так будет поступать, то в глазах Менелика, вероятно, окажется неправым он, а не рас Вальде Георгас. Дадьязмач вполне согласился с этим мнением и решил наконец двинуться к р. Джуббе для переправы и возвращения через страну Мотча в Горе.

Обратное движение корпуса через р. Джуббу. Убийство г. Поттера. Вступление в Горе

Когда 5 октября в отряде стало известно о решении дадьязмача двинуться для переправы через р. Джуббу, все знакомцы шефы искренне стали благодарить меня и шумно выражали [139] свою радость. Положение отряда, особенно простых солдат и слуг, было крайне печально. Никогда еще поход не затягивался так долго; истощились все запасы соли, перца, изорвалось платье, палатки, погибла большая часть вьючных животных, и люди несли свои грузы на голове, что крайне их утомляло. Дадьязмач и более значащие шефы никаких особых лишений не испытывали, ибо у лих всего было вдоволь. Часть своих запасов перца, соли и пр. дадьязмач приказал продавать солдатам за наличные деньги или патроны (1 талер = 7 патронам), по очень высокой цене. Беднота страдала сильно еще и потому, что запасы зерна приходили к концу (Сбор запасов еще на зимовке дадьязмач ограничил известным сроком (12.IX), после чего жители собрали остатки и приступили к новым посевам. Таким образом, верст на 40 кругом нас ничего нигде нельзя было больше найти.).

Многим же запасаться нельзя было, ибо не на чем было везти, а нести много не под силу.

Теперь все шумно радовались, но боялись только, как бы дадьязмач не передумал. Никто из подчиненных не осмеливался высказать дадьязмачу общее желание всего отряда. Шефы приходили ко мне и к французам и упрашивали нас сказать дадьязмачу, чтобы он возвращался, но как наш совет, конечно.

6 октября [18]98 г. отряд стал спускаться с горы на N в долину р. Джуббы, широко расстилавшуюся перед нами и окаймленную с той стороны уже горами страны Суро, подчиненной дадьязмачу. Движение продолжалось три дня, причем мы пересекли несколько притоков, хотя быстрых и шумных, но с сильно упавшей водой; все они бороздят долину глубокими падинами с крутыми баками, изливаясь в р. Джуббу слева.

8 октября вечером, когда мы прибыли на бивак, дадьязмач прислал ко мне азаджа Дубаля с извещением, что к нему прибыли посланцы из отряда раса Вальде Георгиса. (Это был геразмач Машиша с 35-40 всадниками и пешими солдатами. От них мы получили первые сведения о том, что французская и русская миссии отбыли из Адис-Абебы в свои страны, причем с г. Лягардом отправилось абиссинское посольство из трех лиц), с письмом от этого раса и что он просит меня завтра не отказать вместе с этими людьми и одним из его шефов осмотреть р. Джуббу, чтобы выбрать место для переправы.

9 октября корпус делал дневку, а я произвел рекогносцировку реки: к сожалению, она была полна, глубиной больше 6, а главное, течение настолько стремительно, что о переходе вброд не могло быть и речи; устройство моста затруднялось отсутствием нужных инструментов, а отчасти быстротой течения и скалистым дном. При желании можно было бы устроить мост, но абиссинцы — не европейцы, надо было считаться с их силами и знаниями. Мы простояли на месте 4 суток, причем корпус [140] выслал людей для розыска продовольствия и разведки реки. Солдатам удалось пополнить запасы продовольствия и захватить немного скота, а главное — пленных, которые указали брод через р. Джуббу; здесь был постоянный переход через реку для сообщения между селениями, и туземцы устроили даже канат для большего удобства. Дадьязмач приказал заменить этот канат двумя более прочными европейскими, а убедившись, что река не глубже 3 — 3 1/2 футов, отказался от постройки моста, решив переправить корпус вброд; больных приказано было переносить на носилках или везти на мулах; рогатый скот переправить выше — вплавь.

