ГЕОРГ ФОРСТЕР

ПУТЕШЕСТВИЕ ВОКРУГ СВЕТА

ПРЕДПРИНЯТОЕ С 1772 ПО 1775 ГОДЫ

НА ВЫСЛАННОМ, ЕГО НЫНЕ ПРАВЯЩИМ ВЕЛИКОБРИТАНСКИМ ВЕЛИЧЕСТВОМ, ДЛЯ ОТКРЫТИЙ И ВЕДОМОМ КАПИТАНОМ КУКОМ КОРАБЛЕ "РЕЗОЛЮШН"

REISE UM DIE WELT

WAEHREND DEN JAHREN 1772 BIS 1775 IN DEM VON SEINER ITZTREGIERENDEN GROSSBRITANNISCHEN MAJESTAET AUF ENTDECKUNGEN AUSGESCHICKTEN UND DURCH CAPITAIN COOK GEFUEHRTEN SCHIFFE THE RESOLUTION UNTERNOMMEN

Рассказ о пребывании на островах Общества

После заката ветер, сопровождавший нас от Таити, посвежел и быстро понес нас вдаль от этого счастливого острова, впрочем все еще видимого при лунном свете. [306]

На другой день, 2 сентября, в 11 часов мы увидели остров Хуахейне [Хуахине], расположенный примерно в 31 морской миле от Таити и открытый капитаном Куком 11 июля 1769 года. Многие из наших людей к тому времени уже ощутили последствия своего распутства с женщинами в бухте Матаваи, однако болезнь у всех протекала в довольно мягкой и доброкачественной форме. Стоит ли спорить о том, занесена ли эта зараза на Таити французскими или английскими мореплавателями, не принимая в расчет еще третьей возможности, более выгодной для обеих спорящих сторон? Почему мы не вправе предположить, что эта болезнь уже была известна на острове до того, как там появился первый европеец? (См. «Путешествия» Бугенвиля и у Хауксуорта, т. 3, с. 546. Господин Бугенвиль сомневается, существовала ли эта болезнь на Таити до его прибытия; англичанин склонен это утверждать) То обстоятельство, что никто из команды капитана Уоллиса не подхватил здесь заразу, во всяком случае не опровергает этой гипотезы, оно доказывает лишь, что те женщины, с которыми они имели дело, были здоровы. Легко понять, что туземцы тогда старались не допустить до европейцев больных женщин, ибо опасались навлечь на себя гнев могучих чужестранцев, которым они причинили бы тем самым ужасное зло. Мы, правда, слышали о болезни, называемой «о-пэ-но-пеппе» [«язва Пепе»]; считалось, что она была завезена называвшимся так кораблем, который бросил здесь якорь за два, а по словам других, за три и даже за пять месяцев до нас. Однако, если судить по описанию симптомов, эта болезнь представляла собой не что иное, как род проказы, и в ее распространении испанцы или другие иностранцы, находившиеся на этом судне, могли быть совершенно неповинны. Болезнь могла разгореться, когда пришел корабль, и, если между экипажем и больными имелись какие-нибудь, даже косвенные, контакты, этого было достаточно, чтобы вызвать ошибочные заключения. Это тем более вероятно, что жители и без того страдают разными формами проказы. [307] Так, встречаются формы элефантизма, напоминающие фрамбезию, равно как и кожная проказа и, наконец, чудовищные гниющие язвы, имеющие отвратительный вид ¹. Однако все эти виды бывают очень редко, особенно последний, что, несомненно, следует приписать хорошему климату и простой, здоровой пище островитян; нельзя не воздать должное вообще их образу жизни, который по праву можно считать главной причиной того, что на Таити так редки, да почти вообще и не встречаются опасные и смертельные болезни.

На закате солнца мы легли в дрейф в 2 морских милях от Хуахейне, а утром, в 4 часа, обогнули северную оконечность этого острова и направились к бухте О-Ухаре [Фаре]. Глубокий пролив разделяет Хуахейне на две половины, соединенные низким перешейком, который во время прилива целиком оказывается под водой. Горы здесь не так высоки, как на Таити, и, судя по виду, были когда-то вулканами. Вершина самой высокой из них напоминает формой кратер огнедышащей горы, и черные ноздреватые скалы по одному склону очень похожи на лавы. На рассвете мы увидели несколько других островков, относящихся к островам Общества, такие как О-Раиетеа [Раиатеа] (У Хауксуорта, т. 3, с. 12, этот остров неправильно назван Улиетеа), О-Таха [Тахаа] и Борабора [Бора-Бора] (См. там же, с. 13, где остров ошибочно назван Бола-Бола). Последний, как и остров Меатеа [Махетиа], состоит из единственной высокой горы, но Борабора выглядит гораздо внушительнее. Сама вершина этой горы тоже имеет форму вулканического кратера.

В бухту О-Ухаре есть два прохода; мы решили воспользоваться южным, а так как сильный ветер дул как раз от берега, нашим морякам пришлось проявить все свое умение, чтобы пойти против ветра. Проход имеет длину от 9 и примерно до 12 сотен футов, а между рифами ширина едва достигает сотни саженей, однако наша команда сумела проплыть по этому узкому и опасному проходу с удивительным искусством, при [308] помощи шести-семи маневров, каждый из которых занял всего 2–3 минуты. Мы еще не прошли до конца, когда «Адвенчер», плывший позади нас, во время одного из разворотов слишком приблизился к скалам и неудачно сел бортом на коралловый риф. Мы в этот момент были слишком озабочены, как благополучно провести собственный корабль, и потому не могли сразу прийти к ним на помощь. Но, едва став на якорь, что заняло немного времени, мы послали туда свои шлюпки, и они отбуксировали корабль в бухту. Он не пострадал, отделавшись так же легко, как наше судно возле Теиаррабу, где мы тоже сели на мель.

Местность напоминала Таити, только все было помельче, поскольку весь остров имел в окружности примерно 6–8 морских миль. Здесь не было больших равнин, и лишь кое-где можно было увидеть пологие холмы, подобные тем, что на Таити располагались перед более высокими и обширными горами; здесь, на Хуахейне, горы круто переходили в равнину. Но красивых мест было все же немало.

Ни одно каноэ не вышло нам навстречу, но едва мы стали на якорь, как их появилось множество, груженных кокосами, плодами хлебного дерева и большими курами. Вид кур был нам особенно приятен, ибо на Таити удалось заполучить лишь двух, настолько остров был в этом смысле опустошен предыдущими мореплавателями. У одного из индейцев, поднявшихся к нам на борт, была огромная мошоночная грыжа ², что, однако, не доставляло ему видимых неудобств, во всяком случае он очень легко и быстро поднялся по наружному трапу.

Местные жители говорили на том же самом языке, были точно так же сложены и так же одеты, как и обитатели Таити; однако не видно было ни одной женщины. В торговле они были отменно честны, и за короткий срок мы приобрели за гвозди и бусы дюжину больших кур с превосходным оперением.

В 11 часов капитаны сошли на берег и направились к навесу, доходившему до земли; навес защищал двойное каноэ, [309] вытащенное на берег. Здесь они оставили часть людей торговать с жителями, и торг пошел так хорошо, что к вечеру мы имели уже двадцать свиней и добрую дюжину собак, обмененных на большие гвозди и маленькие топоры. Собаки были глупейшими тварями, но их мясо считалось у островитян самым вкусным.

При первой же вылазке нам попались два растения, каких мы еще до сих пор не видели. Мы также заметили, что на хлебных деревьях уже есть молодые плоды величиной с мелкие яблоки; однако туземцы сказали, что созреют они только месяца через четыре. Бананов близ места нашей высадки, казалось, совсем не было, но из другого округа нам принесли несколько связок этих плодов; следовательно, здесь умеют так ухаживать за деревьями, что одни из них плодоносят раньше, другие позже ³. Однако легко было заметить, что этих поздних плодов было немного и предназначались они только для знати.

К обеду мы вернулись на борт, а поев, сразу же снова сошли на берег и там узнали, что завтра прибудет правитель острова. Такого множества спутников, как на Таити, во время прогулок у нас не было, и нам не так докучали. Если не считать навеса, где производился торг, и тому подобных мест общих собраний, вокруг нас редко толпилось более 15–20 человек. Объясняется это прежде всего тем, что сам остров гораздо меньше, а значит, и не так населен, как Таити; кроме того, местные жители еще не настолько познакомились с нами, чтобы сопровождать нас в расчете на выгоду. Вообще они показались нам не такими любопытными и пугливыми, как таитяне, у которых было достаточно поводов не только чтобы оценить нашу доброту, но и чтобы опасаться нашего огнестрельного оружия.

