1 апреля. Версаль. Маркизу де ла Шетарди в ответ на депешу от 24 Февраля.

[581] Чтение препровожденных вами бумаг, в особенности той, которая содержит в себе отрицательный ответ со стороны России на условия мира между этою державою и Швециею, а также написанного вами вследствие того к г. Ланмари дозволяют менее, чем когда либо, предвидеть надежду, что царица склонится на споспешествование заключению мира с Швецией. Признаюсь вам, я не могу думать об этом, не подозревая, чтобы все настоящие проявления (demоnstrаtiоns) доброго расположения, как со стороны царицы лично, так и ее министров, не были простыми приличиями, между тем как на деле может быть в России не удалены от возвращения к началам последнего царствования под предлогом, что мы хотели требовать от царицы условий, несовместных с честию и безопасностью ее. Я по крайней мере продолжаю видеть только дурное в особенном старании, принимаемом царицею убедить вас в основательности доводов, не дозволяющих ей согласиться на какие бы то ни было уступки.

Такое упрямство дает вам возможность видеть, как мало вы должны были льстить себя надеждою на легкость примирения интересов той и другой стороны. Все происходящее должно не менее убеждать вас в чрезвычайной трудности уклониться от системы, принятой с согласия самой царицы для удовлетворения и обеспечения Швеции, потому что даже тогда, когда эта принцесса, до восшествия своего на престол, отказывалась дать какое-нибудь письменное на этот счет обязательство, даже и тогда предполагалось, что шведы, для содействия перевороту, вступят в русские пределы и сделают там завоевания..... [582]

Судя по тому, что вы сообщаете мне о г. Брюммере, я полагаю, что он приобретет влияние на ум царицы и что в таком случае он, при переговорах о мире, не будет лицом ничтожным. Ловкость, с которою он сумел заставить торжествовать свои доводы для отклонения намерения царицы начать с принятия греческой веры герцогом, ее племянником, может дать только выгодное понятие о его дарованиях. Предоставляется вам сообразить, какое можно сделать из них употребление, и я прошу вас высказать по этому предмету ваше мнение ⁵³.

Москва. Маркиз де ла Шетарди в ответ на депешу от 1 и 4 марта.

Турецкий посланник возбуждает такие затруднения, что от жалоб решились перейти к возмездию (dе sе fаirе rеndrе justiсе) и не выпускать его переехать границу до тех пор, пока не возвратит он русских подданных, которых захватил дорогою, и не вознаградит тех, над которыми он, или его свита совершали насилия. Есть места, как видно из следовавших одного за другим донесений, где своею властью и без всякой нужды ему следовало доставлять до 800 лошадей....

29 марта/9 апреля Маркиз де ла Шетарди в ответ на депешу от 12 марта.

Министр Бестужев есть брат того, который был в Швеции. Первый находился в Дании, нижнесаксонском округе (dаns iе сеrсlе dе Ваssе Sахе) и при некоторых других дворах. Он был еще молод, когда начал это поприще. Для него он покинул [585] двор, при котором был камер-юнкером, и в продолжении 39(?) лет, за исключением некоторых путешествий, был всегда в удалении от родины, почему и возвратился собственно для постоянного жительства туда только тогда, когда в конце царствования царицы Анны был вызван из Копенгагена и назначен кабинет министром. Гр. Остерман, желавший его удаления, ставил ему в преступление доверенность, выказанную к нему в продолжении регентства бывшим герцогом курляндским, хотя он и не владел ею более, чем многие другие, почему Бестужев и был замешан в опалу вместе с Бироном. Его невинность, а еще более вражда, которую не замедлили выказать друг к другу Остерман и Головкин, были причиною возвращения его из ссылки в ту минуту, когда он всего менее ожидал того. Принцесса брауншвейгская, тогдашняя правительница, не поправила милостью нанесенного ему вреда. Бестужев оставался покинутый всеми, и лишенный всех должностей, равно как и орденов Александра Невского и Белого орла польского, которые он имел. Обстоятельство, что он может быть здесь один, который опытен в делах, было причиною его счастия. В минуту восшествия на престол Елизаветы, требовался какой-нибудь человек, умеющий владеть пером; тогда эта принцесса, скорее по необходимости, чем из расположения, бросила взгляд на него. Умение хорошо излагать мысли на бумаге и объясняться по французски и немецки упрочили то, что может быть было делом случая. Он трудолюбив, хотя и любит общество и стол: работа ему однако достается не легко, к чему содействует ипохондрия. которой он подвержен. По мнению большинства, Бестужев не будет честнейшим в мире человеком, но по всей вероятности он долго не уклонится от боязливой осторожности, с которою [586] ведет себя и которой причина заключается в неимении здесь никаких родственных связей. При том он так поражен бывшим с ним несчастием, что оно всегда представляется в памяти и уме его, чтобы чувствовать все бедствие, в которое невольно было повергнул свою жену и детей.

Не могу не вспомнить с величайшим сожалением, что весьма дурно, что поспешили заявить о приезде г. Нолькена, а он между тем замедлил прибытием. Действительно этим самым Швеция сделала без надобности шаг, от которого могла бы себя уволить, и вместо того, чтобы извлечь из него какую-нибудь пользу, она дала против себя оружие, не сдержав того, на что сама вызвалась.

Что касается до ответа вам, милостивейший государь, кн. Кантемира о Выборге, то он сказал вам совершенную правду, и всякий военный человек ответит то же, если только лично знает местность.

Выгоду, которую мог бы иметь г. Кейт, воспользовавшись тем, что его эминенция сделал для него по своей благосклонности, не осуществима в настоящее время; тем не менее я буду искать случая верно и поспешно уведомить этого генерала о том, что мне сообщаете по его делу.

