ДНЕВНИК МАРИНЫ МНИШЕК.DrevLit.Ru - библиотека древних рукописей

Дня 14. Посол публично отправлял посольство, то есть заверял в дружбе государя своего и желании вечного союза, обещаясь сражаться одинаково со всеми врагами польской короны. Также там сразу и грамоты от царя отдал. ⁴² По отправлении же посольства посол и сын его отдали подарки его милости королю, а именно: соболей 12 сороков, 8 черно-бурых лисиц, перстень с бриллиантом, лук с саадаком, ⁴³ оправленным золотом, и со стрелами; коня нагайского под седлом, другого — под персидской попоной, третьего — под попоною бархатною. Отдав подарки, посол удалился в свой дом.

Дня 15. Всю “москву”, кроме посла, который в тот день заболел, обильно угощал пан воевода на банкете.

Дня 18. Посол снова был в замке ⁴⁴ и в соответствии с листами у короля его милости, воеводы и всех сенаторов ⁴⁵ воеводскую дочь ore tenus [на словах – лат.]просил, объявляя, что он в первую очередь прислан для того, чтобы сразу обручиться с нею и проводить ее к своему государю. На все это получил разрешение.

Дня 22. Посол обручился с панной. ⁴⁶ В тот же день его милость пан воевода устроил банкет, на котором присутствовали король его милость с королевичем ⁴⁷ и королевною, ⁴⁸ ксендз кардинал Мациевский ⁴⁹ (который также совершил обручение), ксендз легат ⁵⁰и очень много панов сенаторов. Почти все, кто был в то время в Кракове, танцевали. Король же и королева с царицей были необычайно веселы.

Сразу после обручения были отданы подарки от Марии Федоровны, матери императоровой: ⁵¹

Все это было отдано перед обедом, тот обед прошел довольно непринужденно и был исполнен великолепия. На следующий день после обеда пан Липницкий, который задержался из-за этого, поспешил с известием в Москву к царю. ⁵³

Дня 24. Посол посетил дочь воеводы как царицу и государыню свою. В тот же день отдал подарки пану старосте саноцкому, брату царицы и сыну пана воеводы, ⁵⁴ а именно:

Также отдал самой пани воеводше ⁵⁵ и пани хорунжей, бабке царицыной, ⁵⁶ достаточно соболей и жемчуга.

Дня 3. Царица из Кракова выехала в Промник, провожал ее отец, сам воевода, мать ее и посол с разными людьми и многие другие. При этом отъезде было множество людей, они заполнили все вокруг такою плотною толпой, что едва можно было разглядеть отдельного человека. Посол и пан воевода, проводив их до места, возвратились в Краков, где были на королевской свадьбе. ⁵⁷ Как раз в это время приехал гонец к послу и привез подарки на свадьбу.

С ними также отдал свои подарки пан воевода, то есть четыре бокала и часы, которые получил вместе с другими подарками от царя.

Дня 18. Выехал посол из Кракова, а пан воевода и пани воеводша, жена его, с царицею, дочерью своею, остались в то время в Промнике. [33]

Дня 3. Царь прислал в Краков деньги пану воеводе, то есть 300 000 золотых, ⁵⁸ а пану старосте саноцкому, сыну его, 50 тысяч золотых. С этими деньгами приехал пан Ян Бучиньский ⁵⁹ и Михаиле Толочанов, ⁶⁰ москаль. С ними царь прислал и те подарки, которые 5 января отдали, а именно:

Дня 14. Приехал новый московский гонец Иван Безобразов ⁶¹ с грамотами к королю его милости и к пану воеводе.

Дня 22. Получив ответ, гонец выехал вместе с паном воеводой из Кракова. Только за день перед этим выехала также царица из Промника в Самбор.

Дня 1. Пан Липницкий, приехав к пану воеводе, отдал грамоты от царя, в которых царь просил, чтобы тот, как можно скорее, поспешил в дорогу в Москву. ⁶² Поэтому пан воевода, не задерживаясь (только справив мясопуст в Саноке, а сыропуст ⁶³ в Ольшанах), 11 февраля с царицей и со двором приехал в Самбор. Туда часто приезжали из Москвы посланцы: пан Дембицкий, Склиньский, пан Горский, “москва”, с которыми царь отправлял грамоты, сетуя на задержку отъезда. Наконец, и сам посол Афанасий воротился с дороги, приехал в Самбор, передав приказание царя и его великие сетования по поводу задержки. ⁶⁴

Дня 22. При нем было 50 лошадей. От имени царя с великими жалобами произносили речи, обращенные к царице и пану воеводе и упрекающие за промедление с отъездом.

Дня 2. В ту дорогу московскую пустился пан воевода с царицей, Афанасием и некоторыми близкими панами (другие еще по дороге их нагоняли), по очень плохой дороге.

Последовательность пути в Москву: от Самбора до Люблина 30 миль. 2 марта первый ночлег в Купновичах, дня 3 второй — в Мойцисках, дня 4 третий — в Любачеве, дня 5 четвертый — в Лубовей, дня 6 пятый — в Щебжешине, дня 7 шестой — в Скшечонове, дня 8 седьмой —в Люблине. Остановились в Люблине до 14 марта. Туда снова приехал пан Склиньский с грамотами от царя ⁶⁵, поэтому в тот же день — 14-ого выехали из Люблина.

Из Люблина до Бреста 2 мили. Дня 14 марта первый ночлег в Ленчны, дня 15 второй —в Острове, дня 16 третий — в Парчове, дня 17 четвертый —в Росошку, дня 18 пятый—в Бресте. Шестой — там же. Вербная неделя. ⁶⁶

Из Бреста до Слонима 27 миль. Дня 20 марта первый ночлег в Каменце, дня 21 второй — в Шерешове, дня 22 третий — в Новодворе, дня 23 четвертый — в Рожанах, дня 24 пятый — в Слониме. Шестой — там же. Дня 25 седьмой — там же. Дня 26 Пасха. ⁶⁷ Снабжались всякими припасами по листам от пана канцлера литовского. ⁶⁸

От Слонима до Пинска 25 миль. Дня 27 марта первый ночлег в Молчади. Оттуда отправлен к царю пан Дембицкий, а приехал пан Казановский. ⁶⁹ Дня 28 второй ночлег в Цырене, дня 29, около Мира. [35] переправа через Мир, третий ночлег, дня 30 четвертый ночлег в Несвиже, дня 31 пятый ночлег там же.

Пан воевода виленский ⁷⁰ торжественно принимал.

Дня 1. Шестой ночлег в Миколаевщизне, дня 2 седьмой — в Койданове, дня 3 восьмой — в Минске, дня 4 девятый — там же, дня 5 десятый ночлег — там же. Тут получили мы деньги, которые царь прислал на корм, тридцать пять тысяч злотых. ⁷¹ Туда же приехал пан Склиньский, которого ранее отправили из Люблина с письмами. В ответе на них царь просил извинения за оскорбительные упреки в промедлении с отъездом.

От Минска до Орши 38 миль. Дня 6 апреля первый ночлег в Смоловичах, дня 7 второй ночлег — в Борисове, 8 третий ночлег — в Начи, 9 четвертый ночлег — в Бобже, 10 пятый ночлег — в Толочине, 11 шестой ночлег — в Коханове. Кормили по листу от пана канцлера литовского. 12 седьмой ночлег — в Орше, 13 восьмой ночлег — там же. Переправа через реку Днепр. В тот же день были за Оршей. С этой переправой несколько задержались, ибо 14 апреля то и дело impet'em [течением – лат.] сносило наведенные мосты. Особенно 15.

От Орши до Боева 8 миль. Дня 16 первый ночлег был в Святошицах. Дня 17 второй ночлег — в Боеве, несколько москвитинов приехали с грамотами.

От Боева до границы ровно миля. Дня 18 мы переехали границу, [это] речка с наведенным мостом. На границе никто не встретил поезда, только четыре москаля, ⁷² людей знатных, которые послу Афанасию вручили грамоты и приветствовали царицу и пана воеводу.

Список свиты, поезда, который переехал границу, следующий: пан воевода, собственной персоной — один, а двор с жолнерами ⁷³ и пехотой 445 человек, лошадей же всех 411; царица, собственной персоной — одна, двор ее 251 человек, всех лошадей 251; пан староста красноставский, ⁷⁴ собственной персоной — один, в его дворе 107 человек, лошадей 115; князь Вишневецкий, ⁷⁵ собственной персоной — один, его двор с жолнерами 415 человек, лошадей 411; пан староста луковский, ⁷⁶ собственной персоной — один, его двор 87 человек, лошадей 96; пан Тарло, ⁷⁷ хорунжий пшемысльский с женой своей — два человека, его двор 21 человек, лошадей 69; пан Мартин Стадницкий, ⁷⁸ собственной персоной— один, его двор 36 человек, лошадей 33; пан Юрий Стадницкий, ⁷⁹ собственной персоной — один, его двор 9 человек, лошадей 10; пан Самуил Баль, ⁸⁰ собственной персоной — один, его двор 9 человек, лошадей 10; пан Павел Тарло, сын старосты сохачевского, его двор 9 человек, лошадей 10; ⁸¹ пан Немоевский, ⁸² подстолий коронный, собственной персоной — один, с ним 16 человек, лошадей 17; ксендз Помасский, ⁸³ секретарь королевский, собственной персоной — один, с ним 16 человек, [36] лошадей 17; пан Вольский, ⁸⁴ собственной персоной — один, его двор с жолнерами 415 человек, с ним 20 человек, лошадей 19; пан Броневский, собственной персоной — один, с ним 8 человек, лошадей 7; пан Помасский, собственной персоной —один, с ним 10 человек, лошадей 10; пан Корытко, с ним 11 человек, лошадей 10; ⁸⁵ пан Любомирский, собственной персоной —один, с ним 12 человек, лошадей 12: пан Я [се]новский, который был приставом у Афанасия, ⁸⁶ собственной персоной —один, с ним 11 человек, 12 лошадей; пан Петр Домарацкий, собственной персоной — один, с ним 9 человек, лошадей 15; пять монахов и их челяди 16 человек, лошадей 16; пани Тарлова, супруга старосты сохачевского, собственной персоной, с нею 24 человека, лошадей 17.

Вдобавок армян и купцов при пане воеводе, кроме тех, что на свой кошт поехали, было 12 человек, лошадей 16.

Всех было, в соответствии с этим, 1969 человек, лошадей же 1991. Сей подсчет касается только той челяди и лошадей, которых было позволено взять в свиту, но к ним пристало до 300 человек, также и лошадей, поэтому при тех двух дворах царицы и воеводы могло быть числом сверх списка до двухсот человек, также и лошадей.

Таким же образом шли в тот день возы: впереди все, как расписано ранее, пан воевода за ними, а в самом конце царица с женщинами, гусары и пехота по сторонам, иногда впереди ехали другие всадники. В тот же день отправили вперед коляски и повозки, запряженные каждая парой лошадей, опасаясь засад за границей. На каждом ручье были приготовлены хорошие мосты, и так до самой Москвы. Однако в тот день, почти у Смоленска, много колясок и возов завязло в болоте из-за слишком плохой дороги.

Дня 18. Первый ночлег в Красном. Там, куда мы приезжали, в каждом селе, выносили нам попы хлеб и соль в знак расположения, прося о милости. В этом самом Красном селе или деревне приготовили все для первой остановки царской, но бедновато для первого раза, потом же по требованию пана воеводы поправили. В то время ударило ненастье, и также много лишений и бед пришлось испытать, особенно из-за тесноты, ибо только несколько лачуг было пригодных для жилья, а для царицы поставили новую избу. Другие же остановились в ближних деревнях, а иные в палатках на болоте утопали почти по самые щиколотки. Из-за такой слякоти и из-за необходимости распоряжений относительно еды пришлось там задержаться на день.

Дня 19. Уже особые оброки давали на двор царицы, и кухня для нее была отдельная, пану воеводе и его приближенным также особо. ⁸⁷

Дня 20. Ночлег в Люблине, также пристанища не было, кроме пары светелок для царицы, вновь поставленных, и нескольких лачуг, также пришлось по ближайшим деревням и в палатках останавливаться. Там застали мы тысячу человек, которые жили уже 20 недель, дожидаясь приезда царицы. Как только она приехала на место и вышла к ним, они по своему обычаю отдавали почести и все челом били. Среди тех людей был московский князь, некий Василий Михайлович Мосальский ⁸⁸ и другой — Михаиле Александрович Нагой, ⁸⁹ посыльный царский. Они оба, как только царица появилась, [37] вошедши в избу с несколькими десятками своих дворян, сразу ее приветствовали и низко челом били до земли. Они отдали ей грамоты от царя, также и воеводе, отцу ее. Застали мы также там 54 белых лошади, которых всех прислали царице, и три кареты с окнами, внутри обиты соболями, шоры бархатные. И впереди 12 лошадей везли царицу, а других 10 и третьих 8 везли женщин. А остальных лошадей на поводу 24.

Дня 21. Третий ночлег в Смоленске. Вся та “москва” сопровождала царицу, из Смоленска при этом выехало их очень много. Народу было до нескольких десятков тысяч, которые челом били и соболей дарили. Чернецы же хлеб и образа выносили ей навстречу. Вся крепость, которая в Смоленске очень велика, ⁹⁰ была по стенам уставлена стрельцами, а было их до 2000. И оттуда ей также чернецы хлеб-соль и образа выносили.

Дня 22. Царица во дворе своем обедала, а пан воевода с приближенными был приглашен к князю Мосальскому. Откуда, как кончился обед, разъехались по своим домам. Дважды нас там пожар пугал. Первый раз, когда загорелась кухня царицы, а другой раз в моем доме запалил мой пахолик ⁹¹ несколько фунтов пороха, которым себе выжег глаза и лицо. И то, видно, было первое худое предзнаменование дальнейших наших неудач, как и сего несчастного человека, ибо он потом в Москве умер. ⁹² А нас все-таки Господь Бог спас по милости своей.

В воскресенье 23 апреля мы остались там же, ибо пан воевода заболел. Музыке во время мессы “москва” очень удивлялась и даже, толпясь, ломала ограждение.

Дня 24. Ночлег в Пневе, там конские оброки улучшены; выдано по полторы бочки овса и воз сена на 10 лошадей.

Дня 25. Другой ночлег в Дубках. Перед этой деревней перевоз через Днепр, с которым сходится река Вопь, в двух милях от того места паромов было достаточно. Однако же река была широкой, и все теснились у переправы. Также несколько человек утонуло, когда паром с ними оказался слишком тяжел. В то время в роте пана старосты саноцкого один товарищ другому палец отсек, пробираясь на паром. От перевоза дорога идет густым лесом, и дорога мощеная, всего до ночлега проехали 26 мостов. Сюда же приехал от царя некий москвитин Борис Михайлович Лыков, ⁹³ кравчий, с грамотами, в которых царь радовался счастливому въезду пана воеводы и царицы, супруги своей, в государство свое, а также передал, что по надобности приказано обеспечить им любые удобства и что сам он с радостью ожидает их приезда.

Дня 26. Третий ночлег в Дорогобуже. Дорога также выровненная и мощеная, через леса.

Дня 27. Четвертый ночлег там же, а так как наши сурово с “москвой” обходились, назначили судей и записали правила. Но тех правил не исполняли. Отсюда пан Ян Бучиньский был отослан вперед к царю.

Дня 28. Пятый ночлег в Колпиче, дорога пренеприятнейшая, одних мостов было 45. В этот день пан Горский приехал с грамотами от царя, а за ним Афанасий, посол царский, который выехал вперед из Смоленска. В грамотах царь просил, чтобы пан воевода, по [38] меньшей мере, на ста лошадях приехал в Москву для того, чтобы устно обговорить приготовления к свадьбе и другие церемонии. Там же Афанасий отдал царице очень богатые подарки, а именно: бриллиантовую корону и повязку на шляпу, запонку с бриллиантом и четыре нитки крупного восточного жемчуга, несколько десятков более мелкого, золотые часы: одни — в баране, другие — в верблюде.

Дня 29. Шестой ночлег в Вязьме. В этот день была русская Пасха, но и в такой день “москва” торопилась и не хотела дать себе отдыха. Там же выпустили из тюрем немало узников, а лучших из бояр, ⁹⁴ каждого в соответствии с обычаем, одарили очень красивым куском полотна. От Вязьмы до Москвы 36 миль.

На шестом ночлеге разъехался пан воевода с царицей.

Дня 30. Первый ночлег в Заозерье, а пан воевода с князем Вишневецким и с паном старостою саноцким, и пан хорунжий также, взяв с собою немного слуг, ночевали в местечке Чарове.

Дня 1. Второй ночлег царицы в Добром, а пана воеводы — в городе Можайске. В этом городе 5 церквей, из них наилучшая — Николы, которого народ московский признает чудотворцем, и там на празднование его, также как и в другие дни, по обычаю отовсюду стекаются люди. ⁹⁵ [39]

Дня 2. Третий ночлег царицы в том же самом городе Можайске, а пана воеводы — в селе Вяземы, расположенном в 6 милях от столичного города Москвы. Это село было владением покойного царя Бориса. Там есть большой двор, огороженный частоколом и обведенный выложенным камнем рвом. Возле этого двора стоит каменная церковь, ⁹⁶ довольно красивая, в которой образа и подсвечники очень дорогие и сделаны с редкой изобретательностью. Сюда для пана воеводы прислали из Москвы свежих лошадей. И, что интересно, нам показывали царский табун.

Дня 3. Четвертый ночлег царицы в том же самом Можайске, а пана воеводы под некоей деревней, названной Маначином, где он ночевал в царских палатках, дорогих и богатых, специально для этого поставленных. Их было 18. Туда же прислали для него из Москвы довольно роскошную карету, запряженную шестеркою лошадей.

Дня 4. Пятый ночлег царицы в Дровачеве, а пана воеводы — в столичном городе Москве. Въезд пана воеводы в город произошел так: в день Вознесения Господня выслал царь четырех лошадей с седлами, одну для пана воеводы, у нее было довольно дорогое, украшенное золотом седло, другие три лошади — для его приближенных, которые и сели на них. За четверть мили от города к ним выехал Басманов ⁹⁷ на коне, довольно богато, по-гусарски, и с ним впереди самых знатных бояр и дворян московских было до полутора тысяч. Все они проводили пана воеводу в город. Также мост диковинный был поставлен через реку Москву изобретательно, без опор, только на одних канатах. За ним перед первыми воротами стояло еще большое число всадников, довольно прилично одетых. Эти были поставлены в два ряда. Среди них был тайно и сам царь, а также пан Домарацкий ⁹⁸с польскою ротою. Но ни одного из них за мост на другую сторону не пустили. Таким образом проводили они все пана воеводу вплоть до самого двора, который был в крепости.

Там, едва мы слезли с коней, принесли очень сытные кушанья с царской кухни, которые все были разложены на дорогих золотых блюдах. ⁹⁹ Более всего подали затейливых пирогов, но потом оказалось, что все это невкусно, ибо несолено. Пива также вдоволь давали. Как только кончился обед, прислал царь приближенного своего князя Ивана Федоровича Хворостинина ¹⁰⁰ навестить пана воеводу и изъявить радость по случаю его счастливого приезда в государства его московские. Однако же в тот день пан воевода не приветствовал царя.

В тот же день ездил царь в один монастырь (как обычно это делал) к своей матери, ее монастырь находился там же в крепости, около ворот. ¹⁰¹ Одеяние на нем было белое, а конь у него каштановый, при нем было несколько сотен алебардщиков ¹⁰² и очень много конной “москвы”.

Дня 5. Шестой ночлег царицы в Вяземах. В тот день пан воевода приветствовал в Москве царя таким образом: со двора его, в котором тогда пан расположился, провожала его с обеих сторон прямо до самой крепости бесчисленная толпа стрельцов, почти наседавших один на другого. Стрельцы поднялись почти до больших дворцовых сеней, в которых стояло много выстроившихся в ряд бояр в дорогих одеждах. Из сеней вошли мы в палаты, где сам царь сидел на троне в одеянии, украшенном жемчугом и драгоценными камнями, в высокой короне, [40] со скипетром в правой руке. Этот трон был из чистого золота, высотой в три локтя, ¹⁰³ под куполом, стоящим на четырех щитах, а на куполе был помещен очень дорогой орел. От щитов над колоннами висело две кисти из жемчуга и драгоценных камней, а между ними камень топаз, величиною больше грецкого ореха. Колонны же под кистями такие: два льва серебряных, величиною с волков, лежа, держали большие золотые подсвечники, на которых стояли грифы и доставали до этих кистей. На трон вели три ступени, покрытые парчой.

