Мобильная версия сайта |  RSS
 Обратная связь
DrevLit.Ru - ДревЛит - древние рукописи, манускрипты, документы и тексты
   
<<Вернуться назад

САЛЬВИАН

О МИРОПРАВЛЕНИИ БОЖЬЕМ

DE GUBERNATIONE DEI

Какие-либо определенные биографические сведения об этом писателе отсутствуют. Время написания главного его сочинения «О мироправлении божьем» относят обычно к самой середине V в. (439-450 гг.). Исходя из того, что произведение это принадлежит перу зрелого человека и писателя, предполагают, что Сальвиан родился либо в самые последние годы IV, либо в начале V в. Дожил Сальвиан, по-видимому, до глубокой старости, поскольку Геннадий в своем каталоге «О знаменитых людях» (гл. 68), датируемом 490-495 гг., сообщает, что он был еще в живых.

Место рождения Сальвиана спорно. Несколько ранних комментаторов считали, что он родился в Африке. Они ссылались на отдельные места «Мироправления» (VII, 12-13 и др.). Однако другие места этого сочинения, особенно же VI книга, заставляют предположить, что он родился скорее где-то вблизи Рейна — в Трире или в Кёльне. Родители его принадлежали, по-видимому, к галло-романской аристократии. Судя по его сочинениям, он хорошо знал жизнь и нравы верхов современного ему общества. Сальвйан был женат и имел дочь — об этом говорится в четвертом из девяти сохранившихся его писем.

Геннадий, сообщая о последних годах жизни Сальвиана, называет его священником марсельской церкви. До переезда же в Марсель он жил в Лерэне, монастыри которого привлекали многих будущих крупных церковных сановников. Предполагается, что годы жизни в Лерэне сыграли большую роль в духовном и творческом формировании Сальвиана.

Помимо сочинения «О мироправлении божьем», до нас дошло сочинение «Против алчности» в четырех книгах и девять писем. Девятое письмо, под псевдонимом Тимофея и под заглавием «Ко вселенской церкви», предпослано сочинению «Против алчности», в котором Сальвиан бичует пороки духовенства.

Основное произведение Сальвиана «О мироправлении божьем» («De gubernatione Dei»), в древнейших списках носящее название «О провидении и справедливости божьей» («De providentia et iustitia Dei») состоит из 8 книг, из которых последняя осталась незавершенной. Первые две книги составляют как бы теоретическую основу сочинения. Следуя за классическим произведением Лактанция «Божественные установления» (III в.), Сальвиан показывает мироправление [103] и суд божий на примерах яз ранних книг Ветхого Завета и подтверждает его «свидетельствами», взятыми из всей Библии. Начиная с III книги, внимание Сальвиана переключается со священной истории на современность. Он старается доказать, что в бедствиях, обрушившихся на римское государство накануне его окончательного падения, виновато не божественное провидение, как склонны считать некоторые, а само римское общество, погрязшее в пороках. Отдельные места из последних книг сочинения, где Сальвиан бичует легкомыслие, пьянство, разврат высшего общества, звучат как настоящий памфлет.

Сочинение Сальвиана отличает известный демократизм: он с сочувствием пишет о бедняках, которым особенно тяжело приходится от общественных несчастий. Обвиняя римлян во всех смертных грехах, Сальвиан противопоставляет их варварам, которым решительно отдает предпочтение.

Стиль Сальвиана не свободен от ошибок, свойственных его времени, но достаточно ясен, несмотря на обилие разнообразных риторических фигур, к которым писатель питает явную склонность.


ИЗ КНИГИ «О МИРОПРАВЛЕНИИ»

[РИМЛЯНЕ И ВАРВАРЫ]

(Книга V, глава 4-5)

4. Что же касается обращения готов и вандалов, то чем мы лучше их и почему нас нельзя сравнивать с ними?

