ПИСЬМО XXXV

Петербург, мая 10, 1739.

Мадам,

теперь я собираюсь рассказать Вам о даме, которая, мне кажется, очарует Вас. По происхождению она — знатная венецианка, вышла замуж за старика, который уже много лет живет в этой стране, хотя родился в Рагузе. В Венецию его послал Петр Великий по какому-то важному делу, и там он женился на этой даме, или скорее купил ее, поскольку он сказочно богат. Сейчас ей двадцать пять лет, она высокая, хорошо сложена, мила и грациозна. Черты лица ее довольно резкие, но у нее необыкновенно красивые большие черные глаза, и вся она похожа на слышанные мною описания римских красавиц. Старый муж держит ее при себе и почти никогда не отпускает никуда, кроме двора, где она постоянно появляется во всем блеске, какой только могут придать великолепные платья и драгоценности очень элегантной особе. У нее огромное количество очень крупного прекрасного жемчуга; столько, что некоторые дамы начали подозревать, что он фальшивый, и, следовательно, возымели сильное желание убедиться в правильности своего подозрения, что доставило бы им большое удовольствие. Здесь в моде держать шутов обоего пола, которым позволено говорить и делать тысячу глупостей. Одна из таких шутих взялась открыть этот занимавший всех секрет. Соответственно, как только она в следующий раз увидела даму при дворе, то стала с воодушевлением говорить ей о ее наружности и наконец сделала вид, что целует ее в шею, а делая это, укусила одну из жемчужин. Почувствовав это, дама ударила ее по уху и сказала, что удар этот поможет той помнить, что знатные веницианки не носят поддельных драгоценностей. Шутиха, удивленная ударом, вскрикнула и заявила, что пожалуется ее величеству, которая находилась в другой комнате. Дама весьма сдержанно ответила: «Если вы поступили так по приказу ее величества, то должны были сказать мне об этом. Если же нет, то, полагаю, она будет довольна, что я наказала вас за дерзость по отношению к человеку моего положения, не обременяя ее формальной жалобой». Шутиха какое-то время не показывалась [при дворе], и дело было замято.

Теперь, полагаю, Вы воскликнете: «Ах, как мне нравится ее присутствие духа!» и жаждете задать о ней тысячу вопросов. Но, как я уже говорила, она нигде, [246] кроме двора, не бывает, а там разговаривают только на общие и бытовые темы. Поэтому я ничего о ней не знаю и могу судить о ней только на основании этого случая, который, признаться, как-то не согласуется с низостью души, нужной женщине, чтобы за деньги продаться немощному старику. Я ведь почти согласна с шотландским священником, который сказал девушке, за небольшую сумму продавшей свою благосклонность: «Лучше бы ты сделала это во имя Господа». Не сомневаюсь, что они обе равно продались, и должна признаться: я прониклась к этой даме таким презрением, что едва с нею разговаривала, хотя после описанного случая и испытывала сильное желание познакомиться, поскольку полагала, что вижу Вас воодушевленной таким поступком. Но, учтя многократно сказанные Вами мне слова о том, что только лишь Ваша пристрастная дружба может простить мне мою беспринципность (tameness), как Вы ее называете, сочла за лучшее воздержаться от этого. Не стремясь к новым знакомствам, с удовлетворением остаюсь Вашей, и проч.