ПЕТР ПЕТРЕЙ

ИСТОРИЯ О ВЕЛИКОМ КНЯЖЕСТВЕ МОСКОВСКОМ

Следуя по стопам древних писателей Трога Помпея, Аппиана Александрийского, Юлия Цезаря и других, им подобных, я намерен, в коротких словах, рассказать о земле москвитян или русских, местности ее и положении, о государях и великих князьях, в ней правивших, начиная с трех князей, Рюрика, Синеуса и Трувора, надобно полагать, родных братьев, родом из Пруссии, господствовавших в России в 752 году по Р. X., до ныне царствующего великого князя Михаила Федоровича, избранного москвичами в 1613 году. Сначала опишу я землю Московскую, с ее главнейшими городами, крепостями, областями, озерами, реками и речками, а потом, так же коротко и в строгой последовательности, предложу об ее царях и великих князьях, сколько их владело и правило ею, по известиям подлинных русских и других иноземных летописей.

Россия к северу и востоку граничит с Швецией и Финляндией, и есть Володимирия, в старину первое княжество, бывшее в титуле великих князей и лежащее в 226 милях от Выборга. Княжество, крепость и город называются так по имени великого князя Володимира, который основал его в 928 году между двумя славными и далеко текущими реками, Волгою и Окою. Этот князь прежде был государем в Новгороде, умертвил своих братьев и взял вооруженною рукою Киев; город же Володимир был местом жительства русских великих князей и средою главного управления до времен Даниила Михайловича, перенесшего оттуда столицу в Москву.

Область Володимирская — очень красивая, плодоносная страна, изобилует воском, салом, скотом, пчелами, рыбой и хлебом, так что иногда от одной бочки семян земля дает 12, 16, 18, а в иную пору и 20 бочек зерна.

Москву сделал великокняжеским местопребыванием и столицей великий князь Даниил Михайлович; она лежит почти в самой средине страны, в 190 милях от Выборга; прежде была она не что иное, как [159] деревня, принадлежавшая семейству Тахмаковых. Но как эта деревня лежала на реке Москве, то и город, и крепость, и страна получили от этой реки свое имя; а люди, жившие в окрестности, также и другие, пришедшие жить туда, стали называться москвитянами. Это княжество — вторая область в титуле великих князей. На самом высоком месте, посреди города, построена четвероугольная крепость из кирпичей и извести; у русских называется она иначе и ограждена глубоким рвом и крепкою стеною; возле нее протекает речка Москва посреди города и в шести милях за Можайском впадает в реку Оку. С четверть мили пути от города к востоку течет другая река, по имени Яуза, и протекает городом отчасти к северу, отчасти к востоку; на ней много водяных мельниц, сначала введенных сюда и построенных иностранцами; она впадает в речку Москву. С севера к востоку течет в Москву, возле крепости, другая речка, по имени Неглинная, вытекающая из одного болота невдалеке от города; она проходит возле крепостной стены, наполняет водою тамошний ров, а потом течет городом в реку Москву. При устье реки Неглинной тоже построена возле крепости прекрасная мельница.

К югу от города вырыт глубокий ров, в котором великий князь обыкновенно держит львов, чтобы всякий, кому только угодно, мог смотреть их. У рва построена крепкая стена, в 10 футов толщины, со множеством бойниц и башен; между каждою башнею бастион, тоже с бойницами, да и везде по стене до самой земли внизу проделаны отверстия, чтобы солдаты и военные люди могли стоять там и обороняться длинными пиками, копьями, каменьями и другим оружием, употребляемым при нападениях, приступах и покорении городов. Ниже этой укрепленной стены построена еще другая, где находится множество больших пушек, таранов и разной величины мортир.

Посреди крепости дворец великого князя, построенный из обожженных кирпичей по итальянскому образцу. Рядом с этим дворцом живут патриарх, некоторые знатные люди и дворяне, толпы монахов, попов и звонарей. На ружейный выстрел от великокняжеского дворца, на большой и широкой площади, висит чрезвычайно большой колокол, весом в 336 центнеров, вылитый еще при жизни Бориса Годунова по приказанию этого государя; звонят в него в большие праздники, также когда приедут из чужих краев послы и будут допущены к великому князю.

В крепости два значительных монастыря: мужской и женский, с пятью церквами, построенными из обожженного кирпича: я видел их своими глазами, сам и считал. Самая главная — святой Троицы, другая — Девы Марии, третья великокняжеская церковь, потому что в ней гробницы всех великих князей, четвертая Михаила Архангела, пятая св. Николая: все они выстроены красиво и искусно, обиты листовым железом и позолочены хорошим золотом.

Эта столица Москва разделяется на три части: первая называется на их языке Китай-город и обнесена толстою и крепкою стеною. В этой части города находится чрезвычайно красивой постройки церковь, [160] крытая светлыми блестящими камнями и называемая Иерусалимом. К этой церкви ежегодно в Вербное воскресенье великий князь должен водить осла, на котором едет из крепости патриарх, от церкви Девы Марии до церкви Иерусалима, стоящей перед крепостью. Тут же живут самые знатные княжеские, дворянские и купеческие семейства. Там же и главный рынок москвитян, и торговая площадь, выстроенная из кирпичей, в виде четвероугольника, на каждой стороне которого 20 улиц, где купцы имеют свои лавки, погребки и лавочки.

На каждой улице встречаются особенные и разные товары, так что на одной из них совсем не те, какие на других. На одной можно покупать разные пряности, благовония; на другой разное сукно и полотно всяких цветов и красок, какие только можно назвать; на третьей разного рода бархат, камка, атлас и шелк; на четвертой серебряные и золотые вещи; на пятой жемчуг, драгоценные вещи и разные украшения, золотые и серебряные; на шестой их идолопоклонство, кресты и образа; на седьмой узорчатые, шитые шелками сапоги и башмаки; на восьмой драгоценные ткани, тесьма, рубашки, вышитые золотом, серебром и шелком, как женские, так и мужские; на девятой сабли, ружья, порох и дробь; на десятой разные узды и все принадлежности конного войска; на одиннадцатой разное готовое платье, суконное, полотняное и шелковое; на двенадцатой различные съестные припасы, начиная с рыбы и мяса; также точно и дальше, так что на всякой улице особенный товар.

Невдалеке от этой торговой площади у великого князя своя оружейная, в которой можно видеть разную военную утварь, также большие и малые пушки.

Другая часть этой столицы называется Большой город или Скородом: она обнесена крепкими каменными стенами в 6 аршин толщины, с укреплением наверху, четвероугольною башнею и раскатом; на них стоят пушки, употребляемые при нападении неприятеля. Между каждою башнею 500 шагов. Там же, при реке Неглинной, протекающей городом, находится великокняжеская литейная, где льют пушки и колокола. Везде также встречаются рынки лошадей, скота, зелени, хлебные магазины, мучные и мясные лавки. Там живут также знать, купцы, попы, главные стрелки из великокняжеских телохранителей; их больше 10 тысяч, и все отборные, высокие и сильные молодцы.

Третья часть или округ этого города Москвы называется Стрелецкий город или Горбат, с сильным деревянным укреплением, три сажени в объеме, наполненном каменьями, глиною, песком и землею: оно круглое, с высокими башнями, на которые привозят пушки, когда приближается неприятель. Между каждою башнею 50 шагов, которые измерял я своими ногами.

Здесь также живет до 10 тысяч стрельцов из великокняжеских телохранителей, также разные ремесленники и простой народ.

Некоторые пишут, что Москва имеет девять немецких миль в окружности, а другие — пять, но это, может быть, было прежде, пока еще не сжег ее крымский татарин в 1571 году; по словам и свидетельству [161] самих москвитян, город был гораздо больше. Но теперь он не более трех миль в окружности; в этом могу я сослаться на многих правдивых людей из туземцев и иностранцев, бывавших там в эти годы и видевших город в самом цветущем его состоянии. Полагают, и это слышал я также и от знатных русских, что в городе было до 416 тысяч дворов, хороших и плохих. Церквей, монастырей и часовен внутри и вне города до 4500, однако ж ни одна не сравнится величиною с самою меньшею из немецких церквей, потому что можно принять за правду, что в иных церквах едва поместится 5 или 6 человек; не встречается также ни одной церкви, на которой не висело бы по крайней мере четырех или пяти колоколов, на других даже 9 или 12, смотря по величине церкви, так что, когда эти колокола зазвонят все вместе, поднимется такой звон, что никак нельзя расслышать друг друга.

В городе встречаются также большие луга, порожние места, много деревьев и увеселительных садов, занимающих довольно места. Сам великий князь имеет три больших прекрасных сада с разными деревьями и травами и большой луг в городе, возле самого дворца, дающий ему каждый год до 600 возов сена. Везде большие и широкие улицы, так что могут ехать четыре телеги рядом. В дождик всюду бывает такая слякоть и грязь, что никому нельзя выйти без сапог, оттого-то большая часть их главных улиц имеет деревянную мостовую.

Дома строятся у них чрезвычайно высокие, деревянные, в две или три комнаты одна на другой. Тот считается самым знатным, пышным и большим тузом в городе, кто выстроит себе самые высокие хоромы в нем с крышкою над лестницею крыльца. Такие дома особенно стараются строить богатые дворяне и купцы, хотя внутри этих домов и не много найдется такого, чем можно бы было похвастать. Кровли опускают на обе стороны вниз и кроют древесной корою, снятой с берез и сосен, также и другим плохим материалом, а доски приколачивают железными гвоздями.

У небогатых и бедных в обыкновенном употреблении курные избы, точно так же и у крестьян в деревнях; когда топятся эти избы, никому нельзя оставаться в них от дыма, все должны уходить оттуда до тех пор, пока не прогорит огонь, а тогда входят опять в избы, которые теплы и жарки, точно баня. А знатные и богатые кладут у себя в домах изразцовые печи; строят также на своих дворах каменные домики и склепы, где сохраняется от пожара их лучшее оружие, домашняя рухлядь, платье и разные товары: этому научились они только несколько лет назад у иностранцев, промышляющих в Москве и других городах ремеслами и торговлею. На дворах у них строятся также и другие покои, где живут и спят они в жаркое летнее время. У некоторых такие большие дворы, что на них могут поместиться три или четыре тысячи человек.

Некоторые думают и пишут, что в России не растут ни плодовые деревья, ни зелень: они грубо ошибаются и находятся в заблуждении, потому что там не только разводятся различные деревья, но и сеются всякие семена, так что в России легче достать плодов, нежели в другом [162] месте, каковы, например, яблоки, сливы, вишни, маленькие сливы, крыжовник, смородина, дыни, морковь, свекла, петрушка, хрен, редька, редиска, тыква, огурцы, серая и белая капуста, лук, чеснок, шалфей, ноготки, разных цветов фиалки, мирра, гвоздика, иссоп, майоран, тимьян, базилик, перец и другие подобные плоды, о которых не считаю необходимым здесь рассказывать.

