ДЖОН МИЛЬТОН

МОСКОВИЯ

и другие малоизвестные страны, лежащие на востоке от России до самого Катая,

недавно в разное время открытые Русскими.

Изучение Географии полезно и усладительно; но хотя некоторые географы довольно точно определили долготы и широты, они по большей части не соблюдали в своих трудах соразмерности в отношении других, также считающихся географическими, сведений, как то: обычаев, веры, правления и т. п. Некоторые из этих писателей неудовлетворительны по краткости и недостаточности своих известий, другие слишком пространны и неуместно утомляют читателя длинными рассказами о нелепых суевериях, странных обычаях и других, ни к чему не ведущих, мелочах, тогда как в их многословии ускользает, или скоро забывается, полезное, подлинно заслуживающее внимания. Может быть это и подало мысль некоторым более ученым и рассудительным людям, не имевшим времени, или желания, написать целую Географию, сделать опыт описания одной страны, или двух, в виде образца, или примера, в предостережение других, могущих задумать в последствии цельное сочинение. Может быть это и побудило Павла Иовия описать только Московию и Британию. Такие же рассуждения, много лет тому назад, послужили мне поводом к составлению в свободное время подобного опыта, и я начал с Московии, как с самой северной из Европейских стран, почитаемых образованными, и коей северные пределы были открыты Английскими путешественниками. Я видел, что в этом труде у меня было большое преимущество перед [II] Павлом Иовием. Немалого труда стоило мне собрать воедино то, что было рассеяно по многим книгам и в разное время наблюдено очевидцами, дабы избегнуть читателям гораздо продолжительнейших разысканий в разных отдельных сочинителях; сам я, впрочем, не без наслаждения следовал за ними от восточных границ России до стен Китая, в разных сухопутных путешествиях, сделанных туда в последнее время Русскими, которые описывают эти страны совсем иначе, чем обыкновенные географы. Обстоятельства помешали мне продолжать мой труд. Но и в том вид, в каком он есть, опыт этот был признан некоторыми лицами, его знавшими, заслуживающим напечатания, дабы столь многозамечательные сведения, прежде рассеянные, а ныне собранные в одно целое, не утратились, а с тем вместе не пропал и труд собрания их. [1]

СОБРАННАЯ ИЗ ПИСЬМЕННЫХ ИЗВЕСТИЙ РАЗНЫХ ОЧЕВИДЦЕВ.

Краткое описание.

Государство Московское или, как иные его называют, Poccия граничит к северу с Лапландией и Океаном, к югу с Крымскими Татарами, к западу с Литвою, Ливониею и Польшею, к востоку с рекою Обью и по Волге, вплоть до Астрахани, с Ногайскими Татарами.

Северные части этой страны столь бесплодны, что жители привозят зерновой хлеб из-за тысячи миль, а зимой там до того холодно, что в дровах, горящих на огне, сок замерзает, капая с конца, противоположного зажженному. Корабельщикам, оставленным на кораблях в первый приезд Англичан в Poccию, холод до такой степени захватывал дух, что на переходе только от своих кают до люков они падали, как бы задохнувшиеся.

Пристань Св. Николая ¹, куда они в первый раз пристали, лежит под 64 градусом; она так называется по имени деревянного монастыря, который там построен и в котором они нашли двадцать монахов, неученых и больших пьяниц; церковь красива, наполнена образами и свечами. Кроме монастыря, там всего шесть домов, из которых один построен [2] Англичанами. Насупротив монастыря в заливе находится Розовый остров ², на котором растут в изобилии алые и красные розы, фиалки и дикий розмарин. Этот остров имеет семь, или восемь, миль в окружности; снег там пропадает в половине Мая, после двухмесячного таяния; недели две спустя земля просыхает, а через месяц вырастает трава вышиною по колено; после Сентября опять начинаются морозы и выпадает снег глубиною в ярд. На острове построен Англичанами дом, близ прекрасного студеного ключа. К северо-востоку от монастыря, на другой стороне Двины, находится Архангельский замок ³, где Англичанами построен еще дом. Здесь впадает в море, приняв сперва Пинегу, весьма широкая и быстрая, но мелководная, река Двина: она берет свой исток во внутренности страны миль за сто и имеет красивое течение между холмами, возвышающимися по обоим ее берегам, которые, подобно пустыни, поросли высокими елями и другими деревьями. Лодки по этой реке строятся все из леса, вовсе без железа, и делаются или для хода на парусах, или для тяги бичевою против течения.

За Архангельском к северо-востоку стоит Лампас ⁴ (Lampas), куда два раза в год съезжаются на ярмарку Русские, Татары и Самоеды. Далее во внутренности земли, между реками Печорою и Двиною, находятся Мезень и Слободка (Slobotca), два торговые города; со стороны моря выдается мыс Канин Нос (Candinos) и лежит остров Колгуев (Colgoieve), милях в тридцати от Печорской бары, под 69 градусом.

Река Печора протекает Сибирь, но длина ее течения не известна; она впадает в море семьюдесятью двумя устьями, которые наполнены льдом; река эта изобилует лебедями, утками, гусями и куропатками, которых Pyccкие ловят в Июле месяце; перья они продают, а мясо солят в прок на зиму. Эта река образует озеро, на коем, под 68 градусом, стоит город Пустозерск ⁵, в котором домов восемьдесят, или сто; в 1611 году в нем зимовали несколько купцов из Гулля. [3]

Город Печора мал и беден, имеет три церкви. Купцы ездили отсюда на четыре дня пути вверх по реке в Усть-Цыльму ⁶ (Oustzilma), небольшой городок в шестьдесят домов. Pyccкие путешественники говорят, что река Печора имеет исток в горах Югории и протекает через Пермскую область. Недалеко от ее устья находится Вайгачский пролив, о котором будет говорено после, далее к востоку мыс Нарымский ⁷ (Naramzy), ближайший к Обской губе, за которую недавно Москвитяне распространили свое владычество. Англичане не могли собрать никаких сведений о Рифейских гоpax, в которых древние предполагали источник Танаиса; узнали только, что вся эта страна образует равнину, коей северная окраина покрыта огромными пустынными еловыми лесами, где изобилуют черные волки, медведи, буйволы и еще особенный род зверей, называемых россомахами (rossomakka), которых самки рожают, проходя через какое-нибудь узкое место; как, например между двух столбов, и таким образом выдавливая приплод из своей утробы. Путешествуя далее на юг, Англичане нашли более приятную, красивую и лучше населенную, страну, с хлебными полями, лугами и огромными лесами. Аркания (если это не тот же Архангельск) есть место Английского торга, откуда, на расстояние одного дня пути и ста верст от Св. Николая, стоят Холмогоры на Двине ⁸: это большой город, не обнесенный стенами, со строениями, разбросанными без порядка. Англичане здесь имеют свои собственные земли, пожалованные им Царем, и красивые дома. Немного далее в Двину впадает Пинега, которая течет между скалами алебастра и большими лесами. В пятистах верстах (т. е., небольших милях) от Холмогор находится Устюг, древний город при слиянии Юга и Сухоны, образующих Двину, которая только отсюда принимает свое имя. Отсюда путь водою до Вологды ⁹, большого города, названного по имени реки, которая через него протекает; в нем есть замок, обнесенный стенами из кирпичей и камня, и много деревянных церквей по две каждый приход: [4] одной — зимней, которую можно топить, другой — летней. Вологда очень торговый город, в тысячи милях от Св. Николая. На всем этом пути по рекам нет другого пристанища, как на береге, под открытым небом, и нельзя найти других припасов, кроме тех, которые везешь с собою. Из Вологды переезд на санях до Ярославля на Волге, которая там шириною по крайней мере в милю; оттуда она течет две тысячи семьсот верст до Каспийского моря; начало же берет в Белом озере ¹⁰, посреди коего построена крепкая башня, где Цари Mocковские хранят свою казну в военное время. Из Ярославля путь лежит на Ростов, оттуда на Переяславль, большой город, расположенный на красивом озере, оттуда на Москву ¹¹.

Между Ярославлем и Москвою, т е., па протяжении двухсот миль, страна до того плодородна, населена и наполнена деревнями, что в течение полудня встречается обыкновенно до семи или до восьмисот саней, на которых везется соленая рыба, или привозится оттуда зерновой хлеб.

Москва ¹², столичный город, лежит под 55 градусом и отстоит полторы тысячи миль от Св. Николая; она считается обширнее Лондона с предместьями, но дурно построена; большая часть домов и церквей в ней деревянные, каменных мало; улицы не вымощены; есть красивый четвероугольный замок, на холме, мили в две окружности, с кирпичными очень высокими стенами, толщиною, как говорят, в восемнадцать футов, с шестнадцатью воротами и столькими же валами; внутри замка находятся главные рынки, которые зимою, когда образуется крепкий лед, переносятся на реку. Эта река Москва, с юго-запада обтекает замок, в котором девять красивых церквей с круглыми позлащенными башнями (т. е., с позлащенными куполами), и Царский дворец. Дворец этот ни внутри, ни снаружи, не равняется великолепием с Королевскими домами в Англии; он скорее похож на старинные Английские строения с небольшими окнами, из которых [5] некоторые стеклянные, другие с решетками, или с железными брусками.

Путешественник, который едет из Москвы к Каспийскому морю ¹³, спускается по Москве реке в Оку, потом мимо разных замков к Рязани, знаменитому городу, теперь в развалинах; на десятый день в Нижний Новгород, где Ока впадает в Волгу, которую Татары называют Эдель; на одиннадцатый день в Казань, Татарский город, прежде очень богатый, теперь принадлежащей Русским, сперва он был обнесен деревянной стеной и земляной насыпью, но, со времени Царя Васильевича (т.е., Царя Ивана Васильевича (Грозного)), одет плитою. Из Казани к реке Kaме, впадающей в Волгу из области Пермской; жители по левому берегу Волги — язычники и живут в лесах, не имя домов; за ними до Астрахани обитают Мордвины (Mangat?), Татары и Ногайцы; на правом берегу живут Крымцы. От Москвы до Астрахани около шестисот миль. Астрахань расположена на пологости холма, обнесенного земляною насыпью; кругом замка земляной вал и частокол; дома, исключая Воеводского и немногих других, бедны и плохи; земля совершенно бесплодна и безлесна; жители питаются рыбой и особенно осетриной, для этого осетры развешиваются для просушки по улицам и в домах, что привлекает целые тучи мух, заражает воздух и часто производит заразу. Остров, на котором построена Астрахань, длиною в двенадцать миль, шириною в три мили; на нем содержится сильный гарнизон; ибо остров этот составляет, предел России со стороны Каспийского моря, от которого он в расстоянии двадцати миль и в которое Волга вливается семьюдесятью устьями. От Св. Николая, или от Москвы до Каспия проезда сорок шесть суток, большею частью водяным путем.

В тысяче двухстах милях к западу от Св. Николая, под 58 градусом, лежит Новгород, главнейший торговый город во всем Государстве, не уступающий величиною Москве. Путь туда идет через западный угол залива Св. Николая, и потом вдоль берега, на котором множество опасных скал, на монастырь Соловки, в котором никак не мене двухсот [6] монахов; окрестные жители почти дикари, хотя, впрочем, принадлежат этим монахам. Оттуда к опасной реке Выгу (Owiga), в которой водопады столь круты, что как бы текут с гор, и по быстроте своего падения никогда не замерзают; в этом месте, на расстоянии около мили, необходимо переносить лодки берегом; переноску эту, по приказанию монахов, совершили их крестьяне, служившие проводниками Английским купцам, от которых они не взяли за то никакого вознаграждения. Оттуда на город Повенец (Povensa), который стоит в одной мили от славного озера Онеги, весьма глубокого и имеющего 320 миль длины, а ширины в некоторых местах 70, а в самых узких 25. Оттуда разными монастырями к реке Свире; потом в озеро Ладожское (Ladiscay), которое гораздо длиннее Онежского; потом в реку Волхов (Volhusky), которая протекает через середину Новгорода в это (Ладожское) озеро, соединяющееся у Нарвы и у Ревеля с Балтийским зундом. Другие Русские города со стороны западного рубежа суть: Псков и Смоленск (Plesco, Smolensco or Vobsco) ¹⁴.

Царь имеет неограниченную власть. Если кто-нибудь умирает без мужского потомства, то его поместье возвращается Царю. Всякий богатый человек, о котором узнают, что он по старости, или дряхлости, не может отправлять общественную службу, изгоняется из своего имения (estate) и должен, вместе со своим семейством, жить небольшим жалованьем, между тем как Великий Князь, своею властью, отдает его поместье кому-нибудь другому, более заслуживающему лицу. В этих случаях Великого Князя уведомляют таким образом: “Ваше Величество, говорит кто-нибудь, у тебя такой-то подданный имеет огромные богатства, но не способен служить Государству; а есть другие бедные и нуждающиеся, но способные служить Государству”. Великий Князь немедленно посылает удостовериться и, призвав богатого, говорит ему: “Приятель! У тебя слишком много имения, а ты бесполезен Государству; довольно тебе будет и меньшего; на остальное же можно содержать других, которые более тебя заслуживают”. Тот, который таким образом призван, не противоречит, а смиренно отвечает, что “все, что он имеет, — Божие и Государево”; так что можно подумать, что он скорее возвращает то, что по справедливости принадлежит другому, чем расстается со своею собственностью ¹⁵. [7]

Каждый дворянин имеет право суда и расправы над людьми, поселенными на его землях: если люди, принадлежащие двум помещикам, тягаются, помещики стараются их помирить, если в том не успеют, то каждый приводит своего человека пред главного областного судью.

Законников, у Русских нет: каждый из тяжущихся сам ведет свое дело, или письменно излагает свое прошение, или свой ответ, и лично вручает Великому Князю; не смотря на это, правосудие мало соблюдается, по причине лихоимства мелких Приказных. В случаях, когда недостаточно доказательств, тяжущиеся могут прибегнуть к судебному поединку своими особами, или посредством представителей ¹⁶. Человек, по бедности не платящий своего долга, берется в кабалу к Великому Князю, который отдает его в заработки и держит его в кабале до уплаты долга ¹⁷. Есть у Русских еще суд посредством жребия ¹⁸.

Количество доходов Государя зависит от его произвола и оттого, что могут заплатить его подданные: он не гнушается самыми грубыми средствами собирать с них деньги. В каждом порядочном городе есть питейный дом, называемый корчмою ¹⁹ (cursemay), который Царь отдает или на откуп, или в награду за службу какому-нибудь Боярину, или Дворянину: Боярин этот делается на время властелином города, грабит и обирает жителей сколько ему угодно; когда же он обогатится, то его посылают, на его собственный счет, на войну, и там выдавливают из него его дурно приобретенное богатство: таким образом ведение войны не стоит Царю ничего, или стоит ему очень мало.

В военное время Россия выставляет не мене трехсот тысяч человек; половину их Царь берет с собою в поле, остальных оставляет для содержания сторожей по рубежам. Военной службой не обязаны ни хлебопашцы, ни купцы, но одни молодые люди. Пехотинцев у него нет, кроме пионеров или пищальников, которых тридцать тысяч человек. Остальные составляют конницу, все вооружены луками и ездят на коротких стременах подобно Туркам. Одеяние воинов состоит из дощатых лат и шишака; некоторые латы покрыты бархатом, или золотою парчою; потому что Pyccкиe любят пышность в военной одежде: сам же Великий Князь не знает в [8] ней меры; его шатер покрыт золотой и серебряной парчой и украшен драгоценными камнями. К седельной луке Русские привешивают небольшие барабаны (Набаты), которые употребляют вместо шпор, подгоняя лошадей их звуком ²⁰.

Они сражаются без порядка и неохотно вступают в сражение, а воюют хитростью и засадами. Удивительно терпеливо переносят они стужу и дурную пищу; ибо в такую пору, когда земля покрыта обледенелым снегом глубиною в ярд, рядовой воин проводит месяца по два в поле без шатра или навеса над своей головой: развесит только свой плащ с той стороны, откуда дует непогода, разведет огонек, и ложится перед ним спиной к ветру; пьет холодную воду из реки, смешанную с овсяной мукой, и это вся его пища; конь его кормится древесными сучьями и корою, все время остается в открытом поле и, не смотря на то, отправляет свою службу. Царь ни платит вовсе жалованья никому, кроме иностранцев, но за военные заслуги награждает землями в пожизненное владение, и все лица, которые чаще посылаются на войну, считают себя в большей милости, хотя и служат без жалованья.

Ежегодно 12 го Декабря, Царь и все его Бояре с большой пышностью выезжают в поле, за город, верхами на жеребцах или Турецких конях; пять тысяч пищальников стреляют перед ним в ледяной вал, пока не собьют его; орудия, которые у них есть всех родов и которые очень хороши, наводятся на два деревянные дома, набитые землею, толщиною; по крайней мере, футов в тридцать и, начиная с меньших орудий, выпаливают из них изо всех по три раза, сбивая эти дома вровень с землею. Кроме других орудий, у них есть шесть пушек, которых ядра, вышиною в один ярд, так что можно следить за их полетом; потом палят холостыми зарядами из мортир. Освидетельствовав, таким образом, успехи своих пушкарей, Царь возвращается во дворец в том же порядке, в каком приехал.

Русские следуют учению Греческой Церкви, но примешивают множество суеверий: службу отправляют на Русском [9] язык. Они считают, что десять заповедей не касаются их и говорят, что Бог дал их во времена (Ветхого) Завета, который отменен смертью Христа на кресте. Евхаристия дается в причастие в обоих видах. Постов соблюдается четыре; богослужение в церквах отправляется ежедневно, начиная за два часа до рассвета и до вечера; никто, однако же, не может быть хуже духовенства в отношении распутства, пьянства и лихоимства.

В России много больших и богатых монастырей, в которых оказывается большое гостеприимство. В Троицком (Тrоjetes) семьсот монахов, и он обнесен крепкими каменными стенами, на которых расставлено много медных орудий; в окружности около монастыря миль на сорок большая часть земель, городов и деревень принадлежат тамошним монахам, которые в то же время по торговле равняются со значительнейшими купцами в стране. Во время праздников Св. Пасхи, если два приятеля встретятся, то они берут друг друга за руку и один из них говорит: “Господь воскрес!” а другой отвечает: “Во истину так!” после чего они целуются, как мужчины, так и женщины. Царь почитает Митрополита после Бога, после Божьей Матери и Св. Николая, считая его Наместником духовным, себя же только Наместником светским. Впрочем, Москвитяне по рубежу Татарии еще язычники ²¹.

Когда двое влюбятся друг в друга, мужчина, между прочими бездельными подарками, посылает женщине плеть, чтобы показать ей, чего она должна ожидать, если его обидит, и между ними полагается за правило, что если жена не бывает бита раз в неделю, то она считает, что ее не любит муж, и становится хуже; впрочем, жены послушны и не выходят из дома, за исключением некоторых времен; когда муж невзлюбит жены, то он с нею разводится: нет сомнения, что эту льготу Pyccкие заимствовали от Греческой Церкви, и из Царских законов.

Мертвым они надевают на ноги для погребения новые башмаки, как бы для длинного пути, а в руки кладут свидетельство на имя Св. Николая, или Петра, в том, что покойный был Русский, или Русская, и умер в Православии. Они думают, что, по прочтении этого свидетельства. Св. Петр немедленно впускает покойника в небо ²². [10]

Они невежественны и не допускают учения среди себя; величайшая приязнь основана на пьянстве; они величайшие болтуны, лгуны, льстецы и лицемеры, чрезвычайно любят грубую пищу и вонючую рыбу, питье их несколько лучше; ибо заключается в разных сортах меда: лучший делается из сладкой, малинового цвета, ягоды, которая также растет во Франции и называется малиною (Maliena); другие делаются из черных ягод и разных других ягод; весной они также добывают из корня березы сок, который пропадает после Июня месяца. Но нет людей, которые жили бы в большей нищете, как бедные в России: случается им перебиваться не имея ничего, кроме соломы и воды; зимою едят, вместо хлеба, высушенную и сжатую солому, а летом траву и коренья, древесную кору во всякое время считают они лакомством. Многие, однако же, умирают на улице с голода, и никто и не думает помочь им, или даже обратить на них внимание.