По бокам царя стояло по два дворянина с бердышами, ¹⁰⁴ железными на золотых рукоятках. Верхняя одежда и штаны на них были из белого бархата, подшиты и окаймлены горностаями. Сапоги тоже белые, сами они были опоясаны цепями. По левую руку стоял Дмитрий Шуйский ¹⁰⁵ с обнаженным мечом, в парчовой одежде, подшитой соболями. За ним, позади царя, один слуга в дорогой одежде, с платком в руках. По правой стороне сидел московский патриарх, ¹⁰⁶ перед которым держали крест на золотом блюде. После него епископы и весь Духовный совет, ¹⁰⁷ а за ними сидели сенаторы ¹⁰⁸ и другие дворяне. По левую руку — также сенаторы и дворяне.

Там пан воевода, поцеловав руку царскую, обратился к царю с речью, которая так его растрогала, что он плакал, как бобр, часто утирая себе очи платком. От имени царя отвечал посол Афанасий. Потом пан воевода сел за несколько шагов перед царем, на другой же лавке сели его приближенные паны, между этими лавками проходили мы по реестру целовать руку царскую. Когда это [41] закончилось, царь, подозвав к своему трону пана воеводу, пригласил его на обед, а его приближенных приглашал Басманов.

Потом пан воевода вышел на крыльцо, и на выходе встретился с ним московский патриарх и духовенство. Патриарх сначала поздоровался с паном воеводой, а затем с его приближенными, также дал им поцеловать крест и благословил. За духовенством вышел царь, его провожали в церковь, держа под обе руки, а перед ним несли золотое яблоко с крестом. ¹⁰⁹ Поодаль шел за ним воевода в ту же самую церковь и остановился в боковых церковных дверях, в галерее, внимательно рассматривая обряд. В то время принесли в другую церковь меньшую царскую корону. После богослужения царь сел в галерее и немного поговорил с паном воеводой. Потом пан воевода проводил его в покои, которые хотя и построены из дерева, но, вместе с тем, довольно изысканны и великолепны. На всех дверях засовы с петлями из червонного золота. Зеленые печи, и некоторые наполовину огорожены серебряными решетками.

Побыв там с час, пошли в столовую палату, перед которой стояло в сенях очень много золотой и серебряной посуды. Между нею было также семь серебряных бочек, наподобие сельдяных, стянутых золочеными обручами. Столовая посуда также вся из золота, а обычная — из серебра, как-то: рукомойники, ванночки, которых стояло очень много. Столовая изба была обита персидской голубой материей, карнизы же около двери и около окон парчовые. Трон царский покрыт материей, вытканной золотыми полосами, стол перед ним серебряный, прикрытый скатертью, вышитой золотом. За ним сидел только сам царь. Другой стол — по левую руку, а за тем сидели пан воевода и его приближенные, третий же стол стоял возле второго, напротив царя. Там нас, слуг, посадили вперемежку с “москвой”, которая нас потчевала. Тарелок нам не дали, только четыре — для панов, и то еще царь сказал, что делает это не по обычаю. По правую руку от царя сидели сенаторы, которых там зовут думными панами. Воды не давали, но стояла там одна большая труба, серебряная с позолотою, в высоту с мужика, а около нее медные тазы, поставленные вокруг один над другим, в которые сверху брызгала кипящая вода. ¹¹⁰ Однако рук никто не мыл. В избе стоял буфет, наполненный посудой — больше золотой, нежели серебряной, и установлено ею было все под самый верх. В этом причудливом буфете — львы, драконы, единороги, олени, грифы, ящерицы, кони и другие бокалы, дивные и большие.

Затем принесли кушанья, разную рыбу, потому что была пятница. ¹¹¹ Сперва уставили стол блюдами из одного кушанья, то есть так, чтобы блюдо от блюда отстояло на локоть. А когда унесли их, то другие так же поставили. Хлеба не положили, но когда сели, каждому от царя разнесли по обычаю по большому куску белого хлеба, из которого мы себе и должны были сделать тарелки. Так тянулся этот обед несколько часов. Носили на столы очень много разнообразных вкусных пирогов, и все на золоте. Что касается питья, то сперва пил царь за пана воеводу, затем за его приближенных, а потом также нам всем подали “царское пожалование”, то есть по чарке вина. Затем различных сортов меда, выдержанного пива — что кому любо было, в великом множестве, и все ставили на золоте. Прислуга у царского стола отправляет службу по-простому, без поклонов, и [42] чашничие, которых здесь зовут стольниками, ¹¹² даже не снимали шапок, а только наклоняли голову. В середине обеда пан воевода почувствовал себя плохо и удалился в царский дворец, в который не пустили никого, кроме двух мальчиков-слуг.

В разгар обеда пришли лапландцы, ¹¹³ около двадцати человек, все с луками. Эти лапландцы — народ, земля которого лежит в сторону Индии, в сторону Ледовитого океана. Они ездят на оленях и платят дань московскому царю. Каждый, который в состоянии владеть секирою, обязан платить оброк за себя по десять соболей. Эту-то дань тогда и привезли царю. Они едят сырыми как рыбу, так и мясо.

У них нет никакой веры, только Солнцу, Луне, Дереву, Медведю поклоняются, что кому нравится, тот то и хвалит. Жен себе покупают, то есть купят смолоду малолетних девушек и ждут до тех пор, пока они подрастут. Они так далеко находятся от Москвы, что целый год до них нужно ехать. Домов у них также никаких нет, только, пожив на одном месте в пустыне несколько недель, переселяются снова с этого места на другое за несколько десятков миль. И так живут, пока опять куда-нибудь не переселятся. Их обычное развлечение — стрельба из лука в зверей, на это они, между прочим, и живут. ¹¹⁴

После обеда никакого десерта не было, только принесли небольшое блюдо маслин, которые царь из рук своих стольникам раздавал. Таков обычай в Москве, так обычно царь награждает их в благодарность за службу. Затем царь удалился во дворец, а приближенные разъехались по назначенным им домам. Пана же воеводу уже поздним вечером провели по галерее на его двор.

Дня 6. Седьмой ночлег царицы там же. Пан Бучиньский снова привез подарки: 8 очень богатых ожерелий, а также 8 кусков лучшей парчи.

А пан воевода, пообедав на своем дворе, поехал в крепость, где нашел царя в добром расположении. Музыканты пана старосты саноцкого, которых было 40, играли перед царскими покоями, в царской палате, которая была обита золототкаными покрывалами. В другой палате — парчою, в третьей, в которой сам царь жил, стены были также обиты очень дорогой материей. “Москва” весьма удивлялась тому, как играл оркестр. В сенях, перед первыми покоями, был поставец (то есть стоял буфет, украшенный золотыми и серебряными богами и птицами), уставлен золотом и серебром, но однако же не такой, какой был в столовой избе, а другой, намного больше того. Наливали питья разного достаточно. Царь сам выслал к нам Басманова, прося, чтобы мы веселились. Царь переодевался несколько раз и по-гусарски, и по-московски. По-гусарски: жупан парчовый и делия ¹¹⁵ из красного бархата, унизанная жемчугами и всякими украшениями, костюм красный, башмаки сафьяновые. И так он наслаждался этой музыкой, вплоть до самого вечера, а потом приказал в тот же день выдать две тысячи злотых. Князь и пан староста саноцкий танцевали перед ним, потом проводили пана воеводу до двора. Но он снова поехал с царем в монастырь встретиться с царской матерью (у них было только по паре мальчиков-слуг). Оттуда снова поехали на царский ужин и там уж веселились почти до утра. [43]

Дня 7. Восьмой ночлег царицы там же. Туда пригнали табун лошадей, из которых до восьмидесяти бахматов ¹¹⁶ она сама раздала своим дворянам и слугам.

В Москве же паны в этот день на ужине у царя находились и очень Дня 8. Девятый ночлег царицы там же. Сгорело несколько халуп, сама же "москва" запалила.

А еще царь и пан воевода ездили из Москвы на охоту. Там среди других зверей выпустили также медведя, которого, когда никто не смел первым с ним биться, сам царь, бросившись, убил с одного удара рогатиной, так что даже рукоятка сломалась. И саблею отсек ему [44] голову. “Москва” радостно закричала, увидев это. Все обедали там же в шатрах.

Дня 9. В тех же шатрах царица ночевала, выехав из Вязем.

Дня 10 etc.[и так далее – лат. (сокр. от et cetera)]. Там же находились.

А в Москве тем временем готовились к ее въезду. По дороге встретили ее мещане и купцы московские, дарили подарки, среди которых находилось 5 бокалов, 5 кусков парчи и соболей лучших 5 сороков. [46]

Дня 12. Въезд царицы в Москву. Все паны приближенные со слугами из своих дворов провожали ее на лошадях, отправив вперед, в город, все возы с челядью. Сам царь тайно, только с десятком всадников, подъехал к дороге, чтобы навести порядок. Потом, возвратившись назад, приказал людям своим, каким образом они должны выезжать, а также что должны делать другие, при шатрах. Два шатра поставили у реки Москвы, под самым городом. Выстроил он также двумя рядами от шатров своих стрельцов и алебардщиков, которых должно быть было до тысячи человек. Как только провели царицу в шатер, у шатра встала тысяча конных царских гусар.

Пан Малогощский, ¹¹⁷ посол его королевской милости, опередил въезд царицы на один час.

Когда сошла царица к шатрам, там ее встретили от имени царя и обратились с благодарственными речами, принимая ее в свой столичный город и также радуясь ее счастливому, в добром здравии, приезду. Там же, выехав стройно и празднично, воеводы, князья, думные бояре и весь царский двор встретили царицу с обычными для своего народа церемониями. Потом подарили ей от царя карету, украшенную по бокам серебром и царскими гербами. В ту карету было запряжено 12 лошадей в яблоках, и каждую вели, держа поводья в руках. После этой встречи, сев в карету, царица въехала в город.

Алебардщики и стрельцы шли около кареты с гусарской ротой и пехотой наших, служивших у приближенных пана воеводы. В голове шли паны, а “москва” ехала перед каретой. Когда царица въехала в старый город за третьи стены, там затрубили и ударили в бубны люди, которых посадили в theatrum, [театр – лат.] построенном у крепости для совершения торжества по случаю ее счастливого прибытия. Продолжался этот гром довольно долго, пока она не въехала в крепость к матери царя. Тогда, не задерживаясь, царица вышла из своей кареты и встретила ее там вместе с царем. Там, у его матери, она осталась вместе с Fraucymer [фрейлина – нем., далее это слово приводится без оговорок] до самой коронации и свадьбы. Потом царь уехал к себе в крепость, а все остальные разъехались по своим домам, отведенным далеко, по разным углам города.

Дня 13. Утром в назначенный час царь встретил родственников и приближенных пана воеводы. Встреча происходила в обычном дворце, при московских сенаторах, расположившихся по списку. Пан Мартин Стадницкий, будучи тогда гофмейстером царицы, от всего ее двора и родственников приветствовал царя такими словами:

“Приближенные и весь двор наияснейшей панны, нареченной супруги вашей царской милости, приветствуют через меня и вместе со мной вашу царскую милость, сперва поклонившись Господу Богу. Ибо он в это время, когда все христианские королевства колеблются, дал нам утешение для устрашения басурманов, удивительным образом отметив вашу царскую милость и соблаговолив, к великой радости всего христианства, прославить и вознести вашу царскую милость, чтобы показать, как он хранит верных ему. Захотел Господь вашу царскую милость соединить с народом, мало разнящимся с вашим народом в языке и обычаях, равным ему по силе, отваге, [47] храбрости в бою, мужеству, от многих славимому. Захотел соединить с сенатором королевства Польского, которого нужно ли вашей царской милости рекомендовать, когда, по воле Божьей, пришлось вашей царской милости видеть дом и правление его милости пана воеводы сандомирского и прислушаться к разумным советам о будущих делах на счастье и удачу многим и самому себе? К тому же это соединение с теми лучшими людьми, которые пользуются таким доверием и великой благосклонностью у его королевской милости, что ни в Польской короне, ни в Великом княжестве Литовском никто таких великих знаков благосклонности его королевской милости не имеет, как пан воевода. Из его рода ваша царская милость и соблаговолила избрать себе и обрести супругу. Если для кого-то в новость, что она из Польши, то нетрудно выяснить, что Господь Бог от давних веков в Великом государстве Московском так свою волю известил. Прадед ¹¹⁸ или дед ¹¹⁹ вашей царской милости, если мне память не изменяет, взял себе в супруги дочь волохов, ¹²⁰ а светлой памяти отца вашей царской милости не Глинская ¹²¹ ли родила? И с того времени случались ли от этой крови какие-нибудь несчастья для предков вашей царской милости? Итак, есть твердая надежда на счастье, по милости Божьей, поскольку Господь Бог чудесным образом обратил сердце вашей царской милости к тому народу, с которым и ваши предки роднились, и ваша царская милость теперь соблаговоляет породниться. Пусть же притворная дружба совсем исчезнет в сердцах обоих народов, то есть нашего и подданных вашей царской милости! Пусть прекратится то свирепое и варварское кровопролитие между нами! Пусть сообща силы обоих народов, с благословенья Божьего, обратим мы счастливо против басурман! Чего не только мы, но и все христианские народы с великим нетерпением ожидают. Пусть же Господь Бог, дав силы вашей царской милости, даст и разумный совет и возвысит трон ваш и его величие, чтобы ваша царская милость, свергнув полумесяц из полночных краев, озарила полуденные края своей славой, и в столице предков своих на старости лет увидела потомство свое”.

После такого приветствия в ответ нам дьяк Афанасий по царской инструкции отвечал etc.

Послали потом за послами его королевской милости, которые немедленно приехали. Когда они появились в Большом дворце, его царская милость послала своего окольничего Григория Ивановича ¹²² встретить их в сенях и проводить в залу, в которой, когда они вошли, тот же боярин с такими словами обратился к царю:

“Наияснейшему и наимогущественнейшему самодержцу, великому государю ¹²³ Дмитрию Ивановичу, Божьей милостью цесарю, великому князю всей России и других татарских царств и многих государств, московской державе подвластных, государю, царю и обладателю, наияснейшего и великого государя Сигизмунда Третьего, Божьей милостью короля польского и великого князя литовского и иных, послы Николай Олесницкий и Александр Гонсевский ¹²⁴ вашему царскому величеству челом бьют”.

По совершении поклонов, от его королевской милости говорил пан Малогощский такие слова:

“Наияснейший и великий государь Сигизмунд Третий, Божьей милостью король польский, великий князь литовский, прусский, жмудский, мазовецкий, киевский, волынский, подольский, [48] подляский, инфляндский, эстонский и других, наследный король шведский, готский, вандальский и князь финляндский и других, послал нас, Николая Олесницкого из Олесниц, каштеляна малогощского, и пана Александра Корвин-Гонсевского, секретаря и дворянина своего, старосту велижского, державца конюховского, чтобы мы именем его королевской милости, всемилостивейшего государя нашего вашей государской милости наияснейшему, Божьей милостью государю, великому князю Дмитрию Ивановичу всей России, володимерскому, московскому, новгородскому, казанскому, астраханскому, псковскому, тверскому, югорскому, пермскому, вятскому, болгарскому и иных многих государств царю, поклон братский отдали, узнали и справились о здоровье вашей милости и поздравили с счастливым воцарением в столице предков его и сообщили о желании братской дружбы его королевской милости, государя нашего, вашей государской милости”.

Потом отдали в руки царского дьяка Афанасия Ивановича Власьева письмо, которое он, взяв, поднес государю и тихо прочитал его титул. Так как там не было написано “цесарю”, то государь сам известил Афанасия, как он должен отвечать на это. Тогда, подойдя ближе к послам, тот обратился к ним с такими словами:

“Николай и Александр! Наияснейшему и непобедимому самодержцу великому от наияснейшего Сигизмунда польского и великого князя литовского вы отдали письмо, на котором нет титула цесарского величества, но обращено оно к некоему князю всей Руси. Дмитрий Иванович — цесарь в своих преславных государствах. И вы это письмо возьмите обратно к себе и отвезите его своему государю”. Пан Малогощский, взяв письмо назад (и берет), сказал:. “Это письмо его королевской милости, государя нашего, с благоговением беру назад. Еще ни от одного монарха христианского такого оскорбления его королевской милости, государю нашему, и Речи Посполитой нашей не случалось, какую теперь ваша государская милость нанесла. Ибо король его милость, как сперва в государствах своих великую доброжелательность к вашей государской милости проявил, так и теперь, таким же образом, обращается через нас, послов, и с искренней радостью сюда мы ехали. А приехав, мы едва отряхнули дорожную пыль, как нам было приказано идти к вашей государской милости. С большой радостью спешили мы особу вашей государской милости увидеть. А сейчас какую награду видим мы за свои чаяния и ожидания? Ибо ваша государская милость тем письмом его королевской милости пренебрегает и распечатать его не желает. Превосходнейший титул короля, всеми королями и монархами за много лет признанный, вопреки всякой справедливости, умалчивать приказываете, что не только должно оскорблять его королевскую милость, государя нашего, но и тех, которые теперь здесь перед очами вашей государской милости, и всю Речь Посполитую, отчизну нашу”.

“Несвойственно и непривычно монархам, на троне сидящим, с послами договариваться. Но нас к тому принудило умаление титулов наших. Объявляли мы королю польскому через послов наших и через старосту велижского, который в недавнее время от короля польского посланцем у нас был, и теперь посол, с которым такие же имели мы [49] разногласия перед этим об умалении титулов наших, как и с вами теперь. Не только князем, не только государем, не только царем, но мы являемся также императором в своих обширных государствах! И миропомазаны мы тем титулом, который имеем от самого Бога, и пользуемся тем титулом не на словах, но по самой справедливости: ни ассирийские, ни лидийские монархи, ни даже цесарь римский с большим правом и справедливостью тем титулом не пользовались, чем мы. Разве остаемся мы только князем или государем, когда, по милости Божьей, не одних князей или государей, но и королей под собою имеем, которые нам служат, и никого себе в царствовании равного в тех полуночных краях не имеем, и никто здесь не повелевает, кроме как сначала Господь Бог, а после него мы сами. Вот почему все монархи нас тем титулом императорским величают, один король польский чинит нам в этом умаление”.

“Ваша государская наияснейшая милость! В начале речи своей вы соблаговолили сказать, что несвойственно монархам, сидя на троне, с послами договариваться. Это правда, но и то также необычно: обсуждать послам дела не по инструкции. Однако же, ибо меня к этому ваша государская милость сама принудила, я, хотя и не имею таких способностей, чтобы отвечать на эти речи вашей государской милости, не приготовившись, все же скажу. Ведь я — поляк, человек народа вольного, привык говорить свободно!

Вспомните, ваша милость, либо прикажите посмотреть в коронной канцелярии, литовской и своей московской, и даже расспросите у тех старых думных бояр своих, какими титулами предков вашей государской милости величали. Не только наияснейшие короли, государи наши, того титула цесарского, который себе ваша государская милость присвоила, вам не приписывали, но и сами предки вашей государской милости ни одного цесарства себе не покорили. Вы и сами с тем титулом соглашались, с которым его королевская милость, наияснейший и непобедимый государь, через нас в письме своем к вашей государской милости обратился. А разве иначе совсем недавно писала его королевская милость, государь наш, когда он вашу наияснейшую государскую милость в государствах своих возлюбил и с охотой оказал великую помощь к отысканию отчизны вашей наияснейшей государской милости. И далее искреннюю дружбу свою вашей наияснейшей государской милости тем более не прекращает он свидетельствовать до сего времени, что ваша наияснейшая государская милость не на словах, а на самом деле соблаговолила признать непобедимым короля его милость, государя нашего.

Но как ваша наияснейшая государская милость отплатила за это его королевской милости, то каждый своими глазами может увидеть! Скоро ваша наияснейшая государская милость забыла, что чудесно, с Божьей помощью, благосклонностью его королевской милости, государя нашего милостивейшего, и поддержкою нашего польского народа (ибо кровь свою наши братья поляки проливали за вашу наияснейшую государскую милость), вы на этот трон (указал на него рукой) посажены. Вместо благодарности — неблагодарность, вместо дружбы — неприязнь сторицею воздаете, расположением и дружбой короля его милости, государя нашего, пренебрегаете и явную причину изволили подать к пролитию крови людской. Мы глубоко [50] обижены такой неправдой по отношению к королю его милости, государю нашему. Свидетельствуем самим Богом перед вашей наияснейшей милостью и этими думными боярами, что не королем его милостью, государем нашим, но вашей наияснейшей государской милостью подается великая причина к разрыву дружбы с королем его милостью, государем нашим, и Речью Посполитой. Итак, мы готовы возвратиться к королю его милости”. На это царь отвечал послам:

“Мы очень хорошо знаем, какими титулами предки наши величались, и показали бы вам относящиеся к делу письма, но не потому что вы об этом сказали. А когда боярам своим думным прикажем мы с вами говорить, тогда они все это покажут, и мы сами покажем вам, какими титулами предки наши гордились. А теперь король польский умаляет наши титулы, которыми мы титулуемся, что не только нас, но и самого Бога и все христианство должно оскорблять. Заявляли мы королю польскому, что он имеет в нашем лице соседа, имеет брата, имеет такого друга, которого еще никогда польская корона не имела. А теперь нам короля польского нужно остерегаться более, нежели какого-нибудь самого враждебного варварского монарха”.

