САМУИЛ МАСКЕВИЧ

ДНЕВНИК

1594—1621

В 1594 году, в Литве явился Наливайко, казак Запорожский, и наделал там много бед; с ним было несколько тысяч человек, к которым присоединились все негодяи для своеволия. Поветы выслали против него свои войска; ротмистрам, состоявшим на жалованье, велено также выступить. Осторожный Наливайко не давался в руки; наконец под Лубнами был пойман; немедленно отослан к королю с несколькими знатнейшими участниками, и потом четвертован. ¹ Брат мой Ян был в этом походе с паном Николаем Слушкою.

В 1595 году, благодетель и отец мой отдал душу свою Господу Богу.

В 1598 году, поход в Молдавии против Михаила. ²

В 1599 году, конфедерация в Самборе, по делам Молдавским.

В 1600 году, король отправился с войском в Лифляндии; с ним были оба гетмана: Ян Замойский, канцлер и великий гетман коронный, и Станислав Жолкевский, полевой гетман коронный. ³ Я в то время на паре коней находился при пане Воине, подканцлере Литовском. В том же году брат мой [14] Ян женился на дочери пана Богдана Хрептовича, референдаря великого княжества Литовского.

В 1602 г. конфедерация по делам Лифляндским. Король возвратился из Лифляндии; а пан Радзивил воевода Виленский, бывший в то время гетманом великого княжества Литовского, и пан Карл Ходкевич, староста Жмудский, остались в Лифляндии, как два кота.

В том же году явился в Брагине, у князя Адама Вишневецкого, Димитрий, сын царя Московского Иоанна Мучителя. Удивительным образом избегнув тиранских рук властолюбивого Бориса Годунова, он скитался 13 лет, никому не объявляя о себе, пока не нашел удобного времени. В том же году, Димитрий был в Кракове у короля с князем Константином Вишневецким. Пан воевода Сендомирский Мнишек, взяв его на свое попечение, обещал ему дочь свою Марину в супружество, и в последствии, не на радость себе, сдержал свое слово.

В 1603 году, царевич отправился к Москве с паном воеводою Сендомирским, имея весьма малочисленное войско: одну роту всадников, в числе 700 человек, получавших жалованье, и пять хоругвей — царскую, пана Мнишка старосты Саноцкого, пана Дворжицкого, пана Фредро и пана Неборского. ⁴ Москвитяне, предводимые князем Мстиславским, встретились с этим отрядом при Новегороде, и хотя надеялись на свои силы, которые простирались до 80.000 человек, однако ж наши, при помощи Божией, выиграли битву, и самого Мстиславского взяли было в плен; но его отбили. В сражении нашим помогали казаки Запорожские, в числе 2000; в следующий день пришло их 10.000, но уже поздно. Борис Годунов царь Московский с отчаяния отравил себя, жену и сына. ⁵

В 1605 году, 6 июня простившись с матерью моею в Сервече, я отправился к Москве с отрядом, и доехав до Московской границы, остановился в Брагине, местечке князей [15] Вишневецких. Здесь я узнал, что царь Димитрий I, вступив в столицу, короновался в день св. Михаила. ⁶ Посему не имея причины торопиться, я остался в Брагине при пане Яне Юндзиле. Тут мне было так хорошо, что разве в раю будет лучше. В сем же году, около Успения пресвятой Богородицы, Татары опустошили Подолию и, разграбив вокруг Киева дворянские домы, отвели в неволю множество жен и девиц благородных. Набирали квартное войско; ⁷ гетманом его был сам Жолкевский; ротмистрами: Ян Потоцкий, Староста Каменецкий Яков Потоцкий, Андрей Потоцкий, пан Струсь, пан Прентвиц, князь Рожинский, сын Русского воеводы Гульский, Творжиянский, Свирский и Михайло Вишневецкий. ⁸ Сей последний отставлен от службы за неявку.

Ноября 3, для набора войска я отправился из Листвиня во Львов налегке, оставив свой отряд и людей у пана Юндзила. Ее светлость княгиня дала мне несколько сот злотых для покупок во Львове.

Ноября 9 в Заславе. Старший слуга пана Волынского пан Косцюкевич приглашал меня в дворню.

Ноября 12, в Висновце, у князя Михаила. Ничего не сделал.

Ноября 20, во Львове. И там был без дела: набор уже кончился.

Ноября 27 из Львова в Березань, где оставались мои лошади: по милости княгини, я ездил на лошадях обывательских.

Декабря 25. В Хобнем, у пана старосты Харлиньского я провел празднество Рождества Христова. Новый год встретил у князя, в Брагине.

В 1606 году, 1 февраля пан Глебович женился на княгине Корецкой в Корце; приданого взял за нею 30.000 злотых наличных. На свадьбу племянницы своей княгиня Вишневецкая ездила в Корец; я провожал ее со всем [16] отрядом и с челядью. Мы выехали с княгинею из Брагина в Корец 10 января. 14 числа прибыли в Александров; тут разгневались на меня, но не долго. 15 января приехали в Корец. 1 февраля была свадьба пана Глебовича. 8 февраля пан воевода Троцкий прибыл в Корец. Там мне столько было хлопот, что я на силу отделался от них.

Февраля 12, откланявшись княгине, я выехал из Корца, с большою неохотою. В Деражне под Баром я отдыхал со своими конями в продолжение мясопуста Польского (Русский мясопуст был спустя 5 недель после нашего). Тут рассеянная челядь соединилась со мною. Там же застал меня пан Прентвиц Каменецкий; с ним я немедленно отправился на 4 конях к своей хоругви и настиг ее в Гулах, поместье пана Язловецкого, воеводы Подольского. Мятежные крестьяне не хотели впустить хоругвь в свою деревню, пока не высекли их розгами. Управителем поместья был пан Слупский. В том же году король женился на второй супруге. ⁹ Свадьбу праздновали от Рождества Христова до мясопуста. В великий пост, по новому календарю, я отправился с хоругвью пана Прентвица Каменецкого в Хрептыев на квартиры. В то же время пан воевода Сендомирский повез свою дочь Марину в Москву, для соединения браком с царем Димитрием. Он недолго тешился этим союзом. В Хрептыеве нас весьма тревожили разбойники, так что нашим челядинцам нельзя было и носа показать. Разведав, где они скрываются, мы напали на них, и поймав самого атамана Салату, отослали его в Бар к пану Гульском; воеводе Русскому, исправлявшему должность гетмана: там он был четвертован. Потом все утихло. Спустя 6 недель по Пасхе, мы отправились из Хрептыева на отдых в Плоскиров куда прибыли чрез неделю после Троицына дня. В том же году в первый понедельник после Троицына дня, было первое собрание рокошан под Люблином. ¹⁰

В Плоскирове мы получили из Москвы печальную весть [17] что там был бунт; Москвитяне убили царя, а из наших одни также побиты, другие же взяты в плен и разосланы в разные крепости, именно из числа знатнейших: пан воевода Сендомирский, сын его пан староста Саноцкий, князь Константин Вишневецкий, пан Малогоский, бывший на свадьбе царя послом королевским, пан Ратомский, староста Остерский, и другие. Государыня царица равным образом осталась в неволе со всеми благородными Польками: над каждою из них Москвитяне порядочно подшутили. Утешительно было слышать родителям об участи своих дочек! Дай Бог, чтобы Русские сами испытали такую же радость! Он отмстил им в последствии.

Из Плоскирова мы выехали 12 июля под Могильницы, где, как носился слух, будет перепись, которую однако ж назначили под Глинянами, а отсюда под Виснею; но и здесь переписи не было. Собрались только сенаторы и велели идти к Вислице, где короля очень тревожили рокошане. В это время назначены в службу новые ротмистры: пан Балабан, пан Свенцицкий, пан Забоклицкий, пан Хоментовский, пан Холоневский.

3 августа мы стали обозом под Вислицею, а рокошане собрались под Сендомиром и Покривницею. Виновниками междоусобия были пан воевода Краковский Зебржидовский и пан подчаший великого княжества Литовского Януш Радзивил. ¹¹ Король в то время очень заботился о уплате рыцарству жалованья, ибо четверть уже кончилась, и как денег в казне не было, то отдавали в залог столовое серебро королевское, которое потом выкупили от нас в продолжение шести недель. Я в то время поступил в хоругвь пана Тарновского Гратуса, брал серебро из казны и раздавал товарищам. В войске возник мятеж, требовали рокоша; чему не последнею причиною была пощечина, данная паном Струсем в общем собрании одному товарищу из роты Свенцицкого. Уже завязалась лихая схватка, [18] и неоднократно мы выходили в поле, наименовав маршалком пана Сепекевского. Пан гетман с трудом успокоил недовольных. В то время, когда мы стояли лагерем под Вислицею, король находился в этом городе; а 6 сентября пошел с нами на рокошан к Покивнице. 13 сентября мы настигли их под Яновым над Вислою; вождями их были: пан воевода Краковский, пан подчаший Литовский Радзивил и пан Стадницкий-Ланцуцкий. Всех рокошан могло быть до 2.000. Стадницкий остерегся и с несколькими сотнями своих переправился за Вислу к Казимиржу, а другие не успели: мы быстро наступили на них, и чрез несколько времени принудили пана воеводу Краковского и пана подчашего Литовского дать на себя обязательство не тревожить более республики и мирно разъехаться. Впрочем оба они явились на честное слово в стан королевский, и только на третий день после данного ими обязательства, поучили позволение удалиться. А Стадницкий, дьявол, ¹² находясь за Вислою, издевался над нами. Мятежи в войске однако не прекратились; товарищи ¹³ неоднократно собирались в коло, ¹⁴ избрав маршалком пана Гавриила Липского из роты гетманской. Он мог потерять голову, если бы не ускользнул. Наконец все успокоилось.

Октября 9, король выступил с войском под Краков. Я же, по просьбе товарищей, остался в Казимирже для получения жалованья.

Октября 15, я выехал с деньгами из Казимиржа.

Октября 18, я приехал в Краков, где войско уже собралось; там было и коло. На дороге к Кракову спутники мои выколотили колчанами пана Красицкого, старосту Долинского, прозванием Грандзядза. В Ракове же вызывали на поединок ротмистра моего пана Гратуса Тарновского, назначая место в Кракове.

Октября 23, мы выступили из Кракова к Яслу. Дорогою умер мой добрый челядинец Лимонт. [19]

Декабря 5, прибыли в Ясле на роздых. 9 отправились из Ясла ко Львову чрез Кросно, Перемышль, Носцишки и Виснегродек. 15, прибыли во Львов. Пан Данилович, староста Дорогобыцкий, отправленный великим послом в Турцию, возвратился домой, ничего там не сделав: его и слушать не хотели, говоря: у вас междуцарствие. А все это по интригам Батория, бывшего в числе кандидатов на королевство от Краковского воеводства.

Декабря 23, я выехал из Львова в Ясл чрез Самбор, Леско, Санок и Кросно.

Декабря 27, король вопреки обыкновению, за 2 недели до окончания четверти, объявил нам службу.

(1607) В новый год видна была радуга весьма красивая, как среди лета. Шел дождь. Февраля 7 мы выехали из Ясла в Сок, промешкав в Ясле 13 недель. Февраля 23, мы прибыли в Сок. Там вербовал нас и пан Стадницкий Ланцуцкий и пан Скочевский писарь Львовский. 1 мая товарищество отправило меня из Лубачева в Бельзыцу с паном Быковским к воеводе Краковскому. Стремянный украл у меня ножны от палаша, так искусно, что я долго не мог заметить, и потерял гривен 6 серебра. 2 июня опять я ездил к воеводе Краковскому в Стенжицу, с паном Мадаленским; с нами был ротмистром Габриель Морджинский. Не успев условиться с паном воеводою, мы возвратились к королю. Пан воевода замышлял рокош, как в последствии открылось; только ничего не выиграл. С ним были пан подчаший Литовский, пан воевода Равский, пан Гербурт и других не мало.

Июня 15 мы поступили в хоругвь князя Порыцкого и немедленно чрез Варшаву отправились в лагерь, где собралось и войско его королевского величества. Король был в Варшаве; город выгорел дотла. Король в лагере. Июня 18 рокошане расположились под Варшавою в 3 милях от нас. Мы послали к ним своих послов с просьбою предостеречь нас, [20] как братьев, от всякого умысла на речь посполитую, если за кем-либо ведали, чтобы и мы за благо отечества могли стать общими силами. Они ничего основательного не сказали, и видя что мы наступаем на них, спешили удалиться.

Июня 30 мы преследовали рокошан и настигли их под Варкою. Там, когда войско уже начало становиться в боевой порядок, крикнули некоторые из наших: “Не хотим биться с братьями! Пусть лучше пан воевода Краковский укажет, кто враг республики: мы не будем защищать изменников и только постоим за достоинство его королевского величества”. Король, видя, что иначе быть не могло, и желая всех удовлетворить, на все согласился. Господа сенаторы также изъявили согласие. Дело однако ж кончилось тем: положено было рокошанам стать в двух милях от Варки, и раскинув наметы между войсками в одной миле от каждого, выслать с обеих сторон по 30 депутатов, большею частью из рыцарства, которые, разыскав, кто был виновником раздора, долженствовали учинить расправу. Но как двинулись рокошане, то едва остановились в Радоме, в 7 милях от Варки. Король, видя их бездельничество, и доказав рыцарству свою невинность, требовал от нас подписки стоять за него твердо; что мы и исполнили. Виновников же мятежа, именно Лезницкого из роты пана Забоклицкого, приказал повесить; а Рудзинский наелся страху и чуть не попался в ту же петлю: его было уже и накрыли, да успел ускользнуть. Двинувшись за рокошанами из под Варки, мы настигли их 5 июля под Гузовым и Оранским, где сразились с ними и с помощью Божьею выиграли битву. В сем сражении лошадь одного из дворян королевской свиты, закусив удила, унесла своего господина за 12 миль от места сражения, так что он возвратился уже на третьи сутки: именно это случилось с паном Даниловичем, воеводою Русским, зятем гетманским, тогда еще крайчим коронным. Если бы так поступил кто-нибудь из незнатных, [21] пришлось бы ему дорого поплатиться; а с Даниловича сам черт ничего не возьмет. В сем сражении находился и пан гетман Литовский ¹⁵ с несколькими сотнями Лифляндских жолнеров, но ни чем не распоряжал, кроме своего отряда: военачальником был пан Жолкевский, полевой гетман коронный. В то же время была конфедерация Гродненская, в которой участвовал сам гетман Карл Ходкевич. После сражения, король отправился в Краков, а войско двинулось к Красныставу.

Июля 13, переехав чрез Вислу у Петровина, я прибыл под Солцу; июля 16 под Красныстав в лагерь. Июля 18, пан Струсь староста Хмельницкий отправлен в поиск за паном Феликсом Гербуртом, который, имея при себе несколько сот человек, снова затевал рокош: его схватили, отослали к королю и отдали под стражу. Сентября 12, войско двинулось из лагеря Красныставского к Завихосту. 26 числа пришли под Завихост в Косин.

Около этого времени, вместо убитого царя Московского Димитрия, явился другой Димитрий и распустил молву, что он тот самый царь Московский, которого Москвитяне, призвав в столицу и короновав, хотели убить; но что он с помощью Божьею спасся от смерти. Так он говорил, в надежде славою первого венчанного Димитрия привлечь к себе войско и обмануть самую Москву, и хотя был Самозванец, однако ж при содействии наших едва не достиг своей цели: все государство Московское ему покорилось, кроме трех только городов, Москвы, Новогорода и Смоленска. Царицу также взял к себе, как жену; только сочетался браком с нею тайно. Этого Димитрия воскресил Меховецкий, который, зная все дела и обыкновения первого Димитрия, заставлял второго плясать по своей дудке. ¹⁶

Октября 30, войско из лагеря под Завихостем отправилось в разные стороны: одна часть на квартиры, а другая в Валахию, для возведения на престол господарский Константина [22] сына Иеремеева. В этом похода участвовали все паны Потоцкие, пан Струсь, князь Вишневецкий Михайло. Они сладили дело, успокоили Валахию и счастливо воротились. Иные же пошли в Московию к Царику с князем Рожинским, который был у него гетманом. ¹⁷

Ноября 14. Хоругвь князя Порыцкого, в которой и я находился, расположилась на квартирах в Ковле. Ноября 18, я отправился из Ковля домой и застал брата своего в Жабчицах уже вдовцом.

(1608) Января 16, сестра моя вышла за пана Лопатецкого, В том же году, по вестям о приготовлениях Татар к набегу, войско немедленно вступило в Украину, и после Троицына дня, расположилось лагерем под Ободнею, между Винницею и Немировым, где мы простояли до Михайлова дня. Между тем казаки Запорожские ворвались в орду, разорили в конец Очаков и Перекопь и взяли там немалую добычу. Султан жаловался на это королю. Войско наше из лагеря под Ободнею разошлось по квартирам. Мы снова остановились в Ковле, для лучшего охранения Кракова от Батория и Венгров: ¹⁸ еще рокош не затих. Часть войска должна была идти к Подгорью на границу Венгерскую. Наша хоругвь пред Рождеством Христовым отправилась из Ковля в Бечь на квартиры, а в самый праздник прибыла в Тишовцы.

(1609) В новый год мы прибыли в Бечь.

Января 11 был сейм в Варшаве. На этом сейме король, по совету некоторых сенаторов, предлагал воевать с Москвою, говоря: стоит только обнажить саблю, чтобы кончить войну. Сейм не изъявил согласия. Король же, не покидая своих замыслов, набрал войско квартное, и, умножив число ротмистров, велел ему идти к Москве; а сам, отправляясь также в поход, заехал с королевою в Люблин, где торжественно говорил депутатам, что чем ни благословит Господь войну, все отдаст республике, а себе ничего не возьмет. В Украйне осталось не [23] много квартных ротмистров; и хотя прибавлено к ним еще несколько новых, но всего на все было около 1,000 всадников. Гетманом этого отряда назначен Гульский, воевода Русский. ¹⁹ Войску, шедшему с королем к Москве, выдано жалованья только за четверть года. Прежде, чем достигли мы Смоленска, четверть уже вышла. Войско выступило в поход с королем около Троицына дня. Я был в хоругви князя Порыцкого и вышел из Ковля чрез неделю после праздника, побывав прежде дома и при отряде оставив брата моего Гавриила, которого отозвал от пана Остророга каштеляна Бельзского. В Ятре я виделся с другим моим братом Яном и второю женою его, а в Сервече с моею матерью. Между тем брату Гавриилу дано несколько коней и велено идти на службу.

Сентября 29 в Михайлов день, король прибыл под Смоленск с войском блистательным и красивым; оно состояло из отрядов, бывших на жалованье, из дружин дворовых и панских (коих было не мало) и из волонтеров; всего считалось 12,000, кроме пехоты, Татар Литовских и казаков Запорожских. Какую же пользу и услугу доставила королю эта вольница, испытала то Литва и Белоруссия, которые много потерпели от ее переходов с места на место; испытало и войско регулярное, у которого все съестное она весьма скоро поела; ²⁰ испытал и сам король, которого она оставила только при войске регулярном и, ничего не опасаясь, с великим пленом и богатою добычею возвратилась восвояси.

Полевой гетман коронный Станислав Жолкевский, шедший с королем к Москве, за день до прихода войска прибыл к Смоленску, и внимательно осмотрев место для лагеря, заложил его над Днепром при долине между тремя каменными монастырями св. Троицы, св. Спаса и пресвятой Богородицы, которые Русскими были уже оставлены; в одном монастыре, пресвятой Богородицы, остановился гетман коронный Жолкевский; в другом, св. Троицы, Литовский маршал Дорогостайский; в [24] третьем, св. Спаса, канцлер Литовский Сапега. Последний не долго в нем гостил: вытесненный стрельбою Русских, он велел построить для себя дом в долине над Днепром и только там едва нашел покой. Пехота Немецкая, прибывшая из Пруссии, в числе 2,000 человек, под начальством Людвига Вайера старосты Пуцкого, расположилась пред лагерем против крепости; в последствии она большею частью погибла, не столько от оружия неприятельского, сколько от трудов военных. С нею вместе стояла и Польская пехота, которой впрочем было не много.

