4 Февраля. Версаль. Mинистр маркизу Де-ла-Шетарди.

Как только я узнал о намерении царицы поручит департамент иностранных дел г. Бестужеву, то не мог не вспомнить без огорчения все доказательства, свидетельствующие о малой привязанности этого министра к Франции. Я тем более не могу считать себя заблуждающимся в этом случае, что знаю о торжестве теперь лондонского двора при виде Бестужева в главе правления в России. Опасаюсь очень, чтобы этот министр не внушил скоро своей государыне желания возобновить все старые связи, особенно с Англией. Буду ожидать с величайшим нетерпением вашего ответа на письмо от 14 января. Я не понимаю, отчего царица не сделала вам никаких предложений об условиях мира с Швециею; вы не старались заставить ее объясниться, чтобы дать королю по крайней мере приблизительную идею о плане примирения которое можно устроить. Вы совершенно поняли мою мысль относительно г. д'Альона.

30 января/февраля. Петербург. Mаркиз де ла Шетарди.

Отчет, отданный царице о том, что вы, милостивейший государь, удостоили мне сообщить, и мое объяснение по тому же предмету с Бестужевым, подали повод, несколько дней спустя, к заседанию канцлера, [534] вицеканцлера и двух министров конференции. Генерал-прокурор и фельдмаршал Ласси были туда приглашены экстренно. Царица сама присутствовала. Приведенные ею мне доводы о невозможности согласиться ни на какую уступку, — как ни расположена впрочем она слепо принять способы, которые король укажет для доказательства с ее стороны признательности к Швеции, — доводы эти были подкреплены единодушным мнением министров этой государыни. Согласно тому, принято было решение продолжать войну со всею возможною настойчивостью, так как ее нельзя предупредить при содействии и посредничестве его величества. Чтобы быть готовыми на всякий случай и чтобы ничего не дать заметить о предпринимаемых мерах, генерал-прокурор тайно отдал необходимые приказания о заготовлении на два года большего количества припасов, в которых могут иметь нужду войска. Десять батальонов гвардейской пехоты и 1000 конногвардейцев должны были выступить в Москву на коронацию. Из последних 700 и половина первых оставлены в Петербурге. Повелено также всем гренадерским ротам полков, расположенных внутри страны, двинуться сюда. Наконец, судя по тому, что мне передано, есть признаки, что царица вместо того, чтобы идти по обещанию в Киев на богомолье, остается только несколько месяцев в Москве и возвратится в Петербург, чтобы рассеять слух об отъезде отсюда только потому, что не считает себя в безопасности во время войны.

Генерал Кейт ходатайствовал о разрешении ему явиться к царице после восшествия ее на престол. Этим предлогом воспользовались, чтобы вызвать его сюда и уговориться с ним предварительно о приведении в исполнение плана военных действий. Кейт прибыл в среду и после завтра возвращаетея в [535] Выборг. Известия, полученные им, по его уверению из Англии, и доказывающие о близком перевороте в пользу короля Якова (Стюарта), — а к нему семейство Кейта было постоянно привязано, — усиливают его нетерпение, чтобы ответ ваш на сообщенное мною вам 2-го истекшего декабря (?) мог дойти сюда скорее.