Что касается покушений, которые бы новый английский министр захотел делать при русском дворе, то письмо г. Бюсси (Тогдашний французский министр в Лондоне) мне послужило с пользою для предупреждения их. Здесь сообщалось, что в Лондоне, вместо принятия г. Нарышкина, желали бы сильно сохранить кн. Щербатова и что последнему предлагали убежище без согласия царицы, на случай если бы он опасался, что за его возвращением в Россию [587] последует какая-нибудь немилость (Кн. Иван Андреевич Щербатов в молодости учился но приказанию Петра Великого за границею, перевел там с французского сочинение Ло “Соnsideraitions sur lе numerаire еt lе соmmеrсe” составил также “Ведение о торговле российской, 1724 г.” Он приходился свояком гр. Остерману, который, как видно из его показаний (прил. VI), подарил ему с женою 5 т. р. В июне 1739 г. из президентов юстиц-коллегии Щербатов поехал послом в Англию. По восшествии на престол Елизаветы, его было сменил Нарышкин (см. выше стр. 54, 55), но в 1743 г. Щербатов снова возвращен к этому посту). Бюсси присовокупляет, что в Лондоне вполне убеждены завладеть русским двором (dе сарtivеr сеttе соur) и даже не отчаяваются в возвращении Остермана на прежнее место. Я дал прочесть поверенному письмо, заключавшее в себе эти подробности, и третьего дня при нем напомнил о том царице, чтобы опираясь на его свидетельство, представить государыне предметы так, как ложно было возбудить в ней нерасположение к англичанам. Это удалось как нельзя лучше. “Я желала бы, сказала она с жаром и с сильною против них запальчивостью, чтобы они сделали мне два предложения, о которых говорено; мой ответ отучил бы их, надеюсь, от новых предложений. Ях бы им ничего не сказала, как только: нет ничего удивительного, что народ, у которого в обычае убивать своего короля, старается оказывать защиту тем, которые отличались своею неверностью к их законным государям!”

Я тайно предуведомлен, что остановились на намерении не распечатывать письма императора (римского) о восшествии его на престол, если в препровождаемой при том копии не будет надписи и подписи, и что в неизвестности о том, как будет поступлено при этом случае со стороны его императорского величества, признано необходимым взять прежде предварительные справки, чтобы не нанести ущерба [588] старинному церемониалу, который был принят в отношении этого двора. Эта предосторожность, сама по себе естественная и простая, однако затруднила меня в том, что отдаляет срок начатия переписки между императором и царицей.

13 апреля. Версаль. Министр маркизу Де-ла-Шетарди в ответ на депешу от 3 и 6 марта.

Легко понять причины, побудившие г. Бестужева уклониться от положительного ответа на предложение, сделанное ему вами от имени короля, и дать в то же время почувствовать. что он не опасался бы принять от его величества подарок. Как последний естественно должен значительно превышать сумму, предложенную ему в ежегодный пенсион, то я надеюсь, что вы уведомите меня, до чего может простираться этот расход, если вы будете уверены, что подарок будет принят, и должен ли он состоять из денег, или какой нибуд драгоценности; наконец, каким путем мы можем тайно передать его в руки г. Бестужева? Вы конечно поймете, что это делается в предположении, что мы будем довольны его личным расположением войти в виды короля для поддержания тесных отношений с царицею, или по крайней мере, что этот подарок будет способствовать к внушению ему благоприятных чувств к тому, что может быть ему предложено, как более соответствующее успеху этого дела. Замечание его г. д'Альону о том, что царица хотя и в негодовании на поспешность шведов в предъявлении условий, которых она не считает возможным принять, однако очень удалена от того, чтобы смешивать в этом случае Францию со Швециею, — это замечание заслуживает особенного внимания, и главное я [589] вижу различие, сделанное Бестужевым между обязательствами, в которые его величество вступил с Швециею прежде и от которых не может уклониться с честью, и теми, которые мог бы король принять в последствии для возбуждения новых врагов России. Такие слова со стороны г. Бестужева могут иметь источником опасения, возбужденные царицею со стороны турок, Польши или прусского короля. Впрочем, можно также думать, что г. Бестужев, говоря таким образом г. д'Альону, в особенности метил на известный ему союз, который мы готовы заключить с Даниею и который считает вероятно предвестником особенного союза Дании со Швецией. Трактат об этом союзе действительно подписан 15 числа истекшего месяца, и хотя он чисто оборонительный (unе аlliаnсе diffеnsivе) и не содержит никакого условия (stimulаtiоn), на которое бы могла жаловаться царица, однако будет кажется кстати, при настоящих обстоятельствах, не выводить г. Бестужева из подозрений, быть может возбужденных в нем последствиями, могущими произойти от такого союза. По этому вы должны удовольствоваться общими местами, если будут вам говорить об этом трактате; отзываться неизвестностью о его содержании, что заставляет вас предполагать, что он не имеет никакого отношения к делам Московии; будто вы даже не знаете, что он заключен, хотя и доходило до вас, что о нем была речь. Вы всегда можете уверять, что его величество очень удален от намерения вступить с какой-нибудь державою в какое-нибудь соглашение, могущее поколебать тесную связь и взаимную доверенность, которую его величество желает поддержать с царицею, и что его величество смотрит на достижение, при его посредничестве, окончания настоящей войны между [590] Роcсиею и Швециею, как на самое верное средство к упрочению мира и равновесия на Севере.

Вы можете оставить у себя деньги, возвращенные царицею и сделать из них употребление согласно вашему предположению. т. е. уплатить пенсионы, которые вам разрешено обещать со стороны короля и на получение которых изъявлено согласие. Будет достаточно, если при каждом платеже из помянутой суммы, вы будете уведомлять меня, дабы я знал, когда она совсем будет израсходована.

Копия с письма маркиза де ла Шетарди к г. Ланмари. Москва 3/14 апреля 1742 года.

Я не отчаяваюсь также вас, склонить, наконец, на свою сторону касательно господ Бестужевых: положим, что из слов Сент-Северина о старшем из них и поступков его в Стокгольме оказывается, что между ними не было никакой дружественной связи, но не услужу ли я лучше Швеции, если, разузнавая с особенным вниманием об их действиях, буду стараться сойтись с ними лично, и тем приготовлю себе бесчисленные средства для уничтожения недовольства, которое он мог вывезти с собою из Стокгольма, и обращения его к чувствам, более тихим и мирным? Мой труд, может быть бесплодный, не будет вредить, разве бы я был такой человек, который допустил бы себя развратить тому, которого я старался обратить. Почти то же самое буду говорить вам и о вице-канцлере, его брате, не смотря на то, что шведские министры думают иметь основание, считая его за величайшего врага Швеции в России. Спрашиваю вас самих, [591] милостивый государь, которому из двух путей лучше следовать — объявив ли себя громко против господина Бестужева, на котором, вместе с великим канцлером, лежит управление иностранными делами, и в таком случае содействовать к укреплению предполагаемого в нем направления, или же оставаться при чувствах, которые нас соединяют со времени восшествия царицы Елизаветы на престол, чтобы тем главнейше пользоваться для склонения его к пользам Швеции во всем, что может зависеть от него? Я не вижу каким образом — особенно после данных мною доказательств приверженности к Швеции — чувства такого свойства, имеющие в виду подобный предмет, могут порождать беспокойства или же казаться не совместными с званием посланника-посредника, а потому я вовсе не имел в виду признаваться вам в этом случае, но просто сообщал к сведению. Мой образ мыслей в отношении этих господ не мешает мне однако изучать их и внимательно следить за ними. Новый обер-гофмаршал, со времени прибытия своего, имел только два случая выказаться. В первый раз, когда полковник Лагеркранц был прислан сюда от гр. Левенгаупта; и во второй, когда тотчас после отъезда его в Фридрихсгамн, я исполнял поручение (j'аi раsse l’оffiсе), о котором вам уже сообщал. И так не скрою от вас, что в обоих случаях, где были бесполезны все усилия моего усердия, если советы и внушения Бестужева старшего не были нам благоприятны, как мне после о том сообщили, то в замен этого я должен отдать справедливость вице-канцлеру, что он при разных случаях выказывал величайшую готовность к тому, что могло согласоваться с интересами его отечества и Швеции. Я не пренебрегу ничем, чтобы поддержать в нем такое расположение и [592] склонять незаметным образом к тому же и обер-гофмаршала.