Когда они сами ездят в чужие края, или когда иностранцы приезжают к ним, то они одеваются очень пышно, иначе даже Царь одевается плохо.

Зимою они ездят только в санях, потому что дороги делаются жестки и гладки от снега, а реки все замерзают. Одна лошадь провезет человека в санях четыреста миль в три дня; летом дорога тяжела и езда трудна. Pyccкие из высшего сословия зимою иначе не выходят из дома, как чтобы ехать в санях, а летом верхом на лошади. В санях они сидят на ковре, или на шкуре белого медведя; в сани впрягается хорошо убранная лошадь, у которой шея увешивается множеством волчьих, или лисьих, хвостов, и ею правит мальчик, который сидит на ней верхом, а за спинкой саней едут верхом прочие слуги.

В Русском (т.е., в Белом море) море водится зверь, которого называют моржом (morse); он снискивает себе пропитание на скалах, на которые взбирается с помощью своих клыков; клыки эти Русские считают не хуже слоновьих клыков. [11]

ГЛАВА II.

К северо-востоку от Poccии, при реке Оби, лежит страна Самоедов; первый ее открыл один Русский по имени Оника (Oneke), который первый завел с Самоедами торговлю и, добывая от них богатые меха, нажил большое богатство и узнал их страну, а в последствии, дав знать о своем открытии Борису, Правителю Федора, указал, сколь полезно будет для Государства приобрести эту страну. Борис отправил к Самоедам пышное посольство и миролюбивыми средствами достиг того, что они отдались в подданство России, с обязанностью ежегодной поголовной дани, состоящей из двух богатейших собольих шкур. Гонцы Борисовы, проехав двести миль к востоку за Обь, донесли, что там красивая страна, изобилующая лесами и источниками, и что жители ездят верхом на оленях и лосях, другие же в санях, запряженных оленями, а иные еще на собаках, столь же прытких, как и олени. Самоеды, приехавшие с этими гонцами, на возвратном пути их в Москву, удивлялись красоте этого города и возбуждали равное удивление своею стрельбою, попадая без промаха в цель величиною в деньгу, на таком расстоянии, что ее едва можно различить.

По донесениям Русских река Обь так широка, что переправа через нее занимает целый летний день, но она наполнена островами и мелями, которые безлесны и, до последнего времени, не были обитаемы. Из реки Оби переправляются в реку Таз (Tawze). С тех пор, как Самоеды покорились Русским, там находится двое Воевод, с тремя, или четырьмястами стрельцов; Pyccкиe также построили селения и несколько небольших крепостей; всю эту местность они называют Maнгазея (Mongozey или Molgomsay). Далее во внутренности страны ими также построены другие деревянные города, заселенные преимущественно Поляками, Татарами, или Русскими из беглых, или из осужденных преступников; таковы города: Верхотурье (Vergateria), Сибирь (Siber), по имени коего называется вся страна, Тюмень (Tinna), потом Тобольск (Tobolsca), по сю [12] сторону Оби, на реке Иртыш, и Тоболе (Tobol), главное местопребывание Русского Воеводы, выше Сургут (Zergolta) на острове реки Оби, где находится таможня, далее на другой стороне Оби Нарым (Narim), и Томск (Tooina), сделавшийся теперь значительным городом. В странах этих построено также несколько церквей, но никто не терпит принуждения в Вере. За Нарымом, на восток, на реке Telta, построена крепость Соmgoscoi. Пocтроение этих городов и многих других, им подобным, началось с 1590 года. Из этих-то стран и привозятся соболи и дорогие меха.

Самоеды не имеют городов или постоянных мест пребывания, но кочуют там, где найдут мох для своих оленей. Они живут обществами миролюбиво, и управляются несколькими из старейших между ними; впрочем, они идолопоклонники. Они стреляют удивительно искусно; ocтрие их стрел делается из заостренных камней, или рыбьих костей; рыбьи кости употребляются ими также для иголок, а вместо ниток они употребляют жилы некоторых маленьких животных, и жилами этими сшивают меха, которыми, одеваются: летом они носят шкуры мехом наружу, зимой мехом внутрь. Они имеют по несколько жен, а дочерей своих продают тому, кто их купит дороже. Если жена не понравится, то муж возвращает ее родным, возвращая только отцу издержки на свадебный пир. При родах мужья помогают своим женам, которые встают на другой день послe родин. Самоеды не обрабатывают земли, но питаются мясом диких зверей, за которыми охотятся Они суть единственные проводники для тех, которые зимою путешествуют по Югории, Сибири и какой-либо другой из этих северо-восточных стран. Путешествия эти совершаются на санях, везомых оленями, которые мчатся днем и ночью, если только ночь месячная. Живут Самоеды на снеге, под навесами из оленьих шкур, останавливаясь в тех местах, где довольно белого мха для корма упряжных оленей, которые, будучи пущены на свободу, сами вырывают его из-под глубокого снега. Кто-нибудь из Самоедов приносит из ближнего леса дров, чтобы развести огонь, кругом которого остальные располагаются со своими шатрами, имеющими сверху отверстие для прохода дыма; таким образом шатры эти столь же жарки, как печки в Poccии. Запас мяса путешественники возят с собой, [13] пользуясь также птицами и дичью, которые могут быть убиты их проводником-Самоедом на пути, пьют они только снег. Два оленя, впряженные в сани, при скорой езде, в сутки, не отдыхая, везут двести миль, с поклажей провезут тридцать миль в двенадцать часов.

О Тунгусии (Tingoesia) и других, прилегающих с востока странах до самого Катая.

В 1605 году солдаты Нарымского и гарнизонов, посланные далее по распоряжению Русского Воеводы, нашли много прекрасных необитаемых стран, много обширных пустынь и рек. Но наконец, после десятинедельного пути, они увидали несколько хижин и толпы людей, которые пришли к ним с почтительностью и объяснили Самоедам и Татарам, служившим проводниками Русским солдатам, что они зовутся Тунгусами (Tingoesi) и обитают на великой реке Енисее. Река эта, говорят, гораздо более реки Оби, от устья которой находится на расстоянии четырех суток плавания и с которою впадает в одну и туже Губу Нарымскую (Sea of Naramzie). К востоку от Енисея находятся высокие горы, из которых некоторые огнедышащие, к западу плоская и плодородная страна, которая в весеннее время заливается рекою на пространстве около семидесяти миль; в продолжение этого разлива жители удаляются в горы, а по окончании его возвращаются со своим скотом на равнину. Тунгусы народ очень кроткий: они имеют большие распухлые зобы, подобно жителям Альп в Италии. По убеждению Самоедов, они немедленно покорились Русскому Правительству и, по просьбе, их, отправившись на следующий год для дальнейших открытий на восток, пришли наконец к реке, которую туземные дикие называли Pisida и которая несколько менее Енисея. Слыша за этим местом частый звон медных колоколов, а иногда шум людей и лошадей, они не посмели идти далее. Они видели там также вдалеке несколько парусов четвероугольной формы, и по тому предположили, что эти паруса похожи на Индейские, или Катайские, [14] тем более, что, по их рассказам, слышны был выстрелы из больших пушек, стоявших на судах. Они были восхищены красотою этой страны в Апреле и в Мае месяцах, когда она наполнена множеством редких деревьев, растений и цветов, животных и птиц. Некоторые полагают, что здесь граница Тангута на севере Китая.

Около 1610 года некоторые из этих Самоедов продолжали свой путь, пока не увидали Белого города, в котором им слышался большой звон колоколов: они рассказывали, что к ним вышли с ног до головы вооруженные железом люди.

А в 1611 году несколько жителей Катая и другие, посланные от Царя Алтына (Alteen Czar), который называет себя “Золотым Царем”, прибыли на реку Обь в Сургут (Zergolta or Surgoot), и торговали там, привезя с собою плиты серебра.

Вследствие сего Русский Царь Михаил Федорович, в 1619 году, послал несколько лиц от себя из Томска (Tooma) к Алтыну и в Катай, которые возвратились с Посланниками от этих Государей. По рассказам этих лиц, они ехали от Томска десять дней с половиной до Царя Алтына (Alteenking or king of Alty), ехав в это время три дня по озеру, в котором растут рубины и сапфиры, землей Царя Алтына ехали они пять недель до земли Мугальской (Sheromugaly or Mugalla), где царствовала Царица Манчика (Manchica), оттуда в четыре дня доехали они до пределов Катая, обнесенных каменной стеной, в пятнадцать сажен (fathom) вышиной; вдоль по этой стене, около которой лежит много красивых городов, принадлежащих Царице Манчике, они ехали десять дней, не видавши никого на стене, покуда не подъехали к воротам, у которых они увидали очень большие пушки и три тысячи человек на страже. Тамошние жители производят с другими народами мену у этих ворот и очень немногим позволяют входить зараз. От Томска Царские посланные ехали до этих ворот двенадцать недель, а оттуда до столицы Катая десять дней. По прибытии туда, они были отведены на Посольское подворье; немного дней спустя к ним приехал Секретарь Царя Тамбура (king Tambur), в сопровождении двухсот хорошо одетых людей, ехавших верхами на ослах. Он угостил разными винами, спросил о причине их приезда. Но так как они не привели се собою никаких подарков, то и не были допущены к Царю, [15] но возвратились, как уже сказано (?) в Тобольск (Tobolska), с его письмом к их Государю.

Они говорят, что земля Мугальская простирается от Бухары (Boghar) до Северного моря; что в ней много крепостей, построенных из камня, четырехугольниками, с башнями, крытыми муравленой черепицей, по углам; и что в воротах висят большие набатные или вестовые колокола, весом фунтов в двадцать. Дома также построены из камня, и потолки в них искусно расписаны разноцветными цветами. Жители идолопоклонники, страна чрезвычайно плодоносна. Там есть ослы и лошаки, но лошадей нет. Жители Катая говорят, что великая стена простирается на протяжении четырех недель пути, от Бухары до Северного моря, что на ней беспрестанно есть башни на расстоянии небольшого выстрела одна от другой, что на каждой башне спереди есть огни, и что самая стена служит границею между Магуллой и Катаем; в стене всего пять ворот, которые узки и до того низки, что всадник, сидя прямо верхом, не может в них въехать. Около самой стены находится город Shirokalga; в нем есть крепость, вооруженная короткими пушками и небольшими орудиями, из которых ежедневно, при захождении и восхождении солнца, производится тройной выстрел людьми, содержащими стражу у ворот, на башнях и на стенах. Город этот изобилует богатыми товарами, бархатами, камками, золотою парчою, разными тканями, и разными сортами сахара. Таков же и город Yara, в котором рынки благоухают пряностями, а город Taytte еще богаче, но Shirooan и того великолепнее, длиною в полдня проезда и чрезвычайно населен. Оттуда до столичного города Катая два дня пути: этот город построен из белого камня, четвероуголен, имеет в окружности четыре дня обхода; по углам его стоят четыре белые, очень высокие и большие башни, вдоль по стене находятся другие башни, очень красивые, попеременно белые и голубые, и бойницы, уставленные пушками. В средине этого белого города стоит крепость, построенная из магнита, в которой живет Царь в великолепном дворце с позолоченной крышей. Город стоит на равнине, которою обтекает река Youga, на расстоянии семи дней от моря. Жители oчень кротки, но не воинственны и чрезвычайно склонны к торговле. [16]

Эти известия внесены сюда, потому что мы их имеем от Русских, которые также рассказывают, что за Обью есть море, до того теплое, что в окрестностях его живут всякого рода морские птицы и зимою и летом. Таковы вкратце сведения о море и о странах между Poccией и Катаем.

Последовательность Московских Великих Князей и Царей, заимствованная из летописей Поляка, с некоторыми позднейшими добавлениями.

Великие Князья Московские ведут свой род, хотя безо всякого основания, от Августа Кесаря. Они баснословят, что он отправил некоторых людей из своего Государства быть правителями многих отдаленных областей; между прочими Прусса править Пpyccией, что этот Прусс имел пребывание на восточном Балтийском береге, у реки Вислы (Wixel), происшедшие от него в четвертом поколении Рюрик (Rurek), Синеус (Sinaus) и Трувор (Truuor), в 573 (863) году, были приглашены Русскими, жившими тогда без гражданского управления, управлять ими, по убеждению Гостомысла (Gostomislius), главного гражданина Новогородского. Эти трое, взяв с собою своего сродника, Олега (Olechus), разделили между собою эти страны, и каждый ввел в своей области гражданское управление ²³.

Так как Синеус и Трувор умерли без потомства, то сын Рюрика, Игорь (Jvor) наследовал всем, быв, в малолетстве, оставлен под покровительство Олега. Он женился на Ольге (Olha), дочери гражданина Псковского (of Plesco), от которой родился ему сын Святослав (Stoslaus). По yбиении Игоря его врагами, жена его, Ольга, отправилась в Константинополь, и была там крещена под именем Елены.

Святослав много сражался со своими врагами, но наконец был ими убит; из его черепа они сделали чашу, на которой золотом вычеканили надпись: “Ища чужого, он потерял свое”. [17]

Сыновья Святослава были: Ярополк (Terepolchus), Олег (Olеga) и Владимир (Volodimir).

Владимир, убил двух других, сделался единовластителем Poccии, но потом, имея склонность к Христианской Bере, женился на Анне, сестре Греческих Императоров Василия и Константина, и, вместе со всем своим народом, в 988 году, принял крещение и назвался Василием. Впрочем, по свидетельству Зонары, Греческий Император послал туда Епископа еще прежде времени Василия; народ, не будучи убежден проповедью этого Епископа, требовал от него чуда, и он, усердно помолясь, взял Евангелие в руки и, перед всем народом, бросил его в огонь: Евангелие осталось невредимо в огне, и все были обращены.

У Владимира было одиннадцать (двенадцать) сыновей, между коими он разделил свое Государство. Борис (Boristus) и Глеб (Glebus), за святую жизнь, были причтены к лику Святых; память их ежегодно празднуется с большим торжеством в Ноябре месяце (24 Июля). Остальные братья, домогаясь единодержавия, изгубили друг друга, оставив Ярослава общим наследником.

Сын (внук) Ярослава, Владимир, имел пребывание в древнем городе Kиеве; на реке Днепре (Борисфене). После продолжительной борьбы с сыновьями своих дядей, он покорил их всех и был назван Мономахом. Он воевал с Греческим Императором Константином, опустошил Фракию и, возвращаясь домой с большой добычею, готовился к новой войне, но был умилостивлен Константином, который отправил Неофита, Епископа Ефесского, и Евстафия, Игумена Иерусалимского, принести ему в дар часть креста Спасителя и другие богатые дары и приветствовать его именем Царя или Цесаря: с тех пор Владимир вступил в союз и дружбу с Императором.

После Владимира, по порядку наследования, преемниками его были: Всеволод (Vuszevolodus), Георгий (George), Димитрий (Demetrius) (Всеволод Ярославич был отцом и предшественником Мономаха, которому наследовал его сын, Георгий Владимирович Долгорукий, коего сыном и преемником были Всеволод-Дмитрий Юрьевич Большое Гнездо). [18]

Сын последнего, Гeopгий, в 1237 году, был убит в сражении с Татарским Князем, Батыем (Batty), который покорил Mocковию и обязал ее данью. С этого времени Татары ставили в Великие Князья Pycские тех, кого считали способнее к исполнению их намерений, требуя от них, чтобы всякий раз, как к ним приходили посланники из Taтapии, они выходили к ним на встречу и, в собственном своем дворе, стояли с обнаженной головой, между тем как послы эти сидя, в шапках, объявляли свое поручение. Это было в то самое время, когда Татары опустошали также Польшу, Силезию и Венгрию, пока Папа, Иннокентий IV-й, не склонил их к пятилетнему миру. По сказанию Русских, этот Батый был отцом Тамерлана, которого они зовут Темир-Кутлуком (Temirkulta) ²⁴.

Потом наследовал брат Георгия, Ярослав; после него сын Александр.

Сын Александра, Даниил, первый сделал город Москву (Mosco) своим Царским местопребыванием, построил в нем крепость и присвоил себе титул Великого Князя.

Сын Даниила, Иван, был прозван Калитой (Пропущен предшественник Калиты, его брат, Юрий Данилович) (что значит кошель), потому что он имел обыкновение раздавать милостыню из кошеля, который всюду носили за ним.

Его сын, Симеон, умер без потомства и оставил Царство следующему своему брату, Ивану, от которого оно перешло сыну его, Димитрию, оставившему других сыновей: Василия и Георгия (Кроме Великого Князя Василия и Юрия Галицкого, Bacилий Дмитриевич оставил сыновей: Андрея Можайского, Петра Дмитровского, Ивана и Константина Углицкого).

Василий в царствование свое имел сына, носившего его имя, но, сомневаясь в законности его рождения, по подозрению верности своей жены, он отрешил его от наследства и передал княжение своему брату, Георгию.

Георгий, посадив, своего племянника, Василия, в темницу, [19] царствовал; но перед смертью, из раскаяния, или по другой причине, передал ему княжение.

Василий, достигнув таким неожиданным образом предполагаемого нрава, недолго спокойно им пользовался; ибо Андрей и Дмитрий, двое сыновей Георгия (Андрей Можайский был братом, а не сыном Юрия Дмитриевича; сын его, Иван Андреевич, был пособником трех сыновей Юрия: Bacилия Косого, Дмитрия Шемяки и Дмитрия Красного, в бopьбе с Великим Князем, Василием Васильевичем Темным), считая для себя обидою не наследовать отцу, начали с ним войну и, нечаянно захватив его, выкололи ему глаза. Не смотря на то Бояре (boiarens) или дворяне остались верны Великому Князю, хотя и слепому, которого по этой причине; звали Темным (Cziemnox).

Его сын, Иван Васильевич, первый прославил Русское имя, до тех пор не известное. Чтобы обезопасить свое собственное владение, он умертвил всех тех сродников, которые могли предъявить на него требования, и провозгласил себя Великим Князем Володимирским, Московским, Новогородским (Novogardia), Царем всея Poccии. Он овладел Псковом, единственным во всей Московии городом, обнесенным стенами, и Новгородом, богатейшим изо всех ее городов, отняв их у Ливонцев, которым они принадлежали пятьдесят лет перед тем. Из Новгорода он вывез в Москву триста повозок, наложенных сокровищами. Он воевал с Александром, Королем Польским, и с Литовцами, под предлогом того, что он обратил свою жену, а его дочь, Елену, из Греческой Церкви в Латинскую; с Ливонцами безо всякой причины, но только, чтобы расширить свои пределы. Он был, однако же, часто поражаем Плеттенбергом, Великим Магистром Прусских рыцарей. Жена Ивана Васильевича была дочь Князя Тверского (Tyversky); от нее он имел сына Ивана, которому он уступил свое княжение, женил его на дочери Стефана, Воеводы Молдавского; этот Иване имел от нее сына Дмитрия, и вскоре потом умер. Поэтому (Иван) Васильевич (Vasiliwich), вновь приняв княжение, женился вторым браком на Софии, дочери Фомы Палеолога. Говорят, что она получила свое приданое из Папской казны за обещание обратить Великого Князя в Римскую Веру.

Княжна эта, будучи ума весьма горделивого, часто жаловалась, [20] что вступила в браке c Татарским присяжником, и наконец, непрестанными убеждениями нашла со временем средство избавить своего мужа и свою страну от того ига. Потому что, так как до того времени Taтapский Хан (the Tartar) имел своих представителей (procurators), которые жили в самой крепости Московской, для наблюдения за государственными делами, она прибегнула к выдумке, будто бы имела уведомление от неба, что должна построить храме Святому Николаю на том самом месте, где был дом Татарских поверенных. Итак, родив сына, она обратилась с просьбой к Татарскому Князю, которого пригласила на крестины, чтобы он отдал ей этот дом; получив его, она срыла его до основания (На этом месте был построен ею в Kpeмле Николаевский Гостунский Собор), и удалила Татарских надзирателей из замка и постепенно отняла у них все, чем они владели в России. Она убедила также своего мужа отнять у сына умершего Ивана, Дмитрия, княжение и передать его старшему, сыну, Гавриилу.

