КОРБ, ИОГАНН-ГЕОРГ

ДНЕВНИК ПУТЕШЕСТВИЯ В МОСКОВСКОЕ ГОСУДАРСТВО ИГНАТИЯ ХРИСТОФОРА ГВАРИЕНТА, ПОСЛА ИМПЕРАТОРА ЛЕОПОЛЬДА I К ЦАРЮ И ВЕЛИКОМУ КНЯЗЮ ПЕТРУ АЛЕКСЕЕВИЧУ В 1698 Г., ВЕДЕННЫЙ СЕКРЕТАРЕМ ПОСОЛЬСТВА ИОГАННОМ ГЕОРГОМ КОРБОМ

Русские женщины вовсе не занимаются домашним хозяйством, в отсутствие хозяина рабы его, без ведома и согласия хозяйки, по доверию [со стороны хозяина] или по собственному рассуждению вполне всем распоряжаются Москвитяне содержат огромные толпы девок, но это обыкновение приводит к тому только, что является необходимость иметь в домах более богатый столовый прибор. Исключая самую легкую работу, поручаемую этим девкам по распоряжению жены хозяина, они почти ничего не делают и проводят жизнь запертые в доме своего господина, где иногда прядут или ткут холсты.

Все русские женщины проводят вообще жизнь праздно, и поэтому нет ничего удивительного, что они, по народному обыкновению, должны слишком часто ходить купаться, так как это видоизменение праздности до некоторой степени все-таки служит им развлечением в скуке от бездействия, снедающей эти жалкие существа. Ежели жена знатного человека родит, муж немедленно извещает о том должностных и купцов, впрочем, этот знак внимания довольно тягостен тому, кому он оказывается, так как каждый, кто только боится могущества этого лица или старается снискать себе его покровительство, получив известие о новорожденном младенце, заявляет со своей стороны вежливость отцу дитяти посещением и, поцеловав родильницу, подносит какой-либо подарок, в память рождения ребенка. Должно, однако, остерегаться дать менее золотого, так как это сочтено было бы за неуважение, зато предоставлена полная свобода щедрости каждого поднести больший подарок. Кто окажется наиболее щедрым, тот считается самым лучшим приятелем, и я имею полное право применить к москвитянам то, что пел некогда древний поэт о черни “Москвитянин ценит дружбу только по выгоде”. Совершенная басня заключается в рассказах о том, будто москвитянка по числу ударов, данных ей мужем, заключает о том, как велика к ней любовь ее супруга, они знают лучше тех, кто говорит о них это, разницу между характером кротким и суровым и охотно бы освободились от крайне унизительной покорности своим мужьям, которой они подвергнуты исконным обычаем, если бы только нашелся преобразователь столь жестокого для них обыкновения.

Так как у москвитян в четвертый раз жениться считается грехом, то они как можно наилучше обращаются с третьей женой, с первыми же двумя поступают словно с невольницами, ибо надежда на новый брак и бесчестное лакомство порождают [в них] мысль стараться о причинении смерти своей жене, да и ласки первой супруги [227] тягостны мужу, так что первая жена едва ли год только пользуется любовью мужа. Как бы то ни было, но москвитяне даже и поговорку такую выдумали “У попа, мол, настоящая жена последняя, а у мирянина — третья”, потому что после кончины тех жен не позволяется вступать в новое супружество и тем и другим лицам, и потому москвитяне к таким только женам питают истинную супружескую любовь, после смерти которых они не могут более надеяться на новый брак. Впрочем, некоторые из властных лиц вынуждают патриарха делать в их пользу отступление от закона касательно четвертого брака, но в таком случае хотя тот и не запрещает им жениться, однако в то же время и не одобряет такого святотатственного супружества и, на основании непреложного воспретительного закона, считает четвертый брак недействительным.

У донских казаков другое обыкновение они могут разводиться с женами без малейшего стеснения, причем, по их обычаю, требуется только, чтобы муж вывел перед собранием всего общества (каковое собрание называется у них кругом) свою жену, поставил ее на середину круга перед атаманом и всем обществом и объявил во всеуслышание, что жена ему уже более не нравится, сказав это, муж должен оборотить жену кругом и, выпустив ее из рук, объявить, в силу супружеской власти, свободной, и кто таким способом отпущенную женщину схватит, тот и должен ее считать своей женой, содержать и печься о ней до дня новой сходки. Таким образом даже и у сих варваров совершение развода определено известными правилами, и разводы сии только тогда законны, когда совершены в кругу и в присутствии всего общества. Почти такие же обычаи замечаются и у турок, где вольные люди венчаются с невольницами в присутствии воеводы. Но такого вида бракосочетание мужчины с женщиной похоже на наложничество, так как мужчина всегда, по произволу, может разорвать эту связь. Что же касается до самой женитьбы такого рода на невольнице, то вот как она совершается жених, обратившись к воеводе, заявляет ему свое желание жениться. Тот, приступая к соединению представившихся ему особ, требует от жениха пояс, а от невесты венок, затем [жених] предлагает невесте брак, причем обещает ей известное приданое, например пятьдесят червонцев, после сего [воевода] отдает невесте пояс и венок и составляет акт, в который вносит все, что сделано, причем отмечает число, записывает имена бракосочетавшихся и некоторые их приметы. Если жена не нравится более мужу, то опять надо обратиться к воеводе и вновь ему объяснить дело, и тот за два или за три червонца (вытребовав прежде для жены обещанное вено) велит мужу принести назад венок, взятый им перед тем у жены, а у жены берет пояс и, отдав мужу пояс, а жене венок, разводит брачную чету и объявляет мужа и жену разлученными. [228]

О браке

Способ бракосочетания, утвержденный обыкновением, установившимся в течение многих веков у других народов, замечательно различествует от обрядов бракосочетания, существующих в Московии, так как в сей последней стране, по обычаю народному, мужчина, ищущий руки девицы, не только не может с ней заговорить, но даже и видеть ее. За женихов должны ходатайствовать их матери или какая-либо другая баба, затем, если состоится согласие родителей невесты (без соизволения с их стороны брак считался бы незаконным), родители договариваются о приданом, которое иногда бывает довольно большое, смотря по состоянию родителей [невесты], так как, по русскому обычаю, жених от себя ничего не обещает и ради свадьбы не делает никакого подарка. Вдова по смерти мужа, от брака с которым не осталось потомства, получает из его наследства только то, что принесла ему за собой в приданое, и то только в том случае, если после умершего осталось настолько имущества, если же от брака с умершим остались у вдовы дети, то вдова получает третью часть имения мужа, иногда и больше, по сделанному покойным завещанию.

По назначении приданого родители невесты составляют, так сказать, письменный веновный договор, который заключает в себе их или родственников невесты поручительство в целомудрии невесты; такое ручательство дает повод к весьма многим раздорам в том случае, если будущий супруг возымеет малейшее сомнение в девственности его невесты. После сего невеста первая посылает подарок жениху, а тот, со своей стороны, также отдаривает ее подарком. Но во все это время жениху и невесте не позволяется еще видеть друг друга и говорить между собой. Отец, дав согласие на предстоящее бракосочетание, призывает к себе дочь, та является к нему, покрытая льняным покрывалом. Отец спрашивает: желает ли она выйти замуж? Получив утвердительный ответ, отец хватает новую плеть и слегка, раз или два, хлестнув ею дочь, приговаривает: “Этот последний удар, милая моя дочь, напоминает тебе отцовскую власть. Ты жила до сих пор покорная отцовской власти, ныне я выпускаю тебя из своих рук, но помни, что ты не столько освобождаешься от власти, сколько переходишь под другую, и если ты не будешь держать себя прилично в отношении к мужу, то он вместо меня поучит тебя этой плетью”. Кончив эту речь, отец подает плеть жениху, причем тот, в нескольких словах, отказывается ее брать, ссылается на свой характер и говорит: “Я не думаю, чтобы эта плеть мне понадобилась”. Тем не менее он должен ее принять и заткнуть себе за пояс, как будто какой-нибудь богатый подарок.

Около вечера накануне бракосочетания мать и прочие пожилые женщины везут невесту в дом жениха в телеге, зимой же на санях, причем везут и брачное ложе, изящно убранное, а также и [229] свадебный наряд. В доме жениха невеста остается под присмотром, чтобы жених не мог ее видеть. На рассвете дня, назначенного для брачного торжества, родители и подруги невесты ведут ее, покрытую льняным покрывалом с головы до бедер, в церковь, жених, в сопровождении своих, отправляется туда же (причем во всяком случае, хотя бы церковь находилась и близко от дома, все, и даже люди небогатые, едут, а не идут).