Вместе с нами на берег вышел наш таитянский спутник Пореа в плотной куртке и матросских штанах. Он нес пороховой рог капитана Кука и мешочек для дроби; ему очень хотелось, чтоб здесь его принимали за одного из наших людей. Он даже не заговаривал на своем родном языке, а лишь [310] невразумительно бормотал, так что в самом деле сумел ввести в заблуждение туземцев. Чтобы обман был еще убедительнее, он просил больше не называть его таитянским именем Пореа, а пожелал иметь английское имя. Матросы стали называть его Томом, чем он был вполне доволен. Скоро он усвоил и обычное обращение «сэр!», но выговаривал его, однако, как «дзьорро». Неизвестно, чего он хотел добиться таким маскарадом; наверное, ему казалось, что в облике английского матроса он станет больше значить, нежели таитянский таутау.

На другой день мой отец сопровождал капитана к месту, где шел торг. Оттуда они поплыли к северной оконечности бухты и там пристали к берегу. Возле хижины в окружении слуг сидел на траве правитель Ори, который осуществлял управление всем островом от имени своего племянника, настоящего короля Тери-Териа (Титул и имя, по-видимому, слились в речи; вероятно, его звали Т'Эри-Териа). Увидев его, они хотели сразу выйти из шлюпки, но два индейца, плывшие с ними от места торга, попросили их посидеть, пока им не вручат в знак мира и дружбы несколько молодых банановых побегов. До этого сами они тоже принесли два таких побега. Последние украсили гвоздями, зеркалами, медалями и прочими мелочами. Затем индейцы и часть команды вынесли все это на берег и вручили Ори. При вручении первого побега они попросили сказать: «Но т’Эатуа!», то есть «Для божества», а при вручении второго – «Но те тайо О-Туте но Ори», то есть «Ори от друга Кука».

Индейцы, со своей стороны, передали нашим людям один за другим пять таких побегов.

С первым они вручили свинью, сопроводив дар словами: «Но т’Эри», что значит «от короля». Под королем подразумевался Т’Эри-Териа, ребенок семи-восьми лет.

Со вторым – тоже свинью: «Но т’Эатуа» – «Для божества». [311]

Третий сопроводили словами: «Но те Тоимои». Этого тогда не поняли; впоследствии мы выяснили, что эти слова примерно значат «добро пожаловать».

С четвертым преподнесли собаку: «Но те Таура» – «От веревки». Хотя слово мы поняли, смысл выражения остался еще более неясным, чем в предыдущем случае, а что еще хуже, мы так его и не поняли.

С последним нам опять передали свинью: «Но те тайо Ори но Туте» – «От друга Ори Куку».

В заключение церемонии мужчина, который принес все эти вещи, достал еще красный мешочек. В нем находилась фальшивая монета и оловянная пластинка, на которой было написано:

To есть: «Корабль его величества короля Великобритании «Индевр» под командованием лейтенанта Кука. 16 июля 1769. Хуахине» (См. у Хауксуорта, т. 3, с. 9).

Это свидетельство о своем первом посещении острова Хуахейне капитан Кук передал когда-то Ори на хранение, и, вероятно, тот теперь предъявил его, показывая, что предписание было выполнено в точности.

Взяв все это, капитан со своими спутниками вышел на берег, обнял Ори, старого, худого, с гноящимися глазами мужчину лет 50–60. Он принял наших людей как добрых знакомых и друзей, подарил капитану, сверх всего остального, несколько больших свертков материи. Скоро толпа островитян собралась возле хижины своего правителя. Принесли много кур, свиней и собак, которых мы быстро обменяли на гвозди, ножи и маленькие топоры.

Тем временем мы с доктором Спаррманом направлялись к дому Ори берегом от места, где шел торг. По дороге мы всюду видели много свиней, собак и кур. Куры свободно бегали по лесу и сидели на хлебных деревьях. Свиньи тоже [312] имели возможность бродить повсюду, но пищу получали обычно от старух. Мы видели, как одна старая женщина особым образом кормила маленького поросенка заквашенным тестом хлебного дерева (махеи). Она держала животное одной рукой, а другой подносила к его рту кусок свиной кожи. Когда тот раскрывал рот, чтобы его схватить, она запихивала туда пригоршню кислого теста, которое без такой хитрости он есть не желал. Собаки, несмотря на свою ужасающую глупость, были в чести у здешних женщин. Ни одна европейская дама так не заботится о своей болонке и не ведет себя при этом столь забавно. Например, какая-то женщина средних лет давала щенку сосать свою грудь. Мы сочли подобную нежность чрезмерной и не удержались от того, чтобы указать ей на это; однако она лишь засмеялась в ответ и сказала, что дает иногда сосать грудь и маленьким поросятам. Из дальнейших расспросов мы узнали, что недавно она потеряла грудного ребенка; таким образом наше мнение оказалось необоснованным, ведь в подобных случаях давать грудь собаке – вполне дозволенное средство, когда-то распространенное даже в Европе (Уроженки Америки также к нему прибегают. См.: Pauw Recherches philosophiques sur les Americains. Vol. 1, p. 55). У собак на этом острове короткое тело; роста они разного: от болонки до крупного пуделя. Голова широкая, морда острая, глаза маленькие, уши стоят торчком, шерсть длинная, гладкая, жесткая и разной окраски, но чаще всего белая либо коричневая. Они почти никогда не лаяли, зато иногда выли и очень боялись чужих.

Нам встретились здесь разные птицы, подобные тем, что мы видели на Таити, а кроме того, голубой зимородок с белым брюшком и серая цапля. Когда мы стали в них стрелять, оказалось, что многие относятся к этим двум птицам с религиозным почтением и называют их эатуа – слово, обычно обозначающее божество. Но не меньше нашлось и других, которые помогали нам обнаружить этих же птиц и просили их застрелить. Впрочем, и первые никогда не выражали заметного [313] неудовольствия, если мы их убивали. Божествами они их не считают, ибо, согласно их религии, божества невидимы, однако название эатуа, очевидно, обозначает, что их все же почитают здесь больше, нежели у нас ласточек, аистов и тому подобных птиц, которых тоже стараются защитить от озорной молодежи ⁴. К сожалению, во всем, что касается здешней религии и общественного устройства, мы недостаточно осведомлены, ибо пробыли на острове недолго и слишком мало знали язык, чтобы получить необходимые сведения.

Тем временем мы продолжали свой путь к северной стороне бухты, где господин Смит наблюдал за матросами, наполнявшими водой наши бочки. Там собралось множество индейцев, которые принесли на продажу столько свиней, что мы имели теперь свежего мяса достаточно, чтобы кормить команды обоих кораблей. Зато фруктов и зелени было мало, мы почти не видели бананов, плодов хлебного дерева или кокосовых орехов; приходилось довольствоваться клубнями ямса, которые едят вместо хлеба в вареном виде с мясом.

Пройдя дальше вдоль берега, покрытого тонким белым ракушечным песком и поросшего кокосовыми пальмами, а также кустарником, мы к полудню добрались до жилища Ори, а оттуда вместе с капитаном Куком и другими вернулись на борт. Капитан оказался еще более удачливым в торговле с туземцами, чем все другие, специально для этого отряженные; его закупки едва уместились в шлюпке. После полудня мы опять навестили Ори, у которого на этот раз собрались самые знатные островитяне. Таким образом, нам представилась возможность сразу увидеть представителей всех сословий, и они оказались настолько похожими на таитян, что мы не увидели никакой внешней разницы между обоими народами. Женщины здесь тоже не были более светлокожими или более красивыми, чем на других островах (См. у Хауксуорта, т. 3, с. 11), как это утверждали другие путешественники. Возможно, тут [314] просто сыграли роль случайные обстоятельства. Чем здешние женщины действительно отличаются от таитянок, так это тем, что они не выпрашивают бусы и тому подобные подарки, а также не столь щедры на свою благосклонность. Правда, когда мы выходили на берег и потом возвращались к шлюпкам, некоторые женщины устраивали непристойные церемонии, подобные тем, что описаны капитаном Куком в книге о прошлом плавании, где он рассказывает о таитянке по имени Урэтуа; но это были представительницы самого низшего сословия, кроме того, они не делали таких приготовлений, как та (См. у Хауксуорта, т. 2, с. 397, т. 1, с. 297 и 298).

Более заметна разница в поведении обоих народов. Например, на Хуахейне мы не сталкивались с такой степенью гостеприимства. В отличие от Таити здесь также не принято просто так давать подарки или хотя бы отдаривать. Зато во время наших прогулок жители нам не докучали и вообще были более безразличными. Они не так опасались нас, как таитяне, выстрелы наших мушкетов не вызывали у них ни страха, ни удивления. Все это, вероятно, объяснялось разницей в опыте встреч жителей обоих островов с европейцами. Что же касается гостеприимства, то, должен заметить, и здесь не было недостатка в его проявлениях. Например, один вождь по имени Таунуа пригласил моего отца в свой дом, расположенный в центре равнины; там его очень хорошо приняли и к тому же продали щит, подобный тому, что упоминался в рассказе о нашем пребывании на О-Таити.