Близ города Москвы лежит большая деревня, в которой до 700 крестьян и ремесленников: она называется Красное село; в четверти мили пути от нее, на реке Яузе, находится Немецкая слобода, где живут иностранцы, построившие свою собственную деревянную церковь и отправляющие в ней свое богослужение; там есть и лютеранские проповедники, учители и глашатаи чистого и неложного слова Божия и совершающие таинства в их истинном значении. В этой же церкви покоится знаменитый и высокородный князь, герцог Иоанн, родной брат Христиана IV, могущественнейшего короля датского, к великому сожалению, принявший блаженный покой во Христе в 1603 году в Москве.

В 12 милях от Москвы находится прекрасный и славный мужской монастырь, построенный из кирпича и называемый Троица: он имеет большие богатства и доходы и может ежегодно продовольствовать пищею и питьем 400 монахов с их прислугою и челядью. Два раза в год ездит в этот монастырь на богомолье великий князь со всеми своими придворными: в первый раз на воскресенье св. Троицы, в другой на Михайлов день: подъехав на полмили к монастырю, он выходит из коляски и идет со всею придворною челядью пешком до монастыря, в том мнении, что творит тем большую службу святому человеку, Сергию, чтобы он тем лучше и охотнее хранил его во всякой нужде, соблюдал от всякой беды и напасти, помогал ему счастливо царствовать и даровал долгую жизнь.

От этого Сергия монастырь получил и свое название, хотя он называется также и монастырем св. Троицы, потому что великий князь каждый год в Троицыно воскресенье должен ходить туда на богомолье, если не одержим болезнью и не занят войною или другими нужными делами.

Русские говорят об этом Сергии, что он был высокий и видный мужчина, вел себя смело и богатырски на войне, творил много чудес, знамений и лежит еще свежий и нетленный, как будто только вчера или третьего дня скончался, исцелял множество хромых и слепых, которые посещали его и прикасались к его телу. Потому-то и бывает там большое стечение народа со всей земли, как бывало в старину в Иерусалиме, да и ныне бывает у папистов. А я так думаю, что они получают там столько же помощи и утешения, сколько получали те, которые не призывали и не умоляли истинного помощника в нуждах, строго повелевшего через своего св. пророка Даниила призывать в скорби Его одного, потому что Он говорит: “Призови Меня во время скорби, и Я спасу тебя, а ты прославишь Меня”.

Всякий раз, как приезжает туда великий князь и во всю его бытность там, монастырь должен снабжать его, со всеми придворными, [163] кушаньем и напитками, а лошадей кормить овсом и сеном: монастырю легко это делать, потому что все великие князья, также знатнейшие бояре и дворяне страны, жертвуют или завещают ему при своей кончине много поместьев и крестьян, чтобы они оставались за ним на вечные времена; поэтому-то монахи могут иметь изобильное содержание, но за то никогда не должны забывать молиться о душах завещателей и читать за них “Отче наш”. Все проезжающие мимо монастыря — богатые ли они или бедные, знатные или простого звания, горожане или крестьяне, дворяне или рабы — делают святому подаяние, каждый по своим средствам, чтобы не случилось с ними какого несчастья в дороге.

Польский полководец Ян Сапега осаждал этот монастырь с несколькими тысячами человек и ничего не мог сделать, а наконец был прогнан оттуда войском шведского короля.

Из всего этого можно видеть и понять обширность, крепость и населенность, также значение и важность города Москвы, а потому нельзя и не пожалеть, что здесь будем описывать его внезапное падение и жалкий конец. Димитрий Второй, навязавшийся стране в великие князья и наследные государи, с польскою помощью и силами держал Москву два года в крепкой осаде: никто не мог ни выйти из города, ни войти в него. После того Москва освобождена была знаменитым и благородным господином Яковом Де ла Гарди, графом лекским, бароном колькским и рунзским, рыцарем верным, советником и главным полководцем его королевского величества и Шведского государства: он вооруженною рукою принудил поляков снять осаду, бросить ее и отступить, чтобы без всякой опасности и препятствий ему можно было войти в Москву со всем войском; там великий князь и его подданные высшего и низшего сословия сделали ему отличный и пышный прием, с большими почестями и уважением, роскошно угощали его кушаньями и напитками и щедро одарили подарками за его отважные рыцарские подвиги и освобождение Москвы от долговременной осады.

Пока этот генерал несколько недель отдыхал в Москве с подчиненным ему войском, поляки опять оправились и, подкрепив себя несколькими тысячами разного народа, пошли к Москве снова со всеми своими силами и хорошо вооруженные. Узнав о том, генерал тотчас же смело выступил из Москвы и встретил неприятеля у Клязьмы, в шести милях за городом Можайском: бились с отвагой и мужеством, имели сильные схватки, так что пало много храбрых; когда же некоторые конные и пешие полки на шведской стороне заметили, что москвитяне не хотят сражаться мужественно и нисколько не подкрепляют шведов, их взяла досада: несколько полков из шотландцев, французов и немцев тотчас же, не подумав хорошенько, перебежали на польскую сторону (о чем скажем дальше, во 2-й главе о великом князе); русские пришли от того в ужас, трусливо обратились в бегство, бросили шведов и бежали в Москву: это было на день св. Иоанна Крестителя в 1610 году.

После этой победы, одержанной поляками, Де ла Гарди с малым оставшимся у него отрядом, еще дорожившим своею присягою, честью [164] и правдой, пошел к городу Погрела на финской границе, подвергаясь на пути большим затруднениям и смертельной опасности, а Станислав Жолкевский, польский вождь, пошел под Москву со всем войском, которое опять получило подкрепление себе в русских изменниках, французах и немцах и снова сильно осадило Москву с одной стороны.

Кроме того, пришло известие из города Калуги, что Димитрий, не надеясь или не полагаясь на помощь и подкрепление себе от знатных польских панов, тоже выступил в поле со своими русскими, поляками, татарами и казаками, силою взял Пафнутьевский монастырь, ограбил, перебил тамошних попов и монахов, также и пятьсот стрельцов, посланных туда из Москвы на выручку, и сжег монастырь. Москвитяне пришли в великий ужас, что едва только избавившись от долговременной осады, они опять будут осаждены двумя сильными неприятелями; тогда восстали и взбунтовались против великого князя Шуйского три смельчака, по имени Захарий Ляпунов, Михаил Молчанов и Иван Ржевский. Они тайно сговорились с польскими вождями и были теперь настоящие поляки в душе, потому нагло и смело вышли вперед, громко кричали и вопили, со слезами на глазах и жалобными движениями, о бедствии и достойном сожаления положении их печального отечества: “Оно точно овчарня, терзаемая и опустошаемая волками, бедные христиане гибнут и умерщвляются жалкою смертью, нет никого, кто бы вступился за них, взял под свое управление, оборонил бы их. Всем им хорошо известно по опыту, что великий князь уже третий год, как на царстве, и не имеет ни счастья, ни благословения или победы, и все потому, что тайными, хитрыми и плутовскими проделками прокрался на царство. Сколько сотен тысяч старых и молодых, дворян и недворян, мужчин и женщин, перешло из-за него от жизни к смерти! Кровопролитию и конца не будет, пока правление останется в его руках. Когда он или его братья вступали в бой или в схватку, их всегда побеждали, а оттого страна приведена к погибели, и подданные погибали. Военному положению никогда не кончиться, пока он будет на царстве. А чтобы ожидать постоянного мира, всем быть единодушными и готовыми помогать и содействовать общей пользе и благу отечества, для того надобно свести с царства великого князя с его братьями и всем сообща, с согласия всех сословий, духовных и светских, выбрать и поставить другого великого князя

Такая речь не была не по мысли всем подданным: они громко закричали, что совет хорош и надобно сейчас же его исполнить. После того вышеназванные дворяне велели решительно всему народу бежать ко дворцу, вытребовать или вызвать оттуда бояр и открыть им свое намерение. Это было тотчас же исполнено, и хотя не понравилось некоторым высоким князьям, боярам, попам и купцам, однако ж они не противились. Тогда народ, в числе нескольких тысяч, поспешно вбежал в великокняжеские покои, захватил регалии, спрятал их в особенном месте, перевел великого князя из его пышной комнаты во дворце на прежний двор, выстриг ему лысину, надел на него клобук и сделал князя отвратительным монахом против всякого его желания. [165]

На другой день три главные мятежника назначили собраться за городом, с неосажденной стороны, всем сословиям, духовным и светским, для совещания о том, кто бы способен был в великие князья из больших бояр и князей страны. Меж тем как они спорили о том между собою, несколько человек вышли вперед и сказали: “В высшем и сильном сословии князей страны, из которого надобно выбирать великого князя, нет никого, кто бы мог похвастаться, что он способнее других; все они одного поля ягода, все равны между собою саном, родом и мужеством; если выберем себе в великие князья кого-нибудь из них, его тотчас же невзлюбят другие, станут ненавидеть и тайно гнать. Никто не станет слушаться своего ровни и быть у него в подчинении, не то что уступать ему и сгибаться перед ним.

А потому и подумаем, не будет ли полезнее и благотворнее для всего отечества выбрать неизвестного нам иноземного государя, который, как высокородный князь по отцу и по матери и не имеет себе равного в нашей земле, тому по праву мы всегда будем покорны.

В славной Римской империи много храбрых князей и господ, которые довольно способны на то, чтобы помочь нам и нашему царству; однако ж изо всех соседних государей нет пригоднее для нас никого такого, кто бы лучше походил на нас по языку, нравам, обычаям и платью, кроме сына польского короля, князя Владислава, очень смелого и чистых нравов героя, королевского сына по отцу и по матери. Если со всем смирением вручим ему наше царство и землю, то будем иметь мир, согласие и спокойствие; если же выберем не его, а другого, всегда будут у нас беспокойства, несогласия и ссоры, и никогда не перестанет литься невинная христианская кровь.

А что касается Димитрия, Богу и всем известно, что это плут, вор, прельститель и обманщик, бывший учителем в Белоруссии: ему следует не венец и скипетр, а виселица да колесо. Если все государственные сословия дадут на то свое согласие и соизволение, мы хорошенько обдумаем, на каком уговоре или условии давать ему присягу как нашему великому князю, а именно, чтобы он оставил нас пользоваться всеми обыкновенными нашими льготами, соблюдал и охранял все обычаи и важность наших уставов и обрядов, нас и нашу греческую веру, никого бы не приневоливал принимать другую, чужеземную, подданных не обременял и не притеснял новыми налогами и податями, а оставил бы все, как было при прежних великих князьях.

Что бы здесь ни надумали и ни положили господа чины, мы надеемся и желаем, что они сперва объяснятся с нами об этом”.