“Не желал бы я того, чтобы из-за титулов кровь христианская пролилась, и ваша наияснейшая государская милость не имеет повода обижаться, ибо таков есть обычай, что великие монархи в важных делах более через послов своих привыкли изъясняться. Пану старосте велижскому, который от короля его милости ранее был послан к вашей наияснейшей государской милости, ваша наияснейшая государская милость могла наказать, чтобы он доносил об этом или не доносил королю его милости. Но ваша царская милость должна была своих послов направить на будущий сейм и к королю его милости для этой цели, потому что это дело сейма. Известно вашей государской милости, что король его милость польский правит вольной Речью Посполитой, в которой без согласия всех сословий (ни одного не исключая) не может ничего отличного от прежних обычаев ни прибавить, ни умалить. Нас теперь отправили не от сейма, ибо и я был на сейме только один день во время препозиции”. ¹²⁵ На это царь возразил:

“Знаю хорошо о том, что сейм закончился и что вас не от сейма отправили. Знаем также, что вас после отправки в Орше не скоро нагнали, и то также знаем, что некоторые из ваших советовали королю польскому нам тех титулов не давать. Однако же будет время об этом пространнее с вами вести споры. Пан Олесницкий, спрошу вас в таком случае, когда бы также от кого-нибудь было письмо написано к вам, на котором титула вашего шляхетского не было, приняли бы вы его или нет? Я, зная вашу приверженность нам и в государствах короля его милости, господина вашего, будучи, видел, что вы нам всегда доброжелательны оставались, поэтому не как посла, но как нашего друга в государствах наших желаем вас почтить. Подойдите к руке нашей не как посол”, — сказав это, протянул, сидя на троне, руку, желая его приветствовать. На что пан Малогощский сказал: [51] “Наияснейший милостивейший государь! Благодарю за ту благосклонность, которую ваша царская милость соизволила оказать моей особе. Но если меня ваша царская милость не как посла желает принимать, то я сделать этого не могу”.

После этого царь произнес: “Иди как посол”. Затем посол приветствовал его, а после него пан староста велижский Гонсевский.

Затем дьяк, взяв письмо, прочитал его немедленно перед царем и, осведомившись у царя, обратился к панам послам:

“Хотя такого письма без титула их царской милости не пристало от короля польского, государя вашего, принимать, но теперь состоятся свадебные торжества цесаря, их милости, и на эту свадьбу король польский вас послал к его цесарскому величеству. Итак, по этой причине их царская милость, обиду свою в неполноте титулов его отложив в сторону, то письмо от короля, государя вашего, и поклон его через вас принимает. Когда же вы к королю, государю вашему, возвратитесь, то скажите, чтобы впредь таких писем с ненаписанием полного титула цесарского посылать сюда не приказывал. Ибо цесарское величество именно это вам наказывает передать, что впредь ни от короля вашего Сигизмунда, ни от кого другого никаких писем без полного титула своего цесарского не прикажет принимать. Ну а теперь, если вы имеете какое-то поручение от Сигизмунда, короля вашего, отправляйте ваше посольство к цесарскому величеству”.

После него пан староста велижский отправил посольство, и им приказано было сесть. Афанасий, справившись у царя, подойдя к послам, говорил следующее:

“Николай и Александр, наияснейшему и могущественнейшему самодержцу и великому государю Дмитрию Ивановичу, Божьей милостью цесарю и великому князю всей Руси и иных татарских царств и многих государств, московской монархии подвластных, государю, царю и обладателю, от наияснейшего и великого государя Сигизмунда Третьего, милостью Божьей короля польского и великого князя литовского, прусского и других говорили на посольстве, что наияснейший Сигизмунд, король польский, позволил его светлости Юрию Мнишку, воеводе сандомирскому, проводить ее светлость, дочь его к наияснейшему и непобедимому самодержцу. И ее царская милость, Божьим милосердием, сюда в добром здравии приехала, а их цесарское величество с благодарностью ее принимает от короля, государя вашего, и вас своими царскими милостями жаловать будет. А что ты, Александр, говорил, что наияснейший Сигизмунд, король польский и великий князь литовский, вам, послам своим, приказал с думными боярами их царского величества обсудить взаимные отношения монархии Московской и Польского королевства, так их царское величество, по своему милосердию, с радостью это позволяет, приказав думным боярам в отдельной палате с вами сесть и об их государских делах договориться”.

Потом послы сели и обратились к Афанасию: “Обычай таков был всегда, что государи московские о здоровье короля его милости, поднявшись, спрашивали”.

Царь, услышав это, сидя спросил о здоровье короля его милости: “Король его милость, пан воевода, в добром ли здравии?” [52]

Пан Малогощский сказал: “Короля его милость, государя нашего, милостью Божьей, в добром здравии и счастливо царствующего оставили мы в Варшаве. Но ваша царская милость должны были подняться, спрашивая о здоровье его королевской милости”.

Царь ответил: “Пан Малогощский, у нас таков обычай, что лишь получив известие о добром здравии, встаем мы”. И, приподнявшись тогда немного на троне, царь сказал: “Доброму здоровью короля, государя вашего и нашего друга, радуемся мы”.

После дарили подарки, которые по данному ему реестру называл Григорий Иванович Микулин: его милости пану Малогощскому — турецкого коня, неаполитанского коня, золотую цепь кольчужной работы, 13 бокалов, два позолоченных рукомойника, пса британского, но того уже утром забрали назад; говорили тогда, что нет такого обычая. Дали на другой день вместо того пса 2 сорока соболей и 100 золотых. Его милости пану Гонсевскому — турецкого коня.

После раздачи подарков Афанасий сказал: “Цесарское величество жалует вас обедом своим”. Затем проводили их милостей на Посольский двор. ¹²⁶ А приближенные пана воеводы были на царском обеде.

В тот же день царица говорила с царем о приготовлении еды, что тех блюд, которые ей давали из крепости, она есть не могла. Поэтому к ней сразу послали посуду и польских кухмистеров ¹²⁷ и поваров, которые стали всего вдоволь готовить для нее, отдали им все ключи от кладовых и погребов. Государь послал также за фрейлинами, так как они сильно тосковали, боясь вечной неволи. Он обещал любую из них, кто пожелает, отпустить свободно в Польшу.

Дня 14. В воскресенье праздничное ¹²⁸ не было свадьбы по каким-то причинам, только царь всех родственников великолепно угощал в крепости.

Дня 15. Царь подарил царице шкатулку с драгоценностями, которых цена (как говорили) доходила до 500 000 рублей. Наказал дарить из нее всем, кому захочет. А пану воеводе дал 100 000 злотых и приказал их сразу отвезти в Польшу для уплаты долгов. Но не успели с ними выехать, а мы истратили уже из них некоторое количество. Подарил также и сани, у которых крылья и оглобли обиты бархатом, расшиты серебром, у хомута подвешено сорок соболей. Конь в тех санях белый, узда серебром переплетена, с шапкой и капором, украшенными жемчугом. Сани обиты пестрым бархатом, попона на них красная, по углам с жемчугом, а в санях покрывала шерстяное и стеганое, лучшими соболями подшиты. И царица раздала из шкатулки немало драгоценностей панам приближенным.

В тот же день во втором часу ночи царица на этой карете переехала в крепость. А переезжали ночью, чтобы не было давки. Дети боярские и алебардщики шли пешком перед каретой.

Дня 18. Свершилась коронация царицы. Прежде чем царь и царица вышли из крепости, целовали оба корону и крест троекратно, и кропили их святой водой. После пошли в церковь. Разостлали по дороге парчу на красном сукне. Впереди несли очень дорогую корону, перед нею шли два архиерея с кадилами, ¹²⁹ за короной несли золотые блюда и другие церковные сосуды. Навстречу короне вышел из той церкви патриарх с несколькими епископами и, помолившись, внес ее [53] в церковь. Затем через полчаса двинулись в церковь остальные. Впереди шли полторы сотни дворян в парчовой одежде. За ними шли приближенные с бердышами, четыре дворянина, которые находились при царе, а пятый — с мечом. Затем принесли другую корону с крестом и скипетром. Царь шел в короне и богатой одежде. По правую руку провожал его посол пан Малогощский, а по левую — князь Мстиславский. ¹³⁰ Возле царя шла царица, одетая по-московски, в богатую одежду, украшенную жемчугами и драгоценными камнями по вишневому бархату. Провожал ее с правой стороны пан воевода, отец ее, а с левой — княгиня Мстиславская. ¹³¹ За нею шли паны приближенные и шесть москвичек, жен сенаторов. Как только они вошли, церковь закрыли. Наших туда мало пустили, больше — “москвы”. Совершалось это богослужение в соответствии с их обрядом. Пан воевода, будучи больным, быстро вышел. По совершении богослужения было утверждение брака и обмен перстнями, потом была коронация, unkcya more Gr [a ]eco. [Миропомазание по греческому обряду- лат.] ¹³²

После совершения коронации паны сенаторы и бояре, все, кто присутствовал при том акте и находился в Москве (по заведенному порядку они входили в церковь), присягали — но вероломно — и, совершив присягу, целовали руку. Патриарх целовал в корону над челом. Совершалась эта церемония несколько часов. При выходе у церкви и у лестниц бросали золотые деньги, “москва” билась за них с палками, в этой толчее ударили нескольких наших, особенно из посольской свиты, и оскорбленные, не проводив царя в крепость, они уехали по своим домам. Царь, подходя к своим слугам и увидев нескольких собравшихся вместе знатных поляков, приказал оросить им несколько португалов. ¹³³ Но поляки не кинулись к деньгам, напротив, когда одному из них пара упала на колпак, он сбросил деньги на землю. Увидев это, царь не приказывал больше бросать деньги, так как “москва” за них давилась. В тот день ничего более не было, только коронация.

Дня 19. В пятницу утром начался Совет, на рассвете ударили в барабаны и заиграли в трубы, которых было очень много. И так трубили попеременно до самого полудня. Потом позвали пана воеводу и панов приближенных на обед, пошли все. Но пан воевода, проводив царя и царицу до Столовой палаты, ушел на свой двор, потому что пана посла не было на этом обеде, ибо ему не позволили сидеть за царским столом. Об этом пан воевода ранее усердно просил царя, чтобы он благодарность королю его милости показал тем же способом, каким тот показал ее послам царским на своей свадьбе, посадив их за свой стол, и чтобы так же посол его королевской милости мог сидеть за царским столом. Не добившись ничего, пан воевода и сам не стал садиться за царский стол.

На этом обеде не было никаких выдумок, только царь, по-гусарски одевшись, сидел на вышеописанном троне, а царица возле него на другом троне, подобном царскому, только что меньшем по размерам. Никто другой за тем столом не сидел. Около царя, по правую руку, стояли с секирами и мечом, по левую руку, у столов — сенаторы московские. При царице находилась пани хорунжая ¹³⁴ и княжна Коширская. ¹³⁵ Неподалеку от них за столом сидели паны [54] приближенные, а за теми же столами, далее до самых дверей — слуги, а другие — еще за одними столами посреди избы.

Золота и серебра наиболее было поставлено около столба, который расположен посреди палаты, на четырех столах по три сажени, ¹³⁶стоящих вкруг. Поставцы там находились, на которых все было уставлено золотою и серебряною посудою до самого потолка. Кроме того, в сенях также три длинных стола уставили посудой, на которой носили пить и есть.

По окончании обеда слуги разошлись по домам, а паны приближенные в царский дворец, где наслаждались музыкой, но не радостным было то веселье в пятницу. По окончании обеда в покоях у царя был пан воевода, огорчившийся из-за пана посла. Но он быстро ушел.

Дня 20. На следующий день снова в те трубы заиграли, но довольно дурно.

Перед обедом дарили царице подарки от патриарха с духовенством: рысьи меха, соболей, бокалы, парчу.

Перед обедом был пан воевода у царя, уговаривая его подумать, какое большое оскорбление получается чести короля его милости из-за неуважения к его послу, и упрашивая, чтобы этого больше не было, но чтобы посол сидел за царским столом. Хотя и не сразу, но царь согласился с его доводами. Однако в тот день этого уже не могло быть, только на следующий день, из-за чего и пан воевода не сидел за столом в тот день, но обедал в своем дворце с паном послом.

В тот же день жолнеры приветствовали царя. Назначили им вознаграждение по 100 злотых на коня, но они его не получили из-за отмены данного распоряжения. Также не было никаких блюд, церемоний или изысканной музыки.

Жолнеры в тот день были при царском столе. Пил царь за здоровье всего жолнерства польского. Царица в тот день в польской одежде была, а царь в московской. В тот же день лапландцы дарили подарки: рысьи меха и выделанные шкуры белых песцов.

Дня 21. Пан посол отдал в палатах подарки. От короля были вручены 33 штуки особенных бокалов, разнообразных и искусной работы, и очень дорогая цепь.

В тот же день пан посол был вызван и сидел при царском столе, не за тем именно, где царь на троне сидел, но по правую руку поставили столик, за которым сидел он с паном воеводой. Угощали его свиту. Царь и царица в польских одеждах были, в коронах.

Дня 22. В палате обедали, там же веселились. Поляки у стола служили — дворяне царицы и чашничие, есть готовили также польские кухмистры. Потом танцевали до утра. ¹³⁷

Дня 23. Также поляки служили у стола. Был и пан посол, но за другим столом сидел. После обеда паны приближенные танцевали. Царь переоделся в гусарские одежды и танцевал один раз с царицей, другой раз — с паном воеводой. Церемонии такие в танце были: все паны, желавшие служить в танцах при царице, сначала целовали руку царю, потом шли своим порядком, сняв шапки, пан воевода с паном послом располагались в самом конце, тут же перед царем. Когда танцевали одни паны приближенные, они все снимали шапки, кроме посла, который снимал ее, только проходя мимо царя. Когда пан воевода танцевал с дочерью, он вел ее слева. Танцевал царь [55] с паном воеводой, а служили им царица с княжной Коширской. Наливали во множестве всякого питья. “Москвы” в тот день не было, кроме Афанасия и Мосальского. Разошлись с заходом солнца.

Дня 24. Угощала царица всех панов московских в своих палатах. Уже в ту ночь собиралась “москва” на улицах, охваченная злобой, готовясь к нападению. И потому жолнеры были вооружены и в полной готовности, понимая, что люди должны взбунтоваться против поляков. Говорили царю, что эти сборища не без причины, чтобы остерегался измены, которой уже были явные свидетельства. Но он был в таком расположении духа, что и говорить об этом себе не дал, а тех, кто говорил, приказал наказать. Поэтому и другие, которые также видели неладное, молчали из боязни.

Дня 25. В День Божьего Тела. ¹³⁸ Утихло немного. Однако для того, чтобы наши не заметили, готовились бунтовать ночью. Учинили беспорядки, возведя поклеп на одного из поляков, якобы он изнасиловал боярскую дочь, о чем была на следующий день жалоба царю и расследование, на котором совсем этого не обнаружилось. Они это для того подло учинили, чтобы царь ничего не заметил и чтобы скрыть следы своих бунтов и заговоров.

Той же ночью поймано шесть шпионов, которые пришли в крепость на разведку. Трех убили, а трех замучали.

Дня 26, в пятницу. Пришли жолнеры к пану воеводе, заявляя ему, что становится явно небезпасно. Пан воевода сразу доложил царю. Царь на это посмеялся, удивляясь и говоря, что поляки весьма малодушны. Все-таки он сразу приказал Басманову ночью по всем улицам поставить стрелецкую стражу, чтобы стерегли поляков, ибо уже “москва” явно начала бунтовать и явные признаки возмущения нашим давала. Уже в ту ночь впустили в город разными воротами толпу, бывшую только в миле от Москвы, 18 000 человек, о которых царь знал, только думал, что эти люди должны идти в Крым, ибо ежедневно высылал туда войска. Всеми 12 воротами уже завладели изменники и уже ни в крепость, ни из крепости никого не хотели пускать, а особенно ночью. Однако ж верно говорят, что если кого Господь Бог хочет наказать, сперва у него разум отнимет. Видели уже наши явную опасность, но не сознавали ее и, не заботясь о себе, совсем беспечны были, будто бы у себя в доме спали, ни о чем не думая.

Дня 27. Злосчастный мятеж, для которого изменники уже давно объединились, составляя конфедерации и присягая. Их предводителем в том деле был нынешний царь — Василий Иванович Шуйский, ¹³⁹ обещавший поделить между ними крепости и государства и назначить их на высокие должности. Эти войска выпустили против той “москвы”, которая могла стать на сторону Дмитрия, вступив в сговор с влиятельнейшими купцами и частью мира. Старшие знали об этом, а другие не ведали. Более всего из Великого Новгорода бояр и служилых людей было к тому готово.

Сперва утром в субботу подавали друг другу на улицах такой сигнал: “В город! В город! Горит город!” — а делалось это для наших, чтобы подумали, что в крепости загорелось. Сразу же окружили все польские квартиры, чтобы находившиеся там не могли дать отпор. [56]

Очень быстро взяли крепость. Потом ударили во все колокола, отовсюду неисчислимая толпа стекалась к крепости. Сперва рассеяли алебардщиков, потом ворвались во дворец. Сам Шуйский с помощниками вошел в первые покои, в которых сперва убили Басманова, обычно спавшего около царя.

В это время царица (она еще была не убрана, и все в свите ее оставались простоволосыми, только что вскочили после сна и едва успели надеть юбки), услышав гвалт в крепости, выбежала, желая узнать, что происходит. Услышав дурные вести, что царя убили, стала она думать, что делать. Сошла она вниз и спряталась в подвале под сводами, но когда ей там не советовали оставаться, снова возвратилась наверх. Когда она поднималась, ее столкнули с лестницы, не зная, кто это, ибо, так думаю, если бы ее узнали, то ей бы не остаться в живых. Однако она добралась до избы и там оставалась среди женщин. Изменники тем временем послали в эти палаты. Был при царице камердинер Ян Осмольский. Он, когда уже ломились в двери, выбежал, нападал на них всею силою и долго удерживал противников на ступенях, потому что его в узком месте не могли поразить. Только когда уже лишился чувств, его разрубили на куски. Потом пани Старостину Хмелевскую ранили, от этой раны она умерла через несколько дней. Ворвались в избу, где была царица с женщинами. Уже более не убивали женщин, только ударились в разбой, ринувшись в покои, в которых они спали. В это время подоспели старшие бояре, разогнали чернь и приставили стражу, чтобы на женщин уже не смели покушаться. Вещи все — и царицы, и женщин спрятали в кладовые за печатями. Царицу со всеми женщинами, остававшимися только в юбках и накидках, проводили в другую комнату, охряняя их, чтобы с ними ничего не случилось.

Все это они делали во дворце, а в это время другие совершили набег на конюшни, которые также были в крепости, за двором пана воеводы, через улицу. Взяли 95 лошадей и убили 25 человек пахоликов и возниц как государевых, так и наших, служивших там. Одна лошадь была хромой, но и с той содрали кожу, разрубили ее на четыре части и унесли.

Пан воевода еще не знал о царе, только видя, что делается, не чаял, останется ли жив. Биться там трудно было, ибо изменники ворота приказали с улицы завалить, а мы заперлись во дворе. Тогда немного нас было во дворе, ибо караул на рассвете разошелся по домам, а другие заступить не успели.

Уже изменники советовались, как ворваться во двор, и встали было под хоругвь, но их не пустили.

Жолнеры, находясь на своих местах, также встали под хоругвь, как только на них стали наседать, и хотели пробиться в крепость, но это трудно было сделать. Улицы заставили рогатками и запрудили большой толпой, однако ударить по нашим не смели, только бросившись в их дома, лошадей, челядь и все вещи разграбили. Они же до времени стояли наготове.