В отношении любви и милосердия (а эту добродетель господь учит ставить на первое место и указывает на нее не только через Священное Писание, но и сам, говоря: «По тому узнают все, что вы мои ученики, если будете иметь любовь между собою» 1) я бы сказал, что почти все варвары, которые принадлежат к одному племени и имеют одного короля, связаны друг с другом, почти же все римляне преследуют друг друга. В самом деле, какой гражданин у нас не ненавидит другого гражданина, кто выказывает полную расположенность к своему соседу? Все далеки друг от друга, если не местом, то сердцем, и даже объединенные одним домом, разъединены мыслями. О, если бы это худшее из всех зол касалось только сограждан и соседей: гораздо важнее, что родственники не чтут уз родства. В самом деле, кто платит близостью своим близким? Кто считает себя обязанным быть милосердным? Кого из родственников по сердцу или по крови не снедает злоба, чье чувство не облито желчью, кого не казнит благополучие другого? Кто не считает чужое счастье своим несчастьем? Кому хватает своего счастья настолько, чтобы желать счастья другому? Многие же заражены теперь новым и страшным пороком: для полного счастья им нужно, чтобы другой был несчастен. А другое жестокое зло, которое исходит из того же источника и которое чуждо варварам и привычно римлянам, зло, которое заключается в том, что они [104] разоряют друг друга налогами? Впрочем, не только друг друга: было бы гораздо сноснее, если бы каждый заставлял другого терпеть то, что он переносит сам; но хуже всего то, что большинство обирается меньшинством, и общественные подати обратились в частную добычу; так ведут себя не только высшие сановники, но и всякая мелочь, не только судьи, но и им подчиненные чиновники.

Найдется ли город, община или село, где не было бы столько же тиранов, сколько куриалов 2? Чиновники гордятся таким прозвищем, потому что оно дает им силу и почести; подобно этому воры радуются и торжествуют, когда их считают более ужасными, чем они есть на самом деле. Еще раз повторяю, существует ли такой город, в котором начальники не поглощали бы имущество вдов и сирот, а вместе с тем и всякую святыню? Священники имеют ту же участь, что и вдовы и сироты, так как они или не хотят защищать себя по причине своего звания или не могут вследствие своей невинности и смирения. Таким образом, у нас никто не считает себя в безопасности; и если вы исключите тех, которые по своей власти и связям стоят вне грабежа или сами участвуют в нем, то ни один человек не ускользает от алчности этого рода воров. При таких условиях безопасен только тот, кто имеет силу ставить другого в опасность.

5. Но, очевидно, среди стольких негодяев, грабящих честных, людей, найдется кто-нибудь, кто пришел бы им на помощь, кто, как говорит Писание, исторгнул бы бедного и нищего из рук грешников. «Нет делающего добро, нет ни одного» 3. Потому он сказал: «нет ни одного», что добрый человек — большая редкость. Кажется, что есть только один. В самом деле, кто поможет страждущим и бедствующим, если даже служители господа не имеют сил сопротивляться насилию негодяев? Они или молчат, или говорят так, что лучше бы молчали; многих удерживает не отсутствие смелости, а расчет и политика. Они не хотят высказывать горькую истину, так как уши нечестивцев не могут ее вынести; они избегают ее и преследуют сказавшего ненавистью и проклятьями. Они не только не боятся и не уважают слов священника, но по своей необузданной гордости презирают его, и потому те, которые могли бы говорить, молчат, пока не трогают их самих. Они не хотят открыто показать силу истины, дабы не задеть нечестивцев и не побудить их к большим преступлениям. А между тем бедняки подвергаются грабежу, вдовы стонут, права сирот попираются до того, что многие из них, принадлежа к известной фамилии и получив хорошее воспитание, ищут убежища у врагов римского народа, чтобы не сделаться жертвою несправедливых преследований; они ищут — о, чудо! — у варваров римского человеколюбия, так как не могут вынести варварской бесчеловечности у римлян. И хотя они отличаются от тех, к которым бегут, и нравом, и языком, и им не нравится, так сказать, их неопрятный образ жизни, они предпочитают привыкнуть к варварскому быту, чем переносить жестокую несправедливость [105] римлян. И, таким образом, мало-помалу, они переселяются к готам, багаудам 4 или к другим всюду господствующим варварам и не раскаиваются в том, что переселились. Ибо они предпочитают жить свободными под именем рабов, чем быть рабами под именем свободных. Некогда имя римского гражданина не только высоко ценилось, но и дорого покупалось; теперь же его отвергают и от него бегут, настолько оно считается презренным и даже почти ненавистным. Разве может быть большее свидетельство римской несправедливости, чем то, что лучшие люди, которым Рим обязан своей славой, доведены до того, что не хотят быть римлянами. Поэтому и те, которые не убежали к варварам, стараются стать варварами на месте; большая часть Испании и немалая часть Галлии, и, наконец, все, кто во всем римском мире оскорблен римской несправедливостью, перестали называть себя римлянами.

