Записка, служащая инструкциею маркизу де-Ла Шетарди, который отправляется в Петербург чрезвычайным посланником его величества к царице.

Компиень, июль 1739 г. Уже давно видимая наклонность русского двора к венскому и безнадежность вступить в какие либо полезные сношения с первым из них, заставляли короля не иметь там уполномоченного от себя министра. Когда же события после смерти короля Августа польского, случившейся в 1733 г., обнаружили совершенно принципы русского двора, тогда его величество был поставлен в необходимость отозвать лицо, которое, без дипломатического характера, обязано было вести дела в Петербурrе (Как замечено выше, это был Mавьян). Король не имея никаких сношений с Россиею, не требовал бы ее содействия к избранию короля Станислава на польский престол и даже не жаловался бы на оппозицию, ею выказанную при этом, если бы не огорчили его величество поступки России вопреки принятых приличий, не только неисполнением капитуляции с тремя французскими батальонами, объявленными пленными в Данциге, но также лишением свободы маркиза Mонти, его посланника в Польше, что совершенно противно народному праву ⁷. Самое большое пожертвование, которое мог сделат король, по усиленным убеждениям венского двора, было согласиться предоставить России понять все это самой, прежде домогательства о гласном удовлетворении. Его величество, из угождения императору, удовольствовался сделанным наконец Россиею признанием Станислава королем польским. После такой великой уступки со стороны его величества, Россия не могла льстить себя [35] надеждою, чтобы Франция сделала какую-нибудь попытку для возобновления сношений, и хорошо чувствовала, что ей первой следовало сделать это. Потому ли, что царица наконец поняла все, чем она обязана его величеству, или война, жестоко разгоревшаяся с Турциею, заставила ее предвидеть, что содействие Франции может быть ей полезно, или, наконец, предстоящее заседание чинов в Швеции, в котором предвидится преобладание Франции, возбуждало вперед некоторые опасения, — только эта государыня не замедлила выразить желание о забвении прошлого и имении при обоих дворах министров с представительным характером, предоставив на выбор его величества этот характер. Таким образом, после назначения во Францию кн. Кантемира, который уже сюда и прибыл, его величество решился назначить посланника в Петербург, и не было причин отлагать это назначение, особенно после принятия Россиею посредничества короля в заключении мира с Портою.

Его величество, для выполнения этого важного поручения, избирает маркиза де-ла-Шетарди, бывшего пред тем министра при берлинском дворе в уверенности, что он, как уже доказавший свое рвение и таланты более нежели кто либо, способен служить в посольстве, которое на него возлагается.

Желание его величества состоит в том, чтобы он, как можно скорее, был в состоянии прибыть к месту своего нового назначения. Главным его старанием должно быть поспешение первою аудиенциею и скорое выполнение необходимого церемониала, на тот конец, чтобы ему ничто не мешало свободно вступить в сношения со всеми на пользу службы его величества. Что касается до церемониала, то ни его величество, ни его предшественники не имели никогда посланников в России, почему и нельзя по этому предмету ничего [36] предписать заранее. Посланник знает только, что его величеству в лице, которое его представляет, воздаются почести, одинаковые с императором. Mаркиз де-ла-Шетарди обязан требовать равенства в почестях; в случаях же, которые не имели бы прежде примеров и в которых мог бы сомневаться маркиз касательно уважения к своему званию, он должен требовать письменного удостоверения, что никакой императорский посланник не будет иначе принимаем при подобных обстоятельствах. Так заведено во многих случаях в разных государствах, и эта предосторожность тем более необходима в стране, где царствуют немцы и пристрастие к ним уже укоренилось до крайности.

Bероятно, что петербургский двор потребует, чтобы маркиз де-ла-Шетарди, при своем прибытии, исполнил те же самые формальности, которые введены при французском дворе, и, следовательно, сделал бы первый визит статс-секретарю по иностранным делам. Mаркиз де-ла-Шетарди не должен здесь затрудняться. Mогут быть еще какие либо особенные обычаи при этом дворе, которые не имеют большой важности, и посланник может сообразоваться с ними. B этом случае его величество полагается на его благоразумие; но он ни под каким видом не должен допускат того, что унизило бы его достоинство и не оправдывалось бы никаким примером.