Обряды и слова священника почти те же, какие употребляются и у прочих христиан верность укрепляется кольцом, руку невесты вкладывают в руку жениха, по их освобождении невеста падает ниц к стопам жениха и головой касается его пят, в знак полного ему подчинения, жених, со своей стороны, покрывает невесту полой своего кафтана, заявляя тем, что принимает ее под свое попечение, после того родные и друзья обеих сторон кланяются жениху и невесте, в знак того, что новобрачные должны впредь друг друга уважать и любить. Наконец отец жениха подает хлеб священнику, а тот как можно скорее передает его в руку отца невесты, прося его, чтобы в назначенный день уплатил жениху обещанное приданое и в будущее время сохранял бы с ним и с его друзьями постоянную дружбу, затем хлеб невесты ломается на многие части, и отдельные куски раздаются между присутствующими ее родными и свойственниками, в знак того, чтобы все они впредь составляли, так сказать, один хлеб. По окончании сих обрядов жених ведет невесту под руку в сени церковные и наливает ей полную чашу меда. Она, приняв чашу, отведывает ее под покрывалом, и затем оба, в сопровождении своих друзей, отправляются в дом родителей. При входе в дом молодых их осыпают хлебными зернами, в знак пожелания плодовитости и достатков.

Брачное таинство должно быть совершено в продолжение того времени, пока гости пируют. Как скоро молодые пролежат часа два или три в постели, к ним отправляются некоторые из числа пирующих для узнания от жениха сохранила ли невеста до брака с ним невинность? Если ответ утвердительный, то гости вне себя от радости, подплясывая, ведут новобрачных в баню, украшенную разными цветами и благовонными растениями, где те моются. Затем, когда те вдоволь насладятся купаньем, их вновь провожают в церковь, где священник, продолжая брачное благословение, дополняет обряд бракосочетания. Если же жених объявит, что его невеста уже до брака с ним потеряла невинность, то ее, как подвергшуюся через то отвержению, отсылают к родителям. Не стану объяснять, как доказывается девство венчающихся невест, так как распространяться об этом невозможно по требованию благонравия, существующего в наше время [230]

 

Почва, климат, плодородие и реки

Почва этой страны большей частью суха и песчана, но в разных областях местами более, а в других менее песку; места, где дует северный сибирский ветер и находящиеся около самоедов, почти бесплодны: там бесконечные леса и жесточайший холод обрекают поля на постоянное бесплодие. Приволжские страны отличаются изобильным плодородием, но так как земли эти постоянно подвергаются набегам крымских татар, то поля остаются необработанными и почти вся страна не населенной. Все южные страны весьма благоприятны и плодородны, богаты пастбищами, возделанными полями и орошаются множеством рек. Земли от Рязани до Великого Новгорода представляют такой же вид, равно как и вся полоса между Москвой и Смоленском, несмотря на то что она во многих местах поросла дремучими лесами.

Впрочем, общий вид всех этих областей резко изменяется в разные времена года: так, в течение пяти зимних месяцев, то есть с первых чисел ноября до конца марта и нередко даже до последних чисел апреля, страна постоянно покрыта весьма глубокими снегами, в особенности же около Яренска. На всех реках (даже самых быстрых) образуется весьма толстый лед, и только в апреле месяце начинают таять снега и лед. Воздух в течение вышеозначенных месяцев до того холоден, что брошенные вверх капли воды замерзают прежде нежели упадут на землю. Рассказывают, что множество людей в городе на площади или где ни на есть в поле, на дороге либо совершенно замерзают от жестокого холода, либо, с трудом оправившись от болезни, вследствие отморожения внешних членов остаются калеками. Но так как мы, во время пребывания нашего в Московии, не испытывали столь неумеренного холода, то я только то рассказываю, что известно мне по уверениям людей, которые, по моему мнению, ввиду продолжительности пребывания их в Московии, заслуживают настолько доверия, чтобы верить их показаниям.

Между прочим, вот еще какую особенность имеет в Московии зима: лишь только наступит весна, то делается быстрая перемена: леса внезапно покрываются зеленью, травы поднимаются, цветы расцветают, посевы всходят, везде раздается приятное пение птиц, в особенности же соловьев, так что, кажется, к прелести этой картины ничего более придать невозможно. Думают, что эти страны пользуются такими преимуществами вследствие снегов, которые зимой весьма глубоки и, точно как одеждой покрывая землю, со всех сторон поддерживают в ней теплоту. Вот почему земля не костенеет от холода, в начале же весны снега тают и обращаются в жидкое состояние, а так как земля, как мы выше заметили, суха и песчана, то она, изобильно и весьма скоро напитавшись влажностью и согревшись проникшими в нее лучами солнца, весьма быстро производит [231] разные растения. Насколько холод в течение зимних месяцев жесток в Московии, настолько чрезмерен в ней жар в летние месяцы — июнь, июль и август, а потому хлеба скорее созревают. Притом в большей части России бьют ключи, страну орошает множество ручьев, озер и рек.

Наконец, через Московию протекают величайшие и глубочайшие реки, которые способствуют торговым сношениям самых отдаленных друг от друга областей. Из этих рек суть главные: 1 — Волга (у древних Ра), Татарский Эдель, вытекает из озера Волго в сорока немецких милях выше Ярославля и, принимая в себя повсюду множество рек, разливается у Ярославля в ширину на одну милю; затем у Нижнего Новгорода усилившись водами реки Оки, Волга впадает в Каспийское море многими и огромными устьями. 2 — Борисфен, ныне Непр или Днепр, берет начало под селом Днеперским, неподалеку от столицы Московии, и, отделяя близ Очакова, городка перекопских татар, Россию от Литвы, впадает в Черное море. 3 — Танаис, обыкновенно называемый Доном (древняя граница между Азией и Европой), вытекает из Рязанского озера. Дон течет вначале к востоку, по прямому направлению, через землю перекопских татар, после, в недалеком расстоянии от реки Волги, приняв несколько других рек, близ Азова впадает в Меотийское море. По Дону на судах плавают из Москвы в Константинополь, при этом из реки Москвы вступают в Оку, перетаскивая суда через узкое пространство, и отправляются в Константинополь 4 — Двина, вытекая из Вологодской области, образует большой сгиб, после чего течет по прямому направлению к Яренску и шестью устьями вливается в губу св. Николая. Двина составляется из двух рек. Юга и Сухоны, от чего и получила свое название, так как слово Двина на русском языке означает два 5 — Дюна, вытекая из Новгородской области, протекает через Ливонию и близ Риги впадает в Балтийское море. 6 — Онега. 7 — Сухона. 8 — Ока. 9 — Москва. 10 — Вычегда. Все эти реки, кроме других меньших, многими и часто огромными руслами отделяют друг от друга московские области.

В этих реках ловятся самые лучшие рыбы, в других краях весьма редкие. Названия и роды сих рыб я перечислил уже выше. Рыбы эти в огромном количестве привозятся в Москву и продаются по весьма низкой цене. Куропатки, утки и прочая дичь, часто весьма дорогая во многих других странах по роскоши жителей, здесь продается по малой цене, так что в Москве можно купить куропатку за две или за три копейки (в одной копейке два крейцера), да и другие роды птиц не дороже. Москвитяне считают зайцев нечистыми и потому их есть не могут, но продают немцам за три или четыре копейки; говядина также не больше этого стоит: быка иногда можно купить за четыре или пять червонцев, теленка же за десять или [232] двенадцать копеек. Москвитяне научились от немцев разводить салат, капусту и другие садовые овощи и ходить за ними. Астрахань производит дыни, Киевская область орехи и ягоды; в Московии растут также прекрасные прозрачные яблоки, которым могут даже позавидовать более теплые страны; москвитяне называют эти яблоки наливными. Правда, что в то время, когда мы были в Московии, более дальние области ее чувствовали некоторый недостаток в хлебе, но в обыкновенный год его много, так что Россия имеет его более нежели сколько нужно. Почва земли, по природному ее качеству, довольно плодородна и, только по лености жителей не возделываемая, становится бесплодной.

 О немецких чиновниках, купцах и ремесленниках, проживающих в Москве

Преименитый господин Франц Яковлевич Лефорт, первого выборного Московского полка генерал, флота адмирал, родом женевец, лет двадцать тому назад, отыскивая счастье, с двумя товарищами приплыл по Белому морю в Московию и нашел то, что искал. В восемьдесят восьмом году, во время возмущения стрелковых воинов, иначе называемых стрельцами, когда эти люди в их кровожадной ярости, ниспровергнув общественный порядок, не только без разбору неистовствовали над всеми боярами, нимало не уважая ни справедливости, ни доблестей некоторых из них, но жаждали еще и царской крови молодых государей, последние принуждены были скрыться от мятежников в Троицкий монастырь. В столь опасное время, когда большая часть лиц, не зная, чем кончится возникшая буря, и смущаясь угрожавшими опасностями, колебались в верности и раздумывали, на чью сторону преклониться, в то время, когда, казалось, сама судьба в недоумении решала еще, кому владеть столь обширным государством, вышеупомянутый господин Лефорт хотя и был поставлен этим ужасным временем в критическое положение, но, предупреждая своим решением приговор судьбы, а не следуя за оным, поспешил к Троице с небольшим числом своих солдат. За такую преданность, нимало не поколебленную предстоявшими опасностями, Лефорт поднялся на ту степень царской милости, достойным которой принуждены признать его и несправедливейшие из его противников Колесо счастья низринуло с себя большую часть тех, кто пользовался благодаря царскому благоволению блестящим положением.