Вследствие дошедших до меня слухов, что некоторые из царских министров думают, что не будет основательно и честно отказать Англии в утверждении договора, недавно заключенного с Финчем, так как в нем будут сделаны столь огромные изменения, что не останется почти ничего от его первоначального содержания, — я считал обязанностью извлечь выгоды из повелений, которые присланы с последнею почтою барону Mардефельду, для воспрепятствования всякого союза между Англиею и Россией. Средство к убеждению Mардефельда в необходимости быстрого применения д делу полученных им повелений было просто. Я только сообщил ему о расположении, в котором некоторые находились здесь в отношении Англии и последнего трактата, заключенного с ней. Он согласился на мое предложение отправиться к четырем министрам, назначенным для иностранных дел, сообщить и прочесть им, под видом дружбы и доверенности, то, что к нему написано. Он так и сделал, и это произвело, судя по тому, что он мне сказывал сегодня утром, впечатление. С моей стороны я действовал, внушая Бестужеву, Куракину и Лестоку, что считаю их слишком просвещенными для того, чтобы торопиться; что всего лучше в делах спрашивать совета у времени; что ничему впрочем не угрожает опасность, если отложить на 5 или 6 месяцев решение, и я тем более был бы доволен, чтобы выгоды царицы дозволили следовать им этой системе, что всякое соединение с Англиею может только [536] затруднить тесную связь между Франциею и Россиею, которой я желаю также, как и они. Тем более было важно, чтобы Mардефельд и я нанесли этот удар, что Финч, после приезда второго курьера и получения чрез него своего отзыва, объявил снова о своем скором отъезде в видах ускорения тем, если возможно, решения. Я знаю, что он имеет приказание сорить деньгами, сколько ему угодно, лишь бы окончить с успехом дело, и что он тайно пользуется услугами одного старого анлийского купца, который вхож в многие дома, для приобретения приверженцев Англии. Во всем этом г. Финч действует за одно с маркизом Ботта в видах разрушения до основания партии, которую может иметь здесь Франция. Австрийский же посланник, как по отношению к Шлезвигу, так и при помощи некоторых немцев, находящихся в свите герцога голштинского, основывает большие надежды на прибытие этого принца.

10 Февраля. Версаль. Mинистр маркизу Де-ла-Шетарди в ответ на депешу 6 января.

Г. Ланмари сообщает мне, что вы ему писали весьма пространно (о шведских делах) и не подаете никакой надежды, чтобы петербургский двор желал уступить что-нибудь. Такое решение значит продолжение войны, и вы поймете хорошо, как я уже сообщал вам, что она поставит короля в величайшее затруднение и почти в решительную невозможность оказать какую-нибудь услугу царице, ни даже приступить к чему либо, что могло бы устроить столь желаемый между Франциею и Россиею союз. Я однако не усматриваю, чтобы чести и славе этой государыни был нанесен ущерб каким-нибудь сделанным ею Швеции [537] пожертвованием, и хотя вы теперь говорите, что шведы ничего не сделали для нее, однако их добрая воля несомненна. и царица не может забыть, если не хочет не быть неблагодарною, что желание возвести ее на престол ее предков входило во многом в причины предпринятой войны. Она даже готова была дать письменное в том удостоверение и тогда так охотно желала успеха шведам, что советовала им призвать к своей армии герцога голштинского для того, чтобы его присутствие заставило выронить оружие из рук русских. Все эти переговоры шли чрез ваши руки, все эти события вам известны лучше, чем кому либо, и не возможно отвергать, что хотя шведы и не нанесли последнего удара, однако высказанное ими намерение сильно содействовало к единодушию партии Елизаветы, так как у приверженцев ее возродилась уверенность, что они будут поддержаны. Этой принцессе не безизвестно также, в чем заключаются обязательства Франции, и то, что его величество всегда должен был рассчитывать, что переворот в России, возвращая престол тому, кому довлеет он, в то же время доставит какие-нибудь выгоды Швеции, с тою разницею, что король сумеет отличить принцессу, достойную уважения по множеству великих и любезных качеств и с которою он желает войти в самые дружественные отношения, от похитительницы, подававшей Франции только повод к жалобам и недовольству.