Гавриил, как только сделался Великим Князем, переменил свое имя на имя Василия и решился отличиться подвигами. Он возвратил большую часть Московии от Литовского Великого Князя Витовта, а в 1514 году покорил на Днепре Смоленск и многие другие города. Он развелся со своей первой женой, и от Елены, дочери Князя (duke) Глинского, имел сына Ивана Васильевича.

Иван Васильевич, оставшись ребенком, был поручен своему дяде и опекуну Георгию (У Ивана Васильевича было двое дядей Князей Юрьев: брат его отца, Князь Дмитровский, и брат его матери, Князь Глинский: но ни один из них не был его опекуном). Двадцати пяти лет от рода, он победил Казанских и Астраханских Татар, и привез с собой в Москву их Царей пленниками; предъявляя права наследства на Ливонию, жестоко, ее воевал. Он оказывал чрезвычайное благочестие, и так как Pyccкие имеют обыкновение из усердия и благоговения бить челом в землю, то его чело редко бывало без шишек и ушибов и часто было окровавлено. Причину своей суровости в правлении он приписывал [21] злонамеренности и коварству своих подданных. Heмногие из его вельмож, возбужденные жестокостью, призвали Хана Крымских Татар, который, в 1571 году, ворвался в Poccию, и сжег Москву до основания.

Иван Васильевич царствовал пятьдесят четыре года (Пятьдесят один год: с 1533 до 1584 года) и имел трех сыновей, из которых старший однажды получил удар от своего отца и с горя умер; другие его сыновья были Федор и Дмитрий. При Иване Васильевиче Англичане впервые прибыли морем в северные страны Poccии.

Федор Иванович, будучи малолетен, был оставлен под покровительство Бориса, брата молодой Царицы, назначенного в завещании Царя его третьим, приемным, сыном. После сорока дней печали, наступило время, назначенное для венчания. Царь вышел из дворца, предшествуемый всем духовенством, и вступил со своими боярами в церковь Благовещения (Blaveshina); оттуда, после службы, в Архангельский собор (церковь Св. Михаила), и потом в соборную церковь Успения (церковь Божьей Матери). Посреди ее было поставлено седалище; там на него были надеты самые драгоценные одеяния; там же надел ему на голову царский венец Митрополит, который, держа в руке небольшую книгу, читал из нее Царю увещание быть справедливым и мирно управлять. Потом, встав со своего седалища, Царь был облечен верхним одеянием, до того усыпанным Восточными жемчугами и драгоценными камнями, что оно весило двести фунтов; шесть Князей (dukes) несли полы этого одеяния. Царский посох был из единорогова рога, длиною в три фута с половиною и украшен дорогими камнями. Державу и шесть венцов несли перед Царем Князья Царской крови. У дверей церкви стоял для Царя конь, покрытый попоной, шитой жемчугом, которая с седлом и прочей сбруей стоила триста тысяч рублей (марок). Был сделан род помоста, по трем направлениям, длиною в полтораста сажень, вышиною в три фута, шириною в две сажени. По этому помосту Царь с сопровождавшими его шествовал из одной церкви в другую над бесчисленной толпой народа, приветствовавшего его громкими восклицаниями. Для возвращения Царя из церквей помост был [22] устлан золотою парчой, карнизы обтянуты красным бархатом, помосты алым сукном; все эти ткани, как только Царь проходил, были обдираемы близстоявшими; кроме того в народ кидали вновь отчеканенные золотые и серебряные монеты. Царица, в богатой блестящей одежде, находилась посреди своих Боярынь, перед большим открытым окном в своем дворце. Потом Царь пришел в свою Думную палату (парламент), где имел пир, за которым ему по Царски служили его Бояре; по двое из них стояли с золотыми топорами на каждой стороне его седалища. Три ближайшие, большие и обширные комнаты были от пола до потолка уставлены золотыми и серебреными блюдами.

Пиршества эти продолжались целую неделю, в течение которой происходили многие Царские забавы. Потом следовало избрание Бояр в новые звания и должности. В заключение была в двух милях от города пальба из ста семидесяти медных пушек и произведена два раза стрельба из двадцати тысяч пищалей. После сего Царь, сопровождаемый, по крайней мере, пятьюдесятью тысячами всадников, возвратился через город в свой дворец, где все Бояре, дворяне и купцы подносили ему богатые дары.

Вскоре потом, по распоряжению своему, Царь завоевал обширную Сибирь и взял в плен тамошнего Царя. Он также удалил подкупных чиновников и уничтожил прежние налоги. Одним словом, в правительстве произошли большие перемены, хотя они были произведены спокойно и без мятежей.

Когда известия об этом дошли в другие Государства, то они внушили такой страх соседним Государям, что Крымский Хан со своими женами и со многими своими вельможами, храбрыми и знатными людьми, приехал посетить Русского Царя. Так приехали тысяча двести Польских дворян, много Черкесов и людей других наций с предложением своей службы. Прибыли также Посланники от Турецкого, Персидского, Грузинского и других Татарских Государей, также из Германии, Польши, Швеции, Дании.

Но слава эта длилась недолго, благодаря коварству Бориса, который умертвил сперва Дмитрия, а потом и самого Царя. [23] Таким образом, Царское поколение, после трехсотлетнего существования, пресеклось.

Борис, как выше сказано, названный третий сын Ивана Васильевича, беспрепятственно вступил на престол; но недолго наслаждался тем, чего злодей достиг. Божье мщение возвело против него поддельного Дмитрия, вместо того, который, по его повелению, был умерщвлен в Углич. Этот пройдоха, поддержанный многими Поляками и Казаками, явился вооруженною рукою требовать своего достояния от Бориса, который выслал против него войско в двести тысяч человек: из них многие возмутились и перешли к Дмитрию. Начальник войска, Петр Басманов (Basman), возвратился в Москву с пустым торжеством выдуманной победы. Но так как неприятель продолжал идти вперед, то Борис однажды, после сытного обеда, почувствовал тяжесть и боль в животе и слег в постель; прежде чем его доктора поспели к нему, у него отнялся язык и вскоре он умер, как полагают, с горя от своих неудач против Дмитрия. Не смотря на скорость его смерти, он желал перед кончиной быть пострижен, и вновь окрещен (Здесь, вероятно, разумеется наречение его в иночестве Боголепом).

Борис имел только одного сына, которого он любил так нежно, что не отпускал со своих глаз. Он говорил про этого сына, что, хотя он его господин и отец, но в то же время он его слуга, даже его раб. Достигнув престола злодеянием, он утратил любовь народа и чтобы сыскать ее, он употребил два средства; во-первых, он приказал зажечь Москву с четырех концов, дабы, потушив пожар, иметь случай показать как велика его заботливость и нежность к народу, он также раздал между народом так много, что давал всем средства вновь выстроить свои дома и вознаградить потери. В другое время, когда в народе распространился ропот и стали говорить, что моровое поветрие, от которого погибла треть населения, было послано в наказание за избрание его, убийцы, в Цари, он велел выстроить крытые переходы (галереи) кругом наружной Московской стены, и приказал целый месяц раздавать двадцать тысяч фунтов (?) нищим. Таким образом прекратились эти слухи. [24]

После смерти Бориса вся надежда оставалась в Петре Басманове, который, хотя и был еще молод, но был опять послан на войну со многими Англичанами, Шотландцами, Французами и Немцами, но они все, вместе с другим Воеводой Голицыным (Goleeche) (Боярином Князем Василием Васильевичем), передались новому Дмитрию, которого гонцы (Плещеев и Пушкин) между тем, подъехав к пригородам Москвы (В Красное Село), были приведены толпою к огромному полю перед воротами крепости (Лобное место перед Кремлем), в которой заседала в то время Дума; несколько из членов Думы были вызваны угрозами народа и принуждены выслушать чтение перед всем народом писем Дмитрия. Гораздо прежде, чем чтение это кончилось, толпа пришла в такое раздражение, что с остервенением ворвалась в крепость, подвергая насилию всех, ей попадающихся. Остервенение это еще более увеличилось, когда на встречу ворвавшихся вышли два прежде присланные гонца Дмитрия, жестоко измученные пыткою (безжалостно высеченные и изжаренные). Тогда поднялся мятеж во всем город, дома всех главных советников, особенно Годуновых (Godonovas), сродников и кровных Бориса, были разграблены. Наконец более любимые из вельмож успели убеждениями положить конец буйству. У Царицы, бежавшей в более надежное убежище, было сорвано с шеи жемчужное ожерелье. Вслед за тем дано было приказание схватить ее, ее сына и дочь. После сего Дмитрий, с общего согласия, провозглашен Царем. Царица, видя, что все потеряно, советовала Царевичу, своему сыну, последовать примеру своего отца, который, как видно, отравился. С мужеством отчаяния она первая выпила смертельный напиток; сын сделал тоже, но дочь, только хлебнув его, осталась жива. Впрочем, некоторые приписывают это тайному повелению Дмитрия и говорят, что самоубийство было только выдумкою, сделанною для избежания омерзения, которое такое повеление должно было возбудить.

Дмитрий Иванович, как он себя назвал, вступивши затем на Царство, по достоверным известиям, был сын [25] Русского дворянина, Григорий Отрепьев (Gregory Peupoloy), в молодых летах постригся в монахи, но, бежав из монастыря, путешествовал по Германии и другим странам, в особенности же по Польше. Приобретя там познания в военном деле и опытность по другим предметам, он возымел такие высокие мысли, что задумал достигнуть престола, основывая свои надежды на всеобщем поверье Русских, что молодой Дмитрий не был умерщвлен, но только сокрыт, по ненависти их к Борису и некоторым другим обстоятельствам. Как только он о том открылся, ему дана была такая всеобщая вера, что наконец он сел на Царский Престол, хотя не так твердо как можно было ожидать по столь удачному началу; ибо вскоре Pyccкие увидали, что обмануты самозванцем. На шестой день после его свадьбы (На девятый день, потому что самозванец женился 8-го Мая, а был убит 17-го Мая, 1606 г.), заметя, что его Польская стража не имела никакого опасения, они до рассвета ворвались во дворец, вытащили его из постели и, когда он сознался в своем обмане, разорвали ею на куски; с ним же был убит и Петр Басманов, и мертвые тела обоих были выставлены па торговой площади.

Лжедмитрий был некрасивой наружности, но, впрочем, имел качества Государя; слишком щедр, что подало повод к некоторым поборам, в других делах большой любитель справедливости; он не оказался недостойным Государства, которое приобрел, и лишился его только по причине своего великодушия, пренебрежением своим к заговору, о котором ему было известно, что он замышляется Русскими. Некоторые повествуют, что ненависть Русских к нему произошла оттого, что они увидали в нем нерасположение к Русским обычаям и к Русской Вере потому, что он взял себе в Секретари ученого Протестанта, Бычинского.

Некоторые говорят, по рассказу Гильберта ²⁵, Шотландца и Капитана его стражи, что самозванец незадолго до заговора, лежа на постели, но еще не заснув, увидел призрак старика, который подошел к нему; он встал и кликнул часовых, но они объявили, что не видали, чтобы кто-нибудь прошел [26] мимо них. Он опять лег в постель, но час спустя был вновь встревожен тем же явлением, и послал за Бычинским, которому сказал, что в эту самую ночь он два раза видел какого-то старика, который, во второй приход сказал, ему, что хотя он сам по себе и хороший Государь, но что, за несправедливость и притеснения его сановников, престол будет у него отнят. Секретарь советовал ему принять Протестантство, утверждая, что его слуги неправедны, потому что не исповедывают истинной Веры. Царь казался очень тронут и склонен следовать этому совету. Но несколько дней спустя к нему вошел другой его Секретарь, Русский, с обнаженным мечом; сначала Царь от него отбивался, но потом тот, с бранными словами, кинулся на него, поддержанный другими заговорщиками, кричавшими: “Свобода!”. Гильберт, со многими из стражей, захваченных совершенно врасплох, бежал в Калугу, город, который они укрепили. Другие иностранцы были большею частью убиты, за исключением Англичан, по заступничеству коих Бычинский был также спасен.

Шуйский, вступивший на престол после Лжедмитрия, иначе пишет о нем в письме к Королю Якову: будто бы его настоящее имя было Гришка Богданов сын (Gryshca the son of Boughdan); что, дабы избегнуть наказания за сделанные им преступления, он пошел в монахи и наконец, предался чернокнижию, опасаясь, что Митрополит за это заключит его в темницу, бежал в Литву, где, по наущению Польского Короля Сигизмунда, стал называться Дмитрием Углицким, и, посредством разных пересылок и лазутчиков, тайно отправленных в Москву, распустил о том слух, что по этому случаю Борис и Патриарх отправляли много писем и гонцов в Польшу, чтобы уведомить (Сигизмунда) о том, кто этот бродяга. Но что Поляки, не придав никакой веры, снабдили Самозванца оружием и деньгами, не смотря на союз (с Борисом), и отправили Воеводу Сандомирского (Sandamersko) и других вельмож проводить его в Poccию, склонив также Хана Крымских Татар помогать ему, что войско Борисово, услыхав о внезапной смерти Бориса, сдалось этому Гришке, который, женившись на дочери (Воеводы) Сандомирского, пытался истребить Русское духовенство и водворить Римскую Веру, для каковой цели с ним приехало много Езуитов. По этой причине Шуйский с [27] Боярами и Митрополитами, составил против него заговор, в полгода собрали все силы Московии и, неожиданно схватив его, нашли все эти намерения на письме за его подписью, также письма по этому предмету от Папы и от Кардиналов, которые не только хотели водворить Римскую Bеpy, но и принудить всех ее принять, предав смерти тех, кто откажется это исполнить.

Василий Иванович Шуйский (Shusky), по убиении Дмитрия или Гришки, был избран Царем, незадолго перед тем быв на плахе за то, что рассказывал, как видел настоящего Дмитрия мертвым и похороненным, не смотря на что Гришка не только его помиловал, но еще возвысил, сделав его орудием своей же собственной гибели. Шуйскому было тогда около пятидесяти лет; знаменитого происхождения, безбрачный, он считался очень умным; он благоволил к Англичанам, которых спас от ограбления в предшествовавшие мятежи. Некоторые говорят, что он из скромности отказывался от венца, пока четыре раза жребий не указал на него. Однако же, потом сделавшись ревнителем своего титла, он отравою и другими средствами освободился от всех тех Бояр, которые могли сделаться его соперниками. Говорят, что он, по поводу этих же опасений, советовался с Самоедскими, Лапландскими и Татарскими колдунами и, будучи предостережен, что должен опасаться Михаила (Michalovich), умертвил троих, носивших это имя. Не смотря на то, судьба хранила четвертого, чтоб быть его преемником, который в то время был одним из молодых придворных, державших золотые секиры и менее всякого подозреваем.

Но еще до того времени он был замещен другим, ожившим Дмитрием, которого доставили Поляки. Этот Дмитрий подделкой почерка и удивительным рассказом самых тайных обстоятельств (из жизни первого самозванца) почти обманул Гильберта, если бы наружностью не был вовсе непохож (на Гришку); но Гришкина жена до того удостоверилась, что он ее муж, что приняла его на свое ложе. Шуйскому, осажденному в своей крепости, Англичане с опасностью доставляли порох и оружие; он имел также две тысячи Французов, Англичан и Шведов и другие войска, присланные Шведским Королем Карлом. Англичане, претерпев много лишений от стужи и от холода, будучи оставлены Французами, передались большею частью Полякам, близ Смоленска, и служили им против Русских. [28]

Между тем второй Дмитрий, брошенный Поляками, вместе с Русскими, принявшими его сторону, осадил Москву. С другой стороны ее осадил Жолкевский с сорока тысячами человек Короля Польского Сигизмунда. В числе этих сорока тысяч было полторы тысячи Французов, Шотландцев и Англичан. Шуйский, потеряв надежду на успех, вступил в монастырь; но, при сдаче города, был отдан неприятелю, который после того обратился против Лжедмитрия; сей последний, решившись бежать, был убит в своем стане Татарином. Смоленск два года терпел осаду и потом сдался. Царь Шуйский, отвезенный в Польшу, бедственно умер там в темнице; но перед его отъездом, Поляки его именем созвали главных вельмож, как бы на прощание с ним, приказали отвести их в скрытое место и там умертвить, дабы таким образом легче покорить народ. Впрочем, Поляки были наконец принуждены голодом выйти из укрепленных ими мест в Москве; Русские, их осаждавшие, нашли после них шестьдесят бочек соленого человеческого мяса: это были тела тех из них, которые умирали, или были убиты в сражениях.

После этого Государство Российское распалось на части, остававшиеся в добычу тому, кто мог их захватить: всякий называл себя и старался быть принимаем за Дмитрия Углицкого. Некоторые избрали Владислава, сына Короля Сигизмунда, но так как он отказался, то они обратились к народному правлению и убивали всех Бояр, под предлогом их склонности к Полякам. Некоторые говорят, что были сделаны предложения Королю Якову принять (Poccию под свою державу) ²⁶; в этом деле были употреблены Сер Джон Мерик и Сер Вилльям Россель ²⁷. В то время, как в Poccии происходили эти смуты, случилось, что простолюдин, мясник, живший на севере около Двины, понося низость Бояр и подкупность Воевод, объявил, что, если бы только был избран верный казначей для безобидной платы солдатами, и хороший военачальник, то он не сомневается, что Поляки были бы прогнаны. При этом он называл Пожарского (Pozarsky), бедного дворянина, который, хорошо служив прежде, жил недалеко оттуда в уединении и в пренебрежении. Народ согласился и избрал Пожарского в военачальники, а мясника в казнохранители; оба они так хорошо исполнили свои обязанности, что вскоре собрав войско, освободили Москву, которую [29] Поляки вновь осадили, и вместе с Борисом Лицыным (?) (Boris Licin), другим знаменитым воином этой страны (Палицын?), стали совещаться о выборе Царя, и наконец избрали Михаила Федоровича (Michalowich, or Michael Pheodorowich), рокового юношу, которого имени так страшился Шуйский.

Михаил Федорович, таким образом будучи провозглашен, благодаря мужеству Пожарского и Лицына (?), сделал их обоих начальниками своих войск, придав им еще другого знаменитого предводителя Казаков (Трубецкого?), который также оказывал ему много помощи. Мясник был также сделан Думным Дворянином (Государственным Советником). Наконец был заключен мир между Русскими и Поляками, отчасти благодаря посредничеству Короля Якова.

Открытие Poccии со стороны Северного Океана было впервые сделано изо всех известных нам народов Англичанами, и могло бы казаться подвигом почти геройским, если бы предприятие это было внушено более высоким побуждением, чем чрезмерная любовь корысти и торговли. Тем не менее, так как дурные причины часто сопровождаются хорошими последствиями, и так как, благодаря этому открытию, сделались известны многие предметы, не бесполезные для познания природы и другие замечания, то не будет напрасным трудом вкратце рассказать начало и весь ход этого отважного путешествия, которое в последствии сделалось обыкновенным морским переездом.

Когда наши купцы заметили, что требование на Английские товары стало уменьшаться в других Государствах, и что иностранные товары стали быть более уважаемы и дороже, чем прежде, они начали думать о средствах, как этому помочь. Видя, что Испанцы и Португальцы увеличили свое богатство [30] открытием новых торговых путей и неизвестных стран, они решились также испытать новых и неизвестных плаваний. Случилось, что в это самое время был в Лондоне Севастьян Кабота, человек весьма известный тогда по своему знанию морского дела. Купцы прежде всего совещались с ним и, по его совету, положили снарядить три корабля для поисков и открытий в северных странах. Слышав, что в Северном океане водится червь, который часто протачивает самый крепкий дуб, они выдумали обить некоторые килевые части этих кораблей тонкими листами свинца; снабдили их съестными припасами на восемнадцать месяцев, определив поровну на плавание в один конец, на стоянку и на обратный путь. Они достали также оружие и боевые припасы, назначив Капитанов и Правителей для столь великого предприятия, над которым просил иметь начальство, в числе многих иных и совсем неопытных, предлагавших свои услуги, Сэр Гег Уилоби, храбрый дворянин; они предпочли его всем прочим и выбрали его в Адмиралы, как за его красивую наружность, так и за необыкновенное искусство в военной службе, а Ричарда Ченслера, человека очень уважаемого за его искусство, назначили главным кормчим. Сей последний был рекомендован Г. Генрихом Сиднеем, бывшим в последствии товарищем Наместника Ирландии (Deputy of Ireland), который, пришедши в собрание учредителей предприятия, не смотря на свою молодость, рекомендовал им Ченслера в умной и красивой речи.