Утром на корабль явился Ори со своими сыновьями. Старший, красивый мальчик лет 11, принял наши подарки весьма равнодушно, зато ему, как и другим здешним жителям, очень понравилась волынка, и он все время просил на ней сыграть. Во время прошлого пребывания здесь капитана Кука (Там же, т. 3, с. 5) Ори принял имя Кука и теперь требовал, чтобы все его так звали. [315]

Позднее мы вместе со своим знатным гостем вернулись на берег и разделились на группы, чтобы поискать растения и другие достопримечательности. Когда вечером мы встретились, доктор Спаррман, который в одиночку дошел до северной оконечности острова, рассказал нам, что видел большое соленое озеро длиной в несколько миль, расположенное параллельно морскому берегу и окруженное гниющей тиной, которая распространяла невыносимую вонь. Там он нашел несколько растений, довольно часто встречающихся в Ост-Индии, но необычных для других островов Южного моря. Индеец, который помогал ему нести собранные растения, проявил необычайную преданность. Когда доктор Спаррман садился, чтобы описать их, этот индеец садился позади него и держал обеими руками полы его одежды, чтобы, по его словам, уберечь карманы от воров. Благодаря этому у доктора ничего не украли, но некоторые индейцы ругались и корчили ему рожи, считая, вероятно, что ничем не рискуют, так как других европейцев здесь не было.

На другой день он пошел гулять совсем один, без провожатого, а мы с капитаном Куком остались у места, где производился торг. Не успели мы оглянуться, как из большой толпы протиснулся индеец по имени Тубаи в одежде из красной материи, с пучком птичьих перьев на поясе и запретил людям продавать нам свиней и плоды хлебного дерева; при этом он схватил мешок с гвоздями, который держал в руке корабельный писарь. Когда тот позвал на помощь, индеец отпустил мешок, выхватил у одного из наших людей помоложе, который приценивался к большой курице, гвоздь и грозился ударить его, если тот будет сопротивляться. Капитан Кук как раз собирался вернуться на корабль. Едва услышав о происшествии, он вернулся и велел Тубаи немедленно удалиться. Поскольку тот не проявил никакого желания подчиниться, капитан вырвал у него из рук две большие дубинки. Тот попробовал сопротивляться, но, когда капитан вытащил кортик, убежал. Дубинки, сделанные из казуаринового дерева, были затем по приказу капитана сломаны и брошены в воду. [316]

Жители, видимо, ожидали, что все это будет иметь дурные последствия, они сразу начали уходить с места торга, но их позвали вернуться. Все согласились, что Тубаи тата-ино (злой человек). Следовательно, они сами считали, что справедливость на нашей стороне. Тем не менее, едва капитан Кук сел в шлюпку, чтобы вызвать с корабля команду морских пехотинцев для охраны места торга, как вся толпа сразу побежала прочь. Мы не могли понять, в чем дело, однако не прошло и нескольких минут, как загадка прояснилась сама собой. К нам бежал доктор Спаррман, почти совсем нагой и с явными следами сильных побоев. Во время прогулки к нему присоединились два индейца; не переставая заверять в своей дружбе, повторяя на все лады: «Тайо!», они уговорили его зайти дальше в глубь острова. Там, не успел он оглянуться, как они выхватили у него кортик, единственное его оружие, а когда он нагнулся за камнем, ударили его по голове так, что он упал на землю. Тогда туземцы сорвали с него куртку и все, что смогли. Он сумел вырваться и побежал вниз к берегу, однако, на беду, зацепился по пути о колючий кустарник. Они опять догнали его и избили. Несколько ударов пришлось в висок, и он потерял сознание. Индейцы стали стаскивать с него через голову рубаху, но та крепко держалась на пуговицах. Тогда они вздумали отрубить ему руку, но тут он, к счастью, очнулся, зубами откусил на рукавах пуговицы, и разбойники со своей добычей убежали.

Почти в сотне шагов от места, где это происходило, обедали несколько индейцев. Когда доктор Спаррман пробегал мимо них, они пригласили его сесть с ними, но он спешил, как мог, к месту торга. Немного дальше он встретил еще двух индейцев. Увидев его, они сразу сняли свои ахау (одежды), завернули его в них и проводили до берега. Щедро расплатившись с этими благородными людьми, мы все поспешили на корабль, с тем чтобы вернуться уже с более многочисленным отрядом. Доктор Спаррман переоделся и вместе с нами направился с жалобой к Ори.

Добрый старик тотчас изъявил готовность сотрудничать с капитаном Куком и разыскать воров, хотя это решение [317] привело в ужас его родственников. Человек 50 присутствовавших, мужчины и женщины, стали жалобно стенать, увидев, что он садится с нами в шлюпку. Некоторые самым трогательным образом пытались его отговорить, другие обнимали его и удерживали. Однако он не уступил и, отправляясь с нами, сказал, что ему нечего бояться, поскольку он ни в чем не виноват. Чтобы успокоить их, мой отец предложил остаться с ними в качестве заложника, однако Ори не согласился, сам же взял с собой на борт лишь одного из родственников.

Мы направились к расположенной прямо напротив кораблей глубокой бухте, в окрестностях которой произошел разбой, а оттуда пошли далеко в глубь острова. Все напрасно – люди, которых Ори послал схватить разбойников, не нашли никого. Пришлось нам ни с чем возвращаться на корабль, и Ори отправился вместе с нами; слезы его старой жены и молодой дочери не могли его удержать. Увидев, что ее плач не помогает, девушка в каком-то отчаянии схватила несколько ракушек и расцарапала ими себе лицо до крови, однако мать вырвала у нее ракушки и вместе с Ори проводила нас на корабль. Ори хорошо у нас подкрепился, жена же его, по местным обычаям, не пожелала притронуться к пище.

После обеда мы доставили его домой, где собрались знатнейшие семейства острова. Все сидели на земле в большой печали, некоторые плакали. Мы, растрогавшись, сели с ними и употребили все свои познания в таитянском языке, чтобы успокоить их и приободрить. Особенно подавлены были женщины, они долго не могли прийти в себя. Горе островитян столь наглядно свидетельствовало о доброте их сердец, что нельзя было не растрогаться. Увидев, что мы всерьез хотим их утешить, они наконец успокоились и вновь исполнились к нам доверия. Среди наблюдений, которые нам представилось возможным сделать во время этого плавания, поистине одно из самых приятных то, что обитатели сих островов отнюдь не погружены в чувственную жизнь, как ошибочно уверяли другие путешественники, напротив, мы встретили у них [318] благородство и образ мыслей, делающий честь человечеству. Испорченность встречается у всех народов, но на одного негодяя в этой стране в Англии или в других цивилизованных странах мы могли бы найти полсотни.

Торг, прерванный на некоторое время сим происшествием, теперь возобновился, хотя и был не таким оживленным, как прежде. Мы закупили также изрядный запас фруктов и кореньев. Вечером две лодки с посланцами Ори вернулись, доставив кортик доктора Спаррмана и кусок его куртки. И то и другое было передано нам, когда мы вернулись на борт.

На рассвете следующего дня капитаны опять отправились к дому Ори и вернули ему оловянную пластинку, на которой была выгравирована дата открытия этого острова; они, кроме того, дали ему еще маленькую медную пластинку с надписью: «His Britannick Majesty's Ships "Resolution" and "Adventure". September. 1773» («Корабли его величества короля Великобритании "Резолюшн" и "Адвенчер". Сентябрь, 1773»). И подарили несколько медалей, сказав, что тот может все это показывать иностранцам, которые прибудут сюда после нас. Как только они вернулись на борт, мы подняли якоря и вместе с «Адвенчером» вышли из гавани.

За время своей трехдневной стоянки мы закупили здесь много живых свиней и кур, что доказывало, как высоко на этом острове ценятся железные изделия. На одном только нашем корабле было 290 свиней, 30 собак и около 50 кур; на «Адвенчере» было не меньше.

Едва мы подняли паруса, как к кораблю на маленьком каноэ подплыл Ори. Он прибыл на борт сообщить, что нашел воров, равно как и остатки похищенных вещей, и что оба капитана, а также доктор Спаррман могут отправиться с ним вместе на берег, чтобы быть свидетелями наказания. К сожалению, мы не совсем его поняли и таким образом упустили возможность посмотреть, как здесь производится наказание. Капитан Кук решил, что Ори требует вернуть ему [319] одного из подданных, которые против его желания оказались на «Адвенчере». Он послал за ними туда шлюпку. Но так как «Адвенчер» уже ушел далеко вперед, да и нас попутный ветер весьма быстро уносил в море, Ори не захотел больше ждать. Сердечно попрощавшись с нами, он вернулся в свое маленькое каноэ, где с ним находился только один человек, и поплыл к берегу.

