АРТАМОНОВ Л. К.

КРАТКИЙ ОТЧЕТ

о путешествии из Адис-Абебы в отряд дадьязмача Тасамы к р. Собату и далее к р. Белому Нилу. Поход с «летучим» отрядом к Белому Нилу и обратно до соединения с корпусом Тасамы (с 3 марта [18]98 [г.] по 25 июля [18]98[г.] включительно).

Из дневника русского офицера Генерального штаба ¹

Начальник Р[усской] И[мператорской] миссии г. Власов ² 20 февраля [18]98 г. обратился ко мне с предложением, не пожелаю ли я отправиться, вместо предложенной сначала другой поездки, в отряд дадьязмача Тасамы ³, так как император Менелик выразил желание послать в этот отряд русского офицера <как противовес, по его мнению (< Т. е. по мнению императора Менелика. >), французской экспедиции капитана Бокшана ⁴, после первой неудачи присоединившейся к войскам дадьязмача Тасамы>.

Задача, поставленная этому правителю императором Менеликом, заключалась в движении к р. Собату и, по возможности, далее к р. Белому Нилу, в занятии всей страны до этой великой реки, и утверждении там власти абиссинцев.

По некоторым, не зависящим от меня обстоятельствам я вынужден был оставить предложенный ранее план поездки в Бени-Шонгул (Граница с царством махдистов, на NW от Адис-Абебы.), в отряд раса Маконена ⁵, и принял предложение г. Власова отправиться к дадьязмачу Тасаме.

Сколько-нибудь определенных сведений о месте нахождения этого правителя и его отряда не имелось даже у императора Менелика, было лишь известно, что корпус Тасамы сосредоточивается у с. Буре, где дадьязмач находился месяц тому назад, но выступил ли он или нет — никто сказать не мог.

По одним частным слухам, дадьязмач уже перешел границу и находится в стране Мотча ⁶, по другим — он был уже у Насра (на р. Собат) и возвращается назад. Приходилось, таким образом, ехать наудачу. Во всяком случае, даже если бы [47] дадьязмач Тасама вернулся, посещение западной границы Абиссинии и выяснение в этом направлении некоторых военных вопросов входило в данную мне Главным штабом инструкцию.

Аудиенция у императора Менелика и его поручение

25 февраля [18]98 [г.] г. Власов представил меня императору Менелику как офицера, отъезжающего в отряд дадьязмача Тасамы. Прием императора отличался большой любезностью и вниманием.

Он выразил удовольствие, что я согласился ехать, и притом безотлагательно; просил меня дать ему копию карты страны, какую я сниму во время поездки; поручил передать от него привет дадьязмачу Тасаме и войскам. Я представил императору Менелику, с разрешения г. Власова, свои личные, чисто военные подарки (модель берданки, модели в разрезах разных артиллерийских снарядов и трубок), что весьма заинтересовало в высшей степени любознательного императора, и он с полным вниманием и встречными вопросами выслушал мои объяснения моделей и действия трубок. [48]

Пожелав мне счастливого пути и крепко пожав руку, император Менелик этим закончил прием.

Через своего министра г. Ильга ⁷ император передал мне его просьбу по возвращении из поездки, не скрывая, сказать ему всю правду обо всем, что я увижу в пути, в отряде и в той стране, где буду.

Сборы в дорогу

Слух о том, что дадьязмач Тасама не возвращается, а, напротив, уже двинулся вперед, стал особенно настойчив, и надо было торопиться, чтобы догнать Тасаму еще в пределах Абиссинии; это было задачей крайне трудной, ибо от Адис-Абебы до Буре насчитывалось по карте до 600 верст трудной горной дороги, с нелегкими переправами через значительные речки.

<Отправление русского офицера, да еще полковника Генерального штаба, не могло быть тайной для представителя Франции г. Лягарда ⁸, и, невзирая на союз и дружбу, г. Ля-гард горячо протестовал перед императором Менеликом против поездки в отряд русского офицера, но император остался непреклонным в этом вопросе, а настойчивость и резкая манера обращения г. Лягарда лишь возбудили в большей степени желание иметь в отряде Тасамы русского офицера. Передавший мне это сведение> министр г. Ильг просил меня убедительно не откладывать моей поездки и отыскал для меня отличного переводчика, неимение которого и было главной задержкой.

Покупка мулов, снаряжение, наем людей потребовали несколько дней, и я мог выступить только 3 марта из Адис-Абебы.

Г. Ильг от имени императора Менелика прислал открытый лист с печатью и проводника из числа солдат императора.

По сведениям г. Ильга, доезжавшего до р. Дидессы, всюду в пути можно найти продовольствие, т.е. местный хлеб (енджиру), кур, баранов и пр. Данный мне проводник должен был оказывать мне содействие в покупке продовольствия и фуража. Ввиду этого обстоятельства я взял лишь небольшое количество консервов, 300 солдатских галет, 2 фунта чаю (< К сожалению, больше нам не отпустили из запасов миссии [...]>), 1 пуд сахару, 10 бутылок коньяку и водки, 2 бутылки уксусной эссенции, 40 амоли (бруски) соли, 2 коробки горчицы, 1 [49] жестянку русских сухих фруктов. Основная пища предполагалась местная, какую где найдем покупкой за наличные деньги. Словом, этот вопрос казался легко разрешимым и мало меня беспокоил.

Сложнее оказался наем людей. Охотников являлось много, но сам император по поводу найма людей оказал, что абиссинцы любят взять деньги, а затем сбежать, особенно от европейца, когда им вздумается, еще прихватив что-либо из вещей (Это и подтвердилось впоследствии живыми примерами в нашем караване и в самые трудные минуты.).

Нанимать приходилось людей, лишь имеющих рекомендацию или поручителей, хотя они в некоторых других отношениях казались неподходящими (слабы, не знают вьючки мулов).

Наем производился на следующих условиях: 5 талеров (около 5 р.) в месяц жалованья, одежда (штаны, рубаха, шама ⁹ и бурнус) на 1/2 года и подарок по возвращении в Адис-Абебу, глядя по усердию и работе ашкера (слуги); продовольствие в пути на мой счет; оружие и патроны — мои.

Переводчик, присланный мне г. Ильгом, кроме общих с другими слугами условий, но жалованья 30 талеров в месяц, должен был получать от меня верхового мула, палатку для жилья и право перевозки своих вещей и продовольствия.

Согласно высочайше утвержденного доклада за военного министра, мне при отделе от миссии надлежало давать небольшую часть конвоя, которую в данном случае г. Власов определил в 2 человека. Из состава конвоя, которому предварительно были объяснены все трудности предстоящего пути, мною были вызваны охотники: изъявило желание из 18 человек (Два казака были в отделе с врачом Щусьевым в Ерере.) только 4, а из них я выбрал л[ейб}-гв[ардии] Донской казачьей батареи урядника Василия Щедрова, уже бывшего со мною в поездке в султанство Рахгейту (конец ноября по 3 декабря [18]98 г.), и л[ейб]-гв[ардии] Атаманского полка казака Василия Архипова.

Ввиду горной местности и возможности быть захваченными зимой (холодный дождливый период с июня по октябрь) нам пришлось брать и летнее и теплое платье, а ввиду необходимости представляться властям — брать и мундиры.

Для жилья были построены из местного холста круглые палатки для меня и 2 малые для казаков и переводчика. Для своих нужд и для подарков, а также как деньги были взяты 7 штук абуджиди (Хлопчатобумажная ткань разного достоинства; цена штуки от 3 до 5 талеров в Джибути, но возрастает уже вдвое в Адис-Абебе и прогрессивно растет с движением в глубь страны.) (местная индийского изделия штука — 30, метров); кроме того, специально для подарков взяты были: китея, шляпы, часы, духи, спички, мыла (и для нас 10 [50] ф[унтов]) и пр. да из Петербурга привезенные более ценные подарки.

Когда весь груз был приведен в ясность, то оказалось, что для подъема его и под верх требуется 12 мулов, которые были куплены в Адис-Абебе по цене от 55 до 80 талеров (Высокая цена мулов зависела от случайных в этом году причин: множество этих животных было взято корпусом раса Маконена, причем у жителей часто отнимали их насильно.).

Число мулов определило число слуг, ибо к каждому мулу обязательно надо слугу; одного слугу просил переводчик, а всего оказалось настоятельно необходимым 14 ашкеров.

Путь предстоял через страну лесистую, изобилующую дикими животными, от которых необходима бдительная охрана мулов и лошадей на ночлегах. Поэтому ашкерам были выданы 4 берданки и 6 трехлинеек (одна моя лично, только неслась); казаки были вооружены трехлинейками, револьверами, и шашками; у меня был еще револьвер, шашка и охотничье ружье (тоже нес ашкер); всего 13 ружей.

Каждому был дан пояс с 35-37 патронами, и, кроме того, 600 патронов в ящике шли на вьюке.

Но когда 3 марта [18]98 г., в день выступления, приступили к вьючке, ашкеры заявили требование везти их личные вещи — узелки, которых набралось столько, что понадобилось бы еще 2 мула.

Прогнав и заменив немедленно некоторых из более нахальных в своих требованиях, я предложил остальным ашкерам нести свои вещи, обещая уже по дороге прикупить мулов, но отнюдь не задерживаться ради этого в Адис-Абебе.

Все мелкие вещи, платье, подарки, консервы, мыло, спички и пр. были уложены во вьючные парусиновые непромокаемые сумы (род бухарских яхтанов); постельные принадлежности и бурки, палатки, ящики (с патронами, медикаментами и бутылками) вьючились как было удобнее. Вместо плоских вьючных туземных седел мы приобрели (по цене от 6 до 10 талеров) местные верховые седла, широкие ленчики которых напоминали вьючные седла нашей горной артиллерии и казались сначала более удобными для движения по горной местности.

Кроме походной аптечки, крайне внимательно и заботливо составленной врачами миссии (докторами Лебединским, Бровцыным и фармацевтом Лукьяновым), за все остальное уплачены маличные деньги. Так как г. Ильг заявил, что в Буре большой базар и все необходимое возможно приобрести и там; кроме того, он заявил, что по прибытии в отряд дадьязмач Тасама окажет мне необходимое содействие, то я взял на расходы с собою только 750 (Перевозка 3000 талеров (два ящика) требует мула и даже верблюда; для мула в горах эта тяжесть весьма значительна, а главное, неудобна, ибо давит на небольшом пространстве и сильно портит кожу.) с небольшим талеров, чтобы не обременять [51] себя излишней тяжестью, тем более что все уверяли меня, якобы по пути, и особенно за пределами Абиссинии, талеры уже не ходят, а деньгами считают соль (амоли), и холст (абуджи-ди). По навьючке мы убедились, что мулы крайне тяжело нагружены и двигаться скоро нельзя.

<Недостаток инструкции. Отсутствие общей ориентировки

Г. Власов тоже торопил меня с отъездом. К сожалению, г. Власов не признал возможным и нужным ориентировать меня хотя сколько-нибудь как в отношениях Франции и Абиссинии, так равно и в целях, какие предполагает преследовать наше правительство в этой стране. Я получил лишь предписание ограничиться строго военной рамкой моей работы, соблюдая величайшую осторожность, и отнюдь не сметь помогать советами в каком бы то ни было случае ни Тасаме, ни французам; затем не сметь касаться даже политики в разговорах с кем бы то ни было.

Словом, за все то, что бы ни случилось, хотя бы совершенно независимо от меня или вопреки моим усилиям, а также во всех совершенно непредвиденных случайностях я предоставлялся собственной судьбе, причем г. Власов категорически заявил, что слагает с себя всякую ответственность за меня перед правительством.>

Кроме открытого листа (по-абиссински писанного), в котором было сказано, что я тылык гета (большой господин), и предписывалось оказывать мне должное внимание и содействие, мой проводник, присланный г. Ильгом, вез письма совершенно одинакового содержания: одно — фитаурари ¹⁰ Бальча, заместителю Тасамы, а другое — самому дадьязмачу Тасаме (Говорят, впрочем, что Менелик много раньше моего отъезда послал письмо дадьязмачу Тасаме, чтобы он не выступал, ожидая прибытия русского офицера. Письма этого дадьязмач не получил или получил очень поздно, как увидим дальше.).

Немного позже (в Горе) я узнал содержание письма: в нем значилось все, что и в открытом листе, но прибавлялось, чтобы мне оказывалось такое же внимание, как и самому императору Менелику <(абиссинская любезная фраза, и только!)>.

К сожалению, вследствие ли поспешности или других причин в письме не было сказано [ни то], что я член Р[усской] И[мператорской] миссии, присланный с дружественными целями, ни причины моей посылки в отряд; глухо говорилось только, чтобы мне «показать страну, а в потребных случаях давать конвой». Такая неопределенность выражений в этой стране, где с крайним недоверием и подозрительностью относятся ко всякому белому, создала нам впоследствии много тяжелых затруднений. [52]

Французам, находившимся в отряде, о моей поездке, конечно, никто ничего не сообщал (< Если же что-либо и написал г. Лягард, то, во всяком случае, во вред мне.>), <и по примеру встречи Р[усской] И[мператорской] миссии на борту парохода «Peiho» и в порту Джубути ни на какой особо дружественный прием я рассчитывать не мог, особенно после горячего протеста против посылки русского офицера со стороны г. Лягарда. Вот обстановка перед отправлением в путь.>

Путь до Горе, резиденции дадьязмача Тасамы

После дружеских проводов в миссии и помолившись богу, мы двинулись 3 марта [18]98 г., в 1 ч. 45 м. дня из пределов лагеря миссии, решив сделать в этот день лишь небольшой переход до с. Акаки (местный обычай, как и в Персии).