Тогда все закричали в один голос так, что раздалось по воздуху, что это мнение хорошо и надо исполнить его, чем скорее, тем лучше. Потом все пошли в город в полном дружеском согласии, тотчас же заключили перемирие с поляками, осаждавшими с одной стороны Москву, и отправили своих послов под Смоленск, к польскому королю Сигизмунду, с покорнейшею просьбою ради Бога вступиться за их землю и пожаловать им в великие князья и государи своего высокородного [166] сына, князя Владислава, на вышепомянутых условиях. Король дал добрый ответ послам и отпустил их, а вместе с тем послал гонца к стоявшему под Москвою полководцу Жолкевскому с приказанием и полномочием вести по этому делу переговоры с москвитянами, как он сам найдет лучше и благоразумнее, и привести его к концу: что он ни сделает в этом случае, поклянется ли в чем, даст обещание или согласится на что, все это будет иметь тот же вес и ту же силу, как бы сделал и поклялся сам король, кроме только двух статей: во-первых, чтобы русские никак не надеялись, что его сын обратится и перейдет в их веру; во-вторых, он должен иметь польский двор и принимать в службу кого ему угодно, потому что одним русским король не хочет вверить своего сына. Впрочем, русским останутся и будут сохранены их вера, обыкновенные их нравы, старинные обычаи и права; при сыне его они, может быть, придут в лучшее и цветущее положение, нежели при своих прежних великих князьях.

Эти условия удовлетворили москвитян: они были довольны. Обе стороны приняли присягу: москвитяне обязались принять князя Владислава, признать его своим законным государем и великим князем, быть ему верными, преданными и покорными во всяком справедливом деле, во исполнение вышеозначенных условий. Жолкевский дал клятву за князя Владислава, что эти условия будут исполнены без всякой отмены и несмотря ни на какие препятствия, что князь скоро явится к ним в Москву и примет великое княжение. После того Жолкевского с сотнею человек ввели в крепость: там угощали его по-княжески и сделали ему из казны пышные подарки. В ту же минуту москвитяне вошли в польский стан, а поляки в город, покупали и продавали друг другу, разговаривали и гуляли вместе: великая радость, братство, дружба и согласие были взаимные.

А Димитрий, выступивший теперь из Калуги и взявший Пафнутьевский монастырь, получив эти вести из Москвы, пошел туда и расположился у монастыря Колумницы; он узнал о большом несогласии между простым народом в Москве и по этому случаю надеялся лучше всего исполнить свои замыслы. Это было, однако ж, напрасно. Москвитяне каждый день делали нападения на его стан и сражались храбро; он мог видеть, что теперь не время склонять и уговаривать их, чтобы они взяли его в великие князья себе, а потому расположил так свое войско, чтобы, в случае нападения москвитян, его казаки, поляки, немцы и татары сделали на них нападение со всех сторон. Так это и было. Он задал москвитянам такого жестокого страха и так побил их, что они благодарили Бога, что вернулись опять в город, и с того дня не смели больше схватываться и сражаться одни с ним, а получили для того несколько сотен копейщиков от польского полководца Жолкевского. Эти всадники вступили из своего стана в город, в одни ворота вошли, а в другие вышли, взяв с собой несколько тысяч москвитян, и храбро всеми силами подступили к стану Димитрия. Заметив, что тут уже другое войско, вовсе не располагавшее шутить с ним, он, с оставшимися казаками и татарами, бежал с большим срамом и посмеянием в Калугу. [167]

Благодаря этому случаю, поляки с каждым днем пробирались очень удобно в город, до тех пор, пока набралось их до 6000 копейщиков и немецких солдат.

Немецкие солдаты расположились в крепости, имели в своей власти порох, свинец, все военные припасы и были в числе 8000.

Поляки, которых было 5000, расположились у самой крепости, в Китай-городе и Большом городе; это было досадно москвитянам: они хотели б, чтобы поляки были за городом, но их никак нельзя было выпроводить; видно, там им было лучше и теплее, чем за городом, в поле.

Димитрий, удалившись оттуда, был за городом Калугою убит татарами на охоте (о чем упомянуто будет дальше, в другой книге летописи о великих князьях). У калужан не было теперь никакого государя: они отправили своих послов в Москву с горькими сетованиями на свое великое несчастье, обманы, неблагоприятные обстоятельства и кровопролитие, к сожалению, уже не перестающие несколько лет, за их великие грехи в печальном их отечестве, России: всему тому причиною Димитрии, выдававшие себя за природных князей и государей страны; они-то их, калужан, всё и вводили в ссору и драку с москвитянами; теперь калужане желают помириться с ними и заключить дружеский договор, только бы они выпроводили из города польских еретиков и нехристей, чтобы любезное отечество поуспокоилось и христианской крови не проливалось так много задаром. Это очень понравилось москвитянам; они отвечали благодарностью и изъявлением уважения за то, что калужане обратились, и при том убеждали их всегда быть постоянными, не отказываться и не затрудняться в избрании себе государем и великим князем Владислава, для водворения согласия и спокойствия в их жалком отечестве.

Вместе с этим письмом они написали к калужанам другое тайное письмо такого содержания, чтобы они нисколько не опасались дать клятву и присягу князю Владиславу, потому что, благодаря этому средству, стихнут и устранены будут ссоры и смуты и соединятся все области.

Но тем не менее они должны зорко смотреть за поляками, имевшими поместья в их области и проживавшими у них в городах и местечках, чтобы удобнее их выжить и истребить и разом очистить страну от неверных еретиков. А москвитяне найдут способы прибрать к рукам всех поляков в Москве; хоть они и одеты в кольчуги и шлемы, однако ж расплатятся и будут забиты до смерти кнутами.

После этого объяснения калужане обязались быть верными молодому польскому принцу и думали своими клятвами обнадежить поляков, чтобы они не слишком осторожно держали себя, а отдались бы на волю судьбы, меж тем как у них, русских, был другой замысел, за что и поплатились они дорого. 26 января 1611 года москвитяне собрались в числе нескольких тысяч и приступили к польскому полководцу Жолкевскому с большими сетованиями и жалобами, что они каждый день терпят великие насилия от польских солдат: во время божественной [168] службы эти смеются и наругаются, позорят и бесчестят их святых, стреляют в них из пистолетов и ружей, бьют и тиранят их братьев, насилуют их жен и дочерей и делают много других бесчинств в их домах; казна опустела; простолюдин голоден и гол; каждый месяц выходит большая сумма денег на 6000 солдат, поставленных в городе; князь Владислав, которого они взяли в великие князья, до сих пор не приходит; они не в силах выносить все это и намерены взять другие меры, потому что на самом деле узнали, что замыслы польского короля клонятся только к тому, чтобы их любезное отечество было разорено и опустошено, а не то, чтобы ему поправиться и прийти в лучшее состояние: это можно доказать тем, что он не присылает к ним сына, как обещал. Они без всякой боязни сказали полководцу Жолкевскому и его офицерам, чтобы они позаботились в короткое время доставить к ним князя Владислава, а не то пусть убираются из города подобру-поздорову; в противном же случае их прогонят: они найдут и достанут жениха для такой дорогой невесты.

Жолкевский, королевско-польский полководец, дал им ласковый ответ и усердно просил не затевать ничего злого и не думать о них худо: у короля теперь много дела в его земле, и он сам хочет провожать своего сына с такою пышностью, чтобы России и Польше была от того честь и слава. Кроме того, он хочет сперва взять Смоленск, исстари принадлежавший польской короне, чтобы после ему не спорить и не ссориться с сыном из-за этого города. Жолкевский будет писать к его величеству, чтобы сын его, по условию и обещанию, отправлялся сюда как можно скорее; а вместо своего государя он будет править ими и защищать их, не позволять своим солдатам нарушать правду, чтобы москвитяне видели, что с провинившимися в чем-нибудь бывает и расправа, по известному ему мнению Ксенофонта, который пишет: “Quod facilius sit cuivis, civitatis et Reipublicae statum mutare, quam turbatum et commotum in tranquillum restituere” (Гораздо легче изменить состояние общества и государства, чем успокоить расстроенное и возбужденное. (Здесь и далее пер. с лат. Л. Масиель Санчеса)). Тотчас же после того русские жаловались на одного польского дворянина, который в пьяном виде три раза выстрелил в образ Девы Марии, поставленный на городских воротах. Просили строгого наказания ему, прибавляя, что на этот раз им довольно будет оного и за все другие обиды. Дворянин был взят под стражу, на другой день осужден на смерть и приведен к городским воротам; обе руки его были положены на бревно, отрублены и прибиты гвоздями к стене под образом Божией Матери, а потом в те же ворота вынесены и сожжены в пепел на площади.

Когда это было сделано, Жолкевский велел объявить через бирюча, что принц вскорости прибудет в Москву, так чтобы молились и просили за него Бога. Он строго приказал наблюдать правосудие, оберегать и защищать москвитян от насильственных поступков и ни под каким видом не тревожить их веры. Кто покусится на это, будет беспощадно наказан, как и было сделано теперь пред глазами всех: пусть [169] возьмут это в пример себе своевольные поляки, которые не хотят жить тихо и смирно. Это, по-видимому, удовлетворило москвитян.

Со всем тем поляки были очень осторожны; они отчасти уже имели урок, что русским много верить нельзя: у всех ворот и на всех улицах содержали в полном вооружении крепкие караулы днем и ночью, строго запретили всем москвитянам носить какое-нибудь оружие, обыскивали все сани и телеги, въезжавшие в город, не везут ли они ружей и сабель. Москвитяне очень дивились тому и спрашивали: “К чему это такой осмотр?”. Поляки отвечали, что дивиться тут нечего на некоторую их осторожность: они на чужой стороне, да и, кроме того, их небольшая кучка против такого множества сотен тысяч; при этом у них нет на сердце никакого зла, а москвитяне днем к ночью думают, как бы перебить и извести их. Поляки не хотят заводить никакой смуты и несчастья, да и начальники их не приказывали им того; только бы сами русские были смирны и не всчинали смятения, а поляков им опасаться нечего.

Это опечалило москвитян; всего больнее для них было, так что они чуть не лопнули от злости, что на стороне поляков были все выгоды в городе. Они повесили головы и говорили: “Это сбылось с нами теперь; а что еще будет, когда понайдет к нам побольше плешивых голов? Они явно указывают нам, какие имеют на наш счет намерения, а именно, хотят владеть и повелевать нами; надобно заранее отделаться и предохранить себя от того. Мы выбрали польского государя, но не для того же, чтобы всякий паршивый поляк повелевал нами, а чтобы нам, русским, каждому в своем звании, оставаться господами. Желаем всякого благополучия королю с его сыном; если не хотел он тотчас прийти, так пусть посидит и за границей нашей земли: а мы больше не признаем его нашим государем и великим князем; и если эти еретики вскоре не уберутся отсюда подобру-поздорову, то все они околеют, как псы; нужды нет, что все выгоды на их стороне. Наших горожан, дворян и простого народа 700 тысяч: если они затеют что-нибудь не в шутку, так понаделают кое-чего страшного”.

Теперь москвитяне стали смеяться над поляками, наругаться над ними, плевать им в лицо; где бы они ни проходили, по городским улицам или на площади, москвитяне плевали в них, злословили, проклинали их, ругали псами и мошенниками и говорили, что их царствованию скоро настанет ущерб и конец, если они добром не очистят города. Поляки должны были платить вдвое дороже русских за все, была ли это какая-нибудь пустяшная вещь или что из съестного, а не то — принуждены были уходить не купивши: так злы и ожесточены были на них москвитяне.