Я могу вам сказать, что Швеция разделяет те же чувства: у ней нет ни пристрастия, ни ненависти к принцессе Елизавете, и она удовольствуется гораздо меньшим, чем при царе и правительнице. И так старайтесь, милостивый государь, воспользоваться таким расположением и доверенностью к вам царицы, и внушить те же чувства принцессе, [538] великодушной, признательной и так часто высказывавшей вам свою склонность и привязанность к Франции В видах короля не ограничиваться приисканием временного лекарства (mi раlliаtif) против ссор России со Швециею; вопрос пойдет о искоренении этих ссор навсегда, об уничтожении с той и с другой стороны семян зависти и раздора, о соединении дружбою и интересами обеих этих держав король будет стараться обо всем этом всеми своими силами, но здесь все зависит от минуты, и если ее пропустить то кто может предвидеть, какой будет от того исход, когда Швеция приобретет других союзников более завистливых к силе России и более заинтерёсованных в ее ослаблении, или поселении в ней семян волнений и раздора? Впрочем, я извещен что Голландия и в особенности Англия употребляют все усилия для возобновления обычных проделок с петербургским двором, и не смотря на все, что было вам сказано для осуждения последнего трактата, заключенного с лондонским двором, вы должны старательно следить за поступками английского министра и я желал бы, чтобы вы мне объяснили, что это за статьи за допущение которых в этом трактате так обвиняют гр. Остермана?

Я тем не менее убежден, что Франции возможно установить торговлю с Россиею, очень выгодную для тои и другой, и независимо от записки, обещанной вам г. Бестужевым, я скоро буду в состоянии послать вам другую, весьма пространную касательно этого предмета; но повторяю вам, прежде всего необходимо покончить дела Швеции, а до тех пор все дальнейшие виды (vuеs ulteriеurеs) приостановлены.

Я полагаю, что уже сообщал вам, что король одобряет подарок, который вы предполагаете сделать хирургу: он всю интригу вел за одно с вами и как [539] кажется, сохранил полную доверенность к себе своей государыни.

Равномерно одобрит его величество, что вы старались заискать в г. Бестужеве (а gаgnеr M. dе Веstоugеff), но как вероятно предмет значителен (mаis соmmе l’оbjеt еst vrаisеmblаblеmеnt еst соnsiderаblе), то его величество желал бы, прежде окончательного решения, знать до чего дойдет дело (sаvоir dе quоi il sеrаit quеstiоn)? Не думаете ли вы, что пенсион привяжет его к нам вернее, чем деньги, единовременно уплаченные?

11 Февраля, Версаль. Министр маркизу Де-ла-Шетарди, в ответ на депешу от 13 января.

Я усматриваю, что вы не только не предвидите возможности убедить царицу к уступке Выборга и Кексгольма, но и не говорите, какое другое пожертвование согласилась бы она сделать. Это оставляет нас в том же неведении, и каком мы были, и не дает никаких разъяснений для начатия малейших переговоров с Швецией. Так как царица желает мира и предстательства короля, то надобно, чтобы она доставила ему возможность употребить это предстательство, объяснив условия, которые намерена предложить, и избрав какую-нибудь определительную точку, на которой можно было бы утвердиться и которая послужила бы основанием для переговоров. Если г. Ланмари вам кажется слишком пристрастным к Швеции, то вы кажетесь также, несколько предубежденным в пользу России. Вы бы могли однако размыслить, что если шведы не довольно сильны сами по себе, то пособия, которые король решился и даже обязан им оказывать, будут более, чем достаточны, чтобы сделать [540] их страшными своим соседям, и что польза царицы требует не вынуждать его величество к исполнению своих обязательств во всем их пространстве...

Из различных писем из Швеции и Дании я уведомился, что тотчас же после возвращения кавалера Креспи к армии в Финляндию распространился слух о супружестве принца Конти с Елизаветою. Прошу вас сообщить мне, чрез кого эти интриги, которые были потушены в самом начале и оставлены без всяких последствий, могли дойти до сведения публики?

6 Февраля. Петербург. Mаркиз Де-ла-Шетарди.

