Мобильная версия сайта |  RSS
 Обратная связь
DrevLit.Ru - ДревЛит - древние рукописи, манускрипты, документы и тексты
   
<<Вернуться назад

ЙОАХИМ ФОН БРЕННЕР

ТРИ МЕСЯЦА СРЕДИ ЛЮДОЕДОВ СУМАТРЫ

Сокращенный перевод с немецкого Н. Березина

ПРЕДИСЛОВИЕ.

В море между Азией и Австралией раскинулись многочисленные острова Малайского архипелага. В очень давние времена, когда на земле еще не существовало человека, на месте этих островов была суша, которая соединяла оба материка — Азию и Австралию. Но понемногу, в течение целого ряда столетий, суша опускалась, уступая место морю, и над поверхностью его в виде бесчисленных больших и малых островов остались торчать лишь горные хребты и вершины прежней суши. Можно думать, что все это обширное пространство продолжает еще погружаться под волны моря; на это указывают очень частые и опустошительные землетрясения и множество действующих вулканов, которые насыпались из вулканического песку, пепла и лавы в тех местах, где земная кора разбилась на длинные, глубокие трещины, уходящие далеко в недра земли.

Покрытые роскошной тропической растительностью эти острова подымаются из моря, словно плавающие на его лазурной глади гигантские цветы. Один за другим тянутся они в море, образуя то цепи, то целые группы: Сунда или Большие и Малые Зондские; Молуккские, Филиппинские, но среди всех своей дикой величественной природой и необузданностью нравов своих жителей отличается остров Суматра. Верхушки пальм по берегам его, качаясь, отражаются в темно-синих водах тропического моря, и ветер, [4] проносясь над зарослями и лугами, уносит оттуда в волнах ароматов целые тучи цветочной пыли. В темной непроходимой глубине лесов крадется тигр, большие пестрые змеи ползают по стволам и лианам, охотясь за порхающими в воздухе ярко оперенными птицами, крокодилы дремлют на песчаных отмелях рек, и среди гама птичьих голосов и стрекотанья насекомых слышен треск сучьев, которые ломает своей тяжелой походкой слон или носорог, направляющийся на водопой. В многочисленных, широко раскинутых деревнях там живут темнокожие дикари с своеобразными и любопытными для европейца нравами и обычаями.

Этим островом владеют голландцы, и в числе их колоний Суматра одна из самых ценных. Голландские колонисты разбили в удобных местах обширные плантации, приносящие обильную жатву и: хороший доход. Эти европейские поселения раскинулись по берегам острова, потому что до сего дня голландцы, вопреки всем усилиям, не могли подчинить себе дикие племена, живущие во внутренности страны. В северо-западном конце острова живет еще много неукротимо диких туземцев, не подчиняющихся ничьей власти. Это страна знаменитых батаков, диких людоедов. Племена их обитают на высокой плоскости, окруженной со всех сторон крутыми склонами горных хребтов, и за этой стеной воины их с оружием в руках стерегут все подступы, не пропуская чужих и особенно европейцев, хотя бы те приходили в их страну с самыми мирными целями. В середине страны батаков лежит одно таинственное озеро. Известие о нем проникло впервые до слуха европейцев в начале нашего столетия через [5] англичан, владевших в то время Суматрой. Их миссионеры пытались проникнуть с евангелием в руках в страну кровожадных дикарей, но батаки, справедливо опасаясь, что за миссионерами придут другие европейцы, которые завладеют их землей, избили первых вестников новой веры и пожрали их тела на торжественном пиршестве. Они поступили так, исполняя повеление Синга-Магараджи, "Великого Льва", как называют верховного жреца батаков. Он редко издает какие-нибудь повеления, но если издает, то ему подчиняются беспрекословно.

Спутники этих несчастных миссионеров, избегшие смертельной опасности, доставили первые сведения о большом озере страны батаков. Но ни один европеец не видал самого озера. Нога белого не ступала на прибрежный песок его, и взор белого человека не скользил по его таинственной глади. Много путешественников стремилось добраться до него, но все потерпели неудачу, так как батаки, повинуясь строжайшему приказу, не пропускали никого. А если кто из отважных исследователей, обманув бдительность дикарей, устремлялся далее в глубь страны, то шел на встречу верной гибели: с варварской жестокостью и коварством батаки захватывали его живьем и затем пожирали на пире с разными священными обрядами.

Вот почему и неудивительно, что еще недавно сомневались в самом существовании таинственного озера. Известия о нем считали за сказки досужих дикарей, намеренно обманывавших европейцев. Лишь в 1866 г. одному путешественнику удалось проникнуть до озера, и он описал его в таких пленительных красках, что вслед за ним в эту очаровательную местность устремились многие другие. Вскоре на озере снова [6] появились миссионеры, проповедь которых имела некоторый успех, но за миссионерами в страну вторглись голландские колонисты. Тогда Синга Магараджа собрал тысячную толпу хорошо вооруженных воинов, с которыми кинулся на голландцев. Чиновники их были избиты, солдаты и колонисты прогнаны, и не один белый нашел себе могилу не в родной стране, а в желудках неистовых людоедов. Таким образом таинственное озеро Тоба, как его называют батаки, до сего дня дает на своих островах приют и желанное убежище многим разбойничьим племенам. Кучки удальцов выходят отсюда на разбои, иногда они пускаются даже в море, а после удачной экспедиции скрываются с добычей и пленными в свои притоны на островах. И вот в расстоянии нескольких миль от границы, где живут европейцы, где ходят паровозы и действуют законы, происходят шумные пиры, и в котлах варится человечье мясо откормленных в ожидании праздника пленных, притом не только европейцев, но даже и туземцев, потому что племена батаков враждуют друг с другом, и военнопленные разделяют участь всех чужеземцев.

Молодой немецкий путешественник барон Бреннер поставил себе целью во что бы то ни стало проникнуть в страну батаков, добраться до озера, переплыть на главный остров, и там, в самом главном притоне людоедов, живя под одной кровлей с ними, изучить их любопытные обычаи. Ему удалось выполнить эту задачу, но за успех он едва не поплатился своею жизнью, и если ускользнул невредимым из рук коварных дикарей, то лишь благодаря тому, что вообще дает победу в жизни: мужеству и сообразительности. [7]

ГЛАВА I

В Дели

26 октября 1886 года — так рассказывает барон Бреннер — в яркий солнечный день в гавани Пуло Пенанг стоял пароход "Фанте", который должен был доставить меня в славящееся табачными плантациями местечко Дели на Суматре. Это был небольшой, пропитанный разными запахами, грязный китайский пароход. Палуба его была битком набита китайскими кули, т. е. рабочими, отправлявшимися на табачные плантации; они лениво слонялись по палубе, курили, играли в разные азартные игры, а то так просто болтали. В два часа "Фанте" [8] поднял якорь и направил свой путь к югу. Выходя из гавани, мы прошли мимо длинной плотины, построенной из мощных свай, вколоченных в морское дно; сваи были связаны друг с другом, а поверх их шли тонкие перила. На плотине, прикурнув, сидело несколько коричневых малайцев, ловивших рыбу. С правой стороны из волн моря подымался крутой, покрытый темным лесом остров Пенанг; налево виднелось плоское, залитое солнечным светом побережье полуострова Малакки с видневшимися вдали пологими возвышенностями. Море было спокойно и гладко. Но к вечеру подул резкий ветер, и наше судно с трудом преодолевало волнение. Море колыхалось и рокотало, и соленая пена волн хлестала через палубу. Китайцы, заболевшие морской болезнью, стонали и охали и, к довершению всех бед, насквозь промокли, окачиваемые морскими волнами. Наконец занялось утро, но день наступал хмурый, дождливый, и вместо горных вершин Суматры, которые мы высматривали вдали, перед нами расстилался лишь туман, да волнующееся море. Вскоре, однако, просветлело, и на горизонте показалась зубчатая линия горной цепи, позади которой лежала почти неисследованная страна свободных батаков (Бата или батаки представляют малайское племя, живущее во внутренней гористой части острова Суматры, преимущественно вокруг озера Тоба) — цель моего путешествия. Я собирался познакомиться с этими удивительными людоедами, посетить озеро Тоба, если возможно, переправиться через него и — таким образом, пересечь весь остров поперек, что не удавалось еще ни одному европейцу. [9]

К полудню мы настолько приблизились к острову, что уже могли рассмотреть низкое побережье, а, несколько часов спустя, пароход уже добрался до северной оконечности Суматры. Мимо двух простых сигнальных мачт "Фанте" вошел в устье реки Дели.