Изменчивая фортуна насылала иногда и на Лефорта бури и ураганы, тем не менее, однако, мы видели, что царь даже и после смерти этого мужа сохранил, к зависти всех туземцев, высокое уважение к памяти Лефорта. За четыре года до своей смерти Лефорт послал единственного своего сына в Женеву для образования его ума занятиями в изящных науках. Когда уезжал молодой Лефорт, сам [233] государь с главными министрами изволил проводить его несколько миль; затем, когда племянник Лефорта приехал в Московию, царь выехал к нему навстречу почти за три мили и подарил прибывшему свою собственную дорогую одежду. Быть может, генерал Лефорт был бы еще довольнее, если бы царь выразил ему свое благорасположение и милость иным образом, но, поистине, генерал Лефорт не мог бы даже желать более искреннего изъявления царского благоволения.

Несмотря на противоположное мнение всей Государственной думы, Лефорт указал царю истинный путь к славе и, возбуждая его к военным подвигам, питал в нем стремление к оной. Вследствие этого под предводительством самого царя, а не воеводы, отнят у перекопских татар Азов, ограда Меотийского моря. Хотя во время осады генерал Лефорт, боясь подвергнуться опасности, никогда сам не присутствовал при работах солдат, однако же он считал знаком великого духа презрение к случайностям войны. Лефорт был виновником последнего блестящего посольства царя. Он избрал весьма удобное к тому время, ибо союз, заключенный тогда с августейшим императором, достаточно охраняя Московию от неприятеля, обеспечивал ей и на будущее время спокойствие от внешних врагов. Действительно, если бы в продолжение существования этого союза были вовремя употреблены против неприятеля соответственные могуществу держав силы, то перекопские татары были бы изгнаны с их полуострова, так как им негде было бы ни содержать, ни пасти своих стад, а москвитяне, овладев крепостью Очаковом, могли бы своим победоносным флотом навести ужас на далекое пространство вокруг стен Константинополя.

Никто из москвитян не может не согласиться с тем, что Лефорт всегда имел в виду прежде всего пользу отечества и выгоды государя. По его совету иностранцам дозволено свободно приезжать из-за границы и возвращаться обратно, что было прежде воспрещено суровым законом. Таковая свобода, весьма благоприятствуя торговым отношениям, способствует развитию народного благосостояния. Не менее заслуживает похвалы и то, что ныне иностранцев не принуждают уже, как это часто случалось в прежние годы, голодом, заточением в темницах, угрозами и муками принимать русскую веру. Иностранцам предоставлена ныне полная свобода исповедовать свою веру, что весьма справедливо, так как вера есть дар Божий, и она не внушается железом, а ниспосылается от Бога. Существенно также важно отправление молодых людей за границу. Если они своим нерадением не воспрепятствуют осуществлению надежд царя, то эти люди придадут Московии, уже знаменитой пространством, новый блеск своими советами, возвысят ее своим умом, будут охранять ее своей храбростью и благоразумием. Те, которые были свидетелями того, с какой смелостью генерал Лефорт выдержал гнев [234] раздраженного царя в Пилаве и Королевце, не могут достаточно нахвалиться им. Будучи кальвинистом, Лефорт не мог обуздывать врожденную ненависть к католичеству и потому причинял даже своей жене много неприятностей, пока царь по своей великой справедливости, которую невозможно довольно прославить, не укротил жестокость Лефорта. Реформатский пастор Стумпф всенародно с кафедры укорял Лефорта в сладострастии. Впрочем, Лефорт, приобретя верностью расположение государя, услужливостью расположение равных себе и, наконец, любезностью характера расположение всех, пользовался весьма умеренно властью, соединенной с его положением. Когда Лефорт умер от горячки, сожаление многих и слезы самого государя сопровождали его в могилу. Жалование его состояло из 1000 рублей.

Преименитый господин Патрик де Гордон по происхождению принадлежит к одной из знатнейших шотландских фамилий. Он находился сперва в шведской и польской службе, потом, по несчастным случайностям войны, был взят москвитянами в плен и, вступив по принуждению в русскую военную службу, так отличился воинскими способностями, что был пожалован полководцем и долгое время пользовался этим положением, не имея соперника. Наконец его возненавидел Василий Голицын, сторонник честолюбивой Софии. Этот самонадеянный временщик, пренебрегая молодостью царей, присвоил было себе неограниченную власть, а теперь, сосланный в Сибирь, терпит заслуженное наказание за свои самовластные поступки во время своего владычества. Он низвел Гордона из самого высокого чина генеральского на самый низкий, унтер-офицерский; но, хватаясь завистливыми зубами за острый геркулесов жезл, Голицын сам поранил себе рот, ибо открылись его противозаконные и вредные для Московского государства сношения с пограничным народом, и он, как государственный преступник, за свои тяжкие преступления был бы лишен и жизни, и имения, если бы государь, полагая основание не только своей власти, но вместе с тем и своей милости, не заменил назначенную Голицыну по приговору смертную казнь ссылкой. Таким образом Голицын испытал, как легок переход от владычества к изгнанию, а Гордон, мужественно переносивший некоторое время незаслуженное несчастие и жестокое угнетение зависти, будучи по милости царя восстановлен в прежнем своем генеральском чине, мог убедиться из счастливой перемены своего состояния, что неприязнь часто возвышает людей над прочими, а зависть нередко делает их счастливыми.

Военные свои обязанности Гордон всегда исполнял с благоразумием, и сами москвитяне не откажут памяти усопшего в уважении, которым обязаны были ему при жизни за его достоинства. Осторожность была отличительной особенностью Гордона. Ревнуя к пользе [235] государя и его безопасности, Гордон во всех своих поступках руководствовался такой благоразумной верностью, что никогда и никто не мог упрекнуть его в неосмотрительной отважности. Однако же советы Гордона нравились москвитянам больше, чем его личность: Московия пользовалась проницательностью ума Гордона только тогда, когда предстояло решить трудное дело. Говорят, что царь, намереваясь отправиться к границам своего государства, по совету Гордона разделил главное наместничество в своих владениях между тремя соперниками, для того чтобы эти правители, взаимно враждуя друг с другом, с большим старанием занимались тем, что относится до спокойствия царства, и чтобы, в случае возникновения противозаконных честолюбивых замыслов, ни один из них не мог завладеть престолом, так как все они стремились бы к владычеству. Да и этот знак отличия Мальтийского креста не был бы куплен за столь большие деньги, если бы, ввиду излишней народной любви, склонявшейся к особе одного человека, не являлось опасение несчастных случаев, по которым власть царей часто переходит в посторонние руки; также и в других государствах звание посла, а также должность правителя области походили нередко более на немилость, чем на почетное звание. В самом деле, нет ничего обыкновеннее, как высылать из города под лестным предлогом почести людей, опасных своим значением или народной к ним любовью, хотя бы и не виновных, но могущих при случае отважиться на смелое предприятие.

Гордон всегда отличался благоразумием, зрелым умом и предусмотрительностью в советах. Без притязаний на громкую известность он своей скромностью и любезностью в частной жизни приобрел особенное расположение москвитян, людей вообще недоброжелательных к иностранцам и по своей природной наклонности питающих ненависть к их славе. Расположение москвитян к Гордону было так велико, что во время внутренних смут дом этого человека был, для самих даже туземцев, безопасным и спокойным убежищем. Величаемый часто от государя “батюшкой”, почитаемый боярами, чествуемый думными, любезный благородным, любимый простым народом, Гордон пользовался таким всеобщим уважением, что едва ли какой-нибудь иноземец мог когда-либо рассчитывать на подобный успех. Искусный мастер притворяться и скрывать настоящие свои мысли, Гордон, по правилам Аристотеля, говорил только то московскому властителю, что, по понятию его [Гордона], должно было нравиться Петру. Ходатайствуя за других, Гордон никогда не подвергал опасности ни себя, ни своих приближенных.

В бытность нашего посольства в Москве солдаты обидели слуг господина императорского посланника. Я, по приказанию сего последнего, отправился требовать удовлетворения и ссылался при этом на то, что права послов чтутся во всем свете; Гордон на мои доводы [236] дал мне такой ответ, которому я не мог достаточно надивиться, а именно, что в Московии посланники не пользуются никакими преимуществами и что земские служители могут арестовать преступников даже в Посольском дворце и выводить их оттуда на место наказания. В продолжение, однако, того времени, которое мы провели в Московии, мы не имели случая удостовериться на опыте в справедливости сказанного Гордоном; случай же, происшедший со шведским посланником, должно отнести к некоторым особенным обстоятельствам, в которых тот находился. Наконец, сами московские послы, отправляемые к иноземным дворам в этом высоком звании, весьма заботливо охраняют права, соединенные со званием послов, а потому я и не думаю, чтобы по обычаю или в силу какого-либо указа таковые права в самой Московии нисколько не наблюдались; если бы это было так, то нечеловечностью столь варварского закона москвитяне отчуждали бы себя от прочих народов, как не достойные иметь с ними отношения. Впрочем, Гордон, муж пожилых лет, после нашего выезда из Московии (при этом выезде он проводил нас до Филей) благочестиво скончался 9 декабря 1699 года, в 8 часов утра. Его царское величество пять раз посещал Гордона во время последней его болезни, а в последнюю ночь был у умирающего два раза. Государь собственной рукой закрыл глаза Гордону, когда тот испустил дух.