Вскоре с «Адвенчера» вернулась наша шлюпка, доставив О-Маи, единственного индейца, который захотел плыть вместе с нами в Англию. Капитан Кук оставил его у себя на корабле, пока мы не достигли Раиетеа, куда направлялись; там его опять вернули на «Адвенчер», на котором он и добрался до Англии, некоторое время являясь там объектом всеобщего любопытства. Находясь у нас, он проявил себя как человек самого низкого сословия. У него даже не хватило тщеславия искать общества капитана, держался он возле оружейника и других простых матросов. Но, прибыв на мыс Доброй Надежды, где капитан Фюрно велел ему как следует нарядиться и ввел его в лучшее общество, он стал выдавать себя не за таутау, то есть простого человека, а за хоа, то есть королевского камергера или придворного ⁶. Публика всячески развлекалась разными баснями, пущенными про этого индейца; можно было услышать даже смехотворное предположение, будто он – жрец солнца, каковых у него на родине вообще не бывает. Это был высокий, но очень тонкий мужчина; особенным изяществом отличались его руки. По лицу же никак нельзя было составить правильного понятия о красоте, присущей жителям Таити. Думается, мы не погрешим против истины, сказав, что на Таити и на всех островах Общества найдется немного столь непримечательных лиц, как у него. К тому же кожа у него была такая черная, какую не встретишь даже среди простонародья, и она меньше всего соответствовала рангу, который он себе приписывал. Поистине достойно сожаления, что именно этот человек должен был представлять народ, который все мореплаватели описывали как людей красивого сложения и светлого цвета кожи. [320] Душевными достоинствами он не отличался от большинства своих земляков. Он не был выдающимся гением, как Тупайя, но у него было чувствительное сердце и открытый ум, который быстро все схватывал; он был способен на благородство и сострадание, мог быть деятельным, но также небрежным. Дальнейшие сведения о нем читатели могут найти в моем предисловии, где рассказывается о его пребывании в Англии, о том, чему он там научился, и о его возвращении.

Покинув Хуахейне, мы взяли курс на запад и доплыли до южной оконечности острова, который капитан Кук открыл в 1769 году и который на его картах обозначен как Улиетеа (См. у Хауксуорта, т. 3, с. 12); у таитян же и других жителей островов Общества он называется О-Раиетеа. На другое утро мы бросили якорь в проходе между рифами. Целый день потребовался, чтобы нас отбуксировали в бухту Хаманено [Хааманино]. Остров по виду очень напоминает Таити; он раза в три больше Хуахейне, поэтому и равнины, и горы там такие же большие, как на Таити. Скоро нас окружило множество каноэ, жители привезли на продажу свиней, но, поскольку мы в достатке запаслись ими на Хуахейне, наши люди не особенно ими интересовались и предлагали за них очень мало. В одном из каноэ находился вождь по имени Оруверра, родом с соседнего острова Борабора (Бола-Бола) [Бора-Бора], мужчина поистине атлетического сложения, но с очень маленькими руками. На плечах у него была татуировка в виде причудливых четырехугольных пятен, а на груди, животе и спине – в виде длинных черных полос; поясница и бедра были совсем черны от татуировки. Он принес несколько зеленых побегов и маленького поросенка, которого подарил моему отцу, так как никто больше им не интересовался. Получив в ответ железные изделия, он тотчас вернулся в каноэ на берег. Вскоре он прислал своему новому другу второе каноэ с кокосовыми орехами и бананами, за которые его люди совсем ничего не хотели брать в ответ. Можно себе представить, как нам [321] понравилась такая бескорыстная доброта, ибо нет большего удовольствия для человеколюбца, нежели видеть у других близкие ему добрые и достойные свойства.

После полудня нас посетил другой вождь, также уроженец Бораборы. Он спросил, как зовут моего отца; отец в ответ справился о его имени. Его звали Хереа. Такого толстого человека мы еще не видели на Южном море. Живот его имел в обхвате 54 дюйма, а каждое бедро – 31 3/4 дюйма. Замечательны были и волосы: они свисали длинными, черными волнистозавитыми косицами до самых бедер и были так густы, что голова казалась вдвое больше. Телосложение, цвет кожи и татуировка у него, как и у Оруверры, были отличительными знаками его ранга, который ему, как и таитянской знати, давал право на безделье и сибаритство. Вероятно, есть смысл объяснить здесь, каким образом сии уроженцы Бораборы обрели почет и собственность на Раиетеа. Читавшие описание предыдущего плавания капитана Кука помнят, что О-Пуни, король Бораборы, покорил не только Раиетеа и О-Таху, то есть два острова, находящихся внутри одного кольца рифов, но также и остров Мауруа [Маупити], в 15 морских милях к западу (См. у Хауксуорта, т. 3, с. 20). Значительную часть этих покоренных земель он разделил между своими воинами и другими подданными в качестве награды. Покоренному королю Раиетеа по имени У-Уру он, правда, оставил титул и достоинство, но ограничил его господство только округом Опоа, а на Таху поставил вице-королем своего родственника по имени Баба ⁷. Ко времени этого переворота многие жители названных островов бежали на Хуахейне и Таити в надежде когда-нибудь освободить свою родину. Тупайя и О-Маи тоже были уроженцами Раиетеа; уплыв на английских кораблях, они, видимо, надеялись способствовать освобождению угнетенной родины, ибо думали, что получат в Англии много огнестрельного оружия. Останься Тупайя в живых, он, вероятно, осуществил бы этот план; О-Маи же не хватало ни [322] способностей, ни знаний, чтобы разобраться в нашем военном искусстве и затем употребить его на помощь землякам. Тем не менее он мечтал об освобождении своей родины и в Англии не раз говорил: если капитан Кук не поможет ему в осуществлении его замыслов, он постарается, чтобы его земляки не давали капитану продовольствия. В этом своем намерении он оставался непреклонен, и лишь перед самым отъездом его уговорили занять более миролюбивую позицию. Мы не могли понять, что побуждало жителей этих островов заниматься завоеваниями, подобно королю О-Пуни. По словам уроженцев Бораборы, этот остров был менее плодороден и приятен, нежели те, что он покорил вооруженной силой. То есть ими двигало не что иное, как честолюбие, столь неожиданное при простоте и благородстве его народа. Увы, это лишний раз доказывает, что даже наилучшим людским сообществам не чужды несовершенства и слабости!

На второй день после прибытия капитан вместе с нами отправился к большому дому, стоявшему у самого берега; там жил Ореа, правитель острова. Он сидел на земле в окружении своего семейства и множества знатных людей. Едва мы расположились рядом с ним, как вокруг тотчас собралась большая толпа туземцев, и от сильной давки стало ужасно жарко. Ореа был толстый мужчина среднего роста с жидкой рыжеватой бородой, с необычайно живым взглядом; он сердечно шутил и смеялся вместе с нами, не требуя строгого соблюдения церемоний и тому подобного жеманства. Его жена была уже в летах, но сын и дочь казались не старше 12–14 лет. У дочери была необычно светлая кожа, а в лице вообще очень немного национальных черт. Прежде всего у нее был красивый нос, а по глазам ее можно было принять за китаянку. Она была невысока, но нежного и пропорционального сложения. Особенно красивы были руки, зато ноги и ступни казались слишком толстыми. Ей также не очень шли коротко остриженные волосы. Все же в ней было что-то очень привлекательное. Как и у большинства ее соотечественниц, у нее был мягкий, приятный голос. Когда она просила о [323] бусах или других подобных мелочах, отказать ей было невозможно.

Поскольку мы сошли на берег отнюдь не для того, чтобы оставаться в доме, мы вскоре встали и пошли в лес стрелять птиц и собирать растения. К искренней нашей радости, простой народ отличался здесь качествами, которых недоставало жителям Хуахейне; эти люди были доверчивы и общительны, подобно таитянам, но без невыносимого попрошайничества последних.

После обеда мы совершили еще одну прогулку и подстрелили несколько зимородков. Возвращаясь с охоты, мы встретили Ореа с его семейством и капитана Кука, вместе гулявших по равнине. Ореа не горевал о подстреленных птицах, которых мы несли, но одна из его дочерей стала оплакивать смерть своего эатуа, а когда мы хотели до нее дотронуться, убежала от нас прочь. Ее мать и другие женщины казались не менее расстроенными, и перед нашим возвращением на корабль Ореа самым серьезным тоном попросил больше не убивать на его острове зимородков и цапель; других же птиц мы могли стрелять сколько угодно. Мы спросили, почему так чтятся две эти птицы, но объяснения опять не смогли получить.