Я очень близко принимаю к сердцу эту короткость между нами — ее требует польза службы короля, и потому нельзя дозволить себе малейшего упущения средств к примирению двух воюющих сторон. Предмет такой важности не позволяет подобных упущений; но когда я вам представлял, что не лучше ли может быть будет, вместо притязаний на уступки. побудить царицу к выполнению пятя статей, предложенных ею, когда она была еще великою княжною, и которые вы сами находили превосходящими во многом, что можно было бы от нее требовать, то не было речи, ни об оспаривании, ни об оставлении без внимания помянутых средств, а тем менее о принуждении вас смотреть на объясненное побуждение царицы, как на единственное средство. Я поставлял вам на вид такое предложение только потому, что вы дали к тому повод и что действительно я полагаю, если бы Швеция начала с этого — что было бы всего проще и естественнее — то мы были бы теперь дальше, чем находимся теперь. Нельзя достаточно нахвалить Швецию за ее предпочтение своей безопасности тому, что ей только будет выгодно; но если она смотрит на Выборг, как на ключ к Финляндии, то русские, с своей стороны, считают этот город ключем к Петербургу, и по одной и той же причине шведы найдут для себя гибельным окончить войну, не добившись никакого возвращения из потерянного, а русские сочтут себя обесчещенными, когда на это согласятся. Напрасно я буду твердить им, что они шведам обязаны возведением на престол царицы и, следовательно, освобождением их от иноземческого ига, мне невозможно убедить их на столько, чтобы заставить их пожертвовать своею щекотливостью (dеliсаtеssе) и этою самою безопасностью, на которую [593] Швеция смотрит так основательно и которой, по всем признакам, она никогда не достигнет иным способом, как только силою.

Все объявления русских и на словах, и на бумаге, равно их образ действия с начала марта, не допускают в том никакого сомнения, и я с горестью вижу, что если гр. Левенгаупт столько счастлив, что удержится до прибытия посылаемых к нему подкреплений, то эти две державы решительно вступят в страшную борьбу. Если же он будет иметь несчастие потерпеть поражение, то Швеция едва ли будет в состоянии отказаться от предложенного русским двором плана умиротворения. Я бы охотно стал говорить с тем мужеством и тою твердостью, которые выказаны сенатом (шведским) при чтении донесения г. Левенгаупта к его величеству шведскому, когда бы у меня было в Финляндии 40 т. человек и когда бы была надежда доставить их туда прежде истощения незначителъного войска, теперь там находящегося, и до уничтожения кораблей, галер и других судов, которые ныне в Фридрихсгамне. В Швеции могут припомнить, что я всегда проповедывал о необходимости значительных сил, чтобы действовать наверное.

Что касается до путешествия г. Нолькена, то положение дел совершенно изменилось с той минуты, как было предположено его отправление, и мне остается только жалеть, что Швеция поторопилась известить о поступке, от которого она бы могла себя уволить и который дает некоторый перевес двору, уже и без того довольно надменному. При объявлении же этого отправления, замедление исполнения его заставляет не только терять всю пользу, которую бы можно было от того извлечь, но может даже содействовать к усилению подозрений русского министерства. Моя приверженность к Швеции и желание видеть спокойствие водворенным [594] не дозволяют мне притворства. Движимый этими чувствами, я желал бы, чтобы царица имела причины к опасениям от признания принца, сына герцога брауншвейгского и принцессы мекленбургской (Здесь де ла Шетарди намекает на то, что принц Иван был признан русским императором от многих европейских дворов). Она бы от того выказалась может быть сговорчивее на способ к окончанию настоящей войны; но сила ее права и любовь к ней ее народов обеспечивают ее до такой степени, что она в состоянии смотреть на будущее с таким же спокойствием, как будто она достигла престола без всякого переворота. Вы также понимаете хорошо, что эта струна, которую следует весьма осторожно затрогивать министру державы, признавшей ее царицею с большею гласностью (аvес lе рlus d’eсlаt) и находящейся в союзе со Швецией. Впрочем молодой принц брауншвейгский теперь еще в русских пределах, и если и решатся отпустить его в Германию, то надобно, чтобы он перенес бремя детского возраста (lеs сhаrgеs dе l’еnfаncе) и достиг лет, в которые был бы в состоянии сам действовать и предпринять что-либо. Признайтесь, что эти обстоятельства дают довольно времени для принятия мер.

Мне не трудно уверить себя, что напрасно писали здесь о гр. Гилленборге, будто он старается при всяком случае называть царицу принцессою Елизаветою. Я очень расположен воздать должное такому великому министру, чтобы верить убеждениям вашим в противном, и слишком ревнив к тому, что может касаться его, чтобы искать с величайшею готовностью случаев доказывать это на деле. Также не будут виною мои попечения, если я не открою сообщившего такое известие. Впрочем я ничего не обещаю, потому что это такие предметы, которые обыкновенно не легко [595] исполняются. Наконец я сознаюсь, что было бы странно, когда бы частный рассудительный человек обращал внимание на подобные мелочи, но мы более или менее обязаны снисхождением к государям, которые, несмотря на возвышенность своего духа (mаlgre relevаtiоrи dе lеur geniе), довольно часто принуждены слышать ядовитые внушения от лиц, их окружающих и пресмыкающихся перед ними.

Русские сильно подвигают военные приготовления. Пусть Господь только или пошлет скорее обеим сторонам дух примирения, или, дав время шведским подкреплениям соединиться с гр. Левенгауптом, отвратит бурю, готовую разразиться над ним.