После всего того, что происходило между Россиею и Франциею и что не дает посланнику права выражать царице уверения в самой нежной и совершенной дружбе, он, представляя свою верительную грамоту, дол-жен ограничиться засвидетельствованием удовольст-вия, которым преисполнен его величество при возобновлении добрых сношений, дозволяющих ныне взаимно иметь министров, и уверять, что король [37] посредник с Портою, искренно желает прочного мира. B том же духе маркиз де-ла-Шетарди должен говорить герцогу курляндскому, гр. Остерману и другим министрам.

Недавно сделанное объявление о браке принцессы Анны мекленбургской, племянницы царицы, с принцем Bольфенбюттель-Беверн должно необходимо вызвать некоторое изменение во внутренном положении русского двора. Уже давно был повод думат, что герцог курляндский замышлял брак названной принцессы с своим старшим сыном, и предпочтение, данное лицу, постороннему к царской фамилии, заставляет предполагать два обстоятельства, очень важные, чтобы их можно было окончательно решить и подтвердить. Первое: не уменьшилось ли значительно влияние герцога курляндского? Bторое, русский двор не будет ли более, нежели когда либо, привязан к видам и выгодам венского двора, который повидимому царица почитает необходимым для своих намерений и наследования своей племянницы ⁸?

Это последнее обстоятельство подтверждает только давнишнюю мысль его величества, что Россия в отношении к равновесию на Севере достигла слишком высокой степени могущества и что в отношении настоящих и будущих дел Австрии союз ее с австрийским домом чрезвычайно опасен. Bидели по делам Польши, как злоупотреблял венский двор этим союзом. Если он мог в недавнее время привести на Рейн корпус московских войск в 10 т. (В 1735 г. императрица Анна отправила войско под командою Ласси на Рейн в помощь римскому императору Карлу VI против французов. Австрийские генералы по своему отблагодарили за это русских офицеров и в приветствии к ним не хотели даже называть русскую государыню императрицей. Тогда находившийся в русской службе генерал Кейт стал Карла VI величать только эрц-герцогом австрийским и заметить что русская императрица всеrда с удовольствием готова номогать эрц-герцогскому австрийскому дому. Австрийцев это озадачило, и они послали нарочного с донесением о том в Bену (Mеmоriеs dе lа Russiе, раr Mаnstеin, Lуоn, 1772, I, р.р. 140, 141)), то, [38] когда ему понадобится подчинить своему произволу всю империю, он будет в состоянии запрудить всю Германию толпами варваров.

Германские владетели слишком разъединены и слишком слабы, чтобы можно было от них одних ожидать твердой решимости предотвратить такое великое несчастие — предвестник их будущего падения, и его величество давно обдумывает способы воспротивиться тому.

С одной стороны, становится более, нежели когда либо, трудно разорвать связи между русским и венским дворами; с другой — это невозможно без прямых сношений с Россиею; но эти сношения только увеличивают значение ее, что противно видам его величества, который, возвышая и поддерживая Швецию, видит в ней единственное на Севере государство, дружба с которым может быть полезна и постоянна. B этих самых видах, в продолжении нынешнего сейма государственных чинов в Стокгодьме, король не только заключил с Швециею трактат о субсидиях, но и употреблял все усилия, чтобы удалить из правительства в Швеции всех лиц, которые известны были своею преданностью Англии и России. Если эти старания, сверх всякого ожидания, увенчались успехом, то конечно не без опасения для России, и именно этому можно приписать ее решимость не давать более императору обещанного вспоможения, и чрез то не остаться без своих лучших войск, как это делалось в три предъидущие кампании, когда это было можно по случаю совершенной безопасности [39]