Бестужев третьего дня сообщил мне от имени царицы о принятом ею намерении предложить и рекомендовать курляндским чинам в кандидаты наследного принца гессен-гомбургского. Бестужев присовокупил при том, что чем более царица желала при этом случае явить знаки своей благосклонности этому принцу, тем более она надеется, что этот выбор не будет неприятен королю, и что его величество, из дружбы к ней, будет в пользу принца гессенского и далек от противодействия ему. Сам принц говорил мне потом о своем положении в отношении Курляндии и сделал мне честь поручить свои интересы в донесении, которое я представлю королю о том, что Бестужев имел повеление сообщить мне. “Смею льстить себя надеждою, прибавил он, что его величество соизволит оказать свою благосклонность принцу, которого род был всегда привязан к Франции. Вы знаете, продолжал он, что я всегда был верен в этом отношении гессенской крови, и беру вас самих в свидетели каждый раз, когда дойдет дело до представления доказательств в моих чувствах.” [541]

Я уверял его, что был в том слишком убежден и проч.

Как г. Финч имел накануне свою прощальную аудиенцию, то я воспользовался случаем, чтобы возвратиться к разговору, к которому подало повод объявление г. Бестужева. Я выразил при этом случае уверенность, что г. Финча отправят с тем же, с чем он и приезжал, и признался Бестужеву, что желал бы этого тем более, что обдумав с величайшим вниманием неудобства, — о возможности которых, если бы произошло противное тому, не скрывал от него, — я убедился, что всякая связь между Россиею и Англиею, какова бы она ни была, необходимо разрушит все признаки союза между Франциею и Россией. Эти слова произведи впечатление. Бестужев сказал мне, что я могу быть уверен, что трактат о котором ведет переговоры г. Финч, не будет существовать ни под каким видом, и не вступят в какое бы то ни было обязательство с Англиею; что таким же образом поступят и е королевою венгерскою: царица и все министерство ее желает только вечного союза с Франциею; что также льстят себя надеждою, что за эти искренния желания король не допустит оставаться долго в неизвестности, которая поведет Россию к напрасной только потере своих старых союзников. Я ему отвечал, что уже потому, что это было бы несправедливо, весьма необходимо, чтобы дела шли своим чередом, что расположение, выказываемое им ко мне, будет достаточно для убеждения министров царицы, пусть оно только остается таким, как он сейчас мне изложил это, и наверное такое расположение приведет к предположенному нами окончанию.

Он сообщил мне вследствие этого объяснения, что преследования г. Ботта делаются со дня на день [542] сильнее и что недавно он в конференции с адмиралом гр. Головиным ограничивался требованием помощи в 10 т. человек. “Он, возражал я поспешно, исполнял свою должность, стараясь поймать вас с помощью такой западни. Поверьте, что он будет доволен, когда вы ему дадите только 100 человек — не о количестве он хлопочет: все заключается в том, чтобы притянуть к делу (d’embаrqnеr) великую державу, и поставить ее в такое положение, чтобы она не могла потом отступиться”.

18 Февраля. Версаль. Министр маркизу Де-ла-Шетарди.