Некоторые рассудительные поляки говорили им в ответ: “Смейтесь и пересмехайтесь! Не умрем от насмешек и плевков; мы довольно уж переносим от вас и не затеваем ни ссоры с вами, ни кровопролития без важной причины; а если вы замышляете что-нибудь безумное, смотрите, чтобы оно не пало на ваши же головы и вы не раскаялись бы в том [170] искренно!”. Так и те, и другие были не слишком хорошего мнения друг о друге до тех пор, пока, наконец, не произошло взрыва 13 февраля 1611 года. В этот день некоторые польские дворяне велели своим холопам купить для лошадей овса на хлебном рынке (находящемся на Москве-реке). Один из этих холопов хорошо заметил, сколько денег платили русские за меру овса. Он велел и себе отмерить несколько мер и потом заплатил за каждую столько же, сколько и русские; продавец не согласился на это и хотел взять вдвое против того. “Ах ты, блядин сын, — сказал холоп, — разве не все мы здесь в городе люди одного государя? За что же нам платить тебе дороже русских?” Продавец не посмотрел на это, а только сказал: “Коли не хочешь заплатить за меру сколько мне надо, возьми свои деньги и оставь мой овес: ни один поляк не купит у меня дешевле”, — и поспешно пошел по улице. Холоп вынул саблю и хотел рубить его; в это время подбежали другие мучники с большими и длинными кольями, заколотили до смерти трех польских холопов и подняли такой шум, что прибежал польский караул, стоявший в воротах, и узнал это происшествие.

Когда польские холопы увидали караульных, они бегом побежали к ним навстречу, а за ними несколько сотен москвитян с кольями и кнутами в руках. Поляки кричали во все горло, что русские уже троих из них убили до смерти, не за что-нибудь другое, а только за то, что они сказали, зачем поляки должны платить за меру вдвое против русских. Тогда 12 солдат из караула прицелились в такое множество москвитян, застрелили их 15 и разогнали весь народ с рынка.

Когда это стало известно в городе, пропасть народа сбежалась со всех улиц, были очень недовольны, плевали в поляков за то, что они убили так много их братьев; едва не поднялся страшный мятеж в этот же самый день, если бы полководец Жолкевский не остановил и не отвратил его своею осторожностью и скромностью. Он вышел, искренно предостерегал их от вреда и беды и сказал: “Вы хвастаетесь, москвитяне, что лучшие христиане на свете, а вовсе не боитесь Бога, потому что всей душой ищете кровопролития и не знаете ни стыда, ни совести: только у вас и думы, и заботы, как бы изменить клятве, а того не подумаете, что Бог накажет вас когда-нибудь. И правда, что это не пройдет вам так, вы увидите на себе гнев Божий и почувствуете его крепкие удары. Вы позорно убили столько собственных своих князей, добровольно выбрали себе в великие князья сына нашего наияснейшего короля, присягнули и клялись ему. Никак он не может прибыть так скоро, как бы вы хотели; вы его и презираете, и смеетесь над ним, зовете государя, отца его, старым псом, а молодого знаменитого принца — щенком, тех, которых Бог на высочайшем небе поставил и назначил здесь на земле как бы богов и своих наместников, вы презираете и позорите хуже и нахальнее ваших свиных пастухов. Сверх того, вы ни во что ставите свою присягу, честь и правду и больше не признаете уж своим великим князем вышеназванного государя, безжалостно убиваете его людей, всячески наругаетесь над тем, которому вы добровольно [171] присягнули, потом впустили нас в свою крепость, и мы спасли и защитили вас от злейшего вашего врага, Димитрия. Вы согрешили не перед людьми и великим князем нашим, Владиславом, а перед самим Богом, который не попустит смеяться над собою. Вы надеетесь и полагаетесь на свою силу и многолюдство, что вас семьсот тысяч, а нас не более шести. Но вспомните, что победа заключается не в количестве или множестве людей, а только в руках Бога, который всегда помогает правому делу и дает победу точно так же и малому ничтожному отряду, как и большому многолюдству, которое кичится своей великой силой и полагается на нее: это можно видеть в истории всех народов.

Подумайте, имеете ли вы справедливую причину поднимать смятение и бунтовать: мы служим одному и тому же государю, которому все вы по наружности присягали, а заводите с нами драку и войну: поделом вам достанется за это, и Бог на небесах, во власти которого все, накажет вас и не поможет вашей строптивости. А наверное нам пошлет он на помощь своих святых ангелов и будет сражаться за малое наше войско, как и делал он часто”.

Русские дальше не могли слышать и выносить это, потому что conscientia mille testes (Совесть стоит тысячи свидетелей.), прервали речь полководца и с гневом сказали: “Вы для нас не больше легкой закуски: нам не нужно ни оружия, ни кнутов, мы закидаем вас до смерти нашими шапками”. — “Милостивые государи, — отвечал Жолкевский, — и куриц не закидать вам до смерти шапками, а не то что храбрых, опытных в бою и хорошо вооруженных солдат. Вы замучитесь, бросавши и в 6000 куриц; что же будет вам делать с 6000 вооруженных и хорошо всем снабженных всадников и солдат? Прошу, предостерегаю и убеждаю вас, ради Христа, не затевайте кровопролития! Начать его легко, трудно остановить и прекратить”. — “Да убирайтесь вы поскорее отсюда, — сказали они в один голос, — очистите нам город наш и крепость!” — “Этого мы не можем сделать по нашей присяге, — сказал опять в ответ Жолкевский, — не для того мы посланы сюда нашим государем, чтобы бежать по своей или вашей воле; мы останемся здесь до его прихода”. — “Ну так, — сказали они, — из вас в короткое время никого не останется живого”. — “Да будет милостивая воля Божия, — отвечал Жолкевский, — все это в его власти, а не в ваших руках. Если вы затеваете что-нибудь, да не приведете к концу, так пусть Бог помилует вас и ваших детей! Я вас довольно предостерегал, просил, уговаривал; мы примем все меры предосторожности; если Бог за нас, так вы от нас немного поживитесь”. Так они и разошлись: полководец поехал в крепость, а русские, с ожесточенным сердцем и упрямым духом, пошли домой.

Прошло после того несколько недель, а о приезде принца Владислава вовсе не было и слухов; толковали тайком, что король не хотел доверить сына вероломному и варварскому народу, отчего москвитяне стали еще полоумнее и бешенее, особливо когда польские власти [172] потребовали у них денег и продовольствия: они не хотели ни давать, ни одолжать больше ничего, кроме пороха и свинцу. Пусть поляки идут к своему государю и требуют с него жалованья; позорными словами проклинали московских бояр, которые особенно были на стороне поляков, как то Михаила Салтыкова, Федора Андронова, Ивана Тарасова и некоторых других; требовали выдачи их, предателей России, наделавших своею великою ложью того, что москвичи присягнули сыну польского короля.

Вдруг забили барабаны, затрубили в трубы, поляки и немцы построились; это очень испугало москвитян, и они тотчас пустились вон из крепости. Но их вбежало туда до 3000: они начинали уже шуметь и заводить беспокойства, а солдаты собирались запереть ворота и дать залп по этим клятвопреступным и вероломным людям. Но этого не хотели им дозволить начальники: “На это будет еще время; когда москвитяне первые начнут драку, тогда и они должны защищать себя и храбро биться; а от ругательства и проклятий никто еще не умирал; да если кто и повалится замертво от брани и проклятий, тот и от ослиного п...нья вскочит Nam, пес crepitus asini, strepitus, пес obesse minarum possunt, qui moritur, sit miser ille, minis (Ведь ни визг осла, ни шум угороз повредить не могут, и жалок тот, кто от них умрет.). Но если они захотят крови, кто-нибудь из них дотронется до нашего и будет бить его, тогда все должны исполнять свой долг”. Так русские и выбрались из крепости и не показывались больше в тот день, из чего поляки легко могли заключить, что они затевают что-нибудь недоброе против них. Зато ни полководец, ни офицеры не хотели им позволить праздновать в крепости наступавшее Вербное воскресенье, как велось у них исстари. Оттого русские еще больше рассердились и озлобились, обязались взаимною клятвою жить и умереть вместе, если не позволят им праздновать в крепости Вербное воскресенье, как велось у них всегда. Наконец им позволили это; однако ж Жолкевский и подчиненные ему офицеры приняли все предосторожности, чтобы этот день прошел без всякой смуты и ссоры и москвитяне ничего не могли бы затеять, при всем их стремлении к этому. Жолкевский разузнал все, что намерены они были начать, именно вот что: когда несколько тысяч москвитян впустят в крепость для празднования Вербного воскресенья, они должны поднять шум и стрелять, потому что под длинными платьями им можно будет спрятать ружья; тогда другие русские, находившиеся вне крепости и нарочно для того назначенные, завалят все улицы и проулки большими бревнами, кольями, каменьями и дровами, чтобы помешать полякам с их лошадьми поспеть на помощь и выручку к их товарищам, бывшим в крепости. Жолкевский потому и распорядился, чтобы ни один военный человек не жил на краю города, а жили бы все вместе, возле крепости, в Китай-городе, чтобы одни могли выручать других, если услышат что-нибудь неприличное о москвитянах. [173]

Когда русские увидали и смекнули, что замысел их открыт, то пришли в отчаяние и ничего не затевали в праздник. Но в понедельник, когда поляки пировали и веселились в крепости, русские собрались ночью и советовались, как бы получше им взяться за свое дело, чтобы сбежались не все польские солдаты, а только те, которые жили близко друг к другу. В середу утром они стали стрелять в поляков, ехавших в крепость, загородили все улицы завалами и собрались в числе нескольких тысяч. Узнав о том, Жолкевский послал несколько эскадронов конницы, чтобы остановить их.

Но русские не посмотрели на это, стреляли так смело, что валился и конь и всадник, и если бы в тот день не было у поляков 800 мушкетеров, из пятитысячного их войска осталось бы в живых не много. Москвитяне ободрились, увидав, сколько пало и побежало поляков, кричали и вопили так, что раздавалось в небе; к тому же еще звонили в такое множество колоколов был ужасный гул, шум и гам. Тогда-то послано было из крепости 400 немецких мушкетеров в Большой город, на одну большую улицу, по имени Ruliski, она была с полчетверти мили длиною и имела много переулков: в ней укрепились до 7000 русских и наносили большой вред и урон полякам

Мушкетеры с свежею храбростью напали на русских в укреплении, и эти повалились, точно голуби и воробьи: на этом месте с целый час слышны были ужасная свалка и стоны, военные крики москвитян, звон такого множества колоколов, треск и грохот ружейных выстрелов, свист и вой ветра. Все это страшно было видеть и слышать.