13 октября корпус, имея впереди авангард фитаурари Айли, продвинулся на переход в 4 ч. к NE, приблизившись к реке и став лагерем на лесистом склоне; авангард большей частью перешел реку уже в этот день. Дадьязмач лично осмотрел переправу. Но только 15 октября с рассветом началась переправа главных сил под непосредственным руководством дадьязмача, присутствие которого было крайне необходимо. Река здесь разделяется на два рукава, и спуски в ложе крайне круты. Отряды были чрезмерно обременены награбленным скотом, которого в корпусе насчитывалось не меньше 40 000 голов, не считая вьючных животных. Движение колонны поэтому непомерно тормозилось, а дороги портились. Достаточно сказать, что последний переход голова главных сил сделала в 4 ч., а хвост подтянулся к биваку через, 11ч. Теперь все массой хлынуло к переправе, стараясь перейти как можно скорее р. Джуббу с захваченным скотом. Каждый думал только о себе и о своем скоте и никого не слушал. Дадьязмач расположился перед опуском к броду, который был затруднителен на втором рукаве, где и были протянуты канаты: ширина реки здесь 40 шагов, глубина, от 1 1/2 до 4 футов в середине, течение стремительное, а по дну много камней; ниже канатов — небольшой островок, на котором расположился отряд пловцов для спасения снесенных водою; выше канатов, на крутом повороте реки — переправа вплавь животных. Спуски ко второму рукаву обрывисты, грязны, с сетью корней. Трудно вообразить себе беспорядок, хаотический крик и рев более ужасный, чем было все это здесь при переправе, где сбились в кучу тысячи людей и десятки тысяч животных. Палками начальников, и самого дадьязмача, нещадно работавших по головам людей и животных, кое-как эта живая река направлялась куда следует. Дадьязмач и шефы не щадили себя, и от рассвета до 6 ч. вечера главные силы переправились со всеми грузами и частью скота без потерь в людях.

15 октября мы бивакировали, отойдя от реки и поднявшись на плато; арьергард же в этот день успел подтянуться к р. Джуббе. 16 октября корпус двинулся сначала на NW и W, а затем круто повернул на N и в общем через 4 ч. 20 м. хода [141] стал биваком; арьергард, перейдя реку к ночи, тоже подтянулся к главным силам. Здесь мы вступили в культурный район с большим числом хуторов и небольших селений и простояли до 21 октября.

Высланные в окрестности партии собирали продовольствие, а главное — много рогатого скота. Здесь машала еще не дозрела, и люди текли ее сначала в золе, затем молотили и ели; пища эта крайне малопитательна и расстраивала желудки. С 21 по 22 октября мы сделали два перехода (4 и 5 ч.), следуя частью к NW, а частью к W, и вышли на нашу старую дорогу, по которой наступал корпус весной, причем расположились главными силами там, где был лагерь дадьязмача 15 апреля [18]98 г., когда я прибыл из Матчи к корпусу. Здесь мы простояли до 28 октября, ибо далее дороги не было — она густо заросла «устами и высокой травой, через которую авангард пролагал путь с величайшим трудом. Так как местность гориста, изобилует крутыми спусками и множеством овражистых и топких ручьев, а дожди не переставали хоть понемногу лить каждый день, то авангарду, обремененному массой скота, удавалось продвинуться не более 4-5 верст в день. Отрадным фактом было прибытие посланцев от негуса Мотчи с приветом и извещением, что он расчистил дорогу по своей стране и работает, расчищая еще нам навстречу дня на два через страны Гимра и Масанго. Сильный авангард (фитаурари Айли и Руфи) прорубался ему навстречу. Хотя мы шли теперь по знакомой местности, но за 9 месяцев природа преобразила, ее до неузнаваемости. Почти сплошь закрытая дремучим тропическим лесом, с небольшим числом открытых и культивируемых полян, страна эта в первый проход наш в апреле месяце была легче проходима: старая трава была выжжена, а новая только еще поднялась. Теперь же (конец октября) трава в две сажени высоты, а кустарник со стволами толщиной в руку заполнили все поляны, прогалины в лесах и являлись положительно непроницаемой преградой для босых и полуголых людей, благодаря множеству колючек и колючих лиан, оплетающих кусты и деревья в лесу; пробитая дорога представляла дефиле, и свернуть в сторону было невозможно. Когда же впереди где-либо попадался овраг, то происходило неописуемое столпление людей и животных, а движение задерживалось иногда на 1 — 1 1/2 ч. Коровы — это тяжкое бедствие колонны, и двигаться более 2 — 3 часов в день для головы колонны было невозможно. С 28 октября движение корпуса по старому, теперь расчищенному направлению продолжалось до 31 октября включительно, а 1 ноября сделали дневку.