Отряд наш состоял из 3 белых и 15 черных (Кроме того, проводник Ато-Тасама и его слуга.) (1 переводчик, 14 слуг) и 12 мулов (4 верховых и 8 под вьюком). У меня было французское седло специально для мулов; казаки — на своих, с укороченными подпругами, переводчик — на местном седле. Когда мы проходили в виду геби (дворца), император выслал еще раз пожелание счастливого пути.

Погода стояла жаркая. Местность открытая: леса вырублены или беспощадно сожжены при выжигании травы; часто пересекали овраги с крутым, и подъемами и спусками. С 4 ч. разразилась гроза, и сильный дождь промочил людей до нитки; по счастью, мы захватили три брезента, которыми были покрыты вьюки с палатками, постелью и ящики с солью и другими припасами.

Брезент из русской непромокаемой парусины — один из самых необходимых и драгоценных предметов снаряжения: им покрываются легко промокающие вещи в пути и на месте; это превосходная подстилка; это самое надежное средство переправы через реки, ибо даже малый брезент имеет огромную подъемную силу: в него увязывается много вещей и два-три человека, придерживаясь за него руками, легко переплывают любую из местных рек, как в том мы убедились на собственном опыте.

Дождь размыл склоны оврагов, мы двигались с трудом и прибыли на ночлег у с. Акаки в 4 ч, 50 м. пополудни, т.е. были в пути 3 ч. 5 м. (обыкновенно l 1/2 — 2 ч.). Пришлось убедиться, что в это время года (малый период дождей) с тяжело нагруженными мулами мы далеко не уйдем; люди, конечно, нести своих узлов не пожелали и положили их на мулов. На ночлег палаток оказалось недостаточно: в мою палатку поместились еще казаки, проводник и переводчик, а также часть вещей; две другие были отданы прислуге, которая разместилась там с [53] большим трудом. Поэтому переводчик просил позволения послать слугу за своей палаткой и некоторыми вещами, обещая Привести хорошего вьючного мула, которого уступит мне; попытки купить мулов в ближайших селениях не привели ни к чему.: Мой проводник Ато-Тасама между тем облетал селения и.собрал именем Менелика дурго, т.е. хлеб, живность и ячмень для мулов; все это жители-галасы покорно снесли ко мне, извиняясь, что не могут дать ничего лучшего.

Они были крайне удивлены, когда я, поговорив с проводником и переводчиком, за все заплатил талерами. В этой стране официально посланное лицо или же с проводником от императора, как мы в данном случае, требуют дурго, и, конечно, даром. Мой проводник протестовал против платежа, но я настоял на своем.

Такой системы я держался до конца пути, т.е. до прибытия в отряд, принимая бесплатно дурго, лишь присылаемое из дома начальника, но всегда давал ему какой-либо подарок. Обращение абиссинцев, особенно солдат, с жителями-галасами донельзя грубо и часто переходит в самое наглое самоуправство и насилие. Мы старались, напротив, сдерживать порывы нашего проводника, обращаться с жителями приветливо, а когда нельзя было явно, то за глазами абиссинцев через переводчика (родом галас) уплачивать жителям за принесенное дурго по приказанию проводника или местной власти.

Поэтому проезд «московов» отнюдь, не был бременем для попутного населения.

Вообще, до прибытия в отряд дадьязмача Тасамы мы не терпели недостатка в продовольствии.

В рамки настоящего отчета не входят географические и этнографические описания (Все, относящееся специально к географии, этнографии и вообще естествознанию, выделено особо для помещения в трудах Р[усского] И[мператорского] географического общества ¹¹.), тем более что путь за Буре пройден и описан л[ейб]-гв[ардии] Гусарского его величества полка поручиком Булатовичем.

Привожу здесь вкратце лишь маршрут нашего движения до Горе, резиденции дадьязмача Тасамы, выражая расстояния в часах ходьбы ашкера (или вьючного мула).

Маршрут пути от Адис-Абебы до Горе

1. Адис-Абеба — с. Акаки. 3 ч. 5 м. Полпути сильный дождь.

2. С. Акаки — с. Голота. 6 ч. Сыро, грязь первую половину пути.

3. С. Голота — место Кала. 5 ч. 55 м. 2-я половина дождь. [54]

4. Место Кала — место Мети. 3 ч. Сыро, грязно, ночью дождь.

5. Место Мети — место Тулюдумту. 5 ч. Хорошая погода.

6. Место Тулюдумту — с. Галяльчи. 1 ч. 45 м. То же. Очень жарко.

7. С. Галяльчи — с. Токе-Калича-дадж. 9 ч. 2-я половина пути — дождь, и ночью.

8. С. Токе-Калича-дадж — место Чалеа. 6 ч. Хорошая погода.

9. Место Чалеа — место Боше. 7 ч. 30 м. Хорошая погода.

10. Место Боше — село и базар Било. 3 ч. 20 м. Хорошая погода.

11. С. Било — с. Уама-Бедеру. 7 ч. 40 м. Жаркая погода; пожары в степи.

12. С. Уама-Бедеру — с. Арджоу. 8 ч. Пасмурная погода.

13. Дневка. 8 ч. Сыро, иногда дождь.

14. С. Арджоу — с. Бачо. 7 ч. Под конец пути — сильная гроза.

15. С. Бачо — усадьба каньязмача ¹² Абовога. 3 ч. Пасмурно.

16. Усадьба Абовога — место Дабассо. 8 ч. Очень душно, тяжело.

17. Место Дабассо — усадьба баламбараса ¹³ Мансура. 6 ч. С ночи и первую половину пути — дождь.

18. Усадьба Мансура — с. Айю. 6 ч. Сыро и душно; ночью дождь.

С. Айю — с. Уруму. 3 ч. Сырая погода, ветрено.

С. Уруму — место у реки Кабир. 6 ч. Хорошая [погода], под конец — дождь.

Место у р. Кабир — Горе (резиденция). 3 ч. Всю ночь и утро — дождь.

Абрис страны

Страна, по которой мы прошли от Адис-Абебы до Горе, главной резиденции дадьязмача Тасамы, представляет высоко поднятое и сильно всхолмленное плато (в среднем до 2000 метров над уровнем океана), прорванное глубокими долинами рек, принадлежащих бассейнам рек Аваша, Голубого Нила, Омо (океан) (Правильнее — внутреннему бассейну, ибо, по рассказам туземцев, р. Омо, начинаясь в стране Каффа, течет сначала на S, потом на SW и W, но, не доходя далеко до Белого Нила, образует большое озеро и дальше него не идет. Этой-то реки и достиг отряд раса Вальде Георгиса вместо Белого. Нила ¹⁴.) и Белого Нила; среднее превышение долин и бродов или мостов на реках над уровнем океана до 1200 метров.

Овраги многочисленных притоков бороздят плато по всем направлениям. По плато тянется с SW на NE (или на N) [55] несколько горных кряжей, составляющих водоразделы между притоками названных рек; три из этих кряжей пересекает дорога.

Наибольший подъем нашей дороги достигал 2800 метров. Но на протяжении перехода иногда приходилось опускаться, а затем подыматься по относительной разнице высот в 1500 метров. Спуски и подъемы через глубокие долины и овраги очень крутые, особенно через многочисленные овраги. Грунт на плато и в глубоких долинах преимущественно черноземный, на склонах и на высоких кряжах — каменистый. Дорога часто вьется карнизом, а в дождливое время вообще крайне трудна, особенно в топких долинах. На наше счастье, реки еще незначительно раздулись, и мы переходили их вброд, почти всякий раз развьючивая и перенося на головах вещи. Вся пройденная страна, за исключением местностей, ближайших к Адис-Абебе, вполне лесная, причем лес на плато и горах резко отличается от тропических мощных лесных зарослей глубоких речных долин.

Страна безусловно должна быть признана редко населенной, ибо, за исключением области Лека, поселения или, вернее, хутора разбросаны в лесах, невелики, а значительная часть их пустует. Это — следствие войн и повальных болезней, а также грабительской системы управления галасскими областями.

Страшный мор уничтожил почти повсеместно рогатый скот, и жители обрабатывают поля руками или пашут на людях (Все жилые и др[угие] постройки исключительно из жердей, с обмазкой из глины, крыты соломой машалы или др[угих] хлебов; нет ничего капитального из дерева или камня; только живые изгороди из кактусов и др[угих] декоративных растений резко отделяют жилые и культурные участки.). Жители (галасы) запуганы и забиты, с трудом скрывают свою ненависть к абиссинцам, причем жалобы на их притеснения прорываются часто, особенно со стороны богатых и именитых галасов, бывших до завоевания царями или правителями областей, а теперь с отнятыми наполовину личными землями — прозябающих не у дел; некоторым даны звания (геразмач ¹⁵, каньязмач, фитаурари), а более надежным, покорившимся добровольно, сохранены права на управление частью прежних областей, под строгим присмотром абиссинцев-начальников.

Уже на втором переходе от Адис-Абебы от людей встречного каравана (с кофе) мы узнали, что дадьязмач Тасама сосредоточил свой корпус не у Буре, а у Горе, своей резиденции, и что дня три-четыре тому назад он должен был выступить, направляясь в Мотчу (независимое царство).

Слух этот впоследствии вполне подтвердился. Надо было торопиться, хотя надежды догнать дадьязмача у нас было крайне мало. Для ускорения движения и облегчения вьюков мы прикупили еще двух мулов (по 55 талеров) и двух лошадей {25 и 50 талеров) для казаков.

Пришлось нанять слугу, так как один оказал тяжкое неповиновение и был прогнан. Мы делали переходы в зависимости [56] от местных условий, а главное, от сил наших мулов. Постоянный дождь, тяжелая лесная дорога и неумелость большей половины людей вьючить повели к тому, что я на первой половине пути имел 4 сильно побитых мула, на второй половине — 9 побитых мулов, а по прибытии в Горе, кроме моего верхового мула и двух казачьих лошадей, все мулы были побиты.

Чем ближе к Горе, тем сведения о дадьязмаче Тасаме становились сбивчивее и неопределеннее. Чем дальше от Адие-Абебы, тем обаяние власти императора Менелика становилось меньше.

Еще в пределах собственной области императора, невзирая на постоянный проезд чиновных людей и тяжкие поборы, проводник Ато-Тасама легко добывал необходимое продовольствие нам и мулам.

Но уже в области Чалеа правитель, дадьязмач Гассаса (родственник императрицы Таиту), отнесся крайне равнодушно и небрежно к нашему проезду, и даже обидел проводника Ато-Тасаму; мы с трудом получили дурго уже ночью, и я заплатил за него бедным, согнанным палками галасам. Далее, в области Лека, заместитель правителя, дадьязмача Демесье (бывшего в походе с расом Маконеном), фитаурари Вальде Маскаль, оказал нам большее внимание, и то лично он (женат на сестре нашего проводника Ато-Тасамы); до его же приезда (был на охоте) к нам относились вполне равнодушно, надоедая нахальным разглядыванием нас и наших вещей (Крайне любезный прием, оказанный [за] год перед моим проездом поручику Булатовичу, объясняется необычайной заботливостью императора Менелика, заблаговременно приказавшего всем попутным начальникам быть любезными.).

Здесь, в с. Арджоу, по настоянию Вальде Маскаля мы сделали дневку, дав передохнуть измученным мулам (побитых 9). Полтора перехода нас провожал далее сам Вальде Маскаль со свитой, но, получив от своего начальника, дадьязмача Демесье, письмо, что рас Маконен покончил войну в Бени-Шонгуле и войска возвращаются домой, поспешил назад в с. Арджоу. Одновременно с этим письмом я получил письмо от л[ейб]-гв[ардии] Кавалергардского ее величества полка поручика Черткова, в. котором он извещал, что по приказанию г. Власова он, Чертков, выехал вслед за мною (10-12 слуг и столько же мулов) с одним казаком с целью отвезти в корпус раса Маконена высочайшие подарки этому абиссинскому полководцу. Рас Маконен, однако, быстро возвращался, желая попасть на св. Пасху в Адис-Абебу, поэтому поручику Черткову, вероятно, не пришлось дойти до границы Бени-Шонгула.

Дорога, по которой мы двигались, — торный караванный путь; мы часто встречали караваны с кофе и другими местными продуктами и обгоняли караваны с холстом (абуджиди), посудой, разным мелким и ходким товаром в стране. Все чаще [57] попадались группы солдат из возвращающегося корпуса раса Маконена, с головами умасленными и в цветных повязках — доказательство, что такой солдат убил одного или несколько врагов.

От этого же корпуса далеко вперед высылались также конные (на мулах) отряды для заготовления продовольствия, и, как жаловался мне нагадирас (начальник города и базара) в с. Било, сборы с галасов сопровождались насилием и убийствами.