Солдаты не щадили ни молодых, ни старых, бегали точно лютые львы или медведи по улице, одни вверх ее, другие вниз, кололи и рубили все, что ни попадалось им, точно собаки, отчего страшный крик москвитян затих, они обратились в бегство и спрятались кто куда мог. А когда совсем не стало слышно ружейных выстрелов, другие немцы и поляки, остававшиеся в крепости, подумали, что все мушкетеры побеждены и убиты; они оробели, стали печальны. Но мушкетеры вернулись и смотрели свирепыми львами или медведями. Их платье, руки и оружие все были в крови, много истребили они добрых русских, а потеряли не больше восьми человек.

За рекою Неглинной опять поднялся чудовищный крик русских, которые укрепились там и сильно били в набат. Те же солдаты напали и на них: Бог дал счастье, что они и там удержались и битых два часа дрались с москвитянами, которым было больно и страшно.

После того и русские собрались опять на другой большой улице; но так как мушкетерам оказалось, наконец, не под силу много бегать, носить тяжелые ружья и столько часов кряду сражаться, стрелять, рубить и колоть, то полковник и выслал несколько рот копейщиков; но им неудобно было сражаться с русскими на лошадях в укрепленных улицах, поэтому они везде и зажгли угольные, или крайние, дома, от чего в четверть часа целая треть города была вся в огне. Чрез это поляки получили ту выгоду, что русским почти невозможно стало [174] защищаться от неприятеля: они должны были бежать, ушли из домов с женами и детьми, захватив с собой что попалось второпях, и спрятались куда могли.

Китай-город, часть Москвы, находившаяся возле крепости, тоже сгорела в этот день, со многими тысячами людей, погибших то от меча, то застигнутых пожаром. А потому и все площади и базар были устланы мертвыми, так что негде было и ступить от множества трупов, сверх того, польским солдатам досталась прекрасная добыча в платье, бархате, шелке, серебре и золоте, жемчуге и драгоценных каменьях.

На следующую ночь оставшиеся в живых русские укрепились опять на другом месте, близ крепости, называемом Sartori и еще не сгоревшем в прошедший день. Другие же москвитяне, жившие напротив крепости, по ту сторону реки Москвы, также построили укрепление и вынесли несколько знамен, прогуливались друг к другу по льду с одного берега на другой со своим лучшим оружием, а несколько тысяч стрельцов засели в укрепленных улицах в той надежде, что поляки сделают на них нападение и приступ издали, и направили, или навели, свои пушки на неприятеля. Лишь только заметил это полковник Яков Маржерет, он велел нескольким мушкетерам выбежать из крепости речными воротами по льду, так что они попали между двух неприятелей и могли подступить к ним с обеих сторон, справа и слева. 12 рот конницы остановились на льду стеречь, не захотят какие-нибудь русские перебраться с левого берега на выручку своим в Sartori. Однако ж они оставались в укреплении. А Маржерет все бежал к укреплению со своими солдатами, до тех пор, пока не вошел с ними через ворота, которые русские держали настежь для своих товарищей, находившихся на другом берегу реки, а не для солдат; так они сами ввели себя в обман, старались больше охранять укрепление, а ворота оставили без обороны. Оттого-то поляки напали теперь на всех рысях, убивали всех, кто ни попадался им под руки, и зажгли укрепление. Русские, бывшие за рекою, упали духом: еще больше страха навело на них то обстоятельство, что в тот самый час, когда поляки въезжали на берег и хотели разорять укрепление, прибыл из города Можайска пан Струсь с тысячью отборных и хорошо вооруженных всадников, которые вольно разъезжали теперь по Москве, жгли, грабили, убивали все, что им ни попадалось.

Немецкие солдаты тоже не тратили даром времени: прибежали из Sartori за реку Москву, зажгли укрепление и все дома, к которым могли подойти; теперь не помогли русским ни крики, ни вопли, ни набат: солдаты, порох и свинец, огонь и ветер — все было против них, куда бы они ни побежали.

Оставшиеся спрятались в монастыри и погреба; к полудню не было уже никакого сопротивления и не встречалось ни одного москвитянского ратника, который мог бы обороняться. Ясно можно было видеть, что Бог наказал москвитян за разные грехи и преступления. Таков был страшный и грозный конец великого и знаменитого города Москвы в два дня все полегло прахом и пеплом, кроме крепости и нескольких [175] монастырей, часовен и церквей, построенных из камня, и город с 700 тысяч жителей, которые могли употребить в дело ружья и сабли, был разорен и разрушен до основания малым отрядом из 800 немецких солдат и 5000 поляков.

Из сего легко увидеть, какое огромное население мог вмещать в себя этот город, потому что такое множество вооруженных жителей погибло от острия меча, не считая, сколько умерло и убито в другие годы, а этих последних тоже было большое число; посему и трудно согласиться с известием Антония Поссевина, что будто там было не больше 30000 народа.

Когда город сгорел, и поляки не имели больше никакой опасности от москвитян, они только и делали, что искали добычи, которую нашли в большом количестве и очень богатую, так что не хотели и смотреть на ситец, полотно, олово, медь, а только на деньги, серебро, золото, бархат, шелковые материи, брильянты, золотые вещи, жемчуг, драгоценные камни; многие солдаты посдирали серебро и золото с образов в церквах и монастырях, и добывали того и другого до 10-ти, 20-ти и 30-ти центнеров. Кто вышел в разодранном и запачканном платье, воротился назад в крепость в хорошем наряде, в дорогой шелковой одежде разных цветов и красок. Так обыкновенно счастие играет людьми: одного делает богатым, другого бедным, одного возвышает, другого унижает, и справедливо можно сказать с Менандром: “Fortuna, quam res vana, quam volibilis” (Фортуна, вещь столь пустая, столь изменчивая.), а с Плавтом: “Actu fortuna mutarier, vana vita sit” (В одно мгновение меняется судьба, ибо жизнь многообразна.). Никто не хотел пить пива, меда и водки, а одно рейнское, французское, угорское, мальвазию и разные цельные вина, все без примеси; в погребах вдоволь найдено всякого продовольствия: сала, масла, сыра, рыбы, муки, солоду, пшеницы, овса, хмелю, сельдей и других подобных вещей; солдаты в крепости на несколько лет имели бы продовольствия, если бы как следует обходились с этими припасами.

Начальники добыли в крепости такое множество денег, что могли расплатиться с войском: многие полагают также, что поляки между разными драгоценными кубками, чашами, подносами, медалями и регалиями ценою в несколько бочонков золота, получили семь царских венцов и три скипетра с одним жезлом из цельного большого единорога, чрезвычайно богато выложенным и украшенным прекрасными рубинами и алмазами. Солдаты из самохвальства заряжали ружья большими ценными жемчужинами, величиною с горошину или боб, и стреляли в воздух или в цель. Вообще всего было много и вдоволь: поляки кутили и бражничали, играли в кости, распутничали постоянно: ни лаской, ни таской нельзя было унять их. Но Захарий Ляпунов, один из трех дворян, настоящий и главный виновник того, что поляки вошли в Москву, теперь, совсем напротив, должен был со своими казаками смирить надменность и своевольство этих поляков. Спустя после [176] того 14 дней он вошел в Большой город с несколькими тысячами русских и осадил крепость; тогда поляки с большими опасностями должны были доставать себе съестное, потому что в крепости уже никаких не было съестных припасов, ни хлеба, ни вина.

Каждый день были схватки между ними; в крепости из 800 солдат наконец не осталось в живых и шестидесяти: голод едва не заставил их очистить крепость, если бы один раз не снабдил их съестным и людьми польский пан Ян Сапега в день св. Иакова, а в другой раз граф Карл Хоткевич в день св. Варфоломея; это пособие было, однако ж, ненадолго: через несколько времени они принуждены были голодом сдать крепость и выбраться из нее.

После того, как москвитяне опять овладели крепостью, а поляки из нее вышли, некоторые города и области согласились между собою и выбрали себе другого великого князя. Проживавшая в Калуге вдова Лжедимитрия, Мария Юрьевна была в жестокой досаде, что не выбрали в великие князья сына ее от самозванца, а потому и взяла себе в мужья одного белоруса, начальника над 2000-ми казаков при Лжедимитрии, по имени Иван Мартынович Заруцкий, и сделала его опекуном своего сына; он приобрел большое значение у калужан и казаков и, благодаря своей расторопности, подчинил себе Казань, Астрахань, Рязанское княжество, все области в Сибири, с некоторыми другими городами и владениями, довел их до того, что они, ради Димитриева сына, присягнули ему в верности и покорности, клялись своею христианскою верой не выбирать и не брать себе никакого другого великого князя, обещались быть подданными и верными слугами Заруцкого, пока молодой государь не возмужает. Потому-то Заруцкий, подкрепив себя несколькими тысячами казаков, разгуливал с ними взад и вперед по стране в тех мыслях, чтобы от имени сына Лжедимитрия покорить силою и привести под свою власть всю Русь, а другого великого князя, Михаила Федоровича, выбранного в Москве, выгнать, о чем и упомянем далее во 2-й книге.

Мы говорили уже так много о пышности и великолепии славной столицы Москвы, а также и об ее жалком разорении и погибели, что теперь можем уже перейти дальше, к описанию других городов и областей России.

Нижний Новгород есть большое княжество и область и лежит в 100 милях к востоку от Москвы. Этот город тоже выстроен из дерева: крепость обнесена толстыми каменными стенами и лежит на высоком утесе: тут сливаются две упомянутые уже реки, Волга и Ока: одна протекает с одной стороны, другая с другой, мимо крепости; город и крепость называются по имени страны. Это место, как и Володимирия, изобильно хлебом, скотом и медом, не так чтобы плохи и луга, только более гористы и лесисты. Там водятся дикие свиньи, всякая птица и разные звери.

В двух милях от города находятся соляные копи, недавно разоренные татарами. Но когда москвитяне покорили татар, соляные копи опять [177] были приведены в надлежащий вид: на них вываривается столько соли, что достает ее на тамошних жителей.

В 40 милях к востоку от Нижнего Новгорода лежит маленькая область, называемая Муром, имевшая прежде собственных князей и государей, но ныне и город и крепость разорены и принадлежат Московскому управлению.

В 28 милях от Нижнего Новгорода, где река Сура отделяет Россию от казанских татар, великий князь Василий выстроил на берегу этой реки, при слиянии ее с Волгою, деревянный город с крепостью от нападений и набегов казанских татар и других народов и назвал его Василь.

Между этими городами живут два народа: один называется верхняя черемиса, а другой мордва, отделяет же их друг от друга Волга, и они граничат с нижегородским княжеством.

В старину они подвластны были казанским татарам, но теперь платят дань москвитянам разными мехами, какие есть там, например, рысьими, куньими, волчьими, беличьими и горностаевыми, однако ж не больше, сколько надумают сами, по доброй воле, потому что великий князь не хочет притеснять их, чтобы они не сговорились с другими татарскими князьями и не отпали от него, так как они сами могут выставить в поле 20 тысяч войска.