Царь, хорошо понимая, как много он потерял с кончиной столь знаменитого мужа, назначил для его погребения такой же великолепный церемониал, как и тот, с которым хоронили Лефорта. Солдаты трех гвардейских полков с грустными лицами, при унылых звуках труб и барабанов, имея среди себя царя, занимавшего обычное место в своем полку, проводили гроб генерала; похороны сопровождались выстрелами из двадцати четырех пушек большого размера, так что приходилось сомневаться, было ли это заявление печали или радости. По приказанию царя совершено было священнослужение, и императорский миссионер Иоанн Берула произнес надгробную речь, накануне царевич [Алексей] с Натальей, любимой сестрой государя, слушали церковную службу в католическом храме. Годового содержания выдавалось Гордону тоже 1000 рублей.

Адам Вейд, уроженец Москвы, из немцев, получив отвращение к обычным занятиям лекарей, определился в военную службу. Побуждаемый желанием достигнуть счастья, сделаться известным государю и заслужить его милость, Вейд без чужой помощи изучил по книгам искусство подводить мины. Он подвел мины, с согласия государя, при осаде Азова, но судьба злобно насмеялась над старательным трудом Вейда и его минами: взрыв этих мин повредил одним лишь царским солдатам, и несколько сот человек, карауливших вал, взлетели на воздух. В должности главного начальника стражи Вейд был отправлен гонцом к императорскому двору с донесением об [237] имеющем прибыть туда новейшем Великом московском посольстве. Вейд находился при царских войсках и принимал участие в их походе в то время, когда светлейший принц Евгений, герцог Савойский, полководец августейшего императора, разбил наголову при Зенте, около Тисы, турецкое войско. Вейд сам не может достаточно выразить, сколь обширные приобрел он сведения по военной науке в этой школе стольких героев и храбрых воинов. Он гордится тем, что светлейший Евгений, готовясь к битве с неприятелем, спрашивал по врожденной ему доброте и вниманию также совета и у него, Вейда. В бытность нашу в Москве Вейд произведен в генерал-бригадиры, каковой чин, быть может, соответствует чину главного начальника стражи. Рассказывают, что по смерти обоих генералов, Лефорта и Гордона, Вейд старался получить место военачальника. И ему довелось вынести на себе громовые удары гневного Зевса Вейд никогда не забудет, какой непостоянной и переменчивой показала себя в Воронеже против него судьба, для того чтобы научить его сносить с твердостью как счастье, так и несчастье.

Оклад жалования генерала Менгдена состоит из 600 рублей. Два брата по фамилии Риман также служат генералами в Московии: один из них, Карл, имел немецкое платье и за то, что не хотел его ссудить для театральной потехи, был бит смертным боем и оставлен почти замертво.

Полковников в Московии более, нежели генералов. В числе полковников находятся следующие лица: Казимир де Граге, католик, полковник императорской артиллерии, четыре года тому назад присланный своим августейшим императором на службу к московскому царю. За де Граге красуются имена тех, которые командуют четырьмя полками солдат, называемых гвардейскими: барон фон Блюмберг, из курляндских дворян; Август Яков Гордон, католик, сын генерала Гордона, Лима, католик: им идет годового содержания по 400 рублей Шамберс, аугсбурского исповедания.

Полковников считается гораздо более, но они не имеют полков и в мирное время или по окончании похода пользуются только званием полковника и получают половину оклада своего жалования во все время, пока им дозволяется жить праздно в Москве. В числе этих лиц состоят: Ахентовель, католик из Шотландии; Пальк де Верден, Мейс, Брюс, Юнкман, Юнгерс, Варнер, Вестгоф, Англер, Лефорт, де Дельден, Сембьер, Тубин. Все они реформатского или англиканского исповедания. Последний из них, Тубин, уже дряхл; он тринадцать лет томился в Сибири, получая годового содержания не более 100 рублей, к которому теперь наконец добавлено двадцать рублей.

Подполковники. Из немцев в московской службе подполковниками состоят: Колом, Дюпре, Левингстон, Бордвиг, Росфурм, Бого-вский, Сальм, Брюс, Дельден, Липсдорф, Клеменц, Шлиппенбах, Ронар. [238]

Главные начальники стражи: Менезиус, Торлявиль, Штраус, Шиллинг, Клейм, Ниц, Остоя, Гольст, Гост Вебер.

Капитаны: Рикман, Гуммерт, Эркель, Бакхо, Принц, Гордон, Лиман, Зоес, Бок, Функ, Бордвиг, Саванский, Фробес, Вейд, Гольст, Польет, Росфурм, Кальдбернер, Брейер, Гроб, Зеге де Мантейфель, Вестгоф, Мейс, Гост, Бранд, Принк, Гамбель, Павловский, Бернер, Виндтер, Энгельс, Роберт — последний был высечен солдатами, которых повел было в Девичий монастырь; два Мюльнера, Островский, Фаденрейх, Гохенрейн, Эденбах, Элинггаузен, Келлинггаузен.

Флотские капитаны: Бамберг, Кин, Мейер, Рейс, исправляющий вместе должность фискала.

Поручики: Приген, наказанный по приказанию Голицына батогами и сосланный в Казань за то, что просил об отставке; Фоград, Лицкин, Вуд, Лейко, Фастман, Юнгер, Рикман; прочие же [поручики] — москвитяне.

Поименованные офицеры по большей части родом из Курляндии и Ливонии. Они приезжают из этих отдаленных земель в Московию с целью весьма опасной. Они жалуются на угнетения со стороны шведов, угнетения, становящиеся каждый день невыносимее; они желают свергнуть с себя это иго, и именно стремление к освобождению отечества побуждает их предпринимать столь отдаленное путешествие. Один из этих выходцев мне самому передавал за тайну в откровенной беседе, что он приехал в Россию с целью разузнать: имеет ли великий князь московский достаточные силы и способности к тому, чтобы взять под свое покровительство ливонцев и защитить их от насильственных мер Швеции? Он говорил, что подобные ему соглядатаи находятся и в Польше. Все они стараются освободить Ливонию от шведского ярма с целью подчинить ее затем верховной власти другого сильного соседа, так как шведский король не только лишил их, ливонских жителей, имений, но еще непрестанно обременяет и угнетает налогами и крайне невыносимыми поборами. Тот офицер добавил, что он уже полтора года прожил в Московии, но не получил ни малейшей надежды на какую-либо помощь со стороны москвитян в пользу Ливонии.

Его царское величество, начав военные действия против турок и татар, желал также изгнать этих людей и из крепостей их; а потому государь просил дружескими письмами императорский двор и другие немецкие государства выслать к нему сведущих в военной, инженерной и артиллерийской науках и искусных в ведении мин. Вследствие сего августейшим императором присланы к царю:

Казимир де Граге, полковник артиллерии,

барон фон Боргсдорф,

 

Лаваль,	главные военные
Лаврентий Шмид	инженер-артиллеристы [239]

Лаврентий Урбан и шесть саперов с унтер-офицером. Светлейшим бранденбургским курфюрстом присланы:

Розе, Гольцман (военные инженеры),

Иван Яков Шустер, Илья Кобер, Самуил Гак, Густав Гизеветтер (артиллеристы).

Державнейшие голландские чины отправили в Московию следующих лиц:

ван Стамма,

Гуски,

Гордеса,

Шнида,

Сперрейтера.

Купцы, проживающие в Москве по торговым делам, большей частью англичане и голландцы. Один только Антон Гваскони, католик, прибыл из Италии, из великого герцогства Тосканского, в Москву и до сих пор в ней живет. Не католиков больше; они суть: Миндер, Голь, Вольф, Брандт, Липпс, Попп, Лейден, Гакенбрандт, Изенбрандт, Канненгисер.

