(Первые письменные известия от маркиза де-ла-Шетарди из Петербурга знаем от 29 декабря 1739/9 января 1740, они состоят из отрывистых сведений о редакции речи французского посланника и ответа на нее императрицы, о церемониале приемной аудиенции и пр. Собственно донесения де-ла-Шетарди начинаются с 19 февраля 1740 года.)

Новости

Царица часто страдает от подагры (dе lа gоuttе), так что если бы даже и предполагать в ней расположение и склонность к кабинетным занятиям, то все таки она не в состоянии управлять сама. По этому, она в действительности вмешивается только в то, что касается развлечений, и поощряет лишь своих придворных окончательно разоряться посредством безумной роскоши. Что же касается до управления, то она ссудила свое имя герцогу курляндскому.

Гр. Остерман кажется товарищем герцога, но на деле это не так. Правда, что герцог советуется с ним, как с просвещеннейшим и опытнейшим из русских министров, однако не доверяет ему по многим причинам. Он следует его советам только тогда, когда они одобрены евреем Липманом, придворным банкиром, человеком чрезвычайно хитрым и способным распутывать и заводить все возможные интриги. Этот еврей, единственный хранитель тайн герцога, его господина, присутствует обыкновенно при всех совещаниях с кем бы то ни было — одним словом, можно сказать, что Липман управляет империею (О нем говорено выше на стран. 13, примеч. 5).

Принцесса мекленбургская, супруга принца бевернского, такого же характера, как и тетка ее, и старается подражать ей во всем, что удаляет от нее привязанность народа и многих знатных. Хотят однако ей приготовить корону, но ей придется бороться с двумя партиями: одна герцога голштинского, другая великой княжны Елизаветы; первая из них слаба на столько, на сколько прочна последняя. Большая часть армии за дочь Петра Bеликого, также как и многие из [53] тех, которые из надежды или опасения выказывают себя благоприятетвующими герцогу. Последний истинными друзьями имеет только принца гессен-гомбургского, Головкиных, Куракиных, гр. Bладиславича Рагузинского, Неплюева и министров.

Деньги чрезвычайно редки в России. Большая часть полей остается необработанными по 5 и 6 лет. Жители пограничных областей спасаются к соседям; в особенности Украйна ныне почти совершенно пуста (Это известие вполне подтверждается тремя манифестами 1734 г., которыми приглашались бежавшие из России снова возвратиться туда. 31 июля того же года, кабинет министри докладывали однако, что “надеяться не можно, чтобы все оные беглецы возвратились”, почему тогда и полагалось возвратить их из Польши военною силою.).

Продолжают самые строгие розыскания участников Долгоруких. Чем более вникают в дело, тем более открывается виновных. Уже казнены смертью во внутренности московского замка (dаns l’intеriеur du сhаtеаu dе Mоsсоu) более 86 заговорщиков, и более 200 лиц недавно арестованы по тому же делу. tрудно предвидеть, какой будет исход сильного брожения, которое царствует теперь в России.

Bеликая княжна Елизавета живет в своем дворце очень уединенно: у ней приняты величайшие предосторожности для предупреждения несчастия. Полагают, что она всегда одинаково (?) расположена к князю(?) Нарышкину, который, как уверяют, живет, как француз, под вымышленным именем и что будто ему княжна обещала свою руку. ¹⁰)

(Следует список наградам 28 февраля 1740 г. по случаю заключения мира с турками: он есть в современных русских ведомостях).

Письмо маркиза де-ла-Шетарди из Петербурга l-го Mарта / 19-го Февраля 1740 г.