В этой стране не совсем-то хорошо растет хлеб, жители меняют свои драгоценные меха русским на хлеб, водку, платье и сало. В лесах у них водятся разные звери, птицы и в изобилии пчелы. Некоторые из них живут в домах, некоторые в поле, в палатках и хижинах и большею частию кормятся от своих стад Женщины так искусны и ловки, что стреляют из луков, как мужчины. Они приучают к стрельбе и своих детей сызмала и не прежде дают им обедать, пока они не попадут в поставленную для стрельбы цель или мету. Когда идут на неприятеля, вооружаются все, и мужчины и женщины, которые всегда встречают врага с такою же храбростью и отвагой, как и мужчины, стреляют назад и вперед себя в неприятеля, который и обращается в бегство.

В религии они следуют магометанскому учению. Когда надо жениться их детям, у них такой закон или обычай: если кто хочет взять себе в жены чью-нибудь дочь, то отправляет за тем посла к отцу ее, по их закону, который гласит так: если в три года или ранее он приживет с чьей-нибудь дочерью детей, то берет ее в жены, держит при себе до самой своей смерти и не может быть разведен с ней, в какую бы ни пришел крайность и нужду; когда же не приживет с нею детей в три года, волен ее отпустить и прогнать от себя и взять себе другую на ее место. Даже если бы он и захотел оставить у себя такую, которая не родит детей, этого не дозволят ему друзья: по их закону ему следует отпустить ее и выбрать другую. Женщин, покинутых таким образом, никто не берет в жены: их презирают и считают низкими женщинами.

Княжество мордва тянется далеко на запад, по реке Волге, и платит такую же дань великому князю, как и черемиса. У них одна вера и [178] один язык; они сходствуют и в одежде, в нравах и ухватках, только поля обрабатывают усерднее и живут в лучших домах, нежели черемиса. Домашнее содержание и пищу получают от скота, диких зверей и птиц и продают москвитянам свои выделанные меха, также мед, воск и сало, получая от них за это все необходимое: муку, водку, сукно, соль и тому подобные товары. У них свои собственные государи и князья, которые защищают их и правят ими; они платят им ежегодную дань, так же как и великому князю, разными красивыми мехами.

Когда понадобятся великому князю и он позовет их, они приходят поспешно, в числе стольких тысяч, сколько он захочет.

Недалеко от Васильева города лежит татарское княжество Касимов; у жителей этой земли вера, язык, нравы, приемы, постройка, подати и служба такие же, как и у других татар, кроме того, что женщины у них чернят на руках ногти для украшения и ходят не накрывая головы, с распущенными волосами, как старые, так и молодые. У них есть крепость и город, построенный из дерева, лежащий на реке Мошке и называемый по имени земли Касимовом, а народ называется касимовскими татарами.

На этом мы оставим области, лежащие от Москвы к востоку, и будем описывать другие, находящиеся от нее к западу, между которыми самая главная — Рязанское княжество, лежащее между реками Окою и Доном и превосходящее все другие плодородием полей и изобилием во всем нужном; в нем много мест для охоты и множество дичи. Жители никогда не удабривают своих полей, сеют, впрочем, ежегодно. Каждое высеваемое зерно дает иногда два, иногда три колоса; солома растет такая густая и высокая, что когда лошади насилу продираются по ней, из нее вылетают рябчики. Кроме того, много прекрасного льна, меда, воска и сала. Город с крепостью построен из дерева и называется по имени княжества, Рязанью; в нем живет и епископ, по богатству и изобилию в деньгах и имуществе точно московский князь. Там лучшие и храбрейшие воины, жители — самые ласковые и приятные люди во всей стране. Охотно дают у себя ночлег странникам и чужеземцам. В старину были у них свои князья, но ныне подвластны они великому князю.

В 1568 году эта область была огнем и мечом разорена до основания злыми татарами. Но великий князь тотчас же велел по всем местам своей земли собрать и отправить туда великое множество народа, который должен был заново населить ее, потому что она своим плодородием берет преимущество над всеми другими местами и великий князь ежегодно получает с нее большие доходы.

Область Каширская лежит в 28 милях от Рязани и в старину была особенным княжеством, но теперь подвластна великому князю: город с крепостью на берегу реки Оки построен из дерева и по области называется Кашира.

Серпухов также город с крепостью, построенный из дерева, и лежит к югу, в 18 милях от Москвы, неподалеку от реки Оки. [179]

Возле Серпухова, в 14 милях на юг от него, лежит сильная крепость, построенная из кирпичей, по имени Тула: великий князь Василий Иванович построил ее каменную от татар, на реке Туле, от которой и город и крепость получили свое имя.

С востока течет туда и другая река, называемая Упа, и протекает по середине города. Этот город с крепостью также имел своих собственных князей до времен Ивана Васильевича, который привел его под власть Москвы. В 1607 году пришел из Путивля в Тулу князь Петр Федорович, с 1000 казаков: он выдавал себя за побочного сына великого князя Федора Ивановича и хотел помогать и идти на выручку к дяде своему, Димитрию, против великого князя Василия Шуйского, чтобы если Димитрий возьмет верх и опять станет царствовать, то дал бы ему какое-нибудь княжество на содержание, потому что великий князь Борис Годунов, во время малолетства Петра, тоже старался убить его, как и Димитрия, прогнал его в ссылку, и он долго влачил бедственную жизнь в степи между казаками. Но великий князь Василий Иванович Шуйский сморил его голодом в крепости, и в день Симона Иуды того же года взял ее, пленил Петра, отвел его в Москву и велел там повесить, как сказано будет дальше, во 2-й книге. Во время самой сильной осады, когда никто не мог ни выйти из города, ни войти в него, великий князь Шуйский в полумиле от города задержал и запрудил реку Упу весь город стоял в воде, которая поднялась так высоко, что никто не мог дойти к другому, а надобно было плавать на челноках и плотах. Между тем как голод и вода причиняли такое жестокое затруднение городу, пришел к князю Петру один старый монах и вызвался, если дадут ему 300 талеров, сделать попытку к спасению и сорвать плотину, чтобы воде было свободно течь Князь согласился заплатить ему. Он тотчас разделся и прыгнул в воду с этой минуты поднялся такой шум и гам, что все дивились. Старик пробыл с полчаса под водою: думали, что уж он провалился в преисподнюю к черту. Однако ж он вышел опять: все лицо и все тело были у него исцарапаны и избиты до того, что не видать было живого места. “Не дивитесь, — сказал он, — что меня так долго не было — у меня было довольно работы: Шуйский с помощью 12 тысяч чертей насыпал эту плотину и запрудил реку. Мне надобно было жестоко биться с ними, это вы и видите на моем теле. 6 тысяч я одолел и привел их на нашу сторону, но другие такие злые и яростные, держат плотину до смерти крепко и сильно, так что я и не мог совладать с ними”.

При конце рек Тулы и Упы лежит маленький городок, построенный из дерева, по имени Одоев, а в нескольких милях от него к югу находится другая деревянная крепость, по имени Мценск, на болоте туда убегают с поля крестьяне, когда узнают, что близко крымский татарин.

На реке Оке лежит Калуга, деревянный город, богато населенный простым народом и ремесленниками, и исправляет свои повинности в пользу монахов Троицкого монастыря в 36 милях от Москвы, где погребен св. Сергий. [180]

В этом городе имел свое пребывание Димитрий Второй и бывал часто и напрасно осаждаем великим князем Василием Шуйским; потом Иван Болотников так сильно укрепил это место тыном и рвами, что Шуйский ничего не мог сделать.

Под этим же городом и убит татарами Димитрий Второй и положен в церкви в крепости. Там делаются лучшие русские седла и разная посуда, искусно выточенная из дерева и покрытая лаком.

В 12 милях от Калуги лежит деревянный городок с крепостью по имени Козельск, где делаются прекраснейшие войлочные накидки из шерсти разных цветов.

Воротынск также область, и в ней город с крепостью на реке Оке, в трех милях от Калуги. Род Воротынских получил от нее свое название; им всегда бывала жалована эта область, чтобы они всегда были наготове к бою с крымским татарином, когда он сделает набег на столицу.

Но когда в 1521 году Иван Воротынский потерял в бою много людей, был обращен в бегство татарами, взят в плен и умер в плену, тогда княжество снова поступило под власть великого князя.

Северия — большое и плодородное княжество и всегда имело своих князей и царствующих государей. Но великий князь Василий Иванович взял всех его князей в плен, а крепости покорил Москве. Вдоль и в ширину оно простирается от Днепра до города Мценска на 150 миль: в нем большие густые леса и кустарники, наполненные дикими зверями, горностаями, куницами, зайцами, лисицами, медведями и волками, но также и полезными дикими пчелами.

Там богатые и сильные города и крепости, каковы: Рыльск, Кромы, Орел, Брянск, Осипов, Стародуб, Новгород, Путивль, Чернигов, который не дальше 30 миль от Киева. В городе Новгороде всегда жили князья и правители.

Можайск в старину также был княжеским местопребыванием, когда в России правили многие князья и государи, а теперь он красивый город с крепостью, выстроенный из дерева на веселой и прекрасной местности, в 18 милях пути от Москвы Великий князь обыкновенно там проводит летнее время, чтобы позабавиться охотою с собаками и с ружьем. В крепости находится образ св. Николая, который содержится в большой чести и богато украшен драгоценными каменьями, жемчугом и золотом. Когда великому князю надо бывает воевать, он ходит туда в Николин день и жертвует святому большие дары и подаяния, чтобы он послал ему победу над врагами.

За Можайском, в 18 милях от него, следует деревянный город Вязьма с крепостью, а дальше, в 18 милях оттуда, город и крепость Дорогобуж. В полумиле от Вязьмы течет в Дорогобуж речка Ctzou и впадает в Днепр у Смоленска. По этой реке можно плавать на паромах и лодках из Вязьмы в Днепр, туда и обратно, от чего бывает большая прибыль купцам.

Область Смоленск также прекрасное и знаменитое княжество и прежде было пограничное между Литвою и Россией, того же имени [181] город и крепость укреплены толстою и твердою стеною более 10 аршин высоты, так что нельзя и взять его приступом. В окружности будет он с добрую милю.

Посреди города, возле крепости, течет река Днепр. Город очень населен купечеством и простым народом, лежит в 80 милях от Москвы и прежде принадлежал польской и литовской короне. Москвитяне осаждали его несколько раз, чтобы овладеть им вооруженной силой, но всегда счастья не бывало им, и они не могли взять его. Наконец, один опытный в военном деле человек, по имени Михаиле Глинский, принужденный за какие-то проделки бежать из Литвы в Москву, получил от великого князя приказание осадить и взять Смоленск. Глинский вооружился мужеством и осадил город с сильным огнестрельным снарядом. Но увидав, что ничего не возьмет своей сильной осадой, страшною артиллерией и войском, он затеял лукавые происки и прибегнул к денежной науке: подкупил солдат гарнизона и, благодаря тому, легко взял этот богатый и храбрый город в 1514 году, 30 июля. До сей поры он находился под властью москвитян, но июля 11, 1611 года, счастье повернулось. Тогда король польский, Сигизмунд III, нанес у этого города большой вред москвитянам, на другой год осадил его с 20-тысячным войском и взял, вместе с крепостью, только не приступом, а голодом и болезнью по случаю недостатка в хлебе, соли и уксусе ратные люди умирали, как собаки: из 80000 вооруженных людей едва осталось 400 здоровых и бывших в состоянии сражаться, а такой горсти людей нельзя было дольше удерживать и защищать этот большой и обширный город.