Итак, остался пан воевода на своем дворе только со слугами, и с коморниками, ¹⁴⁰ и с немногою челядью. Были мы, однако, готовы защищаться, ожидая того же, что с другими сталось на наших глазах. Уже навели пушку почти на наши окна, а другие орудия закатили под стены. Одна надежда была на мощные каменные кладовые, в [57] которых нелегко нас могли бы добыть, разве что только большою силою. Уже стали кидать камни во двор и бросаться на ограду, немало стрельцов прокралось через ход от монахов, о которых мы ничего не знали. В это время бояре, приехав к воротам, закричали, чтобы пан воевода послал кого-нибудь старшего к панам думным. Не верили мы им, поэтому дали нам в залог одного боярина, начальствовавшего над 500 стрельцами. Послал тогда пан воевода слугу своего старшего Станислава Гоголиньского. Пересадили мы его через забор, ибо ворота отворять не смели. Когда они увидели на нем оружие, то поняли, что между нами было много вооруженных людей. Когда он предстал перед панами думными, к нему обратился с речью один сенатор, прозвищем Татищев, ¹⁴¹ который был первейшим изменником и предводителем того дела. Татищев объяснял и рассуждал: “Всемогущий Бог простирает свое провидение на все королевства и по усмотрению своему ими правит, а без воли его ничего в них не делается, поэтому и теперь, все что произошло здесь, все это по воле Божьей сталось. Тот изменник, который государством нашим овладел, недолго им и тешился, ибо его несправедливо приобрел, не будучи от царского корня. Ныне жизни его и царствованию его конец пришел. А пан твой, поистине, должен был бы заплатить и разделить его участь, потому что был его опекуном. Он изменника сперва в нашу землю проводил, он был причиной всех минувших войн и убытков, он нарушил и смутил тишину в спокойной земле. Но так как его Бог уберег от сегодняшней опасности до сего часа, пусть хвалит Бога и уж далее ничуть не страшится, что ему причинят вред. И дочь его со всеми ее людьми мы сохраним в здравии. Иди же и поведай об этом своему пану”.

Лишь когда он возвратился, поняли мы и убедились, что царя убили. С одной стороны, большая печаль, с другой стороны, хотя бы можно было радоваться, что нас оставят в покое. Однако затем у двора снова толпа стала собираться, даже почти на забор залезали. Поэтому снова пан воевода того пана Гоголиньского послал сказать, чтобы предводители приказали народу не толпиться, ибо, “хотя и не вмешиваемся мы в это дело, но в отчаянии своем мы можем не удержаться, потому что не стыдно нам будет честно умереть”. Тогда чернь отогнали и для безопасности окружили двор стрельцами. Однако все-таки из толпы народа кто-то выпустил из лука стрелу, которая на локоть только выше головы пана воеводы в стену воткнулась. После этого пан воевода на крыльцо не показывался.

Едва мы немного успокоились, как снова ударили во все колокола и стали бить из пушек. В это время осадили всею силою князя Вишневёцкого. Он хотел уже со всеми слугами и челядью на конях бежать в крепость либо в поле, не зная, что делается. Но когда его известили, что уже и царя убили, и поляков немало пропало, он понял, что некуда уже было ехать и приказал поставить лошадей, а сам приготовился защищаться в доме. Несмотря на то, что его уже обеспечили охраной и дали нескольких приставов, народ подступил к его двору и ворвался для грабежа. Князь, не дожидаясь, когда толпа, растерзав его пожитки, примется за него, крикнул челяди и ударил по ним. Так как справиться с ним не могли, быстро выкатили пушки и стали бить по зданиям. Обороняясь, поляки убили “москвы” до 300 человек. Немало их уложил насмерть пушкарь, не умевший управляться с пушкой. [58]

Вместо того, чтобы бить по стенам, он занизил дуло и ударил в них же, в “москву”, пробив в толпе целую дыру. Сам князь неплохо бил их из лука.

Увидев тогда, что много людей побито, прискакал сам Шуйский (тот, что царем стал) и крикнул князю, чтобы тот перестал сражаться. Взяв крест, поцеловал его Шуйский, обещая князю мир. Тот поверил ему и впустил его к себе. Войдя в дом, Шуйский сильно плакал, видя там очень много убитой “москвы”, которые пытались прокрасться с тыла для грабежей. Наши всех побили, другие, пытавшиеся залезть в окна, прыгая, шеи поломали. Тогда Шуйский, боясь, чтобы народ снова не захотел расправиться с князем, взял его с лучшими слугами на другой двор, забрав с собою вещи и всех лошадей. Семнадцать человек у него было убито в том погроме и один слуга.

К пану старосте красноставскому также пытались ворваться, штурмуя дом и подкапываясь под забор. Но когда наши стали защищаться, приехали бояре и удержали народ, после чего поставили около двора стражу.

До этого уже наших очень много побили, особенно на улице Никитской, ¹⁴² где располагался царицын двор. Там оборонялись самыми большими силами — до нескольких сотен поляков на одной улице. Но что из того, если не все могли биться, ибо иные еще спали, когда окружили, по отдельности, все их дома. Поэтому каждый на своем дворе защищался с челядью. Либо, если товарищ с товарищем жили близко, они соединялись и защищались вдвоем. Другие, когда у них нечем уже было стрелять, выбегали на улицу с оружием в руках. Легло там “москвы” очень много, ибо наши оборонялись до изнеможения. Вероятно, некоторых обманом взяли, отобрав у них оружие, убивали, и так их больше всего погибло. А где наших было несколько человек или несколько десятков в защищенном месте, не могли им ничего сделать и оставляли их.

Там пали: Андрей Кемеровский из Живца — он долго и хорошо оборонялся мечом, Самуил Стрыжовский, Якуб Городецкий, слуга пана воеводы, Станислав Лагевницкий, Ян Забавский, Войцех Перхлиньский, Станислав Сумовский, Якуб Сонецкий. Имена других не знаю: Прецлавский, Глиньский, Крушиньский, Марцин-ковский, Готард, Ганьчик, Куновский, Мяковский, Витовский, Галер, Боболя. Из слуг царских: Склиньский, Станислав Липницкий, Борша, ¹⁴³ Чановицкий, Ивановский, Храпковский, Вонсович, Пельчинский, Гарабурда, Головня.

С ними обошлись исключительно жестоко. Они, находясь в одном месте, согласились на то, чтобы сдаться, не защищаясь, так как им присягнули, что они останутся в безопасности. А когда они сдались, спросили их сперва, который старший пан между ними? Отозвались: “Склиньский”. Схватив его, положили крестом на стол и там же, отрубив ноги и руки, распоров брюхо, посадили на кол. Других по разному истязали, кроме Борши, который умело защищался в другом доме. Несколько раз с мечом нападал на наступающих, пока, возвращаясь в избу, не наткнулся на засаду в сенях, где его подстрелил кто-то из-за угла. Свирский оборонялся. И других немало на этой улице побито, а особенно пахоликов, кучеров, etc.

Там же был убит Пехота, мещанин из Кросно, с сыном, сам-четверт. А которых Господь Бог сохранил, тех совсем обобрали. Из тех, [59] что в живых остались, много было раненых, поколотых. Притеснения я жестокости свирепые и неслыханные! Над бездыханными трупами измывались. Кололи, пороли, четвертовали, жир из них вытапливали, в болото, в гноище, в воду метали и совершали всяческие убийства. Большую добычу с той улицы взяли, ибо много там было зажиточных и богато одетых.

В другом месте те именно, что нападали на князя Вишневецкого, бросились к пану Сигизмунду Тарло, хорунжему пшемысльскому, и быстро схватили его, так как он не мог обороняться против великой силы. Саму пани Тарлову выстрелом тяжело ранили, челяди несколько человек убили, побрали вещи всякие. Сами только в рубахах остались. Там же та же участь постигла пани Гербуртову и пана Любомирского.

Оттуда сразу, ибо недалеко было, бросились к ксендзу Помасскому, секретарю короля его милости. Он в это время как раз совершал мессу. И как только он закончил “Ite missa est” [“Идите, с миром” – лат.], последние двери выбили. Ксендз еще был в ризе. Тут же образ Пресвятой Девы прострелили. А ксендза, содрав облачения, там же перед алтарем забили, а скончался он на другой день. Убили также и брата его родного, и из челяди мало кто остался. Вещи все растащили. Был там в то время ксендз Александр Сондецкий, каноник бобовский, тот только, сняв облачение, ушел. Сам Господь Бог да и немецкий язык спасли его, ибо думали, что это немец, но если бы заметили, что ксендз, то уж его бы точно убили.

На пана старосту саноцкого не нападали, ибо видели, что там жолнеры. Туда же к нему прибежали пан Немоевский — подстолий коронный, пан Корытко, пан Вольский в поисках надежнейшей обороны. Увидев немало людей наготове, не посмели вступить в бой с ними. Только один негодяй в самого пана старосту выпустил стрелу, пролетевшую над головой, и едва его не убил. Тем временем от бояр дали приставов и стрельцов для защиты.

Пан староста луковский, рано услышав гвалт и догадавшись о мятеже, поехал к пану послу для совета, и других немало туда сбежалось. Пан посол как человек добродетельный, невзирая на опасность, приказал всех пускать на двор и после того мятежа долго держал их на своих харчах и сопротивлялся их выдаче. Ибо на Посольском дворе пока было спокойно.

Панов Стадницких осаждали, но там ничего не добились. Они защищались хорошо и очень крепко, так что вынуждены были их оставить. На них нападали те самые лихие злодеи, что были выпущены из тюрьмы и которых они до этого кормили в тюрьме, снабжали пожитками и деньгами. И так им за благодеяния отплатили, осаждая их с великою силою. Но Бог их защитил.

Пани Старостина сохачевская, увидев суматоху, в доме своем заперлась и со слугами своими спряталась на чердаке. Оттуда долго ее не могли спустить, видя, что она защищается. Только вещи, лошадей, возы, что внизу были, забрали.

Пан Павел Тарло, сын старосты сохачевского, с паном Самуилом Балем защищались долго в одном дворе. Когда “москва” увидела, что не может одолеть их без урона для себя, она присягнула, что [60] сохранит им жизнь. Поверив этой присяге, пан Баль вышел к ним, отдал свое оружие, и его сразу посекли вместе со слугами, которые вышли с ним. Видя это, пан Тарло не вышел за Балем, но, повернув назад, до конца защищался и остался невредим.

Там же, неподалеку, пана Петра Домарацкого, также присягою и перемирием обезоружив, когда он им сдался, вывели за ворота и убили. Слуги его рады были бы защищаться, но сам же пан, отобрав у них оружие, запер его в спальне. Правда, их не убили, но всего лишили.

Там же убили Яна Голуховского, дворянина короля его милости, который перед этим приехал к царю и был приставом у его посла Татева. ¹⁴⁴ Этого, распластав накрест, пороли ножами и необыкновенно над ним измывались. Также пана Ясеневского (что был приставом у посла Афанасия) и челядь они убили.

Пана Цыковского младшего также убили, с которым был пан Яков Броневский, но по счастью, либо, вернее, провидением Божьим, он сумел прямо днем, среди этой суматохи, благополучно проехать в крепость к пану воеводе, сам-четверт.

Убили Целаря, краковского купца, и все драгоценности и товары захватили. Другого купца — Баптисту оставили, приняв за мертвого. Его Господь Бог возвратил к жизни, но оставил голым, он потерял большие суммы в золоте и серебре. Также и других купцов немало убили и забрали у них много денег, золота, серебра и других товаров. А более всего пропало драгоценностей, которые приобрел у них царь, но не успел заплатить за них.

Из царской роты убит пан Громыка Старший, сам-десят, и паны Зверхлевские, два брата. Челяди в той же роте, что при лошадях в поле оставалась, убили, как говорили, до 30 человек.

Всех убито, как по имевшейся у нас ведомости и реестрам, так и по известному от самой “москвы” подсчету трупов — до 500 человек, а “москвы” — вдвое больше. ¹⁴⁵

Около полудня этот дебош унялся. Несколько раз снова возникали стычки и нашим чинились жестокие притеснения и мучения. Более всего нашим вреда творили чернецы и попы в мужичьей одежде, ибо и сами убивали, и чернь приводили, приказывая нас бить, говоря, что “ „литва" приехала нашу веру рушить и истреблять”. Великое кровопролитие и вред неисчислимый из-за той подлой измены произошли. А у нас и у наших старших Господь Бог разум отнял, так что мы до того времени не остерегались, ибо, верно, если бы мы держались сообща и располагались бы рядом, то не посмели бы напасть на нас, и ничего бы нам сделать не смогли, и не погубили бы так много наших. Но что говорить, так Господь Бог захотел совершить и наказать нас за наши беззакония, ибо мы его уже едва не забыли, стремясь к роскоши.

В тот же день по улицам лежали нагие тела убитых с ужасными ранами, вплоть до утра, когда их похоронили всех в могилах под Москвой, других в болотах и гноищах погребли, а некоторых в воду пометали. Тех же, которые укрылись и попрятались, свезли на Земский двор, переписали по именам и прозвищам и кто кому служил. У которых господа уцелели, отсылали их к своим панам, а у которых убиты — держали их в надежных местах и давали пропитание. Там они обнищали до последней рубашки, по возможности выручая друг друга. [61]

В тот же день сперва Афанасий прислал навестить и утешить пана воеводу, затем Татищев, потом Голицын. ¹⁴⁶ Эти двое были знатными сенаторами (через них произошла измена).

В тот же день с позволения бояр пан воевода был в крепости у царицы, только сам-четверт, там ему угрожала великая опасность, ибо народ еще не разошелся, и сразу, как только пан воевода вошел туда, ринулись за ним скопом. Бояре приказали запереть двери за паном воеводой. Но народу не прикажешь, ибо в то время большая у них сила была, чем у бояр. Ибо и всегда там [62] больше мир может, нежели сенат, а особенно когда случаются избрание царя или бунты.

Навестив царицу, пан воевода, видя с великой скорбью и тоской немало всяких тел, лежавших обнаженными без погребения, возвратился на свой двор. Когда он проезжал прямо через эту мятежную толпу, то смотрели на него, как на какое-то великое чудо.

Тела положили на столе, ¹⁴⁷ нагие и необычайно изуродованные. Лежали они там в течение трех дней на великое поругание, которое над ними с большой жестокостью чинили, посыпая песком, оплевывая, колотя, обмазывая дегтем, и другую срамоту творили на вечный позор.

Потом Басманова увезли, а то — другое тело, протащили, привязав к лошади, и сожгли дотла. Схоронили их было сперва, но когда установились в тот же день жестокие холода и долго продолжались, а затем и чудеса какие-то над тем погребением стали случаться, то есть свечи горящие etc. — то по совету чернецов и попов, выкопав их, сожгли. Там же случилось miraculum [чудо – лат.]. Когда из последних ворот волокли трупы, начался сильный ветер и сорвал три щита с этих ворот. А щиты встали возле дороги невредимыми, именно так, как они находились на воротах.

Дня 29. Другого царя князя Василия Ивановича Шуйского избрали. На этом избрании было очень мало бояр и народа, без позволения всех избрав, царя сразу представили миру. Он сразу прислал к пану воеводе, чтобы тот ни о чем не тревожился, заверяя его, что все будет хорошо.

Царице давали все необходимое в крепости, но так как готовившихся там блюд она не могла есть, отдали приказ на кухню пана воеводы, чтобы там же готовили еду для нее.

В конце мая, когда уже разослали по всем государствам известие о новом царе, начали съезжаться и приносить ему присягу. Жолнеров пана воеводы, пехоту, также и царскую роту и других вывезли из Москвы до границы. Назначили оставить с паном воеводой 230 человек, однако же нас осталось больше — до 300 человек только челяди воеводской и царицыной.

Дня 2. Царицу вместе с прислужницами перевезли на двор, на котором стоял пан воевода, лишив ее как того, что от царя имела, так и всего имущества.

Дня 3. На следующий день некоторые вещи, а то и совсем пустые сундуки и шкатулки, и платья немногие ей прислали, [63] а драгоценности, наряды, жемчуг и все другие вещи, лошадей и повозки задержали.

Дня 9. Прислали за паном воеводой, чтобы ехал в крепость и только сам-десять предстал перед панами думными. Там устроили обсуждение с долгими жалобами, возражениями и репликами с обеих сторон. Всю вину за смуту, происшедшие убийства, кровопролитие они возлагали на пана воеводу, будто бы все это произошло из-за того, что он привел в Москву Дмитрия (которого они называли изменником). А пан воевода объяснял и доказывал свою невиновность. Припомнили и то, “что тебя, пан воевода, Бог чудесно спас (за то его благодари), ибо с тобою то же должно было случиться, что с Расстригою ¹⁴⁸ сталось”.

После долгих споров думные бояре допытывались у пана воеводы: ¹⁴⁹ “Каким образом тот человек в Польше объявился?” На что его милость пан воевода панам думным отвечал, что “того человека он не знал и не ведал о нем. С trefunku [т. е. Treffpunkt — сборный пункт (нем.)] случайно ехал князь Вишневецкий, зять мой, с Дмитрием через Самбор к королю его милости, с которым и заехал ко мне. Я, имея дело к королю его милости, поехал также вместе с ними и имел в то время при себе своего слугу, который до перемирия был взят в плен и несколько лет находился в заточении в Москве. Слуга знал его хорошо малым ребенком и признал его за настоящего сына умершего Ивана, великого князя московского, что еще более укрепило веру во всех людях. И некий Петровский, ¹⁵⁰ который служил в Угличе, а потом пану канцлеру литовскому, и который также знал его хорошо, тоже признал его перед королем его милостью по верным знакам на его теле, о которых ведал и которые увидев — сразу нам поклялся, что это истинный наследник московский”.

Пан воевода: “Так как никто еще не нашелся, кто бы мог его осудить или что худое о нем поведать, король его милость, надеясь на перемирие, которое было с Борисом заключено, позволил ему добиваться справедливости — как тот считал бы наилучшим образом, не затрудняя Речь Посполитую. И с этим он уехал от короля его милости вместе со мною и пустился в дорогу с таким замыслом. Таким образом, если бы кто-нибудь из вас, панов московских, в то время, как он, воевода, был с ним на границе, дал знать, что он не является дедичем и истинным сыном умершего Ивана, князя великого московского, отказался бы он, воевода, от [64] дальнейших дел и возвратился бы от границы назад. Но вместо того, чтобы воспрепятствовать мне в этом начинании, тогда ежедневно все более к нему прибывало людей, народу вашего. И давали ему присягу в знак верноподданничества, и так более убеждали в том польский народ, что он был настоящим наследником вашим. Крепости ему добровольно сдавались, а именно Моравск, Чернигов, Путивль, еще на границе государства короля его милости выходили с хлебом и солью, поступая к нему в подданство, и принимали с благодарностью как государя. Из-за этого и сам он, воевода, еще больше верил — так много ему крепостей покорилось, хотя он даже сабли не вынимал”.

Пан воевода: “Так как вы его приняли за государя своего, и, присягнув ему, поступили в его подданство, в Москву, столичный город, препроводили и короновали, а потом позволили ему выслать послов своих к королю его милости и ко мне, а именно Афанасия, великого посла. А этот для того к королю его милости приехал, чтобы благодарить его от имени Дмитрия, прежде всего, за всяческую честь, которую оказывал ему король в государствах своих, при этом прося короля его милость, чтобы ему позволил породниться с народом польским, в знак того, что он желает вечного мира с Польской короной. Был также и Иван Безобразов, который таким же образом приезжал с благодарностью от вас самих за всяческую помощь, которую получил Дмитрий в государствах его королевской милости. А когда я упомянул Афанасию, что желал бы получить разрешение панов сенаторов московских относительно кондиций, на которых я условился с покойным и по каким бы мог [65] дать дочь свою в супруги покойному, сказал мне на это Афанасий, что „у нас государь делает, что хочет, не советуясь с панами думными, не так, как тут у вас в Польше". Когда бы я имел в чем какое предостережение от вас, никогда бы о том не помышлял, чтобы отдать покойному дочь свою или сюда приехать, когда уже и время прошло, которое назначил для отдачи дочери своей в супруги покойному”.

Пан воевода: “Так покойному нравилось самому, без моих уговоров. К тому же он униатскую церковь видел в Польше и на Руси, существовавшую без всякого ущерба для благочестия. И учредить ее покойный у себя желал, чтобы здешнее государство с государствами христианскими такую общность имело, какая может быть без нарушения порядка греческой веры и, напротив, на великую [66] радость христианству. Чего, однако, без вас, бояр своих думных, сделать он не мог, а также (как видно) начинать не хотел”.

Дня 11. Коронация нового царя совершалась довольно скверно, более мужичья было и мало кого из бояр.

Дня 12. Привезли в Москву мертвое тело, сделав вид, что это тело Дмитрия, которого Борис в двухлетнем возрасте приказал убить два десятка лет назад. А здесь был свежий труп. ¹⁵¹

Дня 13. С великим обрядом проводили тело в церковь, в которой хоронят московских царей. ¹⁵² Там надолго встали. Торжество, церемония, крестный ход со звонами возвещали о больших чудесах, творившихся около того тела. Наняли мужика, который притворился слепым, как мы узнали об этом, и когда его подвели к гробу, прозрел. Но другим — хромым, немощным — никому не помогало. Эти уловки и плутовство, которыми чернь ослепляли, продолжались до следующего дня.