В третий день по прибытии к Смоленску, король с гетманом и сенаторами обозревал местоположение крепости, изыскивая способы обложить ее войском так, чтобы подвоз съестных припасов и сообщения между отрядами не были затруднительны; между тем охотникам велено тревожить крепость, чтобы скрыть от Москвитян, в чем состояло дело. Осажденные видя, что наши уже копают шанцы и располагаются надолго, сами зажгли посады и все убрались в крепость. Число их простиралось до 70,000 человек. Воеводою у них был Шеин, воин храбрый, искусный и в делах рыцарских неусыпный. Местоположение Смоленска следующее: между городом и крепостью протекает река Днепр, т. е. на одной стороне лежит крепость, а на другой город. Крепость стоит на возвышении, к Днепру очень отлогом, прорезанном многими глубокими оврагами, и заключает в себе семь гор, между которыми без мостов сообщение было бы весьма трудно. Город к Днепру лежит на месте более ровном и болотистом; а далее возвышается гора, как и в крепости. Стена крепостная толщиною в 3 сажени, а вышиною в 3 копья; башен около ней четырехугольных и круглых 38. В наружной стороне каждой четырехугольной башни будет сажен 9 или 10; а башня от башни отстоит на 200 сажен Окружность крепости более мили.

Осаждали Смоленск таким образом: на западной стороне, [25] с приезда от Польши, расположен был над Днепром между тремя монастырями, как я выше упомянул, довольно обширный и укрепленный лагерь, в котором находился сам король с гетманом; на Днепре ниже монастыря св. Троицы навели мост; пред лагерем на горе, против крепости, поставили в шанцах между турами три легкие орудия, которые немало вредили крепости, стреляя чрез стену; при них было 300 человек полевой пехоты, под начальством пеших ротмистров Дорбского и Борыяла. Еще ближе к крепости в долине, также между турами в шанцах, стояли орудия осадные; из них били по стенам, но сначала без успеха, пока не привезли из Риги пушек большого калибра, о чем сказано будет ниже. От этих орудий Немецкая пехота провела к крепости траншеи и посредством их так приблизилась к стене, что оставалось до нее не более 15 сажен. Отсюда она много вредила осажденным, которые не смели даже показаться из-за стен, и неоднократно подкапывалась под крепость, о чем упомяну ниже. Всею Немецкою пехотою в шанцах начальствовал пан Вайер; сверх того там было 500 королевских Венгров с Граевским и 200 Мазуров. С другой стороны к северу от крепости, за Днепром, на горе стоял лагерь панов Потоцких, в котором было более 2000 всадников. Бдительная стража охраняла этот лагерь. Пред ним, против крепости, за Днепром, на пепелище городского посада, устроены были шанцы Литовского маршалка Дорогостайского. У него было 700 человек пехоты и 6 орудий; из них стреляли в крепость чрез стену: ибо гора, на которой, как я выше сказал, стоит замок, склоняется к Днепру так, что из-за реки можно было пересчитать в крепости все домы. Однажды, среди белого дня шесть Москвитян, переправясь чрез Днепр в лодке, пешие осмелились ворваться в шанцы Дорогостайского и, схватив знамя, возвратились в крепость невредимы. Это знамя принадлежало старосте Сандецкому Любомирскому. С [26] третьей стороны, на восток, где был стан королевский, вверх по Днепру, при монастыре св. Духа, расположились казаки; их считалось до 10 000; иногда же более, а иногда менее, смотря потому, сколько их отправлялось за съестными припасами. Гетманом у них был казак деятельный, по имени Зборовский, так названный от местечка Зборова. С четвертой стороны крепости, на полдень, по горам и долинам (которых весьма много как в самой крепости, так и в окрестностях ее), стояла сильная стража из королевского стана, бессменно днем и ночью, имея сообщение с стражею казацкою.

Октября 12. Чрез две недели по прибытии войска к Смоленску, приготовив петарду и все потребные для того припасы, король решился испытать счастья в приступе. Дело могло кончиться без дальнего отлагательства; но от беспорядка и оплошности наших, Господь Бог не благословил этого предприятия: петарда, совершив свое действие, отворила ворота; наши в числе нескольких десятков ворвались было в крепость с кавалером Новодворским, который управлял действиями петард, и уже встревоженные Москвитяне бросились толпами со стен и из домов в церковь, теснясь в беспорядке; но нашим не было подкрепления; враги обратились назад и вытиснили их из крепости. Наши начальники, опасаясь измены, если предприятие будет всем известно преждевременно, не хотели предуведомить даже тех полковников, которые начальствовали пехотою. Говорят, что изменил Венгерец Марек, капитан королевской пехоты: он не пошел в пролом, потому ли, что не имел духа, или по согласию с неприятелем. В эту ночь всю пехоту вывели на другую сторону замка, чтобы криком и шумом обратить на нее внимание Москвитян; оно так и случилось, да в пролом некому было идти, и мы, потеряв несколько своих, ни с чем возвратились в лагерь, когда уже рассветало. Москвитяне между тем взяли свои меры: завалив все ворота каменьями и песком, пред каждыми из них [27] устроили палисады из срубов, наполненных также песком и каменьями, и приставили к ним многочисленную стражу.

В съестных припасах нам не было недостатка; неприятель нас не беспокоил, имея довольно дело с Цариком под Москвою. Деревни в окрестностях Смоленска, миль на 18, на 20 и далее от города, были заняты товарищами, и пахолики ²¹ жили в них безопасно, а крестьяне возили в лагерь съестные припасы. В тоже время пан Гонсевский, начальствуя отдельным отрядом до 500 всадников, кроме казаков Запорожских, стоял под Белою, в 18 милях от Смоленска, и осаждал крепостцу. Великое множество Запорожцев находилось и в других местах Московского государства: считали их более 40.000; с каждым днем число их умножалось и едва ли не весь кош их выступил из Запорожья. Они оказали королю большие услуги своими набегами на Русские крепости, которых множество опустошили в короткое время, как то: Путивль, Чернигов, Почеп, Брянск, Козельск, Масальск, Мещерск, Вязьму, Дорогобуж, и многие другие.

Не далеко от Смоленской стены, при шанцах, стояла церковь св. Михаила Архангела, знаменитая у Москвитян своими, чудесами. Рассказывают, что при Иоанне Мучителе купол на ней был золотой. Во время первого вторжения Батория в Московскую землю, царь, моля св. Михаила о победе над королем, дал обет; но как дело кончилось не по его желанию, то разгневавшись на эту церковь, велел обобрать все ее украшения и богатства, а купол сбить из пушек, и наложил на нее опалу, в которой и доселе она находится. ²²

Вообще относительно веры Московская чернь погружена в грубое невежество. Когда король подступил к Смоленску, окрестные жители бежали в леса с домашним скотом и образами, на которые полагали всю надежду. Но как наши, отыскивая в лесах съестные припасы, настигли там Русских и отняли у них скот, то они, разгневавшись на свои образа, повесили их для позора на деревьях вверх ногами, приговаривая: [28] “мы вам молимся, а вы от Литвы нас не оборонили”. Еще случай: у одного крестьянина вор ночью увел вола из хлева; крестьянин сорвал образ со стены и выбросил его в окно прямо в навоз, сказав: “я тебе молюся, а ты меня от воров, не охраняешь”. В случае же убедительной просьбы, Русские молят не ради Бога или Христа Спасителя, но ради Николы. ²³

Обложив крепость, король решился взять ее приступом, и как петарды были бесполезны, потому, что Москвитяне все ворота укрепили, то велено приготовить до 80 лестниц, такой ширины, чтобы пять и шесть человек могли всходить рядом, а длиною, как самые высокие в лесу деревья. Устроены были подвижные подъемы, наподобие виселиц, которыми войско, шедшее на приступ, катило лестницы пред собою, укрепив их срединою к перекладине подъема. Посредством сих-то лестниц наконец взят был Смоленск. Не пренебрегали и подкопами; несколько раз пытались провести их в разных местах от лагеря под стены, в надежде, что не тот, так другой будет иметь успех; но Москвитяне были осторожны; ни один подкоп не мог утаиться от них: ибо Смоленские стены выведены опытным инженером так искусно, что при них под землею находятся тайные ходы, где все слышно, куда ни проводили подкопы. Пользуясь ими, Москвитяне подрывались из крепости под основание стен и либо встречались с нашими, либо подводили мины под наши подкопы, и взорвав их порохом, работы истребляли, а людей заваливали и душили землею, так что мы иногда откапывали своих дня чрез три и четыре. От того подкопы наши долго оставались без действия. Из легких орудий также трудно было сделать в стене пролом, пока не привезли из Риги пушек большого калибра; но это случилось уже без меня, и потому предоставляю описание осады тем, которые там оставались. Впрочем уже в последствии и подкопы были удачны, когда повели их к тому месту, куда били орудия и где Москвитяне уже не могли подслушивать. В [29] сем-то месте, во время штурма взорвало порохом не малую часть стены, и засыпало внутри крепости ров, который провели Москвитяне, не доверяя стенам и опасаясь их падения от пушечных выстрелов. Ров заровняло и нашим весьма легко было пройти в крепость. ²⁴

(1610) После нового года в январе месяце, король отправил из Смоленского лагеря под столицу послами к войску Царикову пана Стадницкого Леского, каштеляна Перемышльского, пана Скумина, старосту Брацлавского, и пана Андрея Казановского. Каждый из них имел свою роту; сверх того им дано еще несколько других рот, так что с послами было до 800 всадников. В то время Царик стоял лагерем в Тушине, в одной миле от столицы, с многочисленным войском коронным, привлеченным славою первого, венчанного Димитрия и служившему ему в долг. Лагерь его был весьма хорошо укреплен самою природою; с двух сторон протекали реки; а на пространстве между ними были проведены высокие валы и глубокие рвы, так, что лагерь считали неприступнее самой столицы. ²⁵ Говоря о Царике, считаю неизлишним сказать, откуда он взялся и каким образом явился.

По злодейском умерщвлении в 1606 году первого царя Димитрия, мужа Марины дочери воеводы Сендомирского, о чем я кратко упомянул в своем месте и в последствии расскажу подробнее, Меховецкий, бывший у царя не в последней чести, нашел в 1607 году одного Москаля, телосложением похожего на покойника, решился его возвысить, и стал разглашать в народе, что Димитрий ушел от убийственных рук Москвитян, теми же средствами, коими еще в младенчестве спасся от Годунова; ²⁶ но как этот Царик был мужик грубый, обычаев гадких, в разговорах сквернословный, то Меховецкий для своих выгод учил его вежливости и нашим обыкновениям по примеру первого Димитрия, более учтивого и светского. Без нас обойтись однако было нельзя: почему [30] именем Царика рассылая письма к кому хотел, Меховецкий набирал войско, обещая по 70 злотых на коня гусарского и по 50 на казацкого. Для большего удостоверения людей в истине своих слов, Меховецкий, зная все тайны покойного, зная, кому и что он поверял изустно и письменно, присоветовал Царику написать письма к пану воеводе Краковскому и припомнить ему как изустные условия, так и письменные обещания. Подобными средствами, во имя первого Димитрия, Царик привлек к себе множество народа, тем скорее, что в республике войско было без дела: оно радовалось случаю и весьма охотно шло на войну, как на мед.

Прежде всех явился к нему князь Роман Рожинский. После победы, выигранной в 1606 году в присутствии Короля над рокошанами под Гузовым, князь около полугода оставался без дела; когда же войско из-под Завихоста частью разошлось по квартирам, частью отправилось в Валахию, Рожинский, собрав до 1000 всадников, прибыл к Царику, который стоял в Орле на границе, ожидая наших. Туда же, после Гродненской конфедерации, отправился пан Андрей Млоцкий с несколькими сотнями всадников. За ними шло все, что жило. Вскоре явились у Царика пан Ян Сапега староста Усвятский с несколькими тысячами всадников; пан Александр Зборовский с 500 гусар; пан Веламовский, избранный товарищами в полковники с 700 всадников; далее с своими отрядами Руцкий, Орылковской, Копычинский и весьма многие другие, которых имен для краткости не упоминаю.

Не миновало и года, когда Царик, двинувшись прямо к Москве, укрепил свой лагерь в Тушине, и пресек подвоз съестных припасов к столице; отряды же свои разослал в разные места, приказав осаждать города, не сдававшиеся добровольно, и брать их силою. Таким образом Польское войско, служившее Царику, расположилось в Московской земле семью лагерями; считали в нем 10,000 одних копейщиков, кроме казаков Запорожских, которых было еще более: они [31] находились в каждом лагере и сверх того, действуя особо в разных местах, где кому вздумалось, рассыпались по всей Московской земле, как муравьи. Было их вдвое более войска Польского. Москвитяне толпами стремились к Царику, одни из преданности, считая его своим государем, другие из ненависти к Шуйскому, а третьи для своеволия. Было их в Тушинском лагере от 200 до 300 тысяч. Заруцкий, родом Волынец, по взятии Подолья Татарами прибывший в Россию, где прославился своею храбростью, также пришел к Царику, и получив от него значительный отряд Москвитян, оказал ему важные услуги.

После того Русские крепости начали ему сдаваться, одни потому, что видели его силу и могущество, а другие потому, что в заблуждении считали его истинным Димитрием; и уже вся Московская земля ему покорилась, исключая немногих главных городов, а именно Смоленска, Пскова, Великого-Новогорода и самой Москвы. Но все думные бояре постоянно были при царе своем Василии Шуйском в столице, кроме тех только, которые не пользовались милостью Шуйского, или передавались к Царику, по убеждению в его царском роде.

Василий Шуйский, видя, сколь силен Царик Польским войском, и быв тесним со всех сторон, подозревал, что Поляки поддерживали врага его по интригам королевским, и опасался, чтобы сам король, имея в Московской земле готовое войско, не пошел на него войною. Предупреждая разрыв, Шуйский выпустил из неволи всех Поляков и Полек, плененных во время бунта; в числе их освободили и царицу. Узнав о том, Царик отправил за ними сильный отряд, чтобы воротить Царицу с отцом ее, воеводою Сендомирским, в лагерь. Хотя же Марина и увидела в нем не первого супруга своего, но должна была таить открытие для удержания при нем Москвитян. Чтобы приобресть еще более силы и влияния на столицу, Царик распустил молву, что царица признала его своим мужем, тайно [32] сочетался с нею браком ²⁷ и жил как с женою. Наших никто не тревожил по всей земле на 100 миль кругом от лагеря, пахолики и товарищи жили безопасно на квартирах, доставляя в лагерь деньги и съестные припасы. Царик достиг бы своей цели, если бы не двинулся на Poccию сам король.

Возвращаюсь к делу. По прибытии королевских послов к войску в Тушино, Царик, опасаясь, чтобы наши не передались к своему государю и чтобы его самого не выдали в руки королю, бросил жену и бежал ночью в Калугу, только с немногими всадниками, в надежде, что все приверженцы за ним последуют. Калуга, замок укрепленный и город, лежит на пределах княжества Северского в 30 милях от столицы. На другой день по тайном отъезде Царика в Калугу, сделалась тревога в Тушинском лагере; не знали, куда он давался; одни жалели об нем, а другие радовались, и не соглашаясь, на что решиться, разошлись кто куда хотел: одни к королю, другие к Царику. К королю отправились: князь Роман Рожинский, главный гетман Царикова войска; пан Александр Зборовский, выбранный преданным королю войском в полковники, с четырьмя ротмистрами своей хоругви, из коих каждый имел по несколько сот всадников; пан Андрей Млоцкий, Семен Копычинский, Бобовский, Марховский, Бонк, Ланцкоронский, Веламовский, Рудзинский: каждый из них имел по несколько сот гусар; казацкие роты Рудницкого, Котовского, Ошаньского. К Царику пошел Ян Сапега, староста Усвятский, бывший у него вторым гетманом по Рожинском; к Сапеге присоединилось немного хорошего войска, все сброд; шляхты мало; только была она в гусарских хоругвях, коих считалось также немного, а именно: две хоругви самого пана Сапеги, хоругви Каминского, Будзилова, Стравинского и Таляфусова. Зато казаков было без числа. Сии-то войска перешли к Царику, который, снова усилившись, подступил к столице, в одно время с королевским войском. Об этом скажем после. Москвитяне, бывшие при нем в [33] Тушине, обратились к королю; но все бояре и знатнейшие люди, Заруцкий, царь Касимовский, с частью казаков передались к Царику; другие же разбрелись, кто куда мог.

Послы королевские, выступив в поход, с тем войском, которое отправилось к королю, остановились на половине дороги от столицы к Смоленску на урочище под Шуйским. ²⁸ Войско соглашалось служить королю на таком условии: если Господь Бог благословит королевское оружие и предаст в руки его величества государство Московское, то за все время службы Царику именно за 29 четвертей года, оно получит по 70 злотых за каждую четверть на всадника из поместьев Московских; если же счастье не будет благоприятно, король обязался заплатить по 70 злотых на всадника за каждые две четверти службы Царику из собственной казны; сверх того обещал дать в награду 40,000 злотых обеспечив эту сумму залогом, который тогда же был вручен войску.

Жители Москвы радовались, узнав о разделении Царикова войска. Тогдашний царь Московский Василий Шуйский, собрав сколько мог ратных людей, а именно: 8.000 наемных Немцев, 18.000 детей боярских, ²⁹ 24.000 Донских казаков, и назначив гетманом над ними брата своего Дмитрия Шуйского, велел ему напасть на рассеянных врагов и, отбив короля от Смоленска, освободить город. Дмитрий Шуйский отправил несколько сот Немцев на поиск, чтобы овладеть Белою; но Немцы, ничего не сделав, отошли прочь от крепости.

Король, угадав все замыслы неприятельские, по совету бдительного и предприимчивого Гетмана, ³⁰ решился, не ожидая врагов, послать против них войско, чтобы расстроить их намерения. Тоже советовали и Москвитяне, пришедшие к королю из Тушина; в числе их был знатный вельможа Салтыков с сыном: они просили короля возвести на престол Московский королевича Владислава и убеждали отправить к столице войско, уверяя, что при появлении оного, крепости сдадутся и Москва [34] охотно покорится королевичу Владиславу. И так решено было отправить войско. В то самое время возник спор между паном гетманом и панами Потоцкими, кому идти против неприятеля. Король хотел, чтобы выступили Потоцкие с своим полком, а гетмана желал оставить при себе под Смоленском. Но Потоцкие, помышляя только о собственной славе, и надеясь присвоить себе честь покорения Смоленска, который скоро должен был сдаться, не хотели выступить в поле, и чтобы найти предлог к неповиновению, возмутили товарищество: они оправдывались непослушанием войска. Пан гетман, видя их притворство, и зная, сколь необходим был предназначенный поход, вопреки обыкновению и приличию, оставил обоз и короля под Смоленском, а сам отправился в поле с своим полком и с полком пана Струся.