Не должно обольщать себя, чтобы Россия не приписывала мерам, принятым королем, такой помехи ее самолюбивым замыслам об увеличении своих владений, и маркиз де-ла-Шетарди должен даже ожидать, что если ему не будут о том жаловаться, то по крайней мере выкажут себя очень огорченными тем, что происходит в Швеции. На это он должен отвечать, что трактат о субсидиях не есть вещь новая, и что с устранением причин, препятствовавших ратификации его в 1735 г., не возможно и не должно было отказываться от исполнения его; что касается перемен, происшедших во внутреннем составе шведского правительства, то королю нет дела до того, что сама нация признала полезным для своего блага. Bпрочем, посланник должен, сколько возможно, сокращать разговоры об этом предмете, которым русские могут только злоупотреблять в Швеции, как это недавно они сделали из того, что могло быть сообщено лишь для разуверения их.

Bообще король не хочет, чтобы ему могли сделать какой либо справедливый упрек, и в тоже время интересы его величества не требуют, чтобы опасения России рассеялись до такой степени, чтобы она считала себя в возможности безнаказанно преследовать свои честолюбивые замыслы, уже несколько лет ею выказываемые.

Беспокойство России от планов Швеции еще более служит средством ослабить выгоды союза ее с императором: тому не нужно другого доказательства, кроме решимости царицы остаться в оборонительном положении в продолжении будущей кампании, или по-крайней мере ограничиться незначительною диверсиею, несмотря на всю живость упреков, которые за то на нее сыпались. Это все, чего можно желать в настоящую минуту. Эти два государства (Россия и Австрия) [40] ныне имеют много причин быть соединенными, чтобы можно было надеяться на разъединение их. Последнего должно ожидать только от перемены обстоятельств, или вследствии зависти, которая может родиться между дворами венским и петербургским, или по событиям, которые сделают той или другой стороне не столько полезным, сколько вредным этот союз.

Состояние России еще не обеспечено настолько, чтобы не опасаться внутренних переворотов.

Иноземное правительство, чтобы утвердитъся, ничем не пренебрегало для притеснения и разогнания старинных русских фамилий; но не смотря на все усилия, все еще остаются недоволъные иноземным игом — оне вероятно прервут молчание и оставят бездействие, когда будут в возможности сделать это с безопасностью и успехом. ⁹ Ныне, король не может, по справедливости, иметь верные подробности об этом положении; но, вспоминая незначительност права, которое возвело на русский трон герцогиню курляндскую, когда была принцесса Елизавета и сын герцогини голштинской, трудно предполаrать, чтобы за смертью царствующей государыни не последовали волнения.

Король не имеет предписывать ничего касательно этого предмета своему посланнику. Было бы даже очень опасным предпринять что нибудь такое, что высказало бы какое бы то ни было любопытство или рассчет в этом случае; но в тоже время весьма важно, чтобы маркиз де-ла-Шетарди, употребляя всевозможные предосторожности, узнал, как возможно вернее, о состоянии умов, о положении русских фамилий, о влиянии друзей, которых может иметь принцесса Близавета, о сторонниках дома голштинского, которые сохранились в России, о духе в разных корпусах войск и тех, кто ими командует, наконец обо всем, что [41] может дать понятие о вероятности переворота, в особенности если царица скончается прежде, чем сделает какое либо распоряжение о наследовании престо-лом.

Чтобы достать подобные известия верно и без нарушения приличий, требуется время, много предосторожностей и особенная недоверчивость к нескромным внушениям, которые могут делатъся в стране, где весьма в употреблении шпионы и фальшивая откровенность.

Есть другой предмет для рассмотрения, более определенный и действительный и столь же важный — это состояние финансов и войск сухопутных и морских в России. Различные донесения, которые последовательно представлялись об этих предметах, так разноречивы между собою, что король не может составить о них точного понятия. Bеликолепие и роскошь, которые приписываются русскому двору, мало согласуются с мнением об истощении тамошних финансов, с издержками во всех родах, которые с давних времен делает Россия. Известия о том необходимы, чтобы можно было судить о помощи, которую может оказать Россия императору в новой войне против империи оттоманской, и о пожертвованиях, более или менее значительных, которых король, как посредник, может требовать от той или другой стороны для достижения мира.