Теперь пойдет княжество Белой, лежащее к западу, в 60 милях от Москвы Город и крепость выстроены из дерева на реке Обше и в старину имели собственных князей и владетелей. Но князь Василий Бельский убежал оттуда к великому князю в Москву и уступил ему свое княжество, вместо которого этот дал ему другое; так и остается оно до сих пор в руках москвитян, для приумножения великокняжеского титула.

Крепость и город Ржев Володимирова также прекрасное и плодородное княжество, простирается в длину и ширину к западу, в 136 милях от Москвы, и в старину имело собственных князей и повелителей. Но теперь, подобно другим, оно под властью Москвы. Там много пустырей, болот и больших лесов, таков большой лес Волконский, в котором находится глубокое озеро, а из него вытекает много знаменитых рек и вод, каковы: Борисфен, Волга, Двина и Ловать.

Крепость и город Волок Ламский, Волоколамск, построенный из дерева, лежит к юго-западу, в 24 милях от Москвы. В окрестности везде прекрасная и тучная земля, усеянная красивыми веселыми березами и дубами, из которых никто, благородный ли он или нет, не может срубить без позволения великого князя ни одного дерева, под страхом величайшей опалы и смертной казни, хотя бы деревья росли и в его поместьях: причина та, что там обыкновенно тешится и забавляется великий князь по временам охотою за зайцами и ловлею птиц соколами. [182]

Крепость и город Великие Луки лежит на литовской границе, в 140 милях к западу от Москвы. Между этим городом и Смоленском находится другой город и крепость на литовской границе, по имени Торопец.

Крепость и город Дмитров, в 12 милях от Москвы к северу, на речке Яхроме, в старину отдавался друзьям и близким родным великого князя на содержание. Но теперь сам великий князь держит в нем свою кладовую для съестного. В 1610 году граф Яков Де ла Гарди, полководец его королевского шведского величества, взял приступом этот укрепленный город и покорил страну великому князю Василию Шуйскому. В этом городе жила недолго Мария Юрьевна, дочь воеводы Сандомирского и жена Димитрия: узнав, что шведский вождь подвинулся ближе к Дмитрову с подчиненным ему войском, она смекнула дело: велела скроить и сшить себе мужское платье, надела его, привесила сбоку саблю, села на коня, взяла с собою 50 отборных казаков и, точно какой-нибудь военный человек, ехала 48 миль от Дмитрова до Калуги, к своему мошенническому государю, Димитрию, который убежал в этот город.

Александровская слобода, также маленький город и крепость, лежит в 8 милях от Москвы к северу. Этот город построил жестокий великий князь Иван Васильевич и велел сделать вокруг него сильное укрепление, а внутри поставил пять прекрасных кирпичных церквей. Самая главная построена в память Девы Марии: камни ее расписаны разными красками так, что один черный, другой белый и посеребренный, третий желтый и позолоченный; на каждом нарисован крест: все это представляет красивый вид для проезжающих мимо дорожных людей.

В этих церквах сам великий князь три раза в день исправлял божественную службу утром, в полдень и вечером. Когда ему пришла охота бросить дела и вести монастырскую жизнь, он велел сделать себе монашеское платье, так же должны были одеться и все его бояре и дворяне, последовавшие за ним в слободу. Сам он читал иногда несколько глав из Библии, пел свои часы и жил со всем своим двором точно монах или отшельник. Там находил он свое лучшее развлечение и удовольствие и бывал чаще, нежели в Москве.

В окрестности везде прекрасные и плодородные места, веселые для охоты с ружьем, собаками и соколами. Город имел такое устройство, что всякому сословию отведено было особенное место для жизни. Самые знатные бояре и придворная челядь, которые во всякое время должны были исправлять свою службу при дворе, жили поблизости от дворца. За ними думные бояре и другие чиновники. Напротив помещались телохранители. Купцы имели тоже особенные, отдельные от прочих, места. В полумиле от города великий князь велел поставить крепкий караул, чтобы во всю его бытность там под страхом смертной казни никто без его ведома не мог ни выходить из города, ни входить в него. Этот-то самый город граф Яков Де ла Гарди привел в покорность великому князю.

Крепость и город Переслав лежит несколько к востоку в 24 милях от Москвы, при глубоком озере, в котором изобилие всякой рыбы. А при [183] городе, с одной стороны, протекают три речки, между ними самая важная Нерль, впадающая в Волгу за городом Угличем и выходящая из другого озера, не в дальнем оттуда расстоянии. И из этого города благородный граф Де ла Гарди выгнал поляков и рассеял их, а город опять покорил Москве.

Княжество Ростов в старину было одним из главных и знаменитых во всей стране, имело своих собственных князей и государей и находилось под властью братьев и сыновей великого князя. Но дед тирана всех их подчинил себе и завоевал княжество.

Крепость и город деревянные и лежат на прекрасном, изобильном рыбою озере, из которого течет река Которосль, впадающая в Волгу по ту сторону города Ярославля: там живет и митрополит, по званию и сану равный митрополиту Великого Новгорода.

Княжество Суздаль в старину тоже было знаменитое и имело собственных князей и государей: столицею его был Володимир. Когда же столица перенесена была оттуда в Москву, князей отрешили и отправили в ссылку, а княжеское достоинство перевели в Москву; оно и до сих пор остается за нею.

В городе Суздале построен прекрасный женский монастырь, в который великий князь Василий, отец тирана, силою прогнал великую княгиню, свою первую жену.

Углич тоже порядочное княжество, от которого крепость и город получили свое название, и лежат в 36 милях от Москвы, на реке Волге; в этом пекутся лучшие и самые вкусные белые хлебы во всей России. Крепость построена из камня. Но она была разорена и разрушена, когда погиб там ужасною и жалкою смертию сын великого князя Ивана Васильевича Димитрий, впоследствии оживший и бывший виною кровопролитнейшей войны в стране. Великий князь Борис Годунов уступил это княжество на содержание господину Густаву, сыну Эрика XIV, короля шведского.

Но мнимый, выдуманный Димитрий отнял у него Углич и отослал его в заточение в Ярославль; великий князь Василий Шуйский перевел его оттуда в другой город, Кашин, где наконец он и умер в великой бедности и покоится за городом в прекрасной для гулянья березовой роще.

Неподалеку оттуда лежит Холопий город, где впадает в Волгу красивая река Молога. В старину стояла там сильная крепость, но теперь она разорена и разрушена. В городе нет ничего особенного, потому что большая часть его пуста и безлюдна. Однако ж жители всей страны собираются туда на большие ярмарки и ведут там важную торговлю, покупают и продают свои товары.

Этот укрепленный город получил свое название от челядинцев и рабов новогородских дворян и купцов.

В старину один новгородский князь отправился со всеми своими боярами, дворянами и гражданами на войну с греками. Семь лет провели они за пределами своей родины и не присылали никакой вести о себе женам. Эти так уж и положили, что мужья их убиты и не воротятся [184] к ним, потому пошли и отдались с дочерьми в связь своим крепостным рабам и челядинцам.

Взяв Корсунь, новгородцы уже возвращались домой; жены их услышали и проведали об этом: они не смели и не хотели дожидаться их прихода и убежали со всем, что могли захватить второпях, на то место, где стоит этот город, находящийся под судебною властью Москвы, оттуда они послали гонца к тамошнему князю с самою униженною просьбой защитить их от новгородцев, говоря, что они покоряются ему и останутся его подданными, будут платить ему оброки и подати, только бы он позволил им построить крепость от новгородцев. Это чрезвычайно понравилось московскому князю: он не только разрешил им построить крепость, но и освободит их, с несколькими тысячами рабов, от новгородцев, за то, что они отдались ему добровольно и таким образом способствовали приращению и населению его земли. Оттого-то поспешно и выстроен город с крепостью, находившийся под покровительством московского князя: рабы спокойно проживали там с женами и дочерьми, которых увезли из Новгорода, и назвали этот город с крепостью, по своему имени, “Холопий Город”, потому что “холоп” на их языке означает раба, или кабального, а “город” — то же, что немецкое Schloss или Stadt; это название и до сих пор принадлежит городу.

Княжество Ярославское — чрезвычайно красивая страна, изобильная хлебом, скотом, медом, воском, свечным салом, пенькою и разною рыбой и дичью. Прежде оно имело собственных князей и правителей, а теперь под властью великого князя. Впрочем, некоторые из этих князей остались еще в живых и называются ярославскими князьями, но едва настолько богаты, чтобы держать 20 человек прислуги. От этого княжества город и крепость получили свое название и довольно обширны в длину и ширину. Там ведется значительная торговля разными товарами по причине большого удобства в плавании на барках, паромах и лодках в Холмогоры и к пристани св. Николая, куда пристают английские, голландские и гамбургские корабли. Этот город лежит в 50 милях от Москвы, на берегу Волги: туда привозится множество товаров из всех мест России. Товары укладываются и грузятся на суда, плавающие по Волге в Архангельск, а оттуда вывозятся в чужие края. Там ткутся прекраснейшие во всей России полотна.

В 20 милях оттуда лежит город с крепостью Кострома при реке Костроме, впадающей потом в Волгу; от нее получил свое название и город, в котором варится лучшее во всей стране мыло.

К востоку от Костромы находится городок и крепостца Галич, получивший свое название от озера, лежащего неподалеку оттуда: там поселил великий князь множество народа, который ежегодно вываривает соль на речке, впадающей в упомянутое озеро; этой солью пользуются для пищи близлежащие города, крепости и области.

Город с крепостью Вологда лежит во ста милях к северу от Москвы: крепость в старину была деревянная, но в 1566 году она срыта и построена другая, каменная, на речке Сухоне, протекающей посреди города Вологды, и обнесена толстою стеною. В городе четыре церкви, [185] при которых живет епископ, совершающий богослужение в церквах Девы Марии и св. Николая.

Княжество Белоозеро, которым владел князь Синеус, пришедший из немцев, находится в 90 милях от Москвы между востоком и севером, на озере Белом; это озеро в длину и ширину 13 миль; в него впадают 36 рек, а вытекает одна Шексна в Волгу. Посреди озера находится крепость, остававшаяся по сию пору неодолимою во многих жестоких войнах. Кругом болотистые топи и мхи, никогда не замерзающие зимою, как бы ни было холодно. Оттого-то великие князья и сохраняли там свои лучшие и главные сокровища и драгоценности, особливо, когда война и когда их уж очень стеснят татары. Великие князья уезжают туда и сами, полагая, что там они на свободе и в безопасности. В крепость нет доступа ни зимою, ни летом, кроме одного места, на котором спущены и погружены в озеро огромные ящики с камнями, где оно всего уже, глубиною же в иных местах до 30 сажен; тут и опущены эти ящики, а сверху их большой мост на длинных, толстых и крепких досках и плахах. Под мостом устроены протоки для воды, величиною с порядочную реку, а над ними положены большие толстые сырые бревна, вделанные в другие объемистые балки, чтобы вода в своем течении не встречала препятствий и текла безо всякой помехи.