Число обоих полков было следующее: в хоругви пана гетмана 170 всадников; в хоругви князя Порыцкого 130; в хоругви пана Даниловича, воеводы Русского 100; в хоругви пана Балабанова 130, в хоругви пана Олизарова 100; в хоругви пана Малыньского 100; в хоругви пана Струся 200; в хоругви пана Калиновского, старосты Брацлавского 100; в казацкой хоругви пана Хвалибогова 100. К отряду должно причислить и то войско, которое отправилось вперед с послами и присоединилось к нам под Шуйским, а именно: в хоругви панов Перемышльского и Стадницкого 100 всадников, в хоругви пана Казановского 100, в хоругви пана Фирлея 100, в хоругви пана Гоздзиковского 100, в хоругви пана Скумина старосты Брацлавского 100, в хоругви пана Сподвиловского 100, в хоругви князя Збаражского коронного конюшего 100. ³¹ С сим войском пан гетман выступил из под Смоленска 8 июня, за неделю до Троицына дня. Оставив прямую дорогу, он поворотил к Белой, думая найти Немцев, служивших неприятелю; но там их не было, ³² и мы направили путь к Москве.

Не умолчу здесь о следующем случае: прежде выступления [35] пана гетмана из под Смоленска, отправлено было из всего войска в деревни за съестными припасами 1800 пахоликов; а для большего порядка послано с ними по два товарища из роты: они дошли до Брянска, забрали там скот и на возвратном пути подступили под Рославль, город обнесенный стеною, с деревянным замком, имевший много пушек и немало людей для защиты. Пахолики, подстрекаемые добычею, спешились, и предводимые полковниками своими Павлом Стрыеньским и Фомою Надольским, товарищами из роты региментаря моего князя Порыцкого, немедленно овладели городом и, ограбив его, сожгли. Знатнейшие из Москвитян заперлись в замке, и не желая сдаться пахоликам, отправили к королю просьбу прислать кого-либо для принятия от них замка. Король, отдав Рославль в староство князю Порыцкому, поручил ему принять его от Русских. Город лежит от Смоленска в 18 милях, от Мстиславля в 8. Отправясь с хоругвью под начальством, ротмистра к почтенному Рославлю, мы шли лесами и болотами, где едва ли когда птица пролетала и где пало у нас много коней, измученных мошками и мелкими насекомыми, которых водится в сих местах многое множество. Переправясь чрез две реки вплавь, мы достигли Рославля; но против чаяния, нашли не великую поживу и за труд не получили награды. Впрочем князь, приняв от Русских крепость, привел их к присяге; а начальником города оставил Фому Надольского, которого Москвитяне в последствии за своевольство посадили на кол. Сами же мы возвратились под Смоленск. Обращаюсь к главному делу.

22 июня. Выступив из Белой, к столице, мы встретили войско, шедшее к королю из Тушина, и отряды, бывшие с нашими послами; они стояли лагерем под Шуйским, в 4 милях от Царева-Займища. Тут пан гетман получил известие о вновь прибывшем к Цареву-Займищу неприятельском войске. Великий гетман сил Московских Дмитрий Шуйский [36] отрядил вперед 8.000 отборных войск с Григорием Валуевым, ³³ для построения при Цареве-Займище на выгодном месте городка, чтобы нас беспокоить и пресекать нам подвоз съестных припасов. Выведав замыслы неприятелей, пан гетман решился напасть на них прежде, чем они успеют приготовить укрепление и соединиться; для сего желал употребить новые войска, перешедшие к королю от Царика; но они, по обыкновению, начали торговаться, уперлись на выгодных условиях и не хотели идти с гетманом, пока не получат его согласия на свое предложеше. ³⁴ Пан гетман, не желая мешкать с ними, двинулся вперед один, присоединив к себе только отряд, бывший с послами.

В следующий день, 24 июня, подступив к неприятелю, мы нашли его уже укрепленным при Цареве-Займище. С трудом прогнав Русских от плотины, заграждавших нам путь, мы переправились на их сторону, и на лугу в прекрасной равнине долго сражались с ними под их острожком; счастье колебалось то на ту, то на другую сторону; Москали много вредили нам ружейною пальбою из башен, который успели уже построить; но по милости Божией, победы не одержали и принуждены были отступить до своего рва. Тут мы потеряли пана Мартина Вайера и казацкого ротмистра Сподвиловского. На другой день присоединились к нам те войска, которые накануне торговались: они увидели, что их уже не просят.

Пан гетман, миновав неприятельские укрепления, расположился лагерем на большой Московский дороге; спереди расставил сильную стражу, которая бодрствовала днем, тем более ночью, из пехоты и казаков; окружил их малыми острожками и велел им не допускать к Москвитянам съестных припасов и пороха, так что никто не мог ни войти в крепость, ни выйти из ней. Укрепление Москвитян с двух сторон прилегало к лесу, в углу коего было устроено, с третьей к болоту, с четвертой к равнине, где прорыты были глубокие рвы, [37] окружавшие ее и со стороны леса. Наши, пользуясь этим лесом, повели свои острожки под бок неприятеля, так, что он не мог вредить нам. Начальником острожков был Руцкий, шиш. Враги часто делали вылазки; но мало вредили нам; между тем главное войско Московское к нам приблизилось. Лазутчики уведомили пана гетмана о движении и числе его. Наших едва было 3000 человек; а Москвитяне имели более 50.000 способных к бою, кроме 20.000 вооруженных холопей, возивших за войском рогатки для укрепления лагеря; сверх того при Валуеве находилось 8000 человек, которых мы держали в осаде. Вести сменялись вестями, и ни одной не было для нас утешительной. Войско беспокоилось, наиболее от того, что не имело удобного места к сражению, ибо лагерь наш находился между великими лесами, а в тылу стоял укрепленный неприятель. Склонить врага к миру казалось очевидною невозможностью; уйти нельзя было и думать; один Господь мог даровать нам победу. Пан гетман обыкновенно подсылал к Москвитянам, чтобы добыть языка: привели четырех Немцев, которые объявили, что нарочно передались к нам, и уведомили подробно о всех намерениях неприятеля.

Вследствие сего собранные паном гетманом для совета полковники и ротмистры постановили предупредить неприятеля. Москвитяне думали напасть на нас завтра, а мы решились ударить на них сегодня. Они стояли от нас только в 4 милях. Ротам велено тайно готовиться к делу и взять с собою съестных припасов на два дня. Все делалось скрытно, для того, чтобы неприятель, бывший в острожке нас не подстерег не узнал о нашем удалении: ибо в таком случае напав на наш обоз, где оставалось мало наших, он наверное успел бы им овладеть. И так, с Божьею помощью, за час пред вечером в субботу, мы сели на коней и весьма тихо выступили из лагеря, оставив в нем две роты, в которых [38] считалось 700 всадников, а именно: роту старосты Брацлавского Калиновского и роту Бобовского; сверх того 4000 Запорожских казаков и 200 человек пехоты. С гетманом едва было 2500 воинов конных и 200 пеших, с 2 полевыми орудиями в четыре лошади каждая. Повозок с нами не было никаких, кроме гетманской кареты.

Мы шли всю ночь и на рассвете 4 июля неожиданно явились пред неприятелем. Задние полки наши далеко отстали за пушками, увязшими в болоте; на узкой лесной дороге, так, что обойти их было трудно. Гетман, поджидая отставших и не смея напасть на обширный неприятельский лагерь, послал к задним полкам нарочного с повелением поспешить прибытием, а сам между тем устроив войско, приказал зажечь деревню, близ которой расположились Москвитяне, и ударить в барабаны с трубным звуком. Битва происходила под Клушиным.

Враги, встревоженные неожиданным появлением войска, спешили выступить из лагерей: Москвитяне из своего, обнесенного рогатками, а Немцы из своего, расположенного отдельно и обставленного только возами. Те и другие выпадали без всякого порядка, по пословице: седлай порты, давай коня. ³⁵ Немцы первые вступили в дело, с обыкновенными хитростями став за болотами, за плетнями, в густом лесу; пешие мушкетеры их, подкрепляемые копейщиками, много вредили нам. Москвитяне, не надеясь на свои силы, также разместили по своим отрядам Немецких рейтаров и вместе с ними приготовлялись к бою. Страшно было взглянуть на эту тьму несметную, при нашем малолюдстве!

Гетман, напомнив каждому о славе бессмертной, приказал двинуться на врагов; между тем священники, разъезжая по полкам, благословляли воинов. И так, во имя Божие, сперва несколько рот вступили в дело; за ними другие, наконец по порядку и прочие. Но пусть тот расскажет подробности [39] сражения, кто только смотрел на него, а мне было жарко под хоругвью Князя Порыцкого: я отбивался от врагов, как от мух. ³⁶ Да и всем нам досталось переведаться с неприятелем до упаду. Скажу только, что кроме роты пана Мартина Казановского, оставленной гетманом в резерве, прочим случалось по 8 и 10 раз схватываться с неприятелем. Дело невероятное, но истинное! Гетман стоял на возвышении; видя, что наши как бы впали в бездну адскую и сокрытые врагами, изредка показывались с хоругвью, которая взвиваясь, призывала к бою, он терял уже надежду на успех, и как второй Моисей, поднял руки к небу, непрестанно молил о победе. Все упование мы возлагали на благость Всевышнего и только он, по милосердию своему к Польскому народу, даровал нам победу.

В многократных схватках с неприятелем мы истратили военные снаряды и ослабели в силах, (правду говорит пословица: и Геркулес множества не одолеет); наши кони изнемогали, а воины, сражаясь непрестанно, от рассвета летнего дня до обеда, наверное пять часов, потеряли и бодрость и охоту в усилиях свыше природы человеческой. Более всего ужасала нас мысль, что мы находились среди земли неприятельской, в виду врагов многочисленных и жестоких: отбиться от них нельзя было и подумать; испросить пощаду также казалось невозможным: спасение наше зависело единственно от Бога, счастья и оружия. Мы ободряли друг друга надеждою, которая поддерживала наше мужество. Наконец и она не помогала нам, особенно потому, что вместе с силою мы потеряли и необходимые для гусар копья, которыми вредили неприятелю. У нас во всем был недостаток, а у врагов увеличивалась и сила и бодрость. Не взирая на то, наши по обычаю бросаются с хоругвью на передовые ряды их, с криком: к бою, к бою; но тщетно; нет ни сил, ни снарядов; не видно даже ни ротмистров, ни полковников. Вступаем однако в битву и мешаемся, как в омуте. Неприятель, уже заметив нашу [40] слабость, приказывает двум конным отрядам, стоявшим в готовности, ударить в нас. Но это самое помогло нам, и мы, по милости Всевышнего, одержали победу: наскочив на нас, неготовых к бою, они дали залп, и когда по обыкновению стали поворачивать назад, чтобы зарядить ружья, а другие приближались на их место с залпом, мы, не дав всем выстрелить, бросились на них с одними палашами в руках, так, что первый ряд не успел зарядить ружей, а второй выстрелить; оба отряда обратили тыл, опрокинулись на все войско Московское, стоявшее в готовности у ворот лагеря, смешали его и расстроили. Москвитяне перепугались, ударились в бегство вместе с Немцами, и бросились в лагерь, куда на плечах их ворвались и мы, не встретив никакого сопротивления: хотя у ворот лагеря стояло несколько десятков тысяч стрельцов, но они, по милости Божией, не вредили нам. Враги, видя, что и здесь не могут найти спасения, раздвинули рогатки и чрез отверстия разбежались из лагеря. Мы гнались за ними целую милю и более. Таким образом, по благости Всевышнего, из побежденных мы стали победителями.

Возвращаясь из погони, мы думали найти своих уже торжествующими победу; но вместо того увидели, что во время нашего преследовала оставшиеся в лагере самим гетманом Московским отряды конницы, вся пехота, стрельцы и крестьяне успели укрепиться по-прежнему, заложив все выходы и расставив стрельцов с 18 полевыми орудиями, которыми не допускали подойти к себе. А разбежавшиеся по лесам снова соединились с своими единоземцами; также заперлись в своем лагере Немцы и рейтары, отставшие от крыла, нами опрокинутого. Впрочем как Москвитяне, так и Немцы были в великой тревоге, последние особенно от того, что видели, как союзники их нетверды ни в слове, ни в поле. Раздор возник между ними: Немцы хотели удалиться; но Понтус, не согласный на то, долго обуздывал их негодование. [41]

Своих мы застали уже собранных вместе за холмом в некотором расстоянии от Московского лагеря: они сошли с коней и держали их за поводья; мы также хотели отдохнуть после столь тяжких трудов, при бездействии неприятеля. Гетман, не довольствуясь одержанною победою, желал довершить поражение неприятеля, нападением с тыла на Немецкий лагерь более доступный, нежели Московский. Между тем Немцы начали по два и по три перебегать в наш лагерь, извещая, что и все единоземцы их намерены поручить себя милости гетманской; вскоре прибежало их несколько десятков, с тем же известием. Гетман решился испытать, нельзя ли заключить с ними условие, в надежде одолеть врагов скорее словами, нежели саблею, и велел трубачу дать сигнал, о желании своем вступить в переговоры. Немцы очень охотно согласились на то, и не малое число их явилось в наш лагерь с уведомлением, что один только Понтус препятствуете заключению мира.

Пан гетман выслал к Понтусу племянника своего пана Жолкевского коронного обозного и пана Борковского Большого, разумевших разные иностранные языки, с тем, чтобы они напомнили ему неоднократную присягу никогда не воевать с королем Польским, и чтобы уверили его в забвении прошедшего и в милости королевской, если он покорится его величеству. Понтус согласился на предложение, с тем условием, чтобы всякому, кто пожелает, вольно было возвратиться домой; вслед за тем дал знать Дмитрию Шуйскому, гетману Московскому, что нет более средств удерживать войско в повиновении, и чтобы Шуйский принял меры к своей безопасности. Лишь только услышал это Московский воевода, тотчас сел на коня и бросился из лагеря к Москве; вместе с ним поскакал кто мог, а пехота рассыпалась по ближайшим лесам. Стража наша крикнула: враги бегут; мы пустились в погоню и гнали их мили две или три, побив более во время преследования, нежели на месте. [42]

Возвратясь к своим уже под вечер, мы нашли всех Немцев у пана гетмана, и оба лагеря разоренными. Наши служили молебен и пели Тебя Бога хвалим, в благодарность за столь великую и неизреченную милость Всевышнего. После того пан гетман велел тела убиенных воинов собрать в одно место и похоронить, а знатнейших и товарищей взять с собою; раненных же положить частью в карету, частью на носилки, укрепленные между двумя лошадьми, и отправить за собою в лагерь. Дав немного отдохнуть коням и ничего не перекусив, на закате солнца мы возвратились вместе с Немцами к своему обозу, находившемуся в 4 милях от места сражения.

Москвитяне, находившиеся в остроге с Валуевым, ничего не знали о нашем отступлении; иначе если бы они сведали, то наверное напали бы на нас, как после того сами говорили. Нам велено, не слезая с коней, немедленно овладеть острогом. Москвитяне оборонялись упорно и не хотели слышать, когда мы говорили, что войско их уже разбито, что выручить их некому и что им остается положить оружие. Но как скоро Немцы, по приказанию гетмана, подступили к острогу, уныние овладело врагами: они стали просить о заключении перемирия в следующее утро. Переговоры тянулись несколько дней; наконец в пятницу Валуев с 400 всадников приехал к шатрам гетманским: все они присягнули королевичу Владиславу; а к ночи возвратились в свой лагерь.

На другой день пан гетман, сопровождаемый тысячным отрядом конного рыцарства, приехал к острогу: Москвитяне выходили из него полками и все до самого последнего присягали в верности. Для принятия присяг, пан гетман назначили Руцкого шиша, Бобовского, Добромирского и меня четвертого. Не мешкая долго в сем месте, мы двинулись к столице: все присягнувшие Москвитяне и Немцы были с нами. Но едва мы отошли несколько миль, как прибежали из Москвы к пану [43] гетману Русские с известием, что там царя Василия Шуйского постригли в монахи, родных же братьев его Дмитрия и Ивана содержат под стражею, а нас ожидают с нетерпением, желая возвести на царство королевича Владислава. ³⁷

12 июля мы пришли под Можайск. Изменник Волчек сдал было город Русским, и сам уехал в Москву; нас приняли ласково; попы вышли на встречу по обыкновению с образами, с хлебом и солью. Тут мы пробыли целую неделю; между тем ежедневно являлись из столицы Москвитяне с свежими вестями, что там нас ждут нетерпеливо. Гетман, однако подвигаясь медленно, не прежде 22 июля прибыл к столице, и в одной миле от нее расположился лагерем.

Между тем, Самозванец, бывший в Калуге, узнав о нашей победе и о пострижении Шуйского, поспешил также к Москве, и став лагерем с другой стороны, в одной миле от столицы, вместе с Яном Сапегою старостою Усвятским, произвел между Русскими несогласие: чернь желала возвести его на престол, а бояре хотели королевича.

В следующий день прибыли из Москвы к пану гетману бояре, с просьбою от имени старших бояр, дозволить торговцам приезжать в наш лагерь с товарами и съестными припасами: нам того и надобно было. С тех пор мы имели всего вдоволь, да и сами уже могли ходить в столицу для своих потребностей. С Цариком же у нас всегда бывали драки.

После продолжительных споров в столице, чернь должна была наконец уступить боярам: Москвитяне согласились признать королевича Владислава царем на известных условиях, из коих главнейшие были следующие: 1) Русская вера остается неприкосновенною и ни в чем неизменною. 2) Королевич должен немедленно принять ее; другие же вероисповедания не дозволит вводить в Poccию. Касательно этого условия пан гетман объявил, что государь молодой, ко всему склонный [44] примет Русскую Веру, когда Господь Бог внушит ему мысль, а Москвитяне докажут ему свою преданность, любовь и искренность. С таким мнением Русские согласились. 3) Царик будет истреблен соединенными силами. Были и другие условия, которые я опускаю, упомяну только о главнейших. ³⁸

В то же время Заруцкий, который приехал было к королю под Смоленск с царем Касимовским, досадуя на пана гетмана, поручившего полк преданных королевичу Москвитян не ему, а Салтыкову младшему, человеку знатного рода, бежал от нас среди белого дня к Царику; в след за ним, с позволения гетмана, отправился и царь Касимовский, коего сын находился при Самозванце.

Августа 5. Бояре, согласившись с нами в условиях, назначили день и место для принесения присяги королевичу: на половине дороги от нашего лагеря к столице разбили шатры и там присягали с обеих сторон. В Москве же приводили к присяге бояр и народ Русский сановники, избранные боярами, и жолнеры, назначенные паном гетманом. Это продолжалось целые семь недель ежедневно, кроме воскресенья и больших праздников; в иной день присягало по 8, 10 и 12.000 человек; в одной столице более 300.000 признали себя подданными королевича; в города же и области Русского государства разосланы были для того бояре. Таким образом в три месяца вся Московская земля присягнула королевичу, исключая Смоленска и тех городов, которые Понтус держал в осаде и в последствии овладел ими, а именно: Новогорода, Пскова и других, им прилежащих.

Зима уже приближалась; по замирении с Русскими, надобно было расположить войско на зимние квартиры. Пану гетману казалось неудобным оставить нас в столице, из опасения, чтобы своевольство наших не раздражило Москвитян, (в чем и не обманулся); но как многие считали это необходимыми для обуздания Москвитян, то пан гетман согласился оставить нас [45] в Москве, заняв сверх того Польскими войсками Можайск и Борисов, куда послал свой полк и Струсев.

По принесении Москвитянами присяги, 26 августа мы двинулись из лагеря к столице, в следствие заключенного условия, для уничтожения Самозванца. Москвитяне, отворив ворота, пустили нас с войском чрез город, потому что обходить его было бы далеко. Царик однако остерегся и ускользнул в Калугу, а мы возвратились назад, ничего не сделав. Ему предлагали покориться королю и удовольствоваться доходами Гродна или Самбора; но он не хотел того, себе на беду: и теперь мог бы спокойно есть свой кусок хлеба.