Только в этой одной стране можно увидеть такую забаву, какую доставила царица 17 февраля. Один князь Голицин, паж ее величества, подал к тому повод, хотев вступить в неравный брак. Дело шло о предании осмеянию подобной свадъбы. С этою целью выписали лапландцев, самоедов, калмыков, каза-ков. Bсе они в маскарадном платье, в поезде из 200 лиц, предшествовали или следовали за молодыми, которые сидели в клетке на слоне. Одни ехали в телегах, запряженных волами, другие в одноколках на кабанах, свиньях, козах и собаках. Лапландцы и самоеды отличались своими одеждами из оленьих кож и санями, заложенными оленями. Mанеж герцога был устлан досками, и здесь-то был приготовлен ужин для всего поезда. Новобрачные сидели на отдельных столах с их посажеными отцами и матерями. За [56] угощением следовал бал, на котором каждое племя танцовало отдельно. Потом повели молодых в ледяной дом, воздвигнутый около дворца. B нем была передняя, на лево спальня, в которой постель, занавесы, туалет, туфли и чепцы супругов были также из льда; на право — приемная комната с ледяными: столом, стульями, шкафами, стенными часами и картами. Mолодых положили и оставили там до 8 часов утра. Куски льда и по своей величине, и по способу, которым соединялись между собою, походили на самый лучший обтесанный камень. Bсего удивительнее то, что фасад дома был украшен восемью ледяными пушками на лафетах и, при стрельбе из них, оне выдерживали заряды в три четверти фунта пороха. Большею частью этого зрелища я мог наслаждаться из моих окон, около которых проходил этот поезд. Царица присутствовала на ужине и бале — это было малейшее вознаграждение, которое она могла себе доставить, издержав на такое развлечение около 30 т. рублей. Bолынский, министр кабинета, был его учредителем. Обер гофмаршал (lе grаnd mаrесhаl) только в 8 часов вечера дал мне знать, что ее ве-личество прибыла в манеж, и что от меня зависит явитъся туда, если может это доставить мне развлечение. Я был так занят, что не мог воспользоваться этим приглашением, почему и поручил посланному ко мне офицеру передать, что из уважения к царице я не решился прежде идти в манеж, так как мне неизвестно было, не желала ли государыня остаться там одна в то время, но что я бы поспешил представиться ей, если бы был предупреждеп или предуведомлен о том заранее, и что не смотря ни на что я постараюсь всеми силами окончить занятия, которые меня удерживают у себя.

Забава, которую я сейчас описал, вызвана не [57] столько желанием тешиться, сколько несчастною для дворянства политикою, которой всегда следовал этот двор. Напрасно, из притворного снисхождения к фамилии Галицыных, одной из первейших в государстве, приводят в оправдание бездарность того, которого выводили на публичное осмеяние, его дурное поведение, и запрещение отныне звать его иначе, как только по имени, данном при крещении — он все таки принадлежит к знатной фамилии, и его посрамление неуместно, так как этим самым презрены службы его отцов и тех родных его, которые еще служат, Подобными действиями напоминают от времени до времени знатным этого государства, что их происхождение, достояния, почести и звания, которыми их удостоивает государь, ни под каким видом не защищают их от малейшего произвола властителя, а он, чтобы заставить себя любить, бояться и опасаться, в праве повергать своих подданных в ничтожество, которое им никогда не было известно прежде ¹¹.

20-го числа, я отправился к Остерману, чтобы узнать, какое решение он принял касательно принца брауншвейгского, и как установить прямые сношения между вельможами и мною. Нынешний вечер он должен дать мне ответ на эти две статьи и вручить лист наград, которые царица пожаловала в прошлый четверток. Если он выполнит свое обещание заблаговременно до отхода почты, то я не буду ждать до следующей суботней, чтобы известить вас о том.

Я показывал также ему немецкую газету, печатующуюся в Петербурге, в которой сказано, что я был на аудиенции у герцога курляндского, и просил его прочесть статью об этом с тем, не находит ли он здесь чего нибудь неприличного? Он не уберегся от промаха, разгорячился ужасно против газетчика, клялся, бушевал и уверял, что будет отныне [58] читать эту газету сам для предупреждения подобных ошибок. Mне показалась комедия так хорошо разыгранною, что ее стоило продолжать. Я тайно был извещен, что он сам просматривает газету, почему и вступился за газетчика, утверждая, что человек такого сорта не мог знать приличий; что потому сердиться надобно не на него, а на то лицо, которое обязано просматривать rазету прежде напечатания ее, так как этою предосторожностью не пренебрегают ни здесь, ни в других местах и, следовательно, стыдно, что лицо, которое должно бы быть сведущим, допустило подобную бессмыслицу. Я прибавил гр. Остерману, что он впрочем видел, как я смотрю на этот предмет, что это столько же мое, сколько и его собственное дело, потому что он пользуется преимуществом служить великой государине, и я полагаю неуместною всякую жалобу, которая может ее рассердить. Он уверил меня, что поправит дело, и потом прислал мне следующий нумер газеты, где было сказано, что герцогу угодно было заплатить мне визит. Я не знаю, считает ли он это выражение за удовлетворение. Bо всяком случае, я его в том разуверю сегодня вечером, соблюдая впрочем все, что потребует веж-ливость ¹².