Насколько видел глаз, река была с обеих сторон окаймлена густо заросшей лесом болотистой низменностью. Стаи цапель и обезьян оживляли берега. Маленькие болотные птицы и водяные курочки в испуге вспархивали перед носом судна, а с плоских песчаных мелей, окаймленных камышом, на нас лениво смотрели сонные крокодилы. Полчаса спустя, мы покинули пароход и продолжали наше плаванье в маленькой шлюпке. Кругом подымались страшно густые лесные заросли, и этот непроницаемый лес не заключал в себе ни одного человеческого поселения. Но вот по левую руку открылся рукав реки, и мы с радостью увидели железно-дорожный мост. Сейчас же за ним над вершинами дерев показались вымпела (Вымпел — длинный, узкий флаг, развевающийся на мачте в виде ленты), которые указывали на близость гавани Лабуан. Множество судов оживляло ее, и в числе их мы заметили не мало малайских шхун с навесами.

Здесь меня хотел встретить доктор Хаген, неоднократно уже посещавший страну батаков и с которым я хотел посоветоваться о моем путешествии. Едва он услыхал о моем намерении, как самым решительным образом принялся отговаривать меня, так как, по его мнению, путешествие через страну батаков и именно мимо озера Тоба совершенно невозможно. [10]

Тем не менее я не поддался этим увещаниям. Посетив г. Мейснера, управляющего громадным торговым предприятием в Бекалла, я попытался склонить его к участию в моей экспедиции. Мейснер уже два раза был на острове Тоба, знал страну и людей, их язык и обычаи, так что трудно было найти себе лучшего спутника. Многие важные старшины батаков не раз посещали его и обменивались с ним подарками. Однако Мейснер не мог в это время отправиться со мной, и потому я решил отложить свое путешествие до весны 1887 года и пока покинуть Суматру.

Вечером накануне моего отъезда из Дели я присутствовал на любопытном празднестве на большой плантации. Табак, главный продукт этой страны, был только что убран. Почти все обработанное пространство занято табачными плантациями, размеры которых достигают многих квадратных километров. Все они принадлежат европейским колонистам, натягивающим нередко на табаке миллионы. Сотни и тысячи желтокожих, украшенных длинными косами китайцев работают на этих плантациях под палящими лучами солнца. Иногда работы продолжаются и ночью при блеске полной луны.

Работа заключается в том, что кули рядами подвигаются по полю и обрезают стебли ниже листьев. Другие рабочие сносят обрезанные стебли под навесы, где подвешивают пучки по десяти стеблей для вяления. Когда стебли провялились, рабочие обрывают с них листья, связывают их в маленькие пачки и складывают в плоские кучи, высотой в полторы — две сажени. Время от времени эти пачки переслаивают в кучах, пока все листья не приобретут бурый [11] цвет и красивый глянец. Затем начинается сортировка листьев. Рабочие усаживаются на землю двумя длинными рядами, лицом друг к другу и приступают к делу: одни разбирают листья по длине, а другие по цвету. Проворные сыны Поднебесного Царства работают с необыкновенной быстротой: быстрее, чем успеваешь следить за ними, раскладывают они листья по различным кучкам; особенно трудно сортировать листья по цвету; работа эта требует большого навыка. Перед каждым китайцем воткнуто полукругом в землю 18-22 колышка, между которыми раскинуты веером 17-21 кучки листьев, так как рабочий должен различать именно столько оттенков. Друг на друге и рядом лежат листья, начиная с самого светлого коричневого до черно-желтого цвета, и в каждой кучке листья должны быть одного цвета. Так называемые пестрые листья, не имеющие однородного цвета, складываются отдельно. В отдельной же кучке складываются листья с мелкими светлыми пятнами, ценимые особенно высоко. Другие, с крупными пятнами, представляющие более низкий сорт, откладываются в сторону.

По окончании уборки табак с разных плантаций доставляется в гавань и нагружается на суда. Большая часть его отправляется в Амстердам, представляющий мировой рынок табаку. Отсюда табак отправляется в Америку, в Германию, Францию и другие страны, где, благодаря своим достоинствам, ценится очень высоко.

В это время — в средине ноября — неутомимые китайские кули получают жалованье за свои труды и празднуют своего рода праздник жатвы. Они работали прилежно и без перерыва двенадцать месяцев, [12] довольствуясь скудной пищей, состоящей из риса и сушеной рыбы, не доставляя себе отдыха или каких-либо развлечений. Но теперь в кармане каждого бренчит круглый капиталец, на всех плантациях гуляют, и всюду царят веселье и радость.

На той плантации, которую мы посетили, дело происходило так: узкоглазые китайцы кучками толпились перед хижинами среди пальмовых рощ, смеялись и болтали, другие под навесом предавались гибельному курению опиума. На площадке возвышался театр марионеток, а кругом него раскинулись лавчонки с съестными припасами, со сладостями и чаем. Рабочие смеялись проделкам марионеток, многие поглощали разную снедь и сласти, но большая часть их, разбившись на кучки, сидели на корточках с внимательно напряженными лицами вокруг низких игорных досок; при колеблющемся свете пропитанной маслом, но приятно пахнущей лучины они считали деньги и бренчали доставшимися им золотыми монетами. На игорных досках или на заменявших их циновках был нарисован черной краской какой-то рисунок, на разные фигуры которого игроки ставили свои деньги.

Возле одной такой доски сидело двое красивых молодцев и несколько старых китайцев. К толпе зрителей мы заметили нескольких рабочих, прибывших вместе с нами на "Фанте". Большая часть молодых рабочих участвовали в работах на плантациях в первый раз и теперь, заработав свое жалованье, чувствовали себя богачами, и все же каждому из них хотелось еще более увеличить это богатство. Но когда первая игра кончилась, оказалось, что они проиграли. Они поставили новые ставки и снова проиграли. [13]

Тогда они удвоили ставки, и примеру их последовали старые китайцы. Вытянув шею, игроки упорно смотрели лихорадочными глазами на доску, ожидая решительного момента. И вот он наступил, и оказалось, что выиграл молодой рабочий. Он вскочил, собрал свой большой выигрыш и испустил дикий крик радости. Товарищ его побледнел и печально опустил голову, а старые китайцы, раздраженные тем, что они в одно мгновенье потеряли сбережение долгих месяцев, плод тяжелой работы, стали грубо ругаться.

К вечеру шум становился все сильнее; праздник без шуму не мыслим нигде и менее всего у китайцев. Со стороны театра марионеток доносились непрерывные звуки гонгов (Гонг есть плоский металлический круг в виде сковороды, в середину его ударяют мягким билом, и тогда он издает несколько дикий, но все же звонкий рев) и дудок. Закусочники выкрикивали названия своих кушаний, напоминая страстным игрокам о потребностях их желудков; в воздухе раздавались радостные крики выигравших и проклятия и жалобы тех, кто, став нищим, в качестве бедного кули обречен был остаться на плантации вместо того, чтобы вернуться на родину, к своей семье.