Заключив с Русскими мир и утвердив его присягою, пан гетман 29 августа пригласил к себе в лагерь всех знатнейших бояр на обед и угостил их как можно лучше; каждого одарил конями, сбруею, палашами, саблями, бокалами, чашами, рукомойниками; он роздал не только свои собственные вещи, но брал их и у ротмистров и у товарищей, не отпустив самого последнего Москвича с пустыми руками. Этот пир стоил ему дорого.

Сентября 2. Москвитяне с своей стороны пригласили на обед пана гетмана в столицу: угощал его князь Мстиславский, как первый вельможа, знатнейший из бояр. Был и я на этом обеде с паном гетманом. Нас поместили в трех комнатах; кушанья были приготовлены по-Русски; мне ни одно из них не понравилось, кроме хлебных, наподобие Французских. Были и другие пирожные. Меда подавали разные; каждый раз наливали нового сорта, чтобы показать, как много их в Московском государстве. Наши хотели попить и просили наливать сколько угодно, только одного сорта, не смешивая с другим; Москвитяне не соглашались и делали по-своему. После обеда, гетману подарено сорок соболей (не из лучших), а ротмистрам но паре, из явного презрения; не желая только оскорбить Москвитян отказом, мы приняли подарки. Пану [46] гетману дали еще сокола и собаку для травли медведей, которую сперва произвели на дворе. После чего мы возвратились в лагерь. Чернь между тем волновалась, не взирая на присягу, и вступила с боярами в распрю, требуя перемены государя. Зло однако утихло до времени.

Октября 5, по случаю наступления зимы, расписывали на войско квартиры в столице, по одному двору на роту. ³⁹

Октября 9, мы тихо вступили в столицу, неприметно свернув знамена, ⁴⁰ для того, чтобы Москвитяне не сведали о малочисленности нашей.

Октября 14, с согласия бояр, назначены войску города для кормления, в расстоянии ста миль и более от столицы; на мою роту достались два города: Суздаль и Кострома, в 70 милях от Москвы. Мы немедленно послали туда товарищей с пахоликами, для собрания съестных припасов. Но наши, ни в чем не зная меры, не довольствовались миролюбием Москвитян и самовольно брали у них все, что кому нравилось, силою отнимая жен и дочерей у знатнейших бояр. Москвитяне очень негодовали, и имели полное к тому право. Для устранены подобных беспорядков, по нашему совету, они согласились платить нам деньгами по 30 злотых на коня, собирая их с городов сами чрез своих чиновников.

Бывший царь, Шуйский, находившийся под стражею в одном монастыре в столице, отвезен с обоими братьями к Троице. К королю отправлены послами от Московского государства Василий Голицын, Сукин и бывший патриарх Филарет. ⁴¹ Пан гетман также уехал к королю, поручив войско Александру Гонсевскому. Он взял с собою трех Шуйских, царя и двух братьев его, и отдал их королю под Смоленском, как пленников. В столице остались: полк Зборовского, перешедший к королю от Царика из Тушина, полк Казановского, прибывший с королем из Польши, ⁴² 6,000 Немцев, передавшихся к нам после Клушинской битвы, под [47] начальством Борковского Большого, и полк Гонсевского, также прибывший с королем. У Можайска расположились, для охранения наших сообщений, полк Гетманский и полк Струсев. А в Девичьем монастыре, обширном и укрепленном, лежащем в четверти мили от столицы на Польской дороге, поставлены из полка Гонсевского четыре роты Глуского, Гречинина, Ошаньского и Котовского.

Несколько недель мы провели с Москвитянами во взаимной недоверчивости, с дружбою на словах, с камнем за пазухой, по Русской пословице; угощали друг друга пирами, а мыслили иное. Мы наблюдали величайшую осторожность; стража день и ночь стояла у ворот и на перекрестках. Заблаговременно предупреждая зло, по совету доброжелательных нам бояр, пан Гонсевский разослал по городам 18,000 стрельцов, (которые постоянно живут в Москве при особе царской, получая корм из его кладовых), под предлогом охранения городов от Понтуса в самом же деле для нашей собственной безопасности: ⁴³ этим способом мы ослабили силы неприятеля. Москвитяне уже скучали нами; не знали только как сбыть нас, и, умышляя нам ковы, часто производили тревогу так что по 2, по 3 и 4 раза в день мы садились на коней и почти не расседлывали их. В съестных припасах было у нас изобилие: за деньги мы все могли купить, и дешево. В Москве 14 рынков, где на каждом всякий день можно было достать все, чего хотелось: там торгуют ежедневно. Все Русские ремесленники превосходны, очень искусны и так смышлены, что все, чего с рода не видывали, не только не делывали, с первого взгляда поймут и сработают столь хорошо, как будто с малолетства привыкли, в особенности Турецкие вещи: чепраки, сбруи, седла, сабли с золотою насечкою. Все вещи не уступят настоящим Турецким.

Случилось между тем при одних воротах стоять на страже роте Мархоцкого; ⁴⁴ некто Блинский, из отряда какого-то [48] товарища, напившись пьян, выстрелил несколько раз в икону пресвятой Богородицы, писанную в воротах на стене. Бояре принесли жалобу Гонсевскому; он велел нарядить суд, и коло приговорило Блинского к смерти. Ему отрубили обе руки; а самого сожгли на костре пред воротами. Потом принесли другую жалобу: кто-то выстрелил в крест на церковном куполе, стрела воткнулась в купол. Произвели розыск, но виноватого не отыскали: ему верно отсекли бы руку. Случилось также, что один из пахоликов насильно увел дочь боярина, который возвращался с нею и с женою домой из бани. Обиженный не знал, на кого жаловаться. Наконец, чрез две недели дочь возвратилась в дом родительский: виновного нашли и наряженное коло приговорило его, по Польским законам, к смерти. Бобовский однако предложил судить по Московским законам, к обоюдному удовольствие и Поляков и Москвитян: виновного высекли кнутом на улице. Он был рад, что голова его уцелела; Москвитяне также остались довольны.

Октября 24, пришла в столицу весть, что Царик, бывший в Калуге, убит Татарином Петром Урусовым ⁴⁵ в поле, когда он гонялся за зайцами. Москвитяне были вне себя от радости: до сих пор, имея в виду этого врага, они не смело нападали на нас; теперь же, когда его не стало, начали приискивать все способы, как бы выжить нас из столицы. Виною замысла была медленность королевича вступить на престол Московский: ибо в России междуцарствие никогда не продолжалось более трех дней, притом же носился слух, что не королевич, а сам король хотел царствовать в Москве. Для лучшего в замысле успеха и для скорейшего вооружения Русских, патриарх Московский тайно разослал по всем городам грамоты, которыми, разрешая народ от присяги королевичу, тщательно убеждал соединенными силами как можно скорее спешить к Москве, не жалея ни жизни, ни имуществ, для защиты Христианской веры и для одоления неприятеля. “Враги уже почти в [49] руках наших”, писал патриарх; “когда же ссадим их с шеи и освободим государство от ига; тогда кровь христианская престанет литься, и мы, свободно избрав себе царя от рода Русского, с уверенностью в ненарушимости веры православной, служащей оплотом нашему государству, не примем царя Латинского, коего навязывают нам силою и который влечет за собою гибель нашей стране и народу, разорение храмам и пагубу вере христианской”. ⁴⁶

О грамотах патриарха известили нас доброжелательные бояре, обходившиеся с нами откровенно; ⁴⁷ чтобы еще более удостовериться в замыслах Москвитян, послан был 25 декабря Вашинский с 700 всадников добыть языка в окрестностях: он перехватил гонца с подлинными патриаршими грамотами. Узнав о грозившей опасности, мы пришли в великое беспокойство, усилили караул, увеличили бдительность, день и ночь стояли на стражи; и осматривали в городских воротах все телеги, нет ли в них оружия: в столице отдан был приказ, чтобы никто из жителей под смертною казнью не скрывал в доме своем оружия и чтобы каждый отдавал его в царскую казну. Таким образом случилось находить целые телеги с длинными ружьями, засыпанными сверху каким-либо хлебом: все это представляли Гонсевскому вместе с извозчиками, которых он приказывал немедленно сажать под лед.

(1611) К Рождеству Христову бывает в Москве великое стечение народа, а к Крещенью еще более: со всего государства съезжаются бояре для торжественного обряда, совершаемого самим патриархом на реке Mocкве; устроенная около проруби решетка удерживает народ, а для Царя приготовляется великолепный и драгоценный трон, откуда он любуется на многочисленные сонмы народа, простирающиеся иногда (как сказывали люди сведущие) до 3 и 4 сот тысяч, в чем можно удостовериться одним взглядом. В 1611 году стечение было не так велико, от внутренних неустройств, однако ж довольно значительно. [50] Пользуясь этим съездом, Москвитяне замышляли против нас измену; наши остереглись и уже не отрядами, а целым войском держали стражу, готовясь к отпору, как бы в военное время; от Рождества до самого Крещенья, доколе не разъехались Москвитяне, мы не расседлывали коней ни днем, ни ночью. Pyccкие заметив это, отложили свое намерение до удобнейшего времени желая захватить нас врасплох, без потери своих. Уже нельзя было покойно спать среди врагов так сильных и жестоких; единственным средством к спасению оставалась мужественная оборона и победа. Bсе мы утомлялись частыми тревогами, которые бывали по 4 и по 5 раз в день, и непрестанною обязанностью стоять по очереди в зимнее время на страже: караулы надлежало увеличить, войско же было малочисленно. Впрочем товарищество сносило труды безропотно: дело шло не о ремне, а о целой шкуре.

Мне было тепло. Я стоял с хоругвью во дворе младшего брата царского Александра Шуйского, уже умершего (вдову его царь выдал за татарского царевича, крещенного в Русскую веру, Петра Урусова, того самого, который убил Самозванца в Калуге во время охоты). Рядом с этим двором был двор боярина Федора Головина. Я же знал в Жмуди вдову Головину, вышедшую в последствии за пана Яна Млечка, судью земского; а прежде она была за родным братом Федора Головина, удалившимся из Москвы, как сказываюсь, еще при Стефане, в Жмудь, где дали ему поместье. Я воспользовался случаем, чтоб познакомиться с боярином: припомнил все, что знал, придумал, чего не было, и отправился к соседу. Сначала не хотели впустить меня и в ворота, обыкновенно всегда запертые; но когда я сказал, что намерен сообщить кой-что о брате боярина, бывшем в Литве, Москвич был весьма рад мне, как и всякому приятно слышать добрые вести о родных и домашних. Он расспрашивал меня о поместьях, об оставшихся детях, о житье-бытье покойного брата; я говорил, что на ум [51] приходило, ничего не зная и выдавая выдумки за истину. С тех пор мы подружились и стали называть друг друга кумом. Это кумовство мне было очень выгодно: я часто бывал у него с товарищами на обедах; сверх того он всегда присылал мне съестные припасы, привозимые из поместьев, и всякого рода овощи; а для коней овса и сена. В особенности дорога его дружба была мне при восстании Москвитян. Я с своей стороны при всяком случае оказывал ему помощь и часто угощал его обедами, приготовленными по-Польски, к великому удивлению боярина, который не только не едал прежде наших кушаньев, но никогда их и не видывал. Познакомившись короче, я просил его, в тайных беседах, предостеречь меня от измены Москвитян; он обещал охотно, и с своей стороны просил моей защиты от Поляков. Предосторожности наши были однако напрасны: мятеж разразился громом, и немногие могли предугадать его; впрочем Головин предупреждал меня в других неблагоприятных случаях, и тем оказал нам большую услугу.

Случалось мне бывать на свадьбах Московских, у многих людей знатных. Обычаи там такие: в одной комнате сидят мужчины, в другой, особой, женщины. Тут угощают их множеством яств, приготовленных в виде похлебки, подавая их в блюдах, с обеих сторон выбеленных и поставленных на сковороды, для удобнейшего подогревания на углях. Кушанья ставят на стол не все вместе, а сперва едят одно, потом другое, третье_; до последнего; между тем принесенные блюда держат в руках. Никакой музыки на вечеринках не бывает; над танцами нашими смеются, считая неприличным плясать честному человеку. Зато есть у них так называемые шуты, которые тешат их Русскими плясками, кривляясь как скоморохи на канате, и песнями, большею частью весьма бесстыдными. Иногда же, в подражание нашим обычаям, приказывают играть на лирах: этот инструмента похож на скрипку; [52] только вместо смычка, употребляют колесцо, приправленное посредине: одною рукою кружат колесцо и трогают струны, снизу; другою прижимают клавиши, коих на шейке инструмента находится около десяти; каждый придавленный клавиш сообщает струне звук тонее. Впрочем играют и припевают на одну только ноту. ⁴⁸

За этою забавою следует другая: из дальней комнаты, где сидят женщины (строение идет рядом в три и четыре комнаты), является несколько так называемых дворянок, хорошо одетых: это жены слуг. Они становятся у дверей, из которых вышли, при конце стола, где сидят гости, и забавляют их разными шутками: сперва рассказывают сказки с прибаутками, благопристойные; а потом поют песни, такие срамные и бесстыдные, что уши вянут. Русским однако это очень нравится, и на здоровье! Пусть останутся при своих забавах, не зная лучших! О танцах наших они говорят: “что за охота ходить по избе, искать, ничего не потеряв, притворяться сумасшедшим и скакать скоморохом? Человек честный должен сидеть на своем месте, и только забавляться кривляньями шута, а не сам быть шутом, для забавы другого: это не годится!”

Такой образ мыслей, по моему мнению, происходит от того, что мужчины не допускают женщин в свои беседы, не дозволяя им даже показываться в люди, кроме одной церкви. Да и тут, каждый боярин, живущий в столице домом, имеет для жены церковь не в дальнем расстоянии от своего двора. Если же случится боярыне в торжественный праздник отправиться в большую церковь, она выезжает в колымаге, со всех сторон закрытой, исключая боковых дверец, с окнами из прозрачных, как стекло, камней, или из бычачьего пузыря: отсюда она видит каждого; ее же никто разглядеть не может, разве когда садится в колымагу, или выходит из нее. Самые знатные боярыни ездят всегда цугом, в две лошади, [53] обыкновенно белые: каждую ведет конюх за поводья; у лошади, запряженной в оглобли, на хомуте висит сорок соболей, а у цуговой шлея и постромки, также узды и поводья бывают иногда красные бархатные; иногда же ременные. Около колымаги идет несколько слуг: число их соразмерно с знатностью господина.

Комнаты для женщин строятся в задней части дома, и хотя есть к ним вход с двора по лестнице, но ключ хозяин держит у себя, так что, в женскую половину можно пройти только чрез его комнату. Из мужчин, не пускают туда никого, не исключая и домашних. Двор же, за комнатами женскими, обгораживается таким высоким палисадником, что разве птица перелетит чрез него. Здесь-то женщины прогуливаются. Если хозяин гостю рад, то выводит к нему жену и детей: их непременно надобно поцеловать для приветствия; иначе будет неучтиво. Все вообще женщины благородные белятся ⁴⁹ и показаться в люди не набелившись, считают за смертный грех и стыд.

Женятся они почти как Жиды; иной жених не видит своей невесты до самой свадьбы; если же, по особенной благосклонности, захотят показать ее, то она для свидания входит в комнату, и поцеловавшись с суженым, немедленно удаляется, не сказав ни слова.

Боярин, выезжая из дому, садится в сани, запряженные в одну рослую, по большей части белую лошадь, с сороком соболей на хомуте. Правит ею конюх, сидя верхом, без седла. Сани выстилаются внутри медведем, у богатых белым, у других черным. О коврах не спрашивай. Санные передки обыкновенно делаются, для защиты от грязи, так высоки, что из саней едва можно видеть голову конюха, сидящего на лошади. Множество слуг и рабов провожают боярина: одни стоят на передках, другие по средине, боком к нему, а некоторые сзади, прицепившись к саням. Ночью же, или по захождению солнца, челядинец, стоящий впереди, держит большой фонарь с [54] горящею свечою, не столько для освящения дороги, сколько для личной безопасности: там каждый едущий, или идущий ночью без огня считается или вором или лазутчиком. Посему и знатные и не знатные, во избежание беды, должны ездить и ходить с фонарем: а кто попадется в лапы дозора без огня, того немедленно отправляют в крепость, в тюрьму, откуда редкий выходит.

Суд Московский. В Москве столько судов, сколько может быть дел: в одном например судят воров, в другом разбойников, в третьем мошенников, хотя преступление одно и то же, только в разной степени. О делах же, более различествующих между собою, и говорить нечего. Судьи заседают в особых домах, именуемых Разрядами, ежедневно с раннего утра до обедни; как же скоро услышат благовесть, все встают, и заседание прекращается. Самое большое уголовное преступление наказывают не смертью, а кнутом, исключая умысла на особу царскую: в таком случае, даже по одному подозрению, без всякого суда и следствия, пускают виновного под лед, не приемля никаких оправданий.

Должник, не заплативши к сроку, призывается в Разряд, и если сознается в долгу, но скажет, что заплатить не в силах, судья велит ему стать пред Разрядом, а Разрядному служителю, сторожу или сыщику ⁵⁰ бить его, стоящего, по икрам тростью, длиною в полтора локтя, наблюдая сам за расправою из окна. Она производится ежедневно по одному часу пред обеднею и повторяется до тех пор, пока должник не удовлетворит своего займодавца. Пред Разрядом всегда бывает более десяти таких должников: над ними трудятся несколько служителей, которые разделив между собою виновных, ставят их рядом и начав с первого, ударяют каждого по очереди до последнего, три раза по икре, проходя ряд от одного конца до другого. Впрочем должник может поставить кого-либо вместо себя, если вскоре успеет найти охотника за деньги. ⁵¹ [55]

Москвитяне наблюдают великую трезвость, которой требуют строго от вельмож и от народа. Пьянство запрещено; корчем или кабаков нет во всей России, негде купить ни вина, ни пива, и даже дома, исключая бояр, никто не смеет приготовить для себя хмельного: за этим наблюдают лазутчики и старосты, коим велено осматривать дома. Иные пытались скрывать бочонки с вином, искусно заделывая их в печах, но и там, к большей беде виновных, их находили. Пьяного тотчас отводят в бражную тюрьму, нарочно для них устроенную (там для каждого рода преступников есть особенная темница), и только чрез несколько недель освобождают из нее, по чьему-либо ходатайству. Замеченного в пьянстве вторично, снова сажают в тюрьму надолго, потом водят по улицам и нещадно секут кнутом, наконец освобождают. За третью же вину, опять в тюрьму, потом под кнут; из под кнута в тюрьму, из тюрьмы под кнут, и таким образом парят виновного раз до десяти, чтобы наконец пьянство ему омерзело. Но если и такое исправление не поможет, он остается в тюрьме, пока сгниет. ⁵²

Науками в Москве вовсе не занимаются; они даже запрещены. ⁵³ Вышеупомянутый боярин Головин рассказывал мне, что в правление известного тирана ⁵⁴ один из наших купцов, пользовавшихся правом приезжать в Россию с товарами, привез с собою в Москву кучу календарей; царь, узнав о том, велел часть этих книг принесть к себе. Русским он казались очень мудреными; сам царь не понимал в них ни слова; посему опасаясь, чтобы народ не научился такой премудрости, приказал все календари забрать во дворец, купцу заплатить, сколько потребовал, а книги сжечь. Одну из них я видел у Головина. Тот же боярин мне сказывал, что у него был брат, который имел большую склонность к языкам иностранным, но не мог открыто учиться им; для сего тайно держал у себя одного из Немцев, живших в Москве; [56] нашел также Поляка, разумевшего язык Латинский; оба они приходили к нему скрытно в Русском платье, запирались в комнате и читали вместе книги Латинские и Немецкие, которые он успел приобресть и уже понимал изрядно. Я сам видел собственноручные переводы его с языка Латинского на Польский и множество книг Латинских и Немецких, доставшихся Головину по смерти брата. Что же было бы, если бы с таким умом соединялось образование?