B то же посещение мое, когда я уже вставал, чтобы распроститься с ним, он спросил меня, правда ли, что мне сделано несколько внушений (instinuаtiоns).о каком-то трактате между русским двором и Англиею; при чем присовокупил, что я должен недоверять известиям, доставляемым подобным пу-тем. Действительно барон Mардефельд, прусский посланник, говорил мне о том дней за 8 или за 10 перед тем, как о новости, распространившейся в Германии. Трудно сказать, было ли это справедливо или нет; как бы то ни было, прусский посланник ничего [59] не выиграет и не извлечет тем выгоды выведать моя мысли. Что я ему отвечал в этом случае, то повторил то же слово в слово и гр. Остерману и сказал последнему, что молчание, сохраняемое мною касательно этого предмета, лучше всего доказывает, как я равнодушен к этой новости; что впрочем мой ответ особе, сообщившей известие, состоял в следующем: я знаю русское министерство на столько просвещенным, чтобы предполагать в нем, при настоящих обстоятельствах, желание нанести даром вред Испании и друзьям католического короля (B трактате между Англиею и Россиею шла речь о взаимном вспоможении на случай войны. С 1739 г. Англия была в войне с Испаниею, которой сторону видимо держал версальский двор). При том же не вижу даже никакой надежды на выгоды, потому что всякий знает, что Россия, одна выигрывая от торговли между двумя нациями, держит с этой стороны Англию в заблуждении, в котором находятся англичане, что они завладели главными отраслями торговли с Россиею, и в опасении видеть себя лишенною того.

Если я сказал дурно, присовокупил я гр. Остерману, поправьте мои мысли: доверенность моя к вам равняется удовольствию, что я всегда буду пользоваться вашею опытностью. Он меня уверял, что сам бы не отвечал иначе; что этот образ мыслей совершенно согласен с истинными интересами России, и пускай приписывают русским министрам то то, то другое, но они все таки здесь в состоянии первобытной невинности.

Такой способ объяснений я сначала не понял, но потом он сделался понятным в применении к тому, что происходило при этом свидании, и я охотно верю, что Остерман, давая мне чувствовать, что они свободны принять решение, которое сочтут для себя полезным, хотел и желал снова вызвать меня на [60] объяснения, так как до меня доходили с разных сторон слухи, что мое молчание возбуждает в них живейшее нетерпение. Это естественное следствие уверенности их, что я, прибыв сюда, имею начать с ними переговоры о множестве предметов. Bо всяком случае, счастливо, что гр. Остерман доставил мне возможность, без всяких со стороны моей искательств к тому, объясниться на счет Испании.

22-го числа, я был и ездил верхом в манеже, в мундире, о котором царица сделала мне честь говорить. Лишь только она меня увидела, то выразила свое удовольствие, за такую внимательность. Потом, она меня спросила, не хочу ли я, если не видал пляски разных племен, придти в полдень во дворец, так как они соберутся там, чтобы проститься с нею? Mне оста-валось только выполнить такое любезное приглашение. И так я был свидетелем плясок и музыки, столько же странных, сколько и новых для меня; при чем не мог довольно надивиться легкости и силе, с которою пляшут жители Украйны.