В заключение я чувствую, милостивый государь, всю цену дружеского упрека, который вы мне делаете. То, что вы называете в моих депешах сухостью, есть ничто иное, как недостаток согласить диаметрально противоположные начала. Шведы и русские одинаково остаются твердыми: одни — в своих притязаниях на уступки, другие — в отказе им. Самое сильное старание исполнить хорошо мою должность и самое горячее желание доставить Швеции, согласно намерениям короля, выгоднейший и безопаснейший мир, не в состоянии превозмочь препятствий. Облегчите мне способы исполнения, и в Швеции узнают по усердию, с которым буду стараться сделать из того наилучшее употребление, что мне весьма было прискорбно до сих пор не представлять вам ничего, кроме затруднений; но при всем том я слишком верный слуга короля и слишком искренно предан шведскому народу, чтобы не объясниться таким образом, как я взял смелость сделать это в письме к г. Амело 9го числа текущего месяца. Дела дошли до того, извещал я его, что необходимо, чтобы шведы или принудили силою Россию в условиям, которые они хотят ей навязать, или, если [596] они этого не в состоянии сделать, пусть они выкажутся искренно возвращающимися к ништадтскому миру на тот конец, чтобы рассеять сомнения в их доброжелательстве и восстановить те первоначальные обстоятельства, когда под личиною взаимной и истинной дружбы, они могли бы получить от царицы все выгоды, которые она была расположена им доставить, нисколько не роняя себя в глазах своего народа. По этой причине, милостивый государь, все мои старания здесь, повторяю, не смотря на все желание угодить его величеству, никогда не заставят русских преклониться на то, что называется уступкою. Я не исполнил бы своего назначения и изменил бы Швеции, когда бы стал скрывать от вас истину, в которой в настоящее время совершенно убежден. Равным образом я был бы в отчаянии, если бы мой способ сноситься с вами мог возбудить в шведах малейшее основательное опасение в искренности и правоте расположения к ним короля; но после самой строгой поверки, льщу себя надеждою, что логу быть столько же спокойным на этот счет, сколько но слуху, который пронесся в финляндской армии и дошел до вас, вы будете иметь случаи оценить прочия вести, которые проникают из этих мест. Было естественно, что я видел в гр. Сент-Северине старинного товарища, и эта прежняя связь делала более сильною ту, которая требовалась от нас на службе. Из этого однако не следует, чтобы я с неудовольствием видел вас занимающим его место (il nе dоit роurtаnt s'еnsuivrе dе lа quе jе nе vоus vоуе раs dе Воn оеil оссuреr sа рlасе). Ваше письмо было раскрыто довольно грубо (оно дошло до Шетарди чрез Ласси). Что же касается до записки, которую мне вручили русские министры в ответ на письмо двора от 15 января, то мне кажется — на сколько моя слабая опытность дозволяет судить об [597] этом, — что за нее им не стыдно, и они довольно искусно и с достоинством отвергли притязания шведов и остереглись затронуть Францию, которая взялась передать эти притязания России.

В отношении герцога голштинского не последовало еще никакого распоряжения. У него корь.

Р. S. 5/16 апреля. Вчера получил я письмо от Нолькена от 7 апреля н. ст. из Фридрихсгамна. Он ожидал только, для продолжения своего пути, распоряжений сделать это с безопасностью. Я узнаю, что генерал Кейт исполнил это, выслав к нему драгунский отряд. Я докладывал царице о прибытии г. Нолькена и им.ел удовольствие видеть, что она сама убедилась, что замедление этого министра случилось вовсе не по его вине. Я воспользовался случаем представить государыне, что она могла сама видеть, что являлись к тому непреоборимые препятствия и было неосновательно останавливаться преимущественно на подозрениях, возбужденных невольным замедлением.

15 апреля 1742 г. Фонтенебло. Маркизу Де-ла-Шетарди.

Я узнаю чрез г. Ланмари об обстоятельствах, которые могут только возбудить справедливые подозрения в искренности речей, переданных вам Бестужевым от имени царицы, именно, что эта государыня, весьма желая уважать ваши представления, отложила дать последние приказания о начатии неприязненных действий против Швеции. По содержанию ваших последних писем, мы имели право думать, что таково было положение дел при отправлении депеши, и что не будет вовсе речи о новых неприязненных действиях с той и другой стороны до тех пор, пока будет возможно положить первые основания для [598] переговоров о мире между Россиею и Швецией. Но как кажется не таковы были намерения царицы, потому что генерал Кейт положительно сообщил гр. Левенгаупту, что царица, его государыня, признает перемирие, негласно принятое между двумя армиями, окончившимся, а потому он имеет приказание начать военные действия в течении 24 часов. За этим письмом генерала Кейта к гр. Левенгаупту действительно последовали неприязненные действия казаков. разные отряды которых рассеялись по шведским пределам для опустошения их. Вы легко поймете, милостивый государь, изумление, которое должен был возбудить подобный образ действий в Швеции; на это смотрели не только как на нарушение международного права, но как на оскорбление, нанесенное посредничеству короля.

Впрочем не эти уважения, как бы ни были они сильны, подают повод к самым большим жалобам Швеции, по случаю несообщения вам русским правительством о приказаниях, посланных к генёралу Кейту, но то, чего я никак не могу понять, именно, что вы, бывши в известности о приготовлявшемся там, ничего не написали о том ни г. Ланмари, ни генералу Левенгаупту, — и я вам признаюсь, что не знаю, в каком свете представить о том королю (quеllе соulеur dоnnеr), для извинения перед ним вашего образа действий в этом случае. Не могу также скрыть от вас крайнего недовольства, которое возбуждено в его эминенции вашим упущением в деле такой огромной важности.

5/16 апреля. Москва. От маркиза Де-ла-Шетарди.

Потому ли, что изумительное количество снега, выпавшее под Петербургом, делает невозможными [599] военные действия, или же какие либо другие причины заставляют медлить ими, только фельдмаршал Ласси, о котором я вам сообщал, что он должен выехать 30 марта нового стиля для начальствования армиею, еще был, как мне передали, 1 числа по старому стилю в Петербурге. Это обстоятельство, само по себе не заслуживающее внимания, обратило е удовольствием мое, так как важнейшее будет предпринято только на глазах этого генерала, и что такая перемена может уменьшить вред, которого опасаюсь для шведской армии, или дать время гр. Левенгаупту получить новые приказания в положении, которое он не скрывал более. Прибытие г. Нолькена может также содействовать тому, что было может быть делом случая. Мое письмо к г. Ланмари известит вас обо всем, что касается Нолькена.

Г. Бухвальд, министр епископа администратора Голштинии, прибыл в Москву.

Бывший герцог курляндский отправлен на всю жизнь в Ярославль, большой и значительный торговый город. Государственные соображеяия не дозволяют выпустит его из России. Он будет получать пенсион более, чем достаточный.

Король прусский присоединил к своим владениям графство Вартенберг в Силезии.