ГЛАВА II.

Приготовления и возвращение в Дели.

На следующий день я покинул Суматру и в течение последующих месяцев ревностно занимался [14] приготовлениями для своего путешествия в страну батаков. В Сингапуре я закупил некоторые товары для подарков царькам людоедов. Но всего труднее было мне собрать достаточное количество старых испанских долларов. Батаки, правда, очень любят звонкие монеты, но по особому упрямству не признают никаких других монет, кроме испанских долларов. Они различают два сорта таких долларов, именно доллары "с пушками" и доллары "с улитками". На долларах первого рода отчеканен испанский герб между двумя колоннами, которые батаки принимают за пушечные стволы; на долларах второго рода значится буква М со значком, очертания которой сильно смахивают на улитку. Те и другие доллары попадаются с каждым годом все реже и реже, ибо они уходят на озеро Тоба, откуда никогда не возвращаются, так как батаки переплавляют их и делают из них украшения. Наконец я раздобыл достаточный запас этих монет, заплатив за каждую из них в полтора раза больше ее стоимости.

В конце марта 1887 года я вернулся назад в Дели и поселился в хижине, в которой жил при первом моем посещении.

В Лабуане я посетил доктора Хагена. Он видимо был изумлен, что я не отказался от своего намерения "пересечь" страну вольных батаков, и снова попытался отговорить меня, настойчиво развертывая передо мною картину невозможных трудов и опасностей моего предприятия. Он советовал мне либо удовольствоваться посещением озера Тоба, либо пересечь Суматру из Ассаххана, чего ведь тоже никто еще не делал. Тоже самое советовал мне голландский [15] чиновник в Медане, который противился моим планам, так как не имел права дать мне разрешение на подобное путешествие. Он опасался, что в случае [16] несчастного исхода путешествия, правительство обвинит его в этом.

Страна людоедов пользуется такой дурной славой, и воспоминание о европейцах, убитых и пожранных там, было еще так живо в памяти всех, что они не надеялись на удачу моей экспедиции и даже пророчили ей печальный конец.

Но я упорно стоял на своем плане, и ничто не могло отклонить меня от него, наоборот, все, что я слышал, еще более подстрекало меня.

Прежде всего я постарался увидеться с Мейснером. На пути к нему я проходил мимо лесных зарослей и полей, среди которых одиноко стояли высокие деревья. Это были старые, уцелевшие от прежнего девственного леса ветераны. Одни из них были ядовитые деревья Рингас, сок которых, говорят, вызывает на коже опасную сыпь, почему никто не решается прикоснуться к ним. Другие, говорят, вызывают даже слепоту, почему их также избегают. Между прочим, я заметил несколько стройных, прекрасных деревьев с небольшими кронами. На одном из них высоко наверху сидел человек, а другой человек взбирался на второе дерево и достиг уже до половины его высоты. Когда я приблизился, то увидел, что этот человек имел за спиной связку маленьких крепких деревянных колышков. Он пробуравливал в столе отверстие, втыкал в него колышек, становился на него, буравил выше второе отверстие, втыкал в него колышек, за который цеплялся, как за сук, и лез таким образом все выше. Я окликнул его и спросил, зачем он лезет на дерево; он ответил мне, что на вершине завелись дикие пчелы, до меда которых он[17] намерен добраться. Такие медоносные деревья составляют собственность султана Дели, и потому их запрещено срубать.

Над цветущими кустами порхали маленькие пестрые бабочки, с полей доносились крики перепелов, и в воздухе мелькали ласточки. Мое особенное внимание привлекли к себе птицы дронго с парой длинных хвостовых перьев, украшенных на конце бородкой, как у павлина; они легко и стройно неслись по воздуху или же, опустившись на спину какого-нибудь буйвола, поклевывали там водившихся в его шерсти паразитов.

Солнце стояло высоко в небе, и хотя я находился лишь немного к северу от экватора, все же было не очень жарко, ибо морской ветер приносил с берега легкую прохладу.

Наконец я добрался до г. Мейснера, но здесь меня ожидало неприятное известие: против ожидания и к полному своему огорчению он не мог принять участия в моем [18] путешествии, так как не получил на то разрешения от своего начальства. Однако он утешил меня, сказав, что некто г. Мехель, с которым он совершил несколько лет тому назад путешествие в страну батаков, желает сопутствовать мне и берет на себя руководство и надзор за проводниками. Мехель, родом швейцарец, легко выносит передряги путешествий, хорошо говорил на языке туземцев и знал их нравы и обычаи.

Мы занялись с ним составлением плана путешествия и твердо установили направление пути. Первою нашею целью было селение Кабан-Дьяе в стране Каро-батаков.

Мейснер, знавший издавна старшину этого селения по имени Си Баяка, вошел в сношения с ним и расположил его в нашу пользу. Он же заготовил большую часть необходимых в нашем путешествии товаров для подарков, как то: табак, стеклянные бусы, медную проволоку, зеркала, ножи, разные шкатулки, красные и синие ткани и красную материю с золотой каймой.

Следующие дни я занимался закупкой припасов и разных других нужных вещей. По совету Мейснера Мехель съездил к голландскому президенту в Медан, от которого привез наконец, к великому моему удовольствию, дозволение предпринять путешествие. В полдень к нам явились оба главных предводителя наших носильщиков; это были старшина Си Баяк Си Пут и :родственник его Си Бале, поразившие нас больше своим безобразием, чем саном. Я торжественно передал им, с целью снискать их расположение, назначенные им подарки, состоявшие для каждого из куртки тонкого темно-синего сукна с [19] яркими медными пуговками; надев их, они почувствовали себя необыкновенно хорошо, тем более, что в добавок к тому я подарил каждому еще по нескольку платков для головного убора, как его носят в этой стране. Этот головной убор устраивают из трех платков, которые навивают один на другой, обыкновенно в таком порядке, что внизу находится красный, на нем черный платок, а верх венчает какой-нибудь ярко-пестрый кусок ткани. Старшине я обещал кроме того карманные часы, если останусь доволен им. Затем оба проводника приступили к обозрению нашего багажа и принялись распределять его на тюки; каждый тюк, по их мнению, должен был быть не тяжелее 20 фунтов, но с этим мы никак не могли согласиться, так как в таком случае нам потребовалось бы целая армия носильщиков. Наконец они уступили нашему требованию и свернули тюки весом в 35-40 фунтов (т. е. около пуда) [20] каждый, так что в общем нам потребовалось 36 носильщиков. Носильщики должны были явиться в день, назначенный для выступления в путь.

ГЛАВА III.

Подъем по горам на плоскогорье батаков.

Ранним утром 18 марта наше жилище и двор представляли оживленную картину: мы укладывали последние вещи, запирали ящики и сундуки, проверяли вес тюков, словом, готовились выступить в дорогу. В час к нам пожаловали оба проводника; на них были, конечно, новые куртки, но они привели с собою едва половину потребного числа носильщиков, оправдывая себя целой кучей извинений и других доводов. Вследствие этого Мейснеру пришлось в последнее мгновение заняться вербовкой недостающих кули. Так как мы собирались пройти в первый день немного, притом по хорошей дороге, проложенной от станции, то наш багаж можно было подвезти на телегах, запряженных волами, которые тронулись в путь в 3 часа дня. Спустя час, мне подвели коня, красивую батакскую лошадку с мягкой гривой и длинным хвостом, стройную, но выносливую. Эти лошади отличаются твердой поступью при путешествии по узким каменистым тропинкам в горах. Через несколько минут ее оседлали, также как и лошадь Мехеля, и мы поскакали вслед за нашим носильщиком, ушедшим со своими вожатыми вперед. Дорога была широкая, но мягкая, глинистая и вела мимо свеже вырубленных участков леса и недавно разбитых табачных плантаций. [21]

Проскакав немного, мы остановились у жилища голландского чиновника, где пополнили нашу дорожную аптеку кое-какими медикаментами, и затем тронулись дальше по холмам и орошенным ручьями долинам. Всюду замечались следы трудолюбивых начинаний европейских поселенцев, которые, кроме [22] табаку, делали здесь опыты насаждения кофейного и каучукового дерева.