После этого они сделали все возможные поиски, чтобы найти кого-нибудь, кто бы мог доставить им сведения о Северо-восточных странах, куда отправлялось путешествие: тогда они призвали двух Татар, служивших на Королевской конюшне, но Татары не могли дать никаких сведений. После многих прений, решено было, что 20 Мая корабли отправляются в путь. Как только они приблизились к Гриничу, где тогда находился Двор, придворные выбежали, Члены Совета к окнам, а остальные на башни и укрепления. Матросы, все одетые в платья лазурного или небесного цвета, выпалили из пушек; отголосок от воды и от холмов громко повторил эти выстрелы и клики народа, но добрый Король Эдуард не видал этого зрелища, и вскоре потом умер.

Из Гринича корабли отплыли в Гарич, где долго [31] оставались и потеряли много времени. Наконец, проехав мимо Шотландии, они издали распознали Эгеланд — бесчисленное множество островов, называемых Ростовыми (Rost islands), под 66 градусом; оттуда поплыли к Лофутовым (Lofoot), под 68, и к Сейнаму (Seinam), под 70 градусом; все эти острова принадлежат Датской Державе. При отъезде оттуда Сэр Гег Уилоби выкинул свой флаг, чтобы созвать на совет Начальников прочих кораблей: они решили, что, в случае если бы они были разлучены бурей, сборным местом для их встречи будет Вардегуус, известная пристань в Финляндии (Finmark). В тот же самый день после полудня поднялась буря, так что корабли были разбросаны по разным направлениям и находились в большой опасности. Адмирал громким голосом кричал Ченслеру не отставать от него, но напрасно, потому что так как Адмиральский корабль был гораздо быстрее Ченслерова на ходу, и идя на всех парусах, то в скором времени исчез из виду; еще прежде, однако же, корабельный катер, ударившись об Адмиральский корабль, был потоплен в виду Бонавентуры, на котором Ченслер был Капитаном; третий корабль также пропал во время этой бури. Но Сэр Гег Уилоби, успев спастись и, странствуя по тамошним пустынным морям до 18 Сентября, вошел в пристань, в которой погода была такая, какая бывает в самую глубокую зиму. Решившись остаться там до весны, он послал трех человек на юго-запад искать жителей; они ходили три дня и никого не нашли; трое других ходили четыре дня на восток, и на конец трое три дня на юго-восток; но так как все они возвратились, не видав ни жителей, ни каких-либо следов жилищ, то Сэр Гег, с людьми своих двух кораблей оставался там до Генваря месяца, как видно по завещанию, найденному на одном из кораблей; но в Генваре все погибли от холода. Эта пристань или река была Арзина (Arzina) в Лапландии, близ Кегора (Kegor), где в следующем году они были найдены несколькими Русскими рыбаками. Получив о том известие, Английский Агент в Москве отправил для получения обратно кораблей с мертвыми телами и большею частью товаров, и отослал их в Англию. Но корабли, будучи, как полагают, повреждены от двухгодовой зимовки в Лапландии, дорогою потонули и со своими мертвецами и с теми, которые вели их.

Что касается до Ченслера, то он, оставшись один со своим кораблем и его экипажем, направил свой путь на [32] Вардегyyс, место, условленное для ожидания остальных. Оставшись там семь дней без сведений о прочих, наконец решился продолжать свое плавание, и плыл, пока достиг такого места, где не было ночи, но был беспрестанный день, и в течение нескольких дней солнце светло сияло над этим огромным и пространным морем. Наконец, они вошли в большой залив, названный, как они потом узнали, по имени Святого Николая, и, усмотрев рыбачью лодку, пустились за ней, чтобы узнать, какой там народ. Рыбаки, изумленные величиною корабля, никогда прежде ими невиданного, старались уплыть, но догнанные, упали наземь и хотели целовать ноги Ченслера, но он, подняв их, старался знаками и телодвижениями ласки снискать их приязнь. Как только они были отпущены, они распространили весть о прибытии иностранцев, отзываясь с похвалою об их ласковости; тогда народ, сбегаясь, принял Англичан также с изъявлениями дружелюбия, щедро предлагая им съестные припасы и изъявляя готовность свою производить с ними мену, если бы постановление подданства не требовало на то иметь сперва позволение от их Государя. После взаимных расспросов о том, какого они народа, оказалось, что Англичане прибыли в Poccию, где в то время Царем был Иван Васильевич, которому тамошний правитель тайно послал известие о прибытии иностранных гостей, задерживая сих последних какими мог способами. Царь, очень довольный столь неожиданным известием, пригласил их к своему Двору, предлагая им почтовых лошадей на свой счет; если же путь им покажется слишком длинен, то позволял им свободно торговать там, где они были. Но гонец сбился с дороги, и прежде еще, чем он возвратился, Москвитяне, сами устрашенные, чтобы Англичане не уехали, как они подавали вид, дали им провожатых и снарядили их в путь для препровождения их в присутствие Царя. Ченслер проехал уже более половины пути, когда гонец (sledman, санщик), посланный ко Двору, встретил его и вручил ему грамоту Царя. Узнав об ее содержании, Русские с такою охотою ей повиновались, что они ссорились и спорили о том, кому достанется запрячь лошадей в Ченслеровы сани.

После долгого и трудного пути в 1500 миле Ченслер приехал в Москву. Дней двенадцать после его приезда, к нему был прислан вестник, чтобы отвести его в Царский дом. [33]

Войдя в дворцовые ворота и введенный в прихожую комнату, он увидел там почтенное собрание человек около ста, сидевших в одеждах золотой парчи, которые спускались до их пяток. Потом его проводили в приемный покой, где сидел Царь на высоком, великолепном (очень Царском) престоле; на голове у Царя был золотой венец, платье на нем было ювелирной работы, в руке держал хрустальный скипетр, весь осыпанный драгоценными камнями; наружность его была не менее величественна. Возле стоял его Думный Дьяк (Главный Секретарь), на другой стороне великий повелитель молчания (?), оба в платьях из золотой парчи; кругом на высоких седалищах, богато одетые, сидели сто пятьдесят членов его coвета. Ченслер, ни мало не смущенный, сделал Царю поклон по Английскому обычаю. Царь, приняв и прочтя грамоты, сделал несколько вопросов о здоровье Короля Эдуарда и, пригласив Англичан к обеду, отпустил их, но прежде их отпуска Дьяк (Секретарь) подал их подарок, обнажив голову, тогда как до этого времени все были в шапках, и Англичанам было сказано не говорить иначе, как если Царь что-либо у них спросит.

Просидев два часа в покое Дьяка, Англичане были наконец позваны к обеду. Царь сидел за столом, одетый в серебряное платье и с другим венцом на голове. Покой этот назывался “золотой палатой” (golden palace), хотя без основания, потому что Англичане видели много других красивейших. Кругом комнаты, в отдалении (от Царского стола) стояли другие длинные столы; посредине был поставец с огромными тяжелыми кубками и другими золотыми и серебряными сосудами; между прочим в числе их были четыре большие фляги, вышиною более двух аршин (около двух ярдов), с крышками, сделанными на подобие башен и драконовых голов. Гости всходили к своим столам по трем ступеням; они все были одеты в полотняные платья (in linen), подбитые богатыми мехами. Кушанья подавались без порядка, но все на золотых блюдах, как Царю, так и обедавшим, которых было двести человек; на каждом столе было также расставлено бесчисленное множество золотых кубков. Слуги, числом сто сорок человек, также были одеты в золото и служили с шапками па головах. Те, кто в большой милости у Царя, сидят с ним па одной лавке, но в [34] некотором отдалении. Прежде чем подали кушанье, по обычаю Русских Государей, Царь послал каждому гостю по ломтю хлеба. При этом чиновник, называя каждого по имени, говорил: “Иван Васильевич, Царь Руси и проч., жалует тебя хлебом”, и при этих словах все встают. Потом были поданы разрезанные на куски лебеди, каждый кусок на отдельном блюде: Великий Князь рассылал их также, как и хлеб; то же было и с питьем. В продолжение обеда он два paза переменял свой венец, и прислужники три раза переодевались. Им также Царь из своих рук раздавал хлеб и питье. Говорят, что это делается с тем, чтобы он мог хорошо ознакомиться со своими приближенными. Действительно, по окончании обеда он подзывал к себе своих Бояр, называя каждого из них по имени. Между тем уже стемнело и поданы были свечи; Англичане от обеда отправились в свой дом до наступления ночи.

В 1555 году Ченслер совершил другое путешествие в Poccию с письмами от Королевы Марии: ему отведен дом в Москве и назначено кормовое содержание. Вскоре (по приезде) он был принят Царем в большой комнате, устланной коврами; при его входе, когда он поклонился, все встали, исключая Царя, который остался сидящим, но также встал при произношении имени Королевы. За столом Царь сидел с обнаженной головой, а его венец и богатая шапка стояли возле него на особом столбе. При возврате Ченслера в Англию, на его корабле поехал Посланником от Русского Царя Осип Непея (Osep Nepea), Наместник (Governor) Вологодский, но, потерпев кораблекрушение в Петтислегском заливе (Pettislegobау), в Шотландии, заботясь более о спасении Посланника, чем о себе, потонул; корабль его был разграблен и большая часть его груза сделалась добычей окрестных жителей.

В 1557 году Осип Непея возвратился в свою страну с Антоном Дженкинсоном, который имел под своим начальством четыре больших корабля. Дженкинсон рассказывает, что есть пучина между Rost islande и Lofoot, которая называется Malestrand и с половины отлива до половины прилива делает такой страшный шум, что кольца в дверях на этих островах трясутся на расстоянии десяти миль; киты, занесенные течением в эту пучину, испускают жалобные крики; деревья, которые [35] в нее попадают, извергаются из нее с концами и сучьями, до того измочаленными, что они походят на стебли истолченной пеньки. Около Zeinama они видели у самых кораблей много очень чудовищных китов: некоторые казались длиною футов в шестьдесят: так как это было время, когда они рожали, то они отвратительно ревели. В Вардегуусе, по словам Дженкинсона, скотину кормят рыбой. По приезде в Москву, он были принят Царем, сидевшим на высоком престоле, в богатом венце, с золотым жезлом в руке, украшенным дорогими каменьями. На некотором расстоянии от Царя сидел его брат и юноша, сын Царя Казанского, которого покорил Русский Царь. Там же обедали разные Посланники, Христианские и Языческие, в разных одеждах. За одним столом с Царем сидел его брат и некоторые из главнейших вельмож; всех гостей было шестьсот. Во время обеда вошли шесть музыкантов, которые, став по середине (комнаты), три раза пели, но пение их не понравилось Англичанам. В то же время в других комнатах обедало две тысячи Татар, которые приехали с тем, чтобы служить Царю в его войнах. Англичане сидели прямо напротив Царя, за особым небольшим столом; он им посылал чаши вина и меда и многие кушанья из собственных своих рук. Кушанье было плохо, но вина и разные меды отличны. Всякий раз, как они обдали у Царя, он посылал за ними утром и сам из своих уст приглашал их. Будучи приглашены в день Рождества Христова, они ели такие же кушанья, как прежде, но количество золотых и серебряных блюд было чрезмерно: между прочими были двенадцать серебряных бочонков с золотыми обручами, каждый около 4 1/2, ведер (12 галенков).

В 1560 году Англичане в первый раз торговали в Нарве, в Ливонии, где до тех пор жители Гданьска и Любека владели всею торговлею, скрывая ее от других.

1561 г. тот же Антон Дженкинсон опять ездил в Москву, и приехал в то время, как Царь праздновал свадьбу свою с Черкешенкою. В продолжение этой свадьбы городские ворота три дня были заперты, и всем вообще жителям было строго приказано оставаться в своих домах; изъяты только некоторые придворные. Причина этого не известна.

1566 г. Дженкинсон совершил опять то же путешествие, [36] которое в то время, при хорошем ветре, делали от Лондона до Св. Николая, 750 миль, в один месяц.

1568 г. Дворянин Фома Рандольф поехал в Московию Посланником от Королевны Елисаветы. В переезд свой морем он не встретил ничего замечательного, исключая множества китов, и так как это было время их зарождения, то жир их плавал по воде. В Холмогорах Рандольф был встречен Дворянином, присланным от Царя, на счет коего он был привезен в Москву, но там его ни встречал никто, даже из Англичан. Для жилья ему был отведен красивый дом, назначенный для Послов; по причине каких-то подозрений Царя, его держали в этом доме, никуда не выпуская; наконец, после семнадцатинедельного промедления, он был позван, принужден для проезда взять чужую лошадь, а людей своих вести пешком. В комнате, перед приемной палатой, сидело до трехсот человек в богатых платьях, взятых на этот день из Царского хранилища платьев: они сидели на трех рядах скамеек, скорее для показа, чем по причине знатности их особ, потому что это были купцы и другие простолюдины. Посланник поклонился им, но, не получая от них поклона, прошел мимо, не снимая шапки. При дверях приемной его приняли двое бывших его Приставов (Guardians), которые привели его на средину комнаты, где ему велено было стоя проговорить поручение Королевны. При имени Королевны, Царь встал и спросил об ее здоровье; потом, дав Послу поцеловать свою руку, начал делать ему разные вопросы. По вручении подарка (Елисаветы), состоявшего из искусно гравированной серебряной чаши, Царь сказал ему, что он в этот день не обедает торжественно, по причине важных дел, “но (сказал он), я пришлю тебе мой обед, и увеличу твое содержание”. Таким образом, отпустив его, Царь вскоре потом прислал к нему на дом богато одетого Князя (Duke) с пятьюдесятью людьми, из которых каждый нес кушанье в закрытых серебряных блюдах: Князь сам передал их в собственные руки Посла, пробуя сначала каждого блюда и каждого питья. Исполнив это, он сел с провожавшими его, отобедал с Посланником, и ушел от него без награды.

С этим Посланником Царь отправил своего Посланника, до имени Андрея Совина (Andrew Savin). [37]

1571 г. Дженкинсон совершил третье путешествие. По причине морового поветрия в России, он долго был задержан в Холмогорах; наконец был принят Царем близ Переяславля (Pereslave), где тогда находился Двор и куда Царь возвратился после неудачной войны Шведской. В том же году Москва была выжжена Крымским Ханом: в ней сгорела Английская Контора, разные Англичане задохлись в погребах, толпы жителей погибли, все молодые уведены в плен и награблена чрезвычайная добыча.

1583 г. Так как в предшествовавшем году Иван Васильевич посылал по торговым делам Посланника Федора Андреевича Писемского (Pheodor Andrewich), то Королевна избрала одного из своих придворных Сэра Еремея Бауса (Sir Ierоm Bowes) для отправления в Poccию. Он прибыл к Св. Николаю, в сопровождении более сорока человек и вместе с возвращавшимся Русским (Посланником). В это время Нидерландцы стали вступаться в торговлю с Московиею, на которую задолго перед тем была дана исключительная повольность Англичанам; и подкупили на свою сторону Думного Дьяка Щелкалова (Shalcan the chansellor) и других сановников, которые так устроили, что на встречу Сэру Еремею в Холмогоры был выслан один из их приверженцев, причинивший ему разные неприятности. Но в Вологде Баус был принят другим (чиновником), присланным от Царя, а в Ярославле (Heraslave) Князем (a duke), с большой свитой, который подарил ему повозку и десять меринов. В двух милях от Москвы Баус был встречен четырьмя дворянами с двумястами всадников, которые, после краткого здравствования, передали ему, что имели сказать от Царя. При этом они требовали, чтобы Посланник сошел с лошади, что он отказался исполнить, пока они не сойдут с лошадей. О сем происходили между ними продолжительные прения; когда они наконец согласились, возник большой спор о том, чья нога первая коснется земли. Передав свое поручение, и потом обнявшись с Посланником, проводили его в Москву, в дом, нарочно для него построенный.

Когда он отправлялся ко Двору, сам и вся его свита на хороших лошадях и хорошо одетые, по всему его пути был расставлены по обеим сторонам до шести тысяч стрельцов. [38]

У дворцовых ворот его встретили четверо Бояр в платьях из золотой парчи и в богатых меховых шапках, вышитых жемчугом и камнями; потом он был встречен четырьмя другими высшего сана в переходе, где вдоль по стенам, стояли и сидели на лавках семь, или восемь, сот человек в разноцветных шелковых и золотых платьях. У приемной двери его встретил главный глашатай (chief herald?) вместе со всеми главными придворными сановниками, которые ввели его в палату, где сидел Царь. При нем находились три венца: Московский, Казанский и Астраханский. По каждой стороне стояло по двое молодых вельмож, в богатых белых одеждах, имея по широкой секире на плече. Кругом на лавках сидело боле ста вельмож. Дав Посланнику свою руку для поцелования и спросив о здоровье Королевны, Царь приказал ему идти сесть на приготовленное для него место, шагах в десяти (от престола) и оттуда прислать ему грамоту и подарок Королевны. Не находя это приличным, Посланник выступил вперед. Думный Дьяк, подошел к нему на встречу, хотел взять его грамоту, но Посланник сказал ему, что Королевна не писала к нему никаких грамот; и таким образом, пройдя мимо его, вручил их в собственные руки Царя. Удалившись потом в Думную Палату (cuonsil -chamber), где имел совещание с некоторыми членами Совета, он, немного времени спустя, был позван к oбеду. Около середины обеда Царь встал, выпил большой кубок за здоровье Королевны, и послал Посланнику большую чашу Рейнского отвечать на эту заздравную.

Потом Баус был несколько раз призыван, чтобы переговорить о делах; но так как он не уступал против своего наказа, а Царь не привык к противоречию, то сей последний, особенно однажды, пришел в страшный гнев и с угрожающим видом сказал ему, что не считает Королевны себе ровней, “потому, прибавил он, что есть и лучше ее”. Посланник, полагая, что как ни опасны могут быть последствия, он, не должен слушать укоров величию своей Государыни, столь мужественно и с таким же выражением возразил ему, что Королевна равна в Христианстве всякому, как бы кто себя великим ни считал, и имеет способы покарать, кого бы ни было из своих врагов. “А что скажешь ты, спросил Царь, о Королях Французском и Испанском?” — “Я считаю ее, сказал [39] Посланник, равной каждому из них”. — “А Императору Немецкому?” — “Отец ее, возразил Баус, держал Императора на своем жалованье”. Великий Князь так рассердился за этот ответ, что сказал ему, что, не будь он Послом, он бы его выкинул за дверь. “Вы можете, отвечал Посланник, делать, что хотите, потому что я теперь в вашей стране, но Королевна, я не сомневаюсь, будет знать, как отмстить за обиду своему Посланнику”. Тогда Царь приказал ему немедленно идти домой, и он, не оказав более уважения, как сколько подобное обращение заслуживало, поклонился Царю и ушел домой.

He смотря на это, Царь, как только гнев его прошел, с похвалой отзывался стоявшим при нем о Посланнике, говоря, что желал бы иметь такого слугу, и немедленно послал Дьяка сказать ему, что, не смотря на бывший разговор, он, из великого уважения к Королевне, вскоре отпустит его с честью и всяким удовлетворением. В то же время он увеличил его содержание. Царь изъявил также желание, чтобы ему были написаны догматы Англиканской Веры и (отозвавшись о них) с большою похвалой, приказал прочесть их своим Боярам. И, так как, за год перед тем, он сватался за леди Maрию Гестингс, и сватовство это не удалось, потому что она и ее друзья отговорились от него, то Царь вновь предложил жениться на одной из родственниц Королевны, или отправив за нею посольство, или поехав сам со своею казною в Англию.