Уже на 13-м переходе, после переправы через р. Дидессу, мы вступили в область дадьязмача Тасамы. Прием нам всюду уже был сдержан, ибо местные власти не имели на мой счет приказания от дадьязмача; на открытый же лист императора Менелика смотрели совершенно равнодушно. Мало того, уже недалеко от Горе (на 19-м переходе, в с. Уруму) местный шеф не оказал нам никакого внимания и содействия и на заявление проводника, что император Менелик приказал то-то и то-то, громко кричал перед толпой жителей: «Мы не знаем и не хотим знать джанхоя (Джанхой — император.) Менелика, мы знаем только своего господина, дадьязмача Тасаму». Пришлось далеко от селения разбить лагерь, и я затем настойчиво отказался от дурго, которое прислал этот шеф; продавать же нам что-либо он строго запретил жителям; мы и наши мулы провели ночь впроголодь. Видя все это и опасаясь ответственности перед императором, наш проводник Ато-Тасама с последнего перехода (от р. Кабир) ускакал вперед в Горе, чтобы хотя под конец смягчить сухость приема.

На 21-й день движения (одна дневка), т.е. 23 марта [18]98 г., мы вступили в с. Горе, торжественно встреченные фитаурари Бальча, заместителем дадьязмача Тасамы, с его свитой и клиром священников при прохождении мимо церкви. Мы выслушали с благоговением молитву, приложились к кресту, а затем вступили в отведенный нам двор. Этим, строго говоря, и ограничился фитаурари Бальча, ибо во всем остальном отношение к нам было более чем сухо.

Пребывание в Горе

Отведенное нам помещение оказалось до того изобилующим блохами и другими насекомыми, что мы на следующий день предпочли на окраине города разбить свой лагерь. С первого же дня приезда из дома дадьязмача нам присылалось дурго и ячмень для мулов.

Вечером 23-го же зашел ко мне фитаурари Бальча и после обмена любезностями прямо спросил, зачем я приехал. Я отвечал, что, вероятно, ему это известно из письма к нему императора Менелика. [58]

Он замялся, но затем стал говорить о трудностях и даже полной невозможности дальнейшего движения, тем более что насчет меня он не имел никаких распоряжений от дадьязмача Тасамы, которого он боится. Я отвечал, что бояться ему нечего, ибо он теперь, как заместитель, самостоятелен в своих действиях, что доказывает письмо к нему джанхоя Менелика. Согласно приказания императора он должен дать мне конвой, чтобы я мог безотлагательно достигнуть отряда Тасамы. «Но мы сами не знаем, где теперь дадьязмач! Вам надо пройти Мотчу, которая хотя и покорилась, но мы в ней не уверены; затем идти по землям шанкаля (шилуков) (Все вообще негры известны у абиссинцев под именем «шанкаля» без всякого разделения на племена.). У меня нет людей, чтобы дать вам конвой. У меня не хватает солдат, чтобы собирать подати. Дорога через Мотчу теперь непроходима от дождей. Что вы хотите делать?» На это я сухо ответил, что так, должно быть, нужно императору. Что же касается трудностей пути, мы надеемся на бога. Но назад я не вернусь до тех пор, пока не встречу совершенно неодолимых преград; пока же таковых не вижу.

Если он не может дать мне конвоя, я пойду без него, но ответственность за мою безопасность падет всецело на него, о чем я и сообщу в Адис-Абебу. Если он вздумает задерживать меня здесь, то я пошлю об этом извещение императору и буду ожидать ответа, ибо я не по своей воле сюда поехал, а по просьбе джанхоя Менелика.

Этот ответ произвел впечатление, и фитаурари, простившись, немедленно удалился.

На следующий день, 24 марта, я сделал ему (в мундире) визит, как правителю страны, причем он принял меня в доме дадьязмача с должным почтением и предложил угощение по обычаю страны. Тон его речи был скромнее, и он заявил, что, обсудив дело, не считает возможным меня задерживать, но я сам скоро увижу полную невозможность дальнейшего движения. Конвоя он мне дать не может, но напишет негусу Мотчи просьбу — оказать мне необходимое содействие — и даст проводников, а между ними и посланца от этого негуса, случайно задержавшегося еще в Горе. Я просил позвать этого посланца и при мне передать ему необходимые приказания. Посланец со своими слугами явился, и с трудом, через двух переводчиков, ему было передано, что я еду через Мотчу в отряд Тасамы, что я друг и мне надо оказать содействие. Посланец сильно страдал воспалением глаз. Я приказал переводчику пригласить его в наш лагерь, полечил (и, к счастью, удачно) ему глаза и тем приобрел его симпатию, что оказалось впоследствии крайне полезным для нас в Мотче.

Таким образом, фитаурари Бальча задумал свалить меня на [59] плечи совершенному дикарю — негусу воинственной горной лесной страны Мотча, покорившейся фактически не дольше как две недели тому назад, а перед тем постоянно и упорно отстаивавшей свою независимость от абиссинцев (За период в 14 лет абиссинцы вели шесть войн против царства Мотчи, оканчивавшихся их отступлением в свои пределы после больших потерь в людях и животных. Мотча вооружены только холодным оружием, но владением в совершенстве.). Считая это дело; поконченным, фитаурари Бальча больше ко мне не показывался и никакой заботы или внимания к нам лично не проявлял. На переданную ему просьбу оказать содействие в покупке мулов заявил, что все мулы взяты на войну и он не может мне помочь. Прислал, однако, на продажу двух мулов с еще не зажившими ранами, но люди (владельцы) запросили от 120 до 140 талеров за каждого. <Из 750 талеров, взятых с собою, в пути разошлось (считая покупку 2 мулов и 2 лошадей, а также некоторых вьючных принадлежностей) до 400 талеров. Что я мог сделать с 350 талеров, имея почти всех побитых мулов и неизвестный, но, по рассказам, крайне трудный путь впереди?>

На каждом шагу нас осаждали просьбами подарков и денег, чуть не открыто, в глаза, восхваляя щедрость французов, которые-де действительно «тылык гета»: у них много слуг, много мулов и они много, много роздали оружия, патронов и подарков. Что возможно было дать и кому особенно следовало, я, конечно, давал.

<Но скоро убедился, что удивить своими подарками никого не мог, ибо, начиная от старших начальников до простых слуг дадьязмача, здесь все задарено и куплено французами (<Лучшим подарком для абиссинца всегда будет оружие. Французы взяли для старших начальников как подарки мелкокалиберные кавалерийские карабины, револьверы, часы, шелковые материи, серебряные свистки и пр., а для массы — множество ничего не стоящих им ружей Гра с патронами, которые, однако, абиссинцы по привычке предпочитают всем другим системам. >), и я почти постоянно слышал имя г. Лягарда, но ни разу не слышал имени Менелика. Словом, в этой далекой провинции императора он был гораздо менее популярен, чем представитель Франции г. Лягард, от имени которого и раздавались подарки.>

Я подарил фитаурари Бальче отличные серебряные часы с портретом государя, но он нахально прислал просить еще шляпу, и когда я послал ему таковую, то он еще раз прислал сказать, нельзя ли другую, а то эта маловата для него (Жене дадьязмача Тасамы, его сестре, жене фитаурари Бальчи я послал, кроме того, духи, мыла, щетки, бриллиантин и прочее. Они тоже присылали по нескольку раз просить еще разных вещей. Приходилось удовлетворять эти просьбы, насколько было средств.). Я резко ответил, что я не купец, даю, что взял с собою, и прошу его довольствоваться тем, что он получил.

От просьб не было отбою; удовлетворял их сколько мог. Все-таки оказались недовольные. Вечером 24 марта казаки доложили мне, что ашкеры не слушаются и отказываются [60] работать. Я спросил о причине — объяснить не могли. На следующий день никого почти из моих слуг не оказалось дома, куда-то ушли. Около нашего лагеря с первого дня приезда толпился народ, и между ними было много ашкеров из экспедиции капитана Боншана, желтых, испитых и истощенных болезнями; с ними особенно долгие и оживленные разговоры вели мои люди. Перед вечером 25 марта мои люди собрались около моей ставки, видимо желая говорить со мною. Позвал переводчика. Более смелые в спутанной речи заявили, что впереди их ожидают страшные болезни и переход через воинственную и «коварную» Мотчу, что жизнь им дорога, что они рады мне служить, но что при таких условиях идти дальше не могут. По физиономиям я видел, что все того же мнения.

Ни убеждения, ни угрозы не помогли, и 8 самых здоровых и знающих дело слуг меня покинули (Было всего 14; одного больного мы оставили в Арджоу, осталось 13. В Горе нанялось после долгих переговоров двое подростков-галасов, а всего-навсего осталось 7, из них трое очень слабых, не знающих вьючки. Ушедшим людям я уплатил жалованье за месяц и оставил в подарок платье.). На мою просьбу помочь нанять слуг фитаурари Бальча отвечал, что помочь не в силах, ибо это личное дело каждого ашкера, а заставить идти со мною он никого не может.

Положение мое становилось крайне незавидным, но вернуться назад в Адис-Абебу — значило быть поднятым на смех европейцами, с крайней недоброжелательностью, и холодным любопытством следившими за пребыванием и действиями там Р[усской] и[мператорской] миссии.

<Твердо надеясь на помощь божию,> я решился двинуться безотлагательно в отряд Тасамы. Отделив четырех из наиболее побитых мулов и променяв одного из них, с большою приплатою, на здорового, мы заменили верховые седла вьючными — торговыми (от 3 до 5 талеров), как более мягкими и удобными, бросили почти все консервы, половину запасов одежды и разные другие вещи, как свои, так и людей, и приготовились выступить на 11 мулах и 2 лошадях (всего: под верхом 2 лошади, 2 мула, под вьюками 8 мулов и 1 побитый в заводу), всего лишь при 7 черных слугах, оставшихся мне верными. Казаки, горячо проникнувшись желанием не посрамить чести русского имени, уверяли меня, что, бог даст, они управятся отлично и при содействии 7 слуг, что они сами привыкли уже к вьючке и готовы работать, хотя и без черных слуг. Это сильно меня ободрило. Сдав оставшиеся вещи одному из местных начальников по указанию фитаурари Бальчи, мы все приготовили к 26 марта,[18]98 г., чтобы наутро выступить дальше. Никто из начальников к нам не заходил с обычным приветом (По обычаю страны, к прибывшему гостю являются с приветом утром и перед вечером или присылают слуг справиться о здоровье, о проведенном дне, ночи. Нарушение этого обычая считается большим невниманием к гостю.). [61]

Опечаленный таким отношением к нам, проводник Ато-Тасама не знал, что и говорить мне. В последний день, однако, он ⁵ проговорился. Оказалось, что, когда фитаурари Бальча убедился в величине моего каравана, состоявшего лишь из 12 мулов, и свиты из 15 слуг и 2 (казаков) белых, он не поверил, что: я «тылык гета». По мнению абиссинцев, такое важное лицо как я, должен был бы сопровождать отряд в 150-200 слуг с большим числом мулов. Белый тылык гета должен раздавать всем подарки, как это делали французы. «Вот у них было около 300 ашкеров, до 120 мулов и до 50 верблюдов. А подарков они роздали великое множество. Вот это действительно тылык гегга! И все их почитают, все их знают». Как ни убеждал проводник наш фитаурари Бальчу, что я не обязан давать подарки, ибо спешу в отряд по поручению джанхоя Манелика, ничего с этим шефом поделать не мог.

<Было также основание думать, что фитаурари Бальча получил письмо от г. Лягарда (состоящего в деятельной переписке со многими правителями областей) — препятствовать моему дальнейшему проезду в отряд.>

Этим обстоятельством легче всего объяснить холодность, а под конец грубость в отношениях к нам и небрежное отношение к письму императора, где предписывалось оказывать мне такое же внимание, как самому джанхою Менелику.

Все это оказалось громкой и пустой фразой. Так же точно пришлось разочароваться во множестве других воззрений и убедиться в ложности ходивших в Адис-Абебе мнений об этой стране (<Пришлось убедиться и в непомерном увлечении страной и народом поручика Булатовича, поспешности и опасной неверности его выводов.>). Благодаря советам «опытных» людей мы взяли только 750 талеров. Оказалось, что не только дорогой, но здесь, в Горе, и дальше, в дикой стране Мотче, если что-либо берут охотно, то именно деньги, имеющие здесь огромную ценность (Конечно, берут и вещи, собственно холст и оружие (ножи, сабли).) благодаря удобству, переноса их, возможности скрыть, а при желании сделать из серебряных монет браслеты или обручи на шею — излюбленные украшения.

Проводник Тасама через переводчика дал мне понять, что он человек бедный и ждет от меня награды, именно деньгами, а не вещью.

Я дал ему за все его труды 50 талеров.

Таким образом, для дальнейшего движения на все расходы оставалось только 300 талеров (Знал это лишь я да казаки. Мои слуги думали, что у меня много денег, и я их в этом не разуверял. Я их убедил, к счастью, лишь в том, что брать деньги теперь им невыгодно.).