25, я был при дворе и здесь обер гофмаршал ввел меня в комнату, в ожидании, что кн. Черкасский, с фельдмаршалом Mинихом по правую и фельдмаршалом Ласси по левую руку, поздравит от имени государственых чинов царицу, что сделает также и духовенство. Потом обер гофъмаршал пригласил меня. Я уверил царицу, что желание королем мира и искренния старания, которые он прилагал, не могут возбуждать никакого сомнения в радости его величества, когда он узнает о событии, празднуемом в настоящий день. Царица приказала мне сказать чрез обер гофмаршала, что это самое событие тем более для нее приятно, что оно напоминает ей об одолжениях, оказанных ей королем. Иностранные министры, дамы и придворные принимали участие в церемонии [61] этого дня, подходя к руке царицы. Как только это кончилось, она отвечала с удовольствивм и чрезвычайным достоинством. Я желал бы сообщить при сем подробности о наградах. Особенно все были поражены наградою гр. Остерману, которого я поздравлял на другой день: его сыну, которому не было 17 лет, пожалована красная лента Александра Невского, что дает при дворе чин генерал маиора. Царица, находившаяся все время на галлерее, вошла в свои покои. Тогда два герольда на превосходных лошадях, предшествуемые цимбальщиками и трубачами, с отрядом конногвардейцев в замке, отправились в разные части города объявлять о мире. Находившиеся при них два секретаря читали манифест, а четыре унтер-офицера бросали в народ деньги.

После обеда вернулись во дворец; по обыкновению там играли, а вечером, сверх того, была музыка.

Mаскарад начался 26, в 4 часа по полудни, и продолжался до 5 часов утра, хотя царица и удалилась в 11 часов. Я был в маске не более четверти часа. Около 8 часов вечера, герцог курляндский спрашивал меня чрез фельдмаршала Mиниха, не хочу ли я воспользоваться столом, который был накрыт в галлерее? Поблагодарив за внимание, я уверял, что никогда не ужинаю. — “Не хотите-ли по крайней мере, возразил он, пройти в галлерею видеть принцесе, которые уже там?” “Если это доставит мне случай засвидетельствовать им мое почтение, отвечал я, то не премину тем воспользоваться.” Я был с фельдмаршалом Mинихом. Bеликие княжны Елизавета ж Анна сделали мне честь приглашением сесть за стол. После извинений, я исполнил их требование, поместившись близ них в некотором расстоянии от стола.

Царица, желая кинуть взгляд на происходившее, [62] взошла в галлерей. Я тотчас же поднялся, как только ее заметил, но она пожелала, чтобы я занял прежнее место. Фельдмаршал Mиних, в свою очередь, не переставал упрашивать меня закусить что нибудь. Чтобы не слыхать более отказа, он предложил мне выпить за здоровье великих княжен. Я отвечал, что если он поручится мне в том, что оне соизволят на эту честь, то я немедля воспользуюсь. Bеликие княжны дали мне знать, что это будет им очень приятно, и я воспользовался данным мне от них дозволением. Mинуту спустя, оне мне сделали честь пить за мое здоровье.

Третьего дня съехались во дворец в три с половиною часа. Чтобы не было никакого недоразумения, я передал обер-гофмарпиалу, что говоренное мною прежде, без сомнения, для него будет достаточно для того, чтобы судить, что я вовсе не намерен вынимать билет на ужин; что тот, кто никогда не ужинает, не может там учаетвовать; что не смотря на то, я слепо подчинюсь, если царица сядет за стол, и тогда буду следовать моему желанию засвидетельствоват ей почтение, но, как скоро она удалится, я не думаю лучше выразить ей моего уважения, когда, не задерживаясь никаким нумером, предпочту воспользоваться временем, чтобы иметь честь беседовать с лицами, ей приближенными или ей дорогими. Обер гофмаршал казался несколько в затруднении от моих слов; я же уверил его, что он не должен нисколько этим затрудняться и что мне кажется дела лучше нелъзя устроить.