Тогда счастлив был тот Боярин, кому Сэр Еремей Баус оказывал расположение при других, несчастливы же те, которые противились ему; потому что по этой причине Царь жестоко избил Думного Дьяка Щелкалова и угрожал, что не оставит в живых никого из его рода. Но вскоре Царь умер от пресыщения (of a surfeit), и Щелкалов которому было поручено почти все Правление, велел, в продолжение девяти недель, держать Посланника в его доме под строжайшим караулом. Наконец за ним прислали, чтобы дать отпуск, и довольно обидно ввели его в Думную Палату, где Щелкалов объявил ему, что новый Царь не снизойдет ни на какие другие договоры, как на те, которые существовали между его отцом и Королевной до его, Посланникова, приезда. Потом, отняв оружие у Бауса и его свиты, Щелкалов повел их к Царю, [40] делая им дорогой разные обиды, которые они принуждены были вытерпеть. Царь, повторив только то, что уже было сказано Думным Дьяком, предложил Баусу грамоту к Королевне. Посланник, зная, что в этой грамот не содержится ничего, относящегося до цели его посольства, отказался (ее принять), пока не увидал, что опасность становилась слишком великой; ему не позволили ни возражать, ни иметь переводчика. Щелкалов прислал ему сказать, что Английский Царь умер, и торопил его отъезд, но при этом делал ему такие оскорбления, что Баус опасался какой-нибудь враждебной попытки на пути своем к морю, так как ему дали для сопровождения его только ничтожного дворянина. Баус, именем Королевны, приказал Английским купцам ехать с ним, но опасность была так велика, что они не осмелились это сделать. И так, вооружившись сам и вооружив свою прислугу, как мог лучше, на случай нападения, он наконец достиг берега у Св. Николая. Там он pешился поведением своим отплатить некоторые из обид, им полученных. Для этого, будучи уже готов сесть на корабль, он приказал трем, или четырем, из самых отважных и расторопных своих людей взять письмо Царя и его неприличный подарок, и отдать его, или оставить на квартире его Пристава. Они это исполнили, не смотря на то, что их преследовали и с шумом хотели принудить взять обратно письмо и подарок.

1584. Во время венчания Царя Феодора, Еремей Горсей был Агентом в России, и был призван ко Двору с одним Нидерландским купцом, Испанским подданным, Иваном Де Валем. Некоторые Бояре хотели дать этому Фламандцу преимущество перед Англичанином, но Английский Агент ни за что не соглашался, говоря, что он скорее даст себе отрезать ноги по колени, чем поднесет свой подарок после Испанского подданного. Царь и Боярин Борис Федорович Годунов (Князь Борис), заметив этот спор, приказали допустить Горсея первого и, отпустив его с большими обещаниями, прислали ему семьдесят кушаний и три телеги различных медов.

1588. Доктор Эгидий (Джильс) Флетчер поехал Послом от Королевны к Царю Феодору. Так как его повествование справедливо и точно, то лучше его прочесть все вполне в подлиннике. [41]

Этот Царь, услышав о великой учености Математика Ивана Ди (Dее), приглашал его в Москву, предлагая ему от себя 2 тыс. фунтов стерл., а от Боярина Бориса тысячу рублей (марок); содержание свое он должен был получать с Царского стола, ему обещано было, что его примут с честью, что он будет считаться одним из сановников Государства. Ди не принял всех этих предложений.

1604 г. Сэр Фома Смисе (Smith) был отправлен Посланником от Короля Якова к Царю Борису. Он ожидал несколько дней в пяти милях от Москвы, пока его не приняли с почетом в городе; встречали его несколько тысяч дворян верхами, расставленные по обеим сторонам. Посланник из своей кареты пересел на лошадь и поехал, предшествуемый своими трубачами, которые играли на трубах. Дворянин с Царской конюшни привел ему жеребца великолепно убранного попоной с золотом, жемчугом и камнями и в особенности с цепью, украшенною бляхами золота на шее; для сопровождавших его были приведены богато убранные лошади. Потом пришли три великие Боярина с переводчиком: они хотели произнести речь, но Посланник, считая это пустым обрядом, нашел средство отделаться от нее, сказав краткое приветствие. Таким образом все сошли с лошадей, обнялись с Посланником, и пожали ему руку. После скучного троекратного повторения Царского титула, все трое Бояр проговорили каждый приветствие, в котором пришлось по три слова на человека, а именно: первый спросил: каково здоровье Короля? второй: каково здоровье Посланника? третий сказал, что ему приготовлен хороший дом. Потом они поехали но сторонам Посланника, а за ними около шести тысяч молодцов (gallants). В городе, у самых ворот его дома, Посланнику была сделана встреча еще большим числом далеко знатнейших сановников. Для содержания караула у его дома и для сопровождения его при выездах, ему даны были пятьдесят стрельцов. Приставы (the prestares), т.е., дворяне, назначенные для доставления ему содержания, усилено просили его дать им письменное изложение его речи и предмет его посольства, под предлогом, чтобы переводчик лучше мог их перевести, но Посланник убедил их в нелепости их требования.

В день его приема Посланнику и его прислуге были [42] присланы другие жеребцы для их проезда и две белые парадные лошади, чтобы везти богатую повозку, составлявшую один из его подарков; остальные были несены его прислугой между двумя рядами Царских стражей: во время шествия гонцы беспрестанно ездили взад и вперед, пока Посланнике, проехав по Кремлю (великому замку), не доехал до самых внутренних дворцовых ворот. Там его встретил знатный Боярин (a great duke), и повел его со свитой по лестнице, через каменный переход, где на каждой стороне стояло много людей в красивых платьях из Персидских тканей, из бархата и из штофа. Будучи введен двумя другими членами Думы (Советниками) в приемную палату, Посланник, сделав поклон, должен был остановиться и прослушать прежний длинный титул; потом исчислил подарки и сообщил о предмете своего посольства, сколько было нужно при этом случае. После сего Царь, приподнявшись со своего престола, спросил о здоровье Короля; то же сделал и молодой Царевич. Потом Посланник вручил свою грамоту в собственные руки Царя, хотя Думный Дьяк и хотел было их взять. Царь имел все величие могущественного Государя. Его венец и скипетр были из чистого золота; на шее он имел жемчужное ожерелье; его платье из малинового бархата было вышито драгоценными камнями и золотом. На право от него, на пирамиде, стояла красивая держава из кованого золота, с крестом на верху; прежде чем говорить, он, обернувшись к ней, перекрестился. На другом престоле, немногим уступавшем первому в великолепии, сидел Царевич. Около Царя стояли два Боярина в серебряной одежде, в высоких шапках черного меха, с золотыми цепями, висевшими до ног: они держали на плече две золотые секиры; две другие серебряные стояли около самого Царя. Пол был весь устлан обоями. Будучи отпущены, и потом приведены опять к обеду, Англичане увидали Царя и его сына, пышно одетых и ожидавших обеда; у обоих были жемчужные скуфьи на головах и другие уже одежды (чем утром). Посреди этой залы казалось (?) стоял столб (поставец), уставленный кругом на большую вышину тяжеловесною посудою, разукрашенною изображениями зверей, рыб и птиц. За Царским столом прислуживали двести дворян в золотых одеждах: за столом Царевича молодые Царевичи: Казанский, Астраханский, Сибирский, Татарский и Черкесский. Царь со своего стола послал Посланнику тридцать мясных кушаний, и при [43] каждом ломоть очень xoрошего хлеба. Потом поданы были множество странных и редких кушаний, взгроможденных по полудюжинно, с варевами, жаркими и печеньями, большею частью облитыми отваром чеснока и лука. В половине обеда, подозвав Посланника, Царь пил здоровье Короля, и передал из своих рук свою чашу из чудесного хрусталя. Приняв ее, Посланник возвратился на свое место, и из нее пил здоровье сам, со всей своей свитой. После обеда Англичане были призваны, чтобы пить отличный крепкий мед, который Царь передавал из своих рук; многие только отхлебывали, но он никого не принуждал, говоря, что ему приятнее то, что лучше для здоровья их.

Не смотря на то, в тот же день он прислал великого и знатного Князя (a great and glorious duke), одного из державших золотые секиры, со свитой и разными сортами медов, чтобы весело попировать с Посланником. Некоторые из Англичан пировали, покуда Князь со своей свитой не ушел навеселе, хорошо награжденный (подарком) в тридцать аршин (ярдов) золотой парчи и двумя кубками на ножках.

Во второй раз Посланник был принят так же, как и в первый. После отпуска, так как был Великий Пост, к нему на дом прислан был обед в триста различных кушаний, из рыб, таких странных, огромных и вкусных, что если описать их, то трудно бы поверить.

При отъезде своем Посланник был провожаем за город на расстоянии мили с одинакими почестями, как при встрече. Потом, выйдя из Царских саней, он сел в свою карету, привязанную на полозья; другие сели в свои сани, и совершили легкий и приятный переезд.

Имена писателей, на которых эти повествования были взяты, и которые все или сами были очевидцами, или передавали с рассказов очевидцев.

Дневник Сэра Гега Уилоби.

Рассказ Ричарда Ченслера.

Таковой же Климента Адамса, со слов Ченслера.

Заметки Ричарда Джонсона, слуги Ченслеpa.

Свидетельство Протопотария.

Два письма г-на Генриха Лена.

Разные путешествия Дженкинсона.

Саусам и Спаркс.

Дневник Посланника Рандольфа.

То же Сэра Еремея Бауса.

Венчание Феодора, писанное Еремеем Горсеем.

Путешествие в Печору Гордона из Гулля.

Путешествие Вильяма Персглова в Печору.

Путешествие Осии Логама.

Гессель Герард.

Из Перчаса часть III, книга 3:

Повествования о России.

У Перчаса 797 там же; 806 там же:

Посольство Сэра Фомы Смиса,

Бумаги г-на Гаклюйта.

Янсоний.

Комментарии

1. Никольский Kopeльский мужской монастырь существует доселе на Никольском или Корельском устье, (древнем Малокурье) Северной Двины, в 34 верстах от Архангельска. Начало свое он получил от “церкви храма Св. Николы в Корельском”, построенной, в начале XV столетия, Новгородской вдовой Марфой (в последствии знаменитой Посадницей Борецкой) на могилах своих сыновей от первого брака, Антона и Феликса Филипповых детей.

2. Академик Гамель весьма правдоподобно предполагает, что Розовый остров есть нынешний остров Ягры или Ягорный, называвшийся Якорным, потому, что на нем было пристанище, где бросали якорь приезжавшие в Двину Английские корабли (D-r J. Hamel England and Russia. London, 1854., p. 196).

3. По свидетельству Двинского летописца, Архангельск основан в 1584 году “В лето 7092 присланы с Москвы на Двину Воеводы: Петр Афанасьевич Нащокин, да Залешанин Никифоров сын Волохов. Оные Воеводы, от Морского устья за 30 верст, над Двиною рекою, на Пур на Волоке, круг Архангельского монастыря, Архангельской город древянной одним годом поставили, и съехали к Москве”. Город этот сперва назывался Ново-Холмогорским; Англичане звали его также, вероятно, в отличие от пристани Св. Николая, пристанью Св. Михаила, по имени Соборной церкви монастыря, около которого был построен город. (Древн. Росс. Вивлиоф. изд. 2, XVIII. 15; Словарь Щекатова; Грамота Королевны Елисаветы от 29 Мая, 1598).

4. В Географическом Словаре Щекатова упоминается о находившемся в 75 верстах от Пинеги Ламбаском монастыре, построенном в 1615 году между ручьем Ламбасом и рекою Урою, и упраздненном в 1777 году. Вероятно, упоминаемая здесь ярмарка происходила на этом ручье, которого имя во всяком случае указывает на правописание упоминаемого у Мильтона города Lampas.

5. “Река Печера, а на ней, на правом берегу, град Пустоозеро, от моря 40 верст, а от Пустаезера 150 верст пала в Печеру река Чилма (Цылма), а течет Чилма от реки Мезени из езера; протоку Чилмы 270 верст. Пустозерск заложен острогом в начале XVI столетия, для собирания ясака с Самоедов; он находится под 67° северной широты, в 650 верстах от Архангельска и расположен на довольно возвышенном полуострове (шириною в 700 сажен), который с трех сторон окружен Пустым или, как ныне называют, Городецким озером, которое соединяется истоком с рекой Печорою”. Книга глаголемая Большой Чертеж, изд. Г. И. Спасского на иждивении Импер. Общества Истории и Древн. Росс. М. 1846, стр. 180 и пр. 200; Словарь Щекатова; Дневник Латкина в Записках Русск. Географ. Общ. кн. VII, стр. 24, 65.

6. Село Усть-Цыльма находится на правом, довольно низменном, берегу Печоры, против устья впадающей в нее с левой стороны реки Цыльмы; оно находится в 250 верстах от Пустозерска. Поселение это было основано в 1542 году двумя Новгородцами: Ивашкой Дмитриевым Ласткою и товарищем его, Власком. Дневник Латкина, стр. 12, 13, 65.

7. “А от Князьковой реки 200 верст у моря Нарымской брег. От Нарымскаго брега до реки до Оби (на восток) 130 верст”. Книга Большого Чертежа, стр. 188.

8. По книге Большого Чертежа от Холмогор до Архангельска считалось 50 верст; по почтовой дороге считается 71 верста.

9. В письме Дженкинсона, от 26 Июня, 1566 года, на имя Cэpa Виллияма Сесиля (хранящемся в Лондонском Королевском Архиве) описывается укрепление Вологды Царем Иваном Васильевичем: “Его Величество отстраивает замок, который будет четырехугольный и в 2400 саж. (fathom) в окружности; это будет очень сильная и великолепная крепость; на постройку ее ежедневно выходят боле 10 тысяч человек, а камни привозят из-за 500 миль, платя по 12 пенсов за перевозку каждых ста фунтов. State Paper Office.

10. Нечего, кажется, говорить, что из Бела озера вытекла не Волга, а приток ее, Шексна. Поводом к сказке о башне-казнохранилище, вероятно, послужило то, что действительно часть Царской казны хранилась в Кириллове-Белозерском монастыре, который окружен двухэтажными стенами с огромными башнями; но монастырь этот находится не посреди Бела озера, а в 36 верстах от него, на берегу озера Одольского или Сиверского. См. Полное Собрание сведений о монастырях и церквах в России. А. Ратшина. М. 1852; также Истор. Госуд. Росс.

11. В Британском Музе, в Лондон, в числе бумаг Лорда Бёрлея, хранится записка под заглавием: “Число миль между Св. Николаем и Москвою, водою и сухим путем”. В сборнике Гаклюйта имеются также два подобные исчисления: одно в первом путешествии Дженкинсона в Россию (1557), другое под заглавием: “Расстояния некоторых мест в Poccии”. Так как между этими тремя показаниями есть разница, то здесь представляется свод их.

Примечание. В следующей таблице имена поверены по так называемой, столистовой карте Оппермана (К. О.) и по Вильбрехтову атласу 42 Наместничеств (А. В.), а также по Словарю Щекатова.

Первые два исчисления более последнего подходят к описанной в книге Большого Чертежа “дороге от царствующего града Москвы к Архангельскому граду, к морской корабельной пристани”, по которой расстояние от Москвы “до моря, до усть реки Двины”, 1460 верст, а именно:

British Museum Burghley papers, Lansdowne 112. Plut. LXXV, F. № 55, fol. 128; Hakluyt (edit. 1809) I, 348, 349, 407; Книга Большому Чертежу, стр. 192, 198 — 201.

12. Описание Москвы извлечено Мильтоном почти слово в слово из записок Ченслера об его первом приезде в Россию в 1553 году и Дженкинсона об его первом же приезде в Москву в 1557 г., следовательно, ко времени издания сочинения Мильтона о России, в 1682 году, описание это устарело почти ста тридцатью годами, и притом какими годами: Москва была выжжена Крымцами, над нею пронеслась самозванщина, ее много раз грабили, осаждали и опустошали Поляки, и едва ли кто-либо из жителей ее помнил все эти события иначе, как по преданиям, и притом даже не отцовским, но скоре дедовским. Достаточно указать на то, что уже около столетия перед тем, а именно в приезд в Москву Посланника Елисаветы Флетчера (1588 г.), внутри Кремля не было уже рынков, виденных Дженкинсоном в 1557 г., а были, кроме дворца и арсенала, “жилища, назначаемые для лиц, известных своею верностью и преданностью Царю”, и что, по замечанию того же Флетчера, Москва “была немногим разве более городской части (citie) Лондона”, а никак не “более Лондона с предместьями”, какой ее описывал Ченслер в 1553 г.

Следующий отрывок из описания посольства Графа Карлейля (Carlisle), посланного Карлом II-м в Poccию в 1663 г., может дать более точное понятие о Москве при Царе Алексее Михайловиче, т. е., во время Мильтона:

“Москва получила свое имя от реки Москвы, ее омывающей. Это очень красивая река, которая берет свой исток из области Тверской (Смоленской) и близ Коломны впадает в Волгу (Оку). Хотя в Москве есть еще две другие реки, а именно: Неглинная и Яуза, но они малы и впадают в Москву реку близ города. Что касается городских строений, то они все деревянные, исключая нескольких замечательных домов, и, вместо каменной мостовой, в Москве, как и в других городах, поперек улиц положены сплоченные толстые еловые кругляки. В то время, как мы были в этом городе (с 6 Февраля до 24 Июня 1664 г.), он имел почти вид круга и был, по крайней мере, мили в четыре окружности; но так как он часто подвергается пожарам, то его вид и его объем недолго остаются в одном положении. Москва делится па четыре части, которые называются: Царь городом, Китаем городом, Скородомом (Земляным городом, Scoradom) и Стрелецкою Слободою; они отделены тремя разными стенами: одною каменною, другою кирпичною, третьею деревянною. Общая особенность, весьма украшающая город, состоит в его колокольнях, которые, будучи покрыты одни медью, другие жестью, так сильно блестят и до того увеличивают свет, исходящий от солнца, что на них едва можно смотреть, когда солнце светит, чтобы не быть ослепленным. Это тем достойнее примечания, что в Москве полагают около двух тысяч церквей; правда, что они очень малы и скорее походят на часовни, чем на церкви. В Китае город, в Скородоме и в Стрелецкой Слободе едва ли есть что-нибудь другое необыкновенное; но не будет неуместно нам остановиться немного на Царьгороде, так как в этой части Царь, Патриарх и сановники имеют свои дворцы и дома. Эта часть составляет как бы отдельный город, имеет большой ров, обнесенный кругом хорошею каменною стеною, которая защищает эту часть города и отделяет ее от остальных частей; как притом она совершенно хорошо снабжена пушками, то ее считают довольно сильною крепостью. Царь имеет здесь два дворца: один каменный, построенный в Итальянском вкусе, другой деревянный, где он обыкновенно живет, потому что в нем жить здоровее, чем в другом. Там же есть каменные и кирпичные дворцы, где живут Патриарх и несколько Бояр. Церкви также все построены из камня и одни во всей Москве имеют колокольни (купола), покрытые медью, которая имеет такой прекрасный вид и до того подходит к золоту, что предполагают, будто бы теплота солнца придала ей высокую степень совершенства (Купола Кремлевских церквей, задолго до Алексея Михайловича, были позолочены; в первый, кажется, раз, упоминается о том под 1508 годом: “Тогда же Благоверный Князь Великий Василий Иванович всея Руси, с великою верою и желанием, повел на своем дворе церковь превысшия небес, неизреченныя Горы Божия, всечестныя Царицы Девы, Пречистые Богородица Mapия, честнаго и славнаго ея Благовещения, подписати златом; повеле же и верх церковный покрыти и позлатити”. (Полн. Собр. Летопис. VI, 247)). Из числа этих церквей одна посвящена Святому Михаилу (Архангелу), и в ней находятся гробы Царей. Есть еще два монастыря: один мужеской (Чудов) и другой женский (Вознесенский); а на небольшой башне (Иване Великом) есть большой крест цельного золота (По преданию крест на средней главе Благовещенского собора сделан из Аравийского золота. Известно, что Наполеон, приняв за золотой, крест Ивановской колокольни (Ивана Великого), велел его снять; часть этого креста, разбившегося при спуске, была, во время бегства великой армии, брошена Французами в Вильне (Собр. сведений о монастырях, А. Ратшина)). В начале нашего пребывания в Москве мы видели там, на одном из задних дворов, колокол огромной величины, не задолго перед тем отлитый одним Москвичом; колокол этот имел около девяти сажень в окружности, следовательно, три сажени в поперечнике, так что сорок, или пятьдесят, человек могли под ним поместиться (Царь колокол был, по повелению Алексея Михайловича, перелит в 1654 году из прежнего Годуновского и сделан в 8 тысяч пудов в 1654 году (Там же)). Что касается иностранцев, в Москве, их множество разных народов и в особенности Татар, Греков и Персиян; изо всех иностранцев Греки лучше всех там приняты, имея с Москвитянами сходство во многих вещах, особенно относительно Религии. Англичане и Фламандцы имеют при городе особенную слободу, в которой живут вместе каждый по своему обычаю и под условием, чтобы они были Реформатского Закона, могут свободно собираться для отправления своего Богослужения. Напротив, Жидов и Римских Католиков Русские не допускают и, по-видимому, имеют к ним одинаковое отвращение”.