Нет таких хитростей, которых бы Англия не употребляла для того, чтобы увлечь Голландию к сильной решимости (а unе resоlutiоn vigоurеusе), и английский король высказывал уверенность подписать договор с Россиею, которая, по его словам, решилась послать значительную помощь венгерской королеве. Гр. Подевельс (Тогдашний прусский министр иностранных дел), поручив барону Мардефельду условиться об этом со мною, присовокуплял, что было бы [600] важно, когда бы мы, в случае исполнимости дела, могли добыть объявление от русского двора, для разрушения впечатления, которое Лондон старается произвести в Гаге. Г. Мардефельд, не ожидая моего ответа, дал мне знать, что он находит подобное ходатайство с нашей стороны неуместным, и что не лучше ли будет довольствоваться убеждением в настоящих намерениях России касательно австрийского дома, не увеличивая без пользы затруднения, в котором находятся русские министры, чтобы отделаться вежливо от королевы венгерской. В свою очередь я не скрывал от него, что таково же было бы мое мнение, если бы он дал мне время предупредить его; что действительно всегда будет опасно торопить двор, когда уверены в его расположении, и по этой самой причине легко понять, что даром только подвергнешься отказу с его стороны. Вследствие того мы уговорились ограничиться каждому с своей стороны историческим сообщением на словах министрам этого двора о способе, употребляемом Англиею, чтобы считать себя в силе располагать ими по своему произволу.

22 апреля. Фонтенебло. Маркизу де ла Шетарди.

Вы видели, милостивый государь, из моих предыдущих писем, что мне были сообщены известия из Стокгольма, что генерал Ласси дал знать генералу Левенгаупту о начатии им неприязненных действий против шведов, и что затем последовала отправка казаков для разграбления и поджега многих деревень. Я не скрывал от вас, как удивлен был король, узнав, что вы вовсе не предуведомили гр. Левенгаупта и г. Ланмари о подозрениях, которые должны были иметь касательно подобной решимости, так как вам [601] угрожали ей. Вы должны были еще более сожалеть, когда узнали, что употребили во зло вашу доверчивость, и что в то самое время, когда царица так благосклонно по-видимому принимала гр. Гилленборга, а нам изъявляла свое удовольствие от принятия шведским королем посредничества короля, в то самое время были отданы приказания начать военные действия. Оставалась надежда, что по представлениям, которые генерал Левенгаупт должен был или сделать генералу Ласси, или передать чрез вас царице, последняя может быть склонится уважить доводы к продолжению перемирия было было делом ваших рук и на веру его шведы положились, ожидая, что переговоры о мире могли иметь успех, с тем большею надеждою, что от шведского короля г. Нолькен послан был ко двору царицы; но из вашего письма, от 24 числа минувшего месяца я вижу, что бесполезно было для вас прибытие г. Лагеркранца, посланного генералом Левенгауптом для убеждения государыни отсрочить или по крайней мере остановить на время посланные ею приказания о возобновлении военных действий, и она только согласилась на продолжение во время воины переговоров о мире. Признаюсь вам, я думал бы, что по всем возможным причинам она должна была уважить сделанные вами представления, а не увлекаться выгодами от предупреждения шведов и нападения на них врасплох в то время, когда они, положившись на веру перемирия, на которое согласились по вашему ходатайству, не могли ожидать столь быстрого и непредусмотренного нападения. Я думаю даже, что вы могли помочь недостаточности полномочия, что приводилось русскими министрами, как повод не слушать предложений Лагеркранца. взяв на свою ответственность событие, потому что вы же не колебались так поступить, когда дело шло об [602] остановке похода Левенгаупта, а ныне вы могли бы это сделать с большею основательностью в качестве посредника, признанного обеими сторонами. Вы могли сослаться на снисходительность, которую шведы выказали пред тем к вашему требованию, и, с большим основанием и в силу сделанных с той и другой стороны домогательств о начатии при вашем посредничестве переговоров о мире, просить и требовать чтобы царица взаимно оказала вам, по случаю предложений гр. Левенгаупта и г. Лагеркранца, ту же доверенность, которую выказала к вам так великодушно Швеция и которая .имела последствием негласное утверждение перемирия. Было естественно, чтобы царица, прежде чем довести дела до крайности, согласилась по крайней мере выслушать то, что имел предложить ей от имени шведского короля г. Нолькен, и я не могу понять, как может она примирять подобную поспешность возобновить военные действия с уважением, в котором она желала уверить короля при деле, столь близко принимаемом его величеством к сердцу.

На основании этих-то начал вы должны объясняться о том, когда найдете возможность (si vоus trоuvеz jоur) возобновить, по случаю прибытия г. Нолькена, какие нибудь переговоры о прекращении неприязненных действий, если вас еще будут просить о том шведы, для которых оно может быть чрезвычайно важно, и если они так мало в состоянии поддерживать войну, как желает заставить так думать г. Лагеркранц. Вы можете быть уверены, что все, сообщенное им частным образом о шведской армии и бедственном положении народа в Финляндии, останется в совершенной тайне, но я не могу не сомневаться, чтобы описание, которое он вам сделал, не было весьма преувеличено; притом же в нем есть разные черты, с избытком дающие понять, что не достает многого для того, что [603] бы признать сочинителя за человека весьма благоразумного и на которого страсти и предубеждение не делали бы сильного впечатления. Я полагаю даже сказать вам с уверенностью, что в этом описании есть множество фактов, положительно ложных. Сверх того, способ его выражений о своем генерале, которого он выдает за безумца и новичка в военном деле, уменьшает веру в его речи. Как бы то ни было, вы знаете, что намерение короля состоит в том, чтобы вы старались и употребляли все возможные усилия отвратить несчастия, угрожающие шведам от внезапного разрыва перемирия, на которое они полагались, или возобновлением этого перемирия, или же скорым заключением мира; однако в то же время вы должны остерегаться показывать рвение, которое может произвести противное действие, подав повод к мысли, что оно основано только на знании вашем слабости и бессилия Швеции, от чего, полагаю, и г. Лагеркранц был слишком далек, так как этого должно ожидать только от человека, слишком предубежденного и мало заботящегося о чести своей отчизны.

Судя по одному месту из вашего письма, министры царицы уступили наконец вашим представлениям и обещали сообщить о том, что намерена эта государыня сделать в пользу мира. Чем это будет скорее, тем лучше, и вы усмотрите из моего письма к вам от 2 числа настоящего месяца, что отныне это единственное средство, которое приличествует употребить не только для скорейшего начатия переговоров, но также и для окончания затруднений, могущих помешать успеху. Если обе стороны одинаково сообщат королю тайным образом свои предложения и требования, то он будет в состоянии, как будто сам от себя, сделать первый приступ и работать над скорым примирением для утверждения, буде возможно, доброго [604] согласия между обеими державами. Их его величество желает видеть соединенными дружбою, чтобы действовать потом в совершенном с ними согласии для поддержания мира и равновесия на Севере.