 

О боярах и главных министрах московских

Князь Василий Голицын был наместником царства Казанского, Астраханского и вместе сберегателем посольских дел и царских печатей. Бесспорно, он был первым министром по своим способностям, благоразумию и военным дарованиям и имел такое влияние на молодых царей, что властвовал их именем. Занимаясь государственными делами, князь Голицын не оставлял и военных дел и с многочисленным войском отправился в поход против варваров; он намеревался проложить себе дорогу к престолу Русской империи, прославив себя не только дарованиями государственного мужа, но и подвигами на ратном поле. Сначала счастье улыбалось столь безбожной надежде, но потом, возненавидев этого честолюбца за его злые помыслы, низвергнуло его со своего колеса. Падение князя Голицына совершилось в то самое время, когда он своими злополучными ухищрениями поднимался уже на самый верх счастья и когда видел его уже близко перед собой; тогда-то вследствие пагубной дерзости высокомерных замыслов, вскруживших голову князя Голицына, он пал стремглав и был доведен до самых крайних последствий, какие только могут постичь человека, то есть до ссылки. Тут обнаружились опасные ковы Горна, коварные советы которого Голицын долгое время считал за самые дружеские; неизгладимое зло, печальное их последствие, точило Россию в то время, как Голицын был в походе против [240] татар. В одном месте Московии от беспрестанных опустошений, производимых со стороны Крыма, расстилается пустыня на сто миль протяжения: Голицын, под предлогом лишить татар их пастбищ, распорядился выжечь в этой пустыне траву; в сущности же эти гибельные костры были зажжены для того, чтобы отпраздновать похороны русских воинов. Как только огонь охватил траву, князь Голицын, вообразив, что татары приближаются, поворотил свои полки назад и гнал их через места, охваченные уже дымом. Многие тысячи погибли ужасной смертью, задушенные убийственным чадом. Скоро открыли виновника такого урона: золото, найденное в значительном количестве в казне Голицына, обличило злоумышленника; затем он сам признался в том, что его побудило к измене. Лишенный всего своего имения, князь сперва в Сибири занимался ловлей соболей, теперь же, вследствие послабления со стороны государя и по состраданию некоторых значительных особ, князь Голицын переведен ближе к Москве. Он получает ежесуточно по одному алтыну кормовых денег, в последнее время прибавлено к этой даче еще несколько алтын. Для утешения князя Голицына прибыла к нему жена его делить с ним несчастье, как делила его благополучие. Должности Голицына разделены теперь между двумя лицами.

Лев Кириллович Нарышкин определен заведовать Посольским приказом Он обязан столь блестящим назначением своей сестре, Наталье Кирилловне, всепресветлейшей матери нынешнего царя. Некоторые завидуют его званию первого министра, потому что он, молодой человек, возведен в этот сан вопреки мнению нескольких честолюбивых стариков. Но так как Нарышкин, занимая столь важное место, оказывается достойнее своих предшественников, то всякое с ним соперничество является невозможным. И в самом деле, Нарышкин постоянно, во всех должностях, на него возлагаемых, выказывал способности и знания, вполне соответственные его званию. Он всюду отличался светлым умом, особенно когда только действовал не под влиянием криводушного советника. У Нарышкина в его вотчинах десять тысяч крестьян.

Украинцев обладает довольно большим остроумием. Дьяк Постников слишком тяжел для многих.

Голицыну, князю Борису Алексеевичу, брату сосланного, было вверено главное правление царств Казанского и Астраханского, так как оказалось, что он не принимал никакого участия в преступлении брата. Имение и должности несчастного Василия были разделены между этими двумя вельможами. Ожесточенные соперничеством, они находятся в самых неприязненных между собой отношениях, причем ненависть их друг к другу иногда весьма ясно обнаруживается, каждый из них притязает на права другого, будто бы принадлежащие к его должности; но царь оставляет то без внимания, так как не в состоянии прекратить своим царским решением [241] их несогласие и ссоры, которые доходят иногда до того, что они поносят друг друга обидными словами. У Голицына обычная поговорка: “Я уважаю русскую веру, немецкое благоразумие и турецкую верность”; он, очень усердный ревнитель русской веры, склонил многих иностранцев, прибывших в Россию, повторить крещение и по этой причине заслужил у простого народа название Иоанна Крестителя. Впрочем, он происходит от весьма древней княжеской фамилии и ведет свою родословную от поляков. Князь Б. А. Голицын построил себе палаты, достойные знатности его фамилии, и держит у себя зодчих итальянцев. Трудами последних в его селах Дубровице и Вязоме воздвигнуты прекрасные храмы, вековечные памятники его славы и благоразумия. Князь Голицын хорошо владеет латинским языком и, понимая, как полезно будет его сыновьям знание этого языка в их сношениях с иностранцами, определил к ним для обучения латыни учителей из поляков.

Тихон Никитич Стрешнев был дядькой царя по время его малолетства; теперь в заведовании Стрешнева приказ Розыскных дел: указы, решения, ордеры и повеления, касающиеся Московского государства и политического управления его, подчинены распоряжению Стрешнева, и зовут его Разрядом Стрешнев — полновластный судья над всеми дворянами; звание его, быть может, соответствует должности великого констебля. Стрешнев служит образцом ненарушимой верности, и слава его в этом отношении столь велика, что часто при публичных пиршествах, во время торжественных заздравных чаш, под именем Стрешнева разумеют всех верных царю, именем Тихона Никитича ознаменовывается память вернейших министров.

Князь Михаил Алегукович Черкасский, достоуважаемый по своим летам и характеру, честностью непорочной жизни и своей почтенной сединой князь Черкасский заслужил всеобщую любовь. В бытность нашу в Москве царь, отправляясь в Азов, назначил князя Черкасского своим наместником и передал ему власть над городом Москвой, не зависящую ни от кого более, как только от государя.

Князь Федор Юрьевич Ромодановский, боярин и генералиссимус четырех гвардейских полков, на него возложено конечное решение уголовно-судебных и гражданских дел. В бытность царя в чужих краях Ромодановский пользовался титулом и властью царского наместника. Высокому званию князя Ромодановского придают блеск древность фамилии и великие достоинства его рода.

Князь Петр Иванович Прозоровский, боярин и его царского величества сокровищехранитель, хотя и знатен по благородству своего происхождения, но еще более отличается в своей среде благочестием жизни; он ведет жизнь суровую и из опасения запачкать руку никогда не отпирает дверей, так как они могли быть осквернены прикосновением человека нечистого или кого-либо из иностранцев, которых он всех считает еретиками. [242]

Кроме вышеупомянутых к лицам высокого звания причисляются: Алексей Семенович Шеин, боярин, царских войск главный воевода.

Федор Алексеевич Головин, боярин, царского флота адмирал, губернатор Сибири, был посланником и прекрасно исполнял дипломатические поручения сперва в Китае, после, в недавнее время, с генералом Лефортом при дворах разных европейских государей. Царь, учредив орден св. апостола Андрея, 20 марта пожаловал Головина первым кавалером сего ордена.

Артамон Михайлович Головин, генерал Преображенского полка.

Борис Петрович Шереметев, боярин и генерал Белогородских полков. В 1695 году он осаждал с Иваном Мазепой, гетманом казаков, остров Тавань и Кизиккермень, татарский город. Сдача города доставила Шереметеву богатейшую добычу, несмотря на то что он, как некоторые утверждают, с крестом в руке целовал, по русскому обычаю, икону и клялся выпустить всех жителей осажденного города на свободу с их имуществом, которое они могли бы вынести с собой, не употребляя к тому повозок. Шереметев ездил послом к императорскому двору; он недавно посетил Италию и флот мальтийских кавалеров и не жалел при том больших издержек для получения знака отличия Мальтийского креста. Это дельный боярин, доблестный воин, гроза татар и главное украшение России.

Федор Матвеевич Апраксин, боярин и выслужившийся губернатор Архангельского порта.

Иван Иванович Бутурлин, генерал.

Князь Долгорукий, генерал, бывший несколько лет тому назад посланником при французском короле.

Князь Иван Иванович Черкасский.

Князь Андрей Михайлович Черкасский.

Федор Федорович Плещеев.

Царевич Имеретинский.

Двое Лопухиных, братья царицы: из них один служит поручиком, а другой унтер-офицером.

Троекуров, заведующий Стрелецким приказом.

Борис Борисович Голицын.

Матвей Бродавич.

Из этих бояр немногие присутствуют в Думе; при прочих остается только почетный титул; и не думайте, что я наименовал здесь всех бояр, но они не находятся при царском дворе, а управляют разными областями.

Ближе всего подходят к боярам докладчики, которых москвитяне называют думными дьяками, то есть в переводе, верно выражающем значение этих должностей, тайными секретарями. Из них главные: Прокопий Богданович Возницын, Емельян Игнатьевич Украинцев, Андрей Андреевич Виниус, Андрей Артамонович Матвеев. [243]

Прокопию Богдановичу Возницыну были поручаемы разные посольства; он был прежде послом: при турецком султане, персидском шахе, польском короле и при достохвальной Венецианской республике, а в 1697—1698 годах в звании товарища генерала Лефорта и боярина Головина отправился при весьма блестящем посольстве к курфюрсту бранденбургскому, державнейшим голландским чинам и ко двору августейшего императора римского. Затем Возницын участвовал в звании полномочного министра при совещаниях в Карловцах о заключении мира с турками. И можно было бы сказать о нем, что он вел там дела своего государя отлично, если бы можно было извинить его в ошибке, которую он сделал, заключив двухгодичное перемирие. Но так как Возницын получил не только место заведующего царской аптекой, предоставляемое всегда только людям, испытанным в верности и оказавшим заслуги, и, независимо от сего еще недавно облеченный новым званием уполномоченного, должен отправиться в Швецию, то из этого можно заключить, что царь совершенно простил Возницыну сделанную им вышеупомянутую ошибку.