Из Горе проводник Тасама должен был вернуться назад в Аднс-Абебу. Через него я передал письма и 2 листа съемки, которую я тщательно вел от самой Адис-Абебы. [62]

<В письме к г. Власову, изложив обстоятельства поездки, я просил из отданных ему на хранение моих денег прислать мне в Горе (для отправления вслед) 500 талеров.>

Строго обсуждая свое положение, я не надеялся вполне на то, чтобы нам удалось соединиться с отрядом дадьязмача Тасамы, но решил повернуть назад лишь тогда, когда невозможность дальнейшего движения станет совершенно очевидной. Словом, я [63] решился не обращать никакого внимания на запугивание и застращивание со стороны фитаурари Бальчи и его подчиненных, но испытать все средства, чтобы с помощью божьей проложить себе путь в отряд дадьязмача Тасамы.

Чтобы не возвращаться более к излагаемому ниже вопросу, скажу теперь же кратко об экспедиции капитана Боншана и о французах, с которыми вскоре предстояло встретиться.

Беглый очерк экспедиции капитанов Боншана и Клошедта ¹⁶

Экспедиция капитанов Боншана и Клошедта, превосходно снаряженная, имела целью проникнуть со стороны Абиссинии вдоль р. Баро в долину р. Собата и здесь, у старой арабской крепостцы Насра, соединиться с экспедицией капитана Маршана ¹⁷, выступившего с этой целью уже три года тому назад из французского Конго. Состав первой экспедиции: 7 белых и до 300 черных солдат и слуг, со 120 мулами и 45 верблюдами. Состав отряда капитана Маршана: 50 белых и до 500 черных солдат и слуг, с вьючным обозом, картечницами и складными переносными лодками для плавания по рекам Конго и Нилу с их притоками.

Капитан Боншан выступил из Адис-Абебы еще в начале июня 1897 г. и шел очень малыми переходами, ибо состоявший в отряде инженер Бартолен производил нивелировку и съемку линии предположенной к проложению здесь железной дороги (Это была секретная работа, и медленность движения французы объясняли разными другими причинами всем попутным правителям; они много охотились, делали фотографии и собирали насекомых, а вообще изучали страну. Переход 10-12 километров в день.). В Горе капитан Клошедт умер, тяжко проболев после удара, нанесенного ему в грудь мулом. Экспедиция продолжала путь дальше в составе 6 белых и 268 черных (да и из того числа на первом переходе от Буре бежало 60 человек).

Она продвинулась с нивелировкой до Буре, а отсюда (в начале ноября 1897 г.) пошла левым берегом р. Баро, пролагая себе путь сквозь не посещенные еще европейцами дебри. Пройдя всего 350 километров и достигнув почти самого слияния р. Баро с р. Джуббою, экспедиция вынуждена была вернуться назад. Главные причины: развившаяся сильная лихорадка, от которой стали умирать черные, а затем полный недостаток продовольствия у черных солдат и слуг (У белых запасы были еще на несколько месяцев.) и отсутствие средств для переправы через реки.

<Дело в том, что при найме людей французы выдали деньги и предоставили заботиться о продовольствии самим чернокожим. При отсутствии всякого расчета и неумеренности этих последних недостаток в продовольствии сказался очень скоро. [65]

Кроме того, экспедиция двигалась не более 2-3 часов в день, т.е. 10-12 километров (Расстояние в 350 километров прошла в 1,5 месяца, а до конца — в 3 месяца.). По пути встречались культурные районы, но жители из них бежали, захватив все припасы: частью потому, что у берега реки в это время господствует лихорадка (период дождей оканчивался всегда заболеванием), а главное — из боязни французов, которые (т. е. их солдаты) не стеснялись убивать и расстреливать жителей (при розыске продовольствия), как это делает обыкновенно движущийся по такой стране абиссинский отряд. Должно быть, действия «ученой» экспедиции не отличались мягкостью (<В жесткости и даже жестокости «колониальных» французов мы скоро убедились лично. О капитане же Боншане среди галасов сохранилось убеждение, что он ест детей. >), если не только долина р. Баро, но и часть долины р. Собата опустели, а когда бог привел нас посетить эти места, жители говорили: «Год до вас приходили сюда от Баро белые люди с черными слугами; много наших убили; мы все бежали и не засевали на этот год полей, потому что боимся — опять они прядут».>

Обращение капитана Боншана с? своими людшми ?тличалоЁь б?льшкй сЇровостью и ЂвераостЌю, йо пкнуд?ть аальЈе в?еред идЂи о? не мог$не цоль?о ч?рныЁ, н? и еелых св?их спутникож. Н? со?ранном военном Ёовеце вЁе белыеdзая?илиl что на?о вбрнуІься$наз?д (Как впос?едсІвии мы Їбед?лись, н?как?х с?рье?ныхdприуин к во?враэениЎ не`был? и до Н?сра`экспедиЂия дошла бы легко, перед ней был обьирняй культЇрны? ранон.`Думаю, что при аруж?ском отйошении ? жицеля?, чЂо бяло хделдть легко, они ндшли`бы лрод?волшств?е в изо?или?.); сам`Боньан,`сильно Ѕтрааавший п?ченью и`морфинист, забо?ел ?ихорадкой, и экспедицияdвер?улась п? то? же`сам?й дкрог? в оонц? январяd189| г. в Г?ре. Из Іяжелого`пол?жен?я эоспеаициЏ бы?а вЏзволена$по ?рик?занмю и?пер?торд Менели?а особыи отЄядом с ?род?волЌств?ем, кот?рый`дадьязм?ч Тдсамд выЅлал`из Буре навхтреуу экспе?иции. Умерл? до$120dчерных.`Пер?болбли пихофадк?й вЁе, ?огибли жсе ?ерб?юды и п?ловина ?уло?.

ЗаЂратЏ, п?несенныб фрднцу?ским пр?вит?льсЂвом`на ?ту щкспбдицмю, точно не?звехтныh но$с п?дку?ами`приближ?нных к ?мператору Менелику лиц и правителей попутных областей, а также с подарками разным лицам определяются от 250 до 300 тысяч франков.>

Чтобы исправить неудачу экспедиции, г. Лягард стал хлопотать о продолжении ее работы. Члены экспедиции были задержаны временно в Горе и должны были присоединиться к корпусу дадьязмача Тасамы, который предположено было отправить для завоевания страны по р. Собату вплоть до р. Белого Нила.

<Император лично не симпатизировал этому присоединению французов к своим войскам, а когда г. Лягард в феврале [65] месяце 1898 г. заявил императору Менелику (как о совершившемся факте) о вступлении в отряд Тасамы экспедиции капитана Боншана, то Менелик был этим неприятно удивлен и, помолчав, сказал: «Чтобы им там не было скучно, я пошлю туда еще и русского офицера». Так по крайней мере рассказывали об этом инциденте в Адис-Абебе. Г. Лягард был этим сконфужен и горячо протестовал против такой посылки, указывая на возможность возникновения недоразумений и пикировки между русским офицером и капитаном Боншаном. «Они не дети, — ответил император, — и сумеют держать себя с достоинством в моей армии». Об этом разговоре я слышал, как оказано выше, от министра г. Ильга.>

Однако капитан Боншан, вследствие усилившейся болезни, не мог решиться на предстоящий трудный путь; его белые сотрудники и подавно не хотели участвовать в новой экспедиции (Белые спутники ненавидели капитана Боншана, и, кроме добровольца, богатого вояжера г. Мишеля, никто Боншану искренне не помогал. Напротив, среди абиссинцев и галасов белые подчиненные распускали про своего начальника самые неблаговидные слухи; особенно этим отличался сержант территориальной армии г. Февр. (Это мне передавали сами абиссинские начальники.)). Ему удалось уговорить, однако, двух из младших сотрудников идти с отрядом Тасамы: вольнонаемного художника г. Поттера, швейцарца, <который специально нанимался к богатым путешественникам> для фотографирования, рисования и собирания насекомых; сержанта <территориальной армии из артиллерийской военной мастерской, состоявшего ранее писцом и телеграфистом в порту Обок> г. Февра. Этот последний, француз, состоял раньше вестовым или ординарцем при капитане Клошедте; <взят в отряд для представительства за огромный рост, атлетическое телосложение и зычный голос> Обоих этих членов экспедиции снабдили всем нужным, а дадьязмач Тасама обещал «их беречь, как свой глаз». Надо здесь же сказать, что сам дадьязмач полуграмотен даже по-абиссински; из его подчиненных тоже почти все безграмотны, и никто не понимает ни карт, ни планов, ни компаса. Получив приказание от императора Менелика двинуться к р. Собату и далее к р. Белому Нилу, дадьязмач Тасама, от природы умный и здравомыслящий, хотел иметь при отряде европейцев (Но не капитана Боншана, с которым он сильно не ладил.), которые бы ему помогали как в этих случаях, так и при встрече у Белого Нила с европейцами же, на что абиссинцы до некоторой степени и с тревогой рассчитывали. Вот почему Тасама рад был участию в его походе двух французов. Капитан Боншан и другие белые вернулись в Адис-Абебу (Мы разминулись с ними 16 марта на ночлеге у дома каньязмача Обовога: день до нас они прошли в Адис-Абебу по другой дороге.).

Однако впоследствии, в первые дни знакомства с этими двумя членами экспедиции Боншана, я узнал от них, что капитан [66] Боншан не дал им никакого представительства, так же точно никакого официального поручения или представительства они не получили впоследствии и от г. Лягарда.

Словом, они были частным образом при отряде дадьязмача, как бы по ело личной просьбе, в помощь ему, о чем дадьязмач Тасама перед выступлением из Горе писал и г. Лягарду и Менелику.

Сержант Февр соблазнился жалованьем, которое ему было обещано из оклада в 8000 франков в год, а художник Поттер усердно фотографировал и рисовал, рассчитывая на Всемирной выставке 1900 года представить панораму из невиданных африканских сюжетов и заработать много денег; так же точно продать дубликаты коллекции насекомых.

Щедро закупленные, однако, абиссинские начальники (Дадьязмач получил 5000 талеров деньгами, несколько малокалиберных винтовок, много ружей Гра и патронов, много разных вещей. Наименьший подарок, например, мелкому шефу — ружье Гра, 2-3 сотни патронов и серебряные часы (впрочем, очень плохие). В глазах чернокожих все это были драгоценнейшие дары, каких никто еще не дарил.) оказывали им внимание и содействие, это льстило их самолюбию. Февр, уже 14-15 лет служащий в колониях, а главным образом в порту Обок, немного понимал абиссинский язык. Это высокого роста, сильный человек и отличный охотник. Поттер, напротив, очень слабого сложения и страдающий часто желудком. Оба они переболели в предшествовавшей экспедиции лихорадкой, а вообще устали от пребывания в этой стране в течение 1 года. <Кажется, Февр был при расстреле в к[репости] Сагало несчастной экспедиции казака Ашинова ¹⁸ чуть ли не в роли солдата (в п[орту] Обок).>

Мы предполагали выступить 27 марта рано утром. Но отсутствие проводника и медленная вьючка затянули наше выступление до полудня. Не только фитаурари Бальча, но даже никто из мелких шефов не явился нас проводить и не прислал сказать «счастливый путь». Только жена дадьязмача Тасамы (галаска, крестница императрицы Таиту) прислала своих людей с приветом и добрыми пожеланиями, да окружила нас толпа кёсов (священников), прося денег на церковь. До границ предместьев Горе нас провожали только больные, которым мы перевязывали язвы или давали лекарства (Все время пути от Адис-Абебы на каждый ночлег приходили больные, особенно с огромными и глубокими язвами на ногах. Во имя божье не отказывалось в помощи, пока были средства). [67]

Усердно помолившись богу, мы в 12 ч. 30 м. окончательно покинули негостеприимное Горе и через округа Диду, Альга и Сале двинулись в царство Мотчу, негус которого должен был устроить наше дальнейшее движение. До Мотчи есть две дороги: одна короткая (5 дней в худое время года), другая вдвое длиннее. Как оказалось потом, фитаурари Бальча отдал приказание вести нас по самой длинной дороге, рассчитывая, что я больше потеряю времени, устану, измучатся в этой горной, лесистой и прорезанной множеством речек стране мои мулы и что поэтому из Мотчи я вернусь назад, чего ему и надо.

Привожу здесь вкратце маршрут нашего движения от Горе до соединения с корпусом Тасамы.

Маршрут

1. Горе — усадьба шефа Десета. 2 ч. 45 м. Сыро, ночью дождь.

2. Усадьба Десета — усадьба Диду-Гарбадема. 4 ч. 52 м. Сыро, всю ночь дождь.

3. Усадьба Диду-Гарбадема — с. Альга (Таси). 6 ч. 5 м. Пасмурная погода.

4. с. Альга (Таси) — усадьба Банджау. 4 ч. 10 м. Пасмурно.

5. Усадьба Банджау — усадьба каньязмача Асченаги. 3 ч. 35 м. Сыро, пасмурно.

6. Усадьба Асченаги — с. Сале-Гибер. 4 ч. 30 м. То же.

7. С. Сале-Гибер — место Чеби (Мотча). 7 ч. 45 м. Сыро, пасмурно.

8. Дневка. То же, дождь.

9. Место Чеби — усадьба негуса Мотча. 5 ч. Пасмурно, тихо.

10. Дневка.

11. Дневка.

12. Усадьба негуса Мотча — старый бивак дадьязмача. 2 ч. 33 м. Солнечно, тихо.

13. Старый бивак дадьязмача — 2-й старый бивак в лесу. 2 ч. 35 м. Сыро, дождь.