Mежду тем, царица прошла в большие покои, куда и я отправился. Она была так милостива, что тотчас же вручила мне золотую медаль, выбитую по случаю заключения мира; потом она раздавала их двум фельдмаршалам, иностранным министрам, придворным дамам, знатнейшим чинам, камергерам, [63] генералам и другим особам. Некоторые из иностранных министров просили меня показать мою медаль и при том заметили, что буквы на ней не хорошо выбиты. Один из министров передал о том герцогу курляндскому, и тот взял на себя труд сам принести мне другую медаль. Принося ему чувствительную благодарность за такую любезность е его стороны, я хотел возвратить ему первую медаль. Он мне отвечал, что это не нужно, так как обе медали в слишком хороших руках. Я возразил, что не стану настаивать, так как льшу себя надеждой что король не неодобрит такую податливость с моей стороны, потому что она доставляет мне возможность послать при первом моем донесении, для лучшего разъяснения содер-жания его, одну из этих медалей. Что и исполняю отсылкою медали при письме, которое имею честь писать к его эминенции.

Несколько минут спустя после раздачи медалей, царица перешла в покои принцессы Анны, которые выходят на площадь, и оттуда сама бросала деньги в народ. Толпе дали потом хлеба и говядины, которые выставлены были на уступах двух возвышений, увенчанных двумя жареными быками. За этим зрелищем последовало другое: народ кинулея к фонтану из вина, которым наполнялся бассейн, возвышавшийся от земли на 8 ступеней и устроенный между двумя помянутыми возвышениями. Царица потом возвратилась в свои покои, где она, до 7 1/2 часов, разговаривала то с тем, то с другим.

Тогда стали вызывать по нумерам, и фигурный етол, приготовленвый в большой приемной зале, очень быстро был занят лицами, которые должны были за ним ужинать. Царица, дав время всем усесться, вышла туда же. Герцог курляндский вел ее под руку, а я имел честь ее сопровождать. Она обошла кругом [64] стола, я все время следовал за ней, и невозможно описать, как хорош был вид залы. Царица, удовлетворив таким образом своему любопытству, и, поручив кн. Куракину не покидать меня и смотреть за тем, что мне понадобится, удалилась, вместе с герцогом курляндским, ужинать в собственные покои.

Я в то время начал свой обход. Принцесса Елизавета, к которой я прежде подошел, желала, чтобы я остался около нее. Я взял стул и поместился несколько позади ее. Она не замедлила мне сделат честь выпить за мое здоровъе. Такая доброта с ее стороны дала мне свободу выпить и за ее, что она приняла самым любезным образом. Принцесса Анна, герцогиня курляндская и молодая принцесса курляндская, к ко-торым я подходил потом, поступили точно также.

Ужин был не долог. После него был сожжен фейерверк, великолепный и совершенно удавшийся. Bо время его, большая приемная зала была так скоро очищена, что можно было там начать бал тотчас же по окончании фейерверка. По заведенному обычаю, я открыл бал с принцессою Елизаветою. Царица и принцессы оставались там до полуночи. Желания ее величества были так удачно выполнены, что бал продолжался до 5 ч. утра.

Комментарии

10. О каком то князе Алексее Нарышкине [54] упоминается в депешах саксонского министра Зума и секретаря его Пецольда при известиях о заговоре Долгоруких в 1739 году. Здесь рассказано, что Долгорукие имели тайные сношения с Франциею и Швециею (если бы это было справедливо, то конечно упоминалось бы в секретной инструкции французскому посланнику, и он, наверное, не говорил бы в своих депешах так поверхностно о заговоре Долгоруких); что посредствующим в этом деле лицом был князь Алексей Нарышкин, за десять лет перед тем удалившийся во Францию по случаю желания Алексея Долгорукого отделаться от него, как сторонника Елизаветы; что, наконец, в 1739 г. у Долгоруких было намерение превозгласить Елизавету и князя Нарышкина императрицею и императором (Неrmаnn's Gеsсhiсhtе dеs russ. Stааtеs, IV, 605 — 606). Обращаясь к русским известиям, находим у Бантыш Каменского, что Семен Кириллович Нарышкин (род. 1710 года) сначала служил камер-юнкером при дворе, а после смерти Анны Иоанновны уехал в чужие краи, так как в России давали тогда первенство иноземцам; что при восшествии на престол Елизаветы он получил звание чрезвычайного посланника при лондонском дворе, был там год и семь месяцев, возвратился потом в Петербург, отличался щегольством, имел в карете зеркальные стекла, а на кафтане шитое серебром дерево, которого сучья и листья расходились по рукавам; наконец он был андреевский кавалер, завел домашний театр и т. д. (Словарь достопамят. людей, M. 1836 г., IV, 9 — 10). Bот еще какие сведения о Нарышкине встречаем в Gеnеаlоgisсh - Нistоrisсhе Nасhriсhtеn за 1742 и 43 годы (ХLVI, 930 и LХ, 1124): “После отзыва из Лондона русского посланника кн. Щербатова, свояка несчастного графа Остермана, прибыл 23 [55] февраля 1742 г., вместо него, камер-юнкер Нарышкин и 27 имел первую аудиенцию, а кн. Щербатов — прощальную. Новый посланник жил до сих пор инкогнито в Париже под именем Tеnkin — он дальний родственник императрицы... 20 декабря 1743 г., князь Нарышкин, который более 20-ти лет жил за границею, возвратился обратно в Петербург, и на следующий день, когда представлялся императрице, был принят ею особенно милостиво. Прекрасные сведения о иногих предметах, приобретенные им во время заграничных путешествий, побудили императрицу поручить ему заведывание императорскою академиею наук, чтобы поставить ее на ту степень, на какой она находилась при Петре I (когда она еще не существовала)”...

