ГЕОРГ ИОГАНН ФОН-КЕЙЗЕРЛИНГ,

Представитель короля прусского при дворе Петра Великого.

ДЕПЕШИ КОРОЛЮ ФРИДРИХУ
 

1707.

Георг Иоганн фон-Кейзерлинг - представитель короля прусского Фридриха I при дворе Петра I - есть личность, которой суждено было занять в частной жизни этого государя место личного его соперника. Известно, что молодой Петр около 1692 г. страстно полюбил Анну Ивановну Монс, одну из красавиц Немецкой слободы. Народная молва обвиняла ее в том, что она “остудила” Петра к его первой и законной жене - Авдотье Федоровне Лопухиной. Царица была заточена в монастырь и, как, уверяли современники, близка была возможность того, что Петр женится на Монс; но он ли охладел к ней, или измена молодой красавицы, полюбившей другого, была причиной того, что уже в 1703-м году на фаворитку наложен домашний арест с запрещением выезжать даже в кирку. Между тем, в 1705-м году начинается сближение государя с безвестной прислужницей - Мартой (впоследствии Екатерина I), а в следующем году Анна Монс, ее сестра, Матрена Балк, и мать - получают разрешение выезжать из-под ареста в церковь. Усердным ходатаем за Анну Ивановну - является фон-Кейзерлинг, полномочный посол короля прусского, страстно влюбившийся в бывшую фаворитку царя. Не останавливаясь в предстательстве у Петра за свою невесту, - а такою уже была Анна Монс, - фон-Кейзерлинг выхлопотал ей и ее родным, в 1707 году, полную свободу, а одного из ее братьев, знаменитого впоследствии по кровавой судьбе, Вильгельма Монса, успел определить в русскую военную службу.

Все эти хлопоты были нелегки: они сопровождались для Кейзерлинга длинным рядом весьма существенных неприятностей; с одной стороны Меншиков, могущество которого находилось на высшей степени, создавая в это время “фавор” Марты, не мог без опасения видеть, что Кейзерлинг хлопочет об освобождении бывшей царской фаворитки, с другой - и в самом Петре не могло не шевелиться чувство ревности к человеку, привязанность к которому вытеснила из сердца Анны Ивановны любовь к нему.

Все эти обстоятельства надо иметь в виду, чтобы понять причины той трагикомедии, героем которой сделался Кейзерлинг в 1707-м, году, в Люблине, где находилась в то время главная квартира русской армии, ожидавшей Карла XII. В нижепомещаемых депешах читатели найдут самый обстоятельный рассказ Кейзерлинга о столкновениях его с государем, так же с Меншиковым и их приближенными. Рассказ этот является в депешах, извлеченных из главного импер.-королевского секретного архива в Берлине; это весьма живая, хотя и далеко непривлекательная картина быта и нравов двора Петра Великого. В настоящих документах много черт для характеристики, как Петра, так в особенности Меншикова; много подробностей для истории русской дипломатии той эпохи, для определения условий и обстоятельств, в которые, волею-неволею, становились при русском дворе представители европейских держав; смешная развязка всей “трагедии”, та уступчивость, которую вынужден был проявить оскорбленный представитель короля прусского, доказывает, что уже в 1707 году - следовательно еще до полтавской виктории - Россия настолько была сильна, что Пруссия предпочла замять дело об оскорблении ее представителя и удовольствоваться пустым, чисто формальным удовлетворением.

Тайный советник Георг Иоганн фон-Кейзерлинг не долго пережил обиды, выпавшия на его долю. Он скончался 11-го декабря 1711 года в Столпе, на дороге в Берлин, успев лишь за полгода до того достигнуть цели своих долголетних стараний: только 18-го июня 1711 г. он сочетался браком с Анной Ивановной Монс.

Печатаемые ныне депеши Кейзерлинга писаны на немецком языке, слогом своего времени, крайне неуклюжем, периодами чрезмерно длинными и спутанными. Все затруднения для перевода преодолены однако Z*; независимо от перевода, мы признали необходимым напечатать и подлинник донесений, вполне сохранив орфографию  ¹.

I.

Люблин, 1707 года, 11-го июля н. ст.

Вседержавнейший великий король, августейший государь и повелитель! Всеподданнейше и всенижайше повергаю к стопам вашего королевского величества донесение о происходившей вчера попойке; обыкновенно сопряженная со многими несчастными происшествиями, она вчера имела для меня весьма пагубные последствия. [805]

Ваше королевское величество соблаговолит припомнить то, что почти всюду рассказывали в искаженном виде обо мне и некоей девице Монс, из Москвы - говорят, что она любовница царя. Эта девица Монс, ее мать и сестра, лишенные почти всего, что имели, содержатся уже четыре года под постоянным арестом, а ее трем братьям преграждена всякая возможность поступить на царскую службу, а также им запрещен выезд из государства. Я, по несчастию, хотя невинным образом, вовлеченный в их роковую судьбу, считал себя обязанным, столько же из сострадания, сколько по чувству чести, заступиться за них, и потому, заручившись сперва согласием Шафирова и князя Меншикова, я взял с собою одного из братьев, представил его царю и Меншикову, и был ими благосклонно принят.

Вчера же, перед началом попойки, я, в разговоре с князем Меншиковым, намекнул, что обыкновенно день веселья бывает - днем милости и прощения, и потому нельзя-ли будет склонить его царское величество к принятию в военную службу мною привезенного Монса. Кн. Меншиков отвечал мне, что сам он не решится говорить об этом его царскому величеству, но советовал воспользоваться удобной минутой и в его присутствии обратиться с просьбой к царю, обещая свое содействие и не сомневаясь в успешном исходе. Я выжидал отъезда польских магнатов, - почти все они присутствовали на пиру и, скажу кстати, выражали все время большую преданность вашему королевскому величеству; в этом отношении особенно заявил себя епископ Куявский (Cujavien), упомянув о должном удовлетворении за ограбленных (spolurten) московскими войсками подданных вашего королевского величества. Когда же я обратился к царю с моей просьбой, царь, лукавым [806] образом предупрежденный князем Меншиковым, отвечал сам, что он воспитывал девицу Монс для себя, с искренним намерением жениться на ней, но так как она мною прельщена и развращена, то он ни о ней, ни о ее родственниках ничего ни слышать, ни знать не хочет.

Я возражал с подобающим смирением, что его царское величество напрасно негодует на девицу Монс и на меня, что если она виновата, то лишь в том, что, по совету самого же князя Меншикова, обратилась к его посредничеству, исходатайствовать у его царского величества всемилостивейшее разрешение на бракосочетание со мной; но ни она, ни я, мы никогда не осмелились бы предпринять что-либо противное желанию его царского величества, что я готов подтвердить моей честью и жизнью. Князь Меншиков вдруг неожиданно выразил свое мнение, что девица Монс действительно подлая, публичная женщина, с которой он сам развратничал столько же, сколько и я (canaille und Hure, das er sie sowohl als ich debauchirit hatte).