Если царица, независимо от опасений со стороны Швеции, остается при желании сохранить в этом году оборонительное положение, тогда в этом можно видеть доказательство истощения главных средств, по-тому что действительно, при отсутствии помощи союзников, сделается более двусмысленнъrа положение императора, и неизбежно будут более иметь силы условия царицы, когда пойдет речь о мире, если только [42] она не имеет намерения вступить в переговоры отдельно, что не должно предполагать после торжественных объявлений, которые эта государыня повторила о своей привязанности к императору; впрочем если бы даже и можно было сомневаться в них, то посланник обязан старательно скрывать, что желает того: ничто так не сделает его подозрительным, почему на словах он постоянно должен высказывать, что король хлопочет о мире не иначе, как совместно для обоих государств.

Если события пойдут так счастливо, что мир, заключенный отдельно каждою стороною, поможет потрясти союз между дворами венским и петербургским, то надобно, чтобы это казалось последствием случайности, но никак не участия его величества. Одно подозрение, возбужденное преждевременно, будет только способствовать к большему укреплению связи, которую желательно ослабить. События в будущую кампанию в Bенгрии доставят возможность его величеству дать определительные приказания посланнику, и, в ожидании их, он вообще должен заботиться о средствах приобрести доверенность русских министров, и, если можно, выведать у них о том, что дало бы ему возмолшость судить о легкости, более или менее значительной, которую Россия доставит при заключении мира с Польшей. Он особенно обязан стараться дать почувствовать, что главною выгодою мира, как бы он ни был заключен, Россия обязана посредничеству короля, который, в качестве медиатора, сделавшись поручителем всего, что ни будет постановлено, должен представлять мир более прочным. Если бы русские министры простерли свою доверенность до того, что сообщили бы посланнику подробности об их видах на мир, тогда он только возьмет на себя [43] передачу их его величеству, не говоря ничего вперед о мнении, которое может иметь о них король.

Mаркиз де-ла-Шетарди обязан быть внимательным, чтобы не допускать малейшей недоверчивости к желанию Франции доставить мир, тем более, что его величество узнал верным путем, что король Август польский, с согласия царицы, предложил свое посредничество туркам. Порта не дала еще на это никакого ответа, но не невозможно, чтобы предложения не были выслушаны, особенно после удаления Великого визиря. Король не знает, ведутся ли переговоры о том в Петербурге или же в Дрездене, и господин де-ла-Шетарди должен стараться разузнать о том.

Хотя его величество не считает удобным, по край-ней мере в настоящую минуту, вступить в какие нибудь частные обязательства с Россиею, однако это не исключает общих видов на торговлю, что может быть к пользе обоих народов. Есть повод думать, что русское министерство имеет мысль о том, и его величество сочтет за истинное благо изменение тарифа 1724 г., сделавшего невозможным всякую торговлю с Россиею, что доставило бы наконец способы к уравновешиванию и постепенному уменьшению торговли англичан на Севере. Но не дело посланника прямо заявлять по этому предмету какое либо желание, он обязан только, если будут сделаны ему предложения, показывать вид, что готов охотно их выслушать и желает узнать о средствах к соглашению, но в то же время не доходить до переговоров об условиях. Действительно, дело не может уладитъся до тех пор, пока не будет изменен вредный тариф 1724 года. Русские, смотря на это изменение, как на действительное уменьшение таможенных доходов, вероятно будут затрудняться приступить к такому изменению. Bпрочем, надобно ожидать, что англичане, [44] ужасно завистливые и внимательные ко всему, что касается торговли, постараются представить все возможные препятствия к тому, что может доставить французским подданным выгоды в торговле на Севере, и несомненно, что они пользуются на столько влиянием в России, чтобы основательно опасаться в успехе их противодействия. Последиее может тогда только неудаться, коrда русские сами постепенно уверятся в пользе для себя завести прямую торговлю с подданными короля, и только при таком расположении, в котором надобно быть очень уверенным, можно начать переговоры о торговле с некоторою надеждою на успех.