От переправы через р. Джуббу мы шли по стране Суро; теперь же вступили в страну Масанго. Предполагалось, что рассеянные и разграбленные народности, населяющие ближайшие к дороге местности, достаточно устрашены, а потому при [142] движении и на биваках никаких мер охраны не принималось (Дадьязмач приказал теперь отпустить на свободу всех захваченных за время движения и фуражировок пленных, преимущественно женщин и детей. Их всех пригнали к моей ставке, чтобы показать, что их отпускают, а затем в сопровождении двух солдат провели далеко за черту лагеря и отпустили. Я послал сердечную благодарность дадьязмачу, ибо он сделал это частью в угоду мне.). 21 ноября голова главных сил начала движение, причем дадьязмач с г. Февром и частью своей свиты быстро двинулся вперед. Колонна растянулась, люди перемешались с животными, и все это напоминало скорее возвращение с какой-либо чудовищной ярмарки, а не движение войсковой части. Я несколько припоздал со своими вьюками и оказался почти в хвосте колонны. Пробираясь через сплошную толпу животных, запрудивших дорогу, я увидел впереди, шагах в 30-40, г. Поттера. Колонна должна была перейти небольшую балку, причем дорога огранена густыми кустами, а за ними по обе стороны дремучий лес.

Поттер уже поднялся из балочки, когда я стал спускаться. Вдруг раздались вправо из колонны один за другим выстрелы, а затем ко мне бросились навстречу люди из колонны с криками, что шанкаля из куста бросил копье в г. Поттера. Когда я подбежал к последнему, его уже сняли с мула, и он лежал на земле, истекая кровью. Прислуга растерялась и, по обычаю, стала кричать и причитать. С трудом удалось разыскать в кобуре седла перевязку и немедленно остановить кровотечение. Но копье, направленное твердой рукой, пробило правый бок выше таза и вошло почти на фут в тело. Раненый успел несколько раз тяжело вздохнул и затих.

Он все еще дышал, хотя очень слабо, после перевязки. Мы устроили ему носилки, и казаки понесли его. Прислугу удалось урезонить, и она несла раненого вперемежку с казаками. Вперед я послал знать дадьязмачу и г. Февру, прося остановить немедленно колонну лагерем. Дорога была грязна, скользка и гориста.

Через 20 минут раненый скончался. Мы бережно его донесли до места бивака, недалеко от которого нас встретил запыхавшийся и совершенно растерявшийся г. Февр. Пришлось распоряжаться почти до конца. В тот же день, прочитав покойному по нашему христианскому обряду ее. Евангелие и молитвы, схоронили его в глубокой могиле (Дадьязмач сам наблюдал за рытьем могилы, а чтобы не разрыли ее гиены или туземцы, могилу сровняли, на ночь поставили над нею коров, а утром сожгли над нею старые шалаши. Таким образом следы совершенно были скрыты.). Одной из причин смерти Поттера было отсутствие всякого наблюдения и охраны в колоннах корпуса по переходе через р. Джуббу. С другой стороны, небрежность г. Февра, старавшегося только о том, чтобы не [143] отстать от дадьязмача и быть впереди меня; товарища же своего он всегда оставлял двигаться как придется.