Переправляясь через какой-то ручей, мы наткнулись в живописной местности на толпу отдыхающих людей несколько странного вида; это оказались малайцы с острова Борнео; они отправлялись в горы с целью продать обитающим там воинственным племенам знаменитое оружие, изготовлением которого славится их остров. Прохладный, тенистый вечер тихо спускался с неба, кругом подымался легкий туман, придававший местности знакомый нам на родине осенний вид. Мы перевалили через несколько низких холмов, как внезапно сверкнувший вдали огонек показал нам, что цель нашего сегодняшнего пути уже недалеко.

Это был дом некоего Шмита, представителя большой торговой компании, производившей здесь опыты посадки кофейного дерева. Мы отдохнули здесь немного и, приказав носильщикам расположиться на ночлег в лесу, поскакали дальше к дому г. Ортмана. Дом стоял в прохладном уединении леса; позади его открытых балконов, с пальмами при входе, журчала река, нарушая мирную тишину. Мехель вернулся назад для надзора за носильщиками, но я остался здесь на ночлег. Слышно было, как на крыше ворковали голуби и мычали быки в стойле. При входе в конюшню, куда я зашел с целью проведать свою батакскую лошадку, мне бросилось в глаза какое-то темное животное, которое я было принял за собаку. Внезапно оно вскочило на задние лапы, и предо мной с приветливым ворчанием оказалась обезьяна; мгновение спустя она была уже на спине лошади, где стала выделывать забавные прыжки. Этих обезьян охотно [23] держат на конюшнях, как веселых и приятных товарищей лошадей. Появилась также и кошка; только здешним кошкам недостает кое-чего, у них нет длинного пышного хвоста, вместо которого торчит короткий, безобразный обрубок.

Возле самого дома стоял древний лесной великан — Варингиновое дерево. Ствол его подымался высоко над верхушками соседних деревьев; его обвивали кругом лианы и прелестные орхидеи, которые украшали его своими большими яркими, похожими на бабочек, цветами. Могучие воздушные корни, словно гигантские руки, свешивались вниз, внедряясь в пышно покрытую растительностью почву. Многие из этих корней равнялись по толщине туловищу человека, так что мы и наши спутники, сопровождавшие нас сюда с плантации, казались по сравнению с этим гигантом ничтожно маленькими. [24]

На следующее утро мы поднялись рано и быстро принялись за дело, так как хотели пройти [25] изрядный кусок. Но наши носильщики не обнаруживали ни малейшего желания двинуться дальше с тюками поклажи. Они не могли и не хотели понять причины нашей поспешности. Лица их были хмуры и недовольны; одному не нравилась форма его тюка, другому ноша казалась слишком тяжелой; кругом валялись ящики и тюки, которые никто не хотел нести. Раздавались даже голоса недовольных размерами жалованья, а иные заявляли, что раздумали и не желают идти дальше. Неужели же наше предприятие должно было потерпеть крушение вследствие упрямства этих людей? Ни в каком случае! Мы заявили им самым решительным образом, что требуем безусловного повиновения и порядка. и привлекли к ответу вожаков, гордо разгуливавших с ружьями, снабженными штыками. Наконец все пришло в порядок, и можно было тронуться в путь. Впереди шагал Си Баяк Си Пут, за ним гуськом следовали носильщики, пеструю вереницу которых завершал Си Бале и мы с нашими слугами. Наш маленький караван состоял из самых разнообразных людей: тут были батаки, малайцы, яванцы, метис — мой лакей Френсис, и китаец Асенг — повар и пекарь, наконец, мы, европейцы. Мейснер, Ортман и Шмит провожали нас.

Некоторое время мы удобно двигались по довольно сносной дороге, подымавшейся полого в гору, но вскоре она кончилась, и пред нами открылась девственная, нетронутая топором европейца местность. По батакской тропе углубились мы во влажную сень густой чащи, сразу замедлившей скорость движения; корни деревьев, лианы, вместе с вязкой почвой, усеянной лужами и грязью, заставляли быть осторожным. [26] В первое мгновение нами овладела в этой чаще непривычная робость — мы были подавлены этой могучей дикой растительностью, осенявшей нас своей спутанной листвой. Высоко вздымающиеся вершины лесных гигантов скрыты от взора густой сетью вьющихся растений и лиан, так что взор видит только мшистые стволы, и присутствие листвы обнаруживается лишь тогда, когда, словно душистый привет, сверху падает цветок или созревший плод. Мы видим только ту скромную растительность, которая зеленым и пышным ковром покрывает почву леса. Эти растения ближе к нам, и мы восхищаемся прелестью и разнообразием их. Каждое из этих растений составило бы гордость наших оранжерей и доставило бы громадное наслаждение любителю цветов. Буйные вихри, ярко сверкающие молнии, а то так просто дряхлость произвели опустошение в чаще леса. И вот, может быть, впервые после сотен лет в таинственный мрак этого леса проникли ласковые лучи солнца, порождая во влажных недрах его новую жизнь. Заглушенные деревца подымаются, тянутся с новыми силами вверх, сплетаясь ветвями и вырастая в могучих гигантов. Между ними начинается борьба, за воздух и свет, они теснят и душат друг друга, пока, после тяжкой борьбы, один не одержит верх. Разрастаясь и зеленея, он протягивает крепкие сучья над толпой своих братьев, обрекая их на гниение и смерть в сыром, тусклом мраке. Вот прекрасное дерево с широкими, как у липы, листьями, из которых туземцы приготовляют вино. Ствол его дает крепкое дерево. Рядом с ним другое, усыпанное длинными стручьями с вкусными зернами. Дальше стоит дерево, сочные листья которого доставляют хорошую краску. А вот еще одно, с [27] очень вкусными орехами. От ствола к стволу перекидываются стебли и ветви ротанга, по которым, цепляясь, лазают на головокружительной высоте обезьяны, крича и кривляясь. Как богата и разнообразна животная жизнь в этом девственном лесу! Крадучись, ходят по нему тигр и пантера; бесчисленные змеи прячутся в населенной листве, высматривая добычу. Порою попадаются слоны, идущие длинной цепью один за другим, а то так одиноко бродящий безобразный носорог. Но нам нечего бояться этих диких зверей, они пугаются вида человека, особенно европейца, которого чуют издали, и убегают при звуке его голоса или при шорохе шагов. Только слон взирает на него с философским спокойствием и равнодушием. Здесь водится также много медведей, оленей, кабанов, фазанов-аргусов, диких курочек и другой дичи, и множество крикливых обезьян и пестрых птиц, производящих шум и гам среди пышных вершин деревьев. Все эти звери доставляют охотнику легкую добычу и развлекают путешественника, своими криками и яркими красками. Но настоящий ужас внушают путнику легионы мелких существ — они отравляют странствие, и единственное оружие в борьбе с ними составляет осторожность и терпение. Почва покрыта пиявками, которые при нашем приближении в жадном возбуждении отделяются от земли. и протягивают свои туловища вверх. Их такое множество, что временами кажется, точно это бесчисленные волосы, поднявшиеся дыбом. Они висят также по кустам, на стеблях травы и впиваются в нас, когда мы ползком пробираемся в чаще. В воздухе носятся пчелы и осы, угрожая нам своим жалом, а ночью, когда усталое тело жаждет покоя и сна — тучи [28] кровожадных москитов медленно мучают нас своиим ядовитым напевом, так, что порою почти сходишь с ума от сознания своей полной беспомощности. Почва, покрытая гнилью, и тяжелый сырой воздух таят в себе лихорадки и болезни и гонят вон из этого величественного леса.