14. 2-й старый бивак в лесу — бивак агафари ¹⁹ Машиши. 5 ч. Сыро, ночью дождь.

15. Дневка. Дождь, грязь, холодно.

16. Бивак агафари Машиши — селение в стране Масанго. 4 ч. 43 м. Дождь, душно.

17. Селение в стране Масанго — бивак в долине р. Бако. 9 ч. 10 м. Сыро, душно.

18. Бивак в долине р. Бако — бивак у селения (?). 4 ч. Дождь. [68]

19. Бивак у селения (?) — бивак на холме в стране Суро. 8 ч. Солнечно, ночью дождь.

20. Бивак на холме в стране Суро — лагерь дадьязмача Тасамы. 3 ч. 20 м. Пасмурно.

Абрис страны

Таким образом, на 20-й день движения (4 дневки) от Горе мы соединились с корпусом дадьязмача Тасамы. Страна, по которой пролегал наш путь, представляет ряд горных кряжей, связанных между собою многочисленными отрогами и контрфорсами, кряжи и отроги террасами спускаются в глубокие долины рек Баро, Бако (или Лофе) и Джуббы с их многочисленными притоками (Все уже эти реки и их притоки принадлежат бассейну р. Белого Нила.), прорывающими по разным направлениям горные склоны. Дорога идет главным образом по гребням кряжей и их отрогов, опускаясь, однако, довольно часто в глубокие долины названных рек или, их притоков очень крутыми, ступенчатыми тропами. Особенной трудностью отличается участок дороги по стране Мотча и далее до схода в долину р. Джуббы.

Дорога эта проложена прошедшим по ней корпусом Тасамы сквозь густые, ранее (по причине вражды Мотчи) совершенно непроходимые леса.

По профили — от Горе волнистой линией надо спускаться до р. Баро, а затем взбираться еще более волнистой линией на плато Мотча (2330 метров).

Затем сильно волнистый (благодаря речкам) спуск в долину р. Джуббы (550 метров).

Вся страна изобилует лесами, непроходимые чащи которых особенно густо покрывают Мотчу.

Население чрезвычайно разбросано, группируется по дороге редко, все больше уместилось небольшими поселками и хуторами в лесах.

Редкость населения в абиссинских округах Диду, Альга и Сале объясняется жестокой войной при завоевании этой страны еще полководцем расом Гобана (14 лет назад); затем последовал (9 лет назад) страшный мор на людей и рогатый скот, а появившиеся во множестве дикие звери (львы, леопарды, гиены) врывались даже днем в дома и хватали людей. Но больше всего препятствует оправиться населению грабительская система управления несчастными галасами.

Встречающиеся жители-галасы ходили голыми, с небольшой перевязкой у бедер; поля обрабатывали руками (при содействии мотыги); все сильно забиты. Иное впечатление производит население Мотчи.

По цвету кожи, очень светлому, по интеллигентным чертам лиц, весьма часто встречающимся, народ этот резко отличается [69] как от галасов, так и от абиссинцев, зачастую по цвету кажущихся неграми перед мотча.

Необычайная воинственность и любовь к независимости, да еще в такой гористой и лесной стране, позволяли мотча долго отстаивать свою относительную чистоту типа и свободу. Только [за] три месяца до нашего прихода в Горе, путем долгих и искусных переговоров, дадьязмачу Тасаме удалось завязать дружеские сношения с негусом Мотчи, уговорить его прибыть в Горе, где он, лесной дикарь-горец, увидев во всем великолепии и могуществе абиссинского правителя, признал себя сыном его и покорился в лице дадьязмача Тасамы императору Менелику (Фактическое покорение надо считать только после прохождения корпуса Тасамы через Мотчу и оставления там резидента при негусе.).

Дадьязмач этими искусными переговорами получил возможность беспрепятственно пройти эту страну. В свою очередь, дадьязмач на этот раз отказался от своей обычной системы: корпус пошел через Мотчу, не трогая ни жителей, ни их скота, ни запасов.

Когда мы вступили в пределы Мотчи, то дадьязмач был впереди нас в 20 днях (переходы и дневки); двигался он небольшими переходами, ибо приходилось прорубать дорогу через девственные леса.

При негусе Мотчи он оставил своего резидента, чтобы через этого последнего шли все сношения с тылом, принимались больные, пересылалась почта и пр.; но негус должен был во всем безотлагательно оказывать содействие резиденту. От Горе нас сопровождали два проводника-абиссинца и три мотча. До пределов Мотчи мы не терпели недостатка в продовольствии, уплачивая за дурго деньгами и подарками.

Неприятны были нахальство и самоуправство некоторых шефов, собиравших с галасов огромное дурго и дававших нам лишь худшую часть, а затем еще требовавших за труды подарков и денег.

На третьем переходе от Горе к нам присоединились 4 галаса-копейщика, упрашивая позволить им идти вместе со мной на войну.

Эти люди были уже в отряде раса Маконена, но припоздали и ничем не поживились. Я принял их лишь на условиях быть прислугой при мулах, на что они согласились. Оказалось у меня, таким образом, 11 человек прислуги, а всего нас было уже с проводниками и их слугами до 20 человек.

На 6-м переходе от Горе нас догнало уже 36 человек галасов-копейщиков с проводником и разрешением от фитаурари Бальчи присоединиться ко мне для следования на войну. Это уже были совсем разбойники-мародеры отряда раса Маконена, пожелавшие попытать счастья еще и в корпусе Тасамы. Этих я [70] принял сурово. Объявил, что позволю следовать за собой, но под условием строжайшего повиновения мне и мною назначенному из них же начальнику. За ослушание или обиду, нанесенную местным жителям, виновный будет расстрелян.

Подумали, долго совещались, но согласились на эти условия. Одного из них я назначил шефом. На ночлегах они становились около моей ставки (вокруг, по абиссинскому обычаю) и несли сторожевую службу наравне с моими людьми. Помогали иногда вьючить, и я давал им пищу, когда дурго было большое. Таким образом, в пределы Мотчи мы вступили на 7-й день движения из Горе, имея вокруг себя около 50 человек, но de facto очень плохих работников и совершенно ненадежных защитников.

Прибытие в страну Мотча и пребывание в ней

Наши проводники-мотча, вступив в родные леса, быстро ушли вперед и встретили нас после полудня радостным известием, что негус Мотчи и абиссинский резидент по совершенно случайным причинам находятся недалеко и что резидент сам скоро меня приветствует. Благодаря бога, мы скоро действительно достигли места бивака Чеби, впереди которого встретил нас резидент Ато-Нами со своими людьми и некоторыми мотча. Здесь мы сделали дневку, чтобы дать отдохнуть сильно усталым животным. После прочтения писем фитаурари Бальчи и пр. Ато-Нами сообщил мне, что дадьязмач находится впереди нас на 20 дней, но двигается малыми переходами, не желая начать решительные действия ранее окончания великого поста (Абиссинцы чрезвычайно строго держат пост и ни за что не станут есть мяса, хотя бы умирали. В Горе, когда мы и наши слуги ели скоромное, все смотрели на нас с худо скрытым негодованием. За время поста число больных в отряде дадьязмача сильно возросло.). Мое желание во что бы то ни стало двигаться дальше до соединения с Тасамой повергло его в сильное смущение. Он признался, что негус Мотчи совершенный дикарь и что поручение фитаурари Бальчи невыполнимо, так как он даже в пустяках справляется с негусом после долгих разговоров и убеждений. Теперь негус напуган моим приходом (ожидая какого-либо вероломства, вроде внезапного ареста), и он не надеется даже устроить свидание мое с негусом.

Однако, слава богу, все обошлось благополучно. Обласканные нами в пути проводники-мотча рассказали своим соотчичам много о нас хорошего и значительно успокоили негуса. Розданные деньги за принесенные продукты еще более расположили мотча к нам; ласковое, приветливое обращение довершило свое дело. На 9-й день выхода из Горе, т.е. 4 апреля, в страстную субботу, мы стали биваком у самой усадьбы негуса Мотчи.

Негус прислал дурго и свой привет. Мы тихо и радостно [71] встретили молитвой и разговеньем (постились 7-ю неделю) светлое Христово воскресение, усердно благодаря бога за все наши удачи и призывая счастие и благоденствие обожаемому нашему великому императору и далекой России.

На следующий день я посетил негуса, который принял меня, несколько дичась, затем успокоился. Он отдал нам визит по наставлению Ато-Нами. Я встретил его с возможным почетом. Он заявил, что меня больше не боится и рад оказать возможное содействие, причем завтра же сделает нужные распоряжения (Т. е. даст носильщиков (которым я платил), проводников и конвой (около 50 человек).). Подарки негусу и его матери, уплата денег за дурго окончательно сдружили нас, а помощь больным (между прочим, заместителю негуса Катама расу) расположила к нам сердца этих лесных горцев.

Мы двинулись дальше 7 апреля, рассчитывая на конвой и проводников от негуса до дадьязмача.

Соединение с тыловым отрядом корпуса Тасамы

На 14-й день движения из Горе, т.е. 9 апреля, мы соединились с тыловым отрядом корпуса Тасамы; отряд этот (в 300 винтовок) сопровождал отправляемый в Горе награбленный скот (до 5000 голов рогатого скота и много мелкого) и пленных, исключительно женщин и детей (150-160).

Извещенный заранее, начальник отряда, агафари Машиша, встретил меня за пределами своего бивака с почетом. Ато-Нами признался после этой неожиданной встречи, что негус никакого конвоя, кроме двух проводников, не думал давать, ибо не признавал возможным подвергнуть риску жизнь своих людей. Фитаурари Бальча прислал письмо Ато-Нами: во что бы то ни стало уговорить меня вернуться назад и, уж конечно, не содействовать мне (Он не хотел все это говорить мне раньше, чтобы не огорчать меня. Теперь же он радовался как ребенок, ибо, с одной стороны, опасался фитаурари Бальчи, а с другой — дадьязмача Тасамы, если не посодействует моему соединению с корпусом.). Но случайное прибытие отряда агафари Машиши обратило фарс, который предположил сыграть фитаурари Бальча, в непреложно совершившийся факт, т.е. мы с помощью божьей соединились с дадьязмачем Тасамой.

В день прибытия к отряду агафари Машиши разыгралась сценка, подтверждающая еще раз, до какой степени зазнались абиссинцы и как пал престиж белых в их стране.

Солдаты агафари окружили моих людей, развьючивавших мулов, и стали ругать их и глумиться над ними за то, что они служат «белым свиньям» — европейцам. Люди, расстроенные и тяжко огорченные, пришли сказать, что не могут оставаться у [72] меня. Пришлось прибегнуть к резкому заявлению агафари Машише, что если он не уймет своих солдат, то по прибытии в отряд дадьязмача Тасамы я, как посланный джанхоем Менеликом и притом представитель дружественной и могущественной империи, потребую тяжкого наказания всем виновным. Агафари Машиша, перепуганный, сильно разнес солдат, и они стали держать себя скромнее.

Путь до соединения с корпусом дадьязмача Тасамы

После дневки, потребовавшейся для передачи в тыл скота и пленных, мы двинулись вперед большими переходами по отвратительнейшей и грязной дороге (Ато-Нами возвратился назад. С ним я отправил для дальнейшей отсылки на имя г. Ильга запечатанный из холста конверт, в котором были в отдельных конвертах: письмо г. Власову, генералу Сологубу, рапорт начальнику Азиатской части Генерального штаба от 9 апреля [18]98 г. за № 40, лист маршрутной съемки г. Мотча и мои частные письма. Дал ему 16 талеров, другим тоже.).

На 20-й день выступления из Горе, т.е. 15 апреля [18.]98 г., мы торжественно вступили в лагерь корпуса Тасамы и разместились в отведенном нам помещении, где были устроены шалаши.

Накануне вступления агафари Машиша послал дадьязмачу все привезенные на его имя письма.

Остается сказать еще, что население стран Масанго, Гимира и Суро, после Мотчи до лагеря Тасамы, уже чисто негритянское, причем жители Масанго типичные и лютые людоеды, пожирающие как убитых или пленных врагов, так и трупы своих умерших родственников. Все пройденные от Горе страны отличаются поразительным богатством природы и в буквальном смысле слова «текут медом и молоком».

Население, однако, очень редкое. Страны эти по своему возвышенному положению и климату вполне пригодны для колонизации их европейцами, что вполне уразумели французы. Во многих местах горные ручьи богаты золотоносным песком.

Во время движения с отрядом агафари Машиши принимались как в пути, так и на биваках чисто воженные меры предосторожности? ибо население вело против абиссинцев партизанскую войну, убивая больных, отсталых и нападая ночью на лагерь. На ночлегах весь бивак обносился засекой.

Устроившись в своем помещении-шалаше, я прилег отдохнуть, но усталость была так велика за все время, что меня с величайшим трудом разбудили: дадьязмач давно уже ожидал [73] моего визита. Отправились к нему с почетным конвоем, присланным специально для сопровождения (я был в военном мундире, казаки — в рубахах, при оружии). Дадьязмач встретил нас у входа в свою ставку. Мы пожали друг другу руки, обменялись первыми приветственными словами и вошли в шатер, где он сел на украшенное седалище с балдахином, вроде трона, а мне предложил стул справа от себя.