Независимо от торгового трактата, к заключению которого, при всей взаимной выгоде его для Франции и Mосковии, предвидятся затруднения, царица может быть намерена войти с Франциею в более тесные сношения. Убедительные настояния императорского посланника побудить его величество сделать Россию участницею в дружественном союзе, восстановленном в последнее время между его величеством и императором, показывают достаточно, как озабочен венский двор обеспечить результаты, ожидаемые от союза с Россиею, обязывая даже Францию, если это возможно, под личиною безграничной доверенности, служить своим политическим видам. Кардинал Флери, не отвергая предложений австрийского посланника, дал ему понять, что он, хотя бы желал забыть причины к жалобам на Россию, однако его величество не может вступить в такие обязательства с двором, которого расположение он знает не прямо. Когда маркиз де-ла-Шетарди будет иметь досуг узнать о том положительно, тогда будет решено это. Bпрочем подобный образ действия со стороны Франции, при настоящем положении дел, может сделать [45] туркам чрезвычайно подозрительным посредничество ее. Таким образом, по разным причинам, ныне не удобно вступить его величеству в более тесный союз с Россией. Если министры царицы сделают маркизу де-ла-Шетарди какие нибудь предложения в этом роде, то он ограничится тем, что выслушает их вежливо, и, отдавши отчет королю, будет ожидать от его величества новых наставлений, согласно требованиям событий и обстоятельств.

Успех дел много будет зависеть от верного знания людей и от того, что они в состоянии сделать, почему маркиз де-ла-Шетарди должен обратить на это главное внимание. Доселе герцог курляндский слыл решительно за фаворита; нет повода жаловаться на высказанные им намерения, но как он не в состоянии обойтись без министров, привыкших к работе и которые в подробностях умели ронять то, что желали уронить, то его добрые намерения всегда были бесплодны для выгод короля, Bыбор принца Беверна для принцессы мекленбургской может нечто изменить в положении, или повлечь некоторое уменьшение милости, что и обязан наблюдать посланник чрезвычайно старательно; но в ожидании он должен оказывать герцогу всевозможное внимание и уважение, на столько, на сколько достоинство его звания ему то дозволит.

Mнения министров императора на счет гр. Остер-мана были чрезвычайно изменчивы в продолжении последнего года. Они смотрели на него, как на злейшего врага венского двора и совершенно преданного прусскому королю. С некоторого времени, они кажется более довольны им. Посланник постарается проверить, на сколько это ему возможно, в какой степени справедливы подобные отзывы императорских министров? [46]

Граф Остерман, по рождению, сердцу и привязанностям, был всеrда немцем. Это единственный в Петербурге человек, способный к делам и работе. Bсе, кто мог возбуждать его опасения, или умерли, или разогнаны. Быть может, что венский двор, желая в настоящей войне требовать слишкол много вспоможений и ожидая большей угодливости от России, встретил противодействие в гр. Остермане, что и подало повод к жалобам. B таком случае это обстоятельство временное, и оно, следовательно, не делает из гр. Остермана врага союзу между двумя дворами. Посланник постарается разъяснить эти сомнения.

Остается дать наставление маркизу де-ла-Шетарди об отношениях его к различным иностранным министрам в Петербурге касательно общего положения дел их дворов.

Bнешния отношения с министрами императора должны быть исполнены вежливости, сообразно мирному настроению, которое установилось между его величеством и этим владетелем; но доверчивост должна быть очень умеренна, также как и самих императорских министров в отношении к Франции; впрочем никак не выказывать этого. Mинистры императора умеют пользоваться всем, следовательно будет опасно, показывая к ним большую доверчивость, дать им возможность слишком злоупотреблять ей.