На другой день мы поднялись на одну из ближних гор, а по пути, в долинах, нашли много новых растений. Вершина горы состояла из желтоватого аргиллита, на склонах нам попались кремень, а также образцы ноздреватой, губчатой лавы, в коей были следы железа. Этот столь повсеместно используемый и полезный металл, вероятно, имелся здесь повсюду и в большом количестве. Лава подтвердила наше предположение, что этот остров, как и другие встречавшиеся нам острова, возник, должно быть, некогда при извержении подземного огня.

Индеец, который нас сопровождал и нес небольшой запас провизии, показал нам с вершины этой горы различные места на море, где, по его словам, должны были находиться острова, сейчас нам не видные. На западе, сказал он, лежит остров Мопиха [атолл Мопелиа], немного юго-западнее – [324] другой, под названием Веннуа-Аура [атолл Сцилли] ⁸. Оба состояли только из кольцеобразных, поросших пальмами коралловых рифов и были необитаемы; их, как и другие острова, посещали только время от времени. Вероятно, это были те самые острова, что открыл капитан Уоллис и назвал островами лорда Хау и Сцилли.

Когда мы днем спустились с горы, капитаны уже вернулись на борт, успев до этого увидеть большое танцевальное представление, исполненное самыми знатными женщинами острова. Было очень жарко, поэтому мы тоже поспешили с берега на борт и увидели вокруг обоих кораблей множество каноэ. В них находились люди разных сословий, предлагавшие материи из коры шелковичного дерева в обмен на маленькие гвозди. Наши бусы высоко ценились дамами как украшения, однако они пользовались не таким успехом, как гвозди; нам не давали за них даже фруктов, самых дешевых и доступных здесь продуктов. На Таити подобные безделушки ценились несравненно выше. Не свидетельствует ли тамошняя особая склонность к таким мелочам и нарядным украшениям о более высоком уровне общего благосостояния и не им ли она порождена? Богатство, во всяком случае, обычно ведет к расточительности.

Весь остаток дня держалась такая жара, что лишь на закате солнца мы опять смогли выйти на берег. Мы высадились у источника и увидели маленький тупапау, то есть навес, под которым на помосте лежало мертвое тело. Это место погребения находилось в густой, тенистой роще. Ни здесь, ни на других островах я до сих пор не видел, чтобы мертвые тела столь беспечно оставлялись в добычу тлению, и немало удивился, что на земле вокруг всюду лежали черепа и кости. Расспросить, что бы это значило, было некого. Я долго ходил тут, не встретив ни одного индейца. Как я узнал потом, все жители этого округа собрались возле дома своего правителя, где барабаны дали знак к началу еще одной хивы, или танцевального представления. Они очень ценили это развлечение и сбегались ради него из самых дальних мест. [325]

Тихий вечер, красота природы придавали особое очарование прогулке. Благодаря отсутствию жителей было так тихо, что я чувствовал себя будто на зачарованном острове. Наконец нам встретилось несколько индейцев. Один из них показался нам очень смышленым. Мы спросили его, в частности, есть ли здесь вокруг острова и какие. В ответ он назвал девять: Мопиха, Веннуа-Аура, Адиха, Таутиха, Ваувау, Уборру, Тубуаи, Аухеиау и Роротоа. О двух первых мы в это утро уже узнали кое-что от нашего индейца-провожатого, насчет же семи остальных наш новый знакомый сказал, что все они обитаемы, кроме Адиха, который посещают время от времени. Уборру, по его рассказам, был веннуа, то есть высоким островом, все же остальные – моту; низменными островами, состоявшими лишь из коралловых рифов ⁹.

Однако эти рассказы не вполне удовлетворили наше любопытство. Чтобы узнать подробности, мы обратились к Ореа, который наутро явился к нам на борт со своим сыном Техаиу-рой и другими вождями. Сведения этих людей лишь частично совпали с рассказом нашего вчерашнего провожатого; так, из всех девяти островов, упомянутых им, они назвали только первый, второй, седьмой и девятый и утверждали при этом, что второй постоянно обитаем. Зато они говорили еще о большом острове Ворио, или Вориеа, а также об Ориматарра, но в том, где находятся эти два обитаемых острова и как далеко отсюда, они расходились ¹⁰. Никто из тех, кого мы об этом спрашивали, сам там не бывал. Сколь ни были неопределенны эти известия, все же можно было понять, что прежде у сих народов судоходство было распространено более, чем теперь. Тупайя, когда-то покинувший Таити на «Индевре», мог назвать несравненно больше крупных островов и нарисовать их размер и положение на карте, копию каковой передал мне лейтенант Пикерсгилл. Эту карту можно считать в общем достоверной; мы нашли на ней все упомянутые выше острова, кроме Уборру и Тубуаи; однако величину их и расположение он указал, видимо, неправильно, иначе мы уже должны были бы встретить, во всяком случае, многие из них, чего, однако, [326] не произошло. Весьма вероятно, что Тупайя, дабы создать себе репутацию человека знающего и ученого, набросал эту карту Южного моря просто по воображению, а некоторые названия, наверное, даже сочинил, поскольку указано им было более 50 островов ¹¹.

Ореа и его сын позавтракали с нами и вернулись на берег с богатыми дарами, полученными в ответ на их подарки. Мы вскоре последовали за ними и были приглашены на танцевальное представление, хиву. Это было тем приятнее, что мы до сих пор ни разу еще его не видели.

Сцена представляла собой лужайку между двумя параллельно расположенными постройками длиной около 75 футов и шириной 15 футов. В большем из этих домов могло разместиться много зрителей, меньший же, стоявший на сваях, представлял собой тесную хижину, открытую со стороны сцены, с других же сторон закрытую. Внутри ее из решеток и циновок была сделана перегородка, за которой наряжались актеры. На земле лежали три большие, красиво выделанные циновки с черными полосами по углам. На открытой стороне меньшей хижины стояли три вырезанных из дерева и увешанных акульими зубами барабана, больший фута 3 высотой и 12 дюймов в поперечнике. В них бьют четыре-пять человек просто пальцами, но с невероятной быстротой.

Когда мы уселись в расположенной напротив хижине среди самых знатных дам острова, наконец появились актрисы. Одна из них была Пойадуа, прекрасная дочь Ореа, другая – высокая, хорошо сложенная женщина с красивым лицом и цветом кожи. Одежда обеих танцовщиц заметно отличалась от их обычных нарядов. Вокруг груди был туго обернут кусок местной коричневой материи и кусок голубой европейской ткани, что не так уж отличалось от наших облегающих дамских платьев. Вокруг бедер с помощью шнура были валиками накручены один поверх другого четыре ряда местной ткани, попеременно красного и белого цвета. Со шнура свисали до ступней белые полотнища, образуя нечто вроде юбки, столь длинной и широкой, что мы боялись, не помешает ли она им [327] танцевать. Шея, плечи и руки оставались обнаженными, на голове же было множество кос из человеческих волос, называемых тамау; они были уложены вокруг головы одна поверх другой, образуя тюрбан высотой около 8 дюймов, внизу более узкий, чем наверху, внутри заполненный благоуханными цветами гардении. На передней стороне этого тюрбана были звездообразно воткнуты три-четыре ряда маленьких цветов; на смолисто-черном фоне головного убора они выглядели как прекрасный жемчуг. Танцовщицы двигались под бой барабана и, казалось, под руководством старого мужчины, который танцевал вместе с ними, напевно произнося ка-кие-то слова. Среди их поз и жестов иные были весьма вольные, однако в общем не столь непристойные, как в нашей опере, когда целомудренные английские дамы, согласно моде, должны смотреть на некоторые сцены только сквозь веер (Итальянский театр в Англии давал обычно лишь оперы-буфф. – Прим. изд.). Движения их рук поистине были грациозны, а непрестанная игра пальцев – необычайно изящна. Нашим представлениям о красоте, благородстве и гармонии несоответствовало разве что ужасное обыкновение кривить рот так безобразно, что никто из нас не мог бы этого даже воспроизвести. Они кривили его в сторону, выпячивали, одновременно совершая губами конвульсивные волнообразные движения, как будто судороги для них стали привычными и обязательными. Протанцевав минут десять, они ушли в ту часть хижины, которую я выше назвал комнатой для переодевания, а вперед выступили пять завернутых в циновки мужчин, чтобы представить нечто вроде драмы. Она состояла из непристойных танцев, которые чередовались с разговором, подчиняясь размеренному ритму, причем некоторые слова они выкрикивали очень громко. Их позы, видимо, точно соответствовали содержанию. Один упал на колени, другой бил его и таскал за бороду, затем попробовал сделать то же с двумя другими, но те побили его палкой. Потом они ушли, и [328] барабан возвестил о начале второго действия. Опять танцевали две женщины, примерно так же, как в первый раз, их вновь сменили мужчины, и наконец танцовщицы завершили спектакль еще одним актом. После представления они выглядели совершенно измотанными и тяжело дышали, особенно одна танцовщица, довольно крепкая; от жары она раскраснелась, так что можно было увидеть, насколько тонка и бела ее кожа. Дочь Ореа провела свою роль на удивление хорошо, хотя лишь накануне уже дважды участвовала в такой же хиве. Офицеры с обоих кораблей, как и все мы, завалили танцовщиц бусами и другими украшениями – заслуженной наградой за их искусство.