[УПАДОК НРАВОВ В ГАЛЛИИ]

(Книга VI, главы 13 и 15)

13. Эти места, однако, находятся далеко от нас, почти в другом мире 5, и кажутся неотносящимися к спору, когда я обращаю внимание на то, что даже в моей собственной стране, в Галлии, почти все люди высокого общественного положения сделались хуже от своих несчастий. Я видел сам людей знатного происхождения, занимавших почетные должности, разоренных, в разграбленной провинции, обнаруживших, однако, упадок нравов еще больший, чем расстройство их имущественного состояния. Опустошение страны было не настолько велико, чтобы не оставалось какого-нибудь средства поправить дела, но не было никакого средства исправить нравы. Римляне гораздо большие враги самим себе, чем их внешние неприятели, и хотя варвары уже нанесли им поражение, они теперь сами довершают свое собственное разорение. Печально описывать то, чему я был свидетелем: почтенные старцы, престарелые христиане, несмотря на гибель, грозящую их положению, становятся рабами чувственных наслаждений. Что должно быть первостепенным поводом для обвинения? Сан, возраст, имя христиан или опасность? Кто мог подумать, что со старыми людьми даже в мирное время возможны такие вещи, какие молодые могли позволить себе лишь на войне, а христиане не должны позволять никогда! Они предались наслаждению, забыв свой сан, свой возраст, веру и самое свое имя. И это были правители города, обожравшиеся, раскисшие от пьянства, с безумными возгласами, с головокружением от разгула, полностью потерявшие рассудок, или, скорее, так как это было их обычное состояние,— как раз в своем рассудке. Но то, что я сейчас скажу, еще хуже: даже разрушение города не положило конец их позорному поведению. Самый цветущий город Галлии 6 варвары [106] брали приступом не менее четырех раз. Легко узнать город, о котором я говорю. Первое падение должно было обратить граждан на путь раскаяния, чтобы вторичное падение не навлекло вторичного наказания. Но что последовало? Невероятная история! Пороки в этом городе возрастали вместе с постоянным повторением несчастий. Подобно тому сказочному чудовищу, головы которого отрастали по мере того, как их отрубали 7, в самом замечательном городе Галлии пороки набирали силу от каждого удара, которым их наказывали. Можно подумать, что наказание, вместо того, чтобы положить конец преступлениям этого народа, действовало как производитель пороков. Но что тогда? Ежедневное приумножение грехов привело город к такому положению, что легче было истребить в нем всех жителей, чем найти хоть одного, свободного от греха.

Вот то, что касается этого города. А что можно сказать о другом, находящемся неподалеку и почти равном ему по значению 8? Не испытывает ли он то же крушение состояний и падение нравов? Кроме всего прочего, в этом городе преобладают два главных общих всем порока — алчность и пьянство; пьянство достигает таких размеров, что однажды отцы города отважились покинуть пирушку только тогда, когда враги по существу были уже внутри стен города. Бог пожелал яснее показать им, почему они гибнут, так как даже в самый последний момент перед бедствием они вели ту самую жизнь, которая привела их к гибели. Я сам видел там плачевное зрелище, где не было никакой разницы между поведением пожилых и молодых людей. Нескромность в разговоре, легкомыслие, роскошь, склонность к пьянству делали их похожими друг на друга. Люди преклонного возраста, занимавшие почетные должности, видя, что им осталось недолго жить, пили так, как могут пить только очень крепкие люди. Силы, которой им нехватало на то, чтобы ходить, хватало на то, чтобы пить. Их дрожащие ноги обретали твердость, когда им нужно было танцевать. Чего же более? Вследствие всего, о чем я рассказал, они превратились в таких подонков, что на них исполнились слова Священного Писания: «Вино и женщины развратят разумных» 9. Ибо где так пьют, играют, безумствуют, там отрекаются от Христа? После всего этого можно ли удивляться, что они потеряли состояние, когда они уже давно потеряли ум! Никто не поверит, что этот город погиб от нашествия варваров, ибо смерть этого народа наступила раньше, чем их гибель от варваров.