Емельян Игнатьевич Украинцев, думный дьяк Посольского приказа, тайный советник и канцлер, наместник области Каргопольской и чрезвычайный посланник при Порте Оттоманской. Он вырос на поприще государственной деятельности, был послом при правительстве голландских чинов и везде оставил по себе следы особенного благоразумия. Ведя дела счастливо и похвально, Украинцев так прославился мудростью, что тем возбудил зависть соперников. По гнусным клеветам государю на Украинцева со стороны некоторых его противников жизнь Украинцева неоднократно подвергалась опасности; но, по Божией милости, Украинцев избегнул расставленных ему сетей и когда ясно доказал, что поступками его руководило благодушие, то государь, дотоле возбужденный против него наветами его недоброжелателей, преложил гнев на милость. Украинцев был признан чуть ли не самым способным из всех москвитян, опытным в управлении государственными политическими делами, так как заботливым исполнением возложенного на него дела Украинцев исправил сделанную в Карловцах другим ошибку, состоявшую в заключении двухгодичного перемирия. Все известия, которые разнесли по свету газеты, по свойственному им самовольству в распространении ложных слухов, о прибытии Украинцева в Константинополь, о необыкновенной пальбе из пушек, о его заточении, о негодовании султана, решительно не согласны с истиной. В этом отношении более заслуживает доверия письмо Украинцева к господину военно-надворному советнику, бывшему посланнику в Московии господину де Гвариенту о всем путешествии его [Украинцева] и счастливом прибытии к блистательной Порте и о содержании его там, даже более почетном, по уверению многих, нежели как о том пишет сам Украинцев. [244]

Андрей Андреевич Виниус, тайный советник его царского величества, дьяк приказа Сибирского царства. Отец Виниуса был немец. Андрей Андреевич, по примеру отца принявший русскую веру, был послом при разных иноземных дворах и в Московии исправлял разные должности. Не спрашивай — как? На каждом месте Виниус вполне выказал и свое благоразумие и свое происхождение. Как думный Сибирского приказа, Виниус не только не получает жалования, но даже сам ежегодно платит царю тысячу рублей, с тем, однако, условием, чтобы от него, Виниуса, зависели все сибирские воеводы; со своей же стороны он ни одного воеводу в Сибирь не назначает бескорыстно. Виниус отличается образованием и одарен весьма изворотливым умом. Внушая воеводам своей личностью страх, Виниус удерживает их таким образом от грабительства. Для этого он скрытно пускает в дело разные хитрости, чтобы узнать от купцов, прибывающих в Москву из Китая через Сибирь, сколько заплатили они воеводам пошлин. И лишь только узнает или о чрезмерном поборе, или о слишком большом воровстве искусно оттяганных предметов, немедленно посылает к воеводам письма, в которых угрожает им, если они не исправятся, кнутом, лишением имения, смертью и всевозможными дурными последствиями. Виниус содержит тайных агентов, которые о каждом поступке сибирских воевод тщательно ему доносят; он же, не упоминая вовсе о купцах, выставляет на вид небывалых доносчиков из опасения, чтобы воеводы, желая отомстить купцам, не поступили с ними еще хуже на обратном их пути через Сибирь.

Не прошло еще двух лет, как он определил воеводу в такую местность, с которой предшествовавшие воеводы собирали для царя ежегодно только шестьсот рублей; этот же воевода, назначенный на ту же самую должность, из боязни наказания и побуждаемый постоянными угрозами к большей верности, отписал недавно своему начальнику, Виниусу, что у него находится десять тысяч рублей царских денег, составляющих годичный приход. Вот как важно для государства определять в общественные должности людей честных. Сам начальник царства Сибирского, наибогатейший из московских князей, первородный в семействе Черкасских, был обличен по донесению думного Виниуса во взяточничестве. Царь назначил этого князя начальником всей Сибири в уверенности, что человек, имеющий собственный достаток для жизни, как говорится, в свое удовольствие, не будет жаждать чужого и поставит себе за честь беспорочное управление делами государя. Но чем более пьешь, тем более жаждешь. Никто не явил себя большим грабителем, как этот человек, хотя он и проявлял эти свойства своей природы осторожно, чтобы невозможно было уличить его в явном лихоимстве. Сам не требуя ничего от купцов, князь Черкасский возлагал заботы о взятках на своих слуг. Они же, подобно гарпиям, не оставляли ничего [245] неприкосновенным. Толпа челядинцев князя принуждала купцов, с большой для них потерей, оставлять в Сибири бесплатно все, что только они везли с собой наиболее дорогого, редкого или красивого. А если находилось между товарами что-либо такое, что, на беду купцов, особенно нравилось воеводе, то купцов задерживали, доступ же к воеводе и прием были воспрещены. Хотя воевода и притворялся, что он обо всем этом ничего не знает, но на самом деле был всему виновником и научал, как пускать в ход новые способы вымогательств. Вследствие таковых поступков, обвиненный в неверности, князь Черкасский был вызван царем в Москву; и так как обвиняемый не мог оправдаться в преступлении, в котором его уличали, то по законам князь Черкасский был приговорен к казни на виселице. Преступник уже взошел было на виселицу, построенную в Кремле напротив приказа, и накинул петлю на шею, но государь его помиловал; освобожденный от смертной казни, князь Черкасский приведен был на место другого рода наказания за свои вины. Он был вынужден вытерпеть публично более ста ударов кнутом, данных ему заплечным мастером, и после наказания отправлен на царские галеры проводить там в злополучии остаток лет своей жизни, где и служит злополучным примером того, с какой прекрасной верностью ведут в Московии дела государя.

Думный дьяк Андрей Артамонович Матвеев, назначенный чрезвычайным послом к державнейшим голландским чинам, поехал в Голландию с женой и детьми и будет жить там три года, с ним отправились, по царскому повелению, восемь боярских детей для обучения в продолжение того времени, которое Матвеев пробудет в Голландии, мореплаванию и морской науке. Матвеев знает латинский язык и даже имеет большие, сравнительно с прочими лицами, сведения в этом языке; Матвеев слывет человеком весьма умным, почему и пользуется благорасположением государя. В самом деле, Матвеев отличается между москвитянами человечностью, приветливостью и образованием. Какую цену придает он почестям, недавно видела тому образец Рижская крепость, через которую он проезжал на пути в Голландию. Когда Матвеев приближался к крепости и въезжал внутрь ее валов, раздалась пушечная пальба в изъявление ему приветливого приема; такая встреча обыкновенно считается почетнейшей у всех европейских дворов, но Матвееву показалось это странным, и он сказал: “Что значит для меня этот гул, если пустой желудок напоминает, что нужно его наполнить? Не действительнее ли бы было заявлять свое уважение угощением вином, водкой и яствами, нежели всеми этими почестями, которые так дорого обходятся?”.

Дьяков (так называются на их языке правители канцелярии, их соответственнее было бы называть секретарями Посольской канцелярии) двое: это Василий Постников и Борис Михайлович; оба они [246] уже находились в почетном звании посланников к иностранным дворам. Приведу здесь предписание, данное начальнику Великого московского посольства, в доказательство, какие прозорливые и точные наказы дают московским министрам:

“Лета 1698, по указу нашего великого государя, царя и великого князя Петра Алексеевича, всея Великия, Малыя и Белыя России самодержца, Готфриду Приставу.

Ты писал из города Нимвегена к великим посланникам, что принужден был платить требуемые в разных местах Голландии пошлины и что ехал из Нимвегена в Клеве водяным путем, или морем Подводы, наем лошадей и корм собственных лошадей дорого обходятся, почему и отпущенных тебе материалов едва ли достанет; поэтому ты и испрашиваешь новое распоряжение.

Итак, как только придут к тебе те ордеры, то ты, не медля без особой нужды, тотчас с возможной скоростью продолжай дорогу, отправиться в которую было тебе уже прежде предписано, по направлению к цесарским границам. Если, как ты пишешь, не будет тебе достаточно того, что ты имеешь империалами, то прикажи писарю и казначею собольих мехов выдать тебе из казны пятьсот червонцев, буде это окажется нужно, в случае же большей, действительно крайней необходимости прикажи отпустить себе тысячу червонцев. В деньгах же как тех, так и других, то есть как в империалах, так и в червонцах, которые ты должен беречь и употреблять лишь на полезные расходы, представь обстоятельный и точный отчет. А если где съестные припасы будут дешевы, то уменьши жалованье; впрочем, выдавай по своему усмотрению столько, чтобы никто ни в чем не терпел крайности; старайся всех удерживать от пьянства и пьяницам давай денег меньше. Там, где государи будут отпускать сопровождающим тебя продовольствие или вместо оного выдавать деньги, прекрати совершенно выдачу обычного жалованья. Как только ты приедешь теперь или впредь в какой-либо город, то из оного доноси о своем путешествии великим полномочным посланникам, где бы они ни находились тогда, в Амстердаме или в другом городе.

Думный дьяк Прокофий Возницын”.