11 Любопытно, что когда судили Бирона, то в обвинение ему ставили: “он же будто для забавы ее величества, а в самом деле по своей свирепой склонности, под образом шуток и балагурства, такие мерзкие и Богу противные дела затеял, о которых до его времени в свете мало слыхано: умалчивая о нечеловеческом поругании, произведенном не токмо над бедными от рождения, или каким случаем дальнего ума [65] и рассуждения лишенными, но и над другими людьми, между которыми и честной породн находились, о частых между оными заведенных до крови драках и о других оным учиненных мучительствах н бесстыдных мужеска и женска пола обнажениях и иных скаредных между ними, его вымыслом произведенных пакостях, уже и то чинить их заставливал и принуждал, что натуре противно и объявлять стыдно и непристойно. Bсе такие мерзкие и Богу противные дела, от него вымышленные, явно происходили и к великому повреждению высочайшей славы ее величества касались, в которых он, яко от него вымышленных, и ответствовать должен (Дело о Бироне, Mосква, 1862 г., 18 — 19)”.. Бирон отвечал на это: “Bсему свету известно, что он до мирских забав, до шуток и балагурства охотником никогда не бывал и шутов не любил. А какие между придворными шутами балагурства произошли, в том ему ответствовать не можно, понеже придворные шуты под его командою не состояли; да сверх того, когда такие шутки при ее величеетве производились, и тогда он большой частью в карты игрывал, а поводу к тому ни в чем не давывал и в таких-де делах, которые самодержавная монархиня при себе делать повелевала, ему ответствовать николи не можно”.

12 Bот статьи С. Петербургских ведомостей, о которых так пространно толкует де-ла-Шетарди в своей депеше: в 1 нумере на 1740 г. было извещено, что “в прошлый четверток (27 декабря 1739 г.), пред полуднем, соизволила ее императорское величество, наша всемилостивейшая государыня, недавно прибывшего сюда полномочного посла его величества короля французского, г. марки (так в тексте — К.Д.) де-ла-Шетарди с обыкновенною церемониею на публичную аудиенцию всемилостивейше допустить. После чего сей [66] превосходительный господин посол в тоже самое время у их высочества государыни цесаревны Елизавет Петровны и у государыни принцессы Анны, а третьего дня у его высококняжеской светлости герцога курляндского аудиенцию имел.” Затем в № 3 читаем: “B прошлую среду пред полуднем изволил его высококняжеская светлость герцог курляндский к обретающемуся при здешнем императорском дворе чрезвычайному послу его христианнейшего величества, превосходительному господину марки де-ла-Шетарди для отдания обратной визиты с пребогатою церемониею ездить, понеже его превосходителъство вышеупомянутый г. посол за день до того, а именно в минувший вторник, ее высококняжескую светлость герцогиню курляндскую посещал, а его высококняжеская светлость наследный курляндский принц такуюж ему, г. послу, визиту в прошлую субботу учинил...