После часа ходьбы мы вышли из чащи и приблизились к деревне, откуда происходили наши проводники — Си Баяк Си Пут и Си Бале. Здесь мы остановились в надежде, что Си Баяку, старшине этой деревни, удастся раздобыть носильщиков, что и оправдалось. Жители этой деревни встретили нас дружелюбно. Они были маленького роста, худощавы, с коричневым цветом кожи, темными прямыми волосами и черными глазами. Мужчины носили длинные саронги, т. е. длинные, вязанные из шерсти накидки в виде шали, спускавшиеся до лодыжек. У некоторых были накинуты на плечи платки, а другие носили яркого цвета полотняные или суконные куртки, купленные у голландцев. Головы их покрывали пестрые платки, скатанные в виде шапок. [29] Женщины были одеты почти также. В ушах у них болтались толстые серебряные серьги, а из-под синего головного платка выбивались черные густые волосы.

Си Пута, нашего проводника и старшину встретили с радостью три молодые женщины, приготовившиеся сопровождать его дальше; одна из них была его жена, готовая разделить с ним превратности пути, а две другие хотели навестить своих родителей на батакском плоскогорье, которых они не видели уже целый год. Нас поразили их красивые лица, на которых сквозь темную кожу просвечивал яркий румянец. Их стройное тело, обвивали голубые саронги. Когда мы снялись с места, они прочитали краткую напутственную молитву и двинулись вперед.

За деревней в тени влажного леса я увидел странный памятник. В землю был [30] врыт бамбуковый ствол, толщиной в руку; на высоте одного метра он был расщеплен в тонкие лучинки, которые расходились в разные стороны, образуя клетку в виде воронки. На клетке сидела крыша в виде конуса из хидьяка — черных крепких волокон сахарной пальмы. Подойдя ближе, мы увидели в клетке человеческий череп. Это была могила прежнего старшины селения. Такой памятник называется у туземцев гритинг.

Дорога становилась понемногу хуже. Мы поднимались в гору по каменным россыпям, и порою тропинка вилась по узкому гребню горы между двумя скатами. Чем выше мы поднимались, тем прекраснее открывался вид на широкую плодородную низменность Дели. В следующем маленьком селении мы сердечно распростились с нашими милыми провожатыми. Мейснер вытащил бутылку шампанского, взятую на этот случай, и мы выпили за счастливое окончание нашего предприятия. Затем мы тронулись дальше, а они повернули назад. Дорога вела нас то по лесной чаще, то по травянистым лугам или кустарникам и тернам. С трудом взобравшись на вершину горы, мы осторожно должны были спускаться вниз. В каждом небольшом селении наши носильщики, точно старые почтовые лошади перед постоялым двором, были не прочь отдохнуть. Но время было дорого, а впереди подымалась трудно доступная гора. Мы спустились с нее к маленькому ручью, по берегам которого росли прелестные фиалки и крупные незабудки. Моста не было, а потому нам пришлось совершить переход по колено в холодной горной воде. Перейдя его, мы углубились в чащу бамбука, а когда вышли, то оказались на берегу того же [31] потопа. Здесь берег был крутой, и через воду был перекинут неровный, скользкий древесный ствол, служивший мостом. Туземцы, несмотря на тяжелую ношу, легко перешли по нему, но мы, европейцы, перебрались с трудом. Двигаясь вдоль реки, мы заметили на деревьях красивых пестрых дятлов, а впереди промелькнули две стройных лани. Вскоре мы заметили на нашей узкой тропинке много человеческих следов, из чего заключили, что приближаемся к какому-то поселению. Сделав еще несколько шагов, мы очутились перед высоким плотным плетнем из толстого бамбука. Это была ограда деревни Петимус. Узкий неудобный проход привел нас в средину ее, и вожатые Си Баяк Си Пут и Си Бале тотчас же спросили старшину. Но он был на охоте, и не было никого, кто мог бы заменить его. Это было неприятно, так как мы не знали, где провести ночь. Нельзя же было вломиться в дом старшины, не спросясь его.

Долго стояли мы так в то время, как наши носильщики уже давно устроились и сидели у дымящихся горшков с пищей, так как они без труда раздобыли себе рис. Наконец, устав ждать, мы вошли в ближайший дом, в котором дряхлая старуха варила на очаге рис. Она казалась в своей темной и грязной, пропитанной дымом, горнице, при красном свете очага, какою-то злой колдуньей. Мы также занялись приготовлением ужина и напустили столько дыму, что едва не задохлись и, протирая глаза, должны были выбраться за дверь на свежий воздух. Ужин, приготовленный с таким трудом, не обошелся, конечно, без зрителей. В дверях появилось несколько темных фигур, которые, раскрыв рот, с изумлением смотрели, как мы отправляли пищу [32] в рот такими замысловатыми инструментами, как ножик и вилка. Зрелище это, казалось, очень забавляло их, и, тихо смеясь, они подталкивали друг друга.

Вдруг раздался глухой раскат грома, и любопытная публика вместе с дряхлой старушкой поспешно разбежалась, чтобы добраться до своих жилищ еще до наступления грозы. Молния сверкала все ярче и ярче, и оглушающий грохот потрясал воздух.

— Господин, господин, — воскликнул Си Бале, — видишь ли ты, как сверкают зубы Дебаты?

— Чьи зубы? — спросили мы.

— Зубы Дебаты, зубы великого Дебаты! Когда сверкает молния, это значит, что Дебата улыбается, и золотые зубы в его рту сверкают сквозь мрак ночи!

— А кто же это Дебата? — спросили мы снова.

— О, господин, ты не знаешь его? — ответил Си Бале в то время, как удар грома потряс всю хижину. — Дебата — творец мира и у него три сына: один бог правды, другой бог добра, а третий бог зла. А сам Дебата властелин духов, сколько их ни есть в мире.

— Так, так, значит по твоему Дебата сотворил мир. Как же он создал землю и какой придал ей вид?

— Господин, земля — большой, большой круг, и небо покрывает ее, как чаша. Там, где небо сходится с землей, почва плодороднее всего. Там растут самые лучшие бананы, самые высокие кокосовые пальмы, а бамбук, проросший из зерна на утренней заре, к вечеру уже большое дерево, Люди, живущие на том краю, умнее всех, потому что они часто видят богов и узнают от них, что делается в небе и под землей. [33]

Долго еще болтал Си Бале, между тем как дождь барабанил по земле, освежая воздух. Наконец он замолк и заснул, но мы всю ночь не могли сомкнуть глаз от страшного грохота непогоды.

Утро принесло нам новые неприятности: наши носильщики отказывались нести поклажу и хмурились, поглядывая на грязь, покрывавшую промокшую землю. Было уже поздно, когда мы, наконец, выступили в путь. К довершению всего, запоздал Си Баяк Си Пут; он рассказал, что услыхал о какой то войне, вспыхнувшей между племенами, и расспрашивал людей, желая добыть точные сведения. Все, что он разведал, это слух о распре, возгоревшейся между жителями двух больших селений, лежавших на Каро-батакском нагорье близ перевала, через который лежал наш путь.