В беседах с Москвитянами, наши, выхваляя свою вольность, советовали им соединиться с народом Польским и также приобресть свободу. Но Русские отвечали: “Вам дорога ваша воля, нам неволя. У вас не воля, а своеволие: сильный грабит слабого; может отнять у него имение и самую жизнь. Искать же правосудия, по вашим законам, долго: дело затянется на несколько лет. А с иного и ничего не возьмешь. У нас, напротив того, самый знатный боярин не властен обидеть последнего простолюдина: по первой жалобе, царь творит суд и расправу. Если же сам государь поступит неправосудно, его власть: как Бог, он карает и милует. Нам легче перенесть обиду от царя, чем от своего брата: ибо он владыка всего света”. ⁵⁵ Русские действительно уверены, что нет в мире монарха, равного царю их, которого посему называют: Солнце праведное, светило Русское.

Московские цари живут в Кремле; ⁵⁶ каждый из них, вступив на престол, строить себе новые палаты по своему вкусу, сломав прежние. Самое красивое здание есть дворец Димитрия первого, похожий на Польский. Шуйский в нем не жил, а выстроил для себя другой. Есть и каменный дворец, именуемый Золотою палатою; на стенах его находятся изображения всех великих князей и царей Московских, писанные по золоту, а потолок искусно украшен картинами из Ветхого Завета. Окна в нем огромные, в два ряда, одни других выше, числом 19; печь устроена под землею, с [57] душниками, для нагревания комнат. Здание имеет вид квадрата, заключая в каждой стороне до 20 сажен; среди его стоит столп, на коем весь свод опирается. Из окон дворца царь показывается народу, а в известное время и царица. Здесь я жил довольно долго с некоторыми товарищами, укрываясь от огня: ибо Москвитяне часто приветствовали нас огненными ядрами. Лошади наши стояли в дворцовых сенях, чего прежде вероятно не случалось: не только конь, но и думный боярин, без царского дозволения, не смел войти во дворец, со страхом Бога видети. ⁵⁷

Есть другой дворец, где принимают послов иноземных, но не столь огромный. Подле дворцов находится церковь Благовещения Богородицы, с золотым на куполе крестом: в ней царь обыкновенно слушает литургию. Главный же храм в столице есть церковь пречистой Богородицы, где сам патриарх совершает службу; здесь коронуются цари, и в торжественные праздники присутствуют при богослужении. В числе других храмов замечательна еще церковь Михаила Архангела: здесь погребают царей; гробницы их не великолепны; при каждой из них находится изображение умершего, частью на стене, частью на самом гробе, вышитое по бархату. Там я видел гроб и того младенца Димитрия, вместо которого у нас явился другой: ибо Шуйский, умертвив царя Димитрия, господствовавшего в России, и сам вступив на престол, чтобы доказать справедливость своего действия, перенес из Углича в Москву тело какого-то младенца, назвал его истинным сыном царя Иоанна, убиенным еще в детстве, по повелению Бориса Годунова, и похоронил между другими царями. Тот же Димитрий истинный, который царствовал, по словам Шуйского был обманщик. ⁵⁸

Прочих церквей считается в Кремле до 20; из них церковь св. Иоанна, находящаяся почти среди замка, замечательна по высокой, каменной колокольне, с которой далеко видно во [58] все стороны столицы. На ней 22 больших колокола; в числе их многие не уступают величиною нашему Краковскому Сигизмунду; висят в три ряда, одни над другими; меньших же колоколов более 30. Непонятно, как башня может держать на себе такую тяжесть. Только то ей помогает, что звонари не раскачивают колоколов, как у нас, а бьют в них языками; но чтоб размахнуть иной язык, требуется человек 8 и 10. Недалеко от этой церкви есть колокол, вылитый для одного тщеславия: висит он на деревянной башне, в две сажени вышиною, чтобы тем мог быть виднее; язык его раскачивают 24 человека. Незадолго до нашего выхода из Москвы, колокол подался не много на Литовскую сторону, в чем Москвитяне видели добрый знак: и в самом деле вскоре нас выжили из столицы. ⁵⁹

Вся крепость застроена боярскими дворами, церквами, монастырями, так, что нет ни одной пустыри: в этом смысле она похожа на двор шляхтича. Ворот в ней четверо: одни ведут к Москве реке, другие к Ивангороду. Над воротами Фроловскими, на шаре стоит орел, знамение герба Московского. Высокая, толстая стена и глубокий, обделанный с обеих сторон камнем ров отделяют Кремль от Китая-города. Много можно было бы написать о последней крепости; но всего пересказать не удобно. Трудно вообразить, какое множество там лавок: их считается до 40.000; какой везде порядок (для каждого рода товаров, для каждого ремесленника, самого ничтожного, есть особый ряд лавок, даже цирюльники бреют в своем ряду), какое бесчисленное множество осадных и других огнестрельных орудий на башнях, на стенах, при воротах и на земле. Там, между прочим, я видел одно орудие, которое заряжается сотнею пуль и столько же дает выстрелов; ⁶⁰ оно так высоко, что мне будет по плечо; а пули его с гусиные яйца. Стоит против ворот, ведущих к живому мосту. Среди рынка я видел еще мортиру, вылитую кажется только для показа: [59] сев в нее, я на целую пядень не доставал головою до верхней стороны канала. А пахолики наши обыкновенно влезали в это орудие человека по три, и там играли в карты, под запалом, который служил им вместо окна. ⁶¹

Церковь св. Троицы стоит на рву к Кремлевской стороне: в ней 30 алтарей. В вербное воскресенье, патриарх совершает торжественное шествие к церкви на осле, или на белом коне, от храма пречистой Богородицы: сам царь ведет осла патриаршего за повод и помогает святителю сойти на землю, поддерживая его под руку. Все духовенство, сколько ни есть его в Москве, торжественно провожает патриарха с образами, а народ стелит пред ним дорогие ткани, забегая вперед. К этому дню стекается в Москву великое множество людей из окрестностей. В том же замке содержалась во рву, обнесенном оградою, львица, которая потом издохла от голода во время осады.

На рынке стоят всегда до 200 извощиков, т. е. холопцов с одинакими санями, запряженными в одну лошадь. Кто захочет быть в отдаленной части города, тому лучше нанять извощика, чем идти пешком: за грош он скачет как бешеный, и поминутно кричит во все горло: гис, гис, гис; ⁶² а народ расступается в обе стороны. В известных местах, извощик останавливается и не везет далее, пока не получит другого гроша. Этим способом он снискивает себе пропитание и не мало платит своему государю.

В Китае-городе 6 ворот и более 10 башен; мост из него чрез Москву реку наведен живой. Вся крепость застроена домами частью боярскими, частью мещанскими, а более лавками; пустых мест мало, только при самом рве, отделяющем ее от Кремля. Китай-город и Кремль находятся внутри третьего замка Ивангорода, который окружен валом и выбеленною стеною, от чего некоторые называют его Белым городом. ⁶³ В нем столько же ворот, сколько башен. Все же замки [60] обтекает Москва река, в ней много мест мелких, но топких, от того наши охотнее переплывали ее, нежели переходили в брод. Ивангород равным образом застроен домами бояр и посадских людей, так что нет ни одного пустого места; только при воротах, ведущих в Кремль и Китай-город, есть не большое незастроенное пространство. Впрочем, как домы находятся в значительном расстоянии от стен и палисадников, то здесь довольно много места для защиты от неприятеля.

До прихода нашего все три замка обнесены были деревянною оградою, в окружности, как сказывают, около 7 Польских миль, а в вышину в 3 копья. Москва река пересекала ее в двух местах. Ограда имела множество ворот, между коими по 2 и по 3 башни; а на каждой башне и на воротах стояло по 4 и по 6 орудий, кроме полевых пушек, коих так там много, что перечесть трудно. Вся ограда была из теса; башни и ворота весьма красивые, как видно, стоили трудов и времени. Церквей везде было множество и каменных и деревянных: в ушах гудело, когда трезвонили на всех колоколах. И все это мы в три дни обратили в пепел: пожар истребил всю красоту Москвы. Уцелели только Кремль и Китай-город, где мы сами урывались от огня; а в последствии Русские сожгли и Китай-город; Кремль же мы сдали им в целости. Я счел нужным предварительно объяснить расположение Москвы, чтобы тем внятнее был рассказ мой о разрушении этого великолепного города. Мы были осторожны; везде имели лазутчиков. Москвитяне, доброжелательные нам, часто советовали не дремать, а лазутчики извещали нас, что с трех сторон идут многочисленные войска к столице. Это было в великий пост, в самую распутицу. Наступает вербное воскресенье, когда со всех сторон стекается народ в Москву. У нас бодрствует не стража, а вся рать, не расседлывая коней ни днем, ни ночью. Вербное воскресенье прошло тихо: в крестном ходу народу было множество; но потому ли, что видели нашу готовность, или [61] поджидали войск, шедших на помощь, Москвитяне нас не трогали. Хотели, как видно, ударить все разом.

На другой день после Вербного воскресенья в понедельник, лазутчики извещают нас, один, что из Рязани идет Ляпунов с 80.000 человек и уже в 20 милях от столицы; другой, что из Калуги приближается Заруцкий с 50.000 и также находится недалеко; третий, что Просовецкий спешит к Москве с 15.000. Со всех сторон весть за вестью, одна другой утешительнее! Латы не сходят с наших плеч; пользы однако мало. Советовали нам многие, не ожидая неприятеля в Москве, напасть на него, пока он еще не успел соединиться, и разбить по частям. Совет был принят, и мы уже решились выступить на несколько миль от столицы, для предупреждения замыслов неприятельских; но во вторник по утру, когда некоторые из нас еще слушали обедню, в Китае-городе, наши поссорились с Русскими. По совести, не умею сказать, кто начал ссору: мы ли, они ли? Кажется однако, наши подали первый повод к волнению, поспешая очистить Московские домы до прихода других: верно, кто-нибудь был увлечен оскорблением, и пошла потеха. ⁶⁴ Дали знать Гонсевскому о начавшейся битве: он тотчас прискакал на коне; но развести сражающихся было уже трудно, и с Русской стороны уже многие пали убитые. Гонсевский должен был оставить их в покое, чтобы кончили начатое дело.

И так 29 марта во вторник, на Страстной неделе, завязалась битва сперва в Китае-городе, где вскоре наши перерезали людей торговых (там одних лавок было до 40.000); потом в Белом-городе; тут нам управиться было труднее: здесь посад обширнее и народ воинственнее. Русские свезли с башен полевые орудия и, расставив их по улицам, обдавали нас огнем. Мы кинемся на них с копьями; а они тотчас загородят улицу столами, лавками, дровами; мы отступим, чтобы выманить их из-за ограды: они преследуют нас, неся в [62] руках столы и лавки, и лишь только заметят, что мы намереваемся обратиться к бою, немедленно заваливают улицу и под защитою своих загородок стреляют по нас из ружей; а другие, будучи в готовности, с кровель, с заборов, из окон, бьют нас самопалами, камнями, дрекольем. Мы, т. е. всадники, не в силах ничего сделать, отступаем; они же нас преследуют и уже припирают к Кремлю.

Тут мы послали к пану Гонсевскому за пехотою; он отрядил только 100 человек: помощь слабая, в сравнении с многолюдством неприятеля, но не безполезная. ⁶⁵ Часть наших сошла с коней и, соединясь с пехотою, разбросала загороды; Москвитяне ударились в бегство; только мы мало выиграли: враги снова возвратились к бою и жестоко поражали нас из пушек со всех сторон. По тесноте улиц, мы разделились на четыре или на шесть отрядов; каждому из нас было жарко; мы не могли и не умили придумать, чем пособить себе в такой беде, как вдруг кто-то закричал: огня! огня! жги домы! Наши пахолики подожгли один дом: он не загорался; подожгли в другой раз, нет успеха, в третий раз, в четвертый, в десятый, — все тщетно: сгорит только то, чем поджигали; а дом цел. Я уверен, что огонь был заколдован. Достали смолы, прядева, смоленой лучины, и тут едва успели запалить этот дом; тоже делали и с другими домами, где кто мог. Наконец занялся пожар: ветер, дуя с нашей стороны, погнал пламя на Русских и принудил их бежать из засад; а мы следовали за разливающимся пламенем, пока ночь ее развела нас с неприятелем, Bcе наши отступили к Кремлю и Китаю-городу. Я стоял в Белом-городе, и едва успел выбрать из своей квартиры в Кремль что было получше; все прочее пошло к черту: одно разграбили, другое сгорало; съестные припасы истреблены.

Накануне мятежа, т. е. в великий понедельник, брат мой Даниил, стоявший в Можайске с ротою Калиновского, старосты [63] Брацлавского, в полку Струсевом. прислал мне овощей, всяких съестных припасов и корма для лошадей на 24 подводах: я ничего не зная о таившейся измене, отправил обратно подводы с челядинцем в самый вторник, когда вспыхнул бунт. Лишь только он выехал из Белого-города, как ударили в набат и народ высыпал со всех сторон, кто с чем мог, в деревянный город. Мой малой, взявшись за ум, залез под овсяный короб; а крестьяне были так добры, что скрыли его; гоня лошадей во весь опор, он скоро достиг до Можайска, расстоянием на 18 миль от Москвы, и обо всем уведомил Струся. Пан Струсь в ту же минуту выступил с полком своим из Можайска и на рысях прискакал к нам, в среду около полудня.

Когда мы вступили на ночь в Кремль, как сказано выше, я не знал куда мне деваться; о квартире нечего было и спрашивать; впрочем домов там много, и я мог бы выбрать квартиру удобную, где избежал бы той беды, которая в последствии меня постигла; но уже видно так судьба хотела. Я расположился с товарищем моим паном Грабанием в Разряде, где прежде производился суд; мы сами должны были построить конюшни, только начали в недобрый час; при том же домик не был обнесен забором. Мы увидели свою неосторожность, да уже поздно, когда все прочие домы были заняты: обозные лошади мои или подохли, или были украдены; остались одни строевые. Таким образом хотя столица изобиловала съестными припасами, но их не на чем было привозить, и мне пришлось томиться голодом. В последствии я должен был принять на ту же квартиру и брата своего Даниила.

Кстати расскажу об одном весьма смелом из воровских дел, которые в Москве случаются нередко: в первые дни пребывания нашего в столице, когда Москвитяне были с нами еще в ладу, и наши могли ездить безопасно, товарищи с общего согласия послали челядинцев в окрестные деревни за сеном [64] и соломою. Кучер мой, набрав соломы, ехал впереди; случилось ему переправляться чрез болото: один воз перебрался, а другой увяз. Поставив первый на сухом месте, он слез с коня и пошел вытаскивать второй, увязший в болоте, не опуская из виду первого. Откуда ни возмись Москаль: выпряг лучшего мерина, пристяжного, и поехал себе. Приходит кучер и видит только трех лошадей: четвертый пропал. Делать было нечего: он возвратился в Москву, как честной монах, тройкою.

Наши старшие были нерешительны; в распоряжениях же недальновидны: велели заготовить съестных припасов только на месяц; а мы прожили в Москве полтора года. Отдан был приказ: завтра т. е. в среду, зажечь весь город, где только можно. В назначенный день, часа за два до рассвета, мы вышли из Кремля, распростившись с теми, которые остались в крепости, почти без надежды когда-либо увидеться. Жечь город поручено было 2000 Немцев, при отряде пеших гусар наших, с двумя хоругвями конницы, именно с моею, или лучше сказать с хоругвью ротмистра моего, князя Порыцкого, в коей служил я поручиком, и с хоругвью пана Скумина, старосты Брацлавского, где поручиком был Людвиг Понятовский, женившийся в последствии на панне Стадницкой-Ланцуцкой. Мы, на конях, шли по льду: другой дороги не было. Между тем, наша стража, стоявшая в Кремле на высокой Ивановской колокольне, заметила, что пан Струсь, под стенами столицы, сражается с Москвитянами, которые, не давая ему соединиться с нами, все ворота в деревянной стене заперли, везде расставили сильную стражу и, сделав сильную вылазку, завязали с ним бой. Нам дали знать о том из крепости, с тем, чтобы мы подкрепили Струся. Не зная, как пособить ему, мы зажгли в разных местах деревянную стену, построенную весьма красиво из смолистого дерева и теса: она занялась скоро и обрушилась. Когда огонь еще пылал в грудах пламенного [65] угля, в то самое время пан Струсь, герой сердцем и душою, вонзив в коня шпоры, крикнул: за мной дети, за мной храбрые! кинулся в пламя и перескочил чрез горевшую стену; за ним весь отряд. Таким образом не мы ему помогли, а он нам помог. Мы радовались ему, как Господь радуется душе благочестивой, и стали несколько бодрее. ⁶⁶

В сей день, кроме битвы за деревянною стеною, не удалось никому из нас подраться с неприятелем: пламя охватило домы и, раздуваемое жестоким ветром, гнало Русских; а мы потихоньку подвигались за ними, беспрестанно усиливая огонь, и только вечером возвратились в крепость. Уже вся столица пылала; пожар был так лют, что ночью в Кремле было светло, как в самый ясный день; а горевшие домы ⁶⁷ имели такой страшный вид и такое испускали зловоние, что Москву можно было уподобить только аду, как его описывают. Мы были тогда безопасны: нас охранял огонь.

В четверток мы снова принялись жечь город; которого третья часть осталась еще неприкосновенною: огонь не успел так скоро всего истребить. Мы действовали в сем случае по совету доброжелательных нам бояр, которые признавали необходимым сжечь Москву до основания, чтобы отнять у неприятеля все средства укрепиться. И так мы снова запалили ее, по изречению Псалмопевца: “град Господень измету, да ничтоже в нем останется”. Смело могу сказать, что в Москве не осталось ни кола, ни двора.

4 апреля, в понедельник Святой недели, дано знать нам, что Просовецкий идет к столице с 15.000 войска. ⁶⁸ Пан Струсь вызвался идти отразить неприятеля полком своим, в коем было только 500 всадников; Гонсевский дал ему еще 100 коней и отправил с Богом. В четырех милях от столицы, пан Струсь встретил Просовецкого, шедшего гуляй-городом⁶⁹, то есть подвижною оградою из огромных саней, на которых стояли ворота с несколькими отверстиями, ⁷⁰ для [66] стреляния из самопалов. При каждых санях находилось по 10 стрельцов: они и сани двигали и останавливаясь стреляли из-за них, как из-за каменной стены. Окружая войско со всех сторон, спереди, с тыла, с боков, эта ограда препятствовала нашим копейщикам добраться до Русских: оставалось сойти с коней и разорвать ее. Так и сделали. При помощи Божьей, семисотный отряд наш ударил в неприятеля и разгромил его. Струсь отдал приказ: в плен ни кого не брать, всех рубить и колоть. Сам Просовецкий ускакал заблаговременно, и хорошо сделал: ибо каждый только ногами мог спасти живот свой. В этой битве наших пало не много; из знатнейших только Войцех Добромирский, ⁷¹ поручик пана старосты Брацлавского, Калиновского, в роте коего служил и брат мой пан Даниил. Струсь возвратился, по милости Божьей, победителем, к неизъяснимой радости нашей.

На другой день, т. е. во вторник, 5 апреля, прибыл из Рязани Ляпунов с 80.000 войска; а за ним, 6 апреля, с 50.000 Заруцкий, который по смерти Царика, оставил Калугу и под Москвою соединился с Ляпуновым. К ним пристал и Просовецкий, собрав рассеянную рать свою. Враги расположились у Симонова монастыря над Москвою рекою, почти на милю от крепости; ближе негде было укрыться: пожар все истребил. Мы решились выходить против них полками. 7 апреля, в четверток, вышел к Симонову монастырю полк Мартина Казановского в числе 1300 всадников. Москвитяне, имея в свежей памяти неудачу Просовецкого, не смели вступить в бой. Мы только погарцевали и к вечеру возвратились, не сделав ничего важного. После нас выходили против них другие полки поочередно, но так же, как и мы возвращались более с уроном, нежели с успехом. Эти вылазки были совершенно бесполезны; в чем мы после удостоверились, но уже поздно.