Дня 23. Паны послы были у панов думных. Там, когда всю вину как за нарушение общего спокойствия в государствах своих, так и за пролитие крови московского народа под Новгородком, возложили на короля его милость Речи Посполитой и на пана воеводу сандомирского, на все эти речи панов думных его милость пан Малогощский дал такой ответ:

“Было такое известие и в государствах короля его милости, государя нашего, что по великом государе вашем Иване Васильевиче остался сын Дмитрий в детских летах, и удел ему был дан в Угличе. Был и такой потом слух, что его Борис хотел сжить с этого света, о чем люди и народ наш христианский в те времена печалились. Потом тот человек, которого вы зовете ложным Дмитрием, объявившись в Польше, привел много правдоподобных доводов и знаки на теле показывал, что он есть настоящий Дмитрий Иванович. А Господь Бог его чудесно от тиранства Бориса сохранил, Борис же с помощью уловок и ухищрений был причиной смерти великого государя своего Федора Ивановича и ребенка его, ¹⁵³ которого имел с женою своею — с сестрой ¹⁵⁴ того же Бориса. Он много родов ваших знатных людей притеснял, так что они оставались вполне беспомощны. Вот почему о делах и ухищрениях Борисовых мы никаких сомнений не имели, ибо не только от того человека, но и от других из народа вашего мы многое о том знали. И из вас недавно некоторые, privatim [частным образом- (лат.)] с нами говоря, то же свидетельствовали и об этом же высказаться не преминули в разговорах своих — об ухищрениях и злости Борисовых, что на жизнь прирожденного государя своего покусился. Однако рассказу того человека не только король его милость, государь наш, но и прочие люди не верили и многое время на него почти не обращали внимания.

Потом люди из народа вашего московского, из разных крепостей, до нескольких десятков человек к нему собрались, и все, как один, утверждали, что это и есть настоящий Дмитрий Иванович, владетельный царевич. Когда с ним к королю его милости приехали, король его милость не утверждал, что это истинный Дмитрий царевич. Но, с другой стороны, он припомнил подобные предивные Божьи чудеса и многие примеры из истории, как на жизнь детей королевских и [67] царских для достижения государства злые люди с разными уловками посягали. Но Господь Бог их чудесно охранял и возвращал им государство. Знал король о злости этого тирана и имел знаки недоброжелательности его — в задержании и в строгом содержании послов своих в течение немалого времени. ¹⁵⁵ Раньше тот же Борис нарушил подтвержденный присягой договор, послал в землю королевскую войско свое, крепость князей Вишневецких Прилуки приказал разрушить и сжечь, а людей мирных, не ожидавших нападения и к бою не готовых, мужского и женского пола, и детей малых, всех до 300 человек приказал убить. ¹⁵⁶ А к границе велижской, во время работы комиссии, учрежденной по договорам, своих комиссаров не выслав, отправил войско свое на восемь миль за границу королевскую в волость Велижскую. И всею волостью до самого замка хотел завладеть. Таким образом кровь людская должна была литься с обеих сторон по его вине. Также и по другим местам около границы люди московские, по его умыслу, обиды и озорство великие чинили, так что король его милость от жалоб и плача своих людей часто и непрерывно покоя не имел. На эту тему паны сенаторы короля его милости с вами, боярами думными, обменивались письмами.

Тогда, из-за столь неприязненного отношения к нему со стороны Бориса, соблаговолил король его милость решить, что из-за Бориса, человека неискреннего и не считающегося с расположением короля его милости и всей Речи Посполитой нашей, не должен он того Дмитрия сдерживать, ни в тюрьму заключать, ни приказывать его отослать к Борису, что могло быть проявлением доброй и искренней дружбы. Учитывал король также договоры между государями и государствами, утвержденные присягами, которые король его милость как христианский благочестивый монарх с каждым своим соседом привык соблюдать, так что не следовало из-за Дмитрия войны с вами начинать. Пустил он все это на саму волю Божью, считая, что если он настоящий царевич и Господь Бог его чудесно от смерти сохранил, то он легко в столицу своих предков с помощью самого Бога может вступить.

Ни гетманов своих коронных и Великого княжества Литовского, великих ¹⁵⁷ и польных, ¹⁵⁸ через которых есть обычай у короля его милости, пана нашего, и у Речи Посполитой с неприятелем войны вести, ни войск своих с ним король не посылал. И так этот человек не царевичем, но, скорее, нищим в народе нашем считался. И некоторые ради Бога снабдили его милостыней, как люди христианской веры, что и вы, будучи христианами, привыкли делать по отношению к убогим людям. Другие, например, пан воевода, человек добродетельный и чистосердечный, поверили, будто этот человек истинный царевич. Он дал себя уговорить ему и „москве", при нем находящейся, и верному небольшому числу людей позволил идти с ним к границам московским. А он и та „москва" уверяли, что московские люди за границей с хлебом и солью его поджидают и сами с крепостями ему как прирожденному государю будут сдаваться. И если бы этого не случилось (как он уверял), пан воевода сандомирский с теми людьми должен был бы возвратиться от границы, чтобы не нарушались установленные договоры.

Когда пришли к московской границе, московские люди еще перед границей в земли короля его милости поспешили к Дмитрию (как он [68] уверял) с хлебом и солью. Сдались ему Моравск, Чернигов добровольно, чем еще более подтвердили веру у людей, что он настоящий Дмитрий. Поэтому, хотя и были грамоты от имени бояр думных, к панам сенаторам литовским и от имени духовенства здешнего к духовенству коронному, „москва", которая при том человеке была, приняв его за своего царевича, сделала вид, что те письма посланы от самого Бориса, утаившегося от вас, бояр думных, и духовенства вашего. Поэтому король его милость и паны сенаторы, одному против другого не помогая, также и не препятствуя, издалека за всем наблюдали, дожидаясь, что по справедливости Божьей разрешится дело между ними.

Когда в Новгородке Северском часть „москвы" оказала сопротивление, а Борис прислал к королю его милости Постника Огарева, ¹⁵⁹ называя этого человека, как вы его теперь зовете, Отрепьевым, а не Дмитрием и вспоминая о договорах, тогда король его милость, пан наш, мира утвержденного не нарушил и, по требованию Бориса, суровые универсалы ¹⁶⁰ свои к пану воеводе сандомирскому и к другим людям, которые под Новгородком были, приказал послать, чтобы прекратили поддерживать того человека и сейчас же выехали от московских границ. По этой причине пан воевода и находившиеся с ним польские люди сразу оттуда уехали. Он один с казаками вашими донскими, отчасти с запорожскими и с другими людьми из народа вашего московского, которые его за государя приняли, там остался.

По отъезде пана воеводы сандомирского много замков, изменив Борису, приняло его как настоящего государя. Потом, по смерти Борисовой, когда уже вы вольными и без государя остались, король его милость в то время полагал, что, будучи уже вольными, ни от Бориса, ни от Дмитрия не испытывая давления, вы должны дать королю его милости достаточные и правдивые сведения об этом деле. Однако, вместо того чтобы дать эти сведения, войско ваше московское, все самое лучшее, что под Кромами стояло, князья, воеводы, люди знатные и рыцарство, добровольно приехав, поклонились тому человеку, и, государем и дедичем своим признав, в столицу проводили. И хотя еще Дмитрий далеко от столицы был, вы, бояре думные, жену Борисову и сына его под стражу в тюрьму посадили, а самые лучшие из вас, как князь Мстиславский, князь Шуйский и другие, в Тулу к нему, в 30 милях от Москвы, добровольно приехав, за государя своего признали, дали ему присягу и, в столицу препроводив, короновали. А затем вы сами, как те, которые там у нас в посольстве бывали, так и здесь, после приезда нашего, делали вид, что невозможно, чтобы народ наш государя вам в столице вашей посадил, но что вы его сами себе добровольно взяли. И так он стал вашим государем.

Потом посла своего Афанасия Власьева, знатного московского дьяка, который от Бориса Годунова у короля его милости, у цесаря христианского и у других государей послом бывал, послом к королю его милости допустили отправить. Тот, имея при себе нескольких московских дворян, здешних людей знатных, credentiales [верительные – лат.] грамоты с печатью здешней московской королю его милости отдал, за хлеб и [69] соль и всякое добро, которое тот человек получил в государствах короля его милости, благодарил и извещал о том, что жаждет великой дружбы с королем польским, паном нашим и Речи Посполитой нашей, для себя и для государства московского. Севший на московский трон просил при этом, чтобы король его милость позволил его милости пану воеводе сандомирскому дочь свою дать ему в супруги. Его королевская милость, будучи христианским благочестивым паном и желая, чтобы его государства с государствами московскими соединились, вместе против неприятелей святого Креста встали, сомнений о нем уже никаких не имел (разве может он быть ненастоящим после таких великих подтверждений от вас самих?) и с радостью разрешил это. Совершил Афанасий, именем государя вашего, помолвку с дочерью пана воеводы. Бывали перед этим и потом гонцы у короля его милости и у пана воеводы сандомирского, и все уверяли, что он настоящий Дмитрий. Тот же Афанасий и другие посланные сюда из Москвы от него и от вас самих благодарили пана воеводу за те почести, которые он в государствах короля его милости будущему царю оказывал.

Затем пан воевода проводил сюда свою дочь, а король его милость послал сюда нас, своих послов, на свадьбу и для установления добрых отношений, ведущих к вечной дружбе между вами и нами. И сенаторы московские знатные князь Василий Мосальский и Михаил Нагой с немалым полком московским пана воеводу и дочь его на границе встретили и к самой столице проводили.

Вы, бояре думные, в шатрах еще за городом ее приветствовали, за государыню свою приняли и присягнули ей в подданстве по своей вере. Потом публично патриархом и епископами вашими, с церемониями вашими славянскими, она была единодушно всеми коронована.

Также нас, послов, под Смоленском по обычаю встретили и с приставами сюда к самой столице проводили. Посольство мы публично отправляли, сами с вами на переговорах заседали. О том, что это мог быть ложный Дмитрий, ни от одного из вас не слышали мы. И хотя у некоторых людей в нашем народе прежде некое сомнение было, но вы сами, „москва", перед всем светом явным свидетельством своим все эти сомнения решительно уничтожили и о том, что это настоящий прирожденный государь, подали несомненное известие всем соседним королевствам.

А теперь, вопреки прежнему свидетельству и присяге вашей, убив его, сами против себя говорите, короля его милость, пана нашего и Речи Посполитой нашей, несправедливо вините, а это вина ваша собственная. Мы о его убийстве никаких разговоров не ведем, ибо нам его не за что жалеть. Сами же видели, как тогда, когда в первый раз староста велижский был послом у него от короля его милости, и как теперь с нами обоими он вызывающе держал себя, домогался необычных титулов цесарских, короля его милость, пана нашего королем называть и листов короля его милости принимать не велел, в гордости и напыщенности великой возносился. Однако вызывает у нас великое удивление, что вы, бояре думные, будучи людьми (как мы думаем) рассудительными, осмеливаетесь в этих делах сами против себя говорить, короля его милость, пана нашего, несправедливо обвинять. А того увидеть и понять сами не хотите, что человек, который [70] назывался настоящим Дмитрием и которого вы называете ложным, из вашего народа был — москвитин. И те, кто его поддерживал, не наши, но ваши — „москва" у границы с хлебом и солью встречала, „москва" крепости и другие волости сдавала, „москва" в столицу провожала, в подданстве ему присягала и в столице как государя короновала. Потом сами и убили. То-то, коротко говоря, „москва" начала, „москва" и закончила. Поэтому вы не можете ни на кого сетовать и жаловаться. Если же на вас свалились непомерные несчастья, должны вы их отнести за счет своих грехов и Божьего гнева.

С великим изумлением и жалостью мы видим, что так много знатных людей из народа нашего, которые ни одного разговора с вами о том человеке не вели, на войне, которую вы здесь вспоминали, с ним не были, также в охране его здесь не были, потому что он вам самим — „москве" доверял жизнь свою, за него с вами не сражались — этих людей убили, замучали, кровь великую пролили, скарб великий разграбили. Еще вы сами нас вините в том, что с нашей стороны нарушено перемирие. Вместо того, чтобы утолить нашу печаль, вы ее еще усиливаете. И самый большой неприятель пана нашего, короля его милости, и Речи Посполитой, отчизны нашей, рассудил бы в нашу пользу, и наверняка по разумению людскому для любого внимательного человека вся вина ваша обнаружится. Мы полагаем, что договор менее всего с нашей стороны нарушен. А о том пролитии крови братьев наших, что вы на народ перекладываете, так мы думаем, что вы виновных покарать не хотели. И это объяснение ваше в то время принимая, думали мы, что вы, этот несчастный нынешний случай грехам своим и Божьему гневу приписав, его милость пана воеводу с дочерью и других людей, которые в живых остались (как можно скорее со всем их имуществом при нас, послах короля его милости), желаете отпустить в Польшу к королю его милости. И об этом мы сами теперешнему государю вашему ради прочного будущего мира челом били. Мы также к королю его милости, пану нашему, приехав, добивались бы того, чтобы установить вечный мир. Но так как нас, вопреки обычаям всех христианских государей, да и бусурманских, вы задерживаете и тем короля его милость, пана нашего, и Речь Посполитую нашу, Польскую корону и Великое княжество Литовское, оскорбляете, то уже трудно это на чернь возложить. Поэтому и вина за то пролитие невинной крови братьев наших не на народе, на который вы ее перекладываете, но на сегодняшнем государе вашем, на вас самих, боярах думных, находится и оставаться должна. После этого, наверное, ничего доброго между народами вашим и нашим быть не может. А Господь Бог видит, что после этого с обеих сторон между нами, христианами, установилось зло, будь то по вашей или по нашей вине. И вы за это должны будете дать отчет Господу Богу по суровому счету”.

Получив ответы панов послов, далее с ними не спорили. Только сказав, “что вам, как тем, которые отправлены послами не к нынешнему государю нашему великому, князю Василию Ивановичу, но к прошлому Расстриге, не следует так много и вольно говорить”, — отправили их на свои дворы.

Дня 22. Посла своего по имени Григория Волконского отправил царь к королю его милости, ¹⁶¹ с которым позволили каждому из [71] панов наших отправить своих посланцев и письма послать. И послали.

Дня 25. Снова собрался мир, до нескольких тысяч перед воротами крепостного двора, на Лобном месте, где им имел обыкновение царь представляться, с оружием, с каменьями. Не ведали мы, по какой причине, только к нам слухи доходили, что часть бояр, не известив царя и других бояр, взбунтовала их, сказав, что царь приказал оставшуюся “литву” побить. Выезжал к ним царь спрашивать, по какой причине они собрались, и, поняв, приказал им разойтись, и тех бунтовщиков потом наказали. Были мы, однако, в тревоге несколько дней, проводя их без сна.

Дня 1. Начали до нас доходить слухи о Дмитрии, что он смог уйти от той опасности, но мы этому не верили.

Дня 8. Перевели пана воеводу с царицей; дочь его со всей челядью перевели из крепости, из Борисова двора, за другие стены — на двор Афанасия, который был послом, а самого посла, вскоре по смерти Дмитрия, сослали в опале в Сибирь.

Дня 15. Пана старосту саноцкого первый раз отпустили на несколько часов к пану воеводе.

Дня 22. Как и в другие дни, бояре (которые там в то время большую власть имели, нежели сам царь), порвав с Речью Посполитой, когда услышали о неприятеле, выезжали в поле и договаривались с миром о нашей жизни. Мир на это не соглашался, говоря: “Бейте их сами, пусть вам так же достанется, как и братьям нашим”. Потом бояре между собою договорились, чтобы нас по разным крепостям разослать. В те дни были мы в тревоге, когда до нас доходили такие вести.

Дня 1. Волнения были в крепости из-за подброшенных грамот, которые были подписаны именем Дмитрия. Не хотели их читать публично. Но, понимая, что это подделано было, сличали, собрав всех дьяков, почерк и грамоты. Но такой руки обнаружить не могли.

Тем временем также войска выслали из Москвы, ибо им “пристегнули фалды”.[Przypinano faldow (польск.), т. е. задали жару]. Пограничные крепости, начиная с Путивля, стали сдаваться ¹⁶².

Вести были то о Петрушке, сыне государевом, ¹⁶³ то о Дмитрии, ¹⁶⁴ то о обоих вместе, что войско к ним пограничное собиралось, присягая и повинуясь ему. Поэтому насильно люд на войну гнали. [72]

В тот же день первый раз князю Вишневецкому позволили быть у пана воеводы.

Дня 2. Разобрали мост в крепость у одних ворот. Очень много огнестрельных орудий установили.

Дня 3. Пану старосте красноставскому первый раз очень долго позволили быть у брата, у пана воеводы.

Дня 8. Князя Вишневецкого со всем двором его, присоединив слуг и жолнеров пана старосты саноцкого, выслали из Москвы в крепость Кострому, от столицы в 54 милях, на подводах. Лошадей ни ему, ни челяди не возвратили, а пана старосту саноцкого присоединили к пану воеводе, отцу его.

Дня 10. Пану Тарло, хорунжему пшемысльскому, также первый раз позволили быть у пана воеводы.

В тот же день выезжал царь за город в монастырь и ночевал там.

Дня 11. Там же царь в день Спасов ¹⁶⁵ купался в реке. Обычай их таков, что каждый в тот день должен искупаться, по крайней мере, совершить омовение в память Христа Спасителя. Там же царь угощал бояр и стрельцов, которые его провожали на тысяче коней. Сам он верхом ехал, а карета за ним шла о шести лошадях, которых вели за поводья.

Дня 14. Панов Стадницких двух, Мартина и Андрея, а с ними пана Немоевского, пана Вольского и пана Корытку отослали в крепость, называющуюся Ростов, от Москвы в 35 милях, но там они недолго были, ибо их потом послали в другую крепость.

Дня 16. Загорелись кузницы, и сгорело их пять, из-за чего были мы в тревоге, думая, что это сделано намеренно, для какой-нибудь свары, ибо кузницы располагались перед двором пана воеводы.

Дня 17. Пана старосту саноцкого, брата царицы, с оставшейся челядью и лошадьми перевели к пану воеводе.

Дня 18. Пана Тарло с женою, с пани Старостиной сохачевской и с пани Гербуртовой, и с паном старостой сохачевским выслали в крепость, называющуюся Тверь, находящуюся от столичного города Москвы в 40 милях.

Дня 20. Загорелся порох в городских лавках, и взрывом разрушило три каменных лавки и несколько деревянных. Теми обломками убило до 40 человек, а раненых унесли с площади до 100 человек. Встревожился было и сам царь. Услышав этот грохот и не зная причины, он сразу приказал запереть крепость.

В тот же день была тревога между ними, ибо дали знать от войска Шуйского, что битву проиграли. Еще большая тревога была, когда услышали, что Дмитрий спасся и якобы ушел из этой битвы, разбив войско.

В тот же день приказано пану воеводе с царицей, дочерью его, с паном старостой красноставским и сыном его, а также панам старостам луковскому и саноцкому готовиться ехать в крепость, называющуюся Ярославль, расположенную в 42 милях от столичного города Москвы. Пан воевода и остальные согласились. Возвратили им на ту дорогу для возов несколько цугов лошадей, сильно похудевших, а верховых и хороших ровным счетом никаких. Нарушено было и слово царя, который пообещал ранее пану воеводе, что тот не двинется из Москвы, так как здоровье ему не позволяло ехать в дорогу. [73]

Дня 26. Готовясь к отъезду, мы проверили всех по реестру, составленному после погрома, и включили вышеупомянутых панов и их челядь. Кроме того, было причислено к нам 58 человек шляхты и купцов (те, которых сначала забрали во время погрома на двор, называемый двором Глинских), к ним еще прибавили Запорского и Дворжицкого. Послал их царь с нами по просьбе пана воеводы. Было у нас всего 375 человек, включая женщин, свиту царицы. В тот же день, за час до наступления темноты, отправили нас в дорогу, дав нам 300 стрельцов.

Ночевали мы в Ростокине над рекой Яузой, в миле от Москвы (они считают в миле 5 верст).

Дня 27. В Воздвиженском селе, миль 9, верст 45. Тою ночью в Москве сгорела часть Борисова двора, где останавливался пан воевода, и монастырский двор, пострадала также стоящая рядом церковь. От того ночлега в 2 милях стоит каменный монастырь святой Троицы в очень красивом месте. В нем делают всякие чашки и ковши из кореньев etc.

Дня 28. Ночлег в Дубнах, миль 7, верст 35. Доходили до нас разнообразные слухи о Дмитрии, но либо слишком отрывочные, либо не достойные доверия.

Дня 29. Ночлег в Глебовском селе, миль 7, верст 35. В тот же день нагнала нас подвода, на которой очень спешно везли донского казака в переславскую тюрьму. Он был взят в плен из войска противника. Случилось одному из наших немного поговорить с ним, и он, когда его спросили о Дмитрии, также уверял, что Дмитрий жив.

Дня 30. Ночлег в Переславле, миль 7, верст 35. Там в доме царицы поймали бабу, снявшую кожу с жабы и начавшую что-то колдовать. Но ее вовремя заметили.

Дня 31. В Петровском селе, миль 8, верст 40. Той ночью среди стрельцов кого-то зарезали. От этого села четыре мили до Ростова, куда привезли панов Стадницких. Ехали мы мимо, но нам не позволили увидеться с ними.