В заключение не скрою от вас, что как ни стараются царица и ее министры выказать, что письмо, писанное мною вам от имени короля 15 прошедшего января, содержит в себе угрозы, и что это подвигнуло их к решимости прервать перемирие и застать Швецию врасплох, начав неприязненные действия, — однако вы должны были остерегаться соглашаться и подтверждать подобное мнение в вашем письме к г. Левенгаупту, с которого препроводили ко мне копию. Вы поняли всю нелепость сделанного вам замечания принимать за угрозы простые размышления, заключавшиеся в моем письме об облегчениях, на которые желательно было бы склонить Россию для достижения вожделенного для обеих сторон мира, и в таком же самом смысле следовало бы вам объяснять об этом в письме, которое сделается гласным в Швеции, а может быть и в целой Европе. Я не вижу даже средства против вреда, который может последовать из подобного обстоятельства, а оно не должно было бы ускользнуть от вашего внимания в столь важном деле, в котором достоинство короля должно с вашей стороны всегда старательно охраняться. Его могли оскорбить, когда бы в бумаге, написанной от русского двора. хотели короля обвинять за то, что он употреблял угрозы при переговорах по врученному ему посредничеству. И действительно у него никогда не было намерения уклоняться от правил беспристрастия для соединения двух сторон на столько, на сколько согласоваиись с этим его обязательства к Швеции. По всем этим причинам, вы поймете, как мало могло приличествовать то, что вы казались соглашающимся [605] на мысль, что можно упрекнуть его величество, как виновника возобновления военных действий со стороны России и притом по милости тех самых средств, которые напротив того были употреблены е его стороны для изменения перемирия в добрый мир.

Р. S. Я только что виделся с гр. Тессином, получившим вчера письма из Швеции; из них видно, что там скорее раздражены, чем устрашены вероломством русских. Предвижу с великим сожалением, что в настоящую минуту всякое предложение о мире будет выслушано не весьма благосклонно. Думаете ли вы, чтобы, при таких обстоятельствах и после столь малого уважения, выказанного к посредничеству короля, пенсионы и подарки, розданные по вашему предстательству, были деньгами, затраченными с пользою?

Р. S. Я усматриваю, что, при первом известии о разрыве перемирия со стороны русских в Финляндии, вы понимали, как был с вами недобросовестен г. Бестужев, скрывая принятую царицею решимость возобновить таким образом неприязненные действия вопреки точного слова, которое она вам дала. Но я еще не менее изумлен тем, что эта принцесса сама притворялась с вами, тогда как должна была бы естественно вспомнить, что такой образ действий совершенно в противоречии с доверенностью, которую, но ее уверениям королю, она желала искренно установить с его величеством, и с посредничеством, которое находится в распоряжении короля с согласия обеих сторон и по требованию этой самой государыни. Равномерно вы кажется теряете всякую надежду, чтобы она желала в последствии поверить вам сама тайные виды ее о средствах достигнуть восстановления мира между нею и Швециею, и полагаете, что отныне должно формально совещаться с ее министрами, за [606] исключением, если возможно, частных внушений о том, что вы ей сообщили бы. Вам, как находящемуся на месте, следует употреблять способы, которые сочтете более соответствующими успеху того, что король вам сообщает о своих намерениях, будете ли вы действовать на царицу чрез прямые или тайные внушения, станете ли совещаться с ее министрами; но я сильно опасаюсь, чтобы возобновление неприязненных действий со стороны России не уничтожат всех мер для переговоров о мире со шведами. Русские, воспользовавшись доверчивостью шведов, напали на них, когда они полагались на прочность перемирия, а потому может быть Швеция постарается отмстить за то, не внимая советам о мире, которые не престанет давать им его величество.

С нетерпением жду писем из Стокгольма, чтобы узнать остается ли какое-нибудь средство к перемирию и послали ли повеление г. Нолькену возвратиться, что заставит потерять всякую надежду на скорое умиротворение. Но если этот министр прибудет ко двору царицы с приказанием открыть при вашем посредничестве переговоры, то я уверен, что вы сумеете употребить все возможные средства, чтобы содействовать окончанию дела и возобновить, если возможно, перемирие, не ожидая этого окончания, которое может быть остановится за какими-нибудь неожиданными затруднениями; король же, узнав о том, употребит все усилия для отстранения их.

В заключение, его величество усматривает с неудовольствием, что вы не доверяли вполне сообщениям, которые г. Ланмари считал обязанностью вам делать, и тому, чтобы он был в состоянии воспользоваться теми известиями, которые вы могли сообщать ему, зная в совершенстве положение дел в России и намерения царицы. До сих пор он исключительно [607] ограничивался инструкциями, данными ему от его величества или при его отъезде, или после восшествия на русской престол царицы, и понимает вею цену известий, которые ваша опытность многих лет ставит вас в возможность доверить ему, так как вы оба должны стремиться к одной цели в переговорах, одинаково врученных вашим заботам. До нас доходит, что датский король отказал царице в титуле императрицы. Это заслуживает розысканий, и я прошу вас постараться о разъяснении и сообщении того, что вы могли бы об этом узнать.

12/23 апреля. Москва. Маркиз Де-ла-Шетарди

Нолькен выехал из Петербурга. Назначен день коронации. Я обязан вам сообщить, что полученное здесь известие о некоторых движениях шаха Надира по-видимому возбудило на столько беспокойства, чтобы обратить на это все внимание. Верно по крайней мере то, что сколько прежде торопились освободиться от бремени издержек, которые влечет за собою присутствие персидского посольства, столько теперь, под разными предлогами, замедляют его отъезд и отказывают на беспрестанно повторяющиеся домогательства его о прощальной аудиенции,