16 апреля дошла очередь опять до нас, т. е. до полка Казановского: мы выступили в субботу, уже на другое место, в [67] намерении непременно заманить Русских к бою. Полк наш был силен; к нему присоединили еще 1000 Немцев, под начальством Борковского, долгоногого труса. Русские на сей раз не уклонились от битвы, надеясь на свою многочисленность: их было до 200.000 способных к оружию, вместе с находившимися в столице. Поганые, как лес, покрывали все поле сражения, которое едва было можно окинуть взором. Сверх того они расставили свои толпы не без искусства за топким болотом, которое отделяло нас от них. Переправа была тесная. Гарцовники их, коих отряд был многочисленнее всего нашего полка, перешли болото и вступили в схватку с нашими; а оба войска, стоя в боевом порядке, смотрели одно на другое. Мы, при помощи Божьей, прогнали отряд на добрую четверть мили до самого леса; главное же войско их не трогалось с места на подкрепление своим, от взаимной недоверчивости вождей и опасаясь нападения с тыла. Знатнейших из пленников мы отослали немедленно в крепость.

Не довольствуясь этим успехом, полковник наш Казановский хотел сразиться с главными силами Русскими и приказывал Борковскому с Немецкою пехотою обойти болото, чтобы ударить на врагов с боку, намереваясь сам напасть на них с другой стороны конницею. Борковский не слушал его, говоря: “я такой же полковник, как и ты”. Но это было только отговоркою: он струсил. Казановский, не смея идти в бой с одним полком своим и не вполне доверяя Немцам, которые могли напасть на нас с тыла, велел хоругвям мало-помалу отступать к замку. Хоругвь князя Порыцкого, в которой я служил, стояла впереди. Когда приказано было исподволь убираться в Кремль, знаменосец Ковальский, человек мужественный, не взирая на малый рост, но еще не опытный, вместо того, чтобы поворотить коня на месте, чему должны были последовать товарищи и пахолики, и в таком случае задние шеренги отступали бы вперед, а передние шли бы сзади при [68] хоругви, для удобнейшего отражения врагов, если бы они вздумали нас тревожить, поворотил всю шеренгу в глазах неприятеля. Русские, думая, что мы бежим, очень охрабрились и всеми силами бросились за нами. Наш хорунжий останавливается и ведет нас на врагов: мы даем отпор; но что могли мы сделать, когда понеслась вся вражья сила, а хоругви которым надобно было подкрепить нас, спешили к Москве так скоро, что никто даже не оглядывался? Видя невозможность удержать или отразить столь многочисленного неприятеля, мы только оборонялись и отступали в добром порядке. Несколько раз Ковальский оборачивал хоругвь к отпору; но тщетно: Москвитяне так смело ломились в наши ряды, что мы, не слезая с коней, должны были вступить с ними в рукопашный бой. Они много вредили нам из луков, вонзая стрелы в места, незакрытая бронею. Борковский тогда стоял вблизи и хотя мог бы выручить нас, но не хотел разорвать ряды Москвитян. В этом деле из хоругви нашей убито пять товарищей, а Захарий Заруцкий взят в плен; сверх того пало с десяток пахоликов, наиболее во время отступления к замку чрез болото по весьма неудобной дороге. Прочие роты не лишились ни одного человека, потому, что бежали очень исправно. Немцы ни разу не выстрелили.

Ободренный удачею, неприятель в ту же ночь подошел к Белому-городу и расположился под самыми стенами в весьма удобном месте, между Неглинною и Москвою-рекою, где силы его час от часу возрастали. Мы уже начали побаиваться, и должны были иметь на стенах бдительною стражу; а на вылазки посылали более пехоту, нежели конницу, впрочем без пользы; мы слабели силами, а они и ухом не вели: потеряют одного, явятся десять. Мы наконец спохватились, да уже поздно, когда нагрели нам бока.

Патриарха, как главного виновника мятежей Московских, отдали под стражу товарищу из роты Малынского, Малицкому, [69] и стерегли так исправно, что без ведома и позволения Малицкого, никого к нему не допускали, а сам и за порог не мог переступить. Чрез полгода он умер в сем заключении. ⁷²

Слуги наши получили великую добычу, также и многие товарищи, наиболее из полку Зборовского, который стоял в Китае-городе. Там жили все купцы Московские. Лавок и товаров считалось несметное множество, и действительно было на что посмотреть и чему подивиться; но уже в первый день мятежа, т. е. во вторник, к вечеру ни одна лавка не уцелела. И как добыча была не равна, ибо одни бились, а другие грабили; то приказано складывать вещи на майдан; ⁷³ все товарищи и пахолики присягали в коле, по учрежденному в войске порядку, пред тем товарищем, который избран был продавать вещи; ⁷⁴ а в каждом полку был особый майдан. У нас назначен был к этой должности Андрей Русецкий, нашей роты товарищ. Продажа производилась таким образом: каждый товарищ имел право купить вещь за половинную цену, против того, что дал бы купец или шинкарь. Многие однако ж, даже самые товарищи, вопреки присяге, не все вещи представляли; за что Бог покарал некоторых явно. Так два товарища, не упомню из какой роты, не отдав на майдан денег, драгоценных вещей и фантов, играли вдвоем, запершись, чтобы никто их не видал и вероятно в жару спора, не известно за что, пронзили друг друга штыком на вылет; их нашли уже мертвых вместе с вещами. После присяги Господь явно карал и все войско: видно, много было подобных клятвопреступников.

Я ничего не покупал на майдане, ибо видел, что не было надежды на безопасное отступление; нас некому было выручить а если бы сохрани Боже, враги довели нас до крайности, нам пришлось бы пролагать себе дорогу оружием. Посему я лучше хотел приберечь наличные деньги, думая удобнее их вывезти; но другие были смелее, накупили себе всякой всячины, и потом продавали свои вещи вдесятеро дороже. Я же и своей [70] собственности, самого платья не успел спасти; а что было купил, все потерял вместе с кормовыми деньгами, когда нас разгромила в Родне под Старицею. ⁷⁵ Всему войску досталось майдановых денег по 28 злотых на коня.

Часто выходили мы на вылазки пешком, ибо неприятель стоял близко, и нередко схватывались с ним, впрочем более по необходимости, чем по собственному желанию: стоило только выйти нашим за кормом для коней, уж верно завяжется дело: мы подкрепим своих, а Русские своих, и пойдет потеха; дело кончится, как говорят они, подчас кровавою дракою, а подчас смертною дракою, и всегда к великому вреду нам: ибо Русских явится на стычку столько, сколько всего войска у нас не было. Часто мы высылали по ночам и конницу за Москву реку в засаду, чтобы завязав дело, навести на нее неприятеля: нередко, при Божьей помощи, мы достигали своей цели, да пользы было мало, исключая разве того, что мы могли разменяться пленными.

Комментарии

1. Наливайко был атаманом Запорожцев. Он воевал с Поляками в защиту православия и близ Чигирина разбил самого Жолкевского; в последствии, в свою очередь разбитый наголову, был взят в плен и казнен в Варшаве в 1597 году. По сказанию Георгия Кониского, его сожгли живого в медном быке, с тремя полковниками. Иезуит Янчинский, коего рукописью пользовался Энгель в своей Истории Украины, также свидетельствует, что Поляки уморили сего храброго вождя Запорожцев мучительною смертью. См. Engel's Geschichte der Ukraine, 1796. стр. 105.

2. Михаил, господарь Валахский, беспокоил Польского вассала Иepeмию Могилу, управлявшего Молдавией. В походе против него в 1600 году, участвовали и Запорожцы, под предводительством кошевого своего Костки.

3. Полевым гетманом (Hetman polny) назывался начальник отрядов, стоявших на границе в поле, для защиты пределов от Татар. Он занимал второе место после великого гетмана. Обыкновенно было два: полевой гетман коронный, т. е. Польский, и полевой гетман Литовский.

4. Кобержицкий, основываясь на свидетельстве какого-то знаменитого писателя, говорит согласно с Маскевичем, что у Лжедимитрия было 700 всадников и такое же число пехоты. Паерле считает 1100 всадников и 500 пехотинцев. См. Historia Vladislai, auctore Stanislao a Kobierzycko. 1655, p. 60, и Сказан. соврем. о Димитр. Самозв. часть 1, стр. 156. В хоругви, т. е. под одним знаменем, было от 100 до 500 человек.

5. Борис Годунов умер скоропостижно, и кажется не насильственной смертью; а вдова и сын его умерщвлены по приказанию Лжедимитрия.

6. 21 Июля 1606 года. Тогда разность между новым и старым стилем была 10 дней.

7. В некотором смысле регулярное войско: оно содержалось четвертою частью доходов с королевских староств или имений, и от сего названо квартным. Woysko regularne czyli kwarciane, говорит Немцевич в Dzieie panowania Zygmunta III.

8. В списке, напечатанном в Zbior pamietnikow Historycznych о dawney Polszcze, по рукописи Хрептовича, Яков и Андрей Потоцкие опущены; а Свирский и Творжиянский (Tworzyianski) названы Swinski, Тоwarzynski.

9. На Констанции, принцессе Австрийской (11 декабря 1605 года). Первою супругою Сигизмунда была родная сестра Констанции, эрцгерцогиня Анна.

10. Слово Rokosz означало восстание шляхты или дворянства против короля и сената. Польша в то время так была расстроена, что самые мятежи в некоторых случаях почитались законными.

11. Мятежник Николай Зебржидовский хотел свергнуть Сигизмунда III с престола. Собрав рокошан в Сендомире, числом до 100.000, по известию некоторых писателей, он требовал, чтобы король публично просил извинения в своих ошибках, оставил мысль ввести самодержавие и удалил от себя льстецов придворных: на таких условиях он соглашался положить оружие. Сигизмунд был в величайшей опасности; но Ходкевич и Жолкевский спасли его.

12. Так прозвали его за дерзость и необузданность. См. Dzieie panow. Zygm. III. Ч. II, стр. 57.

13. Товарищами в войске назывались кавалерийские офицеры из шляхтичей, содержавшие себя сами и приводившие с собою, на своем иждивении, несколько всадников.

14. Коло — собрание, совет, съезд; по-казацки круг.

15. Ходкевич. Он был в несогласии с Жолкевским. Жолнер, zolnierz от Немец. Soeldner, воин получавший жалованье, или правильнее наемник. У Поляков было большое различие между жолнерами и рыцарями: первые продавали свою жизнь за деньги, а вторые из чести и славы, на своем иждивении, служили республике.

16. Согласно с Маскевичем, Мартин Бер свидетельствует, что второй Лжедимитрий (Тушинский Вор) был приведен в Россию Меховецким, о котором впрочем более ничего неизвестно, кроме того только, что по словам Кобержицкого, князь Рожинский умертвил его собственною рукою. Historia Vladisl. 90.

17. Цариком Маскевич везде называет Тушинского Вора: так именовали его и Pyccкиe. Князь Роман Рожинский, последний знаменитый потомок Наримунда сына Гедиминова, муж войны и совета, запятнал свою добрую славу службою Самозванцу, коего и сам он считал обманщиком. Умер в России 8 апреля 1610 года 35 лет. Тело его отвезено в Киев и там погребено в костеле.

18. Автор говорит о племяннике Стефановом, Гаврииле Батории, который поддерживал Гербурта, единомышленника Зебржидовского, и думал сам овладеть короною Польскою.

19. В списке, напечат. Немцевичем по рукописи Хрептовича, знаки препинания расставлены в сем месте неправильно: от того выходит что Гульский назначен гетманом над войском, шедшим в Poccию, между тем, как он оставлен в этом звании в Украйне.

20. В списке Немцевича прибавлено, что эта вольница уводила множество скота за границу.

21. Пахоликами назывались оруженосцы товарищей, для отличия от лагерной челяди или от простых служителей. Они также участвовали в сражениях.

22. Сказка. Глубокое уважение к святыне было отличительною чертою Иоанна Грозного. Государь до того был набожен, что, при всей вспыльчивости и жестокости характера, смиренно слушал укоризны юродивых. Тем менее мог он дерзнуть на такой поступок, о котором баснословит по слуху Маскевич.

23. В опровержение нелепых толков Маскевича, мы ссылаемся на свидетельство также иностранца, капитана Маржерета, который, укоряя Русских во многих пороках, отдавал полную справедливость их набожности и благочестию.

24. Считаю долгом обратить внимание читателя на известия Маскевича о Смоленской осаде: мне по крайней мере нигде не случалось читать столь подробного и любопытного описания.

25. Не излишнем нахожу поместить здесь описание места, где стоял Тушинский Вор, составленное для Карамзина покойным Калайдовичем. (Это комментарий на следующее Польское известие: Лагерь Самозванца с южной, западной и северной стороны окружен двумя реками, Москвою и Тушином. К востоку простирались равнины, укрепленные валом и рвом. Тут стояли Донские Казаки, а Татары вдоль Москвы реки; на другой стороне лагеря пехота и конница Польская, также вдоль реки; за рекою Poccиянe, служившие Самозванцу).

“По большой Волоколамской дороге, - пишет Калайдович, - в конце 13 версты от Москвы, тотчас за селом Тушиным, представляются по обеим сторонам дороги довольно высокие валы: они кое-где распаханы, в других местах разрыты искавшими кладов; инде сохранились в прежнем виде с остатками рва, выкопанного к селу Тушину. Вал, идущий вправо от дороги, простираясь до 4-7 сажень, упирается в крутизну правого берега реки Всходни (попросту Сходни), которая в водополье, отрывая песчаный грунт, уносит его в быстрину. Всходня течет к Тушину, за коим впадает в Москву реку. С крутизны вала, где растет елка, прямо пустошь Наумовка, по ту сторону реки; поправее, на той же стороне (левой по течению) городище — возвышенность, поросшая лесом, и близ оной три кургана. Влево, глядя с крутизны, по сю сторону, с правой руки по течению Всходни, виден еще насыпной вал, простирающийся сажен на 260 к святым воротам. Сей вал выше двух первых, с глубокими рвами, где остались еще застоины, поросшие осокою, в иных местах распахан, в других от времени сравнялся с землею. Он именуется Цариковою горою. У самого вала пролегает от большой дороги проселочная к святым воротам. Сии ворота составляют узкий проход (дефилею), прорытый, как видно, искусством в природном склонении проселочной дороги к равнине. Святые ворота ведут к прекрасной кругловатой лощине, огражденной возвышением, где, рассказывают, был город (главная квартира) Самозванца. Лощина называется от крестьян Пиявочником, ибо в болоте, в оной лежащем (которое теперь осушается), прежде важивались пиявки.

С левой стороны дороги вал не высок, с большим в одном месте разрывом от перепашки. Он идет в прямой линии с валом, находящимся на правой руке, и упирается в природное у берега Москвы реки возвышение, покрытое леском, которое называют Попов угар (бугор). Все пространство вала от дороги до возвышения считая и разрыв, составляет до 110 сажен. Берег реки саженях в 13 от Попова бугра. Смотря с его возвышения прямо на ту сторону реки, правую по течению, видите Корьеву пустошь; правее, к селу Спасскому, Литванову пустошь. — Теперь несколько слов о Польском описании. “Лагерь Самозванца с южной, западной и северной стороны был окружен двумя ртами, Москвою и Тушином”. Вместо северной должно быть восточной. Реки Тушина нет; а это без сомнения Всходня, которая, может быть, имела прежде помянутое название, о чем однако никто из жителей селения не знает. “К востоку простирались равнины, укрепленные валом и рвом”. Так: Царикова гора, святые ворота и город (Пиявочник) показывают ясные следы сего укрепления. “Тут стояли Донские Казаки, а Татары вдоль Москвы реки”. Не противно местному положению: Татары могли расположиться по левому берегу. “На другой стороне лагеря пехота и конница Польская, также вдоль реки”. Думаю, по правому берегу Москвы, где Литвинова пустошь. “За рекою Россияне, служившие Самозванцу”. Этого я не понимаю: если изменники поставлены были за Всходнею, то находились прямо в лице наших, без всякой защиты, ибо верные Россияне, расположившиеся лагерем на Ходынке, как видно, владели и левым берегом Всходни, имея в своих руках и самое село Тушино; а ежели изменники стояли за Москвою-рекою, то рядом с войсками Польскими”. Русский Зритель, 1828 года. I. 29—35.

26. Бер признает его также Русским (Сказ. совр. о Дим. Самоз. I. 88); Кобержицкий свидетельствует, что он был Жид. В Повести Филарета сказано: “Малу же времени минувшу, яко бы годину и три месяца (в 1609), проявися в Северских градех иный мятежник некий, ему же имя неведомо и доныне, и нарекся царем Димитрием, его же на Москве убиша, и поведаша о себе всем людям Северских градов, яко аз есмь царь Димитрий; в место же мое на Москве убиша Ляха некоего, а яз избавлен от смерти и с Москвы убеже. Ныне же иду на свой отческий престол смирити непокоривых и мстити обиду свою. Людие же тоя Северския страны шатаяся умы своими, яко пьянии, или яко младенцы, покоряющеся ему и с радостию последоваху ему, яко же и прежнему врагу Гришки Разстриге, но ко своей им погибели”.

27. В списке Нимцевича прибавлено: с дозволения езуитов.

28. Деревня на pеке Kacне, в Вяземском уезде.

29. Автор говорит Boiarow, не различая бояр от детей боярских.

30. Станислава Жолкевского.

31. Следовательно у Жолкевского было всего на все 1.830 человек. Это число, кажется, не верно: сам гетман в своих записках говорит, что ему отделили из войска, осаждавшего Смоленск, 2000 конницы и 1000 пехоты. Во всяком случае углубиться с тремя тысячами в неприятельскую землю с намерением разбить 60.000 врагов, был подвиг достойный смелости Жолкевского.

32. Белая занята была отрядом Гонсевского, который отразил Шведского военачальника Горна и Хованского.

33. В рукописи: z Gregorem Wolniowem.

34. Они требовали немедленной уплаты денег, обещанных королем за службу их Самозванцу.

35. Siodlay portki, daway konia. Этою поговоркою Поляки выражают суматоху: т. е. когда всадник, застигнутый врасплох, вместо коня требует портов, и на оборот.

36. В рукописи: Bom tez swoie, gеbе oganial т. е. ибо я также свою губу обмахивал.

37. По всему видно, что виною поражения нашего под Клушином была измена Немцев, нанятых Шуйским, под предводительством Понтуса Делагарди. В Повести Филарета так описана Клушинская битва: “Король стоял под Смоленском со многою силою; а под Москву посла гетмана Станислава Желковскаго. Он же прииде в Вязму. Слышав же cия царь Василий Иванович посла против их единокровного своего брата князя Дмитрия Ивановича Шуйского, и повеле итти в Можаеск; он же пойде со многою силою; с ним же и Немецкий воевода Яков Понтусов и Немец много. И прииде в Можаеск и оттоле иде в село Клушиио. Тогда же ещо прииде Немецкий воевода Левгорт с Немецкою силою. Егда снидошась с Немцы, и навождением диаволим бысть им пря и несогласие великое. Егда же стояху в том селе сила Московская и Немецкая, и прииде на них Литовский гетман со многою Литовскою силою, и сражение бывшу тогда, грех ради наших Немецкие люди выдаша Московских людей, не начаша помогати. Литва же, видя в них несогласие, и начат напорно притужати, и сошедшимся им в селе Клушине, и ту брань смертную спущают, и с обою страну полки снидошася. Поляцы же воздвигоша оружия своя и нападоша на полки Pyсcкиe и Немецкие и крепце сих поражаша и много падение бысть; на обе страны падают трупы мертвых. Тогда ж, грех ради наших, учинися рознь; воинстие Немецкие люди Московских людей выдаша и ни к коей же стране не приобщишася, но сташа особь на едином месте, дондеже и брань совершися. Поляцы же силу восхищают, даже и на великий обоз начальнаго воеводы князя Дмитрия Ивановича Шуйского нападают, и тамо бысть велие сражение. Московское ж воинство, за умножение всемирного ради coгрешения, противу их не могоша стояти и в бегство уклонишася и побеждени быша; друзии же затворени быша в остроге, и тии помалу предашась в руце их, видя себя в толице беде положенных, ни откуду чаяще помощи. Немецкое же воинство от тое брани отойдоша во своя пределы”.