15. Между тем подобные вещи случались в прошлом, есть сейчас и будут всегда. В самом деле, разве мы видим, что какой-нибудь город или провинция, завоеванные или разграбленные варварами, изменили свой образ жизни? Смирились ли, подумали ли о том, чтобы изменить нравы и исправиться? Таков уж римский характер: они гибнут, но не исправляются. У нас есть доказательство этого: три раза был разрушен первый город Галлии, три раза он служил как бы костром для своих жителей, но пороки после этого [107] только возросли еще больше. Однако разрушение не было самым главным злом, которое испытал город; избежавшие гибели были подавлены нищетой. Тот, кого миновала смерть, стонал под бременем бедности. Одни, израненные, влачили жалкую жизнь; другие, наполовину обгоревшие, долго чувствовали на себе жестокие последствия ожогов. Одни погибали от холода, другие от наготы; огромное число людей погибло от болезней или от суровых холодов. Таким образом, смерть являлась в тысяче различных видов. Разрушение одного города стало всеобщим несчастьем. Я видел и не отказывал в своей помощи тем, которые бедствовали; везде валялись вперемешку трупы мужчин и женщин, нагие, истерзанные, являвшие печальное зрелище для жителей других городов и брошенные на съедение собакам и птицам. Тяжелый запах от гноившихся мертвых тел увеличивал смертность между живыми; смерть дышала смертью. Но что же вызвали все эти бедствия? Трудно представить, до чего могут дойти подобные люди: несколько знатных, уцелевших во время разорения города, как бы спеша на помощь разоренным, стали хлопотать перед императорами о разрешении на открытие игр в цирке. Для изобличения такого бесстыдства я хотел бы обладать силой красноречия, соответственной делу, и в своем обвинении обнаружить столько же доблести, сколько заключено горестного в самом иске. Кто подскажет мне, с чего начать обвинение? Говорить ли мне о безбожии, о глупости, о распутстве, о бездумии? У этих людей имеется все это в полной мере. Разве существует более безбожная просьба, чем просьба к Богу о том, что должно его оскорбить, или может ли быть глупее поступок, чем тот, когда думаешь, о чем просишь? Разве существует поведение беспутнее того, когда среди всеобщего плача, просят об увеселениях и можно ли быть таким безумным, чтобы, пребывая в печали, не сознавать ее? Меньше всего следует при этом обвинять человека в безумии, потому что преступление не имеет воли, когда человек находится в припадке. Те же, о которых мы говорим, виновны вдвойне, так как они безумствовали, обладая рассудком. Таким образом, вы, жители Трира, желали восстановления игрищ? Вы, разоренные, порабощенные, потерпевшие поражение, после крови, мук, плена, после полной разрухи в городе? Что может быть горше такой глупости, что печальнее вашего безумия? Я считал вас несчастнейшими людьми из-за разорения, которое вы пережили; но просьба об игрищах делает вас в моих глазах еще более несчастными. Я думал, что вы во время грабежа и пожаров потеряли имущество, но не знал, что вы лишились при этом также рассудка и чувства. Итак, вы просите зрелищ, вы требуете у государей представления в цирках. Но для кого, для какого народа, для какого города? Для сожженного и погибшего города, для плененного и погибающего народа, который страдает и плачет? Ведь оставшиеся в живых оплакивают свою судьбу, дрожат от страха, обливаются слезами и погрязли в нищете; не знаешь, кому лучше, [108] убитым или живым? Так бедственно положение оставшихся в живых, что они могут позавидовать несчастью павших.

Итак, ты, Трир, просишь публичных игр? Где же ты думаешь их устроить? Не на пожарище ли и пепле, не на костях ли и потоках крови погибших сограждан? Где же в целом городе ты найдешь место, не носящее на себе следов бедствия? Где не струится кровь, где не видно трупов или растерзанных членов тела? На ваш город наложена печать плена и ужаса, повсюду образ смерти. Спасшиеся остатки жителей лежат вместе с трупами погибших родственников, а ты просишь игрищ. Город почернел от пожара, а ты с праздничным лицом. Все плачут, а ты один смеешься. Все это вызывает суровый гнев бога, а ты своими гнусными предрассудками еще более раздражаешь гнев господень. Не удивляюсь бедствиям, постигшим тебя. Город, который не исправился от троекратного разорения, вполне заслужил и четвертый разгром.


Комментарии

1. От Иоанна, 13, 35.

2. Куриалы — лица, входящие в городское управление и ответственные, главным образом, за поступление налогов.

3. Пс. 13, 3.

4. Багауды — галльские крестьяне и колоны, участники революционного движения, охватившего в III-V вв. Галлию и Северную Испанию. Слово кельтского происхождения, означающее в переводе «сжигатели».

5. В предыдущих главах шла речь об африканских городах Цирте и Карфагене.

6. Как явствует из дальнейшего, Сальвиан имеет в виду Трир.

7. Такая оценка Трира совпадает с отзывами об этом городе у других писателей. Так, Авсоний ставит Трир по значению и блеску на четвертое место в империи, после Рима, Карфагена и Антиохии. Трир был резиденцией префекта Галлии.

8. Это может быть Майнц, Кёльн или Мец.

9. Книга премудрости Иисуса, сына Сирахова 19, 2.

(пер. под ред. И. П. Стрельниковой)
Текст воспроизведен по изданию: Памятники средневековой латинской литературы IV-IX веков. М. Наука. 1970

Еще больше интересных материалов на нашем телеграм-канале ⏳Вперед в прошлое | Документы и факты⏳

Главная страница  | Обратная связь
COPYRIGHT © 2008-2024  All Rights Reserved.