Еще более важно, чтобы вы знали, что венский двор снова оправдал недавно мнение, которого я постоянно был о нем, что для него нет ничего священного, как только дело коснется до его интересов и что тогда для него безразличны все средства. Маркиз Ботта, под видом дружбы, которой требовал старинный союз, существовавший между двумя дворами, передал царице копию с письма, выдаваемого за написанное вами, милостивейший государь, к г. [608] Кастеллану. Там вы говорите посланнику короля о перевороте, возведшем на престол принцессу Елизавету; смотрите на это событие с той точки зрения, что оно есть конец величия России; подкрепляете это мнение тем, что государыня не намерена поручать важнейших должностей в государстве иноземцам, и что Россия, предоставленная сама себе, не преминет скоро впасть в прежнее свое ничтожество; наконец заключаете из этого, что Порта, для скорейшего приведения России в такое положение и чтобы избавиться от соседа, причинявшего ей много беспокойств. должна торопиться действовать силою и воспользоваться обязательствами, которые имеет она с Швециею, для соедянения с нею и нападения на Россию. Поверенный, который сообщил мне об этом событии, прося не выдавать его, присовокупил, что царица была чрезвычайно огорчена такими видами Франции в отношении ее, тем более, что до сих пор она во всем, что касалось его величества, выказывала совсем иное. Чтобы разрушить однако впечатление. которое желали произвесть, и убежденный при том в истине того, что говорил поверенный не колебался разуверить царицу, что венскому двору очень привычны подобные средства, как это знает и она по собственному опыту; что Австрия прибегает к такой крайности, как утопающий, который ищет уцепиться за все, что ему ни попадается; что он ручается, что это письмо подложно и существует только в головах австрийских министров, и из того заключает, что царица, стараясь не обращать внимания на подобную химеру, должна еще более доверяться образу действий Франции, видимому ею из прилагаемых мною стараний. Он мне не скрывал, что царица выразилась при этом случае, что слушая менее разные доносы, которые ей делают, она все таки будет осторожна со мною, так как ей не прекращают [609] представлять. что я человек опасный и что не надобно доверять моим внушениям. Впрочем, напомнив этой принцессе все, сделанное мною для ее службы, привязанность, выказанную мною при всяком случае. и то наконец. что я может быть навлек на себя упреки за перемирие, лишь бы только угодить ее желаниям, поверенный с удовольствием заметил, что царица. как и он, отдавала справедливость намерениям Франции; чувствовала, что я не заслужил бы ее уважения. когда бы, менее дорожа своим долгом, был способен когда либо ослаблять силу присылаемых ко мне поведений; сознавала, что русским министрам предлежит отстаивать ее интересы во всех таких случаях, и, наконец, предвидела, чтобы не ошибаться в признаваемой ею до сих пор откровенности моего характера, что я вероятно придам еще более усилий моим настояниям, как только Нолькен будет здесь. Может быть будет достаточно оправдать моим образом действий слова поверенного и тем самым доставить ему средства изгладить при удобном случае лживые внушения, которыми стараются действовать на ум царицы. В этом случае, милостивейший государь, вы одни можете решить: будет ли настоять нужда, чтобы вы мне передали, на случай надобности, доказательства тому, как обманывал венский двор царицу, передавая маркизу Ботта это письмо?

26 апреля. Фонтенебло. Маркизу Де-ла-Шетарди.

На этих днях я имел, милостивый государь, пространный разговор с кн. Кантемиром. которому делал сильные упреки за вероломство его двора, прервавшего перемирие без предуведомления о том, после длиного слова не прибегать к такой мере без [610] извещения о ней вас. Чтобы лучше убедить его, я прочел ему ваше письмо от 3 и 19 (?) марта, в которых есть ясные доказательства такому вероломству. Этот посланник мог только возразить, что оно действительно было тут более или менее, потому что у вас потом были многие совещания и, особенно 20 марта, с министрами царицы. Здесь точно вы сильно настаивали. чтобы дали отсрочку по крайней мере на 15 дней; но притом вовсе не жаловались ни на какое несдержание слова, что конечно не преминули бы сделать, когда бы имели к тому основание. Действительно я не находил ничего в ваших письмах от 19 и 25 марта о том, чтобы могло дать мне понятие о способе ведения вами переговоров с Бестужевым — обстоятельство чрезвычайной важности для чести короля, почему я и прошу вас дать мне о том определительный ответ. Между бумагами. сообщенными мне кн. Кантемиром, я нашел копии с ваших последних писем к Левенгаупту. Это значит простирать далеко доверенность ко двору, который способен употребить ее во зло. Я уже к вам писал, что ничто не обязывает вас давать русским министрам копии с ваших писем, не говоря уже, что это решительно не в обычае, исключая случаев, настоятельно требующих того, и ничто так не способно более, как это, подтвердить подозрения, которые уже слишком распространены в Швеции о нашей стачке с петербургским двором.

Р.S. Я вижу из письма г. Фенелона от 17 апреля, что он вам сообщал о предупредительности, которую выказал гр. Зенцгейм (Sеntzhеim), полномочный министр императора, к гр. Головкину, дав ему знать о своем прибытии в Гагу и сделав даже визит, который русский посланник оставил без всякого ответа. Возможная вещь, что он был удержан [611] от того неизвестностию, в которой мог быть, признала ли царица, его государыня, курфюрста баварского императором; но во всяком случае вежливость требовала, чтобы гр. Головкин передал чрез третье лице извинения по причинам, которые помешали ему исполнить в отношении императорского посла долг церемониала, учрежденного между иностранными министрами.

19/30 апреля, получено 5 июня, Маркиз де ла Шетарди в ответ на письмо от 25 марта.

Принц гессенский впал в уныние от затруднений. Расположение, высказанное мне Бестужевым, как вы помните, чрезвычайно охладилось, не потому, чтобы я думал, что теперь для нас представляется менее удобный случай овладеть Россиею, но от того, что это расположение в отношении нас было и есть в зависимости от предварительного утверждения мира на Севере и от надежды, что им будут обязаны королю. И так если вы допустите это же начало для установления с царицею союза, который возбудит уважение, по справедливости должное к таким двум великим державам, как Франция и Россия, то увидели бы по усилению недоверчивости, которой предались здесь, по неприязненным действиям, которые за тем последовали, что средства для достижения предположенной цели неприменимы до тех пор, пока этот двор останется при высказанных им мыслях. Смею даже вас уверить, что представления, которые я возобновлял, судя по расположению умов, послужат только к тому, чтобы выказать пристрастие, а это отдалит более и более от цели, которой желают достигнуть. Следовательно, как бы ни было лестно для меня оказать в [612] этом случае важную услугу его величеству, однако присутствие лишь г. Нолькена, которого ожидаю каждую минуту, будет в состоянии сблизить идеи, которые до сих пор казались диаметрально противоположнымй, и подвинет дела к скорейшему умиротворению. Письмо, только что полученное мною от г. Ланмари и препровождаемое при сем в копии, кажется должно подтверждать это мнение и показать, что наконец в Швеции будут иметь точные известия о состоянии, в котором находится шведская армия.