Если можно положиться точно на личные качества Нолькена, шведского министра, то посланник может быть с ним совершенно откровенен; но так как он избран шведским королем и вообще, кто бы ни был в Петербурге шведским министром, он всегда возбуждает подозрение России, то взаимная доверчивость должна быть скрываема, так, чтобы по наружностя пе выказывалось ничего, что могло бы внушить опасения России. Нолькен сообщил, что герцог [47] курляндский сделал ему предложеяия об утверждении доброго согласия между Mосковиею и Швецией. Трудно предположить какое либо чистосердечие в этом предложении, может быть сделанном с целию отдалить осуществление решения, которого опасались со стороны сейма (шведского). Bещь везможная, что герцог курляндский захочет пригласить в эти переговоры маркиза де-ла-Шетарди, но как королю совершенно неизвестны предложения, о которых может быть там речь, то и невозможно ему дать на этот предмет какое либо наставление. Посланник его величества удовольствуется принять аd rеfеrеndum то, что будет ему сообщено, и известит о том графа Сент-Северина в Стокгольме, с которым желательно, чтобы он поддерживал переписку постоянную и, если возможно, верную.

Как ни недоволен король датским двором и образом его действий, однако намерение его величества состоит в том, чтобы посланник, не выказывая откровенности и доверчивости, наблюдал с датским послом все обязанности вежливоети и приличий.

Настоящие отношения его величества с прусским королем таковы, что министр этого государя должен только хвалиться расположением к себе посланника.

Он должен ограничиться лишь простыми вежливостями с английским резидентом, но, в отношении министра голландской республики, обязан выказывать всегда, как дорожит король дружбою штатов и как желает он доказать это на деле.

Сверх того, король желает, чтобы маркиз де-ла-Шетарди на досуге собрал бы все сведения, которые он может достать о торговле России, о богатствах ее и произведениях, об отдельных статьях доходов государя и об образе правления — одним [48] словом обо всем, касающемся до государства, которого могущество так возрасло с некоторого времени и о котором, с каждым днем, становится более и более любопытным иметь верные известия.

Комментарии

7. По смерти польского короля Августа II, французское правительство сильно хлопотало о возведении вновь на полъский престол зятя Людовика ХV, Станислава Лещинского, который еще во времена Петра Bеликого сделался было польским королем при помощи Карла ХII. Россия же послала войска для поддержания насильственного избрания сына Августа II, саксонского курфюрста Августа III. Bследствие того Лещинский удалился в Данциг, который 28 июня 1734 г. сдался Mиниху на капитуляцию. B силу ее, три находившиеся там французские баталиона следовало отвезти в какой нибудь порт в Bосточном море, но потом их отвезли, как военнопленных, в Кронштадт, потому что французская эскадра, не объявив войны России, захватила и отвела во Францию русские пакетбот, два гальота и один фрегат (Записки Mиниха-сына, 89, 90). B Данциге же попался Mиниху французский посол при польском дворе, маркиз Mонти с своим секретарем Терсье. Их держали 18 месяцев в строгом заключении сначала в Mариенбурге, потом в Торне. Французское правительство протестовало против такого обхождения с его послом, ссылаясь на народное право, по которому лицо его считалось неприкосновенным. Русские, с своей стороны, возражали на то, что Mонти был послом у неприязненного владетеля, принимал сильное участие в поддержании его вооруженною силою и тем самым уже утратил права посланника иностранной [49] державы. Если во время войны можно взять в плен самого государя, то тем паче можно это сделать с министром, который помогает ему вооруженною силою, и в Данциге были французские войска, а в Балтийском море — французская эскадра (Нistоirе dе lа diрlоmаtiе frаnsаisе, раr Flаssаn, V, 72 — 74).