Дня 1. Переправившись через реку, называющуюся Устье, ночевали мы в селе Ладовица, миль 5 ¹/₂, верст 28.

Дня 2. Ночевали паны в селе Сидосково на реке Которосли. А слуг и челяди половина, переправившись, ночевала на другой стороне в селе Кузминском, перебравшись в которое на следующий день, в воскресенье, все отслужили молебен. Миль 6, верст 30.

Дня 3. Ночевали мы в предместье ярославском, которое зовется Слободой, ¹⁶⁶ ибо в тот день не хотели нас везти в город. Миль 3, верст 15. Всей дороги от Москвы до Ярославля 213 верст, наших ровных 42 мили.

В тот же день везли мимо боярина, некоего Ивана Томалчана, ¹⁶⁷ в Сибирь, в тюрьму, из-за того, что советовал послать и разузнать, действительно ли Дмитрий ушел, и, если бы был жив, чтобы ему лучше снова отдать государство, не губя людей. Вместе с ним [74] заключили в тюрьму некоего Семенку Белка, казака по происхождению, атамана, и других осужденных везли на нескольких возах из того войска. Не мог ни один из наших подойти к нему, чтобы с ним поговорить, потому что “москва”, которая держала их под стражей, не хотела подпускать.

Дня 4. Перевезли нас через ту реку Которосль, которую мы все уже переезжали. Указали нам дворы в предместье за валом, а именно четыре двора, в которых приказано остановиться панам: три вместе, а четвертый поодаль. В одном остановился пан воевода с небольшим числом слуг, рядом, в другом — царица со свитою своею, в третьем, напротив, — пан староста луковский и саноцкий. А в дальнем — пан староста красноставский с сыном и со всею челядью. А другим дали дворы поблизости, в соответствии с числом их людей. В дороге оброков нам давали очень мало, а лошадям ничего не давали.

Тот город имеет немалую крепость, но непригодную. Каменных строений в городе никаких не имеется, кроме каменного монастыря, обнесенного стеной. Крепость сгнила, огорожена забором, располагается на холме, в развилке между двумя реками. С одной стороны течет та, которую мы переезжали, а с другой — река Волга, от берега до берега очень большая. Город от предместья отделен насыпным валом высотою в два копья. И мы за тем валом остановились. ¹⁶⁸

Дня 7. В час ночи загорелось в царицыных покоях от печи, которую только что поставили и протапливали. Были мы в тревоге, поднялась большая суматоха, пламя уже высоко взвивалось, ударили всполох, “москва” сбежалась с торбами ¹⁶⁹ гасить пожар. Когда бы их стрельцы не остановили, не знали бы мы, что делать — то ли от “москвы” обороняться, то ли от огня. Хотели уже, все вещи бросив, взяться за оружие для защиты своей жизни, но дал Господь Бог, огонь потушили.

Дня 9. Отобрали у нас лошадей и послали на пастбище. Все паны хотели их содержать на свой кошт, но этого не позволили. Однако до нескольких десятков лошадей осталось.

Дня 13. Встревожили нас, рассказав, что царь приказал оставшихся поляков перебить по той причине, что якобы войско могло в его земли вторгнуться. Но это была ложь, как и другие беспочвенные слухи, которые о Дмитрии приходили.

Дня 17. Пришло известие к пану воеводе, что под Ельцом пять тысяч войска Шуйского наголову разбито. ¹⁷⁰

Дня 18. В час ночи загорелось неподалеку от нашего пристанища, и сгорело 12 домов. ¹⁷¹

Дня 21. Снова пришло известие, что войско Шуйского, 8000, побито под Кремами, гнали их 6 миль и били, из-за чего в Москве была тревога. ¹⁷² Сразу послали по крепостям для сбора войска, сгоняя всех силою в Москву.

Дня 24. Послали приставы за паном Запорским, Яном. Взяли его к себе и посадили под стражу. А потом он был заключен в тюрьму по царскому приказанию за то, что тайно посылал своего хлопчика с письмами в Москву.

Были мы из-за этого в тревоге несколько дней, ибо из многих мест доходили слухи, что на нас должны напасть. [75]

В те дни непрестанно люди Шуйского из полков уезжали, притворяясь, что никаким способом не могли устоять перед врагом. Говорили о больших тревогах в Москве. И в самом деле, мы своими глазами видели, что бежали многие их знатные бояре с женами из Москвы, услышав о большом войске под Серпуховом. Пришла также весть, что в Москве решили запереться. Приставы хотели отобрать у нас оружие, но мы не дали. Якобы то войско Дмитриева пришло под Москву, ¹⁷³ и это нас сильно встревожило, пугали нас “потопом” и другими угрозами.

Дня 25. Те несколько десятков человек, которых глинскими звали (по имени двора Глинских в Москве, как выше упоминалось), когда им приказали перебраться на Татарский двор из тех домов, в которых они стояли, не хотели делать этого никоим образом. Потому что на том дворе несколько сотен татар, пленников, от поветрия умерло, и тела их еще там оставались. Неубранный труп самого мурзы лежал у него на дворе, и рядом с ним тела его двух сыновей, а под полом было очень много других трупов, которые при нас вывозили. Наши, вместе с тем, боялись оказаться там в заключении. Но их морили голодом так, что некоторые решили перебраться, другие же, сколько можно было, настаивали на своем и вынудили разместить их вместе с нами. Но потом, когда пану воеводе построили другой двор, в котором он должен был разместиться со всеми, и тем из-за тесноты не осталось места, они вынуждены были податься туда, на Татарский двор.

Дня 27. Пришла весть, что шведы должны вторгнуться через границы под крепости Корелу и Орешек.

Дня 28. Пришли грамоты Шуйского в Ярославль, чтобы не верили тому, что Дмитрий мог остаться живым, ибо его еще в Угличе Борис приказал убить, а мощи его, то есть останки, привезли в Москву, и теперь от них происходят всякие чудеса. А тот, которого в Москве убили, был Гришка Отрепьев, Расстрига. “А что ныне другой такой изменник объявился, который нашу землю разоряет, собрав войско таких разбойников, каков и сам, так что города и замки, одни — взял силою, другие прельстил, назвавшись Дмитрием, — если бы он к вам туда прислал, не верьте ему, но сохраняйте лучше веру мне, которому вы присягнули, и остерегайтесь загонных людей того разбойнического войска, которое стоит под Москвой. А за меня просите Господа Бога, чтобы мне помощь против этих изменников оказал по своей милости”. ¹⁷⁴

Дня 30. Такие же грамоты пришли, их публично читали.

Дня 1. Во второй раз сказали приставы пану воеводе царскую волю, то есть, чтобы мы все оружие отдали им в руки. Не дали мы [76] об этом слова вымолвить, поэтому они обещали взять оружие силой, известив о том царя. В те дни были праздники, пьяное мужичье кричало и бунтовало. Из-за их бесчинств каждый раз ударяли в колокола, отсюда и между нами была тревога, ибо мы думали, что это намеревались собираться на нас, чтобы взять оружие.

Дня 5. Пришла весть, что из Москвы ушло войско под Серпухов и на другие крепости, а за ним должны были отправиться с войском князь Мстиславский с князем Дмитрием Шуйским. ¹⁷⁵

Дня 8. Грозились отослать нас еще дальше, а именно, в крепость Вологду, от Ярославля в 36 милях. Причина этого была в том, что боялись загонных людей и хотели выманить у нас оружие.

Дня 11. Снова приезжали приставы, домогаясь царским именем оружия у пана воеводы, на что им попросту говорили: “Оружие не дадим, хотя бы жизнь за него пришлось положить”. Поэтому намеренно устраивали нам частые тревоги, желая нас устрашить.

Дня 16. Слуги пана старосты красноставского поссорились со стрельцами, которые стояли на страже у ворот, и ранили одного. Уж было начали звонить из-за шума, но появился пристав и также наши вмешались.

В те дни возвращались бояре и войско Шуйского после поражения и признались сами, что до 7000 убитых на месте осталось, а еще до 9000, ограбив всех и бив кнутом, враги отпустили по домам. Была та битва в 8 милях от Москвы, после чего войско быстро подступило к Москве. ¹⁷⁶ Мы уже хорошо знали о том, что их позорно разбили, они всегда проигрывали, только не знали мы, кто нанес им поражение. Говорили все как один, что Дмитрий, но нам не верилось, другие говорили о Петрушке.

Дня 21. Везли нескольких наших поляков через Ярославль, но нам с ними не дали увидеться. Один из наших все-таки увидел пана Юрия Стадницкого и говорил с ним, но, поймав, дали ему розог. О панах Бучиньских и пане Домарацком, который был ротмистром у Дмитрия над поляками, говорили, что они могли быть с панами Стадницкими. Ибо только несколько слов успел сказать пан Стадницкий тому хлопцу, чтобы он рекомендовал слуг пану воеводе. Но объяснить, по какой причине отослали их, не мог. Мы от стрельцов знали, что из-за тревоги, которая была в Москве в то время.

Дня 24. Один из наших, некий Быльчинский, сговорившись с москвитином, ушел пешком из Ярославля в мужичьей одежде. После его ухода приставы очень встревожились, потом сделали вид, что его убили в дороге.

Дня 29. Боярин по имени Неудача ¹⁷⁷ приехал от царя либо неведомо откуда, только он, говорили, был намеренно послан для того, чтобы отобрать у нас оружие. Он сразу приказал весь мир выгнать на вал, чтобы нас устрашить, а сам с приставами приехал к пану воеводе и царским именем хотел непременно получить оружие. Сказали паны: “Как мы вам несколько раз говорили, и теперь говорим, что оружие отдадим вам с жизнью нашей”. Хотели они нас устрашить, но сами натерпелись страха, ибо наши, увидев несколько тысяч людей на валу, схватились за оружие. [77]

Приставы замкнули ворота, к которым, когда стрельцы стали запирать их и оборонять их от наступавших, бросился один из наших и отпугнул осаждавших. Заверили нас после этого, что мы можем оставаться спокойны. Приказали разойтись черни, и сами уехали прочь, обо всем дали знать царю. А тот боярин остался в Ярославле дожидаться указаний от царя, ибо он должен был нас развезти, отобрав оружие. Но нам об отъезде никто не напоминал, так как хотели выманить у нас оружие. Мы также услышали, что панов Стадницких приказано отвезти на Белоозеро, отобрав у них оружие.

Дня 3. Прибежали приставы к пану воеводе, рассказав ему in secretis [тайно (лат.)].что несколько из наших, объединившись в конфедерацию, собрались в дорогу. Они просили, чтобы пан воевода воспрепятствовал этому, дабы не навлечь на себя затруднений. Отсюда мы узнали, что между нами достаточно было изменников, так как первым об этом стало известно головам, а не пану воеводе и нашим. Пан воевода предотвратил это, как они просили при встрече с ним.

Дня 7. Пришли вести, что снова войска Шуйского побито немало, даже в город под конец въехали. Правдивы ли те вести были, того не знаю...

Дня 8. Другая весть, что Москва в осаде, некоторые дороги заняты и продовольствие, которое отправляли в Москву, забрано якобы для войска Дмитрия. В Москве голод, тревога и великие усобицы.

Дня 10. Читали публично на рынке и в монастыре грамоты, чтобы просили Бога за царя Василия Шуйского и радовались, потому что он разбил наголову все изменническое войско. Но чернь этому не поверила, думая, что это был вымысел, и зная, что Москва в осаде.

Дня 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19. В эти дни нам пищи никакой не давали, говоря, что не стало денег. Мы и сами видели, что посланцы не могли добраться до Москвы, и из Москвы не было никого. Поэтому мы должны были покупать себе все сами, кто имел на что. Несмотря на то, что нас довольно нужда прижала, однако мы еще держались как-то, и не так нас это удручало, потому что мы все покупали тайно через стрельцов.

Одни предлагали уходить, не дожидаясь худого конца, но старшие головы были против этого, не желая раньше времени добровольно подвергаться опасности, и предпочитали лучше дожидаться милости Господней. Так и решили, но были мы, однако, в немалой тревоге и страхе, ибо ожидали более зла, нежели добра из-за этой задержки с пропитанием. Более того, тревожило нас, что стрельцы, наши стражники, начали убегать по нескольку десятков. [78]

Дня 20. Пришла весть, что то войско, которое осаждало Москву, наголову разбито. ¹⁷⁸ Между ними учинилась великая радость, ударили в колокола. Ибо там везде такой обычай.

В тот же день показалось небольшое войско под городом. Не знали мы, что это за люди были. Одни делали вид, что это часть войска, другие говорили, что разбойники.

Дня 23. Снова пришла весть, что то войско, которое под Москвой было, разгромлено и рассеяно. Других, загнав в Москву-реку, потопили. Мало кто из них ушел.

42. Посольство выехало из Москвы 5 сентября 1605 г. В письме, отправленном с послом Афанасием Власьевым, Лжедмитрий I извещал Сигизмунда III о своем венчании на царство: “...мы венчаны и священным миром помазаны святейшим нашим патриархом не только в сан императора обширных наших владений, но и в сан короля всех царств Татарии, которые с давних времен повинуются нашей монархии”. См.: РИБ. СПб., 1872. Т. 1. Стб. 41; Архив исторических и практических сведений, относящихся до России, издаваемый Николаем Калачевым. СПб., 1860. Кн. 1. С. 55; Сб. Русского исторического общества. СПб., 1913. Т. 137. С. 748—754 (далее— Сб. РИО).

43. Саадак — чехол для лука и стрел. См.: Срезневский И. И. Словарь... Т. 3. Ч. 1. Стб. 237.

44. Вавельский замок в Кракове — резиденция польских королей.

45. Сенаторы — члены верхней палаты сейма; сенаторские должности занимали воеводы и каштеляны, носившие эти звания пожизненно (всего их было около 150 человек, хотя это число не оставалось неизменным). См.: Чаплиньский В. Органы государственной власти в Польше XVI—XVII веков // Вопросы истории. 1977. № 12. С. 152.

46. Католический обряд обручения допускает замену жениха другим уполномоченным лицом. Документы об обручении Марины Мнишек с самозванцем см. в приложении II к наст. изданию.

47. Владислав IV Ягеллон (1595—1648) — польский королевич, сын Сигизмунда III, в 1610 г. был избран Боярской Думой на русский престол, но не был отпущен в Россию Сигизмундом III, вершившим в 1610—1612 гг. дела от имени сына. В 1618 г. королевич Владислав вторгся в пределы Русского государства, претендуя на царство. С 1632 г. — польский король, руководил обороной Смоленска, который в 1632—1634 гг. безуспешно пытались вернуть русские войска. См.: Платонов С. Ф. Очерки по истории Смуты... С. 209, 313; Сташевекич Е. Д. Смоленская война1632—1634 гг. Киев, 1915; Черепнин Л. В. Земские соборы Русской) государства в XVI—XVII вв. М., 1978. С. 157—161.

48. Анна (1568—1625) — младшая сестра Сигизмунда III, шведская королевна. См.: Lepszy К. Anna Wazowna // PSB. 1935. Т. 1. S. 133—134.

49. Бернард Мациевский — краковский епископ, кардинал, папский легат (посол римского двора), двоюродный брат Ю. Мнишка. Был облечен особым доверием папы Павла V. См.: Костомаров Н. И. Смутное время... С. 162—163; Пирлинг П. Димитрий Самозванец. С. 100, 302—309.

50. Клавдий Рангони — папский нунций (посланник, легат) в Польше с 1599 г., способствовал. обращению Лжедмитрия I в католичество. См.: Пирлинг П. Димитрий Самозванец. С. 58—74, 101 —115.

51. То есть от старицы Марфы (Марии Федоровны Нагой). См. примеч. 34.

52. Лот — мера веса, 1/32 фунта. Фунт — 409, 512 г.

53. 18 декабря 1605 г., по приезде Липницкого в Москву, Лжедмитрий I отвечал Ю. Мнишку: “Пребывающих нас по сие время в печали без уведомления от милости вашей об общих делах наших, ныне попремногу писанием своим через Липницкого милость ваша нас обрадовали, что не токмо в добром здравии обретаетеся, но тако ж и щастливо отправили вы сей акт (т. е. обручение. — В. К., А. С), весьма нам благоприятный”. См.: СГГиД. Ч. 2. № 109. С. 236.

54. Станислав Бонифаций Мнишек (ок. 1580—1644) — второй сын Ю. Мнишка и Ядвиги Тарло, брат Марины Мнишек, учился в Падуанском университете, с 1602 г. староста саноцкий. В его замке в Саноке останавливался в 1604 г. Лжедмитрий I. Принимал участие в походе самозванца в конце 1604—начале 1605 г. Присутствовал на свадьбе “царя Дмитрия Ивановича” и Марины Мнишек в Москве. В 1606 г. был сослан в Ярославль, позднее примкнул к Лжедмитрию II, в начале 1611 г. благополучно возвратился в Польшу, с 1613 г. староста львовский, участвовал в работе сеймов и военных походах. См.: Мнишки. С. 131.

55. Вторая жена Ю. Мнишка княжна София Головинская. См.: Костомаров Н. И. Смутное время... С. 59.

56. Жена сандомирского хорунжего Тарло, теща воеводы Ю. Мнишка, мать его первой жены Ядвиги Тарло, бабка Марины Мнишек.

57. Свадьба Сигизмунда III и его второй жены эрцгерцогини Констанции состоялась 11 декабря 1605 г. По мнению П. Пирлинга отъезд Марины Мнишек в Промник, подкраковскую резиденцию ее двоюродного дяди кардинала Бернарда Мациевского, был вызван желанием “избежать... осложнений на почве этикета” (Пирлинг П. Димитрий Самозванец. С. 338).

58. Как свидетельствует подлинная грамота от 5 ноября 1605 г., на самом деле Лжедмитрий I послал 200 000 злотых. В отчете о приезде в Краков 20 января 1606 г. Ян Бучиньский, посланный с этими деньгами, сообщал: “В мешках многого недоставало и вместо денег вздором наполнено”. См.: Русская вивлиофика... изд. Николаем Полевым. М., 1833. Т. 1. С. 322; СГГиД. Ч. 2. № 106. С. 227; Устрялов Н. Г. Сказания... Ч. 2. С. 323.

59. Ян Бучиньский — секретарь Лжедмитрия I, был послан им, чтобы доставить деньги в Краков для уплаты долгов Ю. Мнишка польскому королю и на поездку .Марины Мнишек в Москву. С ним же были посланы наказы Лжедмитрия I, касающиеся соблюдения этикета Мариной Мнишек после обучения и порядка ее встречи на границах Русского государства. См.: СГГиД. Ч. 2. № 102. С. 225; № 105. С. 228— 229; № 106. С. 230—231; Русская вивлиофика... Ч. 1. С. 320—321; Сб. РИО. Т. 137. С. 183—185, 223—237.

60. Михаил Федорович Толочанов — в 1602—1603 гг. служилый человек невысокого положения, выборный дворянин по Брянску со средним по размерам земельным окладом в 400 четвертей. Можно предположить, что это назначение в столь ответственную поездку связано с какими-то заслугами М. Ф. Толочанова во время похода Лжедмитрия I на Москву. См.: Боярские списки... Ч. 1. С. 232.

61. Иван Романович Безобразов — гонец Лжедмитрия I к польскому королю Сигизмунду III, тайно передавший ему мнение бояр Шуйских и Голицыных о необходимости свержения “царя Дмитрия” и призвания на престол королевича Владислава. Впоследствии думный дворянин, в 1611 г. получил от Сигизмунда III высокий придворный чин ловчего. См.: СГГиД. Ч. 2. № 116. С. 251; Костомаров Н. И. Смутное время... С. 172—173; Платонов С. Ф. Очерки по истории Смуты... С. 208—209; Боярские списки... Ч. 2. С. 10.

62. Липницкий ездил в Москву с известием о совершении акта обручения в Краковеи сразу же был отправлен обратно в Польшу с новым поручением. Не позднее 18 декабря 1605 г. Лжедмитрий I уже ожидал вестей о его приезде туда, о чем он писал воеводе Ю. Мнишку: “Послали мы было чрез того ж Липницкого на ваши руки к королю письмо в деле долговых ста тысяч злотых польских... О чем чрезмерно удивляемся, для чего милость ваша нимало о том к нам не писали”. После этого он успел еще раз приехать в Москву и не позднее 8 января 1606 г. отправился вслед за гонцом И. Р. Безобразовым. См.: СГГиД. Ч. 2. № 109. С. 236; № 116. С. 251.

63. “Неделя мясопустная” или “мясопуст великий” — переходящий церковный праздник, воскресный день за 56 дней до Пасхи, “сыропуст” — воскресный день за 49 дней до Пасхи. На “сырной” неделе празднуется Масленица, после которой наступает “великий пост”.