Hakluyt. 1, 263, 350; D-r Giles Fletcher. Of the Russe common wealth. London, MDCCCLVI, 17; La relation de trois ambassades de monseigneur le Comte de Carlisle. Paris, MDCCCLVII, 71 — 73.

13. Описание пути из Москвы до Астрахани, и описание самой Астрахани, извлечено из “Путешествия г-на Антона Дженкинсона из города Москвы, в Poccии, в город Бохару, в Бактрии, в 1558 году”.

Вот полный маршрут Дженкинсона до Астрахани, любопытный по указанию всех бывших в 1558 году городов на Оке от устья Москвы реки и на Волге от устья Оки:

Казань, красивый город, построенный в Русском, или в Татарском, вкусе, с крепким замком, стоящим на высоком холме: он был прежде обнесен частоколом и земляной насыпью, но Русский Царь приказал теперь разрушить старые стены и выстроить новые из дикого камня. Этот город был прежде очень богат и, принадлежал Татарам, составлял особое Царство и более всех других народов вредил Русским в их войнах; но девять лет тому назад нынешний Русский Царь его завоевал (Казань была взята Царем Иваном Васильевичем в 1552 году и, след., за шесть, а не за девять, лет до путешествия Дженкинсона), и взял в плен Царя Казанского, который, будучи молод, теперь окрещен и воспитывается при Московском Дворе, вместе с двумя другими, также бывшими, Царями Казанскими, которые, подвергаясь опасности, во время своего царствования, от междоусобий своих подданных, в разное время отдались в подданство Русскому Царю; таким образом в настоящее время при Русском Дворе три бывшие, Цари Казанские, которых Русский Царь держит в большом почете (В 1558 году в России действительно находились три бывшие Царя Казанские: 1) Александр Сафакиревич (Утемишь-Гирей), привезенный в Москву в 1581 г., будучи двух лет от роду, крещенный два года спустя, и умерший в 1566 году; 2) Шиг-Алей (царств, с 1519 до 1521 г., в другой раз в 1546 г., и наконец в третий с 1551 до 1552 г.), живший в то время, как упоминает сам Дженкинсон, в Касимове, пожалованном ему в удел еще Великим Князем Василием Ивановичем, где он и умер в 1566 г., и 3) Симеон Касаевич (Едигер Махмет), взятый в плен в 1552 г., умер 1565 г. Но не два последние были товарищами воспитания Утемиша-Александра, а сыновья Черкесского Князя Сибока-Александр (Кудадек) и Владетеля Кабарды Темгрюва — Кн. Михаил (Султанук-Мурза); сей последний был шурином Царя (братом его второй жены), Боярином с 1568 г., и выбыл в 1572 г.).

Близ Казани находится Гостинный остров, так называемый потому, что сюда прежде приезжали для торга всякие гости, как Pyccкие и Казанские, так и Ногайские и Крымские и разных других городов; теперь это место оставлено и ни в Казани и ни в каком другом меcте от Москвы и до Каспийского моря нет подобного рынка.

Страна, лежащая между Казанью и рекою Камою, на левом береге Волги, называется Землею Вогуличей (Vachen?); жители ее язычники и живут в пустынях, без домов и жилищ. Страна на другом береге Волги, напротив реки Камы, называется Черемисскою; Черемисы же полуязычники, полутатары. Вся же земля по левой стороне Волги, начиная от р. Камы вплоть до Астрахани и далее по северному и северо-восточному прибрежью Каспийского моря, до земли Татар, называемых Туркменами, называется страною Ногайцев (Mangat or Nogay). Наконец вся страна на правом береге Волги, начиная напротив устья р. Камы, до города Астрахани, есть земля Крымская, которой жители также Магометова закона и живут большей частью по Ногайскому обычаю, ведут непрестанные войны с Русским Царем и храбры в поле; их поддерживает и им помогает Турецкий Султан.

Так называются несколько рыбацких домов; здесь большая ловля осетров. Оттуда до Высокой Горы на одинаковом расстоянии, около 200 миль от Казани и от Астрахани, под 51° 47’с. ш.

В прежние времена здесь был, построенный Крымцами, замок, теперь разрушенный. (Это должно быть упоминаемое в книге “Большого Чертежа” городище Увешинское (Увиэк — Уфеак), в 9 верстах от Саратова, на высокой горн Шихан (Словарь Щекатова)). По всему берегу растет во множестве локричник, которого корень похож на виноградный.

Оттуда до места, называемого Переволока.

Место это так называется потому, что в былые времена Татары здесь переносили сухим путем свои лодки из Волги в реку Танаис, иначе называемую Доном, когда они грабили ехавших Волгою в Астрахань, или Танаисом в Азов, Кафу и другие города, лежащее при Эвксинском море, в которое впадает Танаис, берущий начало в области Рязанской “из чистаго поля” (см. Кн. Бол. Черт. 27). В этом месте от одной реки до другой две мили сухим путем, и очень опасно от воров и разбойников, хотя, впрочем, менее, чем было прежде, по причине завоеваний Русского Царя. Отсюда, по обеим сторонам Волги, пустыни.

Оттуда, оставив старинный замок Старую Астрахань вправо, до Новой Астрахани, от которой до Москвы около 600 миль.

Новую Астрахань Русский Царь покорил шесть лет тому назад, в 1552 (1554) году. Это — дальнейший оплот, завоеванный им от Татар со стороны Каспийского моря: он содержит его очень крепко, ежегодно посылая туда людей, съестные припасы и лес для постройки крепости. Там ведется некоторая торговля, но очень бедная и незначительная, так что о ней не стоило бы упоминать, хотя туда съезжаются купцы от разных народов. Главнейшие товары, привозимые Русскими, суть: сырые кожи, деревянные сосуды, узды, седла, ножи и другие безделки, также зерновой хлеб, ведчина (?) и другие съестные припасы. Татары привозят туда разного рода бумажные и шерстяные товары и выделанные шелка: приезжающие из Персии, и именно из Шемахи, привозят швейный шелк (самый грубый из употребляемых в Poccии), краски (Crasсо?), разные роды пестрого щелка на кушаки, кольчуги, луки, мечи и т. под., в иные года — зерновой хлеб, Грецкие орехи. Но все это привозится в таком малом количестве, и купцы, которые доставляют эти товары, до того бедны, что не стоило бы и писать об этой торговле, тем более, что нет надежды, чтобы она когда-нибудь в этих странах заслуживала, чтобы ею заниматься.

14. Путь из пристани Св. Николая до Новгорода взят Мильтоном из маршрута Фомы Соузема (Southam) и Ивана Спарка (Sparke), ехавших из Холмогор в 1566 году в Соловецкий монастырь, а оттуда к устью р. Выга и потом на Повенец, Ладогу и в Новгород; но сам Соузем сознается, что переезд на Соловки совершенно излишний, и что гораздо лучше ехать на Повенец не рекою Выгом, но из Сумского острога, который, по его известию, отстоит 936 миль (или верст) от пристани Св. Николая. Здесь прилагаются полные маршруты Соузема: 1) от усть Выга до Повенца; 2) от Сумского острога до Повенца; 3) от Повенца до Новгорода.

Примечание. Названия местностей исправлены по Книге Большого Чертежа, по столистовой карте Оппермана, по военно-дорожной карте Шуберта, а главнейше по исследованию Неволина: “О пятинах и погостах Новгородских” (Записки Русск. Геогр. Общества, кн. VIII). При названиях, не найденных ни в одном из этих источников, поставлены вопросительные знаки.

15. Вся статья об отобрании в Царскую казну имений после людей, не оставивших мужского потомства, и о полновластии Царя в отнятии имений у старых и увечных, заимствованы из записки Ченслера 1553 года. Мильтон, даже слово в слово, выписал оттуда речи просителя и Царя. Но Ченслер смешал два совершенно разнородный вида владений: вотчины и поместья: первые, разделявшаяся на родовые, т. е., полученные по наследству, выслуженные, т. е., пожалованные в награду за службу, и купленные, составляли неотъемлемое, но наследственное, достояние владельца; вторые давались вместо жалованья служилым людям, которые из доходов их должны были содержать себя на службе Царской.

Уложение Царя Алексея Михайловича, обнародованное в 1649 году, следовательно, за 33 года до издания книги Мильтона, совершенно обеспечивает судьбу вдов и дочерей служилых людей; в случае, если сии последние были убиты на войне, жены их получали 20% из поместного оклада; если умирали на службе, в полках, то 15%; если дома, то 10%; дочерям назначалась половина этого размера (Гл. XVI, ст. 30, 31, 32). То, что за дачею этого прожитка, вдове и детям оставалось в лишке, отдавалось в род умершего беспоместным и малопоместным; при отсутствии их только — в чужие роды (XVI, 13); в казну Государеву даже из выморочных помести, тем более из вотчин, ничего не поступало.

Вотчины родовые и заслуженные после умершего переходили сыновьям, при неимении их — дочерям, при неимении и дочерей — ближайшим родственникам (ХVII, 2, 4). Купленные вотчины предоставлялись в полное распоряжение вдове умершего, которой, сверх того, отдавалась четверть движимости (животов) и возвращалось приданое (XVII, 1, 6). Но в случае, если после умершего не оставалось поместий, или купленных вотчин, матери и вдове его выделялась в пожизненное владение, на прожиток, часть из его выслуженных вотчин (XVI, 16; XVII, 3). И, наоборот, когда оставались одни купленные вотчины, то они делились между вдовой и детьми по жребиям (XVII, 5).

Относительно служилых людей, которые, за старостью и увечьями, были отставлены от службы и имели данные им на прожиток поместья, в Уложенье прямо говорится, что им “теми поместьи владети по свой живот”, т. е., до смерти, и велено отказывать челобитчикам, которые будут просить “под ними о поместье в пожить”, т. е., о пожаловании себе тех поместий, с отделением тем отставным служилым людям только части их на прожиток (XVI, 8, 61). Впрочем, уже самый закон этот указывает, что подобный обычай существовал до издания Уложения. Оправдание его очевидно: поместье давалось для содержания дворянина, или сына боярского, на службе; он не мог ее нести, поместье могло быть уменьшено, или даже совершенно отнято. И здесь-то проявляется сердоболие Царя Алексея Михайловича, который первый из Русских Государей внес человеколюбие в свои законы.

Но Мильтон, следуя рассказу Ченслера о временах Грозного, представляет Русского Царя каким-то деспотом, который у одного из своих подданных отбирает имение, чтобы отдать его другому, а у вдов и дочерей своих слуг отнимает все их достояние. Замечательно, особенно если вспомнить, что Ченслер Англичанин, что подобное самовластие восхищает его, и что он с восторгом восклицает: “Это не то, что у нас в Англии, где всякий говорит про свою вещь: “Она Божия и моя!”. О, если бы наши непокорные упрямцы были содержаны в подобном подчинении: они узнали бы свои обязанности к своим Государям!”.

Hakluyt I, 267; Уложение, главы XVI и XVII.

16. Известие о судебных поединках также извлечено Мильтоном из Ченслера, хотя ко времени издания его истории они уже перешли в предание.

Судебником поле (судебный поединок) присуждалось в случае отрицания займа (в заемном деле) и при обвинении в зажигательстве (пожоге), в душегубстве, в разбое, или в татьбе. На поле лезть (требовать поединка) могли тяжущиеся (ищея и ответчик), не только между собою, но и с кем-либо из тех свидетелей (послухов), которые не в их речи говорили (опровергали их показания). Малолетним, старикам, увечным, лицам духовного звания и женского пола, позволялось ставить за себя наемных бойцов (наймитов); в таком случае противной стороне вольно было лично биться с этим наймитом, или высылать против него наймита же.

Но уже в дополнительном к Судебнику Указе, 21 Августа, 1556 года, допускается замена поля крестным целованием. В последний раз упоминается о судебных поединках в 1614 году (В судной грамоте Устюжны Железопольской (Акты Археографической Экспедиции Ш, № 36). Г. Дмитриев, в “Истории судебных инстанций” (М. 1859, пр. 403), напрасно отвергает ссылку г. Пахмана на эту грамоту; в ней именно сказано: “а не просят поля те послухи, которые послушествуют в исцовы речи, ино тем ищея виноват”). Уложением они уже вовсе исключены из законодательства.

Hakluyt I, 268; Судебник, ст. 11 и 12, 16, 17 и 19, 14 и 19, 119.

17. Уложением действительно определено лишение свободы для несостоятельных должников; но они выдавались головою до искупа не Царю, а заимодавцам; при том это делалось только с теми, которые не могли представить за себя поручителей и которым не было чем окупиться. Наконец в сдаче головою предшествовала ставка на правеж, которая продолжалась, смотря по количеству долга, по расчету одного месяца за сто рублей. По окончании срока этой ставки долг взыскивался с недвижимого и с движимого имения должника.

Долги стрельцов покрывались платою истцу денежного их жалованья (по 4 рубля в год). От выдачи головою истцу изъяты были служилые люди, за исключением приставов, казаков, пушкарей, затинщиков и других нижних чинов. За службу выданного головою истцу должника зачиталось сему последнему в уплату долга за каждый год, мужчин пять рублей, женщин два рубля с половиной, детям боле десяти лет два рубля.

Уложение гл. X, стр. 204, 261, 262, 264, 265, 266; гл. XX, стр. 40.

Примечание: Употребленное выше слово правеж в Академическом Словаре истолковано так: “Взыскивание денег или долга с истязанием”. Напротив, в сочинении Флетчера: “О Русском Государстве” (1558 г.) название правеж присваивается месту перед съезжей избой, где истязание происходило, что, кажется, подтверждается выражением ставить или приводить на правеж. Очень может быть, что название правежа первоначально присваивалось месту, где происходило истязание, а потом, по очень обыкновенной метонимии, передано самому истязанию. Вот подлинные слова Флетчера: “Правеж (praveush or righter) есть место близ суда (съезжей избы), где тех, которые осуждены и которые отказываются платить присужденное, бьют большими дубинами по берцам и по икрам их ног. Всякое утро, от 8 часов до 11, их ставят на правеж и бьют таким образом, пока деньги не будут заплачены. После полдня и всю ночь недельщик (the sergeant) держит их в цепях, разве если они представят достаточную поруку в том, что явятся на правеж в указный час. Каждое утро можно видеть сорок, иди пятьдесят, человек, стоящих в ряд на правеж, которых колотят по голеням и которые испускают жалобные крики. Если, простояв год на правеже, должник не хочет, иди не имеет, чем удовлетворить заимодавца, ему законом дозволено продать свою жену и своих детей, или совсем, или на урочное число лет. Если же цена их не покрывает всего долга, то заимодавец может взять его себе в холопы (to bee his bondslaves) на известное число лет, или навсегда, смотря по количеству долга”.

Of the Russe Common Wealth. London, MDCCCLVI, p. 67.

18. Гаклюйт напечатал следующую весьма любопытную записку Английского Агента, Генрика Лена (Lane), в которой подробно изложен весь обряд жеребьевого суда.

“Способ судить по жеребью в Poccии, описанный г. Генриком Леном, и употребленный в тяжбе между ним и некоим Ширяем Костромицким в Москве 1560 г.:

“По возвращении в Poccию Осипа Непеи, первого посланника (Царя Ивана Васильевича) к Королеве Марии, в то время, как я оставался там Агентом, несколько Русских купцов, по ходатайству его, Осипа, получили от Царя грамоты на отправку товаров и на проезд на наших кораблях в Англию, на что, по здравом рассуждении, я отвечал отказом. Это заставило их поверить нам в долг и согласиться на определение цены (своих товаров), смотря по следующему привозу; но ко времени этого привоза, не смотря на уплату им хорошей, цены, 600 рублей, возник спор, потому что они требовали вдвое более. Таким образом, в Апреле 1560 года, перед отъездом моим из Московии, они исходатайствовали приговор судить полем или жребием (В подлиннике: “Trial by combat or letter”, но на поле страницы поправка: “Triall by combat or lot.”), что им следует: двойная уплата, или предлагаемые мною 600 рублей. Для поля у меня был охотник, сильный Англичанин, Роберт Бест, один из слуг общества (Купцов, торгующих с Poccиею); но Pyccкие и их боец отказались с ним биться. Таким образом мы потребовали исполнения наших повольностей, а именно метания жеребья. Царь указал, чтобы этот суд произошел в Кремле (в его замке), в его дворце, при его высшем Московском судилище следующим образом: В суде заседали два Царские Казначея, они же и Канцлеры (Думные Дьяки?) и главные судьи. Они послали чиновников звать меня, моего переводчика и еще другого (Англичанина?), и провести нас сквозь толпу народа внутрь решетки: мне они позволили сесть поодаль, противники же наши были оставлены за решеткой. Сперва обе стороны были весьма вежливо убеждаемы; я увеличить мое предложение, Русские уменьшить свое требование. Не смотря на мои уверения, что совесть моя чиста и что, по расчету, барыш их достаточен, я, желая угодить судье, предложил прибавить 100 рублей, что было принято с большой похвалой, но истцы на это не согласились. Тогда судьи написали приговоры с нашими именами и вложили их в два одинаковые восковые шарики, которые подняли, засучив рукава. Потом, встав и пожелав счастья правде, которая была присуждена тому, чей шарик прежде вынется, они, с согласия обеих сторон, вызвали из толпы высокого дворянина, сказав: “Ты, в таком-то платье и в такой-то шапке, поди сюда!” Его поспешно пропустили. Ему приказали держать прямо и не опуская рук за макушку шапку, в которую опустили шарики. С такими же предосторожностями вызвали на удачу другого высокого дворянина, которому велели засучить правый рукав и, призвав Божие имя, голою рукою по одиночке вынуть оба шарика. Что он и сделал, отдав каждому судье один из них. Потом, к великому удивлению, жребий в первом из вынутых шариков оказался мой, что и было провозглашено перед всем народом, с объявлением, что я прав и справедлив. Имя главного истца было Ширяй Костромицкий. Меня пригласили уплатить истцам назначенную мною сумму; из нее, за их неправду и грех (for their wrong or sinne), по их выражению, они уплатили по десяти со ста Царю. Много дней спустя Русские, по своему обычаю, считали наш народ за верных и честных торговцев и говорили об этом суде к нашей великой похвале”.

Hakluyt, I, 345, 346.