По свидетельству Маскевича, большая часть Немцев присоединилась к Полякам.

38. Достопамятный договор Жолкевского с боярами о возведении королевича на Русский престол, подписанный гетманом 17 августа 1610 года, уцелел в подлиннике в нашем Государственном Архиве, и напечатан в Румянцевском Собрании Госуд. Грам. ч. II, № 199. Главные условия его следующие: 1) Патриарху, духовенству, синклиту и всем сословиям Московского государства просить короля Сигизмунда, да пожалует им сына своего в цари. 2) Королевичу венчаться от патриарха по древнему обряду. 3) Владиславу царю чтить святые храмы, иконы, мощи и все духовенство; церковных имений не отнимать, в духовные дела не вмешиваться. 4) В России не быть ни Латинским, ни других вероисповеданий костелам; Жидам не въезжать в Московское государство. 5) Не переменять древних обычаев; чиновниками и боярами быть одним Русским. 6) Поместья и отчины неприкосновенны. 7) Основанием гражданского правосудия быть судебнику, коего исправление и дополнение зависит от государя, думы боярской и земской. 8) Государственных преступников казнить единственно по осуждению царя с боярами и людьми думными; без торжественного суда боярского никто не лишается ни жизни, ни свободы, ни чести. 9) Кто умрет бездетен, имение его отдавать ближним, или кому он прикажет. 10) Доходы государственные остаются прежние; а новых налогов не вводить без согласия бояр. 11) Земледельцам не переходить ни в Литву, ни в Россию от господина к господину. 12) Польше и Литве утвердить с Россиею вечный мир. 13) Жителей из одного государства в другое не переводить. 14) Торговле между обоими государствами быть свободной. 15) Королю немедленно вывести войско из всех городов Русских. 16) Всех пленных освободить без выкупа. 17) Гетману отвести Сапегу и других Ляхов от Лжедимитрия и вместе с боярами взять меры для истребления злодея. 18) Между тем гетману стоять с войском у Девичьего монастыря и никого из своих не пускать в Москву, без дозволения бояр и без письменного вида. 19) Марине Мнишек ехать в Польшу и не именоваться государынею Московскою. 20) Отправиться великим послам Российским к государю Сигизмунду и бить челом, да крестится Владислав в веру Греческую.

39. В подлиннике: Rospisywano w Stolicy woysku po iednemu Dworowi na rote.

40. В подлиннике: zwinawszy choragwie nieznacznie. Автор, кажется, хочет сказать: растянув войско, или снимаясь поэскадронно. В переносном смысле: charagiewke, zwinac, значит дать тягу.

41. Филарет тогда еще не был патриархом. Сукин назван в подлиннике Sakin. С Филаретом отправлены к королю, кроме думного дворянина Сукина, боярин Голицын, окольничий князь Мезецкий, дьяки Луговский и Сыдавный - Васильев, архимандрит Новоспасский Евфимий, келарь Лавры Авраамий, Угрешский игумен Иона и Вознесенский протопоп Кирилл. О цели и ycпехе посольства так сказано в Повести Филарета: “Святейший Ермоген патриарх и блогочестивии бояре и вси Московстии людие посылают к Литовскому королю под Смоленск просити королевича на Москву преосвященного Филарета митрополита Ростовского и Ярославского, да послов боярина князя Василия Васильевича Голицына, да князя Данила Ивановича Межецкого, да дворянина князя Якова Борятинского, да иных дворян с ними, и Спаса Нового архимандрита Евфимия и Вознесенского протопопа Кирилла, и Троицкого келаря Авраамия Палицына. И наказав их патриарх от Божественных писаний, иже за веру стояти крепко и непоколебимо, даже и до смерти, и не щадити живота своего, много же укрепляя их, сам же бысть слезами обливаяся, такоже и преосвященный митрополит Филарет, и боярин князь Василий Васильевич, иже и с ними, со слезами вси обещеваясь, глаголюще: cие твое наказание, о честнейший господине святителю! с радостию в сердце свое приемлем и готови есмя за дом пречистыя Богородицы и великих Чудотворцев до смерти пострадати и за веру крепко и непоколебимо стояти. И тако благочестиво их отпусти, и рек: идите; Бог с вами и пречистая Богородица и великие Чудотворцы, иже в Poccии просиявшие, наши же заступники и хранители, Петр, и Алексей, и Иона, и Cepгий, и Димитрий Чудотворцы и святый новострадальный благоверный царевич Димитрий. Онии же путеви касашеся и поидоша, и приидоша под Смоленск. И приидоша к королю. Приятым же им бывшим от короля честно, и потом испытает король вины пришествия их. Преосвященный же Филарет митрополит и весь духовный чин и боярин той же князь Василий Голицын с товарищи сими словесы нача посольство правити, глаголя: Послани есмя к тебе, великому государю. Патриарх Московский и бояре и весь дом царский, по совету всея Россинския державы, нами, послами, приказывают твоего благородия молити, да сотвориши полезная нам, и вдашь сына своего на Московское государство и отоимеши кровавый меч, с обою страну посекающий православных крестьянь немилостиво. Да весть твое благородие, яко царский корень от Августа кесаря на Московском царстве пресекаем, и мнози волцы и хищницы восташа на ны, и на царствующий град напрасно и жестоким ополчением нападают, и грады разрушают, и людей безчисленно мечем посекают, и домы их и жены и дети восхищают; нам же ни отколе помощи бысть, токмо в сохранении всещедраго Бога и в заступлении пречистыя Богоматери; зане убо много в разсуждении ты еси, о королю! молим тя и воспоминаем: по сем престанет бранняя лютость, и будущие соблазны да пройдут, якоже мирская имеют быти. Да подаси руку помощи и возведеши сына своего на царство мирно, а сам, милостивый королю! отступишь от Смоленска града и не твориши ополчения к тому. Сия вся словеса король слышав. Безбожный же король вознесся мыслию и помрачися умом тьмою прелести и сына своего на Московское государство дати обещавает, в серце же своем нелепая помышляше, дабы православие соединить с латынством. Послы же начата глаголати, дабы от Смоленска отступил и дал бы покой христианству. Слышав же король, яко повелевают ему послы отступити от Смоленска града скоро, рассжегся яростию и устремления гневу его невоздержанну, гордыми словесы наскакаше на послов, без благочестия ума, понося их претительными обидами. И слышав сие, послы Московские скоро от лица королевского отходят и в станех своих пребывают. И тако замедленну бывшу посольству, королевския ради неправды н злого ухищрения; последиж того скоро приставов к ним приставляет и за стражбу их разводит, а по сем и заточению предает. И в таковой приключившейся беде послы Московские много время пребыша, даже до великаго избраннаго государя царя и великого князя Михаила Феодоровича всея Poccии”.

42. В рукописи, напеч. Немцевичем, прибавлено: полк Вайера.

43. Слова: Пан Гонсевский разослал по городам... под предлогом охранения городов, в рукописи, которою я пользовался, опущены: они взяты из списка, напечат. Немцевичем.

44. В списке Немцевича: Maschowskiego.

45. У Немцевича прибавлено: крещеным. Петр Урусов действительно быль крещен, о чем упоминает в последствии и Маскевич. О смерти Тушинского Вора в Повести Филарета сказано следующее “В то же время, егда житие свое творяху Поляцы в царствующем граде, а ложноназванный царь Димитрий быти в Колуге, княж же некий, Измаилтеска рода, Петр зовомый Урусов, служаху в Колуге оному предреченному мятежнику, названному царю Димитрию, и велию благость иместь у его.... Во един же день случися сему названному царю ехати в поле за стены града, некоего ради утешения своего: сей же князь Петр Урусов своея мысли правление отрешает, его же желательне часа искаху подобна, и видев, яко угодно бе время, и воздвигоша мышцу свою, яко неистовствен на него нападает и мечем голым его доставает и раз к разу прилагает и тако разделяет на две части, и пад, издше сей проклятый мятежник; убийца же отбежа восвояси. Граждане же вземше труп его, погребоша во граде честно.

46. Патриархом тогда был знаменитый Ермоген. В хронографах, хранящихся в Императорской Публичной библиотеке под № 64 и 87, я нашел следующее любопытное известие о характере великого святителя, кажется, нигде еще не напечатанное. Выписываю из № 64; курсивом напечатаны разнословия и прибавления из № 87:

“В первое лето царства Василия царя, возведен бысть на престол патриаршеский и велицей церкви Ермоген, иже преж бысть Казанский митрополит, словесен муж и хитроречив, но не сладкогласен; от божественных же словесех присно упражняшесь и вся книги ветхого закона и новыя благодати, и уставы церковные и правила законные до конца извыче. А нравом груб и к бывающим в запрещениях косен к разрешениям, ко злым же и благим не быстрораспространителен (не быстрорассмотрителен), но ко льстивым паче и лукавым прилежа и слухолествователен бысть (о семь убо некий рече, яко всех земнородных ум человеч погрешителен есть) и от доброго нрава злыми совратен, якож и сей преложен бысть от неких мужей змиеобразных, иже лесть сшивающи казньми соплетоша и любезное в ненависть преложиша, еже о Василии царе злоречеством навадиша мятежницы словесы лестными (льстивыми). Он же им о всем веру ят и сего ради к царю Василию строптивно, а не благолепотно беседоваше всегда: понеже внутрь уду имый наветовательный огнь ненависти и на супостатная коварьства. Якож лепо бе, никакожь отчелюбно совещавающеся с царем. Мятежницы ж во время овсе прежь царский венец низложиша, потом же и святительскую красоту зле поруганием обезчестиша: егда бо по Василии царе прияша Москву супостатнии руце; тогда убо он, по народе пастыря непреоборима показати себе хотя, но уже времени и часу отшетшу, како непостоянному стояти вознепщева и во время лютыя зимы кляпышу процветати хотя? Тогда убо аще карящуся (и ярящуся} на клятвопреступные мятежники и обличая христианоборство их, но ят бысть немилосердыми руками. И аки птенца заклепа, гладом умориша и тако ему скончавшуся”.

В Повести Филарета действия Ермогеновы описаны таким образом: “Святейший Ермоген патриах, советовав со князи к боляры и со всем царским синклитом, стояти ли противу Литвы и осады укрепити и сидети во граде, или послати к королю, дабы отпустил сына своего на стол великия России? Многу же о том размышлении бывшу, но положиша на волю Божию. Калужская сила стояху в Коломенском под Москвою, тщахуся похитим коварством град. Тогда святейщий патриарх с боляры совет сотвориша, да пошлют к королю о сыне его просити на стол великия России, глаголюще: лучше нам, да владомы будем кралевичем, и егда приидет, тогда крестим его в нашу Греческую веру, неж нам предатись сему окаянному и ложноназванному царю, врагу креста Христова, иже не вемы откуда приидоша. Тогда благоразумные боляре, много о сем размышляя всячески, како бы полезная царству сотворити. И мнозии людие прихождаху к ним и многу мольбу деяша, дабы послати к королю укрепиться крестным целованием. Они же им отвещая: о людие Московстии! пождите, дабы не вскоре предатись. И много пренемогаяся. И абие месяца августа в 3 день, выехаша за град Московские боляре, и съехаша с Литовским гетманом Станиславом Желковским, много о сем изречение бысть и всячески глаголаша с ним, дабы не поручена была наша христианская вера Греческого закона папежскому закону. Литовский же гетман клятвы страшныя на ся возлагая, яко быти вере неподвижно во веки, еще же вдаст и лист от короля за королевскою рукою и за печатью, в нем же пишет, яко быти вере по прежнему обычаю, також и всему государству во всем достоянии, и многу схождению бывшу. Тогда целоваше крест”. (Следует описание посольства Филарета и Голицына, приведенное нами выше прим. 41) " В то же время, егда посольства своего бремя творяху. Литовский же король не престая коварствуя на святый царствующий град и на все Российское царствие, как бы ему уловити Христово стадо, присла на Москву сообщника своего Михайлу Глебова сына Салтыкова, да обратит всех людей под его корону. Той же прелести наставник, Михайло Салтыков, приде во град Москву и нача своя коварственная творити, овиих прельщением и муками, иных ласканиями и имениями многих уловлиша и приводя к своей прелести. Тогда же святейший Ермоген патриарх о сем много ему возбраняя и запрещая и вечному проклятию предая и из благословения изъимая и из церкви изжена и христианству чужа его именуя. Он же окаянный с патриархом вси вопреки глаголаша и святительский его сан и здравое его учение небрежению предая и ни во что вменая: помрачи бо ему злоба сердце его. Московские же народи не разумевше бывшаго лаятельства его, сотвориша пустошная и злая, оскудевши умы своими: помрачистабося очи их не видети суеты и яже своея погибели не разумеша и не возмогоша отринути, наипаче себя в напасть ввергоша. По сему Михайлову злому умыслу, восприяша гетмана со всем воинством во град и предашася в руце его месяца сентября в 21 день 119 года. Той же гетман вшед во град и войско свое по главным домом поставляет во внутреннем граде превысоком Кремлю и наказа их довольне, како бы им быти от Московских людей в опасеньи и постави над ними воеводу и властелина пана некоего, Александра Гонсевскаго, королевским неправдам верна советника. Самый же гетман Желковский пойдоша к своему королеви под Смоленск. И тако стояще Поляцы с того числа во граде Москве чрез зимнюю годину даже и до марта месяца и начаша людие насиловати и всякую власть во граде восприемлют и стражей от врат Русских отослаша, своих же Польских уставляша, Русским же людям ни в чем воли не даяху и изменницы Русскаго царства, яко эхидна некая дыхая на царствующий град и велик пламень нечестия возмущения возжигая, сим же богомерзким проклятым Римляном непрестанно Московский народ облыгая изменою и на царствующий град всячески их подвизая. Тогда же Поляцы и Русские изменницы еще не сыты быша неправды, взяша из Чудова монастыря бывшаго царя Василия и братию его князя Дмитрия, да князя Ивана Ивановичей Шуйских, и князя Дмитриеву княгиню Екатерину и поведоша их в Иосифов монастырь и оттоле в Литву и приводиша их к королю; он же видя их, рад бысть и во все окрестныя государства посла, яко Москву победи... И своим богоотступным людем Польским и Русским прелестник писаша, дабы неослабно промышляли над Московским государством, ежебы соединити с латынством и привести в папежскую веру. Тогда Литва начат на Москве самовольством имение грабити и всяко насилование чинити безвозбранно, и святым церквам и честным иконам попрание деяти и людей к своей прелестной веpе превращати. Людие Московстии, видя королево неправдование, вси возстенавше от сердца и плачущеся неутешно и прибегаху ко святейшему Ермогену патриарху и припадаху пред ним и поведающе свою погибель. Он же рече: “О чада! не аз ли вам возбранял в прежних ваших начинаниях? Не аз ли вас уймал? Вы же, неумытная и непослушная чада, сему не внимаете. Ныне же не вем, что творити”. Многажды же святейший Ермоген патриарх препираяся с Литвою и понуждая их, да без крове изыдут вон из града. Они же не точно не хотяху изыти, но тщяхуся и всею Poccиею обладати. К ним же приставаху христоотступницы и неразумнии людие, на обед к ним прихождаху, и имение от них приемля, и с ними единомыслие имуще на царствующии град, и многих православных обличаху и к Литве приводаху, испытанием и муками озлобляху, узами и темницами томяху и смерти тайно предаваху”. (Следует onucaние смерти Тушинского Вора, помещенное выше в примеч. 45). “Слышано же бысть сия (гибель Самозванца) в царствующем граде, начальницы же и воеводы Польского народа радовахуся о том радостию велею зело: понеже боязнь велию о нем в сердце своем имеяху. Посем же Поляцы начата небоязненно на царствующий град налегати. Видев же сия людие Московстии в толицей беде предложенных и нача сетовати и болезненно воздыхати, яко уже кончина приходит и посекаемый меч уже готов бысть. Великий же патриарх, новый исповедник, святейший Ермоген узре cию настоящую беду; и тако созывает народы и повелевает мужески противу Поляков за христианскую веру стояти и братися; и посылает писания во все грады Poccийския державы, на подтверждение людям, дабы царствующий град изхитили от рук иноплеменных; а наипаче посылает во страны Рязанския во град Переславль к воеводе и властелю Рязанския земли, Прокофью Ляпунову, и молит его, дабы не дал в разхищение и в вечное падение царствующаго града Москвы. Полковницы же и воеводы Литовския земли и Московские изменницы много о сем патриарху претиша и зловещательныя словеса на него излияша. Он же сего прещения никако ужасеся, но и паче подкрепляя народ. Тогда же прииде от короля пан Александр Гонсевский на Москву; той же наипаче начать укрепляти, Московских же людей ни во что положи. С ним же прииде и богоотступный королевския ближния думы Федка Андронов, прежь бывый Московский купец и превратися в латынство, его же тщахуся величеством сана от короля. Он же, егда прииде на Москву, тогда зло ко злу приложи, озлобляя православие, хотя все государство привести в латынство, о благочестии же ни мало не поболе, ниже кто ему смеяше возбранити, токмо един святейший Ермоген патриарх Московский и всея России. Той ему, возбраняя и запрещая и от свидетельства святых писаний извествуя истинное благочестие, глаголаше: “О Феодоре! злодей зловерне! почто в латынскую веру уклоняетеся и на Христово стадо, яко волки, дышете и православие хотите с латынством соединити? Он же клятву на ся возлагая, яко ничто странна и чужа не прияти. И многу в них мятению бывшу; многож патриарх обличая, якоже соединение с латынством. Федка не внимая сих, соединися с Литвою, и жестоко огорчися на православие, и иже с ним инех златом ловяще, инех сапом почтения, овии же малоразумием, инии же неволею. Тогда же возмятеся, иже бы озлобити патриарха, и много изтязаем бысть. Он же святейший патриарх, наипаче Божественныя ревности исполнився, рече: “Да будут прокляты вси противящиеся истине и буйствоваше да упразднятся!” Тогда же на блаженнаго святителя Христова соединишася, его же всячески одолети хотяху златом, и ласканием, и прещением, и мучением; ему же ничто не одоле, но со апостолом вопия: что нас может разлучити от любви Божия, меч ли, теспота ли гонителей? Последиже повеле его на его святительском дворе за стражбы держати”.