Солнце на минуту выглянуло из-за туч, и как ни коротко было это мгновение, все же оно ободрило нас на дальнейший труд. Но подвигаться вперед после вчерашнего дождя было очень тяжело. Вскоре мы взобрались на открытую вершину холма, откуда, если бы не пасмурная погода, открывался прелестный вид па лежавшие впереди горы. Но теперь завеса белых густых облаков скрывала даль, и лишь порой из тумана вырезывалась то одна, то другая вершина. Час спустя, когда мы двигались по густой чаще, люди внезапно остановились, и среди них раздались громкие, но возбужденные от страха крики, в которых мы ничего не могли разобрать кроме слов "оранг батак". Оказалось, что наши малайцы, которые не могли поспеть за ушедшими вперед и знакомыми с тропинкой батаками, заблудились и старались войти в связь с передовыми громкими криками, что конечно, [34] вызвало испуг и страх во всей цепи носильщиков. Около полудня мы выбрались из лесу и ясно различили вдали горы и вулкан Си Баяк. Здесь нам попалось дымившееся еще пепелище сгоревшей хижины, а возле него молодой батак с зобом и, по-видимому, помешанный. Он сообщил нам, что хижину подожгли два дня тому назад два каких-то европейца, разыскивавших здесь сбежавших с плантации китайских кули.

Отдохнув несколько минут, в течении которых наши люди освежили себя пальмовым вином, которое им продал в бамбуковом сосуде жалкий батак, мы тронулись дальше. Путь становился все труднее, подъемы стали круче, и временами нам приходилось перебираться, через совершенно гладкие и влажные скалы, на которых едва умещалась ступня. Ноги вязли в грязи, точно в болоте, мы глубоко проваливались в нее и должны были осторожно ощупывать путь, чтобы не запнуться о корни и не выкупаться в этой грязи.

Внезапно, перевалив через холм, мы очутились перед кучкой людей, человек в 20, которые двигались нам навстречу, с тяжелыми корзинами из бамбукового плетенья, чашами из тыкв и кувшинами за плечами.

— Это батаки с нагорья, промолвил Си Бале.

Едва эти люди завидели нас, как стали, словно по команде, посмотрели на нас подозрительно и крикнули:

— Куда вы идете?

Эта речь звучала так кратко и повелительно, точно нас окликнул какой-нибудь сторожевой пост. Мы [35] едва не рассердились на эту дерзость, однако Си Бале ответил:

— Мы хотим пройти в страну Каро-батаков.

— Откуда вы? спросили те снова.

— Из Дели, ответили мы.

Затем они осведомились, не голландцы ли мы, и когда узнали, что нет, то дружелюбно поздоровались с нами. Эти люди подозрительны, они не любят чужих и, особенно ненавидят голландцев.

На наши вопросы, куда они идут, мы узнали, что они отправляются на закупку в китайских лавках, расположенных в низменности, керосина, спичек, полотна и других вещей в обмен на произведения своей земли — древесной смолы и бурого сахара. Они не могли сообщить нам ничего верного о войне, и потому можно было вполне успокоиться на этот счет; мы даже пожалели, что выслали вперед Си Баяк Си Пута, поручив ему разведать о положении вещей.

Вскоре после этой встречи наши носильщики поймали беглого китайского кули, совершенного мальчишку; он рассказал, что блуждает в этом лесу уже 10 дней. Кроме обычного платья у него ничего почти не было — только два платка и жестянка для питья, и выглядел он страшно отощавшим. Я приказал привести его к себе и тотчас же узнал в нем к немалому удивлению того самого страстного игрока, который проиграл на празднике прошлой осенью весь свой заработок. На наши расспросы он сообщил, что работа на плантации показалась ему слишком изнурительной, и потому он убежал с несколькими товарищами. Здесь, в этих неприветливых горах и лесах, куда ежегодно спасается много китайцев, они чувствовали себя в безопасности от погони и розысков [36] плантаторов. Он не подозревал, что преследователи гонятся за ним по пятам и что, даже если бы они не нашли его, участь его была весьма печальна: он или заблудился бы в лесу, где его ждала смерть от голода и изнурения, или же батаки поймали и съели бы его. Но сколько я ни убеждал его вернуться к хозяину на плантацию в Дели, он и ухом не вел, так как больше боялся наказания, чем участи быть съеденным людоедами. Нам не оставалось ничего другого, как взять этого украшенного косой беглеца с собой. Дав ему поесть, я приказал ему быть при носильщиках и помогать им. Надо было видеть радость этого тонкого, как хлыст, желтокожего сына Поднебесной империи.

К полудню небо затянуло со всех сторон темными тяжелыми тучами. Становилось все темнее, и вскоре дождь полил, как из ведра. Через несколько минут мы промокли до костей и только и думали о том, где бы укрыться от ливня и найти хорошую лагерную стоянку. Я отправился с этой целью вперед каравана, но скоро мое внимание отвлекли несколько обезьян, делавших на деревьях какие-то странные движения: вместо того, чтобы искать спасения от дождя под сенью какого-нибудь густого дерева, они забрались на оголенные сучья, где дождь усердно поливал их; там они, повернувшись спиной к ветру, подняв руки, закрывали себе ими голову от дождя, чтобы она не промокла, и при этом корчили самые жалкие рожи. На берегу речки я нашел, наконец, большую поляну, окруженную великолепным лесом. Если бы погода была лучше, стоянка не оставляла бы желать ничего лучшего. Но теперь все были недовольны. Носильщики, не имевшие крохи во рту с [37] самого утра, были голодны и устали от подъема в гору — вдобавок они дрожали от сырого холода, и все же нельзя было и думать об отдыхе, так как предстояло соорудить несколько хижин, чтобы укрыть в них наиболее ценные вещи из нашей поклажи. Люди принялись срубать сучья и срезать широколиственные ваи папоротников. Когда хижины были готовы, люди живо навесили котлы и принялись разводить под ними костры, но не тут-то было: отсыревшие дрова не горели, сколько ни раздували люди подложенную искру. Глубокое уныние овладело этими детьми природы, так как вообще ни батаки, ни малайцы совсем не знакомы с такими передрягами; обыкновенно они работают лишь столько, сколько им необходимо. К чему мучить себя? Для поддержания жизни здесь требуется мало усилий, больших странствий они не предпринимают, а дома довольно рису, кокосовых орехов да сладких бататов, и есть хижина, защищающая от непогоды!

На этой стоянке мы догнали нашего Си Баяк Си Пута, ушедшего вперед на разведки; он ждал нас здесь, укрывшись в шалаше из листьев и ветвей. Добрые вести, слышанные от батаков, успокоили его, он остановился и, поджидая нас, отдохнул вместе с тремя сопровождавшими его женщинами. Наконец дождь перестал, небо прояснилось и, к довершению удовольствия, костры разгорелись, а из котлов повалил вкусный пар; вскоре поспели рис и, маленькие рыбки, которых малайцы вместе с китайцем (его звали Ассам) проворно наловили в реке. Веселее всех оказался наш китаец повар Асенг: когда подали ужин, он появился с бутылкой шампанского, которую забыли выпить накануне при [38] прощании; он спрятал ее, чтобы сделать нам при подходящем случае сюрприз. Вскоре все улеглись на покой среди зловещего молчания, царившего в лесу. Но о сне нечего было и думать: туземцы дрожали от холода и не могли согреться. Ночью снова пошел дождь, который шел до самого утра, и все наши меры предосторожности не привели ни к чему, потому что мы не только промокли до костей, но буквально лежали в воде. Единственное развлечение в эти печальные часы доставлял нам громадный древесный пень, который светился фосфорическим светом гнилого дерева в нескольких шагах от нас. С какой радостью встретили мы утро, избавившее нас от этих мучений и дозволившее покинуть мокрый лагерь. Наши люди имели самый жалкий вид и должны были подкрепиться и согреться прежде, чем могли выступить в дорогу. Я приказал сварить пуншу, который они пили, точно лекарство, поставившее их на ноги. В девять часов мы тронулись в путь, в тот самый момент, как солнце выглянуло из облаков. Окоченевшие члены размялись, и мы скоро забыли все тягости этой ночи. Дорога вилась по долине реки Петани, струившейся по легкому наклону с гор; нам пришлось перейти ее в брод не менее двенадцати раз. Порою мы двигались по самому руслу по колена в воде. Уже при первой переправе мне показалось, что вода несколько теплее воздуха, и так как вместе с тем запахло сернистым газом, то я подумал, что мы приближаемся к тем серным источникам, о которых нам недавно сообщали туземцы.