После полудня на корабль явился У-Уру, король Раиетеа, вместе с Ореа и множеством дам. Он принес в подарок капитану Куку свинью и получил в ответ европейские товары. Среди женщин, сопровождавших его, была танцовщица, красивым цветом кожи которой мы так были восхищены. Звали ее Теина, или Теинамаи; обычная одежда, в которой она сейчас появилась, шла ей несравненно больше, нежели громоздкий театральный наряд. Ее длинные не подстриженные волосы были небрежно заплетены узкой лентой из белой материи и ниспадали природными локонами более красиво, чем их могла бы расположить фантазия художника. Глаза на круглом лице, сиявшем прекрасной улыбкой, смотрели пылко и выразительно. Господин Ходжс попробовал было ее нарисовать, но ее живость и непоседливость необычайно затрудняли эту задачу, делая ее почти неисполнимой. Видимо, поэтому портрет Теины, помещенный в книге об этом путешествии капитана Кука, удался не так хорошо, как другие. Сколь ни мастерски выгравировал его на меди господин Шервин ¹², он все-таки бесконечно далеко уступает чарующему изяществу оригинала. Но, хотя ему недостает сходства, он все-таки может служить образчиком распространенного у этих и соседних с ними островитян типа лица; кроме того, на рисунке довольно верно изображен десятилетний таитянский мальчик. Вечером наши знатные гости, весьма [329] довольные полученными подарками, вернулись на берег, однако немало женщин из простонародья осталось на корабле; они понравились матросам не меньше таитянских девушек.

Примечательно, что даже этой части женщин присуще было известное тщеславие, поскольку они называли себя не иначе как тедуа (мадам) – титул, который здесь относят к знатным дамам. Мы это знали еще по Таити; например, когда где-нибудь проходила сестра короля, индеец, первым ее заметивший, обычно громко кричал: «Тедуа харремаи!» («Мадам идет!»), чтобы земляки могли выполнить свой долг и обнажить плечи. Часто в таких случаях они говорили просто «эри», что вообще означало лицо королевской крови. Но наши матросы, не понимавшие здешнего языка, попросту полагали, что всех их Дульсиней зовут одинаково; это приводило иногда к забавным случаям.

Два следующих дня мы занимались ботаническими и физическими исследованиями. На побережье, у северной оконечности острова, мы обнаружили много глубоких бухт, переходивших в болота, где водилось множество диких уток и куликов. «Эти птицы оказались, однако, более пугливыми, чем мы ожидали; выяснилось, что местные жители не меньше нас любили ими полакомиться. В воскресенье нам опять показали хиву в том же исполнении; танец был такой же, только покороче.

14-го на рассвете капитаны Кук и Фюрно послали каждый по шлюпке к острову О-Таха, расположенному в 2–3 морских милях отсюда внутри того же кольца рифов, что и Раиетеа. Они надеялись запастись там фруктами, которых в месте нашей стоянки было мало. Как лейтенант Пикерсгилл, так и господин Pay ¹⁸ взяли с собой запас бус и гвоздей. Поскольку д-р Спаррман и мой отец не хотели упустить возможности исследовать этот остров, они отправились с ними.

Тем временем Ореа, правитель того округа, где мы стояли на якоре, пригласил нас в гости. Днем капитаны обоих судов, а также несколько офицеров и пассажиров, в том числе и я, сошли на берег, запасшись перцем, солью, ножами, [330] вилками и несколькими бутылками вина. Пол в доме нашего хозяина был устлан листьями, заменявшими скатерть. Мы уселись вокруг вместе со здешней знатью. Вскоре индеец-простолюдин принес жареную свинью, завернутую в банановые листья, и положил ее перед нами на землю. Другой принес еще одну свинью. За ним последовали другие с корзинами, полными плодов хлебного дерева, бананов и перебродившего теста из плодов хлебного дерева, называемого махеи. Хозяин предложил самим ухаживать за собой, после чего обе свиньи были очень быстро разделаны.

Нас сразу тесно обступили простолюдины; все стали выпрашивать у нас свинину. Каждый, кто что-нибудь получал, честно делился с соседом, и так из рук в руки мясо доходило до тех, кто стоял позади и из-за давки не мог к нам пробиться. Мужчины съедали свои порции с большим аппетитом, женщины же заворачивали свои куски в листы, дожидаясь, пока останутся одни. Жадность, с какой они подступали к нам, без конца повторяя свои просьбы, да и недовольные взгляды знатных, когда мы что-то уделяли просителям, убедили нас, что простому человеку на этом острове подобные лакомства недоступны.

Свиное мясо, приготовленное по-здешнему, показалось всем нам вкусней, чем приготовленное любым европейским способом. Оно было более сочное, чем наше вареное, и во всех отношениях нежнее, чем наше жареное. Сок и вкус сохраняются благодаря равномерной температуре, при которой оно держится в земле ¹⁴. Сало не имеет ни малейшего сладковатого или неприятного привкуса, а кожа, которая в нашем свином жарком обычно бывает как каменная, здесь была столь же нежной, как и остальное мясо. Пошли в ход и наши бутылки. Ореа выпил свой стакан не моргнув глазом, чему мы удивились, тем более что жители этих островов обычно всюду проявляют неприязнь к нашим крепким напиткам.

Добродетель трезвости действительно свойственна почти всем здесь, особенно же простонародью, хотя у них есть [331] свой опьяняющий напиток, до которого особенно охочи некоторые старые вожди. Он изготовляется из корня перечного растения, называемого здесь ава, крайне отвратительным способом, который я сам наблюдал в один из первых дней по прибытии. Этот корень разрезается на куски, затем несколько человек мелко его разжевывают, и масса, смоченная слюной, выплевывается в большой сосуд с водой или кокосовым молоком. Эта весьма «аппетитная» каша процеживается затем через волокна кокосового ореха, пережеванные комки тщательно выдавливаются, чтобы оставшийся в них сок полностью смешался с молоком кокосового ореха. Наконец, напитку дают отстояться в другой большой скорлупе, после чего он готов к употреблению. Эту ужасную смесь они поглощают с необычайной жадностью, и некоторым старым пьяницам она так нравится, что они опустошают не одну скорлупу. Наш пассажир Пореа, который здесь был не столь сдержан, как на Хуахейне, однажды привел в каюту капитана кого-то из своих новых знакомых, и они принялись за изготовление этой гадости. Не прошло и получаса, как он до того напился, что вскоре его нашли неподвижным на полу. Его лицо было красным, а глаза закатились. В таком бесчувственном состоянии он проспал некоторое время, а когда пришел в себя, выглядел сконфуженным. Впрочем, пьянство, как и другие проявления невоздержанности, здесь не наказывается. Старики, приверженные этому пороку, на вид иссохшие и худые; у них шелушащаяся, вялая кожа, красные глаза и по всему телу красные пятна. Все это, по их собственному признанию, является прямым следствием пьянства; очевидно, перечное растение содержит вещества, вызывающие проказу. Но, кроме того, этот корень у всех жителей здешних островов считается символом мира, возможно потому, что выпивка способствует дружеским отношениям ¹⁵.

После того как мы поели, наши матросы и слуги полакомились оставшимися кусками, а индейцы, пользовавшиеся только что нашими щедротами, теперь приставали к ним. Однако матросы интересовались лишь красивыми [332] девушками и, будучи от природы склонны к грубой чувственности, за каждый кусок мяса требовали от них какой-нибудь непристойности.