При рассмотрении содержания различных писем, писанных к вам г. Левенгауптом и присланных вами в копиях, невозможно не заметить, что этот генерал говорит с вами доверчиво, как с посланником короля, и полагает, что употребление, которое вы из того сделаете, не может подать никакого повода к ущербу интересов Швеции. Однако вы приняли за правило и продолжаете следовать ему, не только сообщать эти письма царице, но даже давать ей копии с них, что может принести вред, если этим принцесса старалась приобрести доказательства на случай продолжения войны со Швецией. И невозможно удержаться от подозрения чтобы у ней не было иной причины желанию иметь у себя эти бумаги. По этому вы поймете конечно что может быть необходимо употреблять осторожность при сообщении ей того, что вам напишет гр. Левенгаупт Хотя вы показываете себя снова подтверждающим в последнем вашем письме сообщенное вами прежде о благорасположении царицы к согласию на средства для достижения скорого примирения со Швециею тем не менее однако до сих пор не видно, в чем [543] может состоять желание царицы к осуществлению этого доброго расположения ? Напротив она всегда уклоняется доверить вам, чтобы то ни было, касающееся этого предмета, и скорее старается приучить вас к мысли, что не должно ожидать от нее какого-нибудь пожертвования или уступки Швеции для блага мира, Такая сдержанность царицы не дозволяет мне уклониться от напоминания вам еще раз того, о чем я давал вам знать касательно обязательства, в которое вы вошли с генералом Левенгауптом. приняв на себя всю ответственность за последствия от негласной армистии, к которой вы его побудили и уговорили. Публика, узнав о таком поступке с вашей стороны в самый разгар переворота, не воображает, чтобы вы это сделали, не имея по-крайней мере для оправдания себя письма царицы, которое в крайнем случае могло бы служить при предварительных переговорах о мире. Отсюда происходит для короля затруднение, из которого, признаюсь вам, не вижу способа выдти, тем более, что должно ожидать в этом отношении еще больших затруднений по мере того, как царица упорнее будет держаться мнения, что ей не следует делать никаких уступок из того, чем она владеет в Финляндии.

Из всех этих обстоятельств вы поймете, как важно его величеству немедленно узнать, чего держаться относительно намерений этой принцессы ? Вы, следовательно, должны употребить все средства к побуждению ее объясниться с вами откровенно. Она должна быть совершенно уверена в хорошем употреблении, которое его величество сумеет сделать из того, что могла бы она вам доверить, и вы можете уверить ее в том самым положительным образом.

Мысль, которую, по вашим словам, кавалер Креспи приписывает генералу Левенгаупту, об учреждении [544] в Швеции новой формы республики и провозглашении себя там диктатором, есть чистая выдумка, которая могла быть сочинена только врагами Левенгаупта, так как положительно известно, что в его уме никогда не существовало подобных намерений. Это обстоятельство доказывает вам, что кавалер Креспи в разных отношениях слишком легкомысленно верить ложным слухам, распространение которых выгодно для некоторых людей. Желательно было бы, чтобы этот офицер был способен к большей осмотрительности. Будет очень досадно за виды гр. Саксонского на Курляндию, если царица действительно думает передать это герцогство принцу гессен-гомбугскому. Ваши замечания о неудобствах, которые могут произойти от прямого ходатайства вашего за гр. Саксонского, совершенно справедливы.

13 Февраля. Петербург. Маркиз Де-ла-Шетарди в ответ на депешу от 21 января.

Вручение верительных грамот должно произойти в Москве в публичной аудиенции. Что же касается до частного письма, то царица спросила с живостью: “оно у вас в руках?” — “Точно так, государыня, вот оно.” — “Мои министры не знали, что я писала королю; вы можете также негласно (inсоgnitо) отдать мне его ответ и не отдалять удовольствия, которое буду иметь при чтении его с отдохнувшею головою (а tete rероseе).” — Я ей сообщил, что секретарь забыл написать на обертке “аu rоi mоnsiеur mоn frerе” но просто “аu rоi mоn frеrе.” “Вы первая из русских государей писали таким образом к королю; чем более это подтверждает связь и самую тесную короткость между коронованными главами, тем более [545] король расположен пользоваться ими при сношениях с вашим величеством. Хорошо, чтобы вы знали при этом случае, что прежде Петра I грамоты царей писались на длинных листах с золотыми буквами, как это делается у восточных владетелей. Петр I, для сближения со всем, что ни в употреблении в Европе, изменил отчасти этот обычай, но смерть не допустила его докончить вполне все замыслы. Отсутствие благоприятных обстоятельств помешало в два последние за тем царствования следовать видам этого Великого государя. Я признаюсь вашему величеству, что в последнее царствование мы никогда не желали вступать в какой нибудь союз с Россиею, — дела стало быть на том и остановились. Теперь, когда все переменилось, следует установить форму постоянную и неизменную, подобно тому как это в обычае при всех других дворах, и я желал предупредить о том ваше величество не для того, чтобы надоедать вам какими-нибудь подробностями по этому предмету, но чтобы вы знали и приготовились, когда ваши министры будут докладывать вам о том, что мы будем говорить с ними касательно этого дела. Царица казалось одобряла предмет сам по себе и предложенный мною способ.