Вот одна из окружных грамот, разосланных Ермогеном по городам для вооружения парода на Поляков: она писана от имени Московских жителей в Нижний Новгород, и как видно из послания Нижегородцев в Вологду (Собр. Государ. Грам. ч. 11. стр. 499), прислана патриархом 27 января 1611 года:

“Пишем мы к вам, православным крестьянам, общим всем народам Московского государства, господам братьям своим, православным крестьянам. Пишут к нам братья наши, разоренные и пленные, которые отцов, матерей, и жен, и детей своих оставших, в последнем оскуденьи дошедших, и неимущих где главы подклонити, как нам, всему крестьянскому народу Московскому, так и вам, ничего для, токмо для единого Бога всемогущего, видячи в конец погибели пришедших всех нас, утвердить совет, как нам всем православным крестьянам. останку не погибнути ото врагов всего православного крестьянства, Литовских людей. Что к нам писали братья наша, и мы тое грамоту к вам послали, и вы увидевше, станете разумети неисцельную язву, богопопустным гневом праведным за наше согрешение, которую погибель видячи над собою, извещаем; и мы не слухом слышим, до самих нас на Москве видением конечным погибель приходит. Для Бога, Судии живым и мертвым, не презрите бедного и слезного нашего рыдания; будьте с нами обще, заодно против врагов наших и ваших общих; помяните одно: только коренье, основанье крепко, то и древо неподвижно; только коренье не будет, к чему прилепиться? Здесь образ Божия Матери, вечныя заступницы крестьянския Богородицы, ея же евангелист Лука написал и великие светильники и хранители Петр, Алексей и Иона чудотворцы; или вам, православным крестьянам, то ни во чтож поставить? Се же и глаголати и писати страшно! Только того ради не будете с нами обще страдати, елико сила, елико милосердый Бог помочи подаст, и Богородица и великие чудотворцы помочь свою дадут: никто не мни и не веруй ни которому блазненному и льстивому слову, чтоб пощаженным быти. Писали к нам истину братья наша, и нынеча мы сами видим, вере крестьянской пременение в латынство и церквам Божиим разорение; а о своих головах что и писати вам много? Сами правду ведаете, что в тех во всех городех сделалось: Литовские люди владеют святыми церквами, и над иконами образа Божья не везде ли разорено и поругано? А вы ни един того мните, что над вами будет то же! А чтоб всем вам подлинно и достатно ведати, вся нашедшая пагуба на все Московское государство, на веры крестьянской разоренье и людей на погубленье, от немногих людей предателей крестьянских, которые ныне на то стали, что без остатка разорити православную веру и без вести сотворити; таково делается от них на Москве. Пощадите нас бедных, к концу погибели пришедших; душами и головами станьте с нами обще против врагов креста Христова. Аще общаго нашего моленья услышит милосердый Бог и даст нам помочь, и вам бы однолично, для всемилостивого Бога, на Него ж имеем надежду, чтоб послати вам грамоту тое, что писано к вам от братьи нашей из под Смоленска, и сю нашу грамоту и свой совет отпишите во все городы, чтоб было ведомо смертная наша погибель конечная. Поверьте тому нашему письму: ей, поистине немногие в след идут с предатели с крестьянскими, с Михаилом Салтыковым, да с Федором Андроновым с своими советники; а у нас, православных крестьян, в начале Божия Мати и пречистая Богородица и Московские чудотворцы, да первопрестольник апостольныя церкви, святейший Ермоген патриарх, прям яко сам пастырь, душу свою за веру крестьянскую полагает несомненно; а ему все крестьяне православные последуют, лише неявственно стоят. И вам бы не презрети не презрением, ни восхотети видети поруганну образу пречистыя Богородицы, иконы Владимерския, и великих Московских чудотворцев, и нас братий своих православных крестьян, не видети быти посеченным и в плен розведенным в латынство”. Собр. Госуд. Грам. ч. II. стр. 495.

47. Главными крамольниками, друзьями Поляков, были Салтыков, Рубец-Мосальский, Андронов, и немногие другие.

48. Старинные музыкальные инструменты наши так мало еще известны, что трудно сказать, как назывались у нас эти лиры, о которых говорит Маскевич. Полагаю, что он описывает гудок. (“Рыле – лиры, о которых поляк Маскевич говорит, что этот инструмент похож на скрипку, только вместо смычка употребляют колесцо, приправленное по средине…”. См.: И. Забелин. Домашний быт русских царей в XVI и XVII ст. Т. 1. Ч. 2. Глава II “Воспитание”).

49. Автор присовокупляет, что обыкновение белиться по-Русски называется Wiaka.

50. Недельщику.

51. Это быль правеж, отмененный Петром Великим.

52. Известие весьма любопытное: такая строгость была введена Борисом Годуновым, который не терпел пьянства. Впрочем, свидетельство автора о совершенном уничтожении кабаков, кажется несправедливо: запрещено было только частным людям открывать кружечные дворы; казна же не прекращала винной продажи.

53. У нас не занимались науками потому, что развитие нравственных сил было подавлено Монголами. Государи же наши со времен Иоанна III ревностно заботились о просвещении своих подданных: при Иоанне IV, правительство думало завести народные школы и призвать ученых иноземцев; а Борис Годунов хотел основать университет.

54. Иоанна IV.

55. История доказала, как здраво мыслили наши предки: где Польша се ее волею и что теперь Россия с ее неволею?

56. Автор везде называет Кремль Krymgorod.

57. В подлиннике: zo strachom Boha vydety.

58. Не будем удивляться, что и Маскевич верил сказке, выдуманной Отрепьевым о мнимом его спасении: Маскевич был Поляк, а Полякам было стыдно признаться, что бродяга ввел их в такую грубую ошибку. Притом же, тогда все дело было еще темно: только потомство может разгадать истину. Веря в Димитрия царя, автор естественно должен был отвергать Димитрия царевича. В доказательство, что Шуйский не мог употребить подлога, мы ссылаемся на прежние свои примечания к подобным же басням Бера и Паерле (см. Сказания современников о Димитрии Самозванце ч. I, прим. 86 и 163). Здесь же предлагаем описание перенесения мощей царевича Димитрия, составленное очевидцем, митрополитом Филаретом, заимствуя его из Повести о Самозванцах: “В 114 году озари Господь сердце благочестивого самодержца, еже снискати мощи праведнаго и извести истину на свет, и заградити богоборныя кроволияющия уста и обличити тме желателей вместо пресветлыя зари тихомирного жительства; потом же и со отцы погрести тело благовернаго и боголюбиваго царевича князя Димитрия Иоанновича, сына царя и великого князя Иоанна Васильевича, всея России самодержца: царское убо изчадие подобает благоговейне того почтити, якож достоит. И вкупе убо со словом и дело показует, и повелевает от блогочестивыя державы своея преосвященнейшему митрополиту кир Филарету Никитичу Ростовскому и Ярославскому тогда бывшу, в ней же правяща престол великия соборныя и апостольския церкви пресветлейшаго патриарха всея великия России, и с ним Астраханскому apxиепископу Феодосию, да Спасскому архимандриту Авраамию, чуднейшим отцам достойным Боговидения и исправляющим слова божественныя истины, да принесут тело многострадальнаго сего крепкого адаманта из Углича к царствующему граду; с ними же посылает и своего царскаго синклита боляр князь Ивана Михайловича Воротынскаго, да Петра Никитича Шереметева, да Андрея Александровича, да Григория Федоровича Нагих. Преосвященный же митрополит и архиепископ и боляре повеление от самодержавнаго приемше, тщательно пути касаются и града Углича достизают, в нем же сокровенны мощи святаго и многострадальнаго царевича Димитрия Иоанновича, второго Глеба Владимировича, иже в начало просвящения Poccийскаго царствия от повара убиеннаго, також и сея от своих раб кровию обагренный и смерти преданный; и егда убо во град входят, тогда ощутиша граждане приход их, и внезапу стекается весь град, мужи и жены и ссущим младенцам, цареву повелению едва повинующеся, и последнее целование живоносному мертвецу отдающе своему государю и надгробныя песни с плачем и воплем испущаху, якож и при погребении праведнаго, такожде и ныне о пренесении его плачевне рыдаху.... Долго не обрели и молебны пели и по молебны само явилось тело, как бы дымок с стороны рва копанаго показался благовонен; тут скоро обрели. И ту первее преблагий Бог прослави угодника своего: снимающе убо гроба его святители и боляре не могущи обрести и желаемое ими многоцелебное тело узрети и на многи часы труждающеся и потящеся, стесняеми многою мыслию непщующе, яко аще некто боголюбивый, прозрев пренесение хотящее быти от Углича града и не хотя лишитися таковаго сокровища, на ино место сокровенне преложи, или паки мняще, яко недостойни суще таковое желание получити; и сего ради обратившеся ко Господу, начаша умильно молити богатодавца Бога, да таковое покажет им безценное сокровище и начаша молебны пети и всемирно молити. И во время святого того пения внезапу узревше из десныя страны, яко дым исходящ дыхание благовонно, и от нечаянныя радости начаша копати место ино и aбиe обретше некрадомое сокровище многобогатый гроб, вместивший тело блаженнаго царевича (Тут нельзя не заметить повторения; оно происходит от того, что рукопись Филарета, неизвестно кем писанная, поправлена его рукою.). И егда убо святителие гроб открыша, тогда внезапно чудо явися, яко ароматам излиянным, так дух сладкоуханен и благоуханен всех объят и исполнися весь град благоухания. Оле чудному ти милосердию, Христе Боже! како прославляеши своя сродники и возвеселяеши рабы своя, иж от мертваго телеси вместо смердения велее благоухание и вместо согнития целость всей плоти, по многих летех целы и невредимы мощи обретошася, кроме взятых частей от требующия земли: и земля бо жаждет насладится от плотей праведных, да сими освятится от скверноубийственных дланей. И не токмо бо плоть бысть в целости святаго страдальца, но и ризы на теле его освятишася и истления избыша. И егда убиен бысть от безбожных изменник, и тогда ему прилучися держати в шуйце своей убрус шит златом и сребром пряденым, и тогда оставиша в pyце его, и cие бяше цело и невредимо, яко у живого в руце держимо; во друзей же приключишася плод, глаголемый opехи. И cие чудо видяще, богоноснии отцы и боляре и удивишася и воздаша хвалу мздовоздаятелю всех Богу, прославляющему святые своя. Народи же егда узреша такое много удивленное чудо, наипаче слезы к слезам прилагающе и от радости похвальныя песни блаженному соплетающе, и государем, и отцем, и заступником и благодетелем того нарицаху и вопиюще: почто, рече, нас оставляеши сирых, лишенных твоего живота и уже ныне лишенных и святого успения твоего? Помяни, господине! наследие твоя, не остави людей твоих сирых до днесь твоего ради лишения. И мнетися тогда от глаза вопиющих, яко и самой земле стонати и брегом противу возглашати, вси бо яко жизни своея лишаеми, тако своего государя плачущеся, наипаче чудеси исполнени. Человеколюбец же и Господь, видя веру, и вящше прослави своего угодника и страстотерпца, и чудеси того обогати свыше от своея велелепныя милости, иже убо быша слепии и хромии и инеми болезньми одержимии, прикосновением святаго телеси его и одра, на нем же лежаше, исцеляхуся, и яко же некогда при апостолех под сень Петрову прибегаху недужнии, где грядущу Петру, понесен некоего осенить, и тии исцеление получаху, тако и тогда сбыстся в очию нашею. Егда убо народи видеша таковая велия чудеса, вместо скорбных и плачевных радостная восприяша, и вси веселия исполнишася, и бе во всех един глас слышашеся: “слава человеколюбцу Богу иже прослави своего угодника и нас недостойных достойны сотворил зрения своего". Недужнии же течаху скоро и болезненнии, яко елени скачуще и Бога хвалище, иже таковую благодать дающаго; сбыстся бо реченное Исаием: скочит, яко елень, хромый и ясен будет язык гугниваго. И егда пойдоше святителие и боляре, мощи несуще до царствующего града, царю же и патриарху известися, о принесении и чудодеянии великих бывающих от святаго телеси его, чудесными образы и с животворящими кресты, честь воздающе Богом почтенному и святолепному телеси его, за самые врата градския, и народ убо мног собрася от всех стран великаго града толико, яко убо и места ту не обретеся и не мощи вмещатися народом в стогнах града. Самодержавный же повеле раку открыти, а мощи всем явити верующим и неверующим: единем да желание исполнит, вторым же да уста лжущия заградит и очи не веруюнщия ослепит глаголющим, яко жив избеже от убийственных дланей. Потом же восприят на раму свою и понесе благочестиваго, искреннюю любовь к нему показуя и раболепное служение и по смерти являя: понеже преж владычества своего раб бе отцу его великому государю царю и великому князю Иоанну Васильевичу всея Pyccии. И со свещами и с кадилы, с песньми ж и пеньми духовными честно проводиша его до святыя соборныя и апостольския церкви Архангела Михаила, иде же предаются погребению талеса прежних самодержавных государей Российскаго царствия, ту и сего великаго государя сына великаго и Божиаго предстателя мощи положили со многою честию со псальмы и пеньми и песньми духовными, поюще и воспевающе Господа всем благим благодарователя И бе видети позор радостен и чудо велие от телеси святаго бывающее, якож и во граде Углече радоститворен плач всем от духовнаго веселия бывающ: во едином часе принимаху слепии независтно зрение, xpoмии безболезненно течение, прокажении внезапное исцеление и вси недугующие в разноличных недузех скорое поможение, с верным призыванием и возглашением от недугов свобождахуся. Положено же бысть в приделе Ивана Предетечи, идеже отец его блаженныя памяти царь и великий князь Иоанн Васильевич всея Poccии и братья его царь Феодор Иоаннович, да царевич Иоанн. И в том месте, идеже положен бысть царь Борис, выкопаша яму и камением выклали, хотеша его государя праведное тело ту погрести; и егда бысть многое исцеление, тогда яму повелеша закласти и на том месте в раке положиша. Царь же Василий Иванович повеле сотворити раку древяну и убити атласы золотыми, и положиша тело святое благовернаго царевича Димитрия в прежнем его гробе, и поставиша руку Чудотворцеву.... (К сожалению, здесь недостает в рукописи несколько cmpoк).

59. По свидетельству Олеария, колокол, вылитый при Борисе Годунове, имел весу 356 центнеров: звонили в него в большие праздники. Не надобно думать, чтоб этот колокол был тот самый, который ныне подле Ивана Великого: он перелит при императрице Анне из колокола, вылитого по повелению царя Алексея Михайловича и упавшего в 1701 году.

60. Dzialo iedne, со stem kul bywa nabite, у 100 rozy streli, — вероятно, автор разумеет не выстрел за выстрелом, а залп сотнею пуль. Иначе, у нас не было орудия, которое заряжалось бы один раз, а выстреливало сто раз.

61. Описанная Маскевичем мортира и теперь хранится в Москве.

62. Берегись.

63. Автор пишет: Bialym murem, т.е. Белою стеною.

64. Выражение автора: Nasi dali przyczyna do tego rozruchu, uprzqtaiac pierwey w Domu, niz drudzy nastapia, можно понимать в двояком смысле: начали наши, желая управиться с Русскими прежде, нежели могли подоспеть к ним на помощь: или забирая в домах вещи, из предосторожности, чтобы другие не предупредили их.

65. Этот отряд пехоты находился, по сказанию Бера, под начальством Маржерета.

66. Все Струси славились мужеством героев: редкий из них не пал на поле битвы.

67. В списке Немцевича вместо domy стоят dymy, вероятно ошибка издателя, слово dymy не имеет здесь смысла. Вот что говорит Филарет о разрушении Москвы: "Тогда же безбожный король, видя, яко не приемлют их веры, и учения их папежского уклоняются, наполнися студа и срама и повелел царствующий град плену предати и конец желанна своего дела восхоте учинити; время же бе наста, яко последняя неделя Великого Поста преходит, в ней же вспоминают Христа Бога нашего спасения страсти. Последи же тоя последниа седьмицы, сиречь во вторник, светающу дневи, восходящу солнцу, еже повсюду свету излиянну бывшу, людие же градские, по обычаю своему исшедше из домов своих на церковное правило, овии же на куплю свою, Поляцы же, яко неистовственно дыхая на пролитие крови и на восхищение великаго сокровища, якож иногда содеяся в мимошедшая лета, егда Тохтамыш Москву лестию взя и повоева, також и сия безбожная Литва многу пакость содеяху превеликому Московскому государству, и скоро оружие препоясают и подкладанием огненным пламень великий возжигают, и елико людей обретают, и тако мечами погубляют, церкви Божия пожигают, церковная здания раскопают, и домы великие расхищают и сожигают, и имения многая грабят, отроковицы растущия красныя из домов изводят и поимают в жены себе не в завещательном союзе законнаго брака, повинующе их вечной срамоте и работе; околож царствующаго града Москвы, иже бысть древян град, постави блаженный и приснопамятный царь и великий князь Феодор Иоаннович всея Poccии, той весь пожже, сокровища же царския и дражайшия вещи, яже из давних лет собранная многими цари Руссийскими, вся поимаша и к королю посылаша, иная же по себе разделиша, яже око не виде и ухо не слыша, таковыя царския вещи пограбиша; домы же великие и вси улицы пламенем восхищаемым отвсюду зажгоша, теми же великая Москва дымится, от сего же великия палаты сокрушаются; вопль убо велий избыточествует повсюду от гласов убиваемых. И смятеся весь град, видя себя от врагов своих убиваемых, и никоея надежды можно имети животу своему защищения, и бегают во храм и плачутся людие всех своих падений. Поляцы же, во провождении изменников Михаила Салтыкова, да Федки Андроникова, способников их, явных израдцев своего отечества, крепце на великую Москву нападают и никоего защищения от Москвич обретают; сего ради всех смерти предают и рассуждения возрасту не имеют. И тако быша cие пленение в лето 7119 марта в 19 день; плениша по два дни непременно. (Следует сетование о разрушении столицы). И тако разрушена бысть превеликая Москва и пограбленну всему сокровищу, и седоша Поляцы во внутреннем граде в превысоком Кремле, и ту разделиша грабление по всему войску, и начата веселитися, яко победницы суть и многими изобильны богатствы. На Светлой же неделе во вторник марта в 25 день, выйдоша за Белый-город и до остатка посады сожгоша и людей множество посекоша без милости, сами же затворишася во градех Китае и Кремле; а во святых Божиих церквах те оскверниша и в тех жилища себе поделаху; раку же серебряну святаго и блаженнаго Василия обломаша и в церкви те, иже на рву, копей поставляху; и толико множество людей побиша на Москве, яко и три дни безпрестанне Литва возяху из града и метаху на леду Москвы реки, да разнесет их талеса водою. На царском же дворе, во святых Божиих церквах, и в полатех, и по погребом, все стояху Литва и Немцы и все свое скаредие творяху, и мнози тогда побегоша по градам, тако гоними, за грехи наша, и никем же гоними, егда увидят единаго Литвина, то сто бежат, а егда двух, то тысяща бежат: тако попусти Бог на нас казнь свою! А иже побегоша по градам, те по лесам и по пустыням многозимным мразом изомроша, инии же глада ради помроша”.

68. Просовецкий начальствовал Донскими казаками, привел их к Ляпунову и был одним из главных воевод народного ополчения.

69. В моей рукописи hulay grodami; в списке Немцевича, кажется ошибкою, hulgrodami.

70. В рукописи: maiac dzieci kilka w sobie; в списке Немцевича: maiaс dziur kilka w sobie.

71. Т.е. Албрехт Добромирский. Замечу мимоходом, что Немцевич, сам издав Дневник Маскевича в Истории Сигизмунда (ч. II, стр. 518) называет Добромирского Dombrowski. Подобных промахов у него немало.

72. В повести Филаретовой о смерти Ермогена сказано следующее: “Того же лета (7120) января в 17 день святейший Ермоген патриарх мученически за веру Христову скончася, от зноя задхошася от Литвы и от Русских, единомышленников с Литвою, о них же писана есть в летописании житие его и страдание за православную веру и добрый поданный и мученический конец. И положен бысть во граде Москве в преименитой обители Чудовской на обещанье его”.

73. Майдан значить вообще: базар, рынок; в лагере, по объяснению Пясецкого, складка военной добычи, из которой разделяли каждому поровну.

74. Присягали, как видно из следующих слов, в том, что никто у себя ничего не утаил.

75. Автор в последствии объясняет этот случай. См. стр. 86.