Чтобы удовольствие было полным, Ореа приказал еще раз устроить хиву. На этот раз мы были допущены за кулисы, или в раздевалку, чтобы посмотреть, как наряжаются танцовщицы. Это разрешение принесло им кое-какие подарки; например, нам пришла на ум мысль добавить к их головным украшениям несколько ниток бус, чем они были очень довольны. Среди зрителей были первые красавицы страны; особенно отличалась белизной кожи одна женщина; такой белизны мы до сих пор не встречали на этих островах. Ее кожа напоминала цветом белый, чуть сероватый воск; но этот оттенок не был связан с болезнью. С таким цветом кожи превосходно контрастировали ее красивые черные глаза и волосы, вызывая наше единодушное восхищение. Ее красота тоже была вознаграждена небольшими подарками, но, вместо того чтобы удовлетворить красавицу, они столь возбудили ее страсть к украшениям и безделушкам, что она приставала к каждому из нас, у кого могла предположить в кармане еще несколько бусин. У одного из наших товарищей случайно оказался с собой маленький висячий замок. Едва он попался ей на глаза, как она его потребовала. Владелец поначалу отказывал ей, но, поскольку она не отставала, он решил уступить; однако в шутку навесил замочек ей в ухо, заверив, что он для того и предназначен. Сначала она в это поверила и некоторое время казалась весьма довольной новым украшением, но вскоре почувствовала, что носить его слишком тяжело и больно, и попросила у владельца его снять. Тот, однако, выбросил ключ и заявил, что она сама это украшение выпросила, пусть оно останется у нее в ухе наказанием за неуемное попрошайничество. Девушка была безутешна, плакала самыми горькими слезами, просила то одного, то другого помочь ей; но даже если бы кто-то захотел это сделать, без ключа он был бессилен. Тогда она обратилась к правителю, и он вместе с женой, сыном и дочерью замолвил [333] за девушку слово. Они даже предлагали в качестве выкупа материи и свиней – все напрасно. Наконец кто-то нашел ключ, подходивший к замку, и это положило конец стенаниям девушки, к общей радости ее друзей. Происшествие имело даже хорошие последствия: оно удержало и других ее землячек от привычки попрошайничать.

Благодаря гостеприимству хозяина и стараниям остальных день прошел вполне хорошо, и вечером мы, довольные, вернулись на борт. Тем более удивило нас, когда на другое утро, вопреки обычаям островитян, мы не увидели возле корабля ни одного каноэ. Чтобы выяснить, в чем дело, мы опять поспешили к дому Ореа, но, к еще большему своему удивлению, не застали там ни его, ни его семьи. Наконец, от нескольких индейцев, державшихся очень робко, мы узнали, что Ореа отправился в северную часть острова, боясь, как бы мы его не схватили. Чем меньше мы могли уразуметь, что вызвало эту беспричинную озабоченность, тем больше старались развеять опасения и еще раз заверить островитян в нашей дружбе. Для этого мы прошли несколько миль вдоль берега до места, куда он бежал. Там мы нашли все его окружение в слезах; пришлось использовать всяческие уловки, чтобы восстановить доверие. Бусы, гвозди и топоры помогали в таких делах лучше всего. Родственники Ореа рассказали, что капитан Кук хочет их схватить, чтобы заставить их земляков вернуть наших матросов, бежавших на О-Таху. Наконец мы поняли, в чем дело, и заверили их, что эти люди вовсе не бежали, они непременно вернутся еще сегодня. Ореа, однако, этим не удовлетворился, он назвал по именам командиров каждой из шлюпок и спросил о каждом в отдельности, вернется ли и этот. Ему ответили «да», и он наконец удовлетворился.

Пока мы сидели с семейством Ореа, к капитану вдруг подбежал Пореа, наш таитянин, захотевший ехать с нами в Англию, отдал ему пороховой рог, который до сих пор всегда носил с собой, и сказал, что сейчас вернется. Прождав его довольно долго, мы поднялись на корабль без него, но и там [334] его не нашли. Никто из местных жителей не мог нам сказать, куда он ушел, а капитан не очень-то и расспрашивал, чтобы не вызвать среди них нового переполоха.

После полудня я сопровождал капитана, который вновь захотел посетить Ореа. Там ко мне обратился молодой красивый человек и попросил, чтобы мы взяли его с собой в Англию. Его звали О-Хедиди [Хити-хити], он был лет семнадцати и, судя по цвету кожи, хорошего происхождения. Я поначалу не верил, что он готов оставить спокойную жизнь знатного человека на этом острове, и шутя рассказывал ему, с какими это связано неприятностями. Но все мои слова о суровой погоде, о непривычно плохой еде не произвели на него впечатления. Он стоял на своем. Несколько его друзей поддержали его просьбу. Тогда я представил его капитану Куку, и тот довольно легко дал согласие.

Вскоре мы все возвратились на борт, а еще до заката вернулись шлюпки, посланные на О-Таху, с грузом закупленных там бананов и кокосовых орехов, а также с несколькими свиньями. Отплыв от кораблей, они в то же утро бросили якорь на восточной стороне красивой бухты, называемой О-Хамане [Хамене]. По их описанию, остров и жители его напоминали то, что мы видели на других островах архипелага. Действительно, растения и животные здесь всюду одинаковы, разве что на одном острове чаще или реже встречаются одни виды, на другом – другие. Так, дерево, которое наши моряки называли яблоней (Spondias) ¹⁶, очень распространено на Таити, зато весьма редко встречается на Раиетеа и Хуахейне, равно как и на Taxe. Кур на Таити мы почти не встречали, на островах же Общества их очень много. Крысы, которых на Таити тысячи, на О-Тахе не столь многочисленны, еще реже они встречаются на Раиетеа, а на Хуахейне их почти не видно.

Подкрепившись в бухте О-Хамане, наши люди направились на север, чтобы нанести визит правителю О-Тахи, возле дома которого должна была также состояться хива, танцевальное представление. По дороге они издалека увидели [335] женщину, одетую весьма странно и всю раскрашенную черной краской. Это значило, что она в трауре и занята погребальной церемонией. Чем ближе они подходили к жилищу правителя, тем гуще становилась толпа людей, желавших посмотреть как на них, так и на хиву. Наконец они добрались до хижины. Эри, пожилой мужчина, сидел на деревянном стуле, половину которого он, увидев чужеземцев, уступил моему отцу. Вскоре три молодые девушки начали танец. Старшей было не больше десяти лет, младшей не исполнилось и пяти. Оркестр, как обычно, состоял из трех барабанов, а между действиями трое мужчин разыграли пантомиму про спящего путника, у которого воры очень искусно крадут вещи, хотя тот предусмотрительно и положил их рядом с собой. Во время этого представления народ должен был освободить дорогу для нескольких человек, которые подошли к дому парами и остановились у дверей. Среди них были и взрослые, и дети; верхняя часть туловища была совершенно обнажена и натерта кокосовым маслом, вокруг бедер – повязки из красной ткани, а вокруг головы – тамау, то есть шнуры, сплетенные из волос. О-Та назвал их о-да-видди (О-Хедиди и О-Маи называли их хеа-бидди и говорили, что это значит «родственники»), что, судя по знакам, которыми он сопровождал объяснение, должно было означать нечто вроде «скорбящие родственники». Когда эти люди приблизились к дому, на площадке перед ним постелили материю, но скоро ее опять скатали и отдали барабанщикам. Один из них обменялся несколькими словами с другим индейцем, и внезапно оба вцепились друг другу в волосы. Но чтобы праздник не прерывался, к барабану тотчас поставили другого, а спорщиков выгнали из дома. К концу танца зрителям пришлось еще раз освободить место, так как опять появились о-да-видди, но они, как и в первый раз, остановились перед домом, не устраивая никакой особой церемонии.

Перед хижиной вождя на берег были вытащены несколько каноэ, и в одном из них, с крышей, или навесом, лежал [336] труп умершего, ради которого и состоялась упомянутая выше траурная церемония. В связи с этим нашим путешественникам пришлось отвести свои шлюпки немного подальше, к счастью, и там нашелся дом, под крышей которого они нашли защиту в эту дождливую и ветреную ночь.

На другое утро О-Та нанес им ответный визит и вызвался сопровождать их. Они взяли его с собой в шлюпку и пошли вокруг северной оконечности острова, где между его берегом и рифами располагалась целая группа длинных и плоских островов, поросших пальмами и другими деревьями. Здесь они приобрели много бананов и затем, пройдя несколько южнее, подкрепились в доме верховного правителя Бобы, которого Опуни, король Бораборы, поставил сюда наместником. Познакомиться с ним лично, однако, не удалось, поскольку он был в отъезде.

После обеда выяснилось, что, пока они ели, у них украли почти весь остаток их товаров, мешок гвоздей, зеркал и бус. Тогда офицеры решили забрать у жителей часть скота и другое имущество и держать у себя, покуда украденное не будет возвращено. Они приступили к делу тут же, на месте, где шел торг, конфисковали свинью, несколько перламутровых раковин и свертков материи, что удалось, однако, лишь после самых серьезных угроз огнестрельным оружием. Затем наши люди разделились. Часть стала охранять шлюпку, часть – конфискованные товары, остальные под командой лейтенанта отправились дальше, чтобы продолжить экзекуцию. Старый правитель О-Та сопровождал их, хотя, наверное, все это было ему ничуть не более приятно, чем собакам в басне Федра ¹⁷. Всюду, куда они приходили, жители убегали и уводили свой скот в горы. Чтобы проверить, какое впечатление на них произведет огнестрельное оружие, офицер приказал выстрелить из трех мушкетов. После этого предупредительного выстрела вернулся один из беглецов, знатный человек, у которого из-за элефантиоза были невероятно толстые, отечные ноги и бедра. Он отдал нам свою свинью и несколько свертков материи. В жилище Бобы наши люди захватили [337] еще два щита и барабан, с каковой добычей вернулись к дому, назначенному в качестве места сбора. Вечером О-Та попрощался с ними, но скоро вернулся с украденным мешком, в котором оказалась примерно половина гвоздей, бус и т. п., и провел с ними ночь. На другое утро владельцам конфискованных вещей было передано, что они могут все получить обратно, если доставят похищенные бусы и гвозди.