“25 марта 1698 года, по указу великого государя и великого князя Петра Алексеевича, всея Великия, Малыя и Белыя России самодержца, и по указам великих и полномочных посланников, генерал-адмирала и новгородского воеводы Франца Яковлевича Лефорта, главного комиссара по Военному ведомству и сибирского губернатора Федора Алексеевича Головина, думного дьяка и болховского наместника Прокофия Богдановича Возницына, приказано придворному Готфриду Приставу отправиться из Амстердама через Голландию в Нимвеген, из Нимвегена через бранденбургские города: Клеве, Везель, Липштадт, Мюнден, Гильдесгейм, Ашерлебен и Галле, через курфюршество Саксонское в Лейпциг, а оттуда через чешскую [247] Прагу, или через местность, представляющую более близкий и удобнейший путь, или по дороге, указанной комиссарами и проводниками курфюршества Саксонского и бранденбургскими, до цесарских границ. С ним отправлены придворные, рабы и слуги, находившиеся при Великом посольстве. С ним высланы также деньги великого государя, казна собольих мехов, платье послов, посуда и разная утварь, и, чтобы могли везде безопаснее и спокойнее путешествовать, даны ему паспорты, утвержденные подписью и печатями великих посланников. До выезда Пристава великие посланники просили, через письма августейшего императора, всепресветлейшего короля польского, курфюрста саксонского и всепресветлейшего курфюрста бранденбургского, чтобы их, посольских слуг, высланных вперед, при приезде в землю сих государей принимали дружественно, жаловали подводами, пищей и прочим нужным пособием и позволили бы им продолжать дорогу. Когда же сам Пристав приедет в Клеве, то потребует у комиссара припасов и проводников и отправится в вышеозначенную дорогу к границам Саксонии с самыми благоразумными предосторожностями и всевозможным обеспечением для безопасности своего путешествия, причем не упустит сделать то же самое, прибыв от границ Саксонии к границам цесарским. В пределах же владений цесаря будет ожидать прибытия великих полномочных послов. Если же в каких-либо городах откажут в подводах и припасах, то соберет лошадей и, по положению, приложенному к сему наказу, разделит между сопровождающими его столовые деньги. И мы, на всякий случай, на нужные расходы по найму подвод, покупке припасов и другим статьям отпустили писарю Посольского приказа Никифору Иванову, с товарищем, четыре тысячи империалов с тем, чтобы они берегли эти деньги на случай крайней необходимости. Пристав будет вносить в роспись расходов то, что он издержит и на какой именно предмет; счетную же книгу и остальные деньги предъявит великим полномочным послам, но отнюдь ничего не тратя самовольно или от имени других на лишние издержки. Спрашивающим о месте пребывания великих полномочных послов Пристав будет отвечать: “Они, по важным делам его царского величества, еще в Амстердаме, но скоро за нами последуют”, вопрошающим же о делах более важных, о которых послы сами должны давать объяснение, Пристав должен ответствовать: “Я солдат и таких вещей не знаю”. Слугам посланников прикажет он вести себя пристойно и смирно, никуда не отлучаться без позволения, воздерживаться от излишнего питья, будет смотреть, чтобы они не смели спорить и ссориться или в каком-либо другом отношении вести себя не совсем прилично. В особенности он, Пристав, обязан обращать внимание на тех, которые вопреки сему указу выкажут более неукротимые наклонности к разгульной жизни или будут упиваться вином, таких-то он, Пристав, будет обуздывать, как ему заблагорассудится, людишек же [248] низшего сословия прикажет он наказывать батогами и палками. Писари Никифор Иванов и Федор Буслаев ни на шаг не будут отлучаться от денежной и собольей казны, в помощь им давать постоянно на каждые 24 часа трех гайдуков, которые будут оставаться при них, сменяясь поочередно. Сам Пристав с писарями будет смотреть за тем, чтобы они находились при казне и неусыпно ее оберегали. Наконец, Пристав из каждого города должен извещать великих полномочных посланников о месте своего пребывания и о продолжении своего путешествия и не скроет от них, где он со своими будет находиться, до каких городов едет и в какой день отправится в дальнейший путь”.

О посланниках иноземных государей, находившихся

в Москве во время нашего там пребывания

 

Когда его царское величество находился еще в Голландии, преименитейший и преподобнейший брат, отец Петр-Павел Пальма д'Артуа, архиепископ ангорский и апостольский викарий в царствах Великого Могола: Голконде и Идалькане, представлял его величеству, что он, д'Артуа, имеет необходимость отправиться в предпринятый им путь и всепокорнейше просил у его величества предписать князю Борису Алексеевичу Голицыну, наместнику царств Казанского и Астраханского, чтобы тот не только принял его в Москве с должной приветливостью, но и сделал бы распоряжение о безопасном проезде его, архиепископа, до границ Персии. При этом д'Артуа ходатайствовал перед государем, чтобы тот, по особенной милости, приказал отпускать ему, архиепископу, обильное казенное содержание, пока он будет находиться проездом в пределах царств и областей его царского величества. Вышеупомянутый архиепископ прибыл в Москву 6 июля 1698 года с двумя священниками, капитаном Молиносом, врачом, часовым мастером и некоторыми другими лицами. Сперва архиепископу отвели для жительства дом в Слободе, но на третий день по его приезде князь Голицын, соображаясь с приказанием царя, отвел господину архиепископу на время его пребывания в Москве часть своих собственных палат и приказал поставить в своих надворных строениях архиепископских лошадей и его экипажи. 10 июля архиепископ почтил своим присутствием торжество праздника октавы, Святейшего Тела Христова, а шестнадцатого числа того же месяца он укрепил в вере пятьдесят католиков, сподобив их Святой Тайны конфирмации. Между тем князь Голицын приготовил судно и снабдил его разными съестными припасами Господин архиепископ, получив предварительно верющую царскую грамоту, сел на это судно в конце июля и отправился в путь, который предстоял сперва по Оке, потом по Волге, а затем, через Каспийское море, в Персию.

Преименитейший господин Иоанн Станислав Богий, Троцкий судья, дворянин всепресветлейшего польского короля, чрезвычайный [249] его посланник ко двору его царского величества. В то время, когда мятежные шайки сапегиной стороны, бродя по всей Литве, всюду возбуждали сильные волнения, он был отправлен в звании посланника к самодержцу российскому объявить ему об избрании на престол и о венчании на царство нового короля. Кроме того на него была возложена обязанность разведать хорошенько о силе и численности русских войск, стоявших на границах Литвы, и как можно скорее сообщить положительные и верные по сему предмету сведения. По причине грабежей приверженцев Сапеги и повсеместных засад, не совсем было безопасно ехать с приличной свитой, великолепной утварью и в убранстве, соответствующем достоинству звания посла. Ему была известна решимость противников короля не щадить ни чьей-либо жизни, ни имения. Поэтому, соображаясь с обстоятельствами и для устранения препятствий в дороге, он выехал без тяжелых вещей, с одним только слугой. Таким образом, избегнув засад неприятелей, он счастливо достиг пределов московских.

На литовскую границу были выдвинуты стрельцы под начальством князя Михаила Григорьевича Ромодановского. Он тогда лишь мог уверить князя в своем высоком звании, когда предъявил ему свою верющую грамоту и паспорт, объяснив при этом, что только по причине происходящих в Литве смут он явился на границы московские без свиты, приличной его званию. Ромодановский, сочувствуя положению посла, просившего о назначении ему прислуги, снабдил его экипажами и лошадьми для проезда в Москву, столицу царей; допущенный, введенный и принятый министерством, он помещен в Посольском дворце. Он очень жаловался на опасность сношений с московским министерством, боясь хитрости оного, и нередко сетовал на то, что отдал ему свой паспорт и свою верительную грамоту, к чему подведен был очень ловко. Обедая 1 июля 1698 года у боярина Льва Кирилловича, он показал ему полученное от всепресветлейшего своего короля письмо, в котором тот, хваля сметливость императорского посланника, осуждал своего за то, что он выказал себя слишком уступчивым, отдав свой паспорт и верющую грамоту.