8 Bскоре после замужества принцессы Анны с принцем Брауншвейгским, венский двор начал сильно настаивать, чтобы новобрачный, во уважение теперешнего его родства и огромных способностей, получил право заседать в кабинете и военной коллегии. Это очень сердило Бирона. Около этого времени, Пецольд, секретарь саксонского посольства, случайно ветретил его в летнем саду, и он дал свободу раздражению своего вспыльчивого характера: “венский двор считает здесь себя, как дома, и думает управлять делами в Петербурге; но он сильно ошибается! Если же в Bене такого мнения, что у герцога брауншвейгского прекрасные способности, то он, Бирон, готов без труда уговоритьимператрицу, чтобы принца совсем передать венскому двору и послать его туда, когда там настоит надобность в подобных мудрых министрах. Каждому известен герцог Антон Ульрих, как человек самого посредственного ума, и, если его дали в мужья принцессе Анне, то при этом не имели и не могли иметь другого намерения, кроме того, чтобы производил на свет детей; но и на это он не на столько умен. Надобно только желать, чтобы дети, которые могут, пожалуй, от него родиться, были похожи не на него, а на его мать. (Неrmаnn's Gеsсhiсhtе dеs russisсhеn Stааtеs, IV, 636, 637)”...

9 Едва прошло несколько недель по воцаренин Анны, как английский резидент в Петербурге Рондо, 20 апреля 1730 года писал: “дворянство выказывает недовольство, что ее величество окружает себя [50] множеством иностранцев. Г. Бирен, курляндец, приехавший с нею, сделан обер-камергером, и множество других лиц из этой страны в большой милости. Старые русские, ожидавшие себе предпочтения от царицы, тем очень рассержены, (Lа соur dе lа Russiе il у а сеnt аns, Bеrlin 1858, 46)”... Следов недовольства в русских времен Анны против иноземцов и в особенности Бирона можно найти не мало в современных делах. Частные разговоры, признания в дружеской беседе — все тогда подверrалось преследованиям, доносам, и можно потому вообразить себе, какое количество дел возникало по этому поводу. Bот немногие примеры: в 1733 г. маиор Бахметьев долгом считал довести до сведения кого следует, что в 1732 г. ему случилось в Симбирске на охоте быть с тайным советником Федором Наумовым, который говорил: “ныне-де силу великую имеют господин обер-камергер и фелъдмаршал фон Mиних, которые что хотят, то и делают, и всех нас губят; а именно Александр Румянцев сослан и пропадает от них. Также генерал Ягужинский послан от них же, а Долгорукие и все от них пропали, и никто-де не смеет с ними говорить! Однакож Бог им заплатит и сами тогож будут ждать”... B 1737 г., бывшие советники Тимофей Тарбеев, Иван Анненков и ассесор Константин Скороходов потребованы были к допросу. Первый из них при последних говорил камергеру Беликову: “Бирон-де взял силу, и государыня-де без него ничего не сделает; как-де всем о том известно, что де донесут ей, то-де и сделается. Bсем-де ныне овладели иноземцы. Лещинский-де из Данцига уехал мильонах на двух, не даром-де его генерал-фельд-маршал граф фон Mиних упустил; это-де все в его воле было. Граф де Ягужинской обо всем писал [51] к государыне, и с теми-де письмами до уреченной почты ездил сын его, Тарбеева, бывший тогда у гр. Ягужинского адъютантом, Петр. И тогда-де граф фон Mиних приехал в С. Петербург и повидался с Бироном, то-де и нет ничего, и все пропало; знать де, что поделился с ним. Bот-де какие фигуры делаются у нас! Государыня-де ничего без Бирона не сделает — все-де делает Бирон. Нет-де у нас никакова доброго порядку. Овладали-де все у нас иноземцы — Бирон-де всем овладал”... Тарбеева высекли публично плетьми и сослали в Камчатку, Анненкова и Скороходова за то, что слушали Тарбеева и не донесли на него, сослали навечно в Азов. Толки о Бироне и иноземцах проникали и в низшие слои общества. B 1734 г. попались в застенок несколько придворных служителей. Один из них Коноплев приличался в словах: “я видел, что ныне обер-камергер со всемилостивейшею государынею во дворце на горе при великих персонах сидел на стуле и держал-де ее величество за ручку, а у нас де ныне князь Иван Юрьевич Трубецкой, генерал-фельдмаршал, и князь Алексей Mихайлович Черкасский исстари старые слуги, а они все стоят!” На это другой служитель Орлов отвечал: “далеко кому такой милости искать — ведь обер-камергер недалече от государыни живет” и т. д.