В ожидании этого наши люди направились к О-Херуруа [Хурепити], бухте на юго-западной стороне острова. Они не успели отойти далеко, когда О-Та и другой вождь, который на своих отечных ногах шел не хуже любого другого, принесли большую часть недостававших железных изделий и прочего, сказав, что все это было запрятано в кустах. Тогда наши люди отдали материю, свиней, щиты и все остальное. Они вознаградили также человека, в хижине которого переночевали, и старого вождя, поскольку оба проявили отменную верность и готовность служить. Получив обратно бусы, они смогли теперь приобрести в округе Херуруа и в бухте А-Пото-Пото [или Круглой] партию бананов.

Еще в одном месте они видели дом, более крупный, чем все виденные ими когда-либо на других островах Общества. Он был полон людей, в нем жили целые семьи. Это, видимо, был общественный дом, предназначенный для путешественников, наподобие караван-сараев в Леванте. Отдав остаток гвоздей и бус и пообедав, наши люди пустились в обратный путь и около четырех часов пополудни, насквозь промокшие из-за волн, которые захлестывали лодку, вернулись на корабль.

На другое утро пришел попрощаться Ореа со своей семьей и множеством других провожатых. Речи их были главным образом обращены к нашему новому спутнику О-Хедиди, который накануне взошел на борт. Друзья и знакомые протискивались к нему, подарили в дорогу много материй, а также добрую порцию перебродившего теста хлебного дерева. Это тесто – один из лучших продуктов питания. Дочь Ореа, которая до сих пор не отваживалась нас посетить, тоже по этому случаю поднялась на борт, чтобы выпросить у капитана [338] зеленый навес с нашей шлюпки; он ей, видно, особенно понравился. Она получила массу подарков, но главного добиться не смогла. Индейцы напоследок развернули торговлю и продали нам много своих инструментов, домашней утвари и т. п. Когда мы наконец подняли паруса, добрые люди покинули нас в немалом огорчении. Их слезы были укором бесчувственности многих из нас. В самом деле, наше воспитание, по-видимому, приучает нас слишком сдерживать естественные движения сердца. От нас хотят, чтобы мы, как правило, стыдились их; увы, в конце концов они оказываются совсем подавленными. Напротив, на этих островах неиспорченные дети природы дают волю чувствам и радуются своей любви к ближнему:

Mollissima corda
Humani generi dare se natura fatetur
Quae lacrymas dedit; haec nostri pars optima sensus.

(Природа сама утверждает,
Будто дарует она человеку мягчайшее сердце:
Слезы дала она нам – а что же лучше, чем слезы?

Ювенал [Сатиры. 15, 131-133. Пер. Д. Недовича и Ф. Петровского])

Комментарии

1. О-пэ-но-пеппе (правильно эпоэ-но-пепе) – болезнь пепе, то есть испанцев (см. прим. 20 к гл. 8). По мнению Биглхоула, это было инфекционное заболевание, нечто вроде «желудочного гриппа», занесенное испанцами в 1772 году.

Элефантизм (точнее – элефантиаз) – слоновость – заболевание, вызывающее утолщение кожи и подкожной клетчатки вследствие хронического застоя лимфы. Развитие болезни связано с врожденной, наследственно-конституционной или приобретенной недостаточностью лимфатических сосудов. В странах тропического пояса, в том числе на ряде островов Океании, элефантиаз нередко возникает как осложнение при одной из форм филяриатоза – заболевания, которое вызывается заражением организма круглыми червями (филяриями) и ведет к воспалению и закупорке лимфатических сосудов. Это заболевание не имеет ничего общего ни с проказой, ни с фрамбезией.

Фрамбезия – тропическое инфекционное невенерическое заболевание с резко выраженными кожными проявлениями, отчасти напоминающими сифилитические. Была распространена на многих островах Океании еще до открытия их европейцами. Экспедиции Уоллиса и Бугенвиля занесли в 1767–1768 годах на Таити сифилис, протекающий в более тяжелых формах и со временем поражающий человеческий организм в целом.

2. Речь, возможно, идет о больном элефантиазом. Отек яичка – один из характерных симптомов этой болезни.

3. Банан – не дерево, а травянистое растение. См. прим. 6 к гл. 8.

4. Птицам или животным обитатели островов Общества не поклонялись. Но некоторые виды птиц считались здесь «тенью» или «отражением» богов.

5. Смит, Айзек (1752–1831) – помощник штурмана на «Резолюшн», племянник Кука. Закончил службу в британском флоте в чине адмирала.

6. Хоа (правильно хоуа) – гонец при вожде, выполнявший также роль посланника. О таутау см. прим. 13 к гл. 9.

7. Остров Раиатеа был культурным и религиозным центром архипелага Общества. По полинезийским преданиям, именно здесь, в округе Опоа, за много веков до появления европейцев сложилась школа жрецов, разработавшая учение о великих богах. Позднее здесь возник культ бога Оро, распространившийся по всему архипелагу. Поэтому вожди соседних островов вели упорную борьбу за господство на Раиатеа.

Завоевав Раиатеа, правитель острова Бора-Бора Пуни назначил сюда наместником одного из бораборских вождей – Орио (у Форстера – Орео). Уру остался верховным вождем на Раиатеа, но утратил реальную власть, сохранив лишь титул арии нуи.

8. Форстер допустил неточность, поменяв эти два атолла местами: к западу от Раиатеа расположен скорее Веннуа-аура (Фенуа-ура, или Сцилли), а к юго-западу – Мопиха (Мопихаа, или Мопелиа).

9. Не все названные обитателем Раиатеа острова поддаются безусловной идентификации, но можно смело утверждать, что они расположены на больших расстояниях от его родного острова, что свидетельствует о значительных географических познаниях этого островитянина. Таутиха и Уборру – вероятно, Тутуила и Уполу в архипелаге Самоа, Роротоа и Адиха – очевидно, Раротонга и Атиу в южной группе островов Кука, Ваувау – группа островов Вавау в архипелаге Тонга, Табуаи – остров Тубуаи-Ману в архипелаге Общества или остров Тубуаи в архипелаге того же названия. Аухеиау – возможно, атолл Тикехау в архипелаге Туамоту. Следует, однако, учитывать, что вопреки информации, полученной Форстером, все идентифицированные острова, за исключением Тикехау и отчасти Тубуаи-Ману, принадлежат к высоким вулканическим или приподнятым коралловым островам.

10. Ориматарра – остров Риматара в архипелаге Тубуаи. Ворио, или Вориеа, не поддается сколько-нибудь надежной идентификации. Возможно, это островов Эймео (современное название – Муреа) в архипелаге Общества или один из атоллов в архипелаге Туамоту.

11. На карте, составленной Тупайей, обозначены 74 острова, большинство которых поддается идентификации. Есть на ней и Уборру (Уполу), и Табуаи (Тубуаи), только они даны в несколько иной транскрипции. О Тупайе см. прим. 12 к предисловию.

12. Шервин, Джон Кейз (1751–1790) – английский гравер.

13. Pay, Джон – помощник штурмана на «Адвенчере». Был убит обитателями Новой Зеландии в декабре 1773 года. Речь идет о полинезийской земляной печи (уму). В яму на раскаленные камни укладывают свинину или другую провизию, завернутую в листья, покрывают ее слоем раскаленных камней, после чего яму засыпают землей. Пища, запеченная в такой печи, очень нежна и приятна на вкус.

15. Ава, или кава (Piper methysticum Farster), – кустарниковое перечное растение, произрастающее на островах Океании, а также напиток из его корней, обладающий наркотическим действием. Форстер не совсем точно описал традиционный способ приготовления кавы. Разжеванные кусочки корня, смешанные со слюной, выплевывали в сосуд с водой, но не с кокосовым молоком, и полученную массу обычно процеживали через волокна луба пандануса. Неумеренное питье кавы может вызвать интоксикацию, отражающуюся и на кожных покровах, но не имеющую ничего общего с проказой. Кава употребляется на островах Полинезии, за исключением Новой Зеландии, а также в Восточной и Южной Меланезии, причем на многих островах служит церемониальным напитком.

16. См. прим. 8 к гл. 8.

17. Федр – римский баснописец, живший в I веке н. э. В одной из басен Федра собаки, испугавшись бога Юпитера, справили естественную нужду в его дворце.