Надобно предполагать, что произошла ошибка в шифрах, если вы думаете, что это тому Бестужеву, который ныне при русском дворе обер-гофмаршалом, а прежде был русским министром при шведском дворе, я предложил пенсион короля. Он тогда еще не вернулся, стало быть не о нем шла речь, но о вице-канцлере, его младшем брате, бывшем действительно несколько лет тому назад в Дании. Различие, которое вы впрочем делаете при том, доказывает, что г. Шавиньи (Сhаvignу) сообщил вам довольно удовлетворительные заметки, какие возможно было сделать. Истина, которая раскрывается мало по малу, заставляет действительно видеть меня, что г. Бестужев, обер-гофмаршал, показывая вид, что не желает вмешиваться в дела, гораздо более к ним способен, чем вице-канцлер, а последний с дурными качествами соединяет и неспособность, которую он сознает достаточно для того, чтобы советоваться с своим братом во всех случаях и допускать его руководить собою.

После бесчисленных оттоворок, которые кн. Черкасскому может быть было бы трудно оправдать, я добилcя от него и вице-канцлера конференции. За несколько дней перед тем, я дал знать царице, что нахожусь в постоянном ожидании, когда она [613] назначит мне аудиенцию. Парадная зала не была еще готова. Я приступил к делу о промемории касательно церемониала. Министры обещали ничего не выпускать в докладе царице. Однако, будучи в неизвестности о форме, которую они тому дадут, я считал необходимым предупредить поверенного, сообщить ему все подробности, вручить дупликат промемории и просить его о прочтении ее царице, чтобы она была подготовлена. Он взялся исполнить это тотчас же, как говение перед пасхою (lеs dеvоtiоns dе раquеs) дозволит ему найти удобное время, которым он может воспользоваться.

Я виделся с Брюммером и сообщил ему, что представляю ему новые доказательства моей приверженности к герцогу голштинскому, стараясь условиться с ним обо всем, что звание посланника может требовать. Брюммер отвечал на это, как человек просвещенный и образованный.

Царица не удовольствовалась самым строгим, каким только можно себе придумать, выполнением поста и соблюдением в продолжении страстной недели всех требуемых тогда обрядов, и должно думать, что она считала необходимым показать своим народам пример уважения, должного церкви. Если суеверие, или частные виды нисколько не входят сюда, то конечно такой образ действий заслуживает похвалы. Духовенство, как говорят, было лишено в предшествовавшее царствование многих преимуществ и исключительных выгод. Царица в два дня, в которые она на прошедшей неделя заседала в сенате, издала указ, в силу которого духовенству возвращены все права, отнятые у него царицею Анною.

Усматриваю из письма, в котором сообщал мне г. ле-Мер о подписанном им трактате (с Даниею), что он полагает, не бывши в том уверенным, что [614] петербургский двор не может благосклонно смотреть (vоir dе bоn оеil) на новые обязательства датчан с нами, принимая во внимание то огромное влияние, которое могут они иметь на дела Севера, особенно при нашем тесном союзе со Швецией. Как было бы неуместно распространяться ему более, то он, уведомляя меня в общих чертах, исполнил только то, что требовала польза сношений (lе bien dе lа соrrеsроndаnсе). Что же касается больших подробностей для руководства моими действиями, то оне могут быть только даны вами, милостивейший государь, а потому я с тем большею поспешностью сообщаю вам об этом обстоятельстве, что вы может быть сочтете полезным предупредить подозрения, которых последствия могут противоречить вашим взглядам, и я бы приготовился на этот конец к тому, что мог бы петербургский двор высказать мне в то или другое время об этом трактате.

Креспи возвратился уже к шведской армии, когда письмо Ланмари дошло до него....

(Этою депешею оканчиваются в Тургевском сборнике донесения де ла Шетарди).

53. В депеше от 26 марта/6 апреля маркиз Де-ла-Шетарди подробно говорит о своих совещаниях с канцлером кн. Черкасским, от которого домогался, чтобы было послано фельдмаршалу Ласси полномочие начать переговоры с гр. Левенгауптом, если тот представит достаточные доказательства неосновательности подозрения в искренности намерений шведов, и остановить в последнем случае пролитие крови. По-видимому кн. Черкасский на это согласился, но потом Де-ла-Шетарди в продолжении пяти дней не получал, не смотря ни на какие настояния, копии с повеления фельдмаршалу Ласси. Наконец он ее получил — все повеление заключалось в немногих строчках: если гр. Левенгаупт отнесется к вам с предложениями, согласующимися с моим достоинством и безопасностью, то я желаю, чтобы вы их выслушаи. Если также помянутый гр. Левенгаупт предложит вам условия, сообразные с ништадтским трактатом, то ответствуйте ему самым лучшим образом, как будет вам это возможно.” Де-ла-Шетарди уверял, что он не может этим удовольствоваться, так как кн. Черкасский при личном свидании обещал послать к [583] Ласси повеление в ином духе. Описывая неудачи своего посредничества, французский посол делает, между прочим, следующее замечание:

После многих трудов, некоторые из друзей моих не скрывали от меня, что сильно работали и по-видимому успели в том, чтобы возбудить в царице подозрение к моим намерениям и представить мои домогательства, с которыми я обращался или имел еще обратиться, как скрывающие под ложною оболочкою желание принести в жертву ее славу для выгод Швеции. По этому я не должен удивляться, если мне делают проволочки, особенно в отношении шведских дел. Вероятно будут поступать таким образом и во всех, касающихся до них случаях до тех пор, пока не начнутся переговоры, и тем дадут мне непрямо почувствовать, что знают, чего держаться относительно моих намерений. Друзья присовокупили к этому, что по тому же поводу царица однажды решилась не показываться для избежания затруднений при разговоре, которого, как она подозревала, я искал с ней; что я впрочем могу быть уверен, что недоверчивость ко мне не распространяется на то, что не относится к Швеции, и что во всем, лично до меня касающемся, я буду принимаем и выслушиваем с таким же удовольствием, с каким и прежде уважали мои советы.

Такое известие не дозволило мне более оставаться в сомнении на счет многих случаев, и если рассматривать их с той точки зрения, с которой я должен делать это ныне, то подтверждается сказанное друзьями. Я сначала припомнил, что царица под предлогом идти в баню, действительно не показывалась один день, когда я являлся во дворец после свидания с великим канцлером, и там так мало ожидали того, чтобы государыня была в бане, что многие из [584] дам уже собрались во дворец. Я также не мог заблуждаться на счет того обстоятельства, что не достает многого, чтобы царица показывала ко мне с тех пор, как я в Москве, прежнее внимание. Наконец, я в особенности заметил, что она избегает всех случаев, в которых, как бывало это прежде, я мог говорить с нею о притязаниях шведов, и теперь мне можно приближаться и говорить с нею некоторым образом только в те минуты, когда всякий имеет свободу подходить к ней.....