И дадьязмач и г. Февр чувствовали, конечно, это, и, чтобы успокоить совесть, дадьязмач остался на биваке еще до 4 ноября включительно, послав людей колонны по окрестностям разыскивать пищу, коров и бить всех встречных масанго в отмщение за смерть «ференджи». По вечерам и до полуночи в лагере раздавались песни и пляски солдат, ликующих, что удалось убить столько-то врагов и вырезать, конечно, детородные органы как трофеи. Когда азадж явился ко мне вечером 4 ноября с объяснением (как видно, от дадьязмача) всех этих деяний, я выразил, не стесняясь, полное порицание таким поминкам по европейце-христианине. Сконфуженный азадж ответил затем, что дадьязмач приказал больше не убивать масанго.

Лагерь наш был расположен на сильно всхолмленном плато левого берега р. Бако, впадающей в р. Джуббу под именем Лофе. Река эта делает здесь несколько очень крутых, дугообразных поворотов, широко разворачивая свою долину между; окрайными горными цепями, общее направление которых все-таки сохраняется на NWN, куда устремляется и река Бако. Сильно всхолмленная, как бы изрытая глубокими балками, долина сплошь покрыта густым лесом, среди которого лишь на возвышенных террасках и плато попадаются ярко-зеленые пятна: это небольшие хутора и селения масанго, культивирующих почти исключительно маис и машалу. Здесь эти два злака, высоко поднявшись (до l 1/2 сажен), только еще дозревали, и дожди, необходимые для них, продолжали еще перепадать. Вообще, по словам жителей, машала является своего рода барометром: пока она зреет, дожди не перестают идти; как только зерна стали твердеть (желтеть или краснеть, ибо два сорта машалы) —верный признак, что конец зиме, и дожди после того выпадают лишь как исключение, не всякий год.

Между тем прибыла депутация от негуса Мотчи (13 человек) с приветом и извещением, что дорога готова далее р. Бако на всем протяжении. 5 ноября главные силы перешли эту речку по природному мосту, представляющему огромный базальтовый порог, прорванный рекой в виде превосходно очерченной величественной арки (высота свода до 5°, радиус закругления арки 10°, толщина арки до 9°). По абиссинскому измерению, ширина отверстия арки по воде не меньше 100 локтей, а высота полотна моста до поверхности воды больше 100 локтей. Река Бако, в общем до 150 шагов ширины, здесь разбивается; главный рукав проходит под мостом, а второстепенный, почти в часовом расстоянии далее, представляется широким, но мелким потоком, и то лишь теперь, в период половодья. Главное русло вброд непроходимо еще в это время и, не будь моста, могло бы задержать корпус надолго. При движении мы нагнали скоро хвост авангарда, отсталых, умирающих и врезались в море [144] рогатого скота, пробраться через которое по дефиле, какое образует прорубленная в тропическом лесу дорога, — дело трудное, мучительное и раздражающее нервную систему до крайности. Встреченная на пути балка, топкий ручей останавливали движение колонны на 1— 1 1/2 часа, причем в месте перехода происходило всегда нечто невообразимое: с крутого спуска летели вниз мулы, ослы, люди, коровы при ужасающем гаме, крике, реве толкаемых сзади всей остальной, теряющей терпение массой. Всегда сырая дорога в лесах разбивалась животными до степени жидкой скользкой грязи, и мы приходили на бивак изморенными, с порванной одеждой, часто с пораненными или исцарапанными руками. Но солдаты всегда теперь были предупредительны, любезны, стараясь дать нам дорогу или очистить где-либо сбоку проход. В этом отношении солдаты были лучше иногда шефов, окружавших дадьязмача, от которого мы держались всегда очень далеко, ограничиваясь обменом приветствий лишь по приходе на бивак.