Ha это я возразил, что предоставляю ему самому судить, справедливо-ли то, что он о себе говорит, что же касается до меня, то никакой честный, правдивый человек не обличит, тем менее не докажет справедливости возведенного на меня обвинения. Тут царь удалился в другую комнату, князь же Меншиков не [807] переставал забрасывать меня по этому поводу колкими, язвительными насмешками, которых наконец не в силах был более вынести. Я оттолкнул его от себя, сказав: “Будь мы в другом месте, я доказал бы ему, что он поступает со мной не как честный человек, а как...” ², и проч. и проч. Тут я, вероятно, выхватил бы свою шпагу, но у меня ее отняли незаметно в толпе, а также удалили мою прислугу; это меня взбесило и послужило поводом к сильнейшей перебранке с князем Меншиковым. Вслед затем, я хотел-было уйти, но находившаяся у дверей стража, ни под каким предлогом не выпускавшая никого из гостей, не пропустила и меня. Затем вошел его царское величество; за ним посылал князь Меншиков. Оба они, несмотря на то, что Шафиров бросился к ним и именем Бога умолял не оскорблять меня, напали с самыми жесткими словами, и вытолкнули меня не только из комнаты, но даже вниз по лестнице, через всю площадь. Я принужден был вернуться домой на кляче моего лакея,— свою карету я уступил перед обедом посланнику датского короля, рассчитывая вернуться в его экипаже, который еще не приезжал.

Теперь всенижайше повергаю благосклонному усмотрению вашего королевского величества все это происшествие: оно для меня чувствительнее самой жизни. Высокопросвещенный ум вашего королевского величества столько же, как чрезвычайное великодушие и [808] глубокая любовь к правде, коими восхищается и удивляется весь мир, позволяют мне надеяться не только на милостивое снисхождение к этому делу, но и на правосудие и возмездие со стороны вашего королевского величества.

Клянусь Богом, что все обстоятельства (species facto), изложенные мною, совершенно верны: все польские магнаты, бывшие на пиру, могут засвидетельствовать, что поведение и обращение мое были безукоризненны и что до их отъезда (за несколько минут до происшествия), несмотря на сильную попойку, я все время был трезв. Но положим даже (чего в действительности не было), что я был пьян и произвел какое-либо безчинство, подвергать меня за это строгому аресту и бдительному надзору совершенно неуместно, и если бы я был частное приглашенное лицо, а не носил бы священного звания уполномоченного посла вашего королевского величества (то, что уважается даже самыми необразованными народами), то и тогда не следовало обращаться со мной так постыдно и беззаконно. Я не прошу о мести. Ваше королевское величество, как доблестный рыцарь, сами взвесите этот вопрос, но я слезно и всенижайше умоляю ваше королевское величество, как о великой милости, уволить меня, чем скорее, тем лучше, от должности при таком дворе, где участь почти всех иностранных министров одинаково неприятна [809] и отвратительна. Если ваше королевское величество соблаговолите согласиться, можно благонадежно поручить ваши интересы моему секретарю, уроженцу Кёнигсберга и верноподданному вашего королевского величества. Он смышлен в делах, обладает уже некоторою опытностью в переговорах, и ему известны все мною здесь добытые сведения.

Если я осмелюсь, со всею моей верноподданническою преданностью, ради которой я готов жертвовать всем на свете и даже моей жизнью, высказать мое ничтожное мнение, то я доложу, что нейтралитет, который ваше королевское величество соблюдали до сих пор, не может долее существовать, не повредив интересам вашего королевского величества; так как царь снова отступает от границ вашего королевского величества, то король шведский с родины двинется и заслонит вас. Кроме затаенной злобы, ваше королевское величество никакой выгоды от царя ждать не можете, и ваше королевское величество имели бы самый законный повод к нарушению нейтралитета, как в оскорблении, мне нанесенном (что выражает полное презрение к вашему королевскому величеству), так и в том, что обещания вознаградить ваших ограбленных подданных не исполняются. Я даже убежден, что не подвергся бы вчерашнему со мной обращению царя, он мог еще прежде в Москве так поступить со мной, если бы он не таил против меня злобного негодования, вследствие последней моей [810] с ним беседы. Легко может быть, что случившееся со мной происшествие преднамеренно было отложено до отступления царя от границы. Как будет царь обращаться со мной впоследствии времени, и будет ли он стараться загладить свою гнусную вину, не знаю, ибо первым моим движением, по возвращении домой, было составить всеподданнейшее обо всем донесение вашему королевскому величеству и безотлагательно переслать письма через курьера в Варшаву.

С болезненным нетерпением и с полнейшею покорностью буду ожидать всемилостивейшего высочайшего повеления. Препоручая себя благоволению и милости вашего королевского величества, пребываю со всеподданнейшей преданностью и непоколебимой верностью до конца жизни своей, вседержавнейшего, и проч. и проч. Георг Иоганн фон-Кейзерлинг.

II.

Варшава, 1707 г. 13-го июля

Вседержавнейший великий государь, августейший король повелитель! Не далее как четверть часа тому назад получил я с Люблинской почтой письмо тамошнего, вашего королевского величества посла, Кейзерлинга. Он пишет о том, как сильно опасается предстоящого большого пиршества, устраиваемого царем, в день своего [811] тезоименитства в прошлое воскресенье, в Якубовицах (Jacubowitz), в полуверсте от города; опасается обычных при подобных пирах разгула и безчинства, и как охотно откупился бы хоть дорогой ценой, лишь бы не присутствовать на пиру; но быв приглашенным генерал-адъютантом его царского величества, он не мог отклонить приглашения, не подвергая себя опасности потерять всякое значение при том дворе.

Сию же минуту привез мне курьер от него же прилагаемое всеподданнейшее донесение о случившемся с ним бедствии и ужасных оскорблениях, которым он подвергся, умоляя переслать донесение безотлагательно. Упомянутый курьер рассказывает, что и датский посланник должен был, несколько дней тому назад, проглотить горькие пилюли: царь, получив от него в подарок собаку, на ошейнике которой было вырезано имя блаженной памяти покойного короля Датского, воспользовался этим случаем, чтобы дать понять посланнику, что насколько хороши были прежние государи его нации, настолько ныне царствующий король никуда не годится; таким образом, названный посланник едва не подвергся тому же бедствию, в какое попал, ради интересов вашего королевского величества, Кейзерлинг, содержащийся, по повелению царя, под арестом и бдительной стражей. Один Бог может постичь [812] существование такого народа, где неуважается ни величие коронованных лиц, ни международное право и где с иностранными сановниками обращаются, как с своими рабами. Так как я принужден поспешить отправкой нынешней почты, то лишен возможности составить отдельное всеподданнейшее донесение о том, что происходило на минувшей неделе между конфедератами в Люблине.

Закончу всенижайшее свое послание приложением полученной мною копии дневника (Diarium per сорuаm) секретаря Гольвеля (Ноlwell) и подлинное послание епископа Куявского (Cujavien). Ha последнее ваше королевское величество соблаговолите обратить внимание: конфедераты, несмотря на происходящее эти дни обнародованное междуцарствие (Interregnum publicisten), ни мало не спешат выборами, но напротив, намерены отныне согласоваться с последующими событиями, и нынешняя их попытка к публикованию междуцарствия (pas in publicirung Interregni) клонит к тому, чтобы крайней мерой, склонить шведского короля и короля Станислава к скорейшему, разумному согласованию. Проект опубликования междуцарствия (Project der publication Interregni) я также получил, но, по недостатку времени, не могу перевести с польского,—не замедлю однако с следующей почтой переслать его со всею нижайшею [813] преданностью, с которой пребываю, вашего королевского величества, и проч., проч. и проч. Г. Ф. фон-Лёшёффель.

III.

Люблин, 1707 г., июля 16-го, н. ст.

Вседержавнейший, великий король, всемилостивейший король и государь! Всенижайше повергая вашему королевскому величеству мое донесение, от 11-го числа сего месяца, о случившейся со мною трагедии, накануне царских имянин, на пиру, в 6 часов вечера, я составил его в полночь и с большою поспешностью, так как узнал через одного городского купца-немца, что некоторые польские магнаты намереваются послать курьеров с вестью о происшествии в Варшаву и даже Бреславль. А потому, не желая откладывать ни минуты уведомлением вашего королевского величества о всем случившемся, я отправил с своим курьером до Варшавы краткое донесение о происшествии, какое мог я составить в короткое время и при помощи одной моей памяти, не имея еще возможности переговорить с кем-либо о случившемся. Надлежит однако обратить внимание на следующия упущенные в этом деле обстоятельства и подробности: во-первых, князь Меншиков первый начал грубить [814] мне непристойными словами, вследствие чего его императорское величество в негодовании удалился, тогда как я только возразил, что благородный человек не упрекнет меня в безчестном поступке, и тем менее никогда не докажет того; но когда князь Меншиков не переставал обращаться со мною с насмешкой и презрением и даже подвигался все ближе и ближе ко мне, я, зная его всему миру известное коварство и безрассудство, начал опасаться его намерения, по московскому обычаю ударом “под ножку” сбить меня с ног - искусством этим он упражнялся, когда разносил по улицам лепёшки на постном масле, и когда впоследствии был конюхом. Я, вытянутой рукой, хотел отстранить его от себя, заявив ему, что скорее лишусь жизни, нежели позволю себя оскорбить, и не считаю доблестным человеком того, кто осмелится меня позорить.

Во-вторых, когда тут несколько офицеров нас развели друг от друга, его царское величество сам обратился к Меншикову с словами: “Ты всегда затеваешь то, чего сам не понимаешь, и я должен отвечать за все твои глупости, и потому советую тебе помириться с Кейзерлингом”.

Свидетелем этого происшествия был бригадир фон-Нетельгорст (Nettelhorst), состоящий на польской коронной службе; он [815] всенижайше прилагает тут свое письменное свидетельство и готов, во всякое время, присягнуть. Статс-секретарь тайный Шафиров на днях признался (в справедливости всего происшедшего) датскому королевскому послу.

В-третьих, князь Меншиков собственноручно вытолкнул из комнаты и вдоль лестницы при мне находившихся лакея и пажа (прочая прислуга отправилась домой с экипажем). Потом, вернувшись, спросил меня, зачем я хочу с ним ссориться?

На что я отвечал, что я не начинал ссору и никогда не начну её, но не позволю никому на свете оскорблять меня. Тогда он сказал, что если я не считаю его благородным человеком, то и он меня таковым не считает, что как я первый позволил себе его толкнуть, то и он может меня толкать, что действительно он тут же и исполнил, ударив меня кулаком в грудь и желая вывернуть мне руку; но я успел дать ему затрещину и выругал его особливым словом. ³

Тут мы схватились-было за шпаги, но у меня ее отняли в толпе, как легко можно догадаться, по его же наущению.

В-четвертых, вслед за сим его царское величество в ярости подошел ко мне и спросил, что я затеваю и не намерен ли я драться? Я отвечал, что сам я ничего не затеваю и драться не могу, [816] потому что у меня отняли шпагу, но что если я не получу желаемого удовлетворения от его царского величества, то готов, во всяком другом месте, драться с кн. Меншиковым.

Тогда царь с угрозой, что сам будет драться со мной, обнажил свою шпагу в одно время с князем Меншиковым; в эту минуту те, которые уж меня держали за руки, вытолкнули меня из дверей, и я совершенно один попал в руки мучителям или лейб-гвардейцам (Leib-garde) князя Меншикова; они меня низвергли с трех больших каменных ступеней, и мало того, проводили толчками через весь двор, где я нашел своего лакея одного (паж поехал за экипажем).

Ваше королевское величество, обладая столь светлым умом, рассудите сами по нижеизложенным обстоятельствам, что не я, а князь Меншиков затеял ссору, ибо: по первому пункту я не имел ни злобы, ни малейшего неудовольствия против него, доказательством тому могут служить все мои всенижайшия донесения, в коих до сих пор я не только не упоминал об его ежедневных глупостях, но скорее писал о нем только все хорошее. По второму пункту, ясно, как Божий день, что он начал оскорблять меня непристойными словами, сам же его царское величество в том [817] обвинил и требовал, чтобы он помирился со мной. Третий же пункт ясно доказывает, что Меншиков не только не имел никакого намерения мириться со мной, а напротив, хотел еще сильнее оскорбить, вытолкнув своеручно мою прислугу из дверей и снова обратясь ко мне с дерзкими словами. И можно ли было ожидать миролюбивых попыток в отношении меня от дерзкого любимца, который никогда не уступает даже самому царскому величеству, и как бы ни был неправ, всегда оставляет за собой последнее слово. Что же касается четвертого и последнего пункта, то его царское величество и также князь Меншиков стараются уверить, что они непричастны отвратительному обращению со мной и что оно случилось помимо их приказания. Но мой слуга, поджидавший меня во дворе, готов присягнуть, что князь Меншиков сам кричал в окно, чтобы меня вытолкали со двора. Наконец, тут запирательство ни к чему не служит, потому что по всем законам, тот, кто может и должен отвратить зло, а между тем дозволяет его, сам становится преступником. Более всего говорит в пользу моей невиновности то, что на следующий же день князь Меншиков несколько раз присылал ко мне своего генерал-адъютанта фон-дер-Раупе (Raupe) и потом генерал-лейтенанта Ренне (Ronne) убеждать меня, ни о чем [818] случившемся не доводить до сведения вашего королевского величества; а если донесение уже послано, предлагал, с помощью подставных лошадей, вернуть моего курьера и обещал при этом, с своей стороны, полное молчание и удовлетворение. Это требование я однако отклонил тем, что мне невозможно не доводить до сведения вашего королевского величества то, что вы должны узнать. Но до начала всех этих подсылок и искушений (Tentamina) явился ко мне один майор собственного его царского величества полка, и объявил, от имени царя, что вследствие моего дурного поведения вчерашний день, и того, что я обозвал князя Мешпикова ругательным словом, и тем опозорил дом царя, я должен удалиться от двора его царского величества.

На это я отвечал, что всем известно, что не я, а князь Меншиков начал ссору, и я не произнес бы ругательного слова, если бы он меня не взбесил и не вынудил к тому своим обращением. Я предоставлял на рассуждение его царского величества: не равносильна ли вынужденная и под влиянием насильственно произведенного во мне охмеления происшедшая вспышка, при которой легко, быть может, я погрешил против должного уважения к его царскому величеству, о чем сильно сокрушаюсь, - обращение, которому я подвергся? Я охотно принимаю повеление его царского величества, [819] тем более, что сам решился никогда не являться ко двору, где вынес столько оскорблений и грубых выходок, разве только явлюсь тогда, когда на то воспоследует особенное повеление вашего королевского величества, которому все уже известно. Майор старался-было уверить, что его царское величество ничего не знал о дурном со мной обращении стражи, и что я, конечно, получу должное за это удовлетворение; но я отвечал, что глубоко признателен за предложение, но никакого удовлетворения принять не могу, не узнав сперва высочайшей воли вашего королевского величества по этому предмету.

Потом уже я догадался, что царь действует с намерением меня смутить и побудить к скорейшему примирению, так как вскоре после этого объяснения явились упомянутые выше послы и искушения (Tentamina). Ho я не желал и не смел скрывать это дело от вашего королевского величества, и потому царь вскоре решился отправить к вашему королевскому величеству курьера, в лице фон-Брукенталя (Brukenthal), генерал-адъютанта князя Меншикова, в прошлый вторник; но в 12-м часу ночи мне было еще раз предложено примирение через генерал-лейтенанта Ренне (Ronne). Нельзя полагаться на правдивость со стороны князя Меншикова, и потому легко мог себе представить, как много вымышленного поручено [820] генерал-адъютанту всенижайше передать вашему королевскому величеству; кое-что я уже слышал об этом через доверенного слугу князя Меншикова.

Видит Бог, совесть моя чиста; все что я сообщил вашему королевскому величеству - сущая правда. Меня утешает мысль, что высокопросвещенный ум вашего королевского величества слишком безошибочно проницателен, чтобы какие-либо ухищрения и выдумки могли бы ввести вас в обман и вынудить ошибочное заключение, и потому всеподданнейше уповаю на великую милость и непоколебимую справедливость (aequitaet) вашего королевского величества и не сомневаюсь в благоприятном для меня решении. Тем не менее, препоручаю себя вам и благоволению вашего королевского величества с полнейшей покорностью к вашему, государь, решению единственному, как воле Божией, пред которым я благоговею и которое признаю.

Я убежден, что многие немецкие офицеры, слышавшие и видевшие все, охотно засвидетельствовали бы мой рассказ, если бы не были на службе московского царя, и не подвергали бы опасности откровенным признанием свою честь и жизнь. Из посторонних же лиц был только бригадир Нетельгорст (Nettelhorst), и тот находился вдали от происшествия. Правда, тут присутствовали не[821]которые поляки: коронный канцлер (Cron-untercanzler) Шембек (Shembek) и маршал конфедератов (Marshal von der confoedera-tion) Денгоф (Dohnhof). Но они, также как датский королевский посланник, были в это время в большой зале, столь далеко от места происшедшей ссоры, что почти ничего, или очень мало, могли видеть и слышать. В следующие дни князь Меншиков, видимо, старался склонить польских магнатов на свою сторону, убеждая их высказываться в своих письмах в его пользу, и в этих видах предлагая им (как мне сообщил упомянутый бригадир Нетельгорст) различные подарки. Но, насколько мне известно, никто ими не прельстился, а все соболезнуют о постигшем меня злополучии, и жалеют о существовании столь чудовищных московских обычаев, которых я сделался жертвой. Они уверяют, что сочувствие их по поводу этого скандального происшествия не будет на стороне двора. Все они были приглашены прошлый вторник на свадьбу в дом генерал-лейтенанта Ренне (Ronne); но узнав, что его царское величество будет на свадьбе маршалом (marshal) и князь Меншиков будет на ней присутствовать, никто, кроме упомянутого маршала конфедерации (marshal von der confoederation), Денгофа (Dohnfof) и кульмского казначея (land kammerer) Рыбинского, не принял приглашения - так свежо еще потрясающее воспоминание! Князь [822] Меншиков намекнул на этой свадьбе датскому королевскому посланнику, который готов подтвердить его слова, что если бы я не доносил вашему королевскому величеству, то ссору нашу можно было бы легко покончить; доказательство, что они сами чувствуют передо мною свою вину. Но мне совсем неприлично скрывать от вашего королевского величества дело столь важное, как по моим обязанностям в отношении вашего королевского величества, так и потому, что дело это произведет во всем свете сильное впечатление, как нечто чудовищное, небывалое до сих пор в летописях истории.

Три дня тому назад, офицер царской службы, немец, подозвал к себе, на многолюдной улице, одного из моих слуг и сказал ему, что слышал, будто ссора наша прекращена, и царь меня удовлетворил великолепным подарком. Я сам убежден, что двор имел это намерение, но считал бы себя самым низким человеком и недостойным неоцененной милости и покровительства вашего королевского величества, если бы позволил себя ослепить даже всеми сокровищами Москвы, и тем уменьшил бы авторитет и уважение, которыми так основательно пользуется во всем мире ваше королевское величество. Царский двор может отречься от того, что происходило в зале, где были только офицеры, состоящие на царской службе, но он не может отвергнуть то, что видели сотни сбежавшихся из города любопытных обывателей и других посторонних лиц; как после неистовых толчков вниз по лестнице и [823] других оскорблений, я, не переводя дух, очутился вне двора, на мосту, перед воротами и поджидал лошадь, за которой отправился мой слуга. Тогда пришли еще двое из лейб-гвардейцев (Leib-guarden) князя Меншикова; один из них, ругая меня самыми непристойными словами, два раза ударил меня кулаком в затылок, и тем едва не сбил меня с ног. Все это можно было отлично видеть из окон дворца, и однако никто не вступился за меня.

Неслыханный позор, которому подвергся министр вашего королевского величества, так велик, а нарушение международного права - есть преступление столь важное, что вызванный ими гнев вашего королевского величества будет совершенно основателен. Славой, которой пользуется ваше королевское величество во всем мире, вы обязаны не рабской лести, но действительному достоинству ваших превосходных качеств; самое даровитое перо не в состоянии воздать должную хвалу, за блого, которое ваше королевское величество совершает ежедневно; посему, если один из королей французских так энергично вступился за своего посланника, подвергшегося в Риме в 1662 году позору, не столь еще ужасному, какой я перенес, что потребовав продолжительного возмездия, заставил loco delicti каяться и сохранить по себе долгую память, то, конечно, нельзя сомневаться, что ваше королевское величество, обладая еще более отважным духом и мужеством, тем скорее защитит силу международного права и геройски потребует возмездия за варварское преступление, совершенное в ущерб величию и славы вашего [824] королевского величества. Я не осмелился бы так подробно излагать свое мнение на счет этого дела, если бы здешний двор не выказывал такое презрение к международному праву, нарушение которого он ставит ни во что. Но несмотря на все вышесказанное, я со всею моей верноподданнической преданностью всецело повергаю себя всемилостивейше вашей воле, даже и в том случае, если ваше королевское величество, в виду своих интересов, не соблаговолит требовать должного возмездия от его царского величества. Можно однако положительно сказать, что если вашему королевскому величеству заблагорассудится явно выразить свое неудовольствие по поводу этого происшествия, царь скорее уступит (zu kreize krichen), нежели станет действовать против вашего королевского величества. Если ваше королевское величество желает получить какую-либо выгоду со стороны Польши, и с этой целью пожелает встать в более дружеские отношения с шведским королем и королем Станиславом, то вы не могли бы найти вашим действиям лучшего повода, в чем конечно согласится весь здравомыслящий свет. Все сознают, как необходимо развить в этом диком народе сознание необходимости свято соблюдать международное право, нарушаемое им так часто. В крайнем случае ваше королевское величество может, под [825] предлогом дальнейшего необходимого расследования, тянуть дело до того времени, пока царь не будет вынужден отступить, что наверное случится, когда король шведский начнет наступление; тогда ваше королевское величество предпримет меры сообразно обстоятельствам и самые верные для своих интересов. Между тем, я вероятно уже буду отозван, равным образом и фон-дер-Лихт (von der Licht) не может долее оставаться при дворе вашего королевского величества, вероятно мой секретарь тут, а секретарь Волков, при вашем дворе, вступят в отправление наших должностей. Я хорошо знаю царя и его министров, и потому знаю, как они трусят даже перед одним королем шведским; они никогда не станут в враждебные отношения с вашим королевским величеством, и скорее согласятся на всякие миролюбивые сделки, чтобы только удержать теперешний нейтралитет вашего королевского величества.

На днях получены здесь письма, писанные даже ранее дня тезоименитства царя из пехотного отряда, находящейся при Остоги (Ostogu) и Ровне (Rowna); в них сообщается слух о полученном будто-бы мною приказе от имени вашего королевского величества, обнародовать отозвание (avocatorien) всех на царской службе [826] находящихся подданных вашего королевского величества. Хотя двор знает, что слух этот ложен, тем не менее начинают безпокоиться, как бы он ни оправдался.

Я более не вхожу ни в какие сношения с царскими министрами, и переехал бы в Варшаву, если бы сильная боль в правом боку, вследствие низвержения моего с высоких каменных ступеней, оказавшаяся серьезнее, чем я предполагал, не принудила меня обратиться к помощи придворного лейб-медика, другого доктора тут не имеется. Бог весть, буду ли я в состоянии предпринять завтра, или после завтра, путь в Варшаву, куда отправляется завтра вечером его царское величество со всей своей свитой. Так как все происходило не в пределах московского государства, но на нейтральной земле (loco tertia), я буду совершенно в праве, под предлогом нездоровья, после позорного обращения со мной, продлить здесь свое пребывание.

Дошло наконец до того, что его царское величество не только дал письменное обязательство республике возвратить, в будущем 1708 году, к Мартынову дню, недавно взятую крепость, со всей артиллерией и военными припасами, но даже сейчас же отправлен приказ губернаторам Полоцка и Смоленска выдать старосте Огинскому, всегда державшего сторону царя, литовский гарнизон, взятый [827] в плен в упомянутой крепости Быхов (Bychow), если только он добровольно уже не вступил в службу московского государства. Послан также приказ гетману казаков, Мазепе, уступить республике взятую в свое владение, пять лет тому назад, отделившуюся в момент восстания Украину, и особенно очистить крепость Бялую церковь (Bialoviekow), в которой и повелено водворить польские войска коронной армии (cron-armee).

Наконец все здесь присутствовавшия сословия республики принуждены были решиться обнародовать междуцарствие (interregnum); таким образом, оно получило прошлый понедельник свою законность; акт о сем (das instrumentum) еще печатается, но на днях, быть может даже завтра, он будет всенародно возвещен герольдом (per tubam); сейм же (conselium) снова здесь собирается 11-го августа, чтобы обсудить и решить о мерах, необходимых для охранения свободы Польши и основных ее законов. Полководцы и другие военные чины отправляются в польскую армию, которая сосредоточивается около Сандомира, оттуда двинется в Краков, и с этих пунктов будет наблюдать за движениями неприятеля, и по возможности противодействовать им. Прочие же магнаты большею частью намерены здесь поселиться.

Предполагают, что коронные полководцы (kron-feldherrn) могут [828] собрать до 250 хоругвей; но силу каждой определяют не более, как от 30 до 40 человек. 14-го числа этого месяца кульмский государственный казначей (Land-Cammerer) представил в Якубовицах его царскому величеству отряд из 36 польских хоругвей и тысячу немецких конных (mondirten) драгун и других кавалеристов, угостив обедом царя, его генералитет, а также многих польских магнатов. Сюда прибывшие с его царским величеством три драгунские полка и еще три полка, прибывшие вскоре после приезда князя Меншикова, выступают отсюда в Варшаву, где предполагает быть через два дня и его царское величество; но все эти полки слабы, потому что многия части их откомандированы к отряду генерал-лейтенанта Гейнске (Hainske). Полк генерал-майора Ренцеля (Rentzel) остается еще здесь и едва ли чрез три-четыре месяца кавалерия будет готова.

Недавно прибывшее сюда войско казаков, состоящее из отряда от пяти до шести тысяч человек, должно также двинуться к Сандомиру, чтобы быть ближе к польской коронной армии и поддерживать в ней преданность царю. Хотя царь употребил все усилия, чтобы склонить к себе конфедеративную республику, и та видимо ему благоволит, но тем не менее, доверия друг к другу нет, а поляки всегда будут следить с которой стороны дует ветер, и будут держать сторону сильного. К тому же, князь Вишневецкий (Wisnoviecki) объявил себя за Станислава; вследствие чего его [829] царское величество приказал генерал-лейтенанту Бауру (Baur) сколь возможно преследовать Вишневецкого по всей Литве, и отнять у него остальные хоругви.

Здесь еще ничего положительного неизвестно о выступлении из Саксонии армии шведского короля, и потому двор еще не решил, какие меры ему следует предпринять. Путешествие в Варшаву совершается, во-первых, из любопытства, так как его царское величество, изъездив всю Польшу, не видел еще ее главного города, а также и потому, что тут уже все запасы и продовольствие издержаны, и дальнейшее пребывание было бы в близком уже времени невозможным. На-днях распространили при дворе слух о происшедшей будто-бы битве в Брабанте, между высокими союзниками (Hohe Allyrten) и королем французским, при чем первые наголову (totaliter) разбиты, и даже сам герцог Мальбрук убит. По этому поводу ясно было выражено пристрастие к Франции, старанием обнародовать эту весть; но вчерашния письма совершенно опровергли быстро распространившийся слух.

Сию минуту получил я печатную прокламацию (документ) о решении междуцарствия (das Instrument von dem concluro der In-terregni); но возрастающая слабость не дозволяет мне продолжительного занятия, и потому я всеподданнейше прилагаю только копию с прокламации на польском языке; вместе с сим отсылаю еще другую копию секретарю посольства Лёльхёффелю (Lollhoffel) [830] в Варшаву, дабы он мог переслать ее в переводе вашему королевскому величеству. Впрочем препоручаю себя высочайшей милости и благоволению вашего королевского величества, и припадая к стопам вашим, пребываю с всеподданническою преданностью и несокрушимой верностью до конца жизни моей, вседержавнейшего, и проч. и проч. Георг Иоганн фон-Кейзерлинг.

IV.

Варшава, 1707 года, 30-го августа н.ст.

Вседержавнейший, великий государь и пр. и пр. Всеподданнейше и всенижайше довожу до сведения вашего королевского величества, что пережитые мною неприятности почти совершенно заглажены и устранены, вследствие высочайшего вашего желания, и к полному удовлетворению вашего величества, а также к общему удовольствию его царского величества, князя Меншикова и моего собственного, следующим образом. В двух письмах, в которых я нашел полное себе удовлетворение и копии которых я тут же всеподданнейше прилагаю, ⁴ его царское величество и князь Меншиков признают необходимым сегодня же совершить надлежащим образом военный суд над лейб-гвардейцами (Garde-du-corps), преступление коих уже обнаружено; тот же, который меня действительно ударил, должен быть приговорен к смерти, и приведен на место казни; в то самое время, но никак не ранее, мне снова будет дана аудиенция у его царского величества для принесения благодарности за [831] полученное удовлетворение и для испрошения от имени вашего королевского величества помилования ратнику, который впоследствии должен будет явиться, также в цепях и оковах, ко двору вашего королевского величества, благодарить меня за дарование ему жизни.

Никогда не добился бы я такого полного удовлетворения, если бы в начале уже поспешил согласиться на примирение. Но я слишком хорошо знаю дух этого двора и этой нации, и с намерением отклонял до сих пор отправление требуемого письма к князю Меншикову, хотя я вполне сознавал, что ничего не могло быть для меня удобнее и пристойнее, как написать приличное извинение за ссору, происшедшую от неумеренного употребления вина, и потому только лишь вчера отправил я письмо, чтобы тем придать ему еще большую цену и вынудить приговор телохранителя к смертной казни. Между тем, его царское величество в продолжении всего времени не переставал оказывать мне свою монаршую милость, а князь Меншиков, особенно вчера и третьего дни, с тех пор, как я решился написать требуемое письмо, не перестает выражать, в отношении меня, самое дружеское расположение, что подтвердит вашему королевскому величеству здешний секретарь посольства, в неоднократных всеподданнейших своих донесениях.

Тайный государственный секретарь (der Geheime Etats-Secretair) Шафиров прислал мне сегодня связку писем к фон-дер-Лихту, сообщив мне при этом, что в них заключается особое [832] повеление его царского величества, склонить сколь возможно ваше королевское величество на дозволение продлить мое пребывание при дворе его царского величества. Вследствие чего прошу ваше королевское величество и впредь располагать мной по всемилостивейшему своему усмотрению и воле своей; повергнув всецело свою жизнь служению вашему королевскому величеству, высочайшая ваша воля будет принята мною всегда с восторгом и покорностью верноподданного. Так как тайный государственный секретарь Шафиров, не говоря о его постоянном выражении преданности вашему королевскому величеству и неуклонном старании поддерживать хорошия отношения между вашим королевским величеством и его царским величеством, совершенно добровольно и успешно содействовал к прекращению нынешней ссоры, то всенижайше предоставляю на высочайшее усмотрение вашего величества, не найдете ли нужным, в знак милости и благоволения вашего королевского величества, пода-рить ему теперь недавно милостиво обещанных жеребцов для его завода, цена которых была ему при этом объявлена в 600 талеров. Если подарком будут служить жеребцы, следует принять во внимание, что Шафиров не может их принять иначе, как уведомив о том его царское величество; соответственную же сумму можно было бы без всякой огласки препроводить полковому квартир-мейстеру, Лансону, в Кёнигсберге, которому Шафиров сам мо[833]жет поручить покупку лошадей. Еще осмелюсь всенижайше просить, не соблаговолит ли ваше королевское величество пожаловать всемилостивейший рескрипт генерал-лейтенанту Ренену (Ronnen), как усердно содействовавшему к доставлению приличного удовлетворения; хвалясь высочайшей милостью вашего королевского величества, я обещал ему рескрипт, который да будет дозволено мне сообщить ему вместе с уверением в высокоценимой монаршей милости и благоволения к нему вашего королевского величества.

Все остальное, касающееся Statum publicum, находится еще в прежнем положении, и вероятно изменения последуют только тогда, когда узнают что-либо подробное об решительном и действительном приближении королевской шведской армии. Хотя и поговаривают о том, что еще девять пехотных полков должны прибыть сюда в самом непродолжительном времени, и что будто решено, в случае появления неприятеля, не уступать ему переправу через Вислу, я, однако, вполне убежден, что когда вся сила шведской армии двинется на Польшу, его царское величество, без сомнения, отступит к Литве со всеми своими регулярными войсками. Тут все еще живут надеждой, что недоразумения между их величествами императором и королем шведским еще не прекратились, и что скоро обнаружатся новые требования со стороны Швеции; в этой уверенности, тут начались распоряжения к продолжительному [834] пребыванию; все близ-лежащия деревни переписываются, и уже приступлено к раскладке для расположения войск по квартирам; пехоту размещают теперь же, а кавалерию будут размещать в непродолжительном времени.

Князь Репнин, генерал московской пехоты, и в отсутствии фельдмаршала Шереметева главнокомандующий всех войск в Литве, прислал сюда вчера свое всеподданнейшее донесение его царскому величеству о том, что он уже решительно отправил генерал-лейтенанта Баура (Baur) с сильным отрядом против князя Вишневецкого и Сапеги, с тем, чтобы преследовать их до Гольштинии и Курляндии. Легко может случиться при этих обстоятельствах, что московские войска снова овладеют Курляндией, в таком случае, всеподданнейше прошу ваше королевское величество сообщить мне свое мнение о том: следует ли вновь делать представления относительно бывшего секвестра этого герцогства, к чему царь в настоящую минуту склонится охотнее прежнего; что же касается моего верноподданнического и скромного мнения, то я полагаю, что в этом деле выгоды вашего королевского величества не будут так верны и существенны, какими оне были в прежния времена, и потому, быть может, было бы разумнее дождаться при упомянутом случае предложения со стороны царя, нежели нам самим их представлять.

Здесь всякий день ждут приезда полководца (Cron-Feldherr) [835] Синявского с супругой, и надеются узнать через них что-либо положительное на счет переговоров с князем Рагоцким.

Впрочем, препоручаю себя высочайшей милости вашего королевского величества, проч. и проч. Георг Иоганн фон-Кейзерлинг.

А. Копия с письма к князю Меншикову (полные титулы). Если, намедни, в день празднования тезоименитства его царского величества, в Якубовицах, я, при излишней и вынужденной выпивке, совершенно против воли, впал в неприятное столкновение с вашим сиятельством, то в настоящую минуту пользуюсь случаем принести чистосердечно свою повинную и уверить, что все случившееся меня тем более огорчает, что исключая этого обстоятельства, я всегда пользовался милостями и вниманием вашего сиятельства, также как и я, с своей стороны, всегда старался выразить должное вам уважение. Так как при вышеупомянутом безчинстве легко могли сорваться с языка некоторые непристойные выражения, оскорбившия ваше сиятельство, то, не колеблясь, спешу повиниться в том вашему сиятельству, тем более, что слова эти были не умышленны, но только следствием недоразумения и вспышки от избытка вина. И потому покорнейше прошу ваше сиятельство, последовав обычному великодушию, милостиво предать полному забвению эту ссору, и сохранить мне высокочтимое мною благоволение и дружеское расположение; просьба моя тем убедительнее, что я с [836] своей стороны смею уверить, что пребываю с прежними искренними и горячими чувствами и с должным уважением, и проч. и проч.

Б. Копия письма к его царскому величеству (полные титулы). Ваше царское величество выказывали во всех своих действиях столь высокое великодушие, а также всегда так снисходительно смотрели на проступки и вспышки, легко происходящие от выпивки, что я дерзаю и теперь надеяться на милосердие и благоволение вашего царского величества, и смею думать, что ваше царское величество смилуется и не подвергнет дальнейшему своему гневу то неприятное столкновение, которое произошло в день празднования высокого вашего тезоименитства, между князем Меншиковым и мною, единственно вследствие недоразумений и вспышки, при разгоряченном состоянии, от слишком неумеренного употребления хорошего вина. Вместе с тем смиренно смею уверить ваше царское величество, что как и прежде никогда не погрешал против подобающих вашему царскому величеству верноподданнических чувств, так и теперь ни о чем на свете столь не сожалею, как о совершенном в тот день, вполне неумышленным образом, проступке моем, и потому с удовольствием смиренно в нем каюсь перед вашим царским величеством, и с глубочайшим прискорбием вспоминаю о проступке, происшедшем вследствие чрезмерной выпивки. Тут же случилось и то обстоятельство, что некоторые из лейб-гвардейцев не только столкнули меня со ступеней, [837] самым непростительным и опасным образом, но даже трое из них преследовали меня через всю площадь до моста, и в то время, когда я, еле очнувшись, после такого насильственного низвержения, ждал только своего слугу, который должен был привести мне лошадь, так как карета моя еще не возвращалась, один из них так сильно ударил меня два раза в затылок, что я едва не свалился с ног. Подобное насильственное обращение с уполномоченным (publiquen) королевским министром неслыханно, и тем более преступно, что священное международное право, признанное всюду всеми иностранными министрами неприкосновенным, оскорблено самым постыдным, и попирается самым грубым образом. Сама слава вашего царского величества требует сильного возмездия на такое страшное насилие, ибо покровительствовать и охранять международное право составляет первую и самую священную обязанность всех властей сего мира. И потому, смиренно льщу себя надеждой, что ваше царское величество поступите с той любовью к справедливости и с тем несравненным великодушием, столь прославленном всем светом, не только вознегодуете на позор, мною перенесенный, но и даруете должное удовлетворение, в виде примерного наказания преступников за оскорбление, сделанное в лице моем величию всемилостивейшего моего государя и короля, доставите мне приличное удовлетворение, чтобы таким образом было даровано требуемое правосудие, столь сильно стесненному Juri gentium. [838]

Это справедливое возмездие не только укрепит неразрывными узами дружелюбные отношения между всемилостивейшим моим государем королем и вашим царским величеством, но оно придаст еще более блеску вашей славе, и обессмертит ваше величие и ваше имя, заинтересованные в этом деле, уже прославленные всем миром, и возбуждающия во мне еще сильнее те чувства преданности интересам вашего царского величества, так что вся моя жизнь будет выражать чувства самой искренней и усердной любви и верноподданнейшего уважения.

V.

3-го сентября 1707-го года. Варшава.

(Перевод). Вседержавнейший, великий король, всемилостивейший король и государь! Вашему королевскому величеству уже было всеподданнейше подробно донесено, каким образом, в день празднования тезоименитства его царского величества, в Якубовицах, произошли неприятности между царским любимцем, князем Меншиковым и мной; хотя причиною тому было лишь личное столкновение, оно однако, при неумеренном употреблении вина, приняло такой серьезной характер, что я не только выбранил князя Меншикова жесткими словами, но даже рукой ударил его по лицу, а так как в эту минуту вошел его царское величество и я не в силах был преодолеть primos motus; то последствия легко могли [839] бы быть еще злосчастнее, если бы тут же не вытолкали меня из дверей; сбежавшаяся же за дверьми многочисленная прислуга князя Меншикова, к несчастью, сочла своею обязанностью не только столкнуть меня вниз по лестнице, но даже двое из телохранителей упомянутого князя действительно ударили меня несколько раз на площади, где не было никого из моей прислуги. Теперь же со смирением и преданностью спешу всеподданнейше донести вашему королевскому величеству, что по поводу этого неприятного столкновения моего с князем Меншиковым, последовали с его и с моей стороны приличные и при подобных случаях обычные объяснения, и его царское величество даровал мне полное и блестящее удовлетворение за обиды, понесерные мною помимо его воли и ведения, следующим образом: было наряжено строгое следствие над телохранителями для дознания того, кто ударил меня; оказались двое виновных, и их, без дальнейшего допроса, в силу военного суда, произведенного на месте, по приговору, - копию которого под литерою А - всеподданнейше прилагаю, - 1-го сентября осудили к смертной казни; но в уважение того, что они дворяне, и хорошего происхождения, положено их расстрелять (arquebusiren). Когда генерал-лейтенант Ренне сообщил мне этот приговор, и даже привез ко мне на дом его оригинал, одобренный его царским величеством и собственноручно им подписанный, и когда я с своей стороны [840] выразил ему свое одобрение, он дал мне понять, что князь Меншиков весьма желает видеть меня, чем скорее, тем лучше, и что если я соглашусь сейчас же, в 5 часов пополудни отправиться к князю Меншикову, то меня встретят с восторгом, со всей предупредительностью и со всеми возможными почестями, и что там увижу я и его царское величество. Так как князь Меншиков еще прежде прислал мне приветствие через здешнего секретаря посольства вашего королевского величества Лёльгёффеля (Lollhoffel) с уверением в непоколебимости прежнего своего дружеского расположения ко мне, прибавляя любезно, что он страшится встречи со мной, то я решился поехать, в тот же день, в назначенный час, впервые после вышеупомянутого горестного столкновения, в дом князя Меншикова, где его царское величество почти всегда занимается судебными делами (Curalien). Едва въехал я в ворота, как уже князь Меншиков вышел почти со всеми здесь находящимися генералами на первую галерею своего дома, где и ожидал меня. Его гоф-маршал, генерал-адъютанты и камер-юнкеры встретили меня у кареты, генерал-майоры Бан и Гейне на лестнице, сам же князь Меншиков ожидал меня несколькими шагами далее, на вышеупомянутой крайней галерее, честь, которую он едва ли оказывает другим иностранным министрам, даже при первом приеме [841] их. Оффициальные наши приветствия выражали обоюдные наши чувства дружбы и удовольствия снова друг друга видеть, но, спустя некоторое время, проведенное вместе в комнатах, мы удалились (a parte) в сторону к окну отдельной комнаты, и объяснились по поводу ссоры, происшедшей от неумеренной выпивки. По общему нашему соглашению, ссора эта не только будет предана полному забвению, но даже послужит в будущем к подкреплению нашего благорасположения и дружбы. В это время вошел его царское величество, по своей привычке, без всякой церемонии, и смею всеподданнейше уверить ваше королевское величество, что давно не видал я его царское величество таким веселым и довольным, как в эту минуту: он обнял меня, и не позволив мне вымолвить слова, поспешил сказать, что устал от всхода по лестнице, потому что чувствует себя еще очень слабым после перенесенной болезни. Вслед за тем последовала веселая беседа, оживленная шутками его царского величества и князя Меншикова и продолжавшаяся до тех пор, пока не пришли доложить князю Меншикову и его супруге, о приезде жены гетмана (Gross-Feldherrin) Синявского, накануне прибывшей сюда; вскоре вошла она сама; тогда его царское величество пошел один со мной в отдаленную галерею; тут я стал выражать свою благодарность за милостиво дарованное мне [842] такое полное удовлетворение, а также свои извинения по поводу случившегося, но царь остановил меня следующими милостивыми словами на немецком наречии:

“Als Gott mine Seele kennt, ik silfst recht trurig darower gewest bin, doch wie alle tosammen voll gewesen sind, war Gott lof dat nu alles wedder got worden, un ik ju alle taid lew hab, un alles nicht mehr gedeneken“.

То-есть: “Сам Бог свидетель, как глубоко сожалею я о случившемся; но все мы были пьяны; теперь же, благодаря Бога, все прошло и улажено; я уже забыл о ссоре и пребываю благосклонно и с любовью преданный вам”.

Затем государь спросил новые газеты и снова удалился в комнату князя Меншикова, куда и сам князь возвратился, оставив жену гетмана (die Crohn Gross-Feldherrin) у своей супруги. Возобновившаяся беседа, при часто подносимых кружках вина, продолжалась весело до 7-ми часов вечера; потом мы перешли в комнаты супруги князя Меншикова, где обедали за небольшим столом, так как приглашенные к обеду были только: его царское величество, жена гетмана, жена старосты, овдовевшая княгиня Радзивил, князь Меншиков, его супруга, я, князь Долгорукий и генерал-лейтенант Ренне. Его царское величество все время не переставал [843] быть в наилучшем расположении духа, и когда потом при прощаньи я стал ходатайствовать от имени вашего королевского величества за преступников, его царское величество предоставил все на благорассмотрение вашего королевского величества, сказав при этом, что хотя он и будет очень занят все утро следующого дня, но приказ к совершению казни уже дал, и я могу действовать, как мне заблагорассудится.

Вследствие сего, вчера, в 10-т ч. утра, целый эскадрон лейб-гвардейцев провел этих двух преступников, в оковах и цепях, мимо здешнего дворца вашего королевского величества, по главнейшим улицам предместий и города, до большой площади Краковского предместья перед так-называемом Казимирским дворцом, где имеют свое помещение его царское величество и князь Меншиков. Приговор был уже почти исполнен: (московский) русский поп уже дал преступникам свое наставление к принятию смерти, уже благословил их распятием, уже даны были им свечи в руки, глаза были повязаны и уже командир, майор Иоанн Котлер, скомандовал к прикладу, как тут находившийся уже секретарь вашего королевского величества, Лёльгёффель (Lollhoffel), объявил помилование, привезенное генерал-адъютантом князя Меншикова, фон-Брукенталем (Bruckenthal), и обнародованное впоследствии [844] от высочайшего имени вашего королевского величества, и снова весь эскадрон привел преступников ко мне, во дворец вашего королевского величества, куда прибыли в то же время королевский датский посланник Грунд (Grund) и разные другие офицеры, приглашенные мною к обеду; тут виновные, на дворцовой площади, пали ниц и со смирением благодарили за милостиво дарованную им вашим королевским величеством жизнь. Потом, по моему требованию, они были освобождены от цепей и, по обычаю, угощены мною водкой, которую выпили во здравие вашего королевского величества и его царского величества, командующие же офицеры приглашены были мною к обеду. Я всеподданнейше остаюсь в уповании на высочайшее благоволение вашего королевского величества по поводу полученного мною, вследствие высочайшего вашего желания, такого блестящого удовлетворения и совершенного прекращения недоразумений и неприятностей, происшедших единственно от излишней выпивки, в чем погрешили в тот день даже сами лейб-гвардейцы.

Впрочем, препоручая себя высочайшему милосердию и благораслоложению вашего королевского величества, и припадая к стопам вашим, пребываю со всеподданническими чувствами и непоколебимою верностью до конца жизни моей, всепресветлейшего и проч. и проч. Георг Иоганн фон-Кейзерлинг.

Комментарии

1. В нашей обширной, составленной по архивным материалам, монографии: “Семейство Монсов. СПб., 1862 г.” (тогда же вся книга разошлась) есть много подробностей, прекрасным дополнением и объяснением которых могут служить настоящия депеши Кейзерлинга. Ред.

2. Бранное слово опущено в подлиннике. Ред.

3. Слово опущено в подлиннике. Ред.

4. Копий этих при наших документах не имеется. Ред.

Текст воспроизведен по изданию: Обида прусского посла. Георг Иоганн фон Кейзерлинг // Русская старина. Том 5, 1872.