При третьей переправе опущенный в воду термометр показывал уже 21° Ц. При восьмой переправе [39] мы, наконец, наткнулись на один из ключей, бивший обильной струей из отверстия, величиной с кулак, почти у самого правого берега реки. Вода его имела от 28—30° Ц. Это был единственный, виденный нами источник. Туземцы ничего не могли сообщить нам об остальных. Но так как на одиннадцатой переправе вода опять стала теплее, то мы заключили, что выше в долине должно находиться еще несколько таких ключей. Окрестности реки напоминают альпийский ландшафт. Всюду кругом высокие темные деревья, с сучьев которых висят длинные лишаи. Все тихо, точно кругом вымерло, не слышно пения птиц и не видно ни одной человеческой души... И только голубые незабудки высовывают свои головки из травы, напоминая нам родину. На двенадцатой переправе мы останавливаемся среди усыпанной галькой поляны на берегу реки и отдохнули прежде, чем сделать последний и самый трудный подъем в 250 метров высоты к лежащему над нами перевалу. Здесь в разных местах из земли торчали лучинки, в расщепленном конце которых были защемлены пучки цветов. Это указывало, что сами батаки считают этот подъем очень трудным, даже опасным, почему и приносят злым духам подобные жертвы, чтобы отклонить от себя несчастье. К нашему удовольствию, мы встретили здесь батаков, направлявшихся в Дели, и уговорили их помочь нам втащить вещи на перевал. Тропинка вела сперва через бешено мчавшийся ручей, а затем нам пришлось взбираться по отвесной скале или двигаться вдоль ее по краю пропасти; в одном месте произошел недавно обвал тропинки, и вместо нее лежал влажный, скользкий ствол дерева с зарубками вместо ступенек. Час [40] спустя, я первый взошел на перевал и бросил взгляд на замечательный вулкан Си-Баяк, который был окружен густым лесом, но виден сквозь просеку в нем. Его глубоко рассеченный кратер сильно дымился, представляя необыкновенно величественное зрелище; тучи обволакивали то один, то другой край, скрывая иногда всю гору и лежавшую за ней страну батаков.

— Посмотри, господин, — сказал Си-Бале, подошедши ко мне и указывая пальцем на дымящуюся вершину, из жерла которой к голубому небу подымались желтоватые пары, — там живут злые духи.

— Так, так! И они никогда не покидают своего жилища?

— Как же, покидают! Ночью они спускаются к людям и насылают на них болезни, лихорадку и даже смерть. Их нельзя дразнить: никто не дерзает взобраться на гору, потому что знает, что не вернется назад.

Вот на край обрыва взобрались первые носильщики, тяжело дыша они сбросили свою ношу на земь.

— Суза, суза (мука, мука), вздыхали они.

Когда все поднялись наверх, мы с облегченным сердцем двинулись дальше. Дорога стала легче, потому что мы двигались теперь под гору. Вскоре, покинув чащу леса, мы вышли на залитую солнцем равнину, кое где усыпанную кустиками и одинокими деревьями, и перед нашими глазами развернулась обширная плоскость страны батаков, вид которой вознаградил нас за все перенесенные труды. Плоскогорье это было залито лучами яркого солнца, там и сям по нему были раскинуты рощи деревьев, скрывавших в своей тени человеческие поселения. Местами [41] оно было рассечено глубокими ущельями, и по одному из них с запада на восток текла река, известная под именем Собачьей. То, что мы видели, была страна Каро-батаков, одного из пяти батакских племен, обитавших на плоскогорье. Вдали виднелись холмы и горы, окружающие озеро Тоба.

Налюбовавшись этим прелестным видом, мы двинулись в путь по удобной, полого спускавшейся вниз туземной тропинке, по обе стороны которой рос кустарник.

При переходе через ручей наши люди хорошенько вымылись, чтобы предстать в деревню батаков в приличном виде. Здесь мы снова повстречали батаков, и их стройные фигуры в синих плащах, с великолепными ножами за поясом и накидкой из шкуры обезьяны, козы, а то и собаки (служащей им подстилкой при сидении и лежании на земле) произвели на нас сильное впечатление. За низким холмом мы увидели вереницу женщин, спускавшихся к реке с бамбуковыми трубами (Толстые бамбуковые стволы длиной в метр с вставленными в концы дном и крышкой заменяют в тропической Азии наши ведра и бочки), которые они собирались наполнить водой. Не обращая внимания на нас, они свернули по тропинке в селение.

Итак, это были первые поселения батаков! Посоветовавшись, мы решили остановиться на ночь в деревне. Солнце склонялось уже к закату, когда мы, наконец, достигли деревни Берестаги, раскинувшейся у подножья холма. Кругом деревни тянулась изгородь из колючего бамбука, высокой крапивы и тернистого кустарника, представлявшая как бы [42] живую стену. За этим палисадом раскинулись небольшие садики с табаком, разными овощами и кустами индиго и кофе. Одни из них были старательно расчищены, другие обнаруживали меньшую заботливость. Позади садов подымался крепкий частокол, окружавший хижины деревни. Выслав вперед нашего проводника, старшину Си Баяк Си Пута, мы тихо пошли за ним по узкому, низкому и извилистому проходу. На площади, обставленной хижинами с крышами странной формы, не было ни души; только с крылец поглядывало на нас с удивлением штук пять черномазых ребят. Си Баяк вошел в одну из хижин и вернулся с молодым батаком, оказавшимся сыном старшины. Это был среднего роста, худощавый молодец с ласковым безбородым лицом. Темный саронг его спускался мягкими складками до земли, а поверх светлой полотняной куртки он набросил узорный платок. Пестрый платок в виде шапки чрезвычайно шел к его темным волосам и черным живым глазам. Он ласково приветствовал нас, предлагая нам гостеприимство под кровом своего отца. Мы, конечно, не ожидали такого ласкового приема и были приятно изумлены. Он повел нас к большому, хорошему дому, украшенному красивой резьбой; крыша дома изгибалась в оба конца подобно рогам, и коньки ее были увенчаны двумя вырезанными из дерева бычачьими головами. Дом, как и все остальные, покоился на столбах вышиной в 4 метра, так что подниматься туда надо было по лестнице, упиравшейся на широкую площадку вроде балкона, называемой по батакски алтан. Отсюда открытая дверь вела внутрь помещения. Там было почти совсем темно, потому что хижины не имеют окон. [44] Низкие стены, едва в 1,5 метра высоты, были наклонены кнаружи, поддерживая гигантскую крышу. В задней стене находилась высокая двустворчатая дверь, запертая громадным засовом.

Сын старшины притащил поспешно несколько узорных циновок и предложил мне и Мехелю занять почетное место. Затем он спросил, куда мы идем, как нас зовут, а мы в свою очередь узнали что его имя Како, что отца его зовут Соби, и что почти все жители селения ушли купаться, отчего деревня и оказалась пустой. Упоминание о купании вызвало у нас желание вымыться, и сопровождаемые нашим хозяином, мы спустились по крутой тропинке к речке, где застали еще нескольких обитателей деревни и, в числе их, старшину Соби, несколько смешного, но очень веселого и разговорчивого старичка, немедленно вступившего с нами в беседу. Увидав, что мы пользовались щеткой и мылом, он захотел узнать употребление этих вещей и очень смеялся, когда темное тело его покрылось белою мыльной пеной.