Продолжая движение, мы 7 ноября встретили депутацию рабочих мотча (10-12 человек) и негров гимра (до 40 человек) со своими шефами, разрабатывавших дорогу по приказанию негуса Мотчи. Теперь мы уже шли по стране Гимра, все время хотя медленно, но заметно поднимаясь. Дорога наша совпала с пройденным нами еще в апреле путем и была расчищена только от кустистых зарослей в лесу. Выросшие за 8 месяцев кусты (род нашей бузины) имели стволы толщиной в руку человека, а высоту до 3 сажен. Несмотря на благоприятную погоду и хорошую дорогу, двигаться сколько-нибудь быстро было невозможно, а потому дадьязмач остановил еще позади за р. Бако весь арьергард и, обогнав авангард с массой скота, шел впереди налегке. Благодаря этому обстоятельству мы 9 ноября вступили в лесистую Мотчу, под проливным дождем, и после долгого в этот день перехода (невылазная грязь) достигли шалашей, устроенных на месте бивака негусом Мотчи для встречи дадьязмача. Дадьязмач дорогой в Мотчу старался при всех оказать мне особое внимание, уступая мне на ходу место впереди себя, когда приходилось ехать с ним и пр. Так же точно и в Мотче любезность его не ослабевала. Но двигаться с ним стало невыносимым для нас, главным образом потому, что он не шел дольше 2-3 часов в сутки. Поэтому 12 ноября я опередил дадьязмача в движении на целый переход и здесь, в виду дома негуса Мотчи, сделал дневку. Посетив дадьязмача, который предполагал пробыть в устроенном ему негусом помещении 3-4 дня для организации управления странами Масанго, Гимра и Мотча, я отпросился вперед в Горе. Дадьязмач любезно снабдил меня продовольствием и отдал строгий приказ агафари Машише, чтобы по пути мне оказывалось всюду должное внимание и приносили дурго. Между прочим, сообщил мне, что страны Масанго и Гимра по просьбе [145] самих жителей ой подчинил ближайшему их соседу — негусу Мотчи, а этого последнего поставил, конечно, под строгий присмотр и контроль своего резидента Ато-Нами, отняв у негуса право смертной казни даже над его собственными подданными, управление страной Ямбо, в бассейне рек Джуббы и Баро, примет характер вполне абиссинский, ибо туда предполагает послать шефа-абиссиица с отрядам солдат-галасов. Но для управления страной между р. Джуббой и Белым Нилом предполагает послать шефа (галаса или абиссинца), организовав для него отряд из 400-500 негров племени ямбо, соседей и прежних врагов прибелонильских народцев, а главное — как 5 людей, вполне привыкших к местным условиям и климату. Что касается страны по верхнему течению р. Джуббы, то ввиду претензии на нее раса Вальде Георгиса вопрос о ней предоставит благоусмотрению джанхоя Менелика. Вот суть дела по управлению вновь занятыми странами. Детали носят уже характер местный и малозначащий.