64. Объясняя причину посылки нескольких гонцов с письмами к воеводе Ю. Мнишку, Лжедмитрий I писал: “Все сие единственно для того мы делаем, дабы тем лучше вы познали, с какою радостию мы вас ожидаем и сколь велико наше желание видеть нареченную цесаревну и супругу нам обрученную, а притом дабы и от вас частые иметь сведения”. См.: СГГиД. Ч. 2. № 116. С. 251; № 117, 119, 123.

65. В этой грамоте от 28 февраля 1606 г. Лжедмитрий I извещал о приготовлении в г. Борисове дворов для воеводы Ю. Мнишка и его дочери. Судя по приписке на фа-моте, она была получена 13 марта в Люблине, что подтверждает достоверность известия “Дневника”. См.: СГГиД. Ч. 2. № 128. С. 277—278.

66. “Вербная неделя” — неделя (седмица) “великого поста” и последний воскресный день перед Пасхой.

67. Пасха — главный церковный праздник христиан. Даты Пасхи у католиков и православных, как правило, не совпадают. В 1606 г. по православному календарю Пасху праздновали в 26 апреля. См. текст “Дневника” за этот день.

68. Лев Сапега (1557—1633) — в 1588—1625 гг. великий канцлер литовский, в 1600—1601 гг. был во главе посольства Речи Посполитой в Россию, заключившего перемирие между двумя государствами. Доброжелательный прием, оказанный Львом Сапегой воеводе Ю. Мнишку и его свите в своих землях, не случаен. Нунций Клавдий Рангони убедил Сапегу оказать поддержку Лжедмитрию I. См.: СГГиД. Ч. 2. № 124. С. 269; Сб. РИО. Т. 137. С. 43—73.

69. Зигмунт Казановский — комнатный служитель Лжедмитрия I. 28 марта 1606 г. он привез грамоту, в которой “царь Дмитрий” выражал радость по поводу отъезда воеводы Ю. Мнишка с дочерью и писал о “нетерпеливом ожидании” их прибытия. См.: СГГиД. Ч. 2. № 132. С. 282—283.

70. Николай Кшиштоф Радзвилл-Сиротка (1549—1616) — воевода виленский с 1604 г. Приносим искреннюю благодарность Г. К. Люлевичу, чья консультация помогла установить имя этого лица. См.: Lulewicz H. Radziwill Mikolaj // PSB. 1987. Т. 30/2. S. 349—361. Т. 30/2. S. 349—36L

71. 4 апреля 1606 г. воевода Ю. Мнишек писал Лжедмитрию I о получении 13 324 талеров (большая серебряная монета, использовавшаяся в качестве денежной единицы в Речи Посполитой) и 5204 рублей, но при этом указывал, что тотчас отсылает их для уплаты долгов, вымогая новые суммы денег. См.: СГГиД. Ч. 2. № 133. С. 284.

72. Упомянутые в тексте люди, имена которых неизвестны, были высланы навстречу Марине Мнишек от М. А. Нагого и князя В. М. Рубец-Мосальского, ожидавших свадебный поезд в Красном. О встрече их на границе четырьмя русскими боярами вспоминали и другие поляки, ехавшие в свите воеводы Ю. Мнишка. См.: Титов А. А. Записки Станислава Немоевского (1606—1608) //Титов А. А. Рукописи славянские и русские, принадлежащие И. А. Вахрамееву. М., 1907. Вып. 6. Отд. 2. С. 19 (далее — Немоевский С. Записки); Пирлинг П. Димитрий Самозванец. С. 342.

73. Жолнеры — солдаты в польском войске.

74. Ян Мнишек (ок. 1541—1612) —старший брат Ю. Мнишка, дядя Марины Мнишек, с 1572 г. староста красноставский. В 1606—1608 гг. находился в ссылке в Ярославле. См.: Мнишки. С. 128.

75. Князь Константин Вишневецкий, зять воеводы Ю. Мнишка (см. о нем примеч. 15).

76. Николай Мнишек (ум. 1613) — старший сын Ю. Мнишка, брат Марины Мнишек, староста луковский.

77. Сигизмунд Тарло — родственник первой жены Ю. Мнишка Ядвиги Тарло, был сослан в Тверь в 1606—1608 гг. См.: Пирлинг П. Димитрий Самозванец. С. 339.

78. Мартин Стадницкий — родственник Ю. Мнишка, сестра которого, Катарина, была замужем за Николаем Стадницким. Гофмейстер двора Марины Мнишек. Ему приписывают компиляцию записок о России; в 1606—1608 гг. находился в ссылке в Ростове и Белоозере. См.: История Димитрия, царя Московского, и Марины Мнишек, дочери сандомирского воеводы, царицы Московской / Пер. по рукоп. с польск. Предисл. и публ. А. А. Титова // Русский архив. 1906. Кн. 2. № 5. С. 129—174; № 6. С. 177—222.

79. Юрий Стадницкий — брат Мартина Стадницкого (см. примеч. 78), умер в ссылке в Твери. См.: Немоевский С. Записки. С. 167.

80. Самуил Баль — польский шляхтич, сын Станислава Баля, подкормия саноцкого. См.: Устрялов Н. Г. Сказания... Ч. 2. С. 327.

81. Фрагмент “Дневника”, сообщающий о Павле Тарло, отсутствует в нашей рукописи и переведен по публикации А. Гиршберга.

82. Станислав Немоевский (ок. 1560—1620) — королевский дворянин, не позднее 1603 г. подстолий коронный (чин королевского двора, связанный с центральным управлением в стране), выполнял в Москве тайное поручение шведской королевны Анны (см. примеч. 48), предлагавшей Лжедмитрию I купить у нее драгоценности. Оставил записки о своем приезде в Москву и ссылке в Ростов и на Нелоозеро. См.: Немоевский С. Записки. С. 1—18.

83. Франциск Помасский — самборский католический священник, погиб во время восстания в Москве 17 (27) мая 1606 г.

84. Адам Вольский — придворный коронный маршалок, один из самых знатных поляков, находившихся в Москве. В 1606—1608 гг. был в ссылке вместе с М. Стадницким и С. Немоевским. См.: Немоевский С. Записки. С. 9; Сб. РИО. Т. 137. С. 677, 678.

85. Фраза о пане Корытко в нашей рукописи отсутствует и переведена по публикации А. Гиршберга.

86. Имеется в виду посол Афанасий Власьев (см. примеч. 39).

87. Известие за 19 апреля отсутствует в публикации Н. Г. Устрялова. 142

88. Василий Михайлович Рубец-Мосальский — князь, с 1588/89 г. стряпчий, в1598 г. исполнял должность головы в Чернигове, в 1601 г. отправлен Борисом Годуновым в Тобольск, в 1604 г. сдал Лжедмитрию I Путивль (см. примеч. 23), был одним из наиболее приближенных к самозванцу лиц. См.: Костомаров Н. И. Смутное время... С. 181; Платонов С. Ф. Очерки по истории Смуты... С. 215; Разрядная книга (далее —РК) 1475—1598 гг. М., 1966. С. 540; РК 1559—1605 гг. М., 1974. С. 318, 333; Боярские списки... Ч. 1. С. 110. Вместе с князем В. М. Мосальским для встречи свадебного поезда Марины Мнишек на границах Русского государства были посланы боярин М. А. Нагой и ясельничий, думный дворянин Андрей Матвеевич Воейков. Их отъезд состоялся около 23 января 1606 г. Они должны были приготовить все необходимое и организовать беспрепятственный проезд в Москву Марины Мнишек и ее свиты. См.: СГГиД. Ч. 2. № 118. С. 254.

89. Михаил Александрович Нагой — дворянин, воевода, дядя царицы Марии Федоровны Нагой, был дружкой на ее свадьбе с Иваном IV, в 1585/86 г. сослан в Кокшайск, затем в Уфу. См.: Леляев И. С. К родословию Нагих // Известия Русского генеалогического общества 1909. Т. 3. С. 92—93; Зимин А. А. В канун грозных потрясений. С. 88, 111.

90. Смоленская крепость — грандиозное оборонительное сооружение, строилось в 1595—1600 гг. под руководством талантливого зодчего Федора Коня. На ее закладке присутствовал “правитель” Борис Годунов. Общая протяженность стен, имевших 38 башен, равна 6,5 километров — только на три километра меньше стены Белого города в Москве. Крепость не уступала оборонительным сооружениям Варшавы. См.: Косточкин В. В. Старым Смоленским трактом. М., 1972. С. 136—149.

91. Пахолик — слуга.

92. Этот фрагмент “Дневника” свидетельствует о том, что он был записан или отредактирован автором уже после восстания в Москве и свержения Лжедмитрия I.

93. Борис Михайлович Лыков-Оболенский (ум. не ранее 1642) — князь, в боярском списке 1588/89 г. записан в чине жильца, в 1594—1603 гг. рында (в рындах служили, как правило, молодые дворяне из наиболее привилегированных родов); в 1599 г. — стольник, был послан Борисом Годуновым в Торжок для встречи шведского королевича Густава; в 1601 г. был на приеме послов английской королевы Елизаветы; в 1603 г. воевода в Белгороде, а также исполнял обязанности рынды при встрече датского королевича Иоганна. В 1605 г. приводил к присяге Лжедмитрию I ратных людей под Кромами. С этого времени был одним из доверенных лиц самозванца, получил от него один из высших придворных чинов кравчего и, вероятно, боярина. См.: Платонов С. Ф. Очерки по истории Смуты... С. 213; РК 1475—1598 гг. С. 522, 532; РК 1559—1605 гг. С. 297—300, 306, 310, 311, 323—325, 334, 343, 345; Боярские списки... Ч. 1. С. 118.

94. Здесь слово “бояре” употреблено в широком смысле слова и означает служилых людей дворянского происхождения. В тексте говорится о вяземских дворянах и детях боярских, входивших в состав служилого “города” — корпорации непривилегированного провинциального дворянства. См.: Ключевский В. О. Боярская дума Древней Руси. 4-е изд. М., 1909. С. 511—532.

95. В Можайском кремле 1541 г. особо выделялась башня Никольских ворот — главный въезд в кремль, которую венчала надвратная Воздвиженская церковь. Здесь в украшенном киоте стояла резная деревянная скульптура святого Николы Можайского — покровителя города. Остатки древнего белокаменного Никольского собора, рухнувшего в середине XIX в., можно видеть в подклете его “копии” — Петропавловской церкви XIX в.

Святой Николай Мирликийский (Никола Угодник) действительно был одним из популярнейших святых в средневековой России, что неоднократно отмечали иностранцы в своих записках. См.: Горсей Джером. Записки о России. XVI—начало XVII в. /Пер. и сост. А. А. Севастьяновой. М., 1990. С. 54, 176; Турбервилль Джордж. Послания из России // Там же. С. 267, 274; Померанцев Н. Н. Русская деревянная скульптура. М., 1967. Илл. 22—29; Косточкин В. В. Старым Смоленским трактом. С. 28—53.

96. Вяземы — одна из подмосковных вотчин Годуновых, где в годы царствования Федора Ивановича “правитель” Борис Годунов возвел “храм камен о пяти верхах” — Троицкую церковь (1585—1586 гг.), необычной постройки звонницу, а также свой дворец, не сохранившийся до наших дней. По преданию, надписи, следы которых остались на фресках Троицкой церкви, были оставлены поляками, побывавшими в Вяземах в Смутное время. См.: Шереметев П. Вяземы. Пг., 1916; Косточкин В. В. Старым Смоленским трактом. С. 17—23.

97. Петр Федорович Басманов (ум. 1606) — сын одного из самых известных опричников, старший брат И. Ф. Басманова, убитого в бою против восставших под руководством Хлопка в 1603 г. В 1588 г. стольник, в 1589 г.. назначен рындою в поход против шведского короля, в конце 1599 — начале 1600 г. получил думный чин окольничего, около 1602—1603 гг. овдовел, в 1604 г. прославился успешной обороной Новгород-Северского от войск Лжедмитрия I, за что получил чин боярина. Федор Борисович Годунов послал его приводить государево войско к присяге на верность новому царю. Однако это назначение было сделано без учета местнического положения П. Ф. Басманова в иерархии московских служилых людей, — на более высокую должность, чем Басманов, был назначен князь Андрей Телятевский. По свидетельству Разрядной Книги, узнав об этом, “Петр Басманов, падчи на стол, плакал с час, лежа на столе; а встав со стола, являл и бил челом боярам и воеводам всем: „<...> и я не хочю жив быти, смерть прииму лучше тово позору"”. В результате П. Ф. Басманов перешел под Кромами на сторону Лжедмитрия I и стал одним из его самых преданных сторонников, погиб в один день с самозванцем. См.: Костомаров Н. И. Смутное время... С. 89; Белокуров С. А. Разрядные записи... С. 200; РК 1475—1598 гг. С. 414, 415, 523; РК 1559—1605 гг. С. 259, 319, 354; Боярские списки... Ч. 1. С. 36, 108, 180; Вкладная книга Троице-Сергиева монастыря. С.99.

98. Матвей Домарацкий — польский ротмистр, служил Лжедмитрию I в Москве, в 1608—1609 гг. участвовал в военных действиях в России.

99. Посылка блюда с царского стола считалась знаком особой царской милости. См.: Юзефович Л. А. “Как в посольских обычаях ведется...” М., 1988. С. 134.

100. Речь идет, видимо, об Иване Андреевиче Хворостинине (ум. 1625), происходившем из рода ярославских князей, видном публицисте, вольнодумце, поэте Смутного времени. В свои молодые годы он служил Лжедмитрию I, пользовался его расположением, получил от него чин кравчего. Был сослан при Василии Шуйском в монастырь. См.: СГГиД. Т. 3. № 90; Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи Археографическою экспедициею императорской Академии наук. СПб., 1836. Т. 3. № 147, 149 (далее —ААЭ); Очерки русской культуры XVII века. М., 1979. Ч. 2. С. 295—296; Вкладная книга Троице-Сергиева монастыря. С. 47.

101. Московский Вознесенский женский монастырь в Кремле, основан в 1386 г., служил усыпальницей московских великих княгинь. Располагался около Спасской башни. См.: Памятники архитектуры Москвы: Кремль. Китай-город. Центральные площади. М., 1983. С. 263—268.

102. Алебарда — старинное оружие, секира на длинном древке.

103. Локоть — мера длины, ее размеры зависели от соотношения с саженью и пядью. По московскому счету в одном локте около 38 см.

104. Бердыш — холодное оружие пехоты, схожее с алебардой. На нижний конец древка насаживалось железное копьецо, при стрельбе из ручной пищали бердыш втыкался в землю и, таким образом, служил своеобразной подставкой.

105. Дмитрий Иванович Шуйский (ум. 1612) — князь, младший брат царя Василия Ивановича Шуйского, в 1577 и 1579 гг. рында у Ивана IV, с осени 1580 по апрель 1586 г. кравчий, с 1586 г. боярин, попал в опалу вместе с другими князьями Шуйскими и находился в ссылке в Шуе, в конце 1591 г. возвращен ко двору, в 1596— 1598 гг. — воевода в государевом полку, в 1604 г. был назначен воеводою в войске, посланном против Лжедмитрия I; во время царствования брата был одним из первых людей Московского государства. В 1610 г., командуя войсками под Клушино, потерпел сокрушительное поражение от гетмана С. Жолкевского, что в конечном счете привело к низложению с трона его брата. Умер в плену в Польше. См.: РК 1475—1598 гг. С. 293, 295, 319, 360, 364, 459, 497, 520, 530; РК 1559—1605 гг. С. 273, 303, 309, 312, 324, 351—353; Боярские списки... Ч. 1. С. 55, 74, 263; Ч. 2. С. 35, 44; Зимин А. А. В канун грозных потрясений. С. 21, 133, 135, 195, 199, 250, 275.

106. Игнатий (ум. ок. 1640) — московский патриарх, по национальности грек, кипрский архиепископ, бежал от преследований турок в Рим, в 1593 г. приехал в Россию, спустя десять лет стал рязанским архиепископом, в 1605 г., после низложения патриарха Иова, избран патриархом. Сведен с патриаршей кафедры после свержения Лжедмитрия I, лишен сана и отправлен в Чудов монастырь. Вторично возведен на святительский престол в 1611 г., но в 1612 г. бежал в Польшу, последние годы жил в Виленском монастыре святой Троицы. См.: Дмитриевский А. Архиепископ Елассонский Арсений и мемуары его из русской истории. Киев, 1899; СГГиД. Ч. 2. № 92; Пирлинг П. Димитрий Самозванец. С. 224—225, 239—242.

107. Патриарх с митрополитами и архиепископами составляли Освященный собор, решавший внутрицерковные дела и участвовавший совместно с царем и Боярской думой в обсуждении важнейших вопросов внутренней политики. См.: Ключевский В. О. Боярская дума... С. 510—524.

108. Здесь, используя привычные термины, автор “Дневника” говорит о членах Боярской думы. Вряд ли Лжедмитрий I предполагал какие-то реформы Боярской думы, с тем, чтобы расширить число ее членов и приблизить ее по статусу к польским институтам власти. См.: СГГиД. Ч. 2. № 93. С. 207—210 (перечень членов Совета в царствование Лжедмитрия I); Ключевский В. О. Боярская дума... С. 355—358; Пирлинг П. Димитрий Самозванец. С. 328—330.

109. Держава — символ царской власти в России.

110. Вероятно, автор “Дневника” описывает самовар.

111. Пятница — постный день..

112. В стольниках служили молодые дворяне из наиболее привилегированных родов. В Польше чашничие — слуги при столе короля.

113. Лапландцы (лопари, “дикая лопь”, саамы) — жители Кольского полуострова, берегов Северного Ледовитого океана, чьи земли с XVI в. располагались между Норвегией и Россией. “Лопскую землю” в грамотах Ивана Грозного называли “изначала нашей отчиной Новгородским уездом”. Лопари платили в XVII в. двойную дань: русским и датчанам, хотя русские власти вели борьбу против датских данщиков. Интересны географические представления автора “Дневника”, типичные для средневековья. В издании Н. Г. Устрялова ошибка: “японцы” вместо “лапландцы” (польск.: Laponowie). См.: Харузин Н. Русские лопари. М., 1890; Очерки истории СССР: Период феодализма. XVII век. М., 1955. С. 772—773; Тихомиров М. Н. Россия в XVI столетии. С. 274—275.

114. Сообщение о лапландцах (лопарях) показывает, что автор пользовался устными рассказами и записал это уникальное свидетельство “из первых рук”.

115. Делия — в гусарской одежде плащ, подбитый мехом.

116. Бахмат — ногайская лошадь, боевой конь. См.: Добродомов И. Г. Из аланского пласта иранских заимствований чувашского яыка // Советская тюркология. 1980. № 2. С. 21—29.

117. Николай Олесницкий (ок. 1558—1629) — каштелян г. Малогощ, посол Сигизмунда III на коронации Марины Мнишек, автор записок о “царе Дмитрии Ива-' новиче” и Марине Мнишек. См.: Witusik A. OleSnicki MikoJaj // PSB. 1978. Т. 23/4. S. 771—773; Маржерет Ж. Записки. С. 201.

118. Иван Ш, великий князь всея Руси в 1462—1503 гг.

119. Василий III Иванович, великий князь всея Руси в 1505—1533 гг.

120. Елена Стефановна Волошанка (ум. 1505) — княгиня, невестка Ивана III, супруга его сына, великого князя Ивана Ивановича Молодого. В публикации А. Гиршберга — “Witultow dziewka,” , т. е. София Витовтовна (1371 — 1454) — жена Василия I, деда Ивана III.

121. Елена Васильевна Глинская (ум. 1538) — великая княгиня, с 1523 г. жена Василия III, мать Ивана IV Грозного, представительница виднейшей литовско-русской княжеской фамилии Глинских, центром владений которых в Великом княжестве Литовском была Туровщина. См.: Зимин А. А. Россия на пороге нового времени. М., 1972 С. 85—87.

122. Григорий Иванович Микулин—в 1588—1589 г. вяземский выборный дворянин, участвовал в шведском походе 1590 г., в 1600 г. русский посол в Англии (сохранился его портрет, написанный в Англии). Стремительную карьеру сделал в начале XVII в., Лжедмитрий I пожаловал его в думные дворяне. Автор “Дневника” ошибочно называет его окольничим (второй думный чин). См.: Сб. РИО. Т. 137. С. 6, 236; Путешествия русских послов XVI—XVII вв. Статейные списки. М.; Л., 1954. С. 156—205; РК 1559—1605 гг. С. 259; Боярские списки... Ч. 1. С. 140, 205, 283, 312, 330; Платонов С. Ф. Очерки по истории Смуты... С. 220; Алексеев М. П. Русско-английские литературные связи (XVIII век—первая половина XIX века). М., 1982. С. 33. 50—52. (Литературное наследство. Т. 91).

123. В оригинале Hospodar, слово, которое здесь и далее переводится “государь”.