Сообщив ему, что я приехал в отряд по поручению императора Менелика «видеть страну, какую завоевал дадьязмач, и нанести ее на карту», я затем встал, предупредил его, что передам ему слова императора Менелика (он поднялся, присутствующие тоже), и передал привет ему и войскам от джанхоя Менелика. Но это произвело очень мало впечатления, и дадьязмач перешел сейчас же к частному разговору о пути, даже не спросив, здоров ли Менелик. Вся моя поездка и решимость во что бы то ни стало соединиться с корпусом долго занимали дадьязмача. Он удивлялся целой серии счастливых для меня совпадений разных обстоятельств и в конце концов сказал: «Несомненно, вам бог помог, а то в стране Гимира или Масанго вы непременно были бы убиты». «Мы, русские, — отвечал я, — не думаем о смерти, когда выполняем государственное дело. Ваш император просил меня прибыть в отряд, мое начальство приказало исполнить это поручение — и я, слава богу, его исполнил».

Поговорив еще немного о разных незначащих предметах, я откланялся и ушел в свой лагерь.

Краткая характеристика дадьязмача Тасамы

Дадьязмач — высокий, плотный и рябой от оспы мужчина лет сорока, видимо, с твердым характером и большой силой воли; по всему видно, что это человек здравомыслящий и неглупый от природы. Отец его управлял с титулом дадьязмача областью Горе; сын воспитывался при дворе императора Менелика, а после смерти отца уже 14 лет правит этой провинцией, пределы которой он значительно раздвинул. И теперь он получил обещание императора на владение всем, что сможет завоевать до самого Белого Нила. Дадьязмач Тасама очень горд, высокого о себе мнения, и подчиненные его сильно боятся; виновных наказывает жестоко. В своей провинции он совершенно полновластный правитель. К европейцам он относится хорошо, и, кажется, заслужить хорошее мнение перед европейцами — его слабая сторона. Европейцев он видел мало, в кампании против итальянцев лично не участвовал, и французы успели подарками и лестью сделать его почти своим сторонником. Из подчиненных ему шефов сколько-нибудь выдающихся и [74] самостоятельных людей нет; есть люди храбрые, со здравым смыслом, но все трепещут и лишь исполняют его приказания, не смея противоречить (< Французы кровным абиссинцам мало доверяют, а стараются подарками, лестью и указанием на обиды, причиняемые абиссинцами, привлечь к себе симпатии и сердца галасов-начальников; с такими лицами г. Лягард поддерживает постоянные сношения, подогревая симпатии подарками. >).

Удерживает он при себе подчиненных, раздавая им чины или звания (баламбарас, геразмач, каньязмач и фитаурари), сопряженные с большим или меньшим, смотря по доверию и заслугам, количеством земель, которые даются такому лицу для управления и прокормления; кроме того, он дает еще в каждом частном случае отличившемуся награды деньгами или предметами (платье, скот, оружие, рабов и пр.).

Первые дни в корпусе Тасамы

Агафари Машиша, тщательно собравший обо мне все сведения еще в Метче, а затем докучливо расспрашивавший, будто невзначай, меня еще дорогой, рапортовал, конечно, до моего визита уже все, что узнал, своему господину. Сам дадьязмач Тасама выразил в разговоре сожаление, что я, поспешая в отряд, должен был бросить много вещей и лишить себя удобств.

Но мое появление в корпусе с небольшим числом прислуги и мулов произвело невыгодное для меня впечатление. Прием же у дадьязмача, слишком сдержанный и холодный, дал мне понять, что Тасама не понимает ни из письма императора, ни из моего объяснения настоящей причины моего приезда, заподозревая здесь что-то совсем другое.

Еще до визита к дадьязмачу я послал с переводчиком визитные карточки французам. Они в ответ прислали самодельные листочки, где значилось их имя и что они «en mission speciale».

Но ни один из них не зашел ко мне и не прислал справиться о здоровье. Поэтому я не торопился с визитом к ним.

Дадьязмач прислал дурго (быка, 4 коров с телятами для молока, хлеб, тедж и проч.). Затем просил передать, если что мне нужно, ответ через бальдераба (доверенное дадьязмачу лицо).

Заходил также агафари Машиша от имени дадьязмача тоже спросить, что мне нужно.

Я ответил, что все мои мулы побиты, одного мы бросили еще дорогой в Масанго и двигаться с корпусом при таких условиях трудно, тем более что ни мы, ни животные не знаем отдыха от Адис-Абебы. Мне нужно мулов и прислугу, ибо у меня ее мало. Даром я ничего не хочу. Свое начальство я просил через [75] императора Менелика перевезти к дадьязмачу Тасаме 2000 талеров на мои нужды, из этих денег он может удержать цену мулов, каких он мне даст, и за все, что он для меня отпустит.

Я же слишком торопился в отряд и не взял достаточно денег, даже бросил большую часть вещей в Горе. Но все эти объяснения остались втуне, а вопросы о моих нуждах оказались лишь пустыми любезными фразами. Нам ясно стало, что придется рассчитывать лишь на собственные силы.

Так как обычай требовал подарить что-либо старшему начальнику и мне было дано понять, что подарков ждут, то, посоветовавшись с казаками, я привел в полный порядок мою трехлинейную винтовку, пристроил к ней вместо ремня серебряную портупею, присоединил еще 100 патронов (тщательно вычищенных), отличный в стальной оправе кинжал, черную фетровую шляпу и черный шелковый платок. Все это с казаком Архиповым и переводчиком я отправил к дадьязмачу, поручив сказать, что подарки таким важным лицам, как он, дает мое правительство (например, расу Маконену, расу Дарги и другими, я же прошу в знак уважения и дружбы принять эти чисто русские вещи с наилучшими от меня пожеланиями. Он благодарил. После я узнал, что он немедленно подарил винтовку, шляпу и прочее своим подчиненным шефам, как бы показывая небрежение к моим дарам. Шефы эти не замедлили зайти ко мне, чтобы похвалиться этим. Пришлось, конечно, проглотить эту пилюлю. Другие шефы тоже стали учащать ко мне со своими визитами, но дарить было почти нечего, а главное, не за что. [76]

Мало-помалу визиты сократились. Внимания как со стороны дадьязмача, так и шефов мы больше не видели, кроме присылки обычного дурго. Вернуться назад было немыслимо (Дадьязмач, как потом сам говорил, потерял много времени в тылу, разыскивая дорогу через Мотчу. Теперь он торопился вперед, к р. Белому Нилу. Дать мне конвой — значит ослабить себя или опять терять время, выжидая возвращения конвоя. Наконец, на своих избитых мулах я не мог дойти до Горе; по степной же стране и с роздыхами двигаться было возможно. Главное же, надо было кончить то, за что взялся.). Мы замкнулись в своем тесном кружке, рассчитывая лишь на свои силы.

Мы решили терпеть, страдать, но ни в чем не уронить достоинство нашего великого императора и чести русского имени. Приведя в ясность наши скромные запасы, мы распределили вьюки иначе, облегчая, сколь возможно, побитых животных, раны которых тщательно лечили; для облегчения верховых животных мы и раньше часто шли пешком, теперь же решили слезать как можно чаще.

Никакая просьба о чем-либо с уст наших не должна была сходить. Напротив, всем просящим, особенно многочисленным больным, мы помогали сколько могли (здесь очень пригодились мои скромные познания в медицине). Благодаря сметливости и деловитости казаков мы оправляли наши хозяйственные нужды отлично.

Движение напрямик к Белому Нилу корпуса Тасамы и отступление в страну Муррей, или Мурли

Несмотря на заявление дадьязмачу во время визита, что мы сильно устали, 17 апреля [18]98 г. с рассветом звук негарита (двойной барабан) возвестил подъем и движение вперед. Таким образом, мы имели только 1 1/2 суток передышки и принуждены были на побитых мулах с усталой прислугой двигаться дальше.

Привожу здесь краткий маршрут нашего движения с целью напрямик пройти к Белому Нилу.

Страна Аджубба

Маршрут

17/IV — 1. Лагерь дадьязмача Тасамы — бивак у притока р. Джуббы. 7 ч. Сыро, грязь.

18/IV — 2. Бивак у притока р. Джуббы — переправа и бивак за р. Джуббой. 8 ч. Солнечно, душно.

19/IV — 3. Дневка.

20/IV — 4. Бивак у р. Джуббы — бивак в лесной равнине. 4 ч. 30 м. Жара, душно. [77]

21/IV — 5. Бивак в лесной равнине — бивак за речкой (приток Джуббы). 5 ч. Дождь, сыро.

22/IV — 6. Бивак за речкой (приток Джуббы) — бивак в сухой равнине. 4 ч. Солнечно, жарко.

23/IV — 7. Бивак в сухой равнине — биваки у селений Беджеля и Биетино. 4 ч. 10 м. Пасмурно.

24/IV — 8. Биваки у селений Беджеля и Биетино — бивак в травянистой равнине. 4 ч. 20 м. Хорошая погода.

25/IV — 9. Бивак в травянистой равнине — бивак в лесной равнине. 2 ч. 25 м. То же.

26/IV — 10. Дневка (бивак там же, недалеко сел. Корту-он). Хорошая погода.

27/IV — 11. Бивак около с. Кортуон — бивак у сел. Толлю. 9 ч. Хорошая погода.

28/IV — 12. Бивак у сел. Толлю — бивак в сухой степи (без воды). 4 ч. То же.

29/IV — 13. Бивак в сухой степи — прямое движение с поворотом назад. 6 ч. То же.

Пройдя затем в обратном направлении еще 4 дня (3 ч. 30. м., 4 ч., 3 ч. 35 м., 4 ч. 5 м.), но несколько севернее прежнего, дадьязмач стал лагерем у с. Тоголя, в довольно заселенной области Муррей, или Мурли. Вся страна известна под именем Аджуббы.

Наше положение в корпусе

Во все время движения (17 дней), иногда очень тяжелого (например, переправа через широкую р. Джуббу), никто нам не помогал. Движение в одной общей колонне было крайне тягостно; нет и признаков европейского порядка — все толпились в одной куче, и переход оврага или дефиле требовал очень много времени, брани, толчков.

Солдаты грубо и насмешливо относились к моим людям, шефы их не унимали.

С небольшим числом усталой и измученной прислуги, частью больной, мы должны были успеть чуть свет повьючить, чтобы своевременно двинуться и не быть смятыми стихийным движением Многотысячной волны людей и животных, с криком и шумом, устремляющейся вперед по прибытии негарита.

Место для бивакирования нам было указано при авангардных начальниках (фитаурари Айли и агафари Машиша), которым якобы приказано о нас заботиться и нас беречь (пустая фраза), причем на нескольких шефов из авангарда была возложена забота присылать нам дурго, состоящее из хлеба и абиссинского супа, а также напитка (теджа или телы). Но обязанности эти выполнялись шефами небрежно; они только [78] высматривали мои вещи и выпрашивали прямо и иносказательно все, что видели.

Наряду с этим мы видели, что французы разбивали свои шатры подле ставки дадьязмача, в лучшем месте; шефы и солдаты им во всем помогали и относились к ним с тоном нескрываемого раболепства; каждый день почти они проводили с дадьязмачем.

Я не торопился знакомством с ними, и это озадачивало всех абиссинских шефов.

На третий день движения, на дневке, дадьязмач прислал сказать, что он ждет меня обедать. Он не отдал мне визита, и тон приглашения мне не понравился. Я отказался, отговорившись усталостью; он еще раз, два раза присылал, причем агафари (Агафари — это не чин, а звание; это близкий доверенный дадьязмачу шеф, заведующий доступом к своему господину; влияние его в делах, особенно внутреннего управления, очень велико. Сам агафари Машиша лгун, хитрый и пронырливый человек, с виду почтительный и льстивый.) Машиша стал меня упрашивать, но я решительно отказался, заявив, что когда отдохну, то хочу побывать у французов., и у меня нет сегодня времени быть у дадьязмача. На последнего, не привыкшего к противоречию, решительный тон произвел впечатление, выгодное для нас. Вечером он прислал весь обед ко мне, говоря, что надеется еще пообедать со мной вместе, а к французам послал напитки и сладкое туземное угощение, для должной встречи меня.

Визит к французам

Из уважения к имени Франции я надел мундир, желая оказать внимание и соблюсти полную вежливость. Французы встретили меня сдержанно; ничем они особенно не интересовались, кроме сведений об экспедиции капитана Маршана; <почти с первых слов изругали своего бывшего начальника капитана Боншана. Оба произвели впечатление людей без воспитания, людей ремесла, но не образованных в общем.> Мы поговорили. Я предложил к их услугам мои скромные запасы чаю, сахару и коньяку, если у них уже все вышло.

Г. Поттер страдал болями в желудке — я предложил ему сваи лекарства. Вообще старался установить дружеские отношения.

Перед уходом я просил их как хороших знакомых дадьязмача разъяснить ему мягко, что мне надо отдать визит, иначе я бывать у него не могу. Оба это обещали. Сами отдали мне визит только через сутки. Затем мы виделись редко; обыкновенно я приглашал их пить чай. Но отношение их ко мне было сухо и сдержанно. [79]

Положение корпуса Тасамы во время движения

Дадьязмач двигался вперед лишь по указанию и расспросам захватываемых пленных, рассчитывая напрямик достигнуть р. Белый Нил.