Эта принцесса, не много времени спустя, прошла в покои, где она принимает, и была так весела, что некоторые из придворных заметили ей это и поздравляли ее с тем. “Это очень естественно, отвечала ена, при получении письма от лица, которое нам ужасно дорого.” Вчера еще намой вопрос, прочла ли она ответ короля и довольна ли им, царица, упрекнув меня за предноложение, чтобы она до сих пор лишила себя такого трогательного для нее удовольствия, сказала мне, что тем более сожалеет о своей неспособности выразиться по французски как бы того хотела, что [546] желала бы выказать, как сильно тронута она тем, что писал к ней король. Я нисколько не казался смущенным от упрека, который навлек на себя, напротив выказался радующимся, что мне удалось доставить ей удовольствие, так как это дает мне возможность донести королю об уверениях, которые угодно было ей дать мне самой, из собственных уст.

Что касается видов, которые казались и кажутся более и более устанавливающимися здесь на счет брака между одной из французских принцесс (еntrе unе dе mеsdаmiеs dе Frаnсе) и герцогом голштинским, то им не могут помешать (nе роurrоnt etrе аlterееs) ни настояния, которые может испытать царица от своих подданных, ни уступка их просьбам. Брак столько же противоречит образу мыслей этой государыни и надежде, судя по ее полноте, иметь детей, сколько и желанию народа, который более, чем осязательно, со времени прибытия герцога голштинского, основывает все свои надежды на нем. Относительно же препятствия по вопросу о вере, невероятно, .чтобы встретились большие затруднения со стороны народа, который исповедывает греческую религию, чем испытанные прежде от англичан. В настоящее же время положительно известно, что многие из значительнейших родов в этой стране в тайне держутся католичества, особенно со времен Петра I, когда в пребывание его во Франции, публично одобрили в Сорбонне его исповедание веры (Так старалось уверить в этом и даже само верило французское духовенство, особенно когда им удалось переманить в католичество княгиню Ирину Долгорукую; но в действительности это было не так. Равным образом и в бытность Петра Великого в Сорбонне речь заходила о различии католичества от православия, и из Сорбонны по этому поводу писали к русским духовным длинное послание, но все это не имело потом никаких последствий). Может [547] быть даже подобное событие (т. е. женитьба голштинского принца на фр. принцессе) доставить со временем простое и легкое средство к соединению двух Церквей, соединение, которое я знаю, обратило на себя внимание римского двора с тем большею основательностью, что уступая его желаниям, покойный Бонак (dе Воnnaс) в посольство свое в Константинополе имел разные совещания по этому предмету с знаменитым патриархом иерусалимским.

Прошедшее не всегда бывает примером для будущего. Что касается до частых переворотов, случающихся в России, то они в некотором роде были неизбежны, так как начала, которыми руководились в делах, были насильственны и вынуждены; между тем как настоящее положение сделалось естественным, как только корона перешла в руки потомства Петра I, а память его еще доселе — предметом обожания для всей России. Эти замечания, если и покажутся вам заслуживающими уважения, то все таки они не ослабят моей осторожности, которую я стану всякий раз употреблять, когда мне будут делать внушения по этому предмету.