Когда близко неприятель, мост можно скоро снять, чтобы не было входа в крепость. На мосту поставлено укрепление, откуда можно обстреливать мост из больших пушек: там ежедневно стоит крепкий караул из конницы и пехоты, чтобы никто не мог войти в крепость без приглашения.

В этом озере не водится особенной рыбы, которую бы ловили там: рыба, какая есть в нем, заходит туда большею частью из Волги, потому что вода озера не очень быстра, но чрезвычайно глубока, и чем дольше рыба живет в ней, тем тощее становится. Окрестные рыбаки очень хорошо знают, сколько времени жила в озере забредшая в него рыба из Волги: они узнают это по ее худобе и жиру.

В нескольких милях от Белоозера находится другое озеро, в котором есть сера, точно так же и в реке, вытекающей из него: но эта сера никуда негодна, потому что не имеет никакой силы.

Холмогоры довольно большой город с крепостью, не так чтобы очень укрепленный, большею частию развалившийся, и находится в 300 милях от Москвы к северу. Немного выше города река Двина впадает в большое море: это место называется пристанью св. Николая. Там пристают английские, голландские, гамбургские и другие иностранные корабли, потому что для них там хорошая прибыль и безопасное пребывание.

Соловки, остров в 20 милях от твердой земли; на нем построена церковь св. Николая с прекрасным мужским монастырем. Все монахи ведут такую набожную и святую жизнь, что считают великим грехом пускать в монастырь женские личности. Русские вываривают там много соли, которой достает на всех тамошних жителей. Они полагают, что от этого монастыря до Москвы должно быть около 310 миль, а до [186] Варгуса в Норвегии 80. Летом, когда солнце не движется, или как будто останавливается, ночь не долее двух часов, а зимой, когда солнце появляется очень редко, так же короток и день.

В нескольких милях от этого места находится Лапония, принадлежащая великому князю. Там живет очень грубый и неверный народ, не крещенный в русскую веру; он очень боится иноземцев. Он не пашет, не сеет, а кормится рыбой, птицами и дикими зверями. Одежду шьет себе из оленьих кож; иначе называются они Raugiferi. У них совсем нет домов: живут в шалашах, расселинах гор и древесных дуплах; листья, траву и мох употребляют для своих постелей. Эти люди коротышки, все на одну стать, с такими же широкими лицами, как обыкновенно рисуют у Эзопа, а на своей музыке, подобно всем русским, они играют так приятно и мелодично, точно те соловьи, что овец дерут.

Они платят великому князю дань разными мехами, однако ж очень небольшую, потому что ему нельзя принуждать их; если же бы он решился на это, они уйдут на высокие горы, куда другому трудно взобраться. Никто не любит и ездить к ним, потому что из людей, едущих туда, возвращаются назад немногие. Оттого и великий князь довольствуется тою долей, которую они дают ему добровольно. Они не имеют денег и не просят их; но когда русские торгуют с ними, они меняют товар на товар, с тем, однако ж, уговором, чтобы не говорить друг с другом и не заводить никаких бесед, как делают другие; но самые главные и смелые из них, в числе 20 или 30 человек, приходят и кладут товары свои и своей собратий на то место, где положили свои товары русские, старательно осматривают их, чтобы не быть надутыми; если им покажется, что все как следует и они достаточно получили за свои вещи, то берут товар русских, в противном случае уходят, взявши назад свои товары. Их товары — по большей части меха, куньи и лисьи, которые они меняют русским на гвозди, рукавицы, ножи, топоры и хлеб.

Княжество Югорское лежит в 350 милях от Москвы к северо-востоку; в нем построен город с крепостью по имени Югра. Русские думают, что угры вышли или ведут свое начало из этой области, а потом жили при Меотийском озере, после же на реке Дунай, где обитают теперь настоящие угры. Русские очень хвалятся тем и говорят, что под властью их были народы, которые ужасно опустошали и разоряли Италию, Францию и Германию и были гибельны для этих стран.

Народ, живущий теперь в этой области, не имеет ни пахотных полей, ни лугов, а живет в пустынях, как лапонцы, и вместо хлеба употребляет мясо диких птиц и разных диких зверей. Они платят великому князю ежегодно дань мехами. Купцы, живущие в городе, торгуют с русскими, привозят жителям водку, хлеб, сукно, полотно и другие товары, какие им нужны, берут за них дорогих соболей, куниц, черных и красных лисиц, бобров, выдр, горностаев и другие меха и получают от того большую прибыль в других местах. У них почти такой же язык, как и у угров. [187]

Княжество Пермское называется по городу и крепости Перми, лежащим на берегу реки Вишеры. Страна очень низменная и болотистая, орошаемая множеством болот и озер: летом никому нельзя ездить туда, а можно только зимой, когда все воды и реки замерзнут. Жители этой страны питаются мясом птиц и диких зверей. Собираясь в путь, они надевают длинные деревянные башмаки, подпираются палкою или колом и так шибко мчатся по снегу непроходимых и неудобных дорог, что и лошади не поспеть за ними. Хлеба у них совсем нет, и кто располагает ехать туда, должен привозить хлеб с собою, если захочет поесть там. Они платят великому князю дань соболями и куницами. У них особенный, отличный от русского язык; некоторые недавно крестились и приняли русскую веру, но много еще таких, которые поклоняются идолам, солнцу, луне, звездам и планетам, деревьям, камням и тому подобным предметам.

Княжество Вятка большая страна, очень изобильная медом, дичью и рыбою; можно поставить ее наряду с самыми лучшими краями. Но там не очень хлебородная земля, потому что она мшиста и болотиста, орошается множеством рек и речек и поросла густым кустарником и лесом. Жители пограничны с черемисами, которые часто нападают на них с огнем и мечом и приносят домой много добычи. В старину владели ими татары. Когда же великий князь московский покорил Казань, он также овладел и черемисой. По этой области текут две большие реки: одна называется Вятка, от которой страна и город получили свое имя; близ этой же реки построены четыре другие города Хлынов, Орлов, Котельнич и Слобода. Другая река называется Кама и граничит с Сибирью Жители области платят великому князю дань, большею частью мехами.

Княжество Сибирь прежде находилось под властью казанских царей и не имело ни крепостей, ни городов. Когда же великий князь завоевал его и привел в свое подданство, он велел построить там семь городов и местечек и населил их русскими. У жителей особенный язык. К северу граничат они с большою рекою Обью. Одежда у них из кожи и мехов, шерстью вверх. Хлеба там не родится, но вместо него они кормятся жареной рыбой, мясом диких птиц и зверей. Из этой области приходит чрезвычайно много дорогих мехов: соболей, куниц, белых, черных, голубых и красных лисиц, белых медведей, волков, рысей и самых красных белок: их выменивают русские на хлеб, водку и тому подобные, необходимые для жителей вещи и наживают при этом значительную прибыль. В этом краю водятся очень большие и сильные собаки, которых так приучили жители, что запрягают их парами в сани и ездят на них по своим делам через горы и долины, не надо давать им слишком скоро бежать, чтобы не остаться на дороге.

Дань великому князю жители платят разными мехами. В этом краю такая стужа, что не вырастает совсем ни трава, ни лист на дереве, а тем более хлеб или садовые плоды. Туда ссылаются все, находящиеся в немилости у великого князя и в чем-нибудь провинившиеся или [188] согрешившие перед ним; они остаются там и ведут бедственную жизнь до тех пор, пока великий князь опять не примет их в милость к себе и не позволит возвратиться оттуда.

Итак, довольно мы уже поговорили о странах к востоку и северу от Москвы.

Теперь перейдем дальше к другим областям, крепостям и городам, лежащим к западу от Москвы.

Княжество Тверь, в 36 милях от Москвы к северо-западу, называется так от реки Тверды, впадающей в Волгу. И Волга протекает городом, река довольно большая и широкая. Крепость деревянная и лежит на реке к югу. Прежде эта страна и город имели собственных князей. Этот край очень плодоносный, изобильный разным скотом и хлебом. Жители чеканили свою серебряную монету: на одной стороне ее находилось имя князя, правившего страной, а на другой два слова из его титула. В этом городе много красивых церквей, монастырей и часовен, каменных и деревянных; в нем живут епископ и чрезвычайно богатые граждане и купцы, лучшие и искуснейшие во всей земле кузнецы, которые куют железо и медь. Но теперь это самый разоренный город и совсем запустелый во время долговременных войн и смятений, бывших в эти годы. Граф Яков Де ла Гарди занял его и крепость вооруженной силой, выбил оттуда польского полковника Зборовского с 5000 конницы, перешел реку и так жестоко погнал неприятеля, что принудил его со стыдом и позором бежать в большой польский стан. Это было очень досадно плуту Лжедимитрию: он в другой раз отрядил Яна Сапегу с 12000 всадников и стрельцов отведать счастья с графом Яковом и шведами. Однако ж поляки постыдно бежали, потому что граф с его войском сделали на них храброе и сильное нападение: многие тысячи остались на месте, прочих же так преследовали шведы, что они не прежде могли обернуться назад или осмотреться, пока не примкнули к большому войску под Троицей.

Город Торжок лежит в 10 милях от Твери к западу: половина его под властью Твери, другая принадлежит Новгороду. Каждая сторона имела собственного наместника, пока обе не были покорены великим князем московским. Там делаются хорошие войлочные накидки, так же как и в других местах этого края.

Великий Новгород в старину был особенным государством и всегда имел своих князей и правителей. Но теперь он данник великого князя московского, лежит в 120 милях от Москвы к северо-западу и в 78 милях от Выборга. Город укреплен валами и рвами. Крепость находится в середине города на берегу реки Волхова и с одной стороны обнесена высокими и толстыми кирпичными стенами, а с другой же идет кругом вал и ров. Это Новгородское княжество в ширину и в длину, с западной и северной стороны, тянется к Белоозеру, Волге, Холмогорам и другим областям, на несколько сот миль, а потом к финской границе, Карелии, Ингерманландии, Водской пятине и Соловецкому монастырю. Прежде Новгород чеканил хорошую серебряную монету, [189] пока еще не сделался данником москвитян: на одной стороне монеты изображался князь на коне, замахнувшийся саблей, с другой написано было имя правящего князя и сколько ходила монета. Когда же город силою приведен был под власть москвитян, стали чеканить такую монету, на которой с одной стороны было имя великого князя всея России, а на другой был всадник, св. Георгий, сидящий на коне, с копьем в руке, острие которого поражает в шею дракона, лежащего под конем. Святому Георгию молятся все, когда идут на войну, и носят его образ на своих знаменах и ротных значках.