Простившись любезно с дадьязмачем, который, между промчим, послал приказ негусу Мотчи всюду на ночлегах приносить мне дурго, я вернулся в свой лагерь. Дадьязмач просил также по стране Мотча идти с агафари Машишей, посланным с несколькими десятками солдат организовать переправу через р. Баро. 13 ноября мы сделали еще дневку, чтобы подождать агафари Машишу, а 14 ноября двинулись в путь. Погода установилась против ожидания ясная. Ночи были очень холодны (+ 4° — +5°), и выпадали чрезвычайно обильные росы. Впереди нас прошли очень небольшие партии галасов, а потому дорога еще не была испорчена, хотя в тропическом густом лесу она была еще очень грязна и тяжела для движения. Без особых приключений, всюду на ночлегах щедро расплачиваясь последними остатками денег, мы 16 ноября спустились с высокого горного плато Мотчи к волнистому возвышенному берегу р. Баро и сделали дневку. После нашего прохода в Мотче опять пошли сильные дожди и выпал даже снег; крупный, частый град шел и при нас, но до отделения еще от дадьязмача. Непогода и наступившие холода похитили много жертв из движущихся позади нас колонн. Особенно много гибло скота. Люди остались, в огромном большинстве, без вьючных животных. Мы встречали брошенных на дороге больных, которых не на чем было везти, а обессиленные товарищи не захотели дальше нести больного. С последними подчас обращение было жестокое, и бесцеремонно зарывали человека, впавшего в забытье, с очень слабыми признаками жизни. Шефы, несмотря на угрозу дадьязмача наказать виновного 100 ударами кнута, не стесняясь, бросали своих больных слуг. Но все чаще и чаще мы встречали партии сытых, бодрых людей, идущих нам навстречу с запасами продовольствия; это спешили родственники навстречу своим или же по приказу несли люди, оставшиеся в стране, [146] продовольствие своим шефам, бывшим в походе. Только таким путем удалось дадьязмачу или, вернее, самим солдатам корпуса добраться до р. Баро. Эта последняя была еще переполнена водою, но уже открылся брод через широкое (до 300) русло, глубиной до 4'. При первых же известиях о возвращении корпуса дадьязмача, сообщенных убежавшими вперед галасами-мародерами, а затем посланцами с письмами от дадьязмача и от нас к Менелику, местные власти прилегающих к р. Баро округов Диду и Альга стали устраивать мосты: деревянный — в Альга и канатный, висячий — в Диду.

16 ноября мы сделали дневку, ибо в этот день солдаты и жители согласно приказа дадьязмача организовали ниже веревочного моста переправу вброд. Река здесь шириной до 140 шагов, глубиной в 3 1/2 — 4 фута, но течение быстрое, есть большие камни, а ниже — водовороты. 17 ноября мы благополучно переправились вброд и затем, простившись с агафари Машишей, который стал лагерем у реки, двинулись уже по вполне мирной территория округа Диду. Восемь лет тому назад это было самостоятельное галасское княжество с населением 20 тысяч душ обоего пола. Но упорная борьба с абиссинцами привела этот чудный и богатый край к полному обезлюдению и разорению. Теперь в Диду не больше 2-2 1/2 тысяч душ, и только заборы из кактусов и обширные поляны в лесах указывают на следы бывшей культуры. Так же обезлюдили абиссинцы и округ Альга, чрезвычайно богатый дикорастущим кофе превосходного качества. Всюду мы здесь встречали старых знакомцев галасов, с которыми щедро расплачивались еще в первый проезд, в конце марта [18]98 г.

В три перехода (первый небольшой благодаря переправе) мы достигли наконец 20 ноября [18)98 года г. Горе, резиденции дадьязмача Тасамы, и по его приказу, заранее посланному, фитаурари Бальча организовал нам пышную, картинную встречу далеко за городом, со всеми наличными войсками и клиром священников в сверкающих белизной одеждах.

Мы выслушали с благоговением молитвы, приложились к кресту, а затем торжественно вступили в город, где для нас был отведен особый двор с вновь выстроенными домами, приготовленными для приема по абиссинскому обычаю. Приняв с визитами местных шефов, которые доставили нам долго ждавшую нас корреспонденцию и оставшиеся вещи, мы от всего сердца возблагодарили создателя за благополучное возвращение в Горе, которое покинули 27 марта 1898 г., т.е. больше 9 месяцев тому назад. Казаки и все мои слуги пришли совершенно здоровыми. Мы потеряли только 11 мулов и 2 лошади. Здесь я дал отдых измученным людям и животным, ожидая прибытия дадьязмача, чтобы затем продолжить путь в Адис-Абебу.

[...] Горе. Резиденция дадьязмача Тасамы.

Генерального штаба полковник Артамонов