19. Самое название питейных домов корчмами указывает на несвоевременность известия Мильтона. Еще во второй половине XVI столетия дома эти стали называться кабаками, которые в первые же года царствования Алексея Михайловича (1652 г.) заменены кружечными дворами. С тех пор слову корчма стало исключительно придаваться в его грамотах значение хмельного, неявленного (т. е., тайно выкуренного) напитка, как-то: хлебного вина, меда и пива (Напр.: “а у кого корчму выймут в другой ряд”).

Из уставных грамот о продаже питий в городах Углич и Мологе видно, что с 1652 года продажа эта совершенно отобрана у всех частных лиц, и что бывшие на откупе кабаки взяты даже у тех из них, которым “не отошли урочные года”; видно также, что во всех городах и в больших дворцовых селах учреждено только по одному кружечному двору, в малолюдных же селениях отнюдь не дозволено заводить их; что в самых дворах этих продажа была разрешена только от обедни до сумерек; в продолжении же всех четырех постов, Светлой Недели, воскресных дней, середы и пятницы во весь год, запрещалась вовсе; наконец, что не дозволялось продавать хмельных напитков духовенству, а мирянам пить их близ кружечных дворов. Все эти ограничения доказывают, что Царь Алексей Михайлович не только не давал никому из своих Бояр, или Дворян, возможности поощрением народа к пьянству обирать их, чтобы потом выдавливать из этих Бояр, или Дворян, их дурно приобретенное богатство, но, напротив, в заботливости о нравственности своих подданных, пользуясь церковными установлениями, отнимал у них более, чем на половину дней в году возможность покупать хмельные питья, причем жертвовал значительною частью одного из важнейших источников своего дохода.

Акты Археограф. Эксп. т. I, № 269; т. IV №.№ 59 и 63.

20. Самая полная картина войска Царя Алексея Михайловича сохранилась в ответе Стольника Ивана Ивановича Чемоданова на вопрос юного Косьмы де Медичи, когда сей последний, в проезде Чемоданова через Флоренцию, в 1657 г., спрашивал его: “Как у Царя строится рать против его недругов, и каким боем войска его бьются?” 

“У Великого Государя против его недругов, сказал Чемоданов, рать сбирается многая и несчетная, и строенье многое, различными ученьи и строеньем: перво устроены многия тысячи копейных рот гусарскаго строю, а иныя многия тысячи устроены конныя с огненным боем рейтарскаго строю, а иныя же многия тысячи устроены драгунским строем, с большими мушкеты, а иныя многия тысячи устроены солдатским строем. И над теми надо всеми устроены начальные люди: Генералы, и Полковники, и Подполковники, и Маиоры и всякие начальные люди по чинам. А Низовая сила, Казанская, и Астраханская, и Сибирская, и иных многих Государств сбирается многая несчетная рать, и бьются конныя лучным боем; а большаго и меньшаго Нагаю Татарове, и Башкирцы, и Калмыки бьются лучным же боем. А стрельцов Московских устроено на Москве сорок тысяч, оприч городовых, а бой у них солдатскаго строенья. А Донские, и Терские, и Яицкие Казаки бьются огненным боем. А 3апорожские Черкасы бьются лучным и огненным боем. А Государевых городов Дворяне и Дети Боярския и всяких чинов люди, те бьются розными обычаи, лучным и огненным боем, и кто к которому бою навычен. А Его Царскаго Величества, его Государева полку Спальники, и Стольники, и Стряпчие, и Дворяне Московские, и жильцы, те бьются своим обычаем: только у них бою, что под ними аргамаки резвы да сабли у них востры: на которое место ни приедут, никакие полки против их не стоят. То у Великаго Государя нашего и строенье”.

Из исчисленных в этом перечне войск стрельцы были единственным постоянным войском: они составляли гарнизоны городов, на счет которых содержались и в которых поселены были особенными слободами. Кроме военной службы они несли и полицейскую, между прочим обязаны были тушить пожары. Один из Московских стрелецких полков (Приказов) назывался Стремянным; ибо во всех походах находился при особе (у стремени) Царя. В военное время несколько Московских стрелецких полков посылалось в действующие войска. Стрельцы были “в стрельцах вечно, и дети, и внучата — стрельцы ж по них”.

Дворяне и Дети Боярские не составляли собственно отдельного рода войско: это было свободное от податей сословие, которое, владея жалованными из казны поместьями, обязано было службой Царю. Оно встречается на всех ступенях тогдашней служебной иерархии: гражданской, судебной и придворной. В военное время, те из Дворян и Детей Боярских, которые сколько-нибудь знали военное дело, распределялись в начальные люди к сбираемым полкам, остальные же делились на сотни и составляли Государев полк. Отзыв Чемоданова о них, что у них “только и бою, что под ними аргамаки резвы да сабли у них востры”, подкрепляется свидетельством Котошихина (IX, 1), который говорит, что “строю они никакого не знают: кто под которым знаменем написан, и по тому и едет без устрою”.

Из них же, в мирное время, при торжественных случаях, составлялись конные отряды; так, напр., они высылались за город для приема чужеземных Посланников (Их описывает Таннер в своем “Legatio Polonolituanica in Moscoviam, anno 1678”, в следующих словах: “Когда же мы приблизились к городу, появился новый, дотоле невиданный, полк воинов. На всех были одноцветные, красные длинные, одежды; они сидели все на белых лошадях; за плечами и над головами их были прикреплены красиво раскрашенные крылья; они держали длинные копья, к остриям коих были приделаны позолоченные изображения летящего дракона, которые вертелись по ветру”. По этим отличиям — копьям с флюгерами и крыльям, составлявшим принадлежность Польских гусар, можно думать, что именно Дворянские и Жилецкие сотни разумел Чемоданов под названием “копейных рот гусарского строю”; ибо собственно о гусарах в России не упоминается до 1688 года (См. Военно-Энциклоп. Лексикон, статья “Гусары”)) и т. под.

Все остальные войска набирались лишь на военное время и обучались иноземцами, или достигшими Полковничьего чина Русскими: рейтары — конной службе; солдаты — пехотной, драгуны — той и другой. Из них солдаты и драгуны, подобно казакам, составляли военные поселения, обеспечивавшие Русский рубеж; солдаты — по Шведской границе, драгуны — по Татарской, казаки — по Польской. Впрочем, после войны 1651 года, из бывших до нее 5 тысяч Казакова осталось весьма немного, по известию Котошихина.

Оружие рейтаров состояло из ружей, карабинов, пистолей и сабель; солдат — из ружей, бердышей, шпаг, пик и мушкетов; драгунов — из мушкетов, пик и бердышей; у драгунов же при полках имелись барабаны.

Дворяне и Дети Боярские должны были являться на службу с карабинами или пищалями и с пистолями, или в саадаках с пистолем, или с карабином. Привозимых в полки людей своих они должны были вооружать саадаками (Саадак состоял из лука с налучем, т. е., влагалищем, и стрел с колчаном), или карабинами, или пищалями; обозных же слуг своих долгими пищалями, или, в случае крайней бедности (скудости), рогатиной и топором.

Полное исчисление доспехов, составлявших воинскую одежду (ратной сбруи) встречается в Царской грамоте, посланной в Иосифов Волоколамский монастырь 20 Ноября, 1653 г. Это были: латы, куяки, панцири, кольчуги, бастерцы, наручи, зарукавья, наколенки, шишаки, шапки — мисюрки (Из поименованных здесь доспехов латами, иначе бронями, назывались те оборонительные одежды, которые назначались для прикрытия стана, рук и ног воина; панцири и кольчуги были рубашки, сделанные из колец, первый мелких, последние более крупных; бахтерцы, бехтерцы или бастерцы — были кольчуги с металлическими пластинками на груди, спине и боках; куяки — суконные или бархатные безрукавки с нашитыми на них металлическими бляхами; наручи и наколенки — были металлические полосы или дощечки, назначенные, как показывает их название, для защиты рук (от кисти до локтя) и колен. Зарукавья — застежки для стягивания рукавов. Шишаки (или шлемы) и мисюрки — были шапки, первые цельные металлические, вторые только с металлическим верхом, и металлической сеткой).

Жалованья получали: рейтары 30 руб. в год, солдаты по 60 алтын в месяц, драгуны по 12 руб. в год. Стрельцам давалось жалованья: денежного от 10 до 15 руб. в год; хлебного от 15 до 20 четвертей; соли от 2 до 5 пудов; кроме того, ежегодно сукна на платье из Царской казны.

Дворяне и Дети Боярские в военное время верстались на три статьи: большая получала по 25 руб., средняя по 20 руб., меньшая по 15 руб. в год. При этом принимались в соображение: число и вооружение приведенных каждым даточных людей конных и пеших (“Каков кто будет на Государеве службе конен, и люден, и оружен”) и достаток каждого (“и что за кем поместья и вотчин и в которых городех”).

Из этого беглого очерка состава вооружения и окладов войск при Царе Алексее Михайловиче легко убедиться, как к его царствованию не подходит описание Русских войск, выписанное Мильтоном из записки Ченслера 1535 года. В одном, впрочем, известие Мильтона справедливо: ведение войны не стоило Царю почти ничего, или стоило очень мало. По призыве войск вотчинники (т. е., владельцы наследственных имений, духовенство и монастыри) и владельцы поместий (т. е., имений, жалуемых служилому сословию) обязывались выставить определенное число вооруженных людей, лошадей под конницу (“а лошади б под ними были добрыя, меньши б десяти рублев лошади не было”), лошадей под перевозку тяжестей. Натуральная рекрутская повинность для селений малолюдных заменялась сбором денег, которые шли на жалованье войскам. Впрочем, главным источником этого жалованья был сбор с торгового и промышленного сословия; размер этого сбора был всякий раз особо определяем: взималась двадцатая, десятая, даже пятая доля “против торговли и промыслу”.

Бывали также случаи, когда Царь прямо обращался к одному из богатых монастырей с просьбою “учинить вспоможенье, прислати Государевым ратным людем на жалованья и на кормы, монастырския денежныя казны с радостию; а к тому в прибавку прислать и в займы сколько возможно”. По такой просьбе Соловецкий монастырь прислал в 1564 году “монастырския казны 20 тысяч рублев, да двести червонных золотых, с великою радостию”.

Наконец с вотчин же, монастырей и поместий собирались на продовольствие войск хлебные запасы: сухари, крупы, толокно, солод, также масло коровье и свиное мясо, ветчина.

Собственно расход Царской казны в военное время ограничивался отпуском части оружия, огнестрельных снарядов и орудий, отправкою из Москвы мяса, соли и вина.

Древн. Росс. Вивлиофика (изд. 2) IV, 192 — 193; Котошихин О России в царствование Алексея Михайловича. Спб. 1840, VII, 5, IX, 1 — 8; Акты Археогр. Эксп. III. №№ 214, 225, 236, 319; IV №.№ 66, 84, 149.

21. Для оценки заметок Мильтона о религии достаточно одного примера: в 1589 году, при учреждении в Москве Патриаршего престола, были учреждены четыре Митрополии (“И быша первии митрополиты; в великом Новеграде — Александр, в Казани — Гермоген, в Ростове — Варлаам, на Крутицах — Галасий”. (Новый Летописец, изд. Кн. М. А. Оболенского. М. 1853, гл. 36)), а в Декабре 1666 года на осуждение Никона съехались в Москву семь Митрополитов, подчиненных кафедре Всероссийской (Великого Новаграда и Великих Лук, 2. Казанский и Свияжский, 3. Астраханский и Терецкий, 4. Ростовский и Ярославский, 5. Сарский и Подонский, 6. Грузинский, 7. Белогородский и Обоянский (Древн. Росс. Вивлиоф. VI: Деяние о низложении с престола Никона, в лето 7175 происходившее, стр. 285 — 286)). Любопытно знать, который из этих Митрополитов был удостоен Царем почитания после Бога, Божией Матери и Св. Николая? Заметки о признании Царем независимости главы Церкви нельзя даже отнести к Патриаршему сану, если вспомнить, что Лжедимитрий свергнул, в 1605 году, Патриарха Иова, и что Патриарх Никон был низложен в 1666 году, по настоянию Царя Алексея Михайловича.

22. Издатель “Посольств Графа Карлейля”, Кн. Августин Голицын, уверяет, будто бы в Британском Музее, в Лондоне, хранится подлинник следующего свидетельства:

“Макарий, Божиею милостию, Архиепископ Киевский, Галицкий и всея России, Господину нашему и Благоприятелю Св. Петру, Привратнику Всемогущаго Бога.

Извещаю тебя, что сего числа скончался некий раб Божий, именем Князь Федор Владимирский: поручаем тебе ввести его прямо, без препятствия и замедления, в царствие Божие. Мы разрешили его от всех его грехов и даровали ему наше благословение. И так ни что не препятствует тому, чтобы ты пропустил его, и, дабы сие было исполнено, мы вручили ему сию разрешительную грамоту в нашей Киевской Лавре сего 30 Июля, 1541 года.

Смиренный Макарий, Архиепископ Киевский, Галицский и всея России”.

Не касаясь сомнительности этого акта в догматическом отношении, достаточно будет указать его неправдоподобие в отношении чисто историческом: 1-е) со времени отделения Литовской Иерархии от Московской, в 1415 году избранный главою первой, Болгарин Григорий Цамблак, принял название Митрополита, а не Apxиепископа Киевского, и название это передавалось его преемникам до самого введения Унии, в 1596 году; 2-е) с 1462 года Митрополиты Киевские имели престол свой в Вильне, а не в Киеве, где место их заступали Екзархи или Наместники их; 3-е) титул Митрополита Киевского и всея Poccии приняли главы Православия в Юго-Западной России уже по восстановлении Православной Митрополии в Kиеве в 1620 году; есть указание, что один из них, Дионисий Балабан (1657 — 1663) именовался “Митрополитом Киевским, Галицким и всея России”, но название Галицкого правительственно внесено в их титул только с 1685 года, с которого (и до 1718 года) они титуловались “Киевскими, Галицкими и Малыя России”; с 1718 же года присвоен им нынешний титул “Митрополитов Киевских и Галицких”.

1541 год, который Князь Августин Голицын выставляет на выше приведенном акте, принадлежит ко времени бытности Митрополитом Киевским Макария 2-го (1538 — 50), а Архимандритом Киево-Печерской Лавры Софрония (1536 — 66).

По соображении всех этих обстоятельств непонятно:

1. Каким образом Макарий, вместо Митрополита, назвал себя Архиепископом и, к своему званию, “Киевского” прибавил название “Галицкого”, утвержденное за его преемниками 135 лет спустя, “и всея России”, присвоенного им 70 лет после его смерти?

2. Если Макарий, постоянно пребывавший в Вильне, и приезжал в Киев в 1541 году, то почему именно он выдал свидетельство о православии Кн. Федора Владимирского, а не Архимандрит Софроний, который, как ближайший начальник Лавры, вероятно назвал бы ее присвоенным ей титлом “Святой, чудотворной” и во всяком случае не Киевской, а “Kиевo-Печерской Лавры”.

3. Хотя последний из Владимирских (Владимира на Волыни) Князей Владимир упоминается в летописях в 1321 году, но, предполагая даже, что в 1541 году действительно умер какой-то, не значащийся в родословных книгах Князь Владимирский Федор, почему в грамоте Макария, назвавшего себя “Архиепископом” вместо “Митрополита”, а Лавру “Киевской” вместо “Kиeво-Печерской”, Князь этот, вопреки обычая, существовавшего для Князей Удельных, не назван по своему отчеству? Или почему, согласуясь с обрядом церковным, по которому опущено его отчество, Макарий не согласовался с этим обрядом и не опустил его родового или удельного прозвища Владимирского, и не назвал его, просто Князем Федором?

Единственным исходом к объяснению этих несообразностей может служить одно из следующих двух предположений: или эта грамота вымышлена и вовсе не существует, или она есть вымысел человека, враждебного Православию и плохо знакомого с историей Литовско-Русской Церкви.

23. По родословным книгам действительно значится, что Рюрик был “родом Латынянин из Прусские земли”, потомок “Игоря Короля” и происходил, в четырнадцатом колене, от Пруса, сродника Августа Кесаря Римского, поставленного Августом “в брезех Вислы рецы, во градех Мар-борок, и Турог, и Хвойница, и преслов(ут)ый Гданеск, и иные многие грады по реку, глаголемую Немьян”.

Родословная книга по Синодал. списку, в № 10 “Временника” “Императорского Общества Истории и Древностей Российских”.

24. На чем основывается это известие совершенно непонятно Тимур Бега или Тамерлана Русские называли Темир-Аксаком: Тимур-Куглука — Темир-Кутлуем; первый был им известен нашествием 1395 года и разорением Ельца; последний тем, что изгнал Тохтамыша из Сарайской Орды и победил Витовта при Ворскле 1399 г. Лучшим доказательством, что эти два Царя в России смешиваемы не были, служит летописное известие: “Тогда (6909 г.) умре Царь Темир-Кутлуй, а Шадибек сиде на царстве. Царь Темир-Аксак посла сына боронити Царяграда”.

Напротив Мильтон смешивает эти два лица; ибо потомком (а не сыном) Батыя был Темир-Кутлуй, а не Тамерлан, который “не царь бе родом, ни сын царев, ни племени царска, ни княжска, ни боярьска, но тако из проста един сый от худых людей, от Заацких (т. е., За-Яицких) Татар, от Самархиньския (Самаркандския) земли, от Синие Орды, иже бе за Железными Враты”.

Соф. Врем. (изд. Строева) I, 405, 406, 407, 419, 424.

25. Давыд Гильберт был один из тех бездомных Шотландских скитальцев, которые в XVII столетии нанимались во все Европейские войска. Приглашенный в 1601 году Дьяком Афанасьем Ивановичем Власьевым на службу в Россию, Гильберт попеременно служил Царю Борису, первому Самозванцу, Шуйскому, Тушинскому вору, Гетману Жолкевскому; взятый в плен Русскими, он был, в 1617 году, освобожден из темницы, по просьбе Якова 1-го, и отослан в Англию; замечательно, что в следующем же году он возвратился в Poccию со своим сыном, и остался в ней, хотя сын его, в 1619 году, уехал назад в Англию. Прилагаю при сем любопытную грамоту Царя Михаила к Королю Якову 1-му, в которой прописаны приключения этого обращика тогдашних кондотьеров. Она списана мною с подлинника, весьма обветшалого, который находится в Ашмолевом Музее в Оксфорде (по каталогу Музея № 1784 л. 52):

ГРАМОТА ЦАРЯ МИХАИЛА ФЕОДОРОВИЧА К АНГЛИЙСКОМУ КОРОЛЮ ЯКОВУ I-МУ ИЗ МОСКВЫ, ОТ АВГУСТА МЕСЯЦА, 1617 ГОДА

(Стершиеся в подлиннике места означены черточками. Вместо беспрестанно повторяющихся титулов “Наше Царское Величество, Ваше Королевское Величество”, употреблены сокращения: Н. Ц. В — во и В. К. В — во.).