124. Александр Корвин Гонсевский (ум. ок. 1645) — староста велижский, дипломат и полководец. Ездил с посольствами к Лжедмитрию I в августе 1605 и в мае 1606 г. В результате московского восстания 17 (27) мая 1606 г. был задержан и находился в России до 1608 г. В 1610 г., после заключения договора о призвании на русский трон королевича Владислава, вошел во главе польского гарнизона в Москву. Руководил обороной города от ополчений П. П. Ляпунова, а затем К. Минина и Д. М. Пожарского, буду^чи фактическим правителем Москвы. В 1612—1618 гг. возглавлял польские войска под Смоленском, в 1618 и 1632 гг. успешно отразил попытки русских войск вернуть этот город в состав Русского государства. См.: Сб. РИО. Т. 137. С. 35, 170, 382, 383, 747, 755.

125. Сохранилась инструкция, данная послу А. Гонсевскому .польским королем Сигизмундом III и “верющая грамота”. Русских документов об этом посольстве не сохранилось. Ссылка в цитируемых “Дневником” речах Лжедмитрия I на разговор с Гонсевским подтверждает, что это посольство действительно состоялось. См.: Сб. РИО. Т. 137. С. 747.

126. Сейм — второй орган верховной власти в Польше, в котором была представлена польская шляхта. Сейм состоял из двух палат: Сената и Посольской избы, называвшихся сословиями. Третьим сословием был король. Сеймы собирались, как правило, раз в два года, каждый раз практически в новом составе из-за того, что на местных собраниях шляхты — сеймиках выбирались новые послы. Председательствовал в сейме король. В 1605 г. состоялся сейм, подробно обсуждавший политику Сигизмунда III в отношении русского самозванца. См.: РИБ. Т. 1. Стб. 1—81; Чаплиньский В. Органы государственной власти... С. 154—158; Maciszewski J. Szlachta polska i jej panstwo. Warszawa, 1969. S. 227.

127. Посольский двор располагался в Китай-городе в районе Ильинской улицы, начинавшейся от Фроловской (Спасской) башни Кремля, состоял из нескольких каменных и деревянных построек, в которых располагались квартиры послов, толмачей (переводчиков), приставов, а также башен с высокими шатрами и обширного открытого двора. См.: Памятники архитектуры Москвы... С. 361; Юзефович Л. А. “Как в посольских обычаях ведется...”. С. 76—80.

128. Кухмистер — старший, очень искусный повар. ¹²⁸ Воскресенье праздничное — католический праздник, связанный с Пасхой.

129. Кадило — церковный сосуд, используемый в богослужении для курения благовоний.

130. Федор Иванович Мстиславский (ум. 1622) — князь, воевода, кравчий, с 1577 г. боярин, один из самых родовитых и наиболее влиятельных членов Боярской думы, после смерти царя Федора Ивановича в 1598 г. назывался в качестве одной из возможных кандидатур на русский престол, в 1604 г. возглавлял войско, посланное против Лжедмитрия I. При самозванце продолжал занимать одно из первых мест в Думе, принял участие в заговоре против Лжедмитрия I. Позднее, в 1610—1612 гг. возглавлял правительство так называемой “Семибоярщины”, был сторонником призвания на русский трон польского королевича Владислава. См.: Зимин А. А. В канун грозных потрясений. С. 137; Боярские списки... Ч. 1. С. 67, 85, 104, 270; Ч. 2. С. 27; Вкладная книга Троице-Сергиева монастыря. С. 112—113.

131. Ирина Михаиловна Мстиславская — жена князя Ф. И. Мстиславского. В сохранившемся отрывке из описания обряда свадьбы Лжедмитрия I и Марины Мнишек читаем: “...а вести государыню под ручку воеводе, отцу ее, да княж Федорове княгине Ивановича Мстиславского”. См.: СГГиД. Ч. 2. № 138. С. 289; Зимин А. А. В канун грозных потрясений. С. 109; Вкладная книга Троице-Сергиева монастыря. С. 113.

132. Центральный момент коронации или свадьбы в глазах москвичей, не признававших обручения, совершенного в Кракове. Принятие Мариной Мнишек миропомазания по греческому обряду (о чем свидетельствует автор “Дневника”) могло означать для русских переход Марины Мнишек в православие, а для поляков — всего лишь необходимый элемент коронации. О принятии же причастия Лжедмитрием I и Мариной Мнишек из рук православного патриарха Игнатия источники сообщают противоречивые сведения. См.: Немоевский С. Записки. С. 59—60; ПирлингП. Димитрий Самозванец. С. 348—352.

133. Описание португалов — крупных золотых монет с государственным гербом сохранилось в записках еще одного участника описываемых событий Станислава Немоевского: “На португалах с одной стороны особа государя до пояса, с мечом и латинскою надписью: Aelatis suae 24, с другой — двуглавый орел, в груди у которого единорог, а кругом по-русски императорский титул” (Немоевский С. Записки. С. 60).

134. Жена Сигизмунда Тарло, хорунжего пшемысльского.

135. Трудно сказать, кого имел в виду автор “Дневника”. Немоевский также писал об “одной московской княгине”, стоявшей во время банкета у того края стола, где сидела Марина Мнишек, но не назвал ее по имени. Русские источники не знают князей Коширских. См.: Немоевский С. Записки. С. 61.

136. Сажень — мера длины, 216 см.

137. Известие за 22 мая отсутствует в публикации Н. Г. Устрялова, а известие за 23 мая ошибочно помещено под 22 мая. См.: Устрялов Н. Г. Сказания... Ч. 2. С. 159.

138. День Божьего Тела — католический церковный праздник в память о таинстве евхаристии. Введен в 1264 г. папой Урбаном IV, отмечается в первый четверг после праздника Троицы.

139. Василий Иванович Шуйский (1553—1612) — князь, служил первым рындой в полку Ивана IV во время серпуховского похода 1574 г., в 1575—1576 гг. входил в состав “особого двора” Ивана IV, участвовал в Ливонской войне, в 1580 г. царский дружка на свадьбе Ивана IV с Марией Нагой, с 1584 г. боярин, в 1585—1587 гг. воевода в Смоленске. В 1586—1587 гг. сослан в Галич, затем был возвращен ко двору и в 1591 г. возглавлял следственную комиссию по делу о смерти царевича Дмитрия. В 90-х годах XVI в. и начале XVII в. воевода в Новгороде, неоднократно назначался воеводой в государевом войске. В 1604 г. был послан с подкреплением к войску, отправленному против Лжедмитрия I, нанес ряд поражений войскам самозванца. После воцарения “Дмитрия Ивановича” едва не был казнен по обвинению в заговоре. 17 мая 1606 г. принял активное участие в низложении самозванца и сменил его на русском престоле. Правление царя Василия Шуйского сопровождалось открытыми военными столкновениями различных сословий и политических группировок, вмешательством в русские дела польских войск. В 1610 г. сведен с престола, умер в польском плену. См.: Белокуров С. А. Разрядные записи... С. 197; Гневушев А. М. Акты времени правления царя Василия Шуйского. М., 1915; Цветаев Д. Царь Василий Шуйский и место его погребения в Польше. Варшава, 1901. Кн. 1; РК 1475—1598 гг. С. 260; РК 1559—1605 гг. С. 177; Костомаров Н. И. Смутное время... С. 245—251; Платонов С. Ф. Очерки по истории Смуты... С. 226—340; Шепелев И. С. Освободительная и классовая борьба в Русском государстве в 1608—1610 гг. Пятигорск, 1957; Мордови на С. П., Станиславски и А. Л. Состав особого двора Ивана IV в период “великого княжения” Симеона Бекбулатовича // Археографический ежегодник за 1976 год. М., 1977. С. 191; Зимин А. А. В канун грозных потрясений. С. 39, 94, ПО, 134, 216.

140. Коморник — слуга в доме знатных польских шляхтичей.

141. Михаил Игнатьевич Татищев (ум. 1608) — в начале царствования Бориса Годунова думный дворянин, имел дворцовый чин ясельничего, принимал участие внизложении и убийстве Лжедмитрия I. С 1606 г. окольничий, служил воеводою в Новгороде, где был убит по обвинению в измене царю Василию Шуйскому. См.: Платонов С. Ф. Очерки по истории Смуты... С. 293; РК 1475—1598 гг. С. 521, 528; Боярские списки... Ч. 1. С. 36, 109, 247.

142. Название улицы, на которой останавливалась в Москве Марина Мнишек, в издании Н. Г. Устрялова отсутствует. Никитская улица располагалась в Белом городе в направлении тверской дороги и называлась по имени древнего Никитского монастыря.

143. Станислав Борша (ум. 1606) — польский ротмистр, с первых дней похода Лжедмитрия I на Москву находился в войске самозванца, оставил краткие записки о военных действиях. См.: Поход Московского царя Димитрия в Москву с сендомирским воеводой Юрием Мнишком и другими лицами из рыцарства. 1604 года // РИБ. Т. 1. Стб. 365—402.

144. Иван Андреевич Татев-Стародубский — князь, московский дворянин, в 1604 г. воевода в Чернигове, организовал сопротивление войскам Лжедмитрия I, но был выдан ему восставшими. В качестве посла самозванца ездил из Путивля к королю Сигизмунду III, чтобы воспрепятствовать агитации против Лжедмитрия I, проводившейся послом Бориса Годунова — Постником Огаревым. См.: Сб. РИО. Т. 137. С. 567,584—585.

145. О количестве поляков, убитых в ходе восстания в Москве 17 (27) мая 1606 г., сохранились разные свидетельства. И. Масса указывает, что было убито 1000 человек, К. Буссов называет другое число — 2135. Сообщение автора “Дневника” более достоверно. См.: Немоевский С. Записки. С. 76—98; Масса И. Краткое известие о Московии в начале XVII в. / Пер. А. А. Морозова. М., 1937. С. 142; Буссов К. Московская хроника. М., 1961. С. 118—121, 355.

146. Василий Васильевич Голицын (ум. 1619) — князь, боярин, один из самых знатных и влиятельных людей Русского государства в Смутное время. В 1604 г. воевода войска, посланного против Лжедмитрия I, в мае 1605 г. перешел под Кромами на сторону самозванца, принимал участие в заговоре против царя Дмитрия Ивановича, а позже — в низложении царя Василия Шуйского. В 1610 г. отправлен во главе посольства боярского правительства к королю Сигизмунду III под Смоленск, был там задержан и умер в Польше. См.: Платонов С. Ф. Очерки по истории Смуты... С. 208—210; РК 1475—1598 гг. С. 407; РК 1559—1605 гг. С. 256; Боярские списки... Ч. 1. С. 74, 125, 266.

147. Имеется в виду Лобное место на Красной площади в Москве.

148. Расстрига — духовное лицо, лишенное монашеского сана; здесь — Лжедмитрий I.

149. Текст допроса боярами Ю. Мнишка известен также в других польских источниках и дважды публиковался на русском языке в XIX в. См.: СГГиД. Ч. 2. № 139. С. 293—296; РИБ. Т. 1. Стб. 98—106. В публикации Н. Г. Устрялова текст допроса отсутствует.

150. О Петровском в русских дипломатических документах писали следующее: “А тот Петровский ведомой вор (известный разбойник.— В. К.) . служил он на Москве у сына боярского у Истомы Михнова, а звали его Петрушею, а не Юрьем Петровским, а был он в Лифляндской земле году или дву и рос у Истомы Михнова в ыменье на Туле; а на Углече он николи не бывал, и царевича Дмитрея не видал, и у нас таких страдников (т. е. работников, бранное слово. — В. К.) ко государским детям не припускают”. См.: Сб. РИО. Т. 137. С. 264.

151. Известие о подмене трупа царевича содержится и в других записках иностранцев. См.: Немоевский С. Записки. С. 107—108; Буссов К. Московская хроника. С. 134—135, 358.

152. Архангельский собор в Кремле, построенный в 1505—1508 гг. зодчим Алевизом Новым. Служил усыпальницей московских великих князей, а затем царей.

153. Феодосия Федоровна (1592—1594) — царевна, единственная дочь царя Федора Ивановича и Ирины Годуновой, родилась в мае 1592 г., была очень слабым ребенком и вскоре умерла. Слухи о причастности Бориса Годунова к ее смерти не имеют оснований. См.: Шереметев С. Д. Царевна Феодосия Федоровна//Старина и новизна. СПб., 1902. Кн. 5. С. 283—286; Платонов С. Ф. Очерки по истории Смуты.. С. 147, 169.

154. Ирина Федоровна Годунова (ум. 1603) —сестра Бориса Годунова, с 1575 г. жена царевича Федора Ивановича, с 1584 г. русская царица. После смерти мужа в 1598 г. фактическая правительница страны до избрания царем ее брата. Приняла монашеский постриг в Московском Новодевичьем монастыре (в иночестве Александра). См.: ПСРЛ. Т. 14. С. 19—20, 49; Источники по социально-экономической истории России XVI—XVIII вв.: Из архива Московского Новодевичьего монастыря / Подг. текста и вступ. статья В. Б. Павлова-Сильванского. М., 1985. С. 81, 86, 167, 193; Зимин А. А. В канун грозных потрясений. С. 14, 17, 19, 42.

155. Речь идет о посольстве в Москву великого канцлера литовского Льва Сапеги в 1600—1601 гг. Когда русские послы боярин М. Г. Салтыков-Морозов и В. Т. Плещеев приехали в сентябре—октябре 1601 г. в Речь Посполитую, им было высказано недовольство стесненным содержанием посольства Льва Сапеги в Москве. Александр Гонсевский выговаривал русским послам: “...были все заперты в одном месте, никуды нас не пускали, а мы люди вольные, в тесноте жити не извыкли, хотя б мы чего не доели, только б нам воля была”. См.: Сб. РИО. Т. 137. С. 83—84.

156. Пограничные городки Прилуки, Снетино были предметом территориальных споров между Россией и Речью Посполитой. Чтобы урегулировать их, с 1602 г., после заключения перемирия между двумя государствами, проводилась работа по размежеванию рубежей. Однако она сопровождалась взаимными претензиями, спорами комиссий, невысылкой их в срок на межеванье земель и даже военными столкновениями. Самое кровопролитное из них было в 1603 г., когда царь Борис Годунов приказал сжечь принадлежавший магнатам Вишневецким спорный городок Прилуки. См.: Сб. РИО. Т. 137. С. 170—173, 175—176; Скрынников Р. Г. Социально-политическая борьба... С. 113—114.

157. Гетман великий— высший чин после короля, командующий войсками Речи Посполитой во время войны.

158. Гетман польный— заместитель и помощник гетмана великого. Должность гетмана великого и польного была общей для Польского королевства и Великого княжества Литовского. См.: Maciszewski J. Szlachta polska i jej panstwo. S. 223.

159. Посольство Постника Григорьевича Огарева состоялось в сентябре 1604— 1605 гг. и должно было обсудить возникшие раздоры при межевании границ, противодействовать поддержке Сигизмундом III самозванца и сношениям польского короля с крымским царем (король подкупал крымских татар для совершения похода в Московское государство). См.: Сб. РИО. Т. 137. С. 174—181.

160. Универсал— королевское послание, адресованное “всем вообще и каждому особо, кому о том ведать надлежит”.

161. Соответствующие распоряжения о встрече в Смоленске послов Григория Константиновича Волконского и дьяка Андрея Иванова были сделаны 29 мая 1606 г. Их приезд туда ожидался 18 (28) июня, следовательно, автор “Дневника” достаточно точно говорит об отъезде послов из Москвы около 12 (22) июня 1606 г. См.: Сб. РИО. Т. 137. С. 193—372.

162. Главным очагом восстания с самого начала действительно был Путивль и другие города, ранее в числе первых поддержавшие Лжедмитрия I. Об этом свидетельствуют обнаруженные И. П. Кулаковой летописные заметки, в которых говорится: “А черниговцы, и путимци, и кромичи, и комарици, и вси рязанские городы за царя Василья креста не целовали и с Москвы всем войском пошли на Рязань: у нас, де, царевич Дмитрей жив” (Кулакова И. П. Восстание 1606 г. в Москве и воцарение Василия Шуйского // Социально-экономические и политические проблемы истории народов СССР. М., 1985. С. 49).

163. Петр Федорович, он же Илейка Муромец (ум. 1607) —самозваный царевич, выдававший себя за сына царя Федора Ивановича, происходил из посадских людей г. Мурома, работал по найму у нижегородских и ярославских торговых людей, служил терским казаком. В конце царствования Лжедмитрия I избран казаками в царевичи, “чтобы итить на Волгу, громить судов торговых”. Вместе с казачьими отрядами участвовал в походе на Астрахань, затем на Москву, после смерти “царя Дмитрия Ивановича” оказался в Путивле, затем в Туле в войске И. Болотникова. Взяв Тулу 10 октября 1607 г., царь Василий Шуйский захватил в плен самозваного царевича и вскоре казнил его. См.: ААЭ. Т. 2. № 81. С. 174; Костомаров Н. И. Смутное время... С. 288—298; Платонов С. Ф. Очерки по истории Смуты... С. 250—275; Смирнов И. И. Восстание Болотникова: 1606—1607. Л., 1951. С. 339—341 и сл.; Скрынников Р. Г. Смута в России в начале XVII в.: Иван Болотников. Л., 1988. С. 152—163.

164. Лжедмитрий II (ум. 1610) объявился в Московском государстве только летом 1607 г., записанные автором “Дневника” слухи о спасении “царя Дмитрия” показывают, насколько подготовленной была почва для его появления.

165. Спасов день— 1 августа (по старому стилю).

166. Крестовая слобода под Ярославлем при въезде со стороны Москвы, ныне в черте города.

167. Из-за искажения автором “Дневника” фамилии (прозвища) установить, о ком здесь говорится, не представляется возможным.

168. Описание Ярославля представляет собой одно из первых сохранившихся письменных свидетельств об укреплениях города. Точное местоположение домов ссыльных Мнишков неизвестно.

169. Здесь, вероятно, автор иронизирует, желая подчеркнуть, что посадские люди Ярославля, вместо того, чтобы тушить пожар, сбежались для грабежа, прихватив с собою сумки и мешки (“торбы”).

170. Военные действия под Ельцом продолжались в течение нескольких месяцев. Поначалу успех сопутствовал войскам Василия Шуйского, затем в результате победы восставших в битве под Кромами в августе 1606 г. царские воеводы, по свидетельству “Нового летописца”, вынуждены были отступить: “Слышаху же под Ельцом бояре, что под Кромами смутилось, отоидоша от Ельца прочь и поидоша все к Москве” (Новый летописец//ПСРЛ. Т. 14. С. 71). Об этом отступлении и говорится в “Дневнике”. См.: Скрынников Р. Г. Спорные проблемы восстания Болотникова//История СССР. 1989. № 5. С. 94—97.

171. Следующий далее текст “Дневника” за 21 сентября 1606—22 марта 1607 г. утрачен в нашей рукописи и переведен по публикации А. Гиршберга.

172. Известие о поражении войск царя Василия Шуйского под Кромами другими источниками не зафиксировано, в разрядных книгах говорится об отходе царского воеводы князь Ю. И. Трубецкого и городовых дворян из-под Кром по причине голода и неудачной осады. См.: Смирнов И. И. Восстание Болотникова. С. 155; Скрынников Р. Г. Смута в России в начале XVII в.: Иван Болотников. С. 86—91.

173. Это известие, как показал И. И. Смирнов, относится к 10-м числам октября по старому стилю. Оно имеет в своей основе реальный факт— поход на Серпухов войска И. И. Болотникова после победы, одержанной в битве 23 сентября 1606 г. под Калугой над воеводой князем И. И. Шуйским. См.: Смирнов И. И! Восстание Болотникова. С. 172—173.

174. Здесь близко к тексту пересказывается содержание грамоты, присланной в Ярославль. Запись имеет большое значение для определения даты, когда восставшие; пришли под Москву. Судя по цитированной грамоте, это произошло 13—14 (23— 24) октября 1606 г. См.: Скрынников Р. Г. Смута в России в начале XVII в.: Иван Болотников. С. 98—111.

175. Войско во главе с князем Ф. И. Мстиславским и князем Д. И. Шуйским выступило из Москвы около 23 октября 1606 г. См.: Скрынников Р. Г. Смута в России в начале XVII в.: Иван Болотников. С. ПО.

176. В приведенном известии говорится о битве под селом Троицким 25 октября 1606 г., проигранной войсками царя Василия Шуйского, после чего основные силы восставших подошли к Москве. См.: Скрынников Р. Г. Смута в России в начале XVII в.: Иван Болотников. С. 111.

177. Это редкое прозвище в начале XVII в. носил Иван Евстафьевич Плещеев, в 1588/89 г. служивший в выборных дворянах по Владимиру, в 1599 г. воеводой в Мо-настыревском остроге, а в 1604 г. на Верхотурье. См.: РК 1598—1638 гг. С. 83; Боярские списки... Ч. 1. С. 130; Веселовский С. Б. Ономастикой. М., 1974. С. 220.

ДНЕВНИК МАРИНЫ МНИШЕК

Комментарии