Еще перед началом движения, 16 апреля, он приказал отпустить всех захваченных в плен женщин и детей, строго запретил брать таковых во встречных селениях (Как потом мне говорили, агафари Машиша подробно передал ему мое негодование и инцидент с солдатом, бившим негритенка, и также обещание сообщить о жестоком обращении с жителями Менелику и русскому правительству). В тот же день я послал переводчика к дадьязмачу поздравить его с таким мудрым распоряжением как человека и военачальника. (Это ему очень польстило.) Однако при отряде было все еще огромное число жен и служанок (абиссинок и галасок), детей и безоружных, а главное, от 7-8 тысяч вьючных и ослов и не меньше 4-5 тысяч голов разного скота.

Всего в отряде насчитывалось не менее 20 тысяч душ (из них не больше 9 тысяч солдат с ружьями разных систем) и 12 тысяч животных. Двигаться скоро, и притом по одной дороге, было невозможно. Показания пленных были лживы и умышленно сбивчивы. Отряд вступил 28 апреля в сухую, безводную степь, с сухой травой. Водоподъемных средств не было. Дадьязмач повернул назад.

Обратное движение сопровождалось стычками с партиями вооруженных жителей, которые, несмотря на огнестрельное оружие абиссинцев, дрались отчаянно и копьями, искусно и метко бросаемыми на 30-40 шагов, убили и поранили немало людей и животных. Раны по своим размерам были ужасны (Были раны в пах, в мягкие части тела, длиной в l 1/2 —2 вершка, глубиной в 4 пальца, были, конечно, и смертельные раны, особенно в грудь). Пришлось убедиться в полной необеспеченности отряда в медицинском и санитарном отношениях.

По приходе на бивак раненые, по обычаю, были предоставлены заботливости своих родных и друзей; некоторые умерли от потери крови. Бросились просить помощи к французам — те отговорились неимением лекарств и незнанием медицины. Обратились к нам. У нас случайно, для других целей, были серебряные нитки: раны были зашиты, перевязки из йодоформа и марли наложены. Восприимчивость к боли чернокожих значительно меньшая, нежели белых; зашивание поэтому не было особенно мучительной операцией. Бог нам помог — все раненые оправились затем в течение двух недель и даже раньше.

Это начало дружеского отношения к нам, русским, чернокожей толпы корпуса Тасамы. [80]

Военный совет

На биваке 1 мая [18]98 г. в своей ставке дадьязмач собрал военный совет из всех сколько-нибудь значащих шефов. Пришел ко мне агафари Машиша и убедительно просил от имени дадьязмача прибыть на совет. Я пошел. За оградой около палатки сидела на земле толпа шефов, а на стуле — дадьязмач. Он предложил мне место около себя на ковре. «Мы находимся в очень тяжелом положении: у нас много больных, двигаться нам крайне трудно, особенно со значительной скоростью. До Белого Нила перед нами пустынная страна, пройти которую надо очень быстро. Мы не знаем, как нам поступить. Теперь я спрашиваю мнения моих подчиненных. Император прислал вас к нам; вы наш друг и должны нам тоже помочь советом, я пригласил также и французов» (Что я мог ответить на это в моем крайне тягостном положении? Я промолчал, ожидая, что будет дальше.). Затем он выслал моего переводчика и продолжал спрашивать мнения у шефов.

По физиономиям можно было видеть, что ответы давались не в пользу движения вперед, в чем, как оказалось, я не ошибся (Из 40 человек только 7 высказалось, хотя очень неопределенно, в пользу движения к Белому Нилу, а не назад домой, а остальные — домой.).

Скоро пришли и французы. Дадьязмач обратился сперва к ним и спросил их мнение.

Они в общем отвечали, что двигаться невозможно, все устали, скоро наступит дождливый период (керамт) и надо вернуться за р. Джуббу, там перезимовать, а затем уже идти к р. Собату и далее к Белому Нилу (Период дождей здесь начинается с июля и длится по октябрь месяц, включительно. Надо было просидеть на месте время с мая по октябрь, т.е. полгода, а затем, начинать новую кампанию.).

Тасама просил меня высказаться по этому поводу. Уклониться от ответа было невозможно. Ко мне относились до сих пор крайне подозрительно. Я ответил так: «Двигаться с таким отрядом, как ваш, действительно невозможно. Но раз император приказал двигаться к р. Белому Нилу, исполнить приказание необходимо, по нашим понятиям, а решение этой задачи следовало бы возложить на отборный, облегченный во всех отношениях отряд, который отличался бы подвижностью и успел бы выполнить свою задачу до зимы».

После этого еще продолжались разговоры, причем особенно много толковали французы, но я уже участие в них не принимал, однако, по просьбе дадьязмача я дал некоторые расстояния по имеющейся у меня карте и показал ему картинки из книги Реклю приб[ело]нильской страны.

— <Мой ответ был не по сердцу как французам, так почти всем шефам. Мне это было все равно. Я решил держать себя самостоятельно, независимо и молчать или говорить правду.> [81]

Совет окончился (это было рано утром), и тотчас мы двинулись дальше, отходя назад. В тот же вечер зашел ко мне один из доброжелателей-шефов, фитаурари Руфи (Из числа семи, стоявших за движение вперед.), и сообщил, что дадьязмачу мое мнение крайне понравилось. Несколько раз Тасама повторял: «Да, это действительно тылык гета». Я почувствовал это в присылке его эльфин-ашкеров (Доверенные комнатные слуги.), особенно часто справлявшихся о моем здоровье, и в присылке дурго, а также в неожиданных визитах разных шефов.

Немаловажной причиной отступления корпуса была также боязнь встречи с европейским отрядом. (Полковник Макдональд с 2 тысячами человек, по слухам, должен был двигаться из Уганды по правому берегу Белого Нила; бельгийцы тоже будто бы перешли Белый Нил, чтобы занять всю страну, некогда бывшую под управлением Эмин-паши ²⁰.)

Абиссинцы, шефы и солдаты, не стесняясь, говорили, что если они встретят на пути к Белому Нилу отряд, вооруженный ружьями и пушками, то он развеет их как пыль.

Состояние корпуса Тасамы. Предположение дадьязмача. Отношение ко мне французов

У дадьязмача в отряде среди 9000 разносистемных ружей было больше всего Гра и до 1 1/2 тысяч наших пехотных берданок, в общем до 50 патронов на каждое ружье, из них 30 на руках у солдат, 20 — на вьюках в. резерве; одно итальянское горное орудие и одна французская трехствольная картечница. Кавалерии в нашем смысле слова, на конях, было до 120 человек, но не меньше 2 — 2 1/2 тысяч человек имело верховых мулов и могло передвигаться очень быстро; лошади были безусловно хуже и слабее мулов.

В составе корпуса насчитывалось до 500 человек гондари, т.е. войск императора, которые придаются каждому правителю провинции, но шефы гондари особым значением не пользовались, а, напротив, как чужие, были в загоне (Так, например, всем отрядом гондари командовал не старший из офицеров, присланных Менеликом, а геразмач Айчак — галас, получивший свой чин от дадьязмача. У этого геразмача находились в подчинении фитаурари и каньязмачи отряда гондари.).

На биваке прежде всего разбивал свой шатер дадьязмач, преимущественно на холме; около его ставни располагались кругом гондари и личные войска дадьязмача; против двери шатра, всегда разбиваемой по направлению движения, в большем (до l 1/2 верст) или меньшем удалении, смотря по местности, разбивал свой лагерь авангард, которым обыкновенно командовал старший из фитаурари (в данном случае [82] фитаурари Айли); с боков и в арьергарде становились младшие шефы по особому приказанию.

Обычай этот так твердо усвоен всеми, что разбивка лагеря, а также съемка его производится с неимоверной быстротой, причем около каждого шефа его подчиненные разбивают свои палатки или годжо (шалаши из ветвей или соломы).

Никакого понятия о гигиене абиссинцы не имеют; за своей палаткой каждый делает что хочет, т.е. режет барана или быка, готовит пищу и вырывает тут же отхожую яму.

В несколько дней лагерь загрязняется до невозможной степени, и от зловония, особенно в жаркие дни, начинает тошнить. Абиссинцы поэтому засиживаются на месте лишь в исключительных случаях, постоянно меняя место лагеря.

Это только их спасло от заразы и мора.

Весь лагерь или бивак на всякую ночь обносится всегда засекой (если наскоро) или тщательно поставленным тыном. Главная цель — не потерять животных во время частых ночных тревог.

Ночная охрана (заванья) возлагается постоянно на одних и тех же 'шефов с их людьми, но вообще ведется крайне небрежно.

Забота о продовольствии предоставляется каждому шефу или солдату. Еще перед выступлением в поход каждый солдат получает от правителя провинции мула или осла для перевозки продовольствия и приказ, на какой срок нужно взять продовольствие (соль, перец, зерно) (Когда зерно выйдет, абиссинский отряд живет за счет страны, добывая пищу в селениях или снимая и вымолачивая зерно на полях — где только найдет хлебные злаки; для этого специально и делают дневки.); каждый уже берет с собой слугу, служанку, а шефы иногда до 20-30 женщин каждый. Без женщин абиссинцы ходить в поход не могут; их кормят и поят женщины. Обыкновенно это рабыни (галаски или негритянки) и, реже, жены солдат, которые идут по приказу; двигаются они пешком, нагруженные донельзя разной посудой, гомбами (кувшины) с закваской или с приготовляющимся напитком (тедж — из меда, тела — из зерна); по приходе на бивак они собирают дрова, разводят огонь, приносят воду, перетирают на ручных жерновах (которые часто и несут сами) зерно в муку, пекут и варят пищу для своих господ, которые часто еще и бьют их за медленность в работе.

Эти же женщины служат для своих гета (господ) наложницами, а потому большинство из них двигаются беременными или с ребенком за плечами, продолжая свой тяжкий повседневный труд. Это истинные мученицы. Вот без труда таких женщин поход для абиссинской армии становится невозможным. До сих пор абиссинцы всегда воевали в пределах своей страны или очень недалеко отходили от границы. Продолжительность похода никогда не превышала трех месяцев. [83]

Теперь же поход к Белому Нилу требовал, включая зимний период дождей, около года, и это устрашило абиссинский корпус; приходилось также двигаться степями, к чему они, горцы, не привыкли. Дадьязмач взял все продовольствие, особенно соль, перед, гешо (род хмеля), кусо (абиссинское средство против солитера), холст и другие предметы — на год. Он знал, что раньше этого срока выполнить свою задачу не сможет. Теперь — общий протест шефов и французов против движения вперед поверг его в совершенное смущение; он знал, что в разоренной им за р. Джуббой стране продовольствия нет, поэтому отход за р. Джуббу был возвращением домой, чего он, конечно, не желал, ибо опасался гнева императора Менелика, а также передачи исполнения задачи и прав на завоеванную страну другому лицу.

Поэтому, как оказалось, он сам думал, и раньше моего ответа, выделить из корпуса легкий отряд и послать его к р. Белому Нилу, а самому с остальной частью корпуса медленно перемещаться в тылу по стране, устраивая в ней порядок, обычный в его провинции.

На военном совете он ничего не сказал никому, но, как сказано раньше, перед доверенными подчиненными высказал полное удовольствие по моему адресу.

Тем не менее отношения дадьязмача ко мне отличались неровностью, сдержанностью и подозрительностью. Но абиссинцы болтливы, как дети, и секретов хранить не умеют. За время пребывания в корпусе, благодаря ровному, приветливому обращению со всеми, а главное, удачному лечению раненых и больных, мы приобрели несколько доброжелателей среди шефов и еще больше среди простых солдат. Поэтому очень скоро дело разъяснилось: причина — наши друзья французы. Получив письмо императора, еще до моего вступления в лагерь корпуса, дадьязмач был озадачен; он <послал за французами,> спрашивал <у них разъяснений,> кто бы я мог быть такой и какая цель моего приезда, ибо из письма к нему это совершенно неясно.

Французы дали объяснение, и в таком духе: русских надо опасаться (пример — Ашинов), ибо они всегда стремятся к захватам. Этот офицер, наверное, под видом осмотра страны хочет поставить где-либо русский флаг.

На дадьязмача это произвело сильное впечатление, а все остальное было только следствием.