Сумерки, наступающие под тропиками очень быстро, заставили нас вернуться домой. Накинув на плечи косматую шкуру козы, старичок, улыбаясь и чихая, поплелся вперед.

В доме он приветствовал нас как хозяин причем, как водится, я вручил ему подарки, которые еще более усилили его веселое настроение. Пока он, сияя от радости, рассматривал синюю куртку с большими посеребренными пуговицами, табакерку, прекрасный нож и кусок пестрого полотна, мы занялись обозрением внутренности хижины. Она представляла в сущности одну большую комнату, разделенную на части спускавшимися сверху циновками; от двери [45] вдоль всей комнаты проложен глубокий и широкий желоб, прикрытый на дне досками; в этот желоб спускают сор и всякие нечистоты, которые проваливаются в оставленную в нем щель вниз под [46] хижину. Вместе с тем только по этому проходу и можно было идти, не наклоняясь и не рискуя ушибиться о балки крыши, так что он служил также проходом вроде коридора. На косяках двери были развешены нижние челюсти свиней и быков, вероятно, в воспоминание прежних пиршеств. Под высокой крышей лежали или висели разные орудия и оружие: дротики, ружья, рыболовные принадлежности, звериные шкуры и большие бутыли, сделанные из пустых тыкв, в которых, как мы потом узнали, хранился порох. Тщетно искал я в крыше отверстия для дыма, его не было. А между тем у четырех очагов, расположенных по обе стороны прохода, уже хлопотали женщины, готовившие ужин, и оттуда валил такой дым, что трудно было дышать и едва можно было раскрыть глаза. В обширном помещении, набитом людьми, господствовал полумрак, озаряемый лишь огнем очагов, на которых в горшках варился рис. Очертания людей виднелись смутно, по стенам и крыше двигались громадные неясные тени.

По батакским понятиям гости должны оказывать почтение хозяевам, и потому мы пригласили старшину к нашему ужину, состоявшему из курицы и риса, после чего мы поднесли ему еще стаканчик водки, очень понравившейся ему. Понемногу вокруг нас собралось множество зрителей; присев на корточки, они с разинутыми ртами следили за всеми нашими движениями и не могли взять в толк, зачем мы бережем наши руки и берем пищу не пальцами, а какими-то совсем ненужными инструментами. Между тем наш хозяин становился все разговорчивее и без умолку рассказывал нам о своем могуществе и о храбрости своих людей: в случае войны селение [47] могло выставить 200 воинов, и потому они не боятся никаких врагов; еще не было случая, чтобы он проиграл сражение, и однажды он даже одолел втрое сильнейшего неприятеля. Желая дать нам понятие о богатстве деревни, он упомянул, что у них 50 лошадей и много коров и свиней, словом, всеми силами старался внушить нам, что пред нами сидит не кто-нибудь, а очень могущественный владыка. В то же время он поражал нас своею предупредительностью и любезностью, и также точно держали себя его сыновья и жены.

Нам захотелось взглянуть на один дротик, висевший под крышей. Заметив это сын старшины, Како, тотчас же вскочил и, почтительно обходя нас, как бы избегая обеспокоить нас своим прикосновением, для чего даже вытянул пред собою руку ладонью к нам, подал мне оружие, промолвив неизбежное "табик", что значило по батакски "если угодно". Точно так же держал себя его младший брат, который протянул Мехелю великолепный нож, причем держал его за лезвие, ручкой к гостю.

При свете зажженных нами свечей нас поразило что, как только Како открывал рот, оттуда что-то сверкало. У него, как и у отца, братьев и всех взрослых батаков были короткие, выкрашенные в черный цвет зубы; но когда я пристально заглянул ему в рот, то открыл, что зубы его, кроме того, были покрыты тонкими пластинками золота. Удовлетворяя наше любопытство, Како рассказал, что у батаков в обычае укорачивать детям на двенадцатом году передние зубы, именно резцы верхней челюсти на половину, а резцы и клыки нижней челюсти почти до десен. Операцию эту производят небольшим [48] железным долотом, по которому постукивают деревянным или костяным молоточком, отламывая от зубов осколки, пока зубы не получат надлежащий размер, после чего острые края обтачивают камнем или напилком. Затем искусник по зубной части старается придать резцам верхней челюсти "настоящую" форму, именно выпуклую поверхность их превращают в вогнутую. Это делается только у мальчиков, девочкам спиливают эти зубы до десны. Как ни болезненна эта операция, но молодые батаки подчиняются ей охотно, и событие это празднуется в семье особым пиром. Затем приступают к чернению зубов. На острие ножа жгут на огне кусок лимонного дерева и смешивают сочащуюся при этом смолу с образующимся углем. Таким путем получают совершенно черную прочную краску, нечто вроде лака, которой и покрывают зубы. Но не довольствуясь этим, знатные батаки прибегают еще к золочению, чтобы и зубы вместе с прочими украшениями внушали всем настоящее представление об их богатстве. Это делают узкой полоской золота, которая тянется у корней зубов вдоль всей десны; иногда еще на золото наносят узоры, а у некоторых вся десна покрыта этим металлом. Нередко в зубы вставляют еще жемчужины или кусочки золота. Для этого в резцах или клыках выковыривают спереди ямки, в которые иногда, перед тем как вставить жемчуг или золото, вкладывают чудотворное лекарство, имеющее будто бы силу предохранить от отравы. Постоянное жевание бетеля придает жемчужинам золотистый блеск, так что их трудно отличить от настоящего золота.

Мне было любопытно узнать, зачем батаки [49] подпиливают и украшают свои зубы. Обычай этот распространен, впрочем, не только среди них, но вообще у всех малайских племен, как на Зондских островах, так и в Индокитае. Жители Явы объясняют этот обычай так: "у многих из нас зубы очень неровные, часто какой-нибудь зуб выдается вперед или же все они стоят косо, так что вследствие этого губы оказываются оттопыренными; бывает, что, когда мы едим, то рвем и тащим пищу зубами, так что многие еще в юности начинают походить на собак или обезьян, которыми нас дразнят, а подпиливание зубов придает рту человеческий вид". Вот почему малайцы при виде человека с целыми зубами говорят — "он похож на собаку".

У батаков, как мне казалось, этот обычай возник оттого, что резцы у них от природы слишком длинные, так что рот вечно открыт, а это с одной стороны неудобно, с другой — придает, по их мнению, лицу глупое и неприятное выражение.

Когда мы спросили у Како и других, могут ли они своими короткими зубами есть и человеческое мясо, то они едва не приняли наших слов за оскорбление и уверяли нас, как могли, что Каро-батаки не людоеды, что этим занимаются лишь батаки племени Пакпак и те, которые живут на озере Тоба. Чтобы загладить свой промах, я сказал нашему хозяину, что его дом мне очень нравится и, вероятно построен недавно.

— О нет, ответил Соби, дом пережил уже две оспы.

Этими словами он хотел сказать, что дом построен 24 года тому назад, потому что эта страшная [50] зараза опустошает нагорье батаков почти правильно раз в 12 лет.

Между тем нам захотелось спать. Мой слуга Френсис и китаец Асенг постлали нам постели, а обитатели хижины разошлись по своим нишам и спустили циновки, так что обширное помещение разделилось на ряд комнаток. Старшина поднялся с корточек, вытащил большой плетеный из бамбука короб, где, по-видимому, хранилось его парадное одеяние, и сложил в него полученные от нас подарки. Запоздавшие зеваки и сыновья старшины разошлись по домам, и вскоре все селение заснуло глубоким сном.

Текст воспроизведен по изданию: Три месяца среди людоедов Суматры. СПб. 1901

Еще больше интересных материалов на нашем телеграм-канале ⏳Вперед в прошлое | Документы и факты⏳

Главная страница  | Обратная связь
COPYRIGHT © 2008-2024  All Rights Reserved.