Присылали к Н. Ц. В — ву, брат наш —   —  — К. В — во Посла своего Князя Ивана Мерика рыцеря дворянина —  —  — В. К. В — ва (Сэр Иван Мерик — Sir John Merrick) о наших Государских и вобчих любительных делех —  —   — Князь Иван, будучи Н. Ц. В — ва з бояры в ответе, подал вашу гра —  —  — грамоте Н. Ц. В — ву вы, брат наш, писал, и Посол твой Н. Ц. В — ва —   —  — в воинское время меж Великих Российских —  —  — и Польского Короля слу —   —  — ваш подданной, капитан Давыд Гинберт —  —  — Польской Король своим —  —  — и послов его. А последнее через гетмана своего Польского Ст —  —  — слава Желковскаго крестное ц —  —  — ованье царствующий град Москву разорил; И в те поры будто Литовские люди взяли того капитана в полон —  —  — на королево имя крест целовал и там Королю служил. А Московскому —  —  — государству никаково дурна не думал и не делал. И будто после того вскоре от Н. Ц. В — ва порубежных воинских людей тот Давыд князь взят и живот свой мучит в полону третеи год. И нашему б Ц. В — ву для вас, брата нашего любительного, его пожаловать, велети его из вязенья свободить, и дабы ему на волю будет: он похочет в свою землю, — и его б в его землю отпустити; а будет похочет в наших великих государствах время пожити, и Нашему б Ц. В — ву милость ему показати. А он несчастли —  —  — но вернои слуга —  —  — роны будет заслужити. А как —  —  — Ц. В — ва дело вперед до —  —  — де —  —  — также для —  —  — должен будет исполнить. И мы —  —   — ту нашему, Великому —  —  — К. В — ву —   —  — тан Давыд в наши —  —  — Российские государства служити —  —  — Борисе Фед —  —  — Его Ц. В — ва с Посланником —  —  — рь Борись пож —  —   — поместьем и денежным годовым жалованьем —   —  — и после Царя Бориса, при Великом —   —  — Василье Ивановиче всеа Русии также во всем был пожалован; и как за грехи всего Росийского государства Польской король с паны своими радою, через многие свои крестные целованья, наслал на Московское государство с Польскими и с Лит —  —  — другово вора, назвав его государским. Царя и —  —  — кого князя Ивана — Васильевича всеа Русии, деда нашого сыном Царским Углецким; и как тот вор с Польскими и с Литовскими людьми пришол под Москву и стал в таборех, и тот Давыд заб —  —   — Бориса Федоровича всеа Руссии, царя и великого Князя Василья Ивановича всеа Русии к себе жалованье, а —  —  — присягу царю Василью изменил, збежал с Москвы к тому вору в Тушино в таборы и вместе с Польскими — Ли —  —   — скими —  —  — в Московском государстве воевал, жог и разорял л —  —  — грабил и побивал, и кровь хрестьянскую невинную розлив —  —  — яв, вор побежал. А тот Давыд с Польскими и с Литовскими людьми пошол в Литву, и из Литвы пришол опять з Гет —  —  — м с Польским Станиславом с Желковским под Москву и вшол в Москву с Польскими ж и з Литовскими людьми, был в роте у пе —  —  — Гонковского (Гонсевского). И как Польские и Литовские люди Москву разоряли, жгли и людей секли и побивали, а он всякое зло делал с П —  —   — и с Литовскими людьми вместе; и с Москвы награбився богатства всякого вышел с Польскими ж и с Литовскими люд —  —  — е и опять многижда с Польскими и с Литовскими людми на Московское государство стоял, кровь хрестьянскую проливал и взы —  — Н. Ц. В — ва ратные люди на деле взя —  —  — .

И тот капитан Давыд за свою измену и за все свои злые —  —  — довелся был многих мук и смертные казни; т —  —  — государь, Н. Ц. В — во для вас, брата нашего любительного Якуба короля, для вашие братц —  —  — Давыда Гилберта по посла твоего княж Ива —  —  — у челобитью —  —  — ево к вам, брату нашему любите —  —  — з дворянином и наместником Рязанским с Стефаном Ивановичем Волынским, да з дьяком с Марк —  —  — (Марком Поздеевым). И вам бы, брату нашему, та наша царская дружба и любовь —  —  — и против того также нам, великому государю, свое —  —   — бовью воздавати.

Писан в государствия нашего дворе —   —  — граде Москве. Лета от создания миру зрке августа месяца.

Ashmolean Museum. № 1784, fol. 52.

26.

ПРОЕКТ ВЗЯТИЯ МОСКОВСКОГО ГОСУДАРСТВА ПОД ПОКРОВИТЕЛЬСТВО АНГЛИИ, ПРЕДЛОЖЕННЫЙ АНГЛИЙСКИМ РЕЗИДЕНТОМ ДЖОНОМ МЕРИКОМ.

Выписка из рукописной тетради под заглавием: Copies prises au Musee Britannique et transmises au chancelier de l’empire par Mr. de Strandmann en 1817 (Seconde partie) (Сообщением этой любопытной рукописи я обязан благосклонности покойного Князя Михаила Андреевича Оболенского. Подлинник писан по Английски).

Я полагаю, нет сомнения в том, что безопасность и богатство нашего острова (Великобритании) главнейше зависят от его флота, и что, следовательно, нет предмета, заслуживающего большего внимания Государства, как средства к поддержанию и к увеличению нашего кораблеплавания; ибо по мере того, как оное увеличивается, увеличится и число наших кораблей и способных моряков, что составляет нашу силу, и расширится наша торговля, что поддерживает наше богатство. Поэтому, постоянно размышляя о таких предположениях, которые могут вести к чести и ко благу Короля и его народа (которых в истинном государственном смысле никогда нельзя разделить), и имев совещания с Сэром Фомою Смитом, Правителем Московского Общества и бывшим в Московии Посланником, человеком чрезвычайно усердным и трудолюбивым во всех государственных службах и оказавшим заслуги нашему Государству, также и с некоторыми другими купцами, долго жившими в той стране, я стал обсуждать предложение, которое, если оно будет принято, может быть весьма выгодно Его Величеству и всему Королевству в обоих упомянутых отношениях (Т. е., для увеличения флота и распространения торговли). Осмеливаюсь, по чувству усердия и долга, представить о сем на благоусмотрение Его Величества, покорнейше испрашивая его милостивого и благодушного принятия и прощения моей смелости.

Довольно известно, в каком жалком и бедственном положении находится народ в Московии в последние восемь, или девять, лет: не только их Царский род угас, но угасло почти и все их дворянство; большая часть страны, прилегающей к Польше, разорена, выжжена и занята Поляками; другую часть со стороны пределов Швеции захватили и удерживают Шведы, под предлогом подачи помощи. Самый народ без главы и в большой смуте; хотя он имел бы способы к сопротивлению, если бы был хорошо направлен, но в том положении, в каком находится теперь, готов и даже принужден необходимостью, отдаться под покровительство (кинуться на руки) какому-нибудь Государю, который бы защитил их, и подчиниться правлению иноземца; ибо между ними не осталось никого достойного восприять правление. Такое отчаянное их положение заставило их снизойти до принятия себе в Государи сына Короля Польского под условием, чтобы он жил между них. Поляки сперва на то согласились и, спокойно захватив в свои руки Москву и некоторые другие места, отказались исполнить это условие, тогда Русские возмутились и со сто тысячами войска осадили Москву, и, сколько известно, до сих пор стоят под нею. По той же причине они потом предлагали себя (в подданство) Королю Шведскому, который, вместо того, чтобы помочь им, завладел значительной частью их страны. Теперь, видя со стороны Польши лишь вражду, а со стороны Швеции неверность, северные части этого Государства, сохранившиеся еще в целости и не тронутые войной, но опасающиеся ее, давно ведущие торговлю с нашим народом, к обоюдной их и нашей выгоде, по долговременным сношениям полюбившие наши свойства и поведение, в особенности же привлеченные славою великой мудрости и благости Его Величества, гораздо более желают отдаться в руки ему, чем кому-либо другому. С этою целью они нынешним летом имели совещание с Агентом Английского общества (как он сам говорил мне), и прислали бы сюда Послов к Его Величеству при возвращении последнего флота, если бы Агент осмелился поощрить их, или обнадежить, что они успеют в своем намерении.

Эта часть России, которая еще более всех отдалена от опасности как Поляков, так и Шведов, есть также самая выгодная для нас и самая удобная для нашей торговли. Ибо от Архангельска, где мы выгружаем и нагружаем наши товары (и который для своей защиты имеет небольшую крепостцу), по реке Двине хороший путь до Холмогор (Collegor), города хотя не укрепленного, но находящегося на острове, который легко укрепить, а оттуда и до Устюга, всего около 100 миль. Между этими двумя городами впадает в Двину другая река, называемая Useperassoiie (?), в которую впадают многие меньшие судоходные реки, текущие из Перми и Сибири, которые простираются до великой реки Оби. По всем этим рекам доставляется большое количество соболей и других дорогих мехов, воловьих и других шкур в город Устьсысолье (Ussole), а оттуда к Двине; предметы эти потом продаются в чужие края на большую цену и приносят большой таможенный доход. Оставив у Устюга реку Двину переплавляешься на другую реку Сухону (Sowcona), по которой переезд до города Тотьмы, а оттуда до Вологды на лодках разных размеров от 40 до 150 тонн; от Вологды до Ярославля нет пути водою, но сухопутный переезд в 150 миль; в Ярославле великая река Волга, которая близ Астрахани вливается в Каспийское море и носит суда в 1000, 1500 и 2000 тонн. Плавание от Архангельска до Вологды против течения совершается в пять, или шесть, недель, но (на обратный путь) вниз по течению требуется не боле десяти, или двенадцати, дней. Точно также из Ярославля вниз по Волге до Астрахани можно проехать в двадцать дней, но на обратный проезд потребуется шесть недель.

На реке Волге стоят города Ярославль, Нижний-Новгород (Noisnovegrod), Казань и Астрахань; из них два последние крепко построены, хорошо укреплены и снабжены большим количеством медных орудий. Нижний Новгород обнесен кирпичной стеной и кpоме того имеет кирпичную крепость. Ярославль имеет крепость из бревен и земли и земляной вал. В Вологде есть каменная крепость, выстроенная Иваном Васильевичем (John Basilius). Во всех выше помянутых городах, как на Волге, так и по другим рекам, платятся разные таможенные пошлины, которые простирается до весьма значительной суммы, так что по одной Волге, если даже торговля будет не более как теперь, таможенных пошлин только за соль и рыбу считается 60 тыс. фунтов (стерл.) в год.

Товары, вывозимые теперь к нам нашими купцами из этой части России суть: лен, пенька, веревочные изделия, смола, деготь, сало и мачты (предметы необходимые для нашего флота), всякого рода меха, воск, мед, бобры на шапки, шкуры бычачьи, коровьи и буйволовые, поташ, масло льняное и конопляное, икра и проч.

Туда же сбывают они из наших товаров: сукна, здесь выкрашенные и дегатированные, жесть и свинец в таком только количестве, какое потребно для страны.

Итак нельзя не сознаться, что эта торговля весьма полезна Англии и мы не можем без нее обойтись, не подвергнув Королевство большим убыткам; ибо мы сбываем в Россию ежегодно наших товаров на сумму 40 тыс. фунт. (стерл.), которые иначе оставались бы у нас на руках, и привозим оттуда нужные предметы, необходимые нашему Государству для службы и содержания флота. Для получения сих предметов мы были бы иначе принуждены зависеть от благосклонности и милости Короля Датского, который всегда, когда ему угодно, может запереть проход через Зунд.

Но если мы сообразим, как легко нам будет продать гораздо большее количество наших сукон, жести и свинца по течению Волги и разных других рек во все отдаленные восточные и северо-восточные страны, которые теперь ведут с нами торг только через несколько рук, а также как мы можем этим путем производить вывоз всех богатых произведений Востока, получаемых нами теперь только через Турцию, дорогою ценою и при неисчислимых опасностях от морских разбойников и неприятелей, в особенности если нам придется быть в раздоре с Испанией (чего, кажется, нам предстоит ожидать), тогда мы убедимся, что если нам каким-либо образом возможно установить и утвердить торговлю на этом пути, она не только будет более всякой другой доходна и благодетельна для Государства, но что со временем Великобритания может сделаться складом Восточных товаров, откуда они могут быть отправляемы во Францию, Германию, Нидерланды и Данию, чрез что доставится значительный промысел нашим кораблям и значительно увеличится количество как привозных, так и вывозных, таможенных пошлин Его Величества. Поэтому если бы в этом деле следовало даже соображаться единственно с пользою, то и тогда есть достаточные поводы для Его Величества и для Государства, чтобы принять Русский народ под свое покровительство и свою защиту на таких условиях, которые могут утвердить и обезопасить как свободу торговли, которою мы уже пользуемся там, так и открыть ее далее на выше предложенном основании.

Польза большей части предметов лучше усматривается cavendo, quam fruendo (Т. е., из того, от чего они нас предохранят, более, чем из того, что они нам доставят в пользование). И так если мы войдем в рассмотрение вреда, который для нас воспоследует, если Русские, будучи оставлены нами, или будут покорены Поляками, или отдадутся в подданство какому-либо другому Государю, или Государству, мы найдем, что точно также как выгода побуждает нас, так и необходимость и государственная польза заставляет нас не пренебрегать, но пользоваться, этим случаем; ибо, начиная с Поляков: если они овладеют Poccией — Польский Король уже и теперь дурно к нам расположен, будучи связан браком и тесным подчинением с Австрийским Домом и управляем Езуитами. Чего можем мы ожидать, кроме отнятия наших повольностей, по коим теперь мы одни имеем там беспошлинную торговлю, и предоставления ее другим, а именно Нидерландам, которые уже, единственно в предположении, что Король, по видимому, покорит Poccию, вступили с ним в переговоры по этому предмету и сделали ему значительные предложения. Если же Штаты отнимут у нас беспошлинную торговлю, чрез посредство ли Короля Польского, или через принятие Русских, в случае нашего отъезда, под свое покровительство, что они непременно сделают и о чем уже и помышляют, не следует ли нам предположить, что так как они составляют Государство искусное в политике и трудолюбивое, то они извлекут из сего значительную пользу к усилению своего флота и к ослаблению нашего (в настоящее время стоящего с ними, по силе, в соревновании), дабы таким образом сделаться единственными владыками моря.

Если при том, они таким образом могут привлечь к себе богатую торговлю Востока, не сделаются ли они в скорое время грозными и опасными для всех своих соседей посредством столь многих богатств и столь большого могущества, соединенных с столь деятельной бдительностью? Мы знаем, что свободные Государства обыкновенно неприязненны к монархиям; так как правительство их никогда не умирает, то они предохранены от чувствительных перемен, намерения их всегда однообразны и цели постоянно одинаковы; по этим-то причинам такие государства всегда возвышались недостатками и упущениями своих соседей, за которыми они наблюдают и прилежно следят, чтобы пользоваться всеми выгодами, которые им представляются.

И так нам не следует пренебрегать поднимающеюся тучею, но должно предусматривать бурю, прежде чем она разразится; ибо в том положении, в каком они теперь, они должны и хотят быть нашими друзьями; но если мы допустим их сделаться слишком могущественными, они легко забудут, кем они были взлелеяны в колыбели их счастья.

По всем этим причинам, по очевидной пользе с одной стороны, по явной опасности с другой, я вывожу заключение, что если Его Величеству будет сделано предложение принять в свое подданство ту часть Московии, которая лежит между Архангельском и рекою Волгою, со страною вдоль по этой реке до Каспийского, или Персидского, моря, или, по крайней мере, принять ее под свое начальство и покровительство, с предоставлением и обеспечением свободной там торговли, то это будет величайшее и счастливейшее предложение, когда-либо сделанное какому либо из Английских Королей, с тех пор как Колумб предлагал Королю Генрику VII-му oткрытие Вест-Индии. Пример этот, еще свежий в нашей памяти, должен нас научить, что мы не должны быть излишне осторожны, когда нам делают столь выгодные предложения, следуя правилу Екклезиаста: “Блюдый ветра, не сеет, и сматряяй во облацех, не пожнет” (XI, 4).

Что касается вероятия, что отдача под покровительство и в подданство этой страны будет предложена Его Величеству, если Pyccкие будут иметь какую-либо надежду, что Король примет это предложение, я уже о том упомянул выше. Но если Его Величеству склонится на общий смысл предложения, следует зрело рассмотреть, которая из этих случайностей удобнее для Его Величества, на каких условиях, а также и многие другие сюда принадлежащие обстоятельства. В этом деле я опять осмелюсь высказать свое убогое мнение, если Королю угодно извинить мою смелость в этом случае и приказать говорить далее. Впрочем, в настоящее время я считаю нужным устранить всякое недоразумение и предупредить всякое coмнение, которое может внезапно возникнуть в чьем-либо воображении.

Я очень хорошо знаю, что затруднения и нужды правительства Его Величества в настоящее время таковы, что Король не в состоянии предпринять какие-либо расходы. По обыкновенному опыту, я нахожу, что умные люди часто принуждены отказываться от весьма выгодных предприятий, по неимению средств к выполнению их, иначе как с большим обременением своих доходов. По этому, если бы это предложение принадлежало к этому разряду, я не полагал бы пристойным предлагать его, или удобным для Его Величества замышлять его в настоящее время. Но оно совсем другого рода и предполагается, что Его Величеству не нужно будет делать заранее никаких больших предварительных издержек. То, что желательно было бы сделать, вкратце заключается в следующем:

Чтобы Его Величеству угодно было уполномочить какую-либо одну (или более) из доверенных особ, которую и отправить с будущей флотилией, в Maе месяце, для переговоров с Русскими, если они того пожелают, и для постановления с ними решения на условиях или подданства, или покровительства, смотря по данному в наставлениях Его Величества наказу; после сего Москвитяне могут равным образом прислать сюда посланников при возвращении флотилии в будущем Сентябре, для утверждения договора, а между тем изготовиться к отдаче в руки Английского общества такого количества казны и товаров, которое могло бы покрыть расходы на вооружение и перевозку такого числа войска, какого они пожелают. Таким образом войско будет отправлено в следующем Maе месяце, а купцы уплатят расходы тем, что будет отдано им на руки. Тем же способом имеет быть поступлено всякий раз, как Русские будут требовать подкрплений. Обеспечение относительно пересылаемого войска, означение городов и крепостей, которые имеют быть им сданы, порядок, который следует соблюдать относительно их жалованья и съестных припасов, суть важные статьи условий договора, равно как и многие другие подробности, которые весьма нужно будет обсудить, когда общая мысль будет принята. И так теперь ограничиваюсь только этим.

В этом проекте; нет никакой несправедливости, или обиды, ни для кого; нет никакого нарушения, или уклонения от договоров, заключенных с кем-либо из других Государей и Государств. Напротив, в нем, по моему мнению, много славы для Его Величества, много человеколюбия к этому угнетенному народу, с которым мы имели столь долговременные торговые сношения; много политики относительно увеличения нашего кораблеплавания и торговли, что необходимо увеличит и нашу силу и наше богатство, и, наконец, много залогов счастья для Его Величества и для всего нашего острова.

(British Museum. Cotton MMSS. Nero. В. XI, f. 382)

27.

ПОЛНОМОЧИЕ, ДАННОЕ КОРОЛЕМ ЯКОВОМ I-М ИВАНУ МЕРИКУ И ВИЛЬЯМУ РОССЕЛЮ В МАЕ 1613 ГОДА.

Иаков и проч. всем и каждому, до кого дойдет сия грамота, здравствование.

Так как мы достоверно известились от вашего верного и возлюбленного слуги Ивана Мерика, бывшего в последнее время Резидентом в Московии, о бедственном и затруднительном положении этой знаменитой страны и ее народа, подверженных в настоящее время неминуемой опасности, как от нашествия врагов извне, так и от междоусобных смут и мятежей в Государстве, по каковому случаю в прошлом году сказанному Ивану Мерику были сделаны некоторые сообщения и предложения от разных главных и значительных лиц того Государства, клонящиеся к благосостоянию и безопасности страны и к восстановлению в оной мира и правления чрез наше посредство и вмешательство, каковых предложений, так как он не знал тогда Нашей воли, он не смел принять на себя поддержать, как бы, впрочем, он желал:

Ведайте, что

Выше означенное будучи ныне донесено Нам, Мы немало тронулись нежным состраданием к бедствиям столь процветающего Государства, к коему мы и Наши царственные предшественники всегда питали особенную любовь. А потому, также как во внимание к чести и уважение, которые сей народ являет чрез это к Нашей особе, оказывая столь великое доверие Нашей к нему любви и заботе о его положении,

Мы постановили, назначили и повелели, и сею грамотою постановляем, назначаем и повелеваем Нашим верным и возлюбленным слугам, выше упомянутому Ивану Мерику и Вильяму Росселю, на верность, осторожность и осмотрительность коих мы возлагаем великую доверенность, быть Нашими посланцами (mes sin***) и комиссарами.

Еще больше интересных материалов на нашем телеграм-канале ⏳Вперед в прошлое | Документы и факты⏳

Главная страница  | Обратная связь COPYRIGHT © 2008-2024  All Rights Reserved.