Обстоятельства, представляемые мною на ваше усмотрение, наводят меня на мысль, что принц Иван брауншвейгский есть и будет единственною причиною (mоbilе), способною возбудить некоторый род волнения; но если возраст принца отдаляет по необходимости срок, в который такое волнение в состоянии вспыхнуть, то может быть, судя потому, что говорила мне царица на этих днях в присутствии поверенного, этот принц никогда не будет в состоянии осуществить какой-нибудь замысел (dе fаirе mоuvоir аuсun rеssоrt), если только остановиться на мысли, которою по видимому министры очень поколебали царицу, именно: не выпускать его вовсе из России. То, [548] что эта принцесса предполагала исполнить (т. е. объявление наследника престола) по случаю рождения герцога голштинского, не состоялось. Представления г. Брюммера, гувернера и обер-гофмаршала этого принца, были причиною к такой перемене. Как человек ловкой и усердный к своему государю, он думал, что будущность, приготовляемая царицею для герцога голштинского, не должна побудить его к отступлению от лютеранства, потому что подобный поступок разрушал бы его притязания на короны шведскую и датскую. Его величество датский не оставляет по себе наследников, а между тем герцог голштинскии лишен будет всякой возможности воспользоваться этим обстоятельством. Брюммер желал, чтобы герцог оставался совершенно в прежнем положении, но нежность царицы превозмогла это. Она дала своему племяннику, только и мечтающему о военной службе (qui nе rеsрirе quе lе militаirе), кирасирский полк фельдмаршала Ласси, а этот считал лестным для себя сделать уступку при таком случае. В среду она объявила также герцога подполковником преображенского полка.

Царица, для большего торжества по случаю дня рождения своего племянника, обедала на троне вместе с ним.

Если предполагать, что эти милости отдалят признание принца наследником престола, то отношения к нему посланника (французского) могут породить затруднения (Здесь де-ла-Шетарди говорит о затруднениях в церемониале. Он, как посол, мог требовать права первенства перед герцогом голштинским, пока этот еще не был признан наследником русского престола). Это одна причина, когда сообразить при том нежность царицы к своему племяннику, общее пристрастие народа к этому принцу, чувствительность, [549] которую он, как мне известно, выказывал, не смотря на свою молодость, в тех случаях, когда считал, что не довольно воздавали следующего ему по его званию, — эта причина, повторяю, достаточна, чтобы желать только исполнения царицею всего, что предполагала она сделать в его пользу. Чтобы отразить все неудобства, я постараюсь предварительно сговориться с г. Брюммером, который на столько ко мне внимателен и настолько опытен, чтобы надеяться, что с ним будет легче войти в соглашение, чем со всяким другим.

Если обязанности представительного звания (lе cаrасterе rерresеntаtif), заставляют меня обращать внимание на это обстоятельство, то с другой стороны, будет ли полезно для службы короля придерживаться слишком твердости? Это касается не одних последствий, которые могут произойти, когда чрез то ослабится настоящее расположение царицы и народа к Франции, но я заметил г. Брюммера склонящимся к миру между Россиею и Швециею на том основании, что важно для обеих держав быть предоставленным самим себе, чтобы лучше заниматься умиротворением внутри. Такое мнение может легче заставить его согласиться на способы, с помощию которых ему было бы возможно содействовать полнейшему примирению. Оно не кажется столь близким. если судить о будущем по трем письмам г. Ланмари и ответу, который сообщили мне министры и с которого прилагаю при сем копию.

...Если бы личное пристрастие кн. Кантемира продолжало на столько пересиливать настоящее расположение его двора, чтобы опасаться за последствия от его донесений, то ваши приказания дадут мне средство хлопотать может быть с успехом о его отзыве; но будет в то же время важно приготовить для него какое [550] нибудь новое назначение. Возвращение его сюда и слепая привязанность к нему Великого канцлера, князя Черкасского могут повредить нашим интересам.

Царица отправится скоро в Царскую мызу. На другой день она пустится в дорогу на санях, в которых можно лежать, как в постеле.

Извлечение из письма маркиза де-ла-Шетарди к Ланмари от 13 Февраля 1742 года.