Не знаю, по какому поводу повздорил и поссорился он с каким-то князем Долгоруким и, как говорят, вызвал его на поединок, а так как тот не явился, то посланник выстрелил ему из пистолета в окно. Этот поступок так вооружил на него москвитян, что с тех пор делали они все наперекор господину посланнику, всячески стараясь огорчать его разными неприятностями и увеличивать его неудовольствие Возненавидя таким образом человека, во всех отношениях, впрочем, прекрасного, москвитяне пытались выпроводить его назад, дав ему ответ на верющую грамоту, сообщенную им приказу Посольских дел, что подало повод к новому спору: поляк не хотел удалиться, не видав государя, к которому собственно и был прислан. Когда все это дело было доведено до сведения царя, находившегося тогда случайно в [250] Голландии, его царское величество, выказывающий при каждом случае редкое благоразумие и удивительную справедливость, дал такой ответ относительно поляка: “Посол прислан ко мне, а не к вам, и потому пусть остается до моего возвращения. А вы, между тем, отпускайте следующее ему содержание!” 1 августа он велел жестоко наказать ударами одного из переводчиков Посольского приказа за какое-то грубое слово, сказанное в обиду посольского звания. Этот случай опять дал новый повод к ненависти, так как московское министерство обиделось тем, что иностранец, не отнесясь к нему, высек русского подданного. Неблаговоление министерства становилось с каждым днем заметнее, и дошло даже до того, что думные и другие говорили, что этот поляк вовсе не посланник и что он привез, по их словам, сомнительные верющие грамоты, не подтвержденные никакой верной подписью. Письмо из Варшавы от московского резидента подлило масла в огонь. Поляки, говорил он, и знать не хотят о посланнике, отправленном к царю. Посланник отвечал на это: “Я знаю очень хорошо, почему некоторые из поляков, а главное мои недруги об этом или не знают, или только показывают вид, что не знают; но я, получив назначение к московскому двору от короля и Республики, равнодушен к тому, знают ли о моем назначении или не знают люди частные, питающие еще, пожалуй, ко мне недоброжелательные чувства. Но москвитянам достаточно известно достоинство моего звания, так как они, даже если бы не была написана моя фамилия в какой-либо верющей грамоте, могут найти ее в другой; я привез с собой много верющих грамот, и потому клевета затрагивает всепресветлейшего короля, и если я прошу обратить на это внимание, то защищаю не свою личность от этой обиды, но особу короля. Действительно, если бы даже я не был снабжен никакими верющими грамотами, то и в таком случае, по моему мнению, в истине которого я совершенно убежден, было бы пристойнее, если бы московское министерство в своих сношениях со мной выказало более справедливости. Я имею право на обычное посольское содержание и почести, потому что москвитяне выразили полное убеждение в действительности моего звания тем торжественным приемом, который был мне сделан как лицу, облеченному званием посла. Москвитяне не могут произвольно то считать кого-либо послом, то отнимать у него право на это звание”.

Невзирая на все это москвитяне, возненавидев окончательно поляка, отказали в выдаче ему обычного в этой стране казенного содержания и старались при каждом случае досаждать всевозможными способами; они приписывали его честолюбию даже те его поступки, которые оправдывались справедливыми причинами. Датский посланник требовал первенства себе перед польским, говоря: “Мой король родится для скипетра, а польский король в свой высокий сан выбирается вольными голосами”; но москвитяне этих [251] пререканий не одобрили, так как начинать их, по мнению москвитян, было еще не время. Оба посла получили царское угощение, и если оно бывает не вследствие произвола более или менее великолепно, то можно полагать, что москвитяне сознательно держали сторону польского посланника; да за него говорило также самое дело, и оно решило спор в его пользу. Как бы то ни было, московские бояре ненавидели этого посланника как человека, и 2 ноября он, без дальнейших церемоний, был отпущен назад.

Когда 6 декабря польский посланник хотел отправиться в Воронеж к царскому величеству, министерство не позволило ему исполнить это намерение, заявляя, что ему, посланнику, ни до каких совещаний уже нет дела до тех пор, пока он не предъявит новую верющую грамоту, так как он совершенно отпущен. Между тем когда главный начальник стражи Карловиц стал убеждать москвитян отправить для предупреждения новых смут в Литве как можно скорее на ее границы двадцать тысяч царского войска, посланник воспротивился такому требованию; он представлял, что подобное вооруженное заявление показалось бы угрозой Республике, и потому лучше всего было бы его царскому величеству снестись с ней и выставить на вид обидные для него, царя, происки. Речь Посполитая, говорил он, показала бы большое неуважение к царю, если бы вздумала избирать другого монарха после того, когда уже ему, царю, надлежащим образом заявлено об избрании и венчании на царство одного короля. Между тем москвитяне, которым не нравилось то, что посланник, по своем уже увольнении, слишком медлил с выездом, объявили ему, чтобы он в продолжение трех недель выехал из Москвы и очистил бы свои комнаты для чрезвычайного бранденбургского посланника, приезда которого ожидали. Когда же заметили, что тот вовсе не торопится с выездом, 11 января в Посольскую палату прислано было пятнадцать подвод с тем, чтобы он мог скорее отправиться в дорогу.

Преименитейший господин Павел Гейнс, чрезвычайный всепресветлейшего датского короля посланник к царскому двору, сначала только о том и думал, чтобы сохранить дружбу, только что зарождавшуюся между датским королем и его царским величеством, и сделать связь между ними более тесной и задушевной, но затем ему, Гейнсу, вдруг вздумалось оспорить первенство польского посланника, доказывая, что короны наследственные знатнее избирательных. 9 октября 1698 года его царское величество, по особенному своему благоволению, восприял у Гейнса его сына; первого же числа следующего ноября месяца датский посланник, стремясь достигнуть еще больших почестей, отправился на рассвете к датскому комиссару Боуденанду, у которого его царское величество, как было известно, проводил ночь; но небо, прекрасное утром, днем покрылось некоторыми тучами: датский посол позволил себе слишком смело прекословить [252] царю, и от этого лицо государя помрачилось. Вследствие этого 15 января 1699 года едва не разразилась буря. Гейне под предлогом, что должен вести с царем переговоры, просил о позволении последовать за ним в Воронеж и, получив оное, отправился туда 4 марта с бранденбургским посланником. На дороге на царского гонца напала шайка разбойничавших крестьян, которые, увидя проезжающих, испугались и, оставя на месте полумертвого гонца, бросились бежать: гонец был спасен от ярости разбойников приездом датского посланника. Этот последний, желая отомстить воеводе за то, что тот нескоро поставлял ему подводы, обвинил его перед царем в этом происшествии: он хотел, чтобы воевода был призван таким образом в Воронеж и подвергнут наказанию кнутом. 29 мая Гейне возвратился в Москву, так как царь отправился из Воронежа в Азов.

Преименитейший господин Марквард фон Принц, чрезвычайный посол курфюрста бранденбургского, бывший комиссаром во время пребывания царского величества со своими послами в бранденбургских владениях, торжественно въехал в Москву 24 января 1699 года, чтобы поздравить царя со счастливым возвращением в собственные владения и области. 4 марта господин Принц, вместе с датским посланником, отправился в Воронеж, где получил от царского величества его портрет, осыпанный алмазами и драгоценными камнями. Выехав из Воронежа 16 мая, господин Принц 26-го числа того же месяца торжественно оставил Москву. Русские проводили его с его поездом за городские ворота. Господин Принц оставил вместо себя резидента, господина Тимофея из Задоры Кесельского, тщательно наблюдать за интересами пресветлейшего курфюрста. Дания и Швеция имеют здесь своих комиссаров, которых содействие нередко бывает полезно послам сих держав. Фамилии комиссаров: шведского — Книппер, датского — Боуденанд.

Я не считал лишним делать все вышеприведенные заметки на досуге, между прочими, более важными занятиями и намереваюсь обнародовать этот труд, желая удовлетворить любопытство ученых исследователей и доставить тем, когда кто-либо вздумает путешествовать в Московию, некоторые сведения о народе, ее населяющем.

Благосклонный читатель! Если слишком простой слог этого рассказа тебе не понравится, то не осуждай меня, а вспомни, что я в своем труде придерживался не исторического способа писания, но свободной речи; впрочем, если ты отнесешься к моей книге без предубеждения, то тебе нетрудно будет исправить некоторые ошибки, которые, за исключением уже мной замеченных и исправленных, ускользнули от моего внимания. [253]

 

Имена лиц, прибывших в Московию с посольством.

Чрезвычайный посланник

Преименитый и вельможный господин Христофор Игнатий, благородный господин де Гвариент и Ралль, священной Римской империи и королевства Угорского кавалер, св. цес. вел. действительный надворно-военный советник

Императорские миссионеры

Преподобный господин Иоанн Франц Эмилиани

Преподобный господин Иоанн Берула

Преподобный господин Иоанн Казагранде

Гофмейстер

Господин Франц Иосиф Пуш фон Мангбург

Шталмейстер

Господин Вильгельм Эрнест фон Майрау

Секретарь

Господин Иоанн Георг фон Корб

Иоанн Герман Нагель. Аптекарь

Иоанн Андрей Келлер. Хирург

Иоанн Михаил Копракс, Иоанн Яков Нагель (камердинеры)

Иоанн Кох, Павел Шенк (повара)

Готфрид Вебер. Эконом

Иоанн Цишер, Константин Гёллеман (трубачи)

Восьмеро пешеходов

Матфей План

Григорий Куцгамер

Иоанн Юрнгольц

Иоанн Христофор Лонголиус

Христиан Паумель

Готфрид Перч

Иоанн Геллер. Седельник

Иоанн Георгий Клинг. Кузнец

Четыре кучера

Иоанн Михаил Цех

Георгий Шмидт

Фома Фогель

Адальберт Крипнер

Четыре конюха

Августин Лерх

Христиан Майер

Иоанн Штрасер

Адам Фольфарт

Фома Брюгель, Матвей Гач (слуги)

Якуша. Поваренок [254]

Список кораблей царского флота

Внесшие деньги на расходы

по их постройке:

 

[255]

Список кораблей царского флота

[256]

Список кораблей царского флота

Внесшие деньги на расходы

по их постройке:

[257]

Список кораблей царского флота

[258]

Список кораблей царского флота

Внесшие деньги на расходы

по их постройке:

Кроме сих судов находится в царском флоте: