ДЖЕЙМС КУК

ПЛАВАНИЕ В ТИХОМ ОКЕАНЕ В 1776-1780 ГГ.

ДНЕВНИКИ УЧАСТНИКОВ ПЛАВАНИЯ ДЖЕМСА КУКА

ГИБЕЛЬ КУКА

ДНЕВНИК КАПИТАНА КЛЕРКА

Воскресенье, 14 февраля. Ясная погода, бризы от берега и от моря. С момента нашего вторичного прихода сюда мы стали замечать у туземцев большую склонность к воровству, чем во время прежней стоянки, когда мы имели меньшие основания жаловаться на подобные поступки. Что ни день — [424] грабежи становились все более частыми и более дерзкими. Сегодня туземцы настолько скверно вели себя на борту “Дискавери”, что я приказал их всех выдворить с корабля и поступил так, как уже поступили на “Резолюшн”. Только именитым людям было дозволено оставаться на борту, остальным же было разрешено находиться около корабля на своих каноэ, причем они могли развлекаться там как им вздумается. После полудня я получил от короля Териобу в подарок одежду и свинью, и он со всей своей свитой нанес мне визит. Вечером он покинул корабль, и вскоре прибыл с визитом на борт важный арии [алии] по имени Пер'рере [Пареа записок Кука]. В то время, когда я находился с ним в каюте, какой-то негодяй нашел способ взобраться на борт; на глазах у всех он перебежал палубу, схватил кузнечные клещи и долото и спрыгнул в воду. Все это он проделал так стремительно, что оказался в море прежде, чем наши люди увидели, что произошло. Его тут же подобрало каноэ, которое направилось к берегу.

Я услышал тревожные крики, выбежал на палубу и, узнав, что случилось, приказал открыть по каноэ огонь. Одновременно штурман м-р Эдгар бросился на ялике в погоню за этим каноэ, которое оказалось вскоре вне досягаемости для наших мушкетов. Я заметил, что вдогонку направилась пиннаса с “Резолюшн” и капитан Кук побежал вдоль берега, чтобы помешать высадке вора. Я решил, что вор не сможет ускользнуть от погони, и, предвидя дальнейший ход событий, без особой тревоги вечером ожидал возвращения ялика с клещами и всем прочим. Однако примерно в 8 часов вернулся м-р Эдгар, и его сообщение причинило мне сильную боль. Прежде всего капитан Кук направился совсем не той дорогой, на которой он мог перехватить сопроводителей нашего вора. Пиннаса и ялик нагнали каноэ у берега, где нашел убежище виновник происшествия, и похищенные вещи были возвращены. М-р Эдгар, полагая, что этот гнусный поступок заслуживает наказания, захватил каноэ, которое доставило вора на берег. Оказалось, что это было каноэ Пер'рере и что на нем он прибыл к нам. Оно поджидало его, пока он находился со мной в каюте, и поведение м-ра Пер'рере представлялось весьма подозрительным. Если он и был причастен к этой краже, то проявил не только вероломство, но и черную неблагодарность, поскольку я всегда к нему относился внимательно и был достаточно щедр. Он оставил меня сразу же после того, как произошла кража, и обещал мне скоро вернуться вместе с вором, а надо отдать ему справедливость — в прошлом он в таких случаях помогал мне.

Он достиг берега одновременно с нашим яликом и, видя, что его каноэ в опасности, энергично воспротивился его захвату. Мгновенно большая толпа набросилась на нашу команду, и, чтобы воспрепятствовать этому, Пер'рере и его шайка взялись [425] за камни и дубины. К несчастью, ни на баркасе, ни на ялике не было огнестрельного оружия (дружеские отношения с туземцами усыпили нашу бдительность), и пришлось отражать нападение темп же средствами, которыми пользовался противник. В результате наши люди потерпели поражение: туземцы одолели их числом. Получив серьезные ушибы, они были рады вызволить шлюпки, и половина весел оказалась сломанной, а часть была утеряна.

Это был тяжелый удар, ухудшивший состояние дел и заставивший туземцев уверовать в свою силу. Прежде они воздерживались от таких дерзких поступков.

На рассвете лейтенант Барни, который был вахтенным офицером, доложил мне, что от буя отвязан большой ялик. Ялик был пришвартован к бую, и, чтобы предохранить его от солнца, так как дни были жаркие и обшивка могла растрескаться, он был затоплен. Обследовав место швартовки, мы убедились, что от буйрепа остался только конец длиной 4 дюйма, перерезанный каким-то орудием; стало совершенно очевидно, что ялик уведен индейцами.

При этих обстоятельствах я сразу же явился к капитану Куку, доложив ему о происшествии. Обсудив это дело, он предложил послать шлюпку с “Резолюшн” к NW оконечности бухты, а мою шлюпку направить к SO оконечности, чтобы ни одно каноэ не могло выйти из бухты. Те каноэ, которые попытаются это сделать, следовало отгонять к берегу. Он сказал также, что надо захватить все местные каноэ — в этом случае мы получим в качестве выкупа наш ялик.

Было это между 6 и 7 часами утра. Я вернулся на борт, чтобы привести приказ в исполнение, и послал к месту, указанному капитаном Куком, баркас и маленький ялик с их командами и отрядом хорошо вооруженных солдат морской пехоты; во главе этой партии поставил лейтенанта Рикмена. Сам же я взял ялбот (это была теперь единственная оставшаяся на корабле шлюпка) и отправился на “Резолюшн”, чтобы обсудить с капитаном Куком создавшееся положение. Однако, когда я приблизился к кораблю, лейтенант Гор сказал мне, что капитан Кук ушел на пиннасе к селению, расположенному на NW мысе ³¹⁷, взяв с собой баркас и маленький ялик. В этом селении постоянно находились король Териобу и большая часть именитых людей. Я возвратился на “Дискавери”, полагая, что так как капитан Кук отправился к королю, то скоро все будет улажено: мы еще никоим образом не могли дурно думать о вождях и вообще обо всем этом народе.

В это время у корабля находилось много маленьких каноэ, и туземцы вели с нами торговлю.

Вскоре после моего возвращения до нас донеслись мушкетные выстрелы с моего баркаса и ялика, и я тотчас же направил туда ялбот, чтобы узнать, чем вызвана стрельба, и передал [426] лейтенанту Рикмену приказ выслать к кораблю с ялботом каноэ, если таковые ему удалось захватить.

Было ровно 8 часов, когда нас встревожил ружейный залп, данный людьми капитана Кука, и раздались сильные крики индейцев. В подзорную трубу я ясно увидел, что наши люди бегут к шлюпкам, но, кто именно бежал, я не мог разглядеть в спутанной толпе. С пиннасы и баркаса по-прежнему вели стрельбу, а с борта “Резолюшн”, который стоял так близко от берега, что мог его обстреливать, выстрелили по туземцам из пушки. Эти обстоятельства помешали шлюпкам прийти на помощь нашим людям и соответственно лишили шлюпки возможности действовать тем или иным способом, а я был вынужден ждать возвращения этих “связанных” [engag'd] шлюпок, чтобы узнать о ходе этой злосчастной битвы.

Люди на шлюпках, израсходовав боевые припасы, возвратились на “Резолюшн”, и лейтенант Уильямсон, который командовал ими, вскоре явился на борт “Дискавери” с печальным сообщением, что капитан Кук и четверо солдат морской пехоты погибли в этой тесной схватке и что остальные, бывшие на берегу солдаты спаслись с большим трудом. Трое из них были ранены, в частности лейтенант Филипс, который основательно пострадал от камней и получил удар в плечо заостренной железной палкой.

Я немедленно отправился на борт “Резолюшн” и послал сильную команду для защиты астрономов в их палатках и плотников, которые работали над мачтой на восточном берегу бухты. И от лейтенанта Филипса, который со своими солдатами морской пехоты был на берегу и все время находился с капитаном Куком, я получил следующий рапорт об этой наинесчастнейшей беде: “Капитан Кук высадился в селении, расположенном на NW мысе, с пиннасы и баркаса, оставив ялик у мыса, чтобы предупредить возможность выхода каких бы то ни было каноэ, и при высадке приказал следовать за собой девяти солдатам морской пехоты, находившимся в шлюпках, и мне отправиться на берег. Мы тотчас же прошли в селение, где капитан спросил о [местонахождении] Териобу и двух мальчиков (сыновей Териобу, которые со времени еще первого нашего появления на этих островах жили у нас, преимущественно у капитана Кука, на борту “Резолюшн”). Немедленно были отправлены гонцы, и вскоре пришли оба мальчика и проводили нас в дом их отца. Капитан Кук некоторое время ожидал короля у его дома, а затем, выразив сомнение, здесь ли этот старый джентльмен, послал меня в дом чтобы я доложил ему об этом. Я застал нашего старого знакомого в тот момент, когда он только что проснулся, и, как только я поставил его в известность, что капитан Кук стоит в дверях он сразу же пошел со мной к нему. [427]

Капитан Кук после короткого разговора с Териобу заметил, что последний совершенно неповинен в том, что произошло у нас, и, когда капитан предложил ему пойти с ним на борт, он охотно на это согласился, и мы направились к шлюпкам. По дороге к морю одна старая женщина по имени Кар'на'куб'ра [Канеика-палеи] подошла к Териобу и, проливая слезы, стала молить его не идти на корабль, и в то же время два вождя подхватили его, настойчиво начали уговаривать не делать этого и затем заставили его сесть. Старик был явно удручен и напуган всем этим ³¹⁸.

В это время мы впервые стали подозревать, что туземцы не очень хорошо к нам настроены, и солдаты в беспорядке сгрудились (huddled together) посреди огромной толпы, в которой насчитывалось по крайней мере две-три тысячи человек.

Я предложил капитану Куку выстроить солдат вдоль скал у моря, и он со мной согласился. Толпа напирала на солдат, и они соответственно выстроились [в ряд]. Мы ясно видели, что туземцы вооружаются копьями и пр., но один коварный негодяй-жрец, чтобы отвлечь внимание капитана Кука и Териобу от маневров окружающей толпы, принялся петь и торжественно преподнес им кокосовые орехи.

Капитан Кук теперь совершенно отказался от мысли привести Териобу на борт и обратился ко мне со следующими словами: “Мы никак не сможем заставить его прийти на борт, разве что для этого придется перебить большое количество этих людей”, и я полагаю, что именно в этот момент он приказал садиться в шлюпки, но был остановлен парнем [fellow], вооруженным железной палкой [spike] (туземцы ее называют пах'ху'а [пахоа]) и камнем. Этот человек размахивал своей пах'ху'а и грозился швырнуть камень; в ответ капитан Кук выстрелил по нему мелкой дробью, но парня прикрывала циновка, которую дробь не смогла пробить, и выстрел привел лишь к тому, что туземцы осмелели еще больше — я не заметил у них ни малейших признаков испуга. Сразу же вслед за этим один арии, вооруженный пах'ху'а, попытался нанести мне удар в спину, но я отразил эту попытку и сильно ударил его прикладом своего мушкета. Как раз в этот момент туземцы стали кидать в нас камни, и один солдат был сбит с ног; тогда капитан выстрелил пулей и убил одного человека, после чего туземцы напали на нас и капитан дал приказ стрелять и крикнул: “Все к шлюпкам” [take to the boats].

Я выстрелил сразу вслед за капитаном и снова зарядил мушкет, пока стреляли солдаты. В тот самый момент, когда я повторял приказ “все к шлюпкам”, меня сбил с ног удар камнем, и, когда я поднимался, мне был нанесен удар пах'ху'а в плечо. Мой противник изготовился для нового удара, но я выстрелил и убил его. Теперь схватка являла собой печальную картину [428] замешательства и беспорядка [The business was now a most miserable scene of confusion]. Крики и вопли индейцев покрыли все прочие звуки, и эти люди, вместо того чтобы отступить после наших выстрелов (а капитан Кук и я полагали, что большая их часть именно так будет себя вести), действовали совершенно иным образом. Они не дали солдатам времени перезарядить ружья, мгновенно расстроили их ряд и перебили бы всех, если бы сильный огонь со шлюпок не удерживал их чуть дальше от моря. Туземцы гнались за теми, кто не был настолько сильно ранен, чтобы отказаться от попыток достичь шлюпок.

После того как меня сбили с ног, я больше не видел капитана Кука; я понял, что мы совершенно разбиты и что солдаты пытались спастись, добираясь до шлюпок. Из последних сил я дополз до воды, и поплыл к пиннасе, и по счастью добрался до нее, но лишь после того как получил еще один удар камнем в висок; если бы я не был у самой пиннасы, этот камень отправил бы меня на дно”.

Таково содержание рапорта лейтенанта Филипса об этом злосчастном событии. К этому я должен добавить одно обстоятельство, которое свидетельствует об отваге и заботливости м-ра Филипса.

Он не пробыл в шлюпке и нескольких секунд и едва лишь успел оправиться от жестоких ударов, нанесенных камнями и пах'ху'а, когда заметил, что один едва умеющий плавать солдат, получивший вдобавок ранения, тонет в море. М-р Филипс тут же бросился за борт, схватил этого человека за волосы и доплыл с ним до шлюпки.

Эти пах'ху'а — оружие очень опасное, а ими вооружилась большая часть арии, причем сделала это благодаря нам. Арии весьма охотно приобретали у нас это оружие, а мы мало беспокоились о возможном его применении. Старый Териобу получил от капитана Кука два таких кинжала, а один кинжал я ему дал не далее как вчера вечером.

Незадолго до нападения с другого берега бухты были получены сообщения, что наши люди на шлюпках, которыми командовал лейтенант Рикмен, убили человека, оказавшегося одним из арии. Наши люди заметили, что гибель этого человека привела туземцев в замешательство. Это произошло перед тем, как туземцы перешли к решительным действиям.

Каким образом развернулись эти злосчастные события, сказать трудно, но, по всей видимости, никакого заранее продуманного плана туземцы не имели. Если оценивать поведение Териобу в целом, то можно прийти к заключению, что с него нам необходимо снять обвинения в дурных замыслах. Его сын, юный принц Ка'у'а [Кеуа Пэ'елэ], находился на пиннасе вместе с м-ром Робертсом (помощником штурмана и командиром пиннасы), и, [429] когда раздались первые выстрелы капитана Кука, бедный мальчик сказал, что он очень испуган, и попросил, чтобы его отпустили на берег, и, когда ему это разрешили, он сразу же туда отправился.

Надо сказать, что туземцы, вооруженные пах'ху'а, настолько гордились тем, что им удалось приобрести это оружие, что ни на минуту с ним не расставались, а что касается камней, то природа в изобилии снабдила ими все уголки этой страны.

Рассматривая все это дело в целом, я твердо уверен, что оно не было бы доведено до крайности туземцами, если бы капитан Кук не предпринял попытку наказать человека, окруженного толпой островитян, всецело полагаясь на то, что в случае необходимости солдаты морской пехоты смогут огнем из мушкетов рассеять туземцев. Подобное мнение, несомненно, основывалось на большом опыте общения с различными индейскими народностями в различных частях света, но злосчастные сегодняшние события показали, что в данном случае это мнение оказалось ошибочным.

Имеются веские основания, позволяющие предположить, что туземцы не зашли бы так далеко, если бы, к несчастью, капитан Кук не выстрелил по ним: за несколько минут до этого они начали расчищать путь для солдат, с тем чтобы последние могли добраться до того места на берегу, против которого стояли шлюпки (я уже об этом упоминал), таким образом давая капитану Куку возможность уйти от них.

М-р Филипс полагает, что, судя по всем признакам, туземцы не воспрепятствовали бы в тот момент уходу капитана и у них не было заранее обдуманного плана; нападение же на солдат морской пехоты было вызвано больше заботой о самообороне, и успех его объясняется тем, что солдаты были рассеяны в толпе и не могли отразить атаку в боевом строю, и подобное преимущество не могло не броситься в глаза островитянам.

Что же касается того, что туземцы вооружались копьями и пр., как это заметил незадолго до нападения м-р Филипс, то он придерживается следующего мнения, которое я считаю справедливым, — они прибегли к подобной мере, полагая, что известные силы им пригодятся, раз уж речь зашла о доставке Териобу на корабль. Я думаю, что они решили этому противодействовать до последней возможности.

Однако, учитывая исход, который приняли все эти злосчастные события, я должен был принять наиболее действенные меры, какие только я мог бы предложить, чтобы предупредить дальнейшие беды.

Как уже выше отмечалось, я послал сильную команду во главе с лейтенантом Кингом на восточный берег бухты для охраны астрономов и плотников, занятых ремонтом фок-мачты. Вскоре я заметил большое стечение туземцев близ обсерватории и, [430] подтянув “Дискавери” на швартове, смог дать в этом направлении на должной дистанции залп из четырехфунтовых пушек, что в значительной мере рассеяло это сборище. Однако я не имел возможности оказать должного воздействия этими выстрелами, так как туземцы укрылись за каменными стенами (таких стен было много и в селении, и по соседству с ним); эти стены, как я полагал, служат для защиты запасных позиций, нужных туземцам в случае, если им будет досаждать противник.

Я заметил, что в разных местах на берегах бухты собираются толпы туземцев и, по мнению лейтенантов Уильямсона и Филипса, туземцы намеревались напасть на нас. Я же полагал, что они не столь уж серьезные враги и что лучше и безопаснее всего перевезти все то, что у нас было на берегу, на корабли, где мы сможем работать на досуге и где туземцы нас могут потревожить только ценой неизбежного собственного разгрома. Соответственно я приказал доставить на корабли обсерваторию и фок-мачту со всеми людьми, занятыми на берегу. Я придерживался мнения, что мы можем и на берегу охранять астрономов и плотников достаточно сильной командой, однако же их постоянно беспокоили там, из-за чего прерывались работы, а если бы в результате любого несчастного случая туземцы захватили бы нашу фок-мачту хотя бы на несколько минут, мы совершенно утратили бы возможность предпринять еще одно плавание на север, а именно это и было главной моей целью на будущее время.

Наша партия на берегу, которой командовал лейтенант Кинг, обосновалась на возвышенности, оттеснив к мораэ туземцев; эта позиция давала нашим людям большие преимущества как командная высота, и индейцы два или три раза предпринимали слабые атаки, обстреливая противника из пращей. Эти атаки тут же отражались, причем туземцы потеряли в общей сложности 10 или 12 человек. Впрочем, им трудно было собираться в значительные группы из-за огня с “Дискавери”.

К полудню мы перевезли людей и все имущество на корабль и подвели к борту фок-мачту. В подзорные трубы было видно, что индейцы переправляют мертвые тела через холмы в места, лежащие в глубине страны.

Я оказывал лишь малую помощь, чему виной было бедственное состояние моего здоровья; порой мне становилось так плохо, что я едва мог стоять на палубе, и я был не способен и в дальнейшем быть преемником такого даровитого мореплавателя, каким был мой славный друг и предшественник. Однако на кораблях имелись очень способные офицеры, и, твердо уповая на провидение, я полагал, что с их помощью буду в состоянии выполнить и остальные указания инструкций их лордств с той готовностью и тем рвением, которые я обязан был проявить, раз уж на меня пала честь их осуществления. [431]

С капитаном Куком погибли капрал Томас и солдаты морской пехоты Теофилас Хинкс, Джон Ален и Томас Фатчет. Лейтенант, сержант и два солдата были ранены.

Понедельник, 15 февраля. Малые ветры с суши и с моря, хорошая погода. Так как в месте, где произошла эта злосчастная стычка, все еще было множество народу, я имел основания направить на берег сильную команду и нанести туземцам возможно больший урон, предав огню их селение и каноэ, ибо я не сомневался, что, прежде чем у нас окажется соответствующее поле действия, необходимо все наладить силой огнестрельного оружия.

Офицеры, которые принимали участие в битве, обратили, однако, внимание на то, что хотя в конечном счете наши мушкеты и могут оказаться действенным оружием, но, учитывая численность туземцев, их решимость и стойкое сопротивление за стенами, такая попытка будет нам стоить нескольких, а быть может и многих, человек. Кроме того, высадка была бы сопряжена со значительными для нас неудобствами: мы должны были бы действовать на скользких скалах в обуви, которая едва давала нам возможность стоять, тогда как туземцы отлично управлялись в этих местах, будучи хозяевами своих ног.

Взяв в расчет, насколько для нас чувствительной окажется потеря даже небольшого числа людей, я счел неприемлемым и вредным для дальнейших целей экспедиции риск такой утраты. Поэтому я решил сосредоточить все наши силы на дальнейшем оснащении “Резолюшн”, так как оно было в плачевном состоянии (снята фок-мачта, такелаж свален на палубе и т.д.). Коль скоро мы приведем все это в относительный порядок, следовало в том случае, если туземцы не станут вести себя достаточно пристойно, отверповать корабль на близкое расстояние от селения и, высадившись под огнем наших пушек, убедить островитян, что не нашей слабости, а нашему милосердию они должны быть обязаны своей безопасностью.

Соответственно мы подняли нашу фок-мачту на корабль, расположили ее между носом и кормой над баком и шканцами и направили плотников с обоих кораблей для работ на ней. Вечером я послал шлюпки с обоих кораблей с хорошо подобранными и основательно вооруженными людьми под командой лейтенантов Кинга и Барни. Шлюпки ушли под флагом перемирия, и был дан приказ ни в коем случае не высаживаться, но приблизиться к берегу на такое расстояние, чтобы можно было вступить в переговоры и потребовать выдачи тел наших людей, и в первую очередь тела капитана Кука.

Когда м-р Кинг подошел к берегу и заявил о наших требованиях, туземцы проявили все признаки удовлетворения перспективой примирения, отбросили свои пращи и циновки, то есть оружие [432] и “панцири”, и вытянули руки — короче говоря, они всеми способами показывали, что одобряют наши предложения.

Один старый хитрец по имени Коаха [Коа, или Британия], с которым мы были хорошо знакомы, подплыл с белым флагом в руках к ялику, на котором был наш флаг, и обещал доставить завтра тело капитана Кука. Он сказал, что оно находится в глубине страны и что принесут его лишь сегодня ночью. Подобные же заверения м-р Кинг получил от многих других людей, с которыми он говорил у берега. М-р Барни находился неподалеку от м-ра Кинга и беседовал с другими туземцами, и он сказал мне, что совершенно отчетливо уяснил со слов некоторых островитян, что тело разрезано на части, но я, основываясь на обещаниях туземцев, заключил, будто в том или ином виде оно будет доставлено нам завтра.

Чтобы предохранить себя насколько возможно от махинаций этого народа, я отдал приказ командам шлюпок, обязав их с наступлением темноты обходить оба корабля: я опасался, что могут быть предприняты попытки повредить наши швартовы.

Утром старый Коаха несколько раз подходил к нам на маленьком каноэ с белым флагом. С ним был только один человек, и он дал обещания вернуть тело и в разное время привез нам двух или трех поросят, показывая этим, что он питает к нам дружбу и доверяет нам. Плотники работали над мачтой.

Вторник, 16 февраля. Хорошая погода, ветры с суши и с моря. Вечером перед наступлением темноты на борт прибыл жрец по имени Кар'на'каре, друг м-ра Кинга, и принес кусок, который, как мы убедились, был человеческим мясом. Он сказал нам, что это часть тела нашего покойного несчастного капитана, и это действительно была часть бедра без каких бы то ни было костей весом в 6—8 фунтов.

Бедняга [the poor fellow] сказал нам, что все прочие части тела были сожжены в разных местах с соблюдением особых церемоний и что эта часть тела была передана ему для той же цели, но, зная, как мы добиваемся получить останки капитана, он принес нам все, что ему удалось получить. Он добавил, что кости (а они сохранились все) находятся во владении короля Териобу.

Такого исключительного внимания и дружбы, которые с момента нашего первого прихода сюда проявляли к нам жрецы, мы никогда еще не встречали прежде, и подобного отношения трудно было ожидать от каких бы то ни было индейцев, да и по правде сказать от любых иных народов мира. Жрецы здесь богаты всем, что дает эта страна, и отличаются большой щедростью. Они отлично снабжали наших астрономов и людей, находившихся на берегу, постоянно посылали в дар свиней, рыбу, плоды и прочее капитану Куку и мне. При этом они были столь бескорыстны, что порой с большим трудом можно было убедить их принять от нас [433] ответные дары, соответствующие по ценности их приношениям.

В последние дни января партия наших людей была послана в глубь страны для ее осмотра. Люди отправились в путь вечером, и, когда остановились на ночлег, их нагнал человек, посланный старым Ка'ху [Као] (главным жрецом, или. как мы его величали, епископом). Этот добрый старый джентльмен, услышав, что группа наших людей отправилась в экспедицию, послал своего человека вслед за ними и приказал ему обеспечить их всем, в чем они могли испытывать нужду в ходе путешествия.

Этот достойный жрец Кар'на'каре (я полагаю, что он сын епископа) , несомненно, принес упомянутую часть тела с дружественными намерениями. Он умолял нас не принимать на веру дружеских посулов своих земляков, поскольку они обдумали и решили в дальнейшем причинять нам зло, если это только окажется возможным.

Он сказал нам, что старый Коаха используется как шпион и выведывает, в каком состоянии находятся наши оборонительные средства, и что, получив такого рода сведения, туземцы намереваются совершить нападение на корабли.

Здесь существовали раздоры между светской партией и духовенством, и в таких условиях в сообщениях той или иной партии могла быть истина; к этим сообщениям следовало относиться с большим вниманием. Нам надо было позаботиться о том, чтобы не подставлять себя врагу, ибо с его стороны были возможны любые коварные вылазки. Впрочем, я думаю, что в случае нападения на корабли дело приняло бы для туземцев неблагоприятный оборот и они потерпели бы небывалый урон.

Пробыв на борту примерно два часа, Кар'на'каре возвратился на берег, сказав нам, что из соображений безопасности он предпринял свой визит в темноте, так как, если бы об этом стало всем известно, его тут же лишили бы жизни.

Все наши усилия были направлены теперь на завершение работ, связанных с фок-мачтой, которая дала трещину не только в головной части, но и в основании, так что по краю степса образовалась дыра размером 7x4 дюйма. Выше ее трещина заходила на 7 футов. Мы наложили заглушку; если бы мачта была укорочена, можно было бы, судя по ее виду, обнаружить гниль и в остальной части, так что нам пришлось бы менять все до самого степса, чтобы как-нибудь выйти из неприятного положения.

Поскольку командование перешло теперь ко мне, я переместился на “Резолюшн” и назначил первого помощника капитана этого корабля м-ра Гора командиром “Дискавери”. На “Резолюшн” первым помощником стал м-р Кинг, вторым — м-р Уильямсон, третьим — м-р Уильям Херви, для которого это плавание было третьим, в котором он участвовал под командой капитана Кука. [434]

Мне не были известны соображения их лордств на случай замещения вакансий, но капитан Кук в частных разговорах со мной нередко говорил о своем намерении назначить м-ра Херви на пост помощника капитана, и, поскольку на этот счет у меня не было решительно никаких сведений о пожеланиях их лордств, я из уважения к памяти этого великого мореплавателя действовал сообразно его открыто выраженным намерениям ³¹⁹.

Среда, 17 февраля. Малые ветры с суши и с моря, пасмурная погода, иногда дождь. Вскоре после полудня один бесстыдный негодяй пришел из селения на NW мысе и, приблизившись на расстояние примерно 200 ярдов к кораблю, помахал нам шляпой, которую я опознал как головной убор капитана Кука, а затем надел ее на голову и выпустил в сторону кораблей несколько камней из пращи, между тем как на берегу собралась большая толпа, которая вопила и насмехалась над нами. Такое оскорбление переполнило чашу нашего терпения. Негодяй и его каноэ были прямо перед носом корабля. Вскоре он заметил наших людей, идущих к нему на шлюпке, и так быстро погреб к берегу, что мы не смогли к нему приблизиться. Я не стрелял по нему, чтобы не давать преимущества туземцам: наш промах мог бы лишний раз продемонстрировать им недостаточную меткость нашего оружия. Я понимал, что этот человек, несомненно, был послан людьми, собравшимися на берегу — а они продолжали толпиться на прибрежных скалах, хотя корабль стоял не так близко от берега, чтобы накрыть их огнем с желанной точностью, но все же в пределах досягаемости наших пушек, — и видел, что столь большое скопление туземцев являлось отличной мишенью, поэтому я приказал дать залп из нескольких четырехфунтовых пушек, после чего туземцы быстро рассеялись.

Вечером прибыли два ария, они просили больше не стрелять, выражая желание установить мир. Оказалось, что пушечный залп основательно напугал туземцев, из толпы было убито несколько человек и ранены племянник Териобу и мой старый друг Ки'мре'-маре [Камеамеа] ³²⁰, а два-три туземца получили ушибы от осколков камней. Мы узнали, что в схватке, в которой погиб капитан Кук, было убито четверо ариев и тринадцать простых людей и много туземцев было тяжело ранено.

Так как я нуждался в воде, я приказал утром подвести “Дискавери” ближе к берегу, чтобы корабль мог прикрыть огнем нашу партию на месте, где мы запасались водой, и для этой цели направил на берег шлюпки с обоих кораблей, соответствующим образом вооруженные, под командой лейтенантов Рикмена и Херви. Я отдал распоряжение не подпускать туземцев близко к нашей партии, но никоим образом не тревожить их, если только они сами первые не вызовут нас на бой наступательными действиями. [435]

Вскоре после высадки туземцы проявили такое безрассудство, что, несмотря на то что все явно складывалось не в их пользу, стали кидать в наших людей камни. У туземцев, однако, хватило благоразумия укрыться за домами расположенного вдоль берега селения или за строениями на вершине холма, под которым находился колодец, и оттуда они скатывали камни вниз. Некоторые настолько осмелели, что вышли на берег, так как с этих позиций им удобнее было кидать в нас камни, но бой на берегу закончился, после того как было убито пять или шесть человек. Тогда они все отступили за дома и оттуда непрерывно, но с крайне малым эффектом (дистанция была велика, и от камней легко можно было уклониться) продолжали обстрел. В полдень шлюпки возвратились. Плотники работали над мачтой, приводился в порядок такелаж.

Четверг, 18 февраля. Хорошая погода, ветры с суши и с моря. После полудня шлюпки были посланы за водой, и, так как туземцы по-прежнему были беспокойны, мы сожгли селение, лежащее в глубине бухты, и тем самым лишили островитян их главного убежища. Плуты, укрепившиеся на холме, продолжали скатывать на нас камни, и они расположились так высоко, что мы не могли достигнуть их. Правда, вреда они нам не причиняли, разве что задерживали работу и вынуждали наших людей оберегаться от камней. К вечеру вся эта возня утомила туземцев, и многие из них подошли к нашей партии с зелеными ветками и белыми флагами (эмблемами мира) и попросили нас быть их друзьями, обещая больше не беспокоить наших людей. Их приняли дружественно и заверили, что будут к ним относиться хорошо, если они поведут себя надлежащим образом. Утром партия снова была послана за водой, туземцы держали себя вежливо и предупредительно и принесли нашим людям плоды и пр. Плотники были заняты на фок-мачте.

Пятница, 19 февраля. Хорошая погода и ветры с суши и с моря. Наши друзья-жрецы по-прежнему относились к нам весьма заботливо и благожелательно и прислали свиней, плоды и пр. С помощью этих добрых людей и немногочисленных смельчаков, которые с наступлением темноты приходили к нам торговать (они говорили нам, что боятся, как бы их не увидели и не обвинили в сношениях с нами), мы все это время, за исключением одного лишь дня, имели коренья в количестве, удовлетворяющем наши текущие нужды; свинины же у нас было вдоволь. Шлюпки использовались на доставке воды. Туземцы вели себя мирно и вежливо. Плотники были заняты на мачте.

Суббота, 20 февраля. Хорошая погода, ветры с суши и с моря. После полудня один видный ария, по имени Эарпо [Хиапо, Япио записок Кинга], явился с двумя свиньями и большим количеством кореньев и сказал, что это дар Териобу. Он заверил меня, [436] что Териобу жаждет мира, на что я ему ответил, что у меня против мира не будет возражений, если нам вернут останки капитана Кука; он дал искреннее обещание сделать это, попрощался со мной и отправился на берег.

Вечером, к моему величайшему удовлетворению, мачта была отремонтирована. Шлюпки доставляли воду; туземцы вели себя мирно и дружественно. Поставили фок-мачту в кильсон и весь день вооружали наш такелаж.

Около полудня Эарпо явился на берег с большой свитой и грузом свинины и кореньев. Я направился к берегу на пиннасе в сопровождении м-ра Кинга, который шел на ялике, с тем чтобы переговорить с Эарпо и потребовать останки капитана Кука. Эарпо передал их мне, причем они были заботливо упакованы, и я взял их на борт. С Эарпо и тремя ариями, его приятелями, я общался по-дружески. Я спросил Эарпо об останках других наших людей (их было четверо); он ответил, что капитан Кук был важным человеком и поэтому достался королю Териобу, тогда как других разобрали разные вожди, и останки их теперь находятся в различных местах острова, и собрать их невозможно. Я полагал, что так оно, видимо, и было, и поэтому не стал вести на этот счет дальнейших разговоров.

Все люди были заняты оснащением корабля и подготовкой к выходу в море.

Воскресенье, 21 февраля. Малые ветры с суши и с моря, хорошая погода. Вечером Эарпо и его друзья вернулись на берег, видимо, весьма счастливые. Они сообщили мне о потерях, понесенных ими в различных стычках с нами. Было убито четверо ариев и шестеро ариев ранено; из простых людей погибло 25 человек и 15 получили ранения. Такие же цифры назывались раньше, и это совпадение свидетельствует, что данные о потерях туземцев, как я полагаю, верны.

При осмотре останков моего славного и всеми оплакиваемого покойного друга я установил, что не хватает следующих костей: спинного хребта, челюсти и ступней. Челюсть и ступни Эарпо принес мне наутро, а спинной хребет, как он мне сказал, был сожжен вместе с туловищем. Кар'на'каре объяснил нам, что со всех костей, кроме костей кистей, было снято мясо. Кожа на кистях во многих местах была прорезана и засолена, несомненно, для того, чтобы предохранить ее от разложения ³²¹.

Эарпо принес также два ствола от ружья капитана Кука; один был сплющен — видимо, из него пытались изготовить режущее орудие, другой основательно погнут и побит. Вместе со стволами Эарпо доставил в качестве дара от Териобу 13 свиней.

За день до печального события я в то время, когда Териобу был у меня с визитом, подарил этому старому джентльмену красную куртку; он попросил, чтобы к ней подшили кайму из зеленой [437] материи, и оставил мой подарок на борту, чтобы на следующее утро забрать его, но этому помешали злосчастные происшествия, случившиеся назавтра. Куртка по-прежнему оставалась у меня, и он через Эарпо просил ее отправить ему; я это сделал, добавив к ней дар за приношения Териобу.

Я упоминаю об этом случае наряду с прочими событиями, чтобы показать, как мало повлиял на наши взаимоотношения злосчастный разрыв минувших дней.

Перед полуднем меня посетил юный принц Ка'у'а, который, как я уже отмечал, был сыном Териобу, и ему, естественно, оказывали знаки внимания и уважения люди всех рангов.

Все на борту были заняты оснасткой и подготовкой к выходу в море.

Понедельник, 22 февраля. Малые ветры с суши и с моря, хорошая погода. После полудня шла обильная торговля свиньями и плодами. И арии, и простые люди теперь без малейших опасений общались с нами. Они по всем признакам желали восстановить былую дружбу и былые отношения с нами и делали это с такой искренностью, что, как я полагаю, я мог бы, если бы мы здесь задержались, без всякой опаски положиться на них и доверять им; однако я был сейчас озабочен необходимостью выйти в море и при первой же возможности покинуть эти острова...

...Вечером я предал морю останки капитана Кука со всеми почестями, какие были возможны в этой части света. Утром снова пришел Эарпо с подарком (свиньями и пр.) от Териобу. Эарпо, видя, что мы завершаем работы по оснастке и парусному вооружению, пожелал узнать, когда мы уйдем, и я сказал ему, что вечером. Он до крайности разволновался, залился слезами и спросил меня, будем ли мы друзьями, когда вернемся; после моих заверений, что к островитянам мы будем относиться дружественно, сохранив самое лучшее к ним расположение, он выразил большое удовлетворение и казался совершенно счастливым.

Все были заняты оснасткой корабля и подготовкой к выходу в море.

Вторник, 23 февраля. Легкие ветры, облачно. После полудня Эарпо попрощался с нами, и я дал ему и послал Териобу последние подарки. Бедняга пролил много слез и неоднократно просил, чтобы мы оставались друзьями, когда вернемся снова; ему было сказано, что мы останемся друзьями до тех пор, пока островитяне первыми не нарушат дружбу враждебными действиями.

У нас было теперь столько припасов, особенно зелени, что мы отослали обратно, вероятно, не менее 30 каноэ со всем их грузом. Мы приобрели тарро и бататы в таком количестве, какое только могли использовать, и эти плоды и коренья были отличного качества. С того момента, как возобновилась торговля, я не слышал ни [438] одной жалобы на кражи, и туземцы явно вели себя достойно и честно.

Вечером подняли малый якорь и баркас и около 8 часов п.п. при легком ветре с суши подняли якоря и стали верповаться с помощью шлюпок к выходу из бухты. В 10 часов, отойдя мористее, подняли шлюпки. Ночью и до полудня легкие ветры и сильное волнение от NO, которое наряду с сильным течением отнесло нас к W...

ДНЕВНИК ЛЕЙТЕНАНТА ДЖ. КИНГА

Воскресенье, 17 января 1779 г. Легкие ветры и хорошая погода; ветры от WSW, штиль, ветры от NO. В 8 часов возвратились шлюпки, и м-р Блай доложил, что он отыскал относительно хорошо укрытую бухту, удобный участок [для высадки] и неподалеку от него пруд с не совсем хорошей водой. Капитан решил проследовать в эту бухту.

На берегу м-ра Блая встретили чрезвычайно радушно. Палубы кораблей были заполнены туземцами, и близ кораблей сгрудилось несколько сот каноэ. То, что туземцев было много, придало им дерзость и также дало возможность похитить много вещей; по тем из них, кто украл шлюпочный руль, была открыта стрельба из мушкетов, но мы не приметили, какой ущерб причинила им эта стрельба. До сих пор во время наших сношений с индейцами этого острова мы с полным основанием могли говорить, что их поведение было совершенно скромным. Те островитяне, которые к нам приходили (иногда их было очень много), явно были слугами (servants) или же обыкновенными рыбаками. Их низкое происхождение (meanness) проявлялось в их облике и поведении. А в той толпе, которая теперь стала причинять нам беспокойство, было много людей, по виду более знатных, и они не только похищали наши вещи, но и побуждали к этому остальных туземцев. Однако мы вскоре обнаружили среди них вождей, обладавших достаточной властью, чтобы сдерживать остальных. Мы заметили, что наиболее значительным среди таких вождей был молодой, приятный на вид человек по имени Пареа [Палеа]. Капитан обратил на него внимание, и он стал нам очень полезен.

Мы смогли перевезти лишь половину привезенных нам свиней и зелени, хотя часть наших людей была занята тем, что колола животных и солила мясо. В 4 часа д.п. NW оконечность была по пеленгу NtW 0,5 W в 4 или 5 милях; в 8 часов оконечность острова были по пеленгам StO 0,5 O — NNW 0,5 W; бухта, к которой мы шли, находилась по пеленгу OtN в 3 или 4 милях. Продолжали заводить в нее корабли, и, так как ветер уменьшился, суда [439] буксировались шлюпками. В полдень отдали якорь в бухте Каракакуа [Кеалакекуа].

Когда мы вошли в бухту, корабли окружило очень большое число туземцев. В тот момент, когда мы легли в дрейф, поджидая штурмана, мы насчитали вокруг корабля 500 каноэ, и, по крайней мере, 300 каноэ находилось около “Дискавери”. До полудня, пока мы постоянно меняли место, число туземцев трудно было сосчитать, но я думаю, что после полудня у кораблей находилось не менее 1500 человек, а к 6 часам их численность возросла до 9000. Кроме того, когда мы подошли ближе к берегу бухты, не менее 300 женщин и детей добралось до кораблей вплавь (я думаю, что им в каноэ просто не хватило места), а много мужчин приплывало к нам на досках. Не меньше островитян наблюдало за нами с берега, и без преувеличения можно сказать, что в это время в поле нашего зрения было 10 000 местных обитателей.

Когда мы стали на якорь, островитяне стали выражать песнями и прыжками свою большую радость и удовлетворение нашим приходом. Мы, однако, испытывали меньшую тягу к более тесному и постоянному общению с ними: нас измучило и до крайности утомило двухмесячное крейсирование у берегов этого острова. Кроме того, и погода часто бывала более бурной, чем мы могли того ожидать, находясь в этих широтах, и, пока мы огибали NO оконечность острова, почти все время было большое волнение на море; к тому же наши старые тросы и паруса каждый день выбывали из строя.

Разочарования, вызванные неудачными попытками отыскать место для якорной стоянки, оказали скверное воздействие на дух корабельных команд, и часть экипажа обратилась с весьма дерзким письмом к капитану Куку, отказавшись пить вместо пива настой из сахарного тростника, который офицеры и сам капитан нашли весьма приятным на вкус. К этому следует добавить еще и скудные выдачи зелени и свинины, хотя при первых же жалобах людям выдавалось соответствующее возмещение.

Капитан Кук заметил, что в гавани невозможно было наладить регулярное снабжение: порой съестные припасы бывали в избытке, а порой их не хватало (особенно не хватало зелени). Иногда ее за день приносили столько, что этого количества могло бы хватить на целый месяц. Если все это приобреталось, то большая часть портилась; если же островитян отсылали обратно они больше не возвращались, и от этого страдали обе стороны Пока мы крейсировали у берегов острова, капитан мог регулировать количество получаемых припасов; повышая цену на железо которого у нас становилось все меньше и меньше, мы могли, конечно во время стоянки получить и больше съестных припасов и в частности свинины для засола, так как туземцы в любой части острова охотно сбывали свое достояние. Следует принять в расчет и [440] соображения безопасности кораблей. Судя по тому, что мы в прошлом наблюдали на подветренных островах, а нынче на Моу'и и Оухихе [Гавайи], здесь было мало шансов найти какую-либо гавань; в лучшем случае это была бы такая же открытая и небезопасная бухта, как Атоуи. Поэтому безопаснее было лавировать в открытом море. Таковы были мотивы, которые заставляли нас так поступать, изнуряя при этом команды обоих кораблей.

Если бы среди нас был хоть один человек, который мог бы толково расспросить туземцев об их обычаях и о богатствах острова, и если бы в этом и состояла наша цель, наши дела не пришли бы в расстройство. К тому же мы общались с народом простым и невежественным; эти люди только и делали, что продавали нам свои товары и возвращались за новой их партией на берег, не обращая внимания на наши расспросы. А поэтому и о стране у нас могли быть лишь весьма поверхностные представления.

На “Дискавери” явилось столько народу и так много их сгрудилось на борту, что судно дало крен, и мы видели, что матросы с трудом сдерживают толпу, которая рвалась на корабль. Мы послали нашего друга Пареа в помощь людям на “Дискавери”. Другой вождь, прибывший к нам утром и обладавший не меньшей властью, чем Пареа (его звали Канеина [Канина]), счел, что туземцы на борту “Резолюшн” чересчур беспокойны (на палубе они сгрудились так тесно, что невозможно было продвинуться хоть на шаг), и без лишних церемоний по нашей просьбе заставил их спрыгнуть за борт. Один туземец упорно не желал этого делать, и Канеина легко поднял его в воздух и сбросил в море. Ростом Канеина был выше Пареа, у него было красивое, чуть удлиненное лицо и орлиный нос. Оба вождя имели весьма достойную осанку. Они привели с собой третьего вождя, но имени Коа, и он привез на корабль небольшую свинью и кусок красной материи; надев эту материю на капитана, он преподнес ему свинью, а затем выступил с длинной речью, или проповедью. Это был низенький старик с больными глазами и телом, покрытым струпьями, а так выглядят люди, [злоупотребляющие] кавой. Видимо, по значению своему он почти не уступал Пареа. Он отобедал с капитаном, а после обеда вместе с Пареа отправился с капитаном и м-ром Бейли на берег. Мы высадились на берегу, где нас встретили три или четыре человека. В руках у них были жезлы, украшенные пучками собачьей шерсти, и они произнесли речь, в которой то и дело повторялось слово “Эроно” [Лоно, точнее, Э-Лоно, звательный падеж от слова “лоно” — бог], а такое имя было присвоено с некоторых пор капитану туземцами ³²².

У северной оконечности этого берега было расположено селение, а на другом конце имелась продолговатая куча камней, а за ней росли кокосовые пальмы. Каменная стена отделяла участок с пальмами от берега. Ни одной души, кроме упомянутых особ, на берегу [441] не было, но близ хижин мы заметили туземцев, которые распростерлись ниц, как те люди, которые нас встретили, когда мы впервые посетили [остров] Атоуи.

Затем нас провели на вершину каменной кучи. Высота этой кучи с одной из ее сторон была примерно 8 футов, но с противоположной стороны из-за неровности этого участка она была вдвое выше. Думаю, что в ширину эта куча была ярдов двадцать, а в длину ярдов сорок. Вершина была плоская и вымощенная камнем. Она со всех сторон была обнесена крепкой оградой, и на столбы этой загородки были нанизаны черепа. Их было 20, и, как нам растолковали, большинство этих черепов принадлежало людям с Моу'и, убитым по случаю смерти какого-то вождя. У этой кучи близ берега стояло два дома, а на противоположном ее конце возвышался помост из не связанных между собой столбов. В средней его части без всякого порядка было воткнуто в землю пять высоких кольев. Мы вошли со стороны домов, и капитана остановили у двух грубых деревянных идолов. На этих чурбанах были вырезаны только лица с уродливыми ртами и головы венчались длинными деревянными надставками; на идолах было надето старое тряпье, а у подножия их лежали сено и старая скорлупа кокосовых орехов. После того как Коа и рослый угрюмый юноша с длинной бородой, чье имя было Кайрикеа [Кели'икеа], произнесли какие-то слова, нас провели в ту часть площадки, на которой возвышался помост. Здесь под столбами стояли полукругом 12 идолов, а против центральной фигуры на помосте, который поддерживался столбами высотой 6 футов и в точности был похож на таитянский [жертвенник] уатту, лежала прогнившая свиная туша, а под помостом были сложены стебли сахарного тростника, кокосовые орехи, плоды хлебного дерева и др. ³²³

Коа подвел капитана к этому помосту и, взяв тушу, снова произнес проповедь, а затем, бросив свинью, повел капитана на помост, что было сопряжено с риском, и, чтобы капитан не упал, Коа держал его за руку.

В это время изгородь обошла процессия из 10 человек, и эти люди несли с собой свинью и большой кусок красной материи. Процессия подошла к тому месту, где стена и помост отгораживали часть площадки, где мы находились, и ее участники простерлись ниц. Кайрикеа взял у них красную материю и передал Коа, а тот обернул ее вокруг талии капитана, после чего свинья была поднята на помост.

В течение некоторого времени Кайрикеа и Коа повторяли какие-то фразы, чередуясь друг с другом, и говорили они с вопросительными интонациями. В конце концов, Коа сбросил вниз свинью и спустился вместе с капитаном, после чего Коа повел капитана к идолам и перед каждым произносил какие-то слова, но говорил он их крайне непочтительным и пренебрежительным [442] тоном. Исключение он сделал лишь для центрального идола. Только этот идол и был в одежде, но высота его была не более 3 футов, тогда как все прочие достигали 6 футов. Перед центральным идолом Коа простерся ниц, а затем поцеловал его и пожелал, чтобы то же самое сделал капитан. Последний отнесся к этому совершенно пассивно и дозволил проделать с ним все, что желал Коа. Пареа называл этого маленького идола Кунуэ-акиа [Ну-нуи-акеа — великий вседержитель Ку], а все прочие называли Кахаи [ка'аи — резная деревянная фигура, заостренная книзу, чтобы ее можно было воткнуть в землю].

В течение всей этой церемонии м-р Бейли, Пареа и я сидели в дальнем углу под старым домом, и по одному этому, а также и по другим признакам было ясно, что отведенное нам место не играло заметной роли в церемонии. Но теперь нас отвели к центру площадки, к месту, углубленному фута на три ниже ее уровня. Площадь этого углубления была примерно 10—12 квадратных футов. На одной из ее сторон имелись два деревянных идола, и между ними усадили капитана. Коа держал его руку, другую руку поручили поддержать мне. Появилась еще одна процессия, которая доставила жареную свинью, плоды хлебного дерева, бататы, бананы, пирог и кокосовые орехи; процессия, возглавляемая Кайрикеа, приблизилась к нам. Кайрикеа держал в руках свинью рылом в сторону капитана и скороговоркой прочел несколько раз нечто вроде молитвы, или речи, на которую отвечали все прочие участники процессии, причем с каждым разом обращения эти становились все короче и короче, и под конец он произнес два-три слова, на которые толпа ответила ему возгласом “Эроно”. После того как эта церемония, длившаяся, как я полагаю, около четверти часа, закончилась, все индейцы уселись против нас и принялись разделывать свинью, колоть кокосовые орехи и подавать плоды. Тем временем часть туземцев принялась жевать каву таким же манером, как это делается на всех других островах. Кайрикеа прожевал ядро кокосового ореха, завернул жвачку в клочок материн и потер этим сверточком лицо, голову, руки и плечи капитана, и то же самое он проделал со мной и м-ром Бейли, Пареа и Коа. Пареа и Коа настаивали, чтобы мы отведали свинину, предварительно пригубив каву. Я ничего не имел против того, чтобы получить порцию свинины из рук Пареа, но капитан, вспомнив, что проделывал своими руками с тухлой свиной тушей Коа, не захотел взять у него ни кусочка даже тогда, когда этот старичок любезно прожевал для него мясо.

Мы поднялись, как только сочли это приличным, и капитан дал туземцам несколько кусков железа и другие безделушки (он сказал, что преподносит все это Эатуа); островитяне были довольны этими приношениями, но тут же поделили их между собой ³²⁴. [443]

После этой долгой и довольно утомительной церемонии, о назначении и характере которой мы могли только догадываться, полагая, однако, что для нас она весьма почетна и сулит нам всемерную поддержку со стороны островитян, два человека с жезлами подошли к капитану и произнесли те же слова, что говорились с самого начала. При этом все присутствующие пали ниц, а мы направились через селение к южной части берега. На NW оконечности бухты возвышается крутой утес, и он так нависает над морем, что только в малую воду под ним можно пройти вдоль берега к селению на северном скалистом мысе бухты ³²⁵.

Нас не очень удивило (подобное мы уже видели на южном берегу острова), что вся местность, несмотря на видимое обилие зелени, дома и плантации, была покрыта лавой и камнем, на который оказал большое действие огонь.

Мы возвратились на борт вечером, очень довольные поведением наших гидов, причем их уважение к нам выражалось не в той низменной и весьма неприятной для нас форме, какую проявляет свое отношение чернь, и нас очень обрадовали приветственные возгласы, которыми нас непременно встречали дружественно настроенные островитяне.

Неподалеку от мораэ, на участке берега, где возделывались бататы, мы расположили наши обсерватории и палатки. Пареа, который дал нам понять, что он состоит в родстве с Териобу, королем острова Оухихи [Гавайи], рад был показать свою власть и доброе к нам расположение и готов был снести несколько домов, стоящих на пути к обсерватории. Речь шла о нашем первоначальном плане: сперва мы хотели расположить обсерватории на участке, находящемся посреди селения, на противоположном конце берега, поскольку там легче было следить за работами и охранять партию, занятую пополнением запасов воды, но затем сочли, что это поле отвечает нашим целям в большей степени, и дали понять Пареа, что избранный нами и огороженный каменной стеной участок следует объявить табу и что мы возместим ущерб хозяину этой земли. Все устроилось наилучшим образом. Утром обсерватории и палатки были свезены на берег и установлены, участок провозглашен жрецами табу, и на стене были водружены жреческие жезлы.

Мы отрядили для охраны наших людей на берегу шесть солдат морской пехоты с капралом и офицером. М-р Филипс приказал стражникам при исполнении их обязанностей придерживаться солдатского устава. Он дал им ряд других распоряжений с целью повысить авторитет стражников в глазах островитян и запретил солдатам морской пехоты давать в руки туземцев оружие и показывать, каким образом оно заряжается.

Вождь селения по имени Кохо был полностью вознагражден за ущерб, который мы нанесли молодым посадкам бататов. [444]

Туземцы теперь твердо держались нашей границы — каменной стены, и никто ее не нарушал и не входил без спроса на участок, провозглашенный табу.

Все было подготовлено для короткой стоянки на берегу сообразно намерениям капитана (мы не перевезли хронометров и телескопов на сушу по причине краткости стоянки), и все было куда спокойнее, чем в любом из мест, где мы устраивались раньше.

Два дома у края каменной кучи (ее туземцы называли о-хики-оум [хикиуа], что, по всей вероятности, соответствует какому-то особому обозначению, поскольку слово “мораэ” употребляется здесь в таком же значении, как это принято на Таити) были отведены парусным мастерам. В одном из домов было отведено особое помещение для больных ³²⁶.

Ни одно каноэ ни при каких обстоятельствах не подходило к берегу близ нашей обсерватории — вероятно, скорее из уважения и благоговейного страха перед о-хики-оум, чем перед нами, хотя островитяне, которым это разрешали часовые, могли свободно проходить к стене через поле. Никакие наши посулы не могли также заставить женщин приблизиться к нашей стоянке. Наши люди пытались вручить женщинам подарки, соблазняли Пареа и Кохо, дабы они допускали их к нам, но островитянки неизменно отвечали, что Этуа и Териобу [Каланиопу] убьют их, и по всему видно было, что, даже если бы вожди дозволили женщинам приходить к нам, они все равно держались бы от нас на изрядной дистанции. Как бы неутешительно не было подобное поведение женщин, несомненно, что нам от этого жилось спокойнее. Вся торговля велась у кораблей, и у наших жилищ на берегу царила тишина, тогда как везде в других местах во время стоянок в этом море все складывалось как раз наоборот.

За посадками кокосовых пальм — а они тянулись почти на всем протяжении берега — находился маленький и грязный пруд с весьма посредственной водой. Правда, из ям, вырытых по краям пруда, вычерпывалась пресная вода, но самая хорошая вода текла из трещины в скале, расположенной в конце пляжа. При отливе эта вода была очень хорошей, и ее было более чем достаточно для текущих нужд. По опыту долгого плавания нам было известно, что, пожалуй, только остров Атоуи может дать нам более вкусную воду. Близ этого пруда было несколько хижин, и мы вскоре убедились, что в них живут только жрецы и люди, занятые на о-хики-оум и совершавшие отправления культа, когда приносились жертвы Эроно. С этими людьми мы поддерживали прекрасные отношения, и они нас посещали во всякое время и всегда и во всем проявляли к нам совершенное доверие.

Пока мы жили в мире и покое, на борту не прекращалась сумятица и там царил беспорядок. На кораблях постоянно бывало такое количество народа, особенно женщин, что несколько раз в [445] день приходилось очищать от них палубы. Но спустя два-три дня, когда любопытство островитян было удовлетворено, число их уменьшилось, и они стали менее беспокойными.

Конопатчики были поставлены на заделку бортов, и это была единственная работа на кораблях, которая продвигалась вперед.

Придя сюда, мы прежде всего стали спрашивать островитян о главном вожде острова. Мы спрашивали, кто он, где находится и собирается ли нанести нам визит. Пареа объяснил нам, что он находится на Моу'и, но будет здесь через три или четыре дня. Пареа говорил, что он является т'акани Териобу, и назвал имена других людей, состоящих в таких же отношениях с королем. Мы так и не узнали более или менее определенно, какая связь была между этими т'акани и королем, и не очень верили тому, что на этот счет говорили нам женщины ³²⁷.

С 19-го по 24-е, пока отсутствовали Пареа и Коа (они сказали, что отправляются на свидание с Териобу, который высадился на наветренном берегу острова), ничего существенного не произошло. Нас, живших на берегу, без ограничения снабжали свиньями и зеленью жрецы, и лодки со снедью посылались на корабль; все это делалось от имени Као, а он был очень стар. Кайрикеа, вождь этого поселения, сказал, что он внук Као. Примечательным был прием, оказанный островитянами капитану Куку и капитану Клерку ³²⁸.

Это был первый визит капитана Кука в жилища [жрецов]. Его усадили у ног деревянного идола, стоящего у входа в хижину, и, судя по клочьям материи, обернутым вокруг идола, и остаткам жертвоприношений, возложенным на уатту, этому божеству воздавались необычайные почести. Мне снова пришлось поддерживать руку капитана, и, после того как его облачили соответствующим образом, Коа принес поросенка (при этой церемонии сам Коа и дюжина островитян выстроились в одну шеренгу), а один из жрецов задушил животное. Тут же был разведен огонь, и еще не совсем удушенного поросенка бросили на раскаленные угли, а когда шерсть была опалена, тушу поднесли к самому носу капитана, причем эта операция сопровождалась вопросами и ответами, которые произносились совсем в другом тоне, чем на той церемонии, что состоялась в первый день нашего пребывания в местном мораэ. Затем свинью с кокосовым орехом положили к ногам капитана, и все жрецы уселись. Была подана кава: жирную тушу разрезали, и нас накормили таким же способом, как и во время минувшей церемонии.

Всякий раз, когда капитан Кук бывал на берегу, его принимал один из жрецов, при этом он распевал какие-то молитвы, а люди падали ниц. Когда капитан уходил в палатку, туда являлись Кайрикеа и его приближенные и преподносили ему свиней, бататы и пр., причем эти вручения неизменно сопровождались церемониями. [446]

Все это указывало на то, что почести воздавались не в знак дружбы, а по какому-то ритуалу и ответные дары не имели для островитян значения. Часто случалось, что вожди низшего ранга изъявляли желание преподнести дары или, скорее, воздать капитану то, что воздавалось божеству, как это делалось при мирных жертвоприношениях или при похоронах вождей высокого ранга, и, когда эти люди подносили капитану свинью, руки их дрожали и весь их вид свидетельствовал о том, что они объяты страхом. При этом Кайрикеа и другие жрецы произносили все необходимые сентенции.

Находясь на берегу, мы вскоре выяснили, что между этими вождями, Коа и вождем здешней округи (она называлась Акона [Кона]) Кохо существует большая разница. Кайрикеа говорил нам, что не им, а вождю по имени Као [это главный жрец острова], который должен сюда явиться вместе с Териобу, мы обязаны тем, что все припасы доставляются в наши палатки. Кайрикеа сознавал свое более низкое положение, не выражая, однако, недовольства, а для недовольства у него были основания. Коа и Кохо или же Пареа, постоянно сопровождавшие капитана, когда он бывал на берегу, забирали все наши подарки, которые, несомненно, полагалось бы вручать Кайрикеа: ведь именно он снабжал нас свиньями и зеленью, а Коа и Кохо порой выпрашивали частицу того, что нам доставалось, и делали это так назойливо, что мы нередко отказывали им в этих просьбах.

Коа однажды сыграл с нами весьма хитрую штуку. Различные вожди часто дарили нам свиней и порой приносили их в таком количестве, что мы не могли все использовать, а Коа, зная об этом, просил у нас лишнюю свинью и редко встречал с нашей стороны отказ. Однажды он унес свинью, а затем эту же свинью преподнес нам один вождь, которого привел к нам Коа. Этот вождь, по словам Коа, хотел таким образом выразить нам свое уважение. Было ясно, что свинья и вождь состоят в тесной дружбе. Мы не сомневались, что проделка эта мошенническая и что Коа и Кохо часто ведут подобную игру, зная, что мы редко оставляем без вознаграждения вождей, выражающих дружеские чувства.

Мы все больше привязывались к жрецам, поведение которых было крайне благожелательным и скромным. При этом мы ничем не обижали прочих вождей: они приносили большую пользу на кораблях, наводя порядок среди туземцев.

24-го туземцам не было разрешено подходить к кораблям, и они все сидели в своих домах. Нам удалось лишь узнать, что на все сношения с нами наложено табу по случаю прибытия Териобу.

Подобное происшествие возбудило у нас нетерпеливое желание повидать монарха, державшего своих подданных в таком благоговейном страхе. Поскольку Териобу не появлялся, а на борту иссякли [447] запасы зелени, утром 25-го мы приманили к кораблям несколько каноэ, но тут вмешался в дело один вождь, который предпринял попытку увести каноэ. После того как по нему или, точнее, поверх него выстрелили из мушкета, он оставил это намерение, и нам удалось приобрести необходимые припасы.

После полудня мы узнали, что Териобу прибыл, и мы поверили этому, так как вечером множество каноэ обогнули северную оконечность бухты и направились к “Резолюшн”. До наступления темноты мы наблюдали с берега, как вереница больших парусных и гребных каноэ выходит из-за мыса ³²⁹.

Утром 26-го нам сообщили, что Териобу в сопровождении Пареа и ряда вождей прибыл на борт “Резолюшн”. Там он оставался до 10 часов вечера, а затем со своими приближенными направился на ночлег в селение Коуруа [Кавалоа], расположенное на северном берегу бухты.

В полдень Териобу на большом каноэ, сопровождаемом двумя другими каноэ, покинул селение и торжественно направился к кораблям.

В большом каноэ был сам Териобу, во втором сидел Као, и там находились четыре идола, а третье каноэ было нагружено свиньями и зеленью. Когда эти каноэ подошли к борту “Резолюшн”, на центральном каноэ принялись торжественно петь песни, и мы заключили, что процессия эта носит в какой-то степени религиозный характер.

Гости, вместо того чтобы подняться на борт, направились в нашу сторону, и процессия выглядела весьма величественно. Все вожди стояли, облаченные в [парадные] одежды со шляпами на головах, а в центральном каноэ были установлены идолы из плетенки (мы решили, что это местные боги), украшенные на разный манер красными, черными, белыми и желтыми перьями. Вместо глаз у них были раковины жемчужницы с черными кружочками посередине, в необычайно уродливые пасти вставлены собачьи зубы. Уродливы были не только пасти, но и все прочие черты идольских лиц. Мы выставили для встречи всю нашу маленькую гвардию, а капитан, убедившись, что король направился к берегу, последовал за ним. После того как мы вышли навстречу, король высадился и милостиво снял со своих плеч одеяние, набросив его на плечи капитана, а затем надел ему на голову шляпу из перьев и вручил ему очень красивую мутовку. Кроме того, он сложил у ног капитана пять или шесть комплектов одежды, и все эти вещи были очень красивы и ценны. Приближенные короля принесли четыре большие свиньи и другие припасы.

Я был поражен, глядя на короля, вручившего эти поистине королевские дары и окруженного королевской свитой. Это был немощный и дряхлый старик; он уже появлялся у корабля, когда мы были у NO оконечности острова Моу'и, и его главные [448] адъютанты тогда пробыли с нами всю ночь. Среди них был Майха-Майха [Камеамеа], и сейчас его волосы были вымазаны какой-то грязной бурой мазью или пастой, и эта мазь придавала ему невероятно дикий облик; подобных лиц мне, право же, не приходилось еще видеть, и эта внешность никоим образом не отражала его характера — непринужденный и бодрый. Хотя в его поведении была сейчас известная сдержанность, все же казалось, что именно он главный распорядитель на этой встрече. Здесь было двое очень красивых юношей — младших сыновей короля; старшему из них было лет шестнадцать, и он тогда тоже всю ночь провел на борту и теперь всем своим поведением показывал, что полностью нам доверяет.

Вскоре капитан Кук и Териобу поменялись именами и закрепили твердый дружеский союз; одновременно появилась процессия жрецов, возглавляемая весьма престарелой особой; участники процессии несли больших свиней и массу бататов, бананов и др., и по поведению и взглядам, которые бросал на старика Кайрикеа, мы поняли, что этот старик в голове процессии — тот самый Коа, щедротами которого мы жили. Као обернул вокруг бедер капитана кусок материи и передал ему маленькую свинью. Као было предоставлено почетное место рядом с королем, и, когда Кайрикеа приступил со своими последователями к обычной церемонии, Као и многие другие вожди отвечали на традиционные вопросы.

Капитан доставил Териобу и столько его приближенных, сколько мог вместить баркас, на борт “Резолюшн”, где им были розданы подарки, которые их всех осчастливили. Као и с полдюжины старцев нашли пристанище в домах жрецов, а все каноэ, и в частности то, на котором находились боги, были отбуксированы в безопасное и недоступное прибою место. Као желал, пока он здесь находился, делить с нами свой досуг.

Больше ни одного каноэ в бухте не появлялось, и туземцы снова простерлись ниц, как это они сделали, когда капитан Кук впервые сошел на берег.

Нашим людям было разрешено свободно торговать с туземцами, и спустя короткое время бухта заполнилась каноэ. Это разрешение просили и получали люди, принадлежащие к той партии, которая должна была отправиться в глубь страны, чтобы дойти до снежных гор.

Партия состояла из канонира с “Резолюшн” м-ра Ванкувера, юного джентльмена с “Дискавери” м-ра Нелсона, посланного м-ром Бенксом для ботанических наблюдений, капрала из береговой команды и еще трех человек. Они не взяли с собой никакого оружия и отправились в путь в 3 час. 30 мин. п.п. с четырьмя туземцами.

27 января. Руль с “Резолюшн” был отправлен на берег для ремонта рулевых крюков и для обтяжки головки обручами. [449]

Небольшая партия наших джентльменов отправилась в глубь страны. Исключительно мирное поведение туземцев на берегу подавило все наши опасения, и мы теперь во всем доверяли островитянам.

Териобу подарил нам очень много свиней, вероятно штук двадцать, и отправил лодку с подарками капитану Клерку. Между большими вождями и капитаном все время шел обмен дарами. Интересы одного из вождей (я узнал, что он сын Као), так же как и интересы его отца, сильно расходились с Териобу. Они и их приближенные жили с нами, когда Териобу и его свита находились в Коуруа. Нас отделяли от них высокие и крутые холмы в северной части берега бухты. Упомянутый вождь, к нашему удивлению, носил помимо своего собственного имени имя Эроно. Сегодня он подарил капитану красивую одежду и несколько крупных свиней.

30-го руль починили, погрузили на баркас и отправили на борт. 31-го были посланы плотники с одним из людей Као в качестве гида в глубь страны, чтобы нарезать доски для поручней, в чем нуждался “Резолюшн”. Другая партия возвратилась сегодня, и ее участники не находили слов, чтобы описать гостеприимный прием, оказанный им Као. Как только Као узнал, что они находятся в пути, он послал к ним своих людей со свиньями и всем прочим и приказал туземцам, живущим в той местности, через которую лежал путь наших людей, оказывать им всемерную помощь. К этому надо добавить, что его посланцы не приняли в дар ни одного кусочка железа и других презентов за тех свиней, которые они с такими трудностями доставили нашим людям издалека.

Этот чрезвычайно благожелательный человек каждое, утро посылал нашей партии более чем достаточное количество припасов. Всякий раз, когда нас посещал капитан Кук, Као являлся во главе процессии своих собратьев и приносил жареных свиней, плоды хлебного дерева, бататы и пр. и после церемонии вручения даров отправлялся в свое тихое убежище. Мирное и спокойное поведение туземцев в отношении нашей партии было вызвано стараниями жречества, хотя не всегда все обходилось хорошо. Туземцы, например, однажды ночью похитили из палатки, где я спал, ящик с ножами, вилками и оловянными тарелками, а из другого ящика украли кое-какие вещи, принадлежавшие м-ру Филипсу. Более всего удивляло в этой краже то обстоятельство, что воры не тронули моей одежды и каких бы то ни было принадлежавших мне вещей, отделив их от вещей м-ра Филипса, положили обратно в корзину.

Кайрикеа сказал нам, что кражу учинил вождь округи Кохо, и, судя по некоторым признакам, так это и было.

Кое-что Кохо затем вернул, а я не предпринял никаких шагов, чтобы получить все остальное, но резко предупредил Кохо, что, [450] если такие случаи повторятся, для него это кончится плохо. Были предприняты меры, чтобы подобного рода происшествия в дальнейшем не происходили. Я узнал также, что на кораблях туземцы причинили еще больше беспокойства. Вожди из окружения Териобу обладали не меньшими склонностями к воровству, чем их собратья к югу от экватора, и если они не всегда выступали в главной роли, то неизменно оказывались подстрекателями и соучастниками краж.

На “Дискавери” выпороли за кражу одного индейца, а утром один весьма именитый вождь, вручая нам в дар свинью, привязал к своему запястью нож для мяса из офицерской кают-компании. Это был инструмент, без которого мы не могли обойтись, и я не без труда отобрал его у вождя. Впоследствии я убедился, что некоторые мои соображения были правильны: я никогда не соглашался с мнением тех, кто, общаясь с этими народами, считал необходимым предпринимать все возможные меры для предотвращения воровства. Бороться с ворами надо так, чтобы не причинять им ущерба: следует лишь ничего не оставлять на их пути и хорошенько охранять не только личные вещи.

По нашей просьбе островитяне вечером продемонстрировали нам борьбу и бокс. Хотя сошлось очень много народу, нам не показалось, что все было проведено должным образом — чего-то в этом зрелище не хватало. Я отложу описание этого зрелища и возвращусь к нему, когда перейду к здешним развлечениям.

1 февраля. У нас ощущался недостаток в топливе, и капитан пожелал, чтобы мы переговорили с туземцами, могут ли они нам продать частокол, которым было огорожено мораэ. Мы видели, что островитяне брали оттуда столбы, и, так как многие столбы уже сгнили, мы полагали, что без всякого риска можно, не совершая кощунства, договориться о покупке всего частокола.

Это соответственно и было сделано, и нам без дальнейших просьб доставили весь лес, причем островитяне получили изрядное возмещение. Сегодня за топливом прибыло два баркаса с наших кораблей. Матросы попутно забрали и деревянных идолов и, прежде чем я об этом узнал, перенесли весь идолский полукруг на шлюпки. Они сказали мне, что туземцы имели с ними соответствующий разговор и разрешили забрать идолов.

Я все же переговорил с Као, который был с нами, и он пожелал только, чтобы мы возвратили маленького идола и оставили двух идолов в центре мораэ на месте. Маленького идола доставили в один из жреческих домов.

Сегодня скончался Уильям Уотман из команды канониров Он уже чувствовал себя нездоровым, когда мы только вошли в бухту но первые дни был на берегу. Мы думали, что ему стало лучше' и он по собственному желанию отправился на корабль но день спустя его хватил удар, и не прошло и двух дней, как он умер. [451]

Это был старый человек, прослуживший в морской пехоте 21 год; он сопровождал капитана Кука в предыдущем плавании, и тот затем устроил его в Гринвичском госпитале, но, так же как и капитан, ой покинул госпиталь, чтобы снова последовать за ним. Все сотоварищи любили Уильяма за его добрый и благожелательный нрав. По своему опыту он знал, что кубки и чаши, особенно в руках молодых людей, недолговечны, поэтому он собирал скорлупу кокосовых орехов и вручал тем, кто лишался этих сосудов.

Вожди, узнав о его смерти, выразили желание, чтобы его похоронили на берегу, и тело было предано земле в мораэ, причем погребальная церемония была проведена торжественно и достойно, насколько это нам позволяли обстоятельства.

Старый Као и его собратья оставались в роли зрителей, и, когда могила была засыпана и прочтены заупокойные молитвы (все это время туземцы хранили глубокое молчание), они возложили на могилу убитую свинью, кокосовые орехи и бананы. Несомненно, они желали выразить свое уважение к покойному большим количеством подношений и отправлением некоторых церемоний. Хотя их желание произносить погребальные речи и сдерживалось, церемонии эти продолжались три ночи; в одну из ночей Као и другие его собратья окружили могилу, закололи несколько свиней и пропели какие-то песни, причем никто не помешал им довести до конца эти церемонии, предпринятые из лучших побуждений.

У могилы был воздвигнут столб, и к нему прибита квадратная доска, на которой были указаны имя, возраст и дата смерти покойного. Островитяне нам обещали оберегать эти останки, и мы не сомневаемся, что хранить о нем память здесь будут до тех пор, пока у могилы стоит столб-памятник пребывания первооткрывателей на этой группе островов.

2 февраля. Териобу и вожди стали допытываться, когда мы отсюда уйдем, и, видимо, их обрадовало то, что мы собираемся отправиться в путь вскоре и хотим остановиться на Моу'и. Трудно сказать, вызывалась ли эта радость чувством подозрительности или желанием собрать для нас припасы, но, судя по искренности островитян, скорее можно допустить вторую причину. Всю ночь и все следующее утро люди бродили по улице, повторяя на манер наших глашатаев какие-то фразы, и мы полагали, что это были призывы нести Териобу свиней и коренья для передачи всего этого Эроно, поскольку имена Териобу и Эроно часто повторялись. Под кокосовыми пальмами было освобождено место для приносимых Териобу свиней, на другой стороне площадки складывались стебли сахарного тростника, ямс, бататы, плоды хлебного дерева, и у стоящего поблизости каноэ было растянуто много материи.

3 февраля. Капитан и Териобу отправились в то место, где живет Као. Перед его хижиной лежали свертки материи, [452] множество красных и желтых перьев, связанных волокнами из скорлупы кокосового ореха, и большое количество топоров и других железных изделий, полученных на нашем корабле. Сперва, увидев, что все это связано в узел, мы решили, будто здесь собрано то, что предназначается для капитана Кука, но эти предположения не подтвердились. Кайрикеа разложил эти связки перед Териобу, выставив перья, железо и все прочее на его обозрение, и мы уяснили, что это подать, собранная Као. Король явно был удовлетворен этим проявлением верности, отобрал примерно треть железа и некоторое количество перьев и перья передал капитану, который, однако, взял их очень мало. Король сказал, что капитану предназначены и материи. Нам не разъяснили, для кого собраны свиньи и коренья, и когда мы об этом спросили, туземцы указали на капитана и на меня, а кроме нас двоих, здесь никого из наших людей больше не было.

За подарками были посланы лодки и для нас отобраны большие свиньи; мне кажется, что более 30 свиней было отдано простому народу, так же как и большая часть плодов хлебного дерева, кокосовых орехов и бататов, потому что у островитян больше этого добра уже не оставалось.

По ценности этот дар далеко превосходил все, что мы когда-либо получали на островах Дружбы и Общества. Бросалось в глаза, что способы вручения подарков и здесь, и на островах Дружбы были весьма сходными, что свидетельствовало о более деспотическом образе правления, чем на островах Общества.

Вечером нас развлекали борьбой и матчами бокса, а затем мы израсходовали остатки наших ракет и удивили фейерверком здешних жителей в такой же мере, как и всех прочих островитян.

Нас начинало тревожить то обстоятельство, что наши плотники все еще не возвращались. Мы послали одного из помощников штурмана вместе с Каниной, чтобы их разыскать и поторопить, но они вернулись еще до возвращения нашего посланца и сказали, что вынуждены были пройти дальше, чем сперва предполагали, а плохая дорога и трудности, вызванные переноской заготовленного леса, сильно их задержали. Однако о своих проводниках они отзывались весьма похвально. Туземцы не только кормили наших людей, но и охраняли их орудия и не похитили ни одного гвоздя. Простой народ отлично чувствовал, что ему оказывают доверие, и редко не оправдывал этого доверия. С дозволения Као мы наградили этих людей, и они заслужили бы большего вознаграждения чем то, которого от нас удостоились, если бы дело заключалось не только в доставке леса.

Териобу и Као совершенно серьезно просили капитана Кука оставить меня здесь. Мои здешние друзья предлагали мне скрыться и обещали надежно укрывать меня в горах, до тех пор пока не уйдут корабли, и сулили мне, что сделают меня большим [453] человеком. На всех островах их обитатели выражали желание, чтобы кто-нибудь из наших людей остался после ухода кораблей, и часто выдвигались примерно такие же доводы, какие выставляют бойкие дети, когда хотят получить занятную игрушку.

Утром перевезли на борт обсерваторию. Табу теперь было снято с нашего участка, и туземцы кинулись туда в надежде что-либо отыскать на месте нашей стоянки. После полудня парусные мастера и все другие люди, работавшие на берегу, были доставлены на борт. На берегу собралась большая толпа, и некоторые островитяне настроены были довольно озорно, и как на грех в это время отсутствовали вожди. Однако, поскольку на берегу нечего было украсть, толпа разошлась. Затем часть туземцев вернулась к тому месту, где стоял наш малый ялбот, на котором я должен был отправиться на корабль. Я полагаю, что сюда они пришли, чтобы выразить свои добрые чувства. Они усадили меня и принялись оплакивать нашу разлуку, и мне не без труда удалось от них вырваться.

Я с сожалением покидал места, где на меня возлагалась в определенной мере ответственность за наших людей, но всегда испытывал большое удовлетворение, видя их в безопасности и сознавая, что мы, к великому нашему счастью, сохранили самые дружественные и сердечные отношения с туземцами.

Здесь немалую роль сыграл м-р Бейли. Будучи всегда на месте нашей стоянки, он поправлял меня и давал мне советы, как поступать в том или ином случае. В нашей партии не было ни одного человека, который вел бы себя плохо по отношению к туземцам.

В этом месте многое сложилось так, что наше пребывание не вызывало неудовольствия у этого народа. На наш участок было наложено табу, и никакими средствами нам не удавалось завлечь к себе женщин. Даже жена самого Териобу не осмелилась переступить границу запретного участка. К этому надо добавить весьма разумные распоряжения офицера морской пехоты, который нам здесь во всем помогал. Наше житье облегчалось и тем, что нам были предоставлены отдельные палатки. В других местах я вел жизнь, несовместимую с моим положением и званием, и был вынужден довольствоваться пребыванием в обсерватории, а те, кому ведомы эти места, знают, каково приходится людям, ютящимся либо в ней, либо в каком-нибудь из углов общей палатки. Кроме того, обычно у нас так мало бывало свободных рук, что нельзя было выделить человека для приготовления пищи. Здесь в этом не было нужды, так как жрецы давали нам многое из того, в чем мы нуждались.

В любом случае, добиваясь взаимопонимания и проявляя добрую волю, следует держать себя достойно. Полагаю, что в этом отношении на мое доведение вряд ли могли быть какие-либо [454] нарекания. Я всегда неукоснительно придерживался правила не обижать вождей, и, если кто-либо из них переходил границу участка или неожиданно появлялся в нашем жилище, я никогда не выдворял такого визитера насильно. Если он был нам неприятен, мы изыскивали способы отделаться от него, и в дальнейшем я приказывал часовым пропускать только тех людей, которые отвечали нашему выбору. Они всегда вежливо ограждали нас от беспокойства, когда мы были заняты солнечными обсервациями, или были вне дома, или же уходили спать. В этих странах, где в случае воровства невозможно на первый же взгляд отличить вождя от обычного тоутоу, подобные меры крайне необходимы, ибо, если по ошибке с вождем обойдутся грубо или неуважительно, он отнесется к этому весьма чувствительно, особенно когда случается это на глазах его многочисленных земляков. Я заранее отвожу возражения, основывающиеся на том, что сами вожди не ведут себя с достаточной деликатностью и заботливостью, когда общаются друг с другом. То, что человек воспринимает безразлично, когда речь идет о привычном для него деле, может вызвать совершенно иное отношение, если в это дело замешан чужестранец.

Вечером мы были удивлены, обнаружив, что два дома близ о-хики-оу объяты пламенем. Мы было подумали, что пожар вызван нами по неосторожности: мы могли не загасить очаг на месте нашей стоянки, но оказалось, что эти предположения были ошибочными. Спустя некоторое время мы узнали, что какие-то туземцы приходили с факелами на это место, надеясь отыскать там что-либо забытое нами. Это был уже второй пожар: несколько дней назад в селении, лежащем на севере [Кавалоа], сгорело несколько домов, и я думаю, что такие случаи здесь нередки и вызываются самой конструкцией построек, а также тем, что они весьма скученны.

4 февраля. Рано утром мы снялись с якоря и в сопровождении “Дискавери” и туземных каноэ вышли из бухты. В полдень оконечности острова были по пеленгам NtW 0,5 W — SSO 0,5 O, бухта находилась по пеленгу OtS 0,25 S, и мы отошли от берега на 3 или 4 мили.

Поскольку мы теперь уже покинули бухту Каракуа, я намерен, прежде чем мы направимся дальше, описать то, что мы видели в этой стране. Давая такое описание, я выражаю признательность тем, кто участвовал в экскурсии в горы, и оставляю до тех времен, когда мы окончательно распрощаемся с этой группой островов, сообщение о занятиях и нравах их жителей.

Я никогда не заходил в глубь острова дальше чем за 3 мили от берега. На протяжении первых 2,5 миль местность сложена обожженными камнями, и сразу же за селением начинаются сплошные посадки бататов и растения, из которого изготовляется материя. Затем вступаешь в места, где растут хлебные деревья; [455] в цвету они изумительны. Поверхность очень неровная, и, хотя под деревьями почва сносная, во многих местах нет ничего, кроме горелого камня. В низинах на искусственно насыпанных полях разводятся бататы.

Мои занятия в обсерватории не позволяли мне заходить дальше. Если бы я имел такую возможность, я бы прошел к обширным полям, которые мы видели с корабля, — они находятся за рощами хлебных деревьев.

Поэтому я расскажу о путешествии партии из семи наших людей и четырех гидов-туземцев, которая отправилась в дорогу после полудня 26-го числа.

На протяжении первых трех или четырех миль путешествия страна была такой, какой она описана выше, а затем началась полоса правильно разбитых и очень обширных плантаций. Банановые деревья там чередовались с хлебными, но они не занимали на плантациях много пространства и росли лишь вдоль стен, которые отделяли участки разных владельцев и были возведены на расчищенном грунте из камня. Эти стены были скрыты посадками сахарного тростника, расположенными с внешней и внутренней стороны. Листья и стебли тростника образовывали красивую естественную изгородь. На возделанных делянках были посажены бататы, тарро, или корень эдди, и в небольшом количестве растения, из которых получают материю.

На ночь партия остановилась во второй встреченной по пути хижине, расположенной на плантации, подобной описанной выше, на расстоянии, как предполагали путешественники, 5 миль от нашего селения. Место это находилось у вершины первой, видимой с кораблей гряды холмов. Вид оттуда открывался прелестный. В бухте были видны корабли, а к северо-западу от селения вдоль берега, идущего влево, начинался густой лес. Справа насколько хватает глаз простирались богатые плантации, а за спиной их были такие же леса, как и в левой части берега.

Грядки бататов и тарро были разделены полосой шириной 4 фута. Бататы были окучены горками светлой земли, так что виднелись лишь верхушки ботвы, тогда как на грядках тарро у растений были обнажены корни, но зато земля была насыпана в виде валиков, так что образовывались углубления, в которых держалась дождевая вода; делалось это потому, что корни тарро требуют много влаги. Оговорюсь, что на этих островах возделывают самое лучшее на вкус тарро.

Наши люди, приметив, что жилищ вокруг очень мало, и взяв в расчет убогий вид хижины, в которой они заночевали, заранее решили, что торговля тут будет скудной и припасы добыть не удастся. Поэтому они послали одного из своих гидов в селение, чтобы приобрести свинью. Здесь их догнали люди Као, которые принесли свинью; поскольку дальнейший путь их лежал через земли Као, [456] гиды наших людей брали на плантациях все, что им приходилось по вкусу. Тем туземцам, которые пришли от Као, было предложено железо, но они от него отказались и не взяли других вещей, которые предлагали им наши люди.

У путешественников не было с собой термометра, и только по своим ощущениям они могли судить о степени потепления или похолодания, но и так было ясно, что ночи здесь очень холодные. Наши люди спали лишь урывками, а туземцы не могли сомкнуть глаз и все время кашляли.

Утром 27-го путешественники отправились дальше и наполнили свои фляги водой из превосходного ключа, который находился примерно в полумиле от хижины. Затем по узкой тропинке они вошли в лес. Тропинка эта, как им сказали, была протоптана собирателями диких, или “конских”, бананов и птицеловами. Местами она была болотистой, местами каменистой, и порой ее преграждали большие стволы павших деревьев. Пройти же в лес, не придерживаясь тропы, было невозможно из-за густого подлеска. В той части леса, где наряду с другими деревьями росли дикие бананы, через определенное расстояние были поставлены столбы с белыми флажками как знаки, разделяющие частные владения. Деревья в лесу были высокие и красивые, некоторые в обхвате имели 15—20 футов. Они принадлежали к той разновидности, которая в Новой Голландии получила название пряного дерева (spice tree) ³³⁰. Путешественники прошли лесом миль десять и, убедившись, что тропа ведет к юго-западу, в сторону моря, а не по направлению к горам, куда они хотели проследовать (даже с самых высоких деревьев здесь нельзя было увидеть этих гор), отошли на 6—7 миль назад к временной и кое-как построенной хижине. Здесь они оставили большую часть припасов, трех индейцев и двух наших участников экскурсии, с тем чтобы эти люди подготовили хижину для ночлега. Днем они хотели осмотреть окружающую местность, а на следующее утро собирались было тронуться в путь к снежным горам; в хижине, где они остановились незадолго до полудня, их догнал человек, посланный накануне вечером за припасами. Он тащил волоком большую свинью. Воздух был очень холодным и настолько неприятным для туземцев, что на следующее утро все они, за исключением одного человека, ушли.

28-го наши люди были вынуждены все припасы тащить на себе. Они вышли из леса по той тропе, по которой накануне в него вошли. Когда они оказались на плантациях, их окружили туземцы, у которых они приобрели коренья. Двух островитян наши люди уговорили отправиться с ними. Капрал чувствовал себя плохо и возвратился на берег к нашим палаткам.

В партии теперь было девять человек, и путешественники прошли вдоль опушки леса миль шесть-семь, а затем снова вступили [457] в лес и пошли по тропе, которая шла на восток. Первые три мили они продвигались через лес, в котором росли высокие деревья и порой попадались банановые плантации, а затем начались карликовые деревья с подлеском, очень густым и растущим на обожженных камнях. За этим лесом снова началась прекрасная чаща с высокими пряными деревьями, такими же, как в Новой Голландии, и почва здесь была тучной и бурой, но не слишком мощной. В этом лесу наши люди видели много наполовину построенных каноэ и обнаружили еще одну хижину. С момента, когда они вошли в эти леса, нигде не удавалось найти воды, а в ней они уже испытывали нужду; пройдя еще 3 мили, они набрели на две хижины, в которых могла разместиться вся партия, и здесь остановились.

За день, пройдя более 20 миль, они смертельно устали, но им пришлось разделиться и направиться на поиски воды. Удалось найти немного дождевой воды в днище одного каноэ, и, хотя эта вода по цвету напоминала красное вино, все же она радовала взор. Ночью было холоднее, чем когда бы то ни было прежде, и, хотя наши люди приобрели утром циновки и материю, а между хижинами развели большой костер, они почти не спали и часто были вынуждены прогуливаться.

На рассвете они вышли в путь с намерением совершить последнюю, решительную попытку достичь снежных гор. Однако их дух был подорван, так как вся вода у них вышла. Индейская тропа скоро кончилась близ того места, где стояли незаконченные каноэ. Пришлось идти без тропы. Они время от времени забирались на деревья, чтобы определить путь. В 11 часов партия дошла до гряды, образованной горелым камнем, и оттуда были видны снежные горы, до которых, как казалось, было примерно 12 или 14 миль ³³¹. Нашим людям представлялось, что эти горы ненамного выше той гряды, на которой они находились. Они стали совещаться, стоит ли идти дальше и не достаточно ли будет удовольствоваться только видом на горы с этого расстояния. Гиды сказали, что в этой части острова нет тропы, ведущей к горам, и что дорога, которая доходит и до этих и до других снежных гор, пересекает северо-западную часть острова. Туземцы были против дальнейшего продвижения, и наши люди решили, что их нельзя будет убедить пойти дальше и провести в этих местах еще одну холодную ночь. Дорога же, по которой они шли, была очень плохая и дальше становилась еще более скверной. Среди горелых камней открывались все новые и новые пропасти. Камни были покрыты тонким налетом мха, по которому скользили ноги, горелые скалы становились все более и более хрупкими, и камень под ногами рассыпался, как зола. Казалось, что под ногами сплошная пустота, и камни, которые наши люди бросали в щели, падали куда-то в бездну. Путешественники решили возвратиться, [458] предварительно осмотрев с высоты деревьев (они здесь были очень низкими) окружающую местность. Моря не было видно. Со всех сторон путешественников окружал лес. Между местом наблюдения и снежными горами проходила долина шириной около 6 или 8 миль, и гора, которая поднималась над этой долиной, казалась холмом умеренной высоты.

30-го наши люди вышли из леса и оказались милях в девяти к NO от кораблей. Они направились через плантации к морю и здесь заметили, что ни малейший клочок земли не остается необработанным.

Судя по их сообщению, едва ли можно еще лучше возделать эту страну или добиться, чтобы она давала больше припаса для здешних обитателей. Путешественники проходили мимо полей, покрытых сеном для предохранения молодых посадок тарро от чрезмерного иссушения. В селениях их встречали очень гостеприимно, каждый стремился развлечь наших людей, и островитяне прилагали все старания, чтобы подольше задержать у себя путешественников. Все эти селения от моря находились на расстоянии, не превышающем 4 или 5 миль. У одного из таких селений, расположенном примерно в 4 милях от бухты, наши люди подошли к углублению длиной около 40 футов, шириной фута три и такой же примерно глубины. Края этого углубления, казалось, были вырублены долотом и гладко отполированы, и, по всей видимости, это углубление возникло под действием земного огня.

Вечером партия вернулась на борт, весьма удовлетворенная поведением туземцев. Если бы ее вел какой-нибудь из вождей, она, несомненно, достигла бы снежных гор и не испытывала бы трудностей, вызванных недостатком воды.

Как бы мы ни восхваляли поведение наших таитянских друзей или в еще большей мере обитателей островов Дружбы, но нельзя не отметить, что мы никогда еще не отваживались проявить такое доверие, какое мы проявили по отношению к этому народу. И эта и другая партии не были под покровительством вождей, большая часть которых находилась на кораблях. У плотников с их орудиями, которые в глазах этих мастеров имели исключительную ценность, был один из слуг Као, и тем не менее они не только не встретились с какими-либо осложнениями, но, напротив, все складывалось для них наилучшим образом. Из всего этого, а также и на основании других фактов мы можем заключить, что островитяне считали нас существами гораздо более совершенными, чем они сами. Простой люд здесь (а он в общем более беспокойный, чем знать) так рабски подчинен своим вождям, что вряд ли может отважиться на какие-либо затрагивающие нас действия, если к тому его не побудят хозяева, страсти и желания которых столь же велики, как и у любых их собратьев и как у нас самих.

5 февраля. Легкие ветры, и свежий ветер. Переменные [459] ветры. В полдень широта 19°33' N. Западная оконечность острова Оухихи была по пеленгу NtW 0,25 W, мыс в бухте Каракуа — по пеленгу SO 0,25 O, высокая земля на острове Моу'и — по пеленгу NW 0,75 W, находились в 4 милях от берега. У корабля много каноэ; припасов привезли так много, как будто это был первый день встречи с нами, так что нет опасности в прекращении доставки всего нам необходимого.

6 февраля. Очень неустойчивые ветры, и неустойчивая погода. В 4 часа п.п. западная оконечность Оухихи была по пеленгу NO 23° в 3 или 4 милях, мыс в бухте Каракакуа — по пеленгу SO 35°. Взяли мористее и шли на N большую часть ночи с легким бризом от суши. В 8 часов д.п. оконечности земли были по пеленгам NtO и NNO 0,5 O; южной оконечностью был самый западный мыс острова Оухихи, между этими двумя выступами берег образовывал далеко вдающийся в сушу залив. Мы полагали, что cNO он надежно защищен от ветров, и внутренняя его часть, по всей видимости, была удобна для якорной стоянки; это подтвердил также Као, который находился с нами. Он теперь сменил имя и величал себя Британией.

Мы спустили шлюпку, в которую сели штурман и Британия. К полудню ветры стали шквалистыми, и многочисленные каноэ, прибывшие к кораблям, ушли к берегу. Оконечности острова, которые были видны в 8 часов, были теперь по пеленгам S 0,5 W и NtO 0,25 O, снежные горы — по пеленгу OtS 0,75 S и до берега было 5 или 6 миль. Хотя NO берега залива, который назывался бухтой Тоэяхйя [Кауаиаэ], казался зеленым и на вид был приятен, но лесов на нем не было и не усматривалось каких-либо признаков культуры, если не считать немногочисленных домов. Несомненно, это не свидетельствовало в пользу данной местности, и, очевидно, земля здесь не отвечала целям ее возделывания. Южный берег был скалистым и черным и больше напоминал земли у бухты Каракакуа.

7 февраля. В 2 часа п.п. свежие, чрезвычайно порывистые ветры от суши. Закрепили все паруса и шли под крюйс-стень-стакселем. Шлюпка вернулась с попутным для нее ветром в 4 часа и была поднята на борт. Подходящего для стоянки места найти не удалось, и пресной воды на берегу не было, ее пришлось бы доставлять из внутренней части острова. Возвращаясь к кораблю, наши люди имели удовольствие спасти старуху и двух мужчин. Их каноэ опрокинулось, когда они во время шквала шли к берегу, и все прочие островитяне были, как я полагаю, озабочены своей судьбой и так стремительно удирали от опасности, что не оказали помощи своим собратьям.

М-р Блай пытался спасти каноэ, но ветер был настолько крепким, что удалось выручить только людей. Британия, опасаясь, что мы обвиним его в обмане, предпочел не возвращаться на корабль. [460]

В 8 часов слегка утихло, поставили зарифленные марселя. В 12 часов очень крепкий ветер от NO. Разорвался фор-марсель. Затем ветер несколько стих, шли под марселями, подвязав остальные паруса. Западная часть острова была по пеленгу SO 16°, снежные горы — по пеленгу SO 30°, NW мыс — по пеленгу NO 29°, находились в 4 лигах от берега.

Из-за превратностей погоды мы получили возможность проявить нашу гуманность и спасти в одном из каноэ женщин, которых их мужья бросили на произвол судьбы. Все они страдали от морской болезни и имели несчастный вид, и у некоторых дети остались на берегу. Они не проявляли ни малейшего страха к нам.

8 февраля. Ветер от NO; 4 часа противные ветры со шквалами. Оконечности острова были по пеленгам SO 5° и NO 20°, снежные горы по пеленгу SO 75° находились в 3 лигах от берега. Заметили каноэ, идущее к нам, и правильно заключили, что в недавнюю бурю оно было отнесено от берега в открытое море. Люди в нем связали себя веревкой; один из индейцев, бывший у нас на борту, заметил, что они вконец ослабли. Действительно, они настолько были истомлены и измучены, что без нашей помощи не смогли подойти к борту корабля. В каноэ находилось трое островитян — старик, мужчина средних лет и ребенок примерно четырехлетнего возраста. Ребенка они привязали к банке (thwarts). Берег они покинули вчера, и все это время ничего не ели и не пили. Женщины, которым мы передали ребенка, по неосторожности тут же накормили его до отвала и напоили, и от этого ему стало плохо. Мужчина совершенно обессилел и некоторое время не мог ни пить, ни есть. На следующий день все они были в добром здравии, только у ребенка местами сошла с лица кожа. Их каноэ мы подняли на борт.

В 8 часов п.п. крепкий ветер, в 6 часов д.п. то же. Обнаружили, что топ мачты треснул. Шли под глухо зарифленным фор-топселем. К полудню ветер несколько более умеренный, но противный. В полдень N оконечность острова была по пеленгу NtW 0,25 W, W оконечность — по пеленгу StW, снежные горы — по пеленгу SOtO и ближайший берег находился на расстоянии 1 мили.

Обе накладки, которые мы поставили на топ мачты в заливе Кинг-Джордж, растрескались и пришли в такое состояние, что требовали обязательной замены. Я думаю, что эти накладки сделаны были из старого плавника, и, еще когда их ставили, насколько я припоминаю, на этот счет были кое-какие подозрения. После того как их наложили, стал провисать такелаж фок-мачты, и на это обратил внимание капитан.

Капитан с некоторых пор стал сомневаться, идти ли дальше к подветренным островам, чтобы отыскать там гавань, подобную бухте Каракакуа или возвратиться в эту бухту. Бухта эта была не [461] слишком удобной, и можно было найти лучшую и на ее берегах отыскать пресную воду. Было учтено и то обстоятельство, что сразу после выхода из бухты нам стали привозить куда меньше кореньев. Если свиней, за которых туземцы получали довольно много железа, они доставляли издалека, то коренья они не подвозили, поскольку последние быстро портились, да и давали мы за них лишь безделки. Таким образом, мы не могли пополнять здесь запасы кореньев. Следовало, как я полагал, учесть и риск, на который мы себя обрекли, покинув более или менее безопасное пристанище в надежде найти лучшую гавань. Теперь, не обнаружив такой гавани, мы встали перед неведомой дилеммой.

В 10 часов спустились фордевинд и пошли к бухте Каракакуа, проклиная и оплакивая нашу фок-мачту. Мы не оставляли мысли посетить и другие острова, хотя, как мы теперь полагали, для этого уже оставалось мало времени.

9 февраля. Весьма неустойчивые ветры, маловетрие. Пришли каноэ, и на них, а также на нашем баркасе все находящиеся на борту индейцы были отправлены на берег. Многие из них, узнав, что мы возвращаемся в бухту, выразили желание остаться с нами.

В полдень оконечности острова были по пеленгам NtO и S 0,5 W, снежные горы по пеленгу OtS 0,25 S находились на расстоянии 4 лиг от берега.

10 февраля. Сперва ветры от W, затем переменные ветры и в конце дня ветры от О. Временами очень крепкий ветер и всю ночь шквалы. Перед полуднем умеренные ветры. В 1 час 30 мин. при сильном шквале оказались у бурунов к N от западной оконечности острова Оухихи. Отвернули в море и дали из .пушек несколько выстрелов, чтобы предупредить об опасности “Дискавери”. С “Дискавери” ответили залпом из пушек. В полдень бухта Каракакуа была по пеленгу OtN 0,5 N на расстоянии 3 или 4 миль.

11 февраля. В начале суток свежие ветры, облачно. В середине суток крепкий ветер со шквалами и дождем. В 7 часов п.п. повернули в 7 милях от бухты и в 1 миле от берега. На рассвете отдали якорь в бухте Каракакуа на глубине 24 саженей, став носом на NO на становой якорь. S оконечность бухты была по пеленгу S 0,25 O, северная — по пеленгу W. Отвязали паруса и спустили реи.

После полудня расснастили топы фок- и грот-мачты и подготовили две грота-стеньги, чтобы поднять их и использовать как временные стрелы.

12 февраля. Утром поставили стрелы и закрепили их, очистили носовой трюм, чтобы снять фок-мачту. После полудня подготовили тали для снятия мачты.

13 февраля. Сняли фок-мачту и перевезли ее на берег вместе с плотниками, а также переправили парусных мастеров и [462] паруса, нуждавшиеся в починке. Мы с м-ром Бейли перевезли на берег обсерваторию и установили ее на мораэ, или о-хики-оу, в том месте, где были расположены два дома, сгоревшие в ночь накануне нашего ухода из бухты.

Там у самого мораэ стояла хижина, обращенная выходом к берегу, и мы выпросили ее у жрецов, чтобы поместить в ней парусных мастеров и плотников. Перед хижиной была разбита палатка для шести солдат и капрала; эту команду мы взяли для охраны мачты и обсерватории. Жрецы воткнули палочки у вершины мачты и близ палаток. Шпор мачты сильно подгнил, и в нем образовалась дыра, в которую свободно можно было вложить кокосовый орех. Хуже, однако, было то, что мачту пришлось укоротить. На берег привезли ствол красного дерева тоа, срубленного на острове Эймео для якорных штоков. Из этого дерева надо было изготовить новые накладки, заменив ими те, которые растрескались. Покончив с этими работами, я могу теперь вернуться к делам, связанным с туземцами.

Когда мы становились на якорь, к нам пришло очень мало туземцев. До некоторой степени это задело наше тщеславие, так как мы ожидали, что нас окружат со всех сторон и островитяне будут радоваться нашему приходу. И мы были очень удивлены, когда узнали, что до возвращения Териобу (который должен был вскоре нас посетить) на походы каноэ к нашим кораблям наложено табу.

Териобу явился этим утром, и вскоре вся бухта заполнилась индейцами. Корабли были окружены каноэ, нагруженными свиньями и разнообразными кореньями. Таково было положение дел в полдень 13-го.

После полудня джентльмен, который наблюдал за заготовкой воды для “Дискавери” (воду брали из колодца на другом конце берега), пришел ко мне и сообщил, что вождь мешает работать туземцам, которые помогали нашим людям, получая за это плату. Этот джентльмен сказал также, что и вождь, и туземцы очень беспокойны, и попросил меня отрядить с ним одного солдата морской пехоты. Я послал с ним солдата, вооруженного только холодным оружием [with his side arms only]. Но вскоре м-р Холломби вернулся и сказал, что индейцы вооружились камнями и стали более дерзкими. Я, взяв с собой солдата, вооруженного мушкетом, направился туда. Индейцы, завидев нас, побросали своп камни, и после переговоров с вождями, которые там присутствовали, толпа рассеялась, а желающие остались на месте, чтобы помогать нашим людям наполнять бочки.

Я покинул м-ра Холломби, которого больше не обижали, и отправился встречать на берегу капитана. Я рассказал ему о том, что произошло, и он приказал мне при первом же брошенном камне или первой дерзкой выходке стрелять по виновникам [463] пулями. Я в свою очередь дал приказ капралу перезарядить у часовых ружья пулями вместо дроби.

Когда капитан осматривал работы плотников, а я был чем-то занят в обсерватории, до нас донеслись мушкетные выстрелы с “Дискавери”. Я заметил, что стреляли по каноэ, которое на гребках быстро шло к берегу, и вскоре мы увидели, что вдогонку с корабля был послан ялик.

Капитан позвал меня, и мы вышли, взяв с собой солдата, вооруженного мушкетом, и капрала. Мы хотели перехватить, если это окажется возможным, каноэ, так как оно шло к берегу. Мы не сомневались, что огонь был открыт в связи с какой-то кражей, и надеялись выручить похищенные вещи. Я опередил капитана и солдат, но каноэ достигло берега задолго до того, как я покрыл нужное расстояние. Я был так близко [от ялика], что услышал м-ра Ванкувера (юного джентльмена с “Дискавери”). Он указывал на берег, где, однако, огромная толпа так шумела, что я не расслышал его слов. Капитан, вместо того чтобы пройти ко мне или к ялику с “Дискавери”, быстро побежал вдоль берега [в противоположном направлении], и я оставил всякие попытки приблизиться к м-ру Ванкуверу и выслушать, что он говорит, дабы не потерять из виду капитана. С большим трудом я догнал его. Подойдя к капитану, я спросил его, не слышал ли он каких-нибудь новостей о воре или похищенных вещах. Он ответил отрицательно и сказал, что вор где-то неподалеку. Мы шли до наступления темноты, и я полагаю, что от палатки удалились более чем на 3 мили, то и дело останавливаясь и расспрашивая о воре; капитан всем угрожал, что прикажет солдату стрелять, если этого человека не приведут. ,

При каждом движении солдата толпа отступала назад, но заметно было, что она начинала смеяться над нашими угрозами. Мы также заметили, что когда он [капитан], называемый туземцами Эроно, получал некоторые сведения, вся толпа отбегала на некоторое расстояние. Мы обратили внимание и на то, что большие группы туземцев собирались в разных местах. Идти дальше было уже поздно, и капитан сказал, что лучше возвратиться; я же полагал, что ничто нам не угрожает ни в малейшей степени. Туземцы провели нас другой дорогой, проходившей дальше от моря, и, как мы позже сообразили, сделали это умышленно.

Когда мы пришли в палатку, рулевой капитанского баркаса сказал капитану, что он, видя, как мы побежали вдоль берега и ялик с “Дискавери” преследует каноэ, отправился на помощь и ввязался в драку, зачинщиком которой был Пареа. В драке все были избиты и весла сломаны. Только и осталось одно целое весло и обломок другого весла. Капитана чрезвычайно рассердило безрассудство рулевого, который взялся помогать другим, не позаботившись взять в шлюпку оружие. [464]

Я отправился с капитаном на борт, чтобы поставить припарки на болезненную опухоль, которая образовалась у меня на груди. Недавняя беготня к добру не привела.

Поднявшись на борт, капитан выразил сожаление в связи с тем, что поведение индейцев вынуждает его применить силу. Он сказал, что в этом случае они не должны надеяться на то, что смогут над нами одержать верх. Всех женщин и других пришельцев он приказал убрать с корабля. Когда я получал указания от капитана перед тем, как отправиться на берег, он дал мне приказ по пути зайти на “Дискавери” и узнать от м-ра Эдгара (штурмана), который был в ялике, о подробностях происшествия, и, так как утром я должен был вернуться на борт, чтобы доставить хронометр, капитан через меня мог бы узнать обо всем, что мне довелось услышать.

От м-ра Эдгара и м-ра Ванкувера я узнал следующее: каноэ, которое они преследовали, подошло к берегу несколько раньше ялика, но наши люди видели, что в другое каноэ были переданы [украденные] клещи и крышка от бочки с солониной и с этого каноэ то и другое было передано м-ру Эдгару. Наши люди были полностью удовлетворены, получив эти вещи, и собирались возвратиться на корабль, но в это время увидели баркас с “Резолюшн”, который направлялся к ним, и заметили, что капитан Кук, я и вооруженный солдат побежали вдоль берега. Тогда они решили, что им следует захватить то каноэ, в котором находились похитители указанных вещей, и доставить этих людей на борт. Каноэ шло теперь к выходу из бухты, и преследовал его теперь баркас с “Резолюшн”. Чтобы уйти от погони, туземцы выпрыгнули из каноэ и поплыли к берегу. М-р Ванкувер сел в каноэ, а в это время Пареа, которому это каноэ принадлежало и который только что прибыл с корабля, чтобы принять участие в вызволении похищенных вещей, также забрался в каноэ и направил его к берегу, а затем он стал отнимать у наших людей весла. М-р Эдгар попытался выдернуть у него весло из рук. Тогда Пареа набросился на м-ра Эдгара и так зажал его, что м-р Эдгар не смог пошевелиться. Видя, однако, что на выручку м-ра Эдгара бросаются наши люди, Пареа оставил его и устремился к баркасу, где получил от одного из матросов веслом по голове. Мгновенно на наших людей обрушился град камней, и они были вынуждены выпрыгнуть из баркаса и вплавь добираться до прибрежной скалы.

Индейцы быстро выбросили из баркаса все, что попалось им под руки, и принялись избивать Эдгара и Ванкувера, но Пареа остановил нападающих и дал возможность обоим нашим людям отойти и взять с собой оставшиеся весла с баркаса и некоторые вещи. Однако, когда Пареа ушел, толпа сбила с ног Ванкувера и принялась стягивать с него одежду и одновременно попыталась вырвать на баркасе рим-болты. Появление Пареа положило конец [465] этим событиям. Пареа жаловался на то, что ему ушибли голову, и спрашивал, можно ли ему завтра явиться на борт, на что ему ответили утвердительно. После этого он отправился на каноэ в Коуруа — селение на северном мысе, где жил король.

Я направился на берег и приказал часовым вызвать меня, если они заметят на любой дистанции от обсерватории прячущихся индейцев. В том же случае, если индейцы подойдут так близко, что не будет сомнений в их дурных намерениях, часовые могут стрелять без особых распоряжений.

В 10 часов нас побеспокоили пятеро индейцев, которые проползли вокруг мораэ, но они были очень осторожны и изменили свой маршрут. Я сказал часовому, чтобы он стрелял метко по первому же человеку, который подойдет к холму. Около полуночи кто-то подошел к обсерватории, часовой дал выстрел, но туземец убежал, и, хотя солдат затем палил вслед, никакого вреда он ему не причинил. До утра нас больше никто не тревожил.

14 февраля. На рассвете я направился на борт. По пути меня окликнули с “Дискавери” и сообщили, что ночью украли ялик, перерезав буй-реп, к которому он был пришвартован.

На борту “Резолюшн” все были вооружены, и капитан зарядил свою двустволку. Когда я стал ему говорить о ночных происшествиях, он прервал меня и сказал, что не из-за этого люди вооружились. Все эти боевые приготовления были предприняты вследствие похищения ялика с “Дискавери”. Я спросил капитана, надо ли мне возвращаться с хронометром на берег или он меня использует для другой цели. Он ответил, что я должен отвезти хронометр на берег, быть там с моей командой и собрать вместе всех наших людей.

Пока я был на борту, из пушек дали несколько выстрелов по большим каноэ, которые вышли в море, с тем чтобы они возвратились к берегу. Шлюпки с вооруженными людьми были поспешно отправлены, чтобы не дать каноэ выйти из бухты, и такие же меры были предприняты на “Дискавери”. Капитан Клерк был на борту “Резолюшн”, он прибыл, чтобы известить о краже ялика, но чувствовал себя плохо и не мог пойти на берег к Териобу и потребовать, чтобы ялик нашли и доставили к борту. Поэтому капитан Кук сам направился туда. Он отбыл на баркасе с м-ром Филипсом, м-ром Робертсом и солдатами морской пехоты, а я отправился на берег на ялботе, взяв с собой хронометр. Капитан сказал, чтобы я успокоил индейцев, заверив их, что мы не причиним им вреда. Затем он отправился в Коуруа, а я пошел к нашим палаткам. Полагаю, что было это между 6 и 7 часами.

На берегу я прежде всего позаботился отдать солдатам морской пехоты строгий приказ оставаться с ружьями в руках в палатках и зарядить их пулями. Капрал попросил разрешения для пробы выстрелить из заряженного пулями ружья, но я ему этого [466] не разрешил, опасаясь, что выстрел вызовет тревогу на кораблях и шлюпках, где сочтут, что нам требуется помощь.

Затем я отправился к старому Као и к жрецам и как мог объяснил им, что капитан Кук сердится на тех, кто украл ялик, и что ни самому Као, ни его людям, ни всем живущим у нашего селения по эту сторону бухты мы не причиним никакого вреда. Я попросил Као, чтобы он убедил народ не тревожиться и вести себя спокойно и мирно. Он очень искренне спросил меня, не пострадает ли Териобу, и я ответил, что нет и что Эроно (то есть капитан) отправился к Териобу, чтобы убедить его вернуть ялик. Мои объяснения Као и всем другим [жрецам] пришлись по душе. Я одновременно узнал, что Териобу очень сердит на жрецов за то, что они отвели для нас участок на территории мораэ.

Некоторое время я пробыл затем в обсерватории, готовясь к наблюдению равных высот, и поэтому не видел, что происходило в бухте, и знал только, что наши шлюпки рассеялись в ней в погоне за каноэ. Вскоре, однако, мушкетные выстрелы в Коуруа — селении, куда отправился капитан, так взбудоражили и встревожили нас, что мы не могли продолжать наблюдение.

Огонь прекратился после того, как отгремели мушкеты и был дан залп из больших пушек на “Резолюшн”. Но затем две четырехфунтовые пушки с борта “Дискавери” выстрелили по толпе, которая скопилась у стен, отмечающих границу участка, объявленного табу, и это был случай, когда промах оказал наилучшее воздействие из всех возможных. Первым выстрелом была поражена ниже кроны кокосовая пальма, второй выстрел был дан с занижением, и ядро ударило в скалы, оставив на них прямую борозду, но индейцы, естественно, тут же рассеялись.

Огонь с нашей стороны меня крайне огорчил: ведь не прошло и 10 минут с тех пор, как я убеждал островитян успокоиться, и их не следовало трогать, тем более что здесь по большей части собрались женщины и дети, основная же масса народа ушла к холмам селения Коуруа. Чтобы предотвратить эти ошибочные действия, я послал человека к капитану Клерку (его корабль стоял ближе, чем “Резолюшн”) и попросил, чтобы мне прислали гюйс и вымпел. Я объяснил, что огонь надо будет открывать только в том случае, если эти знаки будут мной подняты, и гюйс будет означать, что стрелять следует вправо, а вымпел укажет на необходимость дать залп влево. Моя шлюпка не вернулась. Между кораблями курсировали шлюпки, огонь прекратился, и примерно десять минут или четверть часа мы терзались и томились самым тяжким образом. Никогда в жизни я так не волновался, как в тот момент, когда увидел, что к берегу подходит ялик, в котором к нам направлялся м-р Блай. Еще не доходя до берега, он крикнул мне, что надо немедленно снять обсерваторию, и, прежде чем он сообщил мне страшную весть о гибели капитана, я заметил, как [467] горестно было его лицо и лица матросов, сидящих в ялике. Он мог только сообщить, что капитан и несколько солдат морской пехоты убиты и тела их остались во власти индейцев. Как можно скорее мы известили об этом Кайрикеа. Он прежде всего спросил, правда ли это, и сперва делал вид, будто не верит нашим сообщениям, но мы заверили его, что на его безопасность никто не посягнет, и посоветовали ему пригласить Као в большой дом, расположенный близ мораэ, куда они оба затем и явились.

М-р Блай, известив меня о печальнейшем событии, передал приказ свернуть обсерваторию, но оставить на прежнем месте плотников, занятых ремонтом мачты. Мы сосредоточили нашу небольшую команду на мораэ, которое, как уже выше упоминалось, представляло собой искусственный холм, или каменную насыпь, очень удобную для обороны против туземцев. Они, надев на себя [защитные одежды] из циновок, уже начали собираться, и их число быстро возрастало.

Однако эта позиция была не слишком сильной: ведь мы разорили палисад высотой около 4 футов из толстых, поставленных впритык друг к другу столбов, и нас теперь ничто не защищало от камней.

Я отправился с хронометром на “Дискавери”, оставив на берегу м-ра Блая, и едва успел подняться на борт, как услышал несколько мушкетных выстрелов. Я немедленно направился на берег, и капитан [Клерк] сказал мне, что он намерен держать на берегу сильную команду для охраны наших плотников. Высадившись на берегу, мы разогнали дерзких парней, которые под прикрытием скал пробирались к местам, откуда можно было неожиданно атаковать мораэ. Убедившись, что было бы очень трудно на этой позиции обеспечить охрану плотников и мачты, особенно в ночное время, мы отдали новый приказ: плотники должны были покинуть это место, а вслед за ними уйти отсюда следовало и нам. Для этого нам были предоставлены все шлюпки и большая часть людей с обоих кораблей, а также команда морской пехоты во главе с м-ром Филипсом (он не захотел оставаться на борту, хотя потерял много крови от раны, полученной в Коуруа). Наши приготовления были столь внушительными, что со стороны туземцев не предпринимались [серьезные] попытки атаковать нас, хотя нас забрасывали камнями, на что мы, после того как число наших людей на берегу сократилось, особого внимания не обращали. Туземцы, кидая в нас камни, сразу же рассеивались и прятались за каменные стены, так что при стрельбе мы в большинстве случаев давали промахи. Тем не менее в этой битве наши люди, прежде чем они остыли настолько, что стали подчиняться приказам, убили восемь индейцев. Один из солдат, ушибленный камнем, вышел из строя. [468]

В дальнейшем на нас больше не нападали. Объяснялось это тем, что мы послали одного из наших друзей-жрецов к толпе и поручили ему передать туземцам, что, если они перестанут кидать в нас камни, мы прекратим стрельбу. Тем временем мы все доставили с берега на борт и отступили к шлюпкам. После того как мы оставили мораэ, туземцы завладели им и оттуда бросили в нас несколько камней.

Если бы мы дружно разрядили по ним наши мушкеты, погибло бы много островитян, но ряд соображений удерживал меня от этого. После того как мы передали туземцам наше пожелание, они вели себя в общем тихо и камней кидали мало. Кроме того, я не хотел тратить наши боевые припасы. Находясь в мораэ, я осмотрел все ружья и приказал их зарядить двумя пулями; я считал, что разумнее эти заряды сберечь, учитывая, что большинство наших людей очень недисциплинированно и что кремни в мушкетах очень скверные. Могло случиться, что второй залп оказался бы крайне недружным. Но более всего побуждало меня [к сдержанности] то обстоятельство, что у селения Коуруа были видны толпы туземцев, в том месте, где погиб капитан, а у корабля сновало множество каноэ, и число их все время возрастало. Я полагал, что, после того как мачта и плотники будут доставлены на борт и все наши люди, вооруженные мушкетами, будут посажены в шлюпки, у капитана Клерка явится необходимость дать нам приказ рассеять каноэ или атаковать туземцев на берегу, а они после одержанных ими побед, несомненно, были настроены дерзко. Я считал, что, открыв боевые действия, мы могли бы получить тела капитана и наших солдат.

Однако, прибыв на борт “Дискавери” в 11 час. 30 мин., я обнаружил, что план дальнейших действий еще не выработан. Только спустя некоторое время один офицер выдвинул предложение, которое сочтено было приемлемым. Он посоветовал пригласить туземцев для переговоров и потребовать у них выдачи тела капитана, а мы решительно все этого желали. Предполагалось, что на это туземцы охотно пойдут, чтобы избавить себя от нашего огнестрельного оружия. Человек, предложивший этот план, готов был взять на себя его осуществление, но, поскольку было высказано мнение, что туземцы знают меня лучше, чем этого джентльмена, и, по всей вероятности, испытывают ко мне большее доверие, приказали вступить в переговоры мне. Решение было принято примерно в 1 час дня. Капитан и офицеры отправились на “Резолюшн”, и там мы все занялись установкой мачты. Эта работа и краткий отдых заняли время до 4 часов дня, а затем, основательно вооружившись, мы направились на шлюпках к берегу. Я должен был идти на ялботе впереди прочих шлюпок, подняв белый флаг, и начать переговоры. Таковы были данные мне особые распоряжения. В случае, если бы туземцы отказались выдать тело, я должен был им [469] пригрозить [репрессиями], но мне запрещалось открывать по ним огонь, если только они не нападут на меня первыми. В любом случае, даже если меня атакуют, я обязан был высадиться на берег.

Когда мы были на полпути к берегу, в нас кинули два камня, но они до шлюпок не долетели. Я на ялботе пошел вперед под белым флагом, и сразу же на берегу раздался радостный крик. Люди, возвращавшиеся с холмов, сбросили с себя защитные циновки, положили оружие и сели. На берегу, не проявляя враждебности, нас ждала толпа, состоявшая из мужчин и женщин.

Эти дружественные проявления дали мне основания полагать, что моя миссия окажется успешной. В этом я особенно уверился, когда Коа, сам себе присвоивший имя Британия, с белым куском материи добрался вплавь до моего ялбота. Он приветствовал меня со слезами на глазах. В руках он держал пахоа (кинжал), и, так как я этому человеку не доверял, я отводил от себя острие этого оружия, когда он заключил меня в объятия. Он стал выпрашивать у меня кусок железа и с радостным выражением что-то начал кричать людям, собравшимся на берегу, а затем поплыл туда, заверив меня, что сразу же доставит тело [капитана]. Ожидая его, мы сидели как на иголках, но постепенно наши надежды уменьшились. Тем временем шлюпки с вооруженными людьми также приблизились к берегу, и матросы, вступив в беседу с туземцами, ясно поняли из их объяснений, что тело капитана разрезано на части и унесено куда-то далеко. Я понял, что туземцы говорят правду и что их, видимо, устраивает сделка с нами. Те, кто был вблизи от нас, убеждали меня сойти на берег и отправиться к Териобу, чтобы получить тело. Мало того, чтобы соблазнить меня этими предложениями, они привели на берег вождей. Желая якобы установить со мной более тесный контакт, они пытались завлечь мой ялбот ближе к скалам, чтобы отрезать его затем от наших шлюпок. Впрочем, не стоило труда разгадать эти нехитрые намерения. Их поступки склоняли меня к тому, чтобы прервать под благовидным предлогом наши мирные переговоры. Однако сделать это надо было так, чтобы не вызвать дурных последствий. Видно было, что туземцы питали совершенное доверие к нашему белому флагу и общались с нами, сложив свое оружие.

После всех этих размышлений явился один вождь, который состоял в дружбе с капитаном Клерком и офицерами “Дискавери” (на этом корабле он одно время находился, желая совершить переход на остров Моу'и). Вождь этот явно обрадовался, увидев м-ра Ванкувера — юного джентльмена, находившегося в моем ялботе, который понимал язык туземцев, и сказал нам, что он пришел от Териобу, чтобы сообщить, что тело уже в пути и его перенесли через холмы, но доставлено сюда оно будет только завтра утром. [470]

Его поведение казалось очень искренним, и, когда его спросили, не лжет ли он, он сцепил указательные пальцы, а это у островитян знак, которым подтверждается, что они говорят правду. Я толком не знал, как следует поступать дальше, и послал м-ра Ванкувера к капитану Клерку, чтобы он сообщил ему обо всем, что здесь произошло, и передал, что, по моему мнению, туземцы ведут себя не искренне и не сожалеют о случившемся, а держатся так, как люди, чувствующие, что они обеспечили себе определенные преимущества.

М-р Ванкувер возвратился с приказом, согласно которому я должен был вернуться на борт, предварительно поставив туземцев в известность, что, если тело не возвратят завтра утром, селение и его жители будут уничтожены.

Когда мы шли к кораблю, один туземец, стоявший на высокой скале, имел наглость показать нам свою заднюю часть и делал прочие презрительные жесты. Я был зол на туземцев и выстрелил бы по этому человеку из мушкета, если бы меня не остановил м-р Барни. Он сказал, что мы не имеем права сводить на нет все, что нами сделано, из-за дерзости одного человека. Я уступил, но надо отметить, что больше подобных знаков пренебрежения я не видел. Мы вернулись на борт, и мое мягкое поведение, как я полагаю, лишь укрепило наш дух. Мужество у этого, так же как и у других нецивилизованных народов, ценится превыше всего, и несомненно, наше поведение создало у островитян наилучшие представления о нас.

Мне теперь предоставился досуг для подробного изложения всех обстоятельств гибели капитана. Он высадился в Коуруа (селение на северном берегу) [Кавалоа — см. схему] с м-ром Филипсом, сержантом и девятью солдатами морской пехоты, оставив близ места высадки баркас и ялик. Они прошли к хижине короля, так как капитан намерен был, для того чтобы обеспечить возвращение похищенного ялика, препроводить Териобу на корабль. М-р Филипс вошел в хижину, разбудил Териобу и сказал ему, что Эроно [Лоно] находится здесь. Териобу вышел из хижины, и, когда капитан Кук попросил его, как это он делал обычно, отправиться с ним на борт, король немедленно согласился и пошел к шлюпке. По пути он встретился с одной старухой и какими-то вождями, и они (подозревая недоброе, ибо видели, что наши люди вооружены и все дело приняло совсем не такой оборот, как это бывает обычно) стали его отговаривать от намерения идти [на корабль] и, заметив, что капитан настаивает, резко воспротивились этому. Капитан, все еще нетерпеливо желающий осуществить свое намерение, предпринял все возможное, чтобы заставить этих людей уступить ему. Те упорно отказывались подчиниться капитану, и разгорелся спор, причем один из туземцев повел себя очень дерзко и пренебрежительно. Капитан Кук, увидев, что близ него стоит человек [471] с камнем в руках, потребовал, чтобы тот бросил камень, но этот туземец не только не послушался его, но и сделал жест, как бы собираясь метнуть в капитана камень. Тогда капитан дал по нему холостой выстрел из своей двустволки; второй ее ствол был заряжен пулей. Туземец сперва немного испугался, но, видя, что выстрел не причинил ему вреда, еще более осмелел, и тогда капитан выстрелил вторично, но пуля миновала обидчика и поразила насмерть другого туземца. Этот выстрел напугал молодого сына Териобу, который, поджидая отца, сидел в баркасе. (В баркасе оставался м-р Роберте.) Юный островитянин отпросился на берег и был отпущен.

В это время м-р Филипс заметил, что туземцы стали вооружаться. У тех, кто окружал капитана (а в этом месте собрались главным образом вожди), были в руках железные кинжалы, добытые у нас. М-р Филипс обратил внимание на то, что местность у берега была каменистая с множеством луж и скользкой почвой, и посоветовал капитану отвести солдат к самому морю. Так было сделано, и солдаты выстроились на берегу лицом к селению и спиной к воде.

Капитан уже понял, что без кровопролития увести отсюда короля будет нельзя, и он сказал об этом м-ру Филипсу. Одновременно, несколько продвинувшись к берегу, он выразил м-ру Филипсу опасения за нас, заметив, что у меня слабая команда. Сказал он это потому, что услышал выстрелы, и решил, что доносятся они от нас и что на обсерваторию совершено нападение.

На самом же деле из мушкетов стреляла партия м-ра Рикмена, которая на шлюпках преследовала в южной части бухты туземные каноэ. Этими выстрелами был убит очень важный вождь по имени Моэнима. Тогда один юный вождь, хорошо нам известный, подошел к кораблям и стал говорить об этом убийстве как о злодействе. К его словам отнеслись с насмешкой. Он повторил свою речь на баркасе, а затем сошел на берег, чтобы ознакомить с этой новостью капитана Кука, который его подробно обо всем расспросил. Было замечено, что, как только этот вождь высадился на берег, индейцы пришли в большое возбуждение и разъярились, они стали вооружаться всем, что им попадалось под руку, а женщины и дети были удалены. В этот момент капитан с м-ром Филипсом спускался к морю и от выпадов туземцев отбивался прикладом, но также выстрелил из ружья (на этот счет имеющиеся сообщения расходятся). Некоторые говорят, что он отдал приказ солдатам морской пехоты стрелять и что за этим последовала стрельба со шлюпок. Другие утверждают, что первыми начали стрелять люди в шлюпках, так как там заметили, что индейцы обходят солдат морской пехоты с тыла и готовятся на них напасть с кинжалами; поэтому из шлюпок открыли стрельбу без приказа. Как бы то ни было, но капитан призвал наших людей прекратить стрельбу в [472] направился к шлюпкам, чтобы как можно скорее отчалить от берега. Этот гуманный акт, быть может, и оказался фатальным для него. Туземцы, которые после выстрелов со шлюпок несколько подались назад, увидев, что стрельба прекратилась, надвинулись в большом количестве и со всех сторон стали бросать камни.

Необходимо было применить силу, и м-р Филипс приказал солдатам стрелять; часть солдат выполнила приказ, после чего индейцы набросились на них с великой яростью, опрокинули их л потащили к воде. Оружие теперь оказалось бесполезным. Те, кто умел плавать, добирались до шлюпок, другим здесь же разбивали головы.

Капитан Кук в это время был справа от м-ра Филипса и сержанта. М-р Филипс был сбит с ног и получил удар кинжалом в спину, затем нападающий отошел, чтобы нанести новый удар, но м-р Филипс немного оправился, встал на колени и выстрелом в упор поразил туземца насмерть ³³².

Это счастливое обстоятельство вынудило туземцев отступить и дало м-ру Филипсу возможность прорваться к шлюпкам. Туда же поспешил капитан Кук, и он уже был у самой воды, когда один вождь ударил его в шею и плечо острой железной палкой [with iron spike], капитан упал лицом в воду. Индейцы кинулись к нему с громким криком, сотни их окружили тело, добивая упавшего кинжалами и дубинами.

При этом они терпели немалый урон, так как многих сразили выстрелы со шлюпок; и человек, который ударил капитана, был убит ³³³. Сержант и офицер избежали гибели, добравшись до шлюпок вплавь. С нашей стороны кроме капитана Кука погибли капрал и три солдата морской пехоты. Один солдат был тяжело ранен в глаз, и он настолько был плох, что, несомненно, утонул бы, если бы добравшийся до баркаса м-р Филипс не заметил его ³³⁴. М-р Филипс прыгнул в воду и доставил раненого на баркас. Шлюпки вынуждены были отойти от берега на безопасное расстояние, так как туземцы продолжали кидать камни, а поскольку боевые припасы были исчерпаны, пришлось возвратиться к кораблям, откуда были даны выстрелы из нескольких больших пушек.

Когда шлюпки отходили от берега, к ним на помощь, услышав выстрелы, подошел на ялике м-р Леньон. Ему было приказано вести по берегу огонь, и он открыл стрельбу с дистанции 30 ярдов. Он видел мертвые тела, наполовину выступающие из воды, и немногие туземцы решались к этим телам приблизиться, поскольку их отпугивали выстрелы м-р Леньона и стрельба из пушек. Люди, бывшие с м-ром Леньоном, три или четыре раза перезаряжали ружья, а затем ялик отозвали, и с этого времени (было это в 8 или 9 часов) все внимание обратилось на нас, о чем я уже сообщал выше. [473]

По общему мнению, тело капитана, или то, что от него осталось, надо было получить [у островитян], но никаких шагов для этого не предпринималось, во всяком случае таких, которые следовало предпринять. Предложения были различные, но, к несчастью, человек, который должен был принять окончательное решение, был из-за своего болезненного состояния настолько слаб, что не мог действовать по собственному почину и лишь выслушивал мнения других лиц. Между тем одна партия считала, что нужно подвести корабли к селению и приготовиться к решительной экзекуции в том случае, если туземцы не сдержат своего слова; другие же придерживались более мягких мер, считая, что так надо вести себя, пока не будет отремонтирована мачта и корабли не окажутся в готовности вступить под паруса. Тогда-то, говорили они, и надо будет как следует расправиться с островитянами. Третьи считали, что необходимо принять все меры для сохранения дружбы: ущерб, который мы претерпели, все равно невосполним, и дело это прошлое, и надо принять во внимание прежнее доброе и мягкое поведение островитян и то обстоятельство, что действовали они не по заранее обдуманному намерению, и разрыв между нами и туземцами произошел в силу несчастливо сложившихся обстоятельств. Да и, кроме того, мы нуждались в свежих припасах и воде.

Люди, придерживавшиеся крайних мер, совершенно напрасно приводили сторонникам третьего решения следующие доводы: дескать, одержав верх, туземцы преисполнились презрением к нам, а поэтому, по мере того как мы будем предпринимать все новые и новые действия, чтобы восстановить былую дружбу, они будут держать себя все более и более дерзко, и мы станем предметом их насмешек. Далее добавлялось, что мы добьемся [мягкими мерами] не возможности пополнить запасы, а еще более серьезных нападений, причем туземцы могут настолько ободриться, что атакуют наши корабли.

Приверженцам второго плана внушалось, что негуманно возбуждать у туземцев доверие, демонстрируя им наши мирные намерения, с тем чтобы потом убивать этих людей, и что туземцы, которые охотно могут простить все обиды, причиненные им под горячую руку, никогда не забудут преднамеренной жестокости.

Ни одно из этих трех мнений не одержало верх, и мы действовали по воле обстоятельств. На следующее утро явился Британия с куском материи и поросенком, которые как знаки мира предназначались мне (так уж получилось, что туземцы принимали меня за сына покойного капитана, и он сам при жизни допускал такое толкование, а я, естественно, гордился этим “родством” и от него не отказывался, а поэтому теперь, после смерти нашего вождя, островитяне считали меня его преемником). Я, однако, отказался от приношения, так как ясно видел, что этот лицемерный пес [474] пришел к нам как шпион, чтобы высмотреть, чем мы заняты, и принести нелепые извинения за то, что тело не доставлено [в срок]. Но хотя я отверг дар этого человека, капитан счел за благо не пренебрегать мирными приношениями и взять их.

Британия настойчиво приглашал на берег капитана Клерка и меня, а затем нас покинул. Поскольку туземцы, несомненно, нарушили перемирие, у нас разгорелся спор о дальнейших действиях, и решено было, что ничего не должно препятствовать работам по установке мачты и что следует выждать, пока нам возвратят тело.

На том месте, где был убит капитан, собралась большая толпа, и там туземцы били в раковины, проявляя явные признаки враждебных намерений. Британия не раз появлялся у борта с мелкими подарками, стараясь обмануть нас и понаблюдать за нами.

Положение складывалось так, что мы снялись со станового якоря, чтобы в любой момент в случае нападения на нас можно было вывести корабли на траверз селения. Чтобы разузнать, не собираются ли каноэ [для атаки], была послана на разведку шлюпка. Баркас был пришвартован к борт-рею, караульная шлюпка все время ходила вокруг корабля, и к тросам была выставлена охрана.

Примерно в 8 часов вечера к кораблю подошло каноэ. Было очень темно, и часовые, заметив каноэ, сразу же открыли по нему огонь. Два туземца стали вызывать Тинни [то есть Кинга], утверждая, что они явились как друзья и желают что-то мне сказать о капитане. Я в этот момент был на палубе, и мы прекратили стрельбу, причем все обошлось для туземцев счастливо: наши выстрелы не задели их, хотя две пули угодили в каноэ. Однако они были крайне испуганы и бросились нам в ноги. Один из них был нашим большим другом и часто бывал в наших палатках. Он играл главную роль во всех жреческих церемониях и постоянно с жезлом в руках сопровождал капитана Кука, когда тот бывал на берегу; он шел впереди и заставлял всех встречных туземцев простираться ниц перед капитаном. Впрочем, капитана он сопровождал скорее в качестве слуги, чем какой-то значительной особы.

Выше уже не раз отмечалось, что братство жрецов оказывало капитану исключительные и лишенные корыстных намерений почести, и мы, жившие на берегу, неизменно замечали в поведении жрецов известное недовольство, проявляемое по отношению к Териобу, хотя, общаясь с ним, они старательно придерживались заведенного ритуала. Однако жрецы не скрывали от нас своей ненависти ко многим вождям из окружения Териобу, хотя перед ними и не высказывали ее открыто.

Пришедший к нам собрат жрецов, ободрившись и пролив обильные слезы по Эроно, сказал нам, что он принес часть тела капитана. Держал он ее под мышкой в свертке. [475]

Легче вообразить себе, чем описать тот ужас, который охватил нас, когда, развернув сверток, мы увидели кусок мяса — часть человеческого бедра. Человек этот сказал, что это все, что ему удалось сохранить, так как тело капитана было разрезано на куски и сожжено. Однако голова, кости и все прочее, что не относилось к туловищу, было передано Териобу и другим вождям, а та часть тела, которая лежала перед нами, предназначалась для Као (как мы полагали, он должен был произвести над ней какие-то религиозные церемонии). Као и послал ее нам, поскольку мы изъявляли горячее желание получить тело.

Человек этот признался нам, что, если до сведения короля дошло бы, что жрецы передали нам эту часть тела, их всех убили бы, именно поэтому он явился к нам, когда стемнело. Мы не смогли его убедить остаться у нас на ночь; на наши уговоры он отвечал: неужели мы хотим, чтобы его схватили и убили. Он сказал, что нельзя доверять Коа (Британии) и что Териобу и все [его] люди — наши жестокие враги, и они одержимы яростью. Он всеми способами уговаривал меня не высаживаться на берег, ибо островитяне не только хотят убить меня, полагая, что я стал вождем, но главным образом думают о том, как бы одолеть нас в бою.

Мы спросили его, помешают ли нам брать воду (а она была в той стороне, где жили жрецы), и он ответил, что хотя жрецы и не могут нас поддержать, но сами они нас беспокоить не будут (В этом месте, по справедливому замечанию Дж. Биглехола, синтаксис Кинга совершенно растерзан. Можно лишь уловить общий смысл фразы, которая в оригинале звучит так: we ask'd him if they would molest us in getting water which was on their side; he said they would, that although they could not espouse our case, yet they would'not themselves molest us. — Прим. пер.).

Покидая нас, он проявил разумную осторожность и попросил, чтобы наша караульная шлюпка шла за ним, пока он не минует “Дискавери”, чтобы с этого корабля не открыли огонь. Беспокоился он не только потому, что подвергался опасности обстрела: выстрелы с “Дискавери” могли привлечь внимание островитян к его каноэ в то время, когда оно шло к берегу.

Мы прежде никогда не пренебрегали возможностью узнать, были ли эти островитяне каннибалами. Им часто задавали наводящие вопросы, когда шла речь о здешних способах погребения покойников, и на эти вопросы неизменно следовал ответ, что тела разрезаются на части и сжигаются. В конце концов мы прямо спросили их, не поедают ли они в некоторых случаях мертвые тела, но сама мысль об этом вызвала у них возмущение. Таким образом, все наши опросы довольно основательно убедили нас, что эти люди не были каннибалами. Они же нам задавали очень странный вопрос: вернется ли Эроно, и спрашивали об этом [476] многие, интересуясь, как Эроно с ними поступит после своего возвращения.

Оба островитянина, [побывавши у нас], говорили мне, что в Коуруа было убито 17 человек, в том числе пять именитых вождей. Погибли Канина и его брат — наши добрые друзья. У обсерватории было убито восемь человек, и трое из них принадлежали к числу знатных людей.

Мы наметили следующий план действий: обеспечить корабли водой, и для этого отверповать “Дискавери” ближе к берегу, так, чтобы можно было обеспечить безопасность нашей партии, заготовляющей воду, и по-прежнему требовать возвращения тела. Если не удастся восстановить мир, смирить наше негодование до той поры, пока мы не будем готовы к выходу в море.

Соответственно 16-го партия под командой новопроизведенного лейтенанта Херви была послана на берег, другая партия была направлена на берег с “Дискавери”.

Утром туземцы снова били в раковины (а от жрецов, посетивших нас ночью, мы узнали, что это сигнал к вызову на бой); множество каноэ вышло из бухты, и на них было большое количество людей, как я полагаю, удовлетворенных своей отвагой и возможностью выразить нам свое презрение. И каноэ, и люди уходили из бухты ежечасно, и было ясно, что в случае, если бы нас обуял дух возмездия, нам пришлось бы проявить его, уничтожив жалкие хижины и немногих людей, оставшихся в селении.

Хотя численность туземцев на берегу значительно уменьшилась, примерно в 1 час дня один человек набрался мужества, и, подойдя почти на расстояние ружейного выстрела к кораблю, помахал в знак вызова шляпой капитана Кука, и [швырнул в нашу сторону] несколько больших камней. Островитяне, собравшиеся на северном берегу, возбуждали и подогревали его смелые действия.

Люди на борту были невероятно раздражены этим и скопом явились к капитану, требуя, чтобы он дал им возможность покарать эту дерзость.

Узнав от меня о действиях индейцев, капитан приказал выстрелить из нескольких пушек по толпе, собравшейся на берегу. Было сделано два выстрела по тому месту, где, судя по каким-то шевелениям, спрятались туземцы. При первом выстреле был недолет, но вторым срезало кокосовую пальму, под которой укрывались туземцы, и они стали быстро разбегаться. Сперва флаги перемирия были спущены в одном или двух местах, но после того как были даны четыре выстрела по разбегающейся толпе, несколько флагов появилось и на берегу.

Вскоре Британия и человек, который всегда сопровождал Териобу и носил за ним кортик, данный королю капитаном Куком, явились с просьбой о мире. Они утверждали, что на берегу [477] находятся наши друзья, и заверяли нас, что не допустят больше никаких оскорбительных для нас действий, поскольку все напуганы пушками. Они сказали, что мы убили Майха-Майху [Камеамеа]. Но на их языке слова “убить”, “ранить” и “причинить боль” звучат одинаково, и позже мы узнали, что Майха-Майха был ранен в лицо пулей, которая рикошетом отскочила от камня.

В месте, где мы брали воду, нам было оказано лишь слабое сопротивление, хотя какие-то бродяги и пытались помешать нашим людям.

Наш друг прибыл ночью снова и сказал, что [островитяне] еще не наши друзья и что мы должны быть на страже.

На следующий день люди из нашей “водяной партии” приступили к работе, но предварительно мы сочли нужным дать с “Дискавери” залп, чтобы разогнать праздношатающихся на берегу. Была обстреляна кокосовая роща, расположенная в самом селении.

Наши люди в дни этих событий совершили много проступков, заслуживающих осуждения. В оправдание можно лишь сказать, что дух их был очень возбужден варварской расправой с капитаном Куком и они стремились жестоко отомстить за эту расправу. Но обычный матрос, пребывая в таком состоянии и чувствуя, что ему все сойдет с рук, совершает такие же зверства, как дичайший индеец. Во многих случаях не во власти офицеров было сдержать их и трудно было заставить их в собственных же интересах подчиниться чьей-либо команде. И когда нужно было сжечь лишь несколько хижин близ колодца (в этих хижинах укрывались индейцы, которые бросали в нас камни), наши люди уничтожили не только эти хижины, но и все селение, и, прежде чем на берег был послан на шлюпке приказ не трогать домов, принадлежащих жрецам, они успели их спалить. Многих застрелили, когда они выскакивали из пламени; правда, солдаты были не столь уж бесчеловечны, чтобы расправиться с одной старухой, и ее оставили невредимой на берегу, когда она сказала, что две ее дочери находятся на “Дискавери”; и нельзя было эту женщину уговорить уйти отсюда. Одного старика, который шел со связкой кокосовых орехов и бананов, предназначенных, по его словам, для нашей партии, по счастливой случайности миновала гибель. По нему дали несколько выстрелов, но он уцелел, хотя стоял неподвижно, а затем его связали и доставили на борт ³³⁵.

Никогда я еще не видел выражения такого ужаса, какой был написан на его лице, и в то же время меня поразило, как внезапно лицо его изменилось, когда его развязали и растолковали, что никто его больше не тронет. Он отправился на берег, подобрал все, что бросил, когда подвергался столь жестокому испытанию, и в дальнейшем стал самым верным нашим другом ³³⁶. [478]

Сразу же после того как дома были преданы огню, мы увидели, что с холма к солдатам спускается весьма странная процессия. Впереди шел мужчина, за которым следовало 15 или 20 мальчиков, и они несли куски белой материи, зеленые ветки, бананы и пр. Эту партию встретили огнем и сильно ее расстроили, но офицер, бывший на берегу, прекратил стрельбу и разрешил мирному посольству приблизиться.

Во главе процессии был наш самый уважаемый и благожелательный друг вождь Кайрикеа; он хлопотал о мире и, когда был доставлен на борт, объяснил, что послал к Териобу того человека, которого мы недавно выпустили, и что Териобу горячо желает установить с нами дружбу. Мы заявили, что прежде всего должны быть возвращены останки капитана, и Кайрикеа сказал, что это будет сделано.

Мы постарались наиделикатнейшим образом растолковать ему, что дома, и в частности его жилище, были сожжены, потому что нас теснили туземцы, и он после тяжкого раздумья сказал, что они, [то есть жрецы], всегда были нашими друзьями и ничем нас не обидели.

Меня глубоко тронуло, что эти люди снова проявили к нам свои добрые чувства. А ведь они, полагаясь на мои обещания, данные на берегу, и на мои посулы человеку, который принес нам часть тела капитана, отнесли все свои ценные вещи и все, что получили от нас, в большой дом, расположенный у мораэ, не подумав даже все это спрятать в более укромном месте; дом же этот был теперь сожжен.

Надо сказать, что капитан Кук в известной степени пренебрегал этой корпорацией жрецов. Такова уж была его практика, что главное внимание он обращал на то, чтобы задобрить королей или вождей тех мест, где он бывал. Это была политика мудрая, если взять в расчет, что короли и вожди, располагая абсолютной властью, обеспечивали пополнение наших запасов и держали в узде своих подданных. Поэтому и здесь с самого начала капитан опирался на вождей, доверив им повседневное снабжение нас зеленью и жареными свиными тушами, и все это нам посылал местный вождь Као. Этот старик никогда не появлялся на борту, не приходил к нам и его внук, и они ни разу ничего у нас не потребовали, так что казалось, что они не нуждаются в вознаграждении. Однако впоследствии капитан Кук убедился в противном и кое-что подарил Као, но дары эти по ценности уступали тем приношениям, которые исходили от Као. Поскольку, однако, капитан дарил вождям примерно то же, что и королю, они казались в достаточной мере удовлетворенными. Именно Као ежедневно посылал съестные припасы мне и моей партии. Это он никогда не упускал возможности воздать божеские почести капитану, когда тот появлялся на берегу, это он послал своих людей с нашими плотниками, [479] когда они три дня провели в горах, заготавливая лес, причем его люди помогали плотникам и не взяли у них ни единого гвоздика. Это он любому джентльмену или даже любому матросу, сходившему на берег или совершавшему на берегу прогулку, преподносил свиней, и это он человек, которому я оказывал покровительство и который, когда произошли эти бедственные события, ни в коей мере не чувствовал себя их виновником, оказался единственным из вождей, кто пострадал от них.

Несвоевременно обуявший наших матросов дух возмездия вывел их из подчинения (в условиях, когда они не подвергались опасности); офицер, который в этот день должен был командовать на берегу, там почти не появлялся и обо всех упомянутых обстоятельствах не имел представления ³³⁷. Впрочем, предполагалось сжечь только ту часть селения, которая непосредственно прилегала к стене; и, как я уже отмечал, мы, заметив, что горят дома, направили с корабля приказ прекратить поджоги, но эти распоряжения оказались запоздалыми.

Уместно задать вопрос, почему же я сам не взялся за выполнение необходимых обязанностей на берегу, зная лучше всех, как относятся к нам Као и его люди. Кстати, на берегу ничего для нас вредного и не происходило — немногочисленные бродяги, [о которых я упоминал], не принадлежали к корпорации жрецов, и они, по-видимому, куда-то бежали или где-то укрылись при первых признаках раздора или же после того, как мы покинули берег. Но я не мог действовать должным образом, так как в это время страдал от нарыва на груди, который разросся в ту ночь, когда накануне гибели капитана Кука мы с ним долго странствовали по берегу, и который не давал мне покоя на следующий день. Прорвался он только сегодня.

Многие из тех, кто желал сурово покарать этот народ за его поведение, даже после того как стало очевидно, что островитяне очень боятся оскорбить пришельцев, и видя, что основная масса островитян уходит на своих каноэ и уносит наиболее ценное из своего достояния, все в меньшей и меньшей степени склонялись к карательным мерам. Мы желали, чтобы туземцы в соответствии с обычными порядками наших сношений с ними (а они порой подходили к нам на своих каноэ с белыми флагами) доставляли нам припасы. Но мы, несмотря на все наши усилия, не могли заставить этого негодяя Британию, все еще игравшего двуличную роль, приносить нам свиней и другие дары, так как, если бы он поступал таким образом, это было бы воспринято [туземцами] как проявление его [не показной], а истинной склонности к дружбе с нами (В этом месте синтаксис Кинга снова оказывается “разорванным” и смысл данной фразы представляется довольно туманным. — Прим. пер.). [480]

В это утро Британия попался мне на пути, когда он явился на корабль со своими старыми баснями. Я приказал ему держаться от нас подальше и внушил ему, что если он явится без останков капитана, то будет убит. Он так мало считался с нами, что тут же отправился в то место, где мы заготавливали воду, и присоединился к индейцам, которые бросали камни в наших людей. К несчастью, один из наших мидшипменов, выстрелив по нему, дал промах.

Из пушек была открыта стрельба по северному берегу, и нам сказали, что был ранен Майха-Майха. Обстреляли и селение [Коуруа], эффект был такой же, как и при стрельбе по селению, лежащему с нашей стороны, когда мы срезали выстрелом кокосовую пальму. Но эта канонада возбудила у островитян сильное желание заключить с нами мир. Впрочем, дело тут заключалось не только в пламенном желании, но и в стремлении сбыть нам излишние припасы.

Начиная с этой ночи 16-го [ошибка Кинга — 18-го числа] у нас, можно сказать, начались мирные отношения с туземцами, так как за два последующих дня были получены остальные части костей капитана Кука. От Териобу явился вождь с подарками, и много даров было преподнесено нам другими вождями. Подарки эти были приняты, и наши первоначальные условия мира одобрены, а в связи с этим положен конец всем планам дальнейших боевых операций, и никто не добивался сатисфакции.

Вождя, который явился от Териобу, звали Яппо [Хиапо]. До этого мы знали его мало, хотя нам было известно, что он человек влиятельный.

Я полагаю, что эти вожди, теперь завязавшие с нами связи, сперва боялись показаться нам на глаза. Примечательно, что сначала они просили нас послать на берег кого-нибудь из старших офицеров и одного офицера направить к Териобу, который, как они говорили, боится к нам явиться до тех пор, пока наш представитель не посетит его. Несмотря на эти проявления недоверия (ведь и Яппо был оставлен у нас как заложник), не только он, но и другие вожди стали постепенно приходить на корабль без малейших опасений, и к нам явился даже юный сын Териобу, в котором души не чаял его отец.

18-го состоялся обмен послами между нашим капитаном и Териобу. Мы требовали выдачи останков и обещали в случае, если это требование будет выполнено, заключить мир.

19-го Яппо пришел с группой туземцев. Они принесли нам свиней, кокосовые орехи, бананы, плоды хлебного дерева, сахарный тростник и прочее в качестве подарка от Териобу капитану [Клерку] и [обещали передать нам] то, что осталось от капитана Кука. Видя это, мы пошли на мир. Капитан Клерк отправился к берегу на баркасе, приказав мне следовать за ним на ялике; [481] цель нашей поездки заключалась в том, чтобы передать, как это было условлено, подарки Териобу. Мы, однако, отказались высадиться на берег, да и островитяне на этом не очень настаивали. Яппо, сохраняя полное спокойствие, явился на баркас и был затем с другими своими спутниками доставлен на борт.

Он передал нам аккуратный сверток, покрытый пестрой шалью из черных и белых перьев (нам объяснили, что это траурные цвета). Развернув его, мы обнаружили в нем кисти рук капитана (а их можно было узнать по приметному шраму) ³³⁸, скальп, череп без нижней челюсти, бедренную кость и кости предплечья. Плоть сохранилась только на кистях и была здесь и там прорезана, причем в эти прорези насыпали соль. Кости голени, нижняя челюсть, ступни не были преданы огню: эти части тела роздали вождям, но Териобу уже послал за ними своих людей. Так нам сказал Яппо ³³⁹.

20 февраля. Яппо и сын короля явились на борт с останками капитана. Они принесли также башмаки и некоторые другие мелочи, принадлежавшие ему. Они настойчиво нас расспрашивали, не собираемся ли мы возвратиться и что мы предпримем по возвращении; им хотелось узнать у нас, всегда ли мы будем вести себя как друзья. Мы их заверили всеми возможными способами, что преисполнены мирных намерений.

Яппо сделал все, что от него зависело, чтобы убедить нас, будто Териобу, Майха-Майха и он сам искренне желают мира, хотя многие вожди все еще остаются нашими врагами.

И он, и другие островитяне с большой выдержкой говорили о своих потерях, видимо не преуменьшая их, и сказали, что 30 человек было убито, примерно столько же островитян получило тяжелые раны. О погибших они упоминали с полным безразличием и сокрушались лишь о смерти шести вождей.

Этим утром мы поставили мачту. Хотя в заливе Кинг-Джордж мы сменили и обновили большую часть талей, теперь они так часто выходили из строя, что опасно было работать с ними. Тросы либо износились, либо прогнили.

21 февраля получили все, что у туземцев сохранилось от тела капитана, и его двустволку, которую, однако, они испортили. Мы попросили Яппо, чтобы бухта была объявлена табу во избежание недоразумений: мы собирались дать прощальный салют по капитану и пушечные выстрелы могли испугать туземцев. После полудня похоронили его останки. Их положили в сундук и бросили в море.

22 февраля. До полудня туземцы не появлялись. Затем пришел Яппо; по нашей просьбе, он наложил табу, и неизвестно было, не увел ли он туземцев.

Мы заверили его, что остались друзьями островитян и что после похорон останков Эроно забвению преданы и все последние события. Мы сказали, что желаем, чтобы он призвал народ [482] к торговле с нами. Пока мы получили только несколько свиней и немного других припасов в качестве даров от различных вождей.

Как только туземцы были оповещены, что могут с нами свободно торговать, к кораблям подошло множество каноэ с разнообразными припасами и вожди появились на борту. Простые люди и вожди выражали большое сожаление о случившемся, и их радовало, что мы остались друзьями. Майха-Майха и некоторые другие вожди, не решившись, видимо, явиться лично, прислали в знак мира больших свиней.

23 февраля. Капитан Клерк полагал, что было бы весьма неразумно медлить с уходом отсюда, так как вести о наших злоключениях здесь могли быстро дойти до подветренных островов и вызвать там дурной отзвук. Поскольку корабли были полностью оснащены, паруса подвязаны и все готово к выходу в море, мы при попутном ветре с суши подняли якорь. Так как торговые операции нам теперь мешали [выйти в море], мы попросили туземцев с наступлением темноты отойти к берегу или держаться на расстоянии от кораблей и направились к выходу из бухты. На берегу, когда мы шли мимо, нас провожали прощальными возгласами ³⁴⁰.

Так покинули мы бухту Каракакуа — место, ставшее памятным и знаменитым, ибо здесь трагически погиб один из величайших мореплавателей нашего народа да и всех иных наций. Как ни мало мы способны уберечь себя от разных смертей, но разве кто-нибудь из нас мог допустить, что капитана Кука ждет гибель, да еще такая, которая выпала на долю его — человека, который имел счастье приобретать дружбу индейцев в самых отдаленных частях света, либо своевременно проявляя должную смелость, либо завоевывая их расположение знаками доверия! И добивался он этого, глубоко вникая в образ их бытия и предупреждая их козни. Можно, однако, сказать, что долгий и успешный опыт общения с индейцами притупил у капитана Кука то чувство естественного недоверия, которым сперва он обладал. Но несомненно и то, что в этих краях были все основания оставить в стороне любые проявления недоверия к здешним людям, и, если бы мы не вернулись в бухту, у нас навсегда запечатлелись бы в памяти их послушание, их гуманность и их щедрость. Мы еще не встречали народа, который мог превзойти их в этом, и доверяли здешним островитянам, находясь в их стране, в гораздо большей степени, чем даже таитянам, и самая строгая их оценка не может лишить их того уважения, которого они заслуживают, несмотря на горе, причиненное ими.

Можно сильно сомневаться в том, что их нападение было заранее обдуманным, и, судя по поведению Териобу, у нас сложилось мнение, что ему неизвестно было о похищении нашего ялика. Хотя это и не вполне очевидно, но следует допустить, что некоторые вожди были бы рады найти повод для ссоры, и когда мы [483] вторично вернулись в бухту, то обратили внимание, что нас встречают далеко не так сердечно, как мы надеялись, и, судя по их словам, можно было заключить, что они не одобряют наш повторный приход.

На эти признаки мы не обратили должного внимания, нам казалось, что цель нашего прихода им будет ясна, как только они увидят, что мы перевозим на берег мачту.

А между тем кражи стали более дерзкими и туземцы стали меньше бояться наших солдат и их угроз.

Все это необходимо принять в расчет, и все это кажется более естественным, чем наличие какого-то заранее разработанного в связи с нашим приходом плана.

Дело заключается в наших способах общения с индейцами. Объясняя причины, которые побуждали их изменить свое поведение, следует прежде всего искать ошибку в нашем поведении. Из сообщений, полученных нами на Таити, о поведении на этом острове испанцев мы могли извлечь уроки, позволявшие объяснить и утрату нами доверия [у здешних островитян]. Я полагаю, что и в том и в другом случае не требовалось много времени, чтобы вызвать у этих народов перемену в поведении.

Комментарии

317. Имеется в виду селение Кавалоа (см. схему бухты Кеалакекуа на стр. 421).

318. Дж. Гилберт в своем дневнике отмечает, что вмешательство этой женщины “крайне раздосадовало капитана Кука — он не привык, чтобы кто бы то ни было противился его намерениям” (Voyage.., 1967, 535, n. 2).

319. 16 февраля капитан Клерк предотвратил вылазку на берег, которая, если учесть накал страстей в стане англичан, несомненно, привела бы к массовому избиению островитян.

320. Камеамеа (ок. 1753—1819) — один из наиболее выдающихся исторических деятелей на Гавайях. Он был племянником короля Каланиопу и правителем округа Кохала. После смерти Каланиопу в ходе упорной борьбы одолел своих соперников и в 1792 г. стал правителем острова Гавайи. В 1810 г. завершил объединение всего архипелага, смело привлекая к делам управления опытных иностранцев и умело используя соперничество великих держав. О нем имеются интересные отзывы русских мореплавателей — Ю.Ф. Лисянского, О.Е. Коцебу, В.М. Головнина (см. Д.Д. Тумаркин. Вторжение колонизаторов в край вечной весны. М., 1964, стр. 88—110).

321. “Нам сказали, что ребра [Кука] и спинной хребет были сожжены”, — записал на Гавайях много лет спустя английский миссионер У. Эллис (Voyage.., 1907, I, 547). Расчленение тел погибших вождей было у гавайцев в обычае, причем сохранялись, как правило, только череп, берцовые кости и кости рук и голени. У. Бейли отметил, что “сохранилась прядь волос [Кука] длиной около дюйма, все остальные волосы растащили туземцы”. Хирург Дж. Лоу записал, что островитяне принесли еще один сверток с двумя лучевыми, двумя берцовыми костями и двумя костями голени, и это были останки солдат, погибших вместе с Куком (Voyage.., 1967, I, 547).

322. На Гавайях существовала легенда, что некогда покинувший эти острова бог Лоно со временем вернется туда на большом плавучем острове. Когда в январе 1778 г. Кук прибыл на Гавайи, жрецы объявили его живым воплощением бога Лоно. Вторично Кук явился на острова в ноябре, во время праздника макахики, который справлялся в честь бога Лоно, и естественно, что жрецы острова Гавайи немедленно подтвердили решение, принятое в январе своими соседями. Такой апофеоз был выгоден жрецам высшего ранга, но не слишком радовал короля Каланиопу, вынужденного даром поставлять припасы спутникам “бога Лоно”. Особа Кука была наделена строгим табу, ему воздавались необыкновенные почести — островитяне не имели права смотреть на живого бога и при его появлении должны были падать ниц, закрывая глаза (обычай капу-моэ).

323. Такие жертвенники назывались на Гавайях леле.

324. Эатуа, или кеатуа, по-гавайски — бог, божество.

325. Собиратель гавайских преданий А. Форнандер отметил, что это была церемония посвящения Кука в сан бога Лоно. Кульминационный момент церемонии наступил, когда жрец Коа обернул вокруг бедер Кука кусок красной материи (A. Fornander. An account of Polinesian race, II, 1880, p. 178).

326. Гавайский термин “малаэ” (у Кука “мораэ”) не соответствует таитянскому “мораэ”. Гавайское “малеэ” — не святилище, а любое от чего-нибудь очищенное место.

327. Каланиопу и именитые вожди помимо наложниц имели еще и “наложников” — так называемых сопостельников (ке-аикане).

328. Као, ярый сторонник Кука, был главным жрецом острова Гавайи. Истинное его имя было Холаэ. Не следует путать его с жрецом меньшего ранга по имени Коа, руководившим церемонией посвящения Кука в сан бога Лоно.

329. В конце января 1779 г. гости так распустились, что страсти их нельзя было сдержать даже самыми суровыми карами. Двое матросов получили по две дюжины плетей за то, что сознательно заражали венерической болезнью гавайских девушек (Voyage.., 1967, I, 511, n. 2).

330. Речь идет о деревьях коа (Acacia heterophita), из стволов которых изготовлялись каноэ. Коа похоже на эвкалипт, и листья его очень ароматны. Оно достигает в высоту 70—80 м.

331. Речь идет о вулкане Мауна-Кеа (4205 м), увенчанном снегами и давно не действующем.

332. Штурман У. Блай по поводу этого места в записках Кинга с раздражением заметил, что сообщение Кинга ложно.

333. На острове Гавайи несколько местных жителей одновременно претендовали на роль убийцы Кука (Beaglehole, 557, n. 3).

334. Это был солдат Дж. Джексон, по словам Дж. Тревенена, ветеран Семилетней войны 1756—1763 гг. Однако в судовых списках этот “ветеран” значится как восемнадцатилетний солдат.

335. Карательную акцию проводил лейтенант Дж. Рикмен. По словам Дж. Уотса, каратели сожгли 150 домов и убили семерых островитян, причем обезглавили два тела. Рикмен выставил головы на обозрение. Дж. Лоу пишет, что с островитянами обращались самым скотским образом и беззащитных людей истребляли с невероятной жестокостью и дикостью. Зато У. Блай считает, что только такими средствами можно было усмирить островитян. Сам Рикмен откровенно сознается, что “многих без пощады убивали” и что “пламя пощадило лишь немногие дома”. Он пишет, что, “когда задание было выполнено, мы возвратились на борт, груженные добычей, взятой у индейцев... и захватили с собой две головы, которые водрузили на пиннасе, чтобы устрашить врага и навсегда отвадить его от мысли нападать на нас” (J. Rickman. Journal of Captain Cook's last voyage to the Pacific Ocean. Ann Arbor, 1966, 326).

336. Дж. Тревенен пишет, что этот старик “счел нас каннибалами” в этого мнения держался, пока головы островитян, доставленные Рикменом на корабль, не были выброшены за борт” (Voyage.., 1967, I, 563 n. 1).

337. Имеется в виду лейтенант Рикмен.

338. На правой кисти у большого пальца Кука был шрам — след от взорвавшегося в его руках рожка с порохом. Происшествие это случилось на Ньюфаундленде 5 августа 1764 г. (Beaglehole, 566, n. 1).

339. В издании записок третьего плавания, вышедшем в 1784 г., Дж. Кинг отметил, что голову Кука получил вождь Кахуопэоу (Кекуаупио), волосы — Камеамеа. ноги, бедро и руки — Терриобу (король Каланиопу) (Voyage.., 1784, III, 78).

340. Капитан Клерк чувствовал себя так плохо, что поручил Кингу вывести корабли из гавани.

(пер. Я. М. Света)
Текст воспроизведен по изданию: Джеймс Кук. Третье плавание капитана Джемса Кука. Плавание в Тихом океане в 1776-1780 гг. М. Мысль. 1971