Касательно г. Бестужева, бывшего прежде при шведском дворе, я обращу особенное внимание, чтобы разъяснить его действия и, приписав неумеренные его поступки в Стокгольме получаемым им приказаниям, я тем легче буду в состоянии овладеть им (а сарtiver sоn реrsоnnеl). К последнему я склоняюсь по дружбе, которую Сент-Северин питал к нему, по всему хорошему, что говорили о нем в Берлине и по чувствам, которые соединяют нас, вице-канцлера, его брата, и меня. Так как слава короля и пользы его службы должны быть единственными нашими руководителями, то предубеждение, каков бы ни был повод к нему, не должно производить на нас ни малейшего влияния.

Я прохожу молчанием все подробности, которые клонились бы к оправданию разных противоречий, только не откажусь сделать одно замечание (не о настоящем состоянии шведской армии): вы говорите о принципе признания царя (Иоанна III), чтобы предвидеть в этом неприятные затруднения для царицы. Я не рассматриваю вовсе, разрушено или нет это признание другим, сделанным Пруссиею, Англиею и Голландиею в отношении царицы, а равно и королем (французским), который повелел мне принять снова [551] звание его чрезвычайного посла, прекращенное по случаю насильственного регентства; но как только вы признаете, что 5 статей, предложенных самою царицею, когда она была еще великою княжною, превосходят во многом то, что можно было от нее требовать, то не будет ли может быть лучше, воспользовавшись таким преимуществом, предпочтительнее побуждать ее сдержать свое слово и вовсе не иметь притязаний на уступки, на которые — моя приверженность к Швеции не дозволяет мне этого скрывать от нее — морально невозможно склонить царицы и ее народ, несмотря на все, снова мною замеченное желание государыни, примириться с Швециею и придумать средства к ее обеспечению. Вы лучше будете судить о том но бумаге, приложенной при сем и переданной мне третьего дня от министров.

Если при всем желании исполнить в точности повеления короля, последовавшие за тем объяснения со стороны русского двора не соответствуют, к величайшему сожалению моему тому, чего хотела бы Швеция, то я с тем большим еще удовольствием буду ожидать прибытия г. Нолькена. Одной дружбы и тесных отношений, существовавших между нами, уже достаточно, чтобы ждать его возвращения с истинным наслаждением. Согласие, требуемое непременно для успеха дел, даст нам только возможность воспользоваться временем, которое нам дал гр. Гилленборг. Разумеется, не от моих попечений будет зависеть, если это не применится к настоящим обстоятельствам. Я бы смел льстить себя надеждою, что оправдаю надежды, которые угодно Швеции возлагать на меня, когда бы моя совершенная преданность к ней оказала на деле желаемые мною последствия.

Я должен вас предупредить, что сюда доходят из Стокгольма частные письма, из которых видно, [552] что гр. Гилленборг старается при всяком случае называть царицу принцессою Елизаветою, и я мог приметить, что это обстоятельство произвело здесь впечатление и раздражило умы.

Отъезд в Москву не изменяет ни в чем распоряжений касательно войны. Собирают военный совет; составляют соображения касательно военных действий; царица возвратится в Петербург; армиею будет командовать Ласси.

Копия с письма маркиза Де-ла-Шетарди к г. Ланмари 13/24 Февраля 1742 года.

(Менгден должен был привезти письма к Шетарди.)

Я не могу удержаться от удивления, что под тем или другим предлогом не замедлили его отъездом, как только стали его подозревать в тайных связях с теми, которые вели преступную переписку с московским министерством. Что касается до доказательств тому, которые могли бы находиться в бумагах гр. Остермана, то невероятно, чтобы Менгден успел их похитить, если бы даже и было у него такое намерение; но вместе с тем и неудобоисполнимо, чтобы я был в состоянии завладеть им. Хотя г. Бестужев, который ныне в главе иностранных дел, не имеет существенной выгоды скрывать то, что брат его делал в Стокгольме, однако русский двор не может согласиться на то, что влечет за собою пожертвование своими клевретами в Швеции и что поставит тем самым русское правительство в невозможность приобрести там себе приверженцев ни в какое время.