<Сами французы глубоко верили своему объяснению, поэтому относились ко мне еще суше дадьязмача.>

Когда при наших, правда редких, свиданиях я рассказывал о заключении союза с Францией и о наших совместных действиях на дальнем востоке Азии, они слушали с недоверием, но когда однажды я рассказал о визите президента Франции Фора в Петербург для ответа на визит государя императора в [84] Париж, то оба, взволнованные, ушли (Февр громко сказал: «Ну, это уж слишком! Президент не может выезжать из Франции».), <и мне ясно было, что они считают меня наглым лжецом>. Газет французских, трактующих об этом, со мною не было, и подтвердить людям этим справедливость моих слов я не мог. Так как я сказал им как-то, что офицерский крест Почетного Легиона я получил в приезд Фора в Петербург, то этого было достаточно, чтобы они заподозрили и подлинность моей личности (Как бы в назидание мне г. Поттер рассказал, что Леонтьев ²¹ носил по 14 крестов на груди, а когда он, Поттер, хотел однажды Леонтьева сфотографировать со всеми крестами, тот поспешно снял их. «Правда ли, что он тоже был полковник?» — спрашивали меня), <и довольно скоро я узнал, что пущен среди абиссинцев слух, будто я совсем не полковник, а доктор (багодаря удачному лечению ран и язв и других болезней, очень простых) и вообще самозванец, ибо «полковник» с таким числом слуг и ничтожным багажом не поехал бы бог знает куда. Вообще же я лицо очень подозрительное, которого надо опасаться.>

Абиссинцев, однако, смущало письмо императора, а затем мой открытый лист, который я послал шефам, передавшим мне эти слухи, <чтобы убедить их, что если бы я не был тем лицом, о котором пишет император, неужели я мог бы достать открытый лист. Спросите моих слуг, кто я, спросите тех, кто встречал в Мотче меня (<Большими экспедициями и даже кампаниями во французских колониях обыкновенно руководили начальники в чине полковника, малыми капитана. Поэтому с чином полковника у «колониальных» французов сопряжено представление об очень большой представительности и власти. Мой чин никак не ладил, по их воззрениям, с 15 человеками прислуги и 12-14 мулами. У них было 35 человек и 30 мулов. >).>

Дадьязмач тайно призывал моего переводчика и долго его расспрашивал обо мне, а затем круто поставил вопрос, правда ли, что я приехал поставить где-либо русский флаг. Переводчик, хотя и французский воспитанник школы в п[орту] Обок и преданный французам вообще, а также знающий г. Февра — еще из. п[орта] Обока, решительно отрицал такое намерение с моей стороны. Французам я не подавал виду, что знаю все их проделки. Но дадьязмачу я передал через агафари Машишу, что «если бы я приехал сюда ставить русский флаг, то, вероятно, привез бы ему приказ Менелика об этом и указание, где именно поставить этот флаг, а также посодействовать мне. Со мною же нет приказа об этом, а с 15 слугами я не могу противостоять его корпусу.

Мне странно слышать от дадьязмача, несомненно умного и знающего политику правителя, такое детское предположение». После этого расспросы дадьязмача обо мне прекратились (Или велись более осторожно.).

<С французами я продолжал быть вежливым и [85] приветливым по-прежнему. Но оба они ко мне относились очень сухо, причем сержант Февр был часто невежлив и даже груб. Например, они всюду старались быть впереди меня, оказывали полное пренебрежение ко мне перед толпою шефов или солдат, грубо резали под самым носом у меня дорогу во время движения, чтобы только быть впереди.

Глядя на это, раболепствующие и заискивающие у них шефы, хотя и мои знакомые, в присутствии французов со мною не кланялись, а солдаты часто ссорились с моими людьми. Я решил не замечать всего этого и строго приказал казакам, переводчику и прислуге быть сдержанными и вежливыми, не вступая ни в какие диспуты. Но все это в общем меня часто раздражало, и я молил бога дать мне сил не выйти из моей спокойной с виду роли.>

Мои дальнейшие планы

Зная, как труден будет для нас обратный путь, <ибо надежду на сколько-нибудь серьезное содействие со стороны дадьязмача мы давно потеряли,> я еще с последнего бивака в Мотче <(тщательно расспросив агафари Машишу о возможном содействии со стороны дадьязмача)> писал г. Власову и доносил нач[альнику] Азиатской части, испрашивая разрешение вернуться через Западную Африку, если мы встретим экспедицию капитана Маршана (< Г. Лягард в Адис-Абебе уверял, что с капитаном Маршаном поддерживает самые оживленные сношения, что он давно достиг р. Белого Нила, подымался по р. Собату до р. Насра и что у него с тылом организована частью почта, а частью телеграф. Все это после оказалось ложью.>). Я просил, чтобы этому последнему были даны соответствующие инструкции и приказ оказать мне содействие деньгами, если будет нужно.

Теперь у меня это желание не возвращаться назад еще более окрепло, <и как-то в разговоре с французами об экспедиции Маршана я сказал, что буду очень рад, если удастся присоединиться к нему и вернуться в Россию через Конго. Они промолчали, но дадьязмачу передали это как нечто для него неладное, затеянное мною.>

План дальнейших действий дадьязмача

Между тем корпус продолжал оставаться в лагере в стране Муррей, или Мурли, высылая по всем направлениям фуражироводные отряды для добычи продовольствия и розыска рогатого -скота.

Перед вечером 5 мая [18]98 г. дадьязмач прислал ко мне агафари Машишу с просьбой зайти к нему. [86]

Я стал отговариваться усталостью и нездоровьем, но агафари настойчиво доложил, что дадьязмач хочет говорить со мною особо, по государственному (магыст) делу. Как и всегда при посещении дадьязмача, я одел китель при старшем ордене и шашке; казаки в рубахах при оружии (Это было третье свидание за все время с дадьязмачем.). Мы пошли. Дадьязмач встретил меня очень любезно. После обмена приветствиями спросил меня, сколько я считаю по карте дней хода до впадения р. Джуббы в р. Собат (т. е. до крепостцы Насра). Отвечал: «20 дней». — «А до Белого Нила вдоль Собата?» — «10 и до 14 дней». — «Французы мне говорят, что до Насра 8 дней, а до Белого Нила — то же, что и вы». — <«Ну, так верьте французам, но мой расчет осторожнее, ибо я многое принимаю во внимание». — «Значит, в два месяца можно сходить к Белому Нилу и вернуться». — «Это зависит от подвижности войск и от продовольствия; по последнему вопросу я ничего не могу сказать, ибо в этой стране никогда еще не был ни один европеец и нет о ней никаких сведений» (<Доктор Юнкер, русский, исследовавший страны по левому берегу Белого Нила, в бывшей провинции Эмина-паши, подымался на египетском пароходе по р. Собату до кр[епостцы] Наср, но не углублялся в страну. >). — «Вот, видите ли, я еще из других известий убедился, что вы действительно присланы к нам императором Менеликом. Русские одной с нами веры, помогли нам докторами и лекарствами после войны с итальянцами. Вы наш друг и должны нам теперь помочь. Ни планов, ни карт ваших мы не знаем; шанкаля все врут. Что нам делать? У нас надежда на бога и на вас». — «Планов ваших я не знаю; данных вам от императора Менелика инструкций — тоже. Чем я могу вам помочь? Если вы меня спрашивали что-либо, я вам отвечал правду, ибо, как офицер великого российского императора, лгать не могу. Большего сделать не могу, ибо я прислан как независимый свидетель: видеть завоеванную страну и нанести ее на карту. Должно быть, так нужно джанхою Менелику, ибо у вас и французов здесь большие интересы; мы же, русские, в этой стране никаких интересов не имеем, а явились по приказанию нашего правительства к Менелику, как [в] ответ на его посольство в России, так и завязать с вашим императором и Эфиопией дружеские сношения. С Францией мы в союзе и дружбе, и действовать против их интересов я не имею никакого права. В чем же эти интересы здесь заключаются — не знаю. Вероятно, все это вы знаете лучше меня».

Дадьязмач несколько времени подумал, а затем отвечал: «Джанхой Менелик приказал мне поставить абиссинский флаг у Насра на р. Собате, а затем дойти до Белого Нила. С французами у нас есть договор, что вся страна по правую сторону Белого Нила наша, а по левую — французская». — «Хорошо, но, если у Насра вы встретите отряд французов капитана Маршана, который там уже поставил раньше французский флаг, что [87] вы будете делать?» — «Мы его отбросим, и этого вообще невозможно ожидать». — «Мне кажется, что, если бы так случилось, вы ни в коем случае не должны действовать враждебно против капитана Маршана, а лишь написать джанхою Менелику об этом и просить его указаний. Ни в коем случае и ни в каких враждебных действиях с вами против французов, да и против других европейцев я участвовать не буду, исключая работорговцев-арабов, если бы мы встретили их отряды».> «Ну вот, видите ли, я решил послать на р. Собат к Насру и далее к Белому Нилу отборный отряд из сильных людей корпуса. Отряд выступит завтра. Я убедительно прошу вас принять в нем участие».

На это я отвечал, что устал сам и мои люди, а мулы мои побиты. «У нас у Белого Нила интересов нет. С какой же стати ради ваших интересов я должен принять массу лишений и невзгод, причем вы ни в чем мне не хотите помочь». — «До сих пор ищут для вас мулов, — отвечал дадьязмач, — и очень трудно найти, ибо в корпусе тоже много побитых животных; все мулы нужны, а отнять насильно я не могу. Но я все сделаю для вас. Прошу вас только идти налегке, оставить как можно больше вещей здесь; я прикажу их сберечь. Оставьте также больных слуг».

По некотором молчании я сказал, что согласен идти к Белому Нилу. «Прошу вас также не отказать в советах, если будет нужно, начальнику отряда, фитаурари Айли».

Отвечал, что он опытный воин, но если смогу быть полезным, не нарушая ничьих интересов, то готов помочь ему. Захочет ли он только слушать меня?

«О, конечно», — отвечал дадьязмач при фитаурари Айли, который вместе с двумя-тремя другими доверенными лицами все время присутствовал при разговоре.

Скоро после этого явились французы. Они тоже выразили желание участвовать в экспедиции, но протестовали против такого скорого выступления, жаловались на усталость своих мулов, опасались за исход экспедиции во всех отношениях, а вообще много и авторитетно толковали, основываясь на своем опыте хождения вдоль р. Баро.

Но я откланялся, причем дадьязмач очень долго жал мне руку, и ушел в свой лагерь.

Комментарии

1 Печатается по рукописи (Архив РГО, разряд 98, оп. 1, № 17), сверенной с ксерокопией выправленных Л. К. Артамоновым гранок, находящихся у его сына Ю. Л. Артамонова (США, штат Флорида, Майами). Опущенные при наборе по политическим соображениям места отмечены угловыми скобками. На первой странице рукописи имеется резолюция: «Глав[ный] штаб. Предлагаю напечатать 1500 экземпляров на хорошей бумаге, хорошей крупной печат[ью] с фотографиями, картами; секретные сведения исключить. Печа[та]ть вне очереди в типографии Главного штаба. Г.-л. Куропаткин 21/3 1899, Надо приложить все маршрутные съемки».

2 См. примеч. 3 к статье «Как я попал в дебри Африки».

3 См. примеч. 15 и 16 к статье «Как я попал в дебри Африки».

4 См. примеч. 23 к статье «Как я попал в дебри Африки».

5 См. примеч. 8 и 9 к статье «Как я попал в дебри Африки».

6 См. примеч. 24 к статье «Как я попал в дебри Африки».

7 См. примеч. 10 к статье «Как я попал в дебри Африки».

8 См. примеч. 13 к статье «Как я попал в дебри Африки».

9 Шама — накидка из белой бумажной материи, которая набрасывается на плечи или оборачивается вокруг туловища; обычная принадлежность одежды эфиопа.

10 См. примеч. 21 к статье «Как я попал в дебри Африки».

11 См. Вступительную статью И. С. Кацнельсона, примеч. 47.

12 Каньязмач (коньязмач, или кеньязмач, досл, «начальник горной крепости») — звание, соответствующее начальнику отдельного отряда.

13 Баламбарас — звание, соответствующее коменданту.

14 См.: А. К. Булатович. С войсками Менелика II. М., 1971, с. 209 и сл.

15 См. примеч. 11 к статье «Как я попал в дебри Африки».

16 См. примеч. 22 к статье «Как я попал в дебри Африки».

17 См. примеч. 17 к статье «Как я попал в дебри Африки».

18 Ашинов Николай Иванович (1859) происходил из терских казаков. При активной поддержке некоторых реакционно-монархических кругов во главе с нижегородским губернатором Н. М. Барановым и обер-прокурором синода К. П. Победоносцевым предпринял авантюрную попытку основать на африканском побережье Красного моря русскую колонию «Новая Москва». В 1889 г. он во главе 150 переселенцев занял самовольно полуразрушенное укрепление Сагалло между Обоком и Джибути. На предложение французских колониальных властей эвакуироваться Н. И. Ашинов ответил отказом, после чего французское военное судно обстреляло поселение колонистов, убив и ранив несколько человек. Н. И. Ашинов вынужден был сдаться и, ликвидировав колонию, возвратился в Россию.

19 Агафари — придворное звание, примерно соответствующее камергеру или мажордому.

20 Эмин-паша (Эдуард Шницер, 1840-1892) — немецкий врач, путешественник и деятель колониальной администрации в Африке, с 1878 г. — английской, с 1890 г. — немецкой. Был губернатором Экваториальной провинции Судана. Во время восстания Махди в 1885 г. он оказался отрезанным в верховьях Нила, где вел исследования, и смог добраться до Восточного побережья Африки только в 1889 г. с помощью посланной ему на выручку экспедиции Г. Стэнли.

21 Леонтьев Николай Степанович (1862-1910) — отставной поручик, находившийся на службе у Менелика. Был назначен правителем Экваториальной провинции и возведен в ранг дэджазмача. Судя по донесениям русских дипломатов, это был авантюрист, заинтересованный только в личном обогащении. Однако в самом начале своей деятельности он способствовал установлению дипломатических отношений между Россией и Эфиопией.