ИОАНН ЛУКЬЯНОВ

ХОЖЕНИЕ В СВЯТУЮ ЗЕМЛЮ

ЖИТИЕ И ХОЖДЕНИЕ ИОАННА ЛУКЬЯНОВА

Во своя прииде, и свои его не прияше...
Иоан. 1.11

История русской литературы знает немало примеров, когда произведения, составляющие гордость отечественной словесности, были опубликованы и стали хорошо известны спустя много лет, а иногда и веков после их создания. Такова драматическая судьба книг Аввакума Петрова и Александра Радищева, писателей-декабристов и писателей-народников, Михаила Булгакова и Андрея Платонова... Подлинно художественные творения, запечатлевшие духовные искания своей эпохи, рано или поздно доходят до читателей, становятся в общий литературный ряд.

Среди писателей петровского времени силой и самобытностью таланта выделялся Иоанн Лукьянов — личность яркая, одаренная, во многом опередившая свою эпоху. Трудно однозначно определить, кто он — воинствующий традиционалист или смелый новатор, — такой сложной была его позиция в религиозно-политической борьбе и литературном деле на рубеже ХVІІ-ХVШ вв. Московский священник с Арбата, тайно исповедовавший "старую веру", путешественник и публицист, активный проповедник старообрядчества в Москве, на Ветке и в Брынских лесах, Иоанн Лукьянов оставил заметный след в истории русской церкви и литературе. Без сомнения, он обладал мужеством и силой веры, если решился сменить спокойное место столичного священника на беспокойную судьбу старообрядческого миссионера, объявленного официальными властями государственным преступником. "Хождение в Святую землю", созданное Лукьяновым, долгое время бытовало в рукописной традиции, являясь произведением гонимой, подпольной литературы. Учение Иоанна Лукьянова, пытающееся возродить в новых исторических условиях идеи "огнепального" протопопа Аввакума, шло вразрез с основными направлениями деятельности старообрядцев-поповцев. Этим объясняется тот факт, что в публикации путевых записок Лукьянова не была заинтересована ни русская старообрядческая церковь, ни тем более официальная, никонианская, — и писатель остался на [396] долгие годы незаслуженно забытым, в то время как его произведение должно было занять почетное место между "Проскинитарием" Арсения Суханова и "Странствованием" Василия Григоровича-Барского.

Имя Иоанна Лукьянова мало известно даже специалистам в области русской старообрядческой литературы, хотя это один из самых интересных прозаиков начала XVIII столетия. Его перу принадлежит "Хождение в Святую землю", созданное в традициях школы протопопа Аввакума ¹. О личности автора "Хождения" сохранились крайне скудные и противоречивые сведения. Он не упомянут в известном "Историческом словаре староверческой церкви" Павла Любопытного, где содержатся биобиблиографические заметки о наиболее авторитетных деятелях русского старообрядчества ². О жизни и деятельности Иоанна Лукьянова до путешествия на Восток можно судить только на основании данных самого "Хождения", что характерно для древнерусской литературы, где текст произведения — первый и часто единственный источник сведений о писателе.

Иоанн Лукьянов был родом из Калуги, о чем он сообщает, прощаясь с родным городом: Увы, нашъ преславный градъ Калуга, отечество наше драгое! (л. 2 об.) ³. Скорее всего, он происходил из купеческого сословия. О купеческом прошлом автора "Хождения" свидетельствует его постоянное внимание к стоимости и ассортименту товаров, торговым путям и ярмаркам, размеру пошлин и столкновениям с таможенниками, а также подробное описание экономического положения тех стран, по которым пролегал маршрут паломника. Русский путешественник отмечал, что корабли, отправляющиеся в Египет, грузят лесом и мылом, что в Царгъградѣ всячину и овощъ всякой — все по улицамъ носятъ под окны, мяса очень дорого; масла коровья добрая — по два гроша, а поплошая — по алтыну, уксусъ дешевъ да и лучши нашева, изъ винограда дѣлаютъ (л. 23 об.)

Паломник не только прекрасно разбирался во всех тонкостях купеческого ремесла, но и приторговывал во время путешествия русскими товарами, хорошо знал московских и калужских купцов. Из путевых записок известно, что на Русь он возвращался морем с калужанами, торговыми людьми Иваном Кадминым и его братом Ерастом Степановичем, в отличие от приказчиков гостя московского Ивана Исаева да Матвея Григорьева, которые ехали по суше. Он знает, каким товаром славен город Калуга и куда этот товар везут калужские купцы (в Сибирь и Китай, в Царьград и Гданьск, в [397] Немецкие земли). Устойчивыми лексическими группами в путевых очерках являются те, что связаны с денежным обращением разных стран (талер, пара, грош, алтын, ефимок), мерой счета (пядь, аршин, сажень, верста, фунт, пуд), торгово-экономическими отношениями (торг, ряды, базар, ярмарка, гостиный двор).

На близость автора путевых записок к купеческому миру указывает и характер сравнений: увиденные за границей реки (важнейшие торговые магистрали) он сравнивает с русскими и, видимо, хорошо ему известными Москвой, Окой и Волгой, например: Нилъ-рѣка будетъ съ Волгу шириною, а бѣжитъ быстра и мутна (л. 35 об.). Восстановить географию жизни создателя "Хождения в Святую землю" помогает сравнение Адрианополя с одним из самых известных и богатых купеческих городов России XVII в. Ярославлем (Градъ Адринополъ стоить въ степи... окладомъ и жильемъ поболши Ярославля — л. 33) и обилие московских реалий в тексте произведения (улицы Арбат и Петровка, Коломенские и Воробьевы горы, Красная площадь, Успенский собор и Ивановская колокольня Кремля, Новодевичья и Преображенская слободы).

Последнее объясняется тем, что до хождения в Иерусалим Лукьянов был священником в церкви Покрова, что за Смоленскими воротами на Песках в Москве, о чем сказано в его проезжей грамоте. Церковь Николая Чудотворца "на Песках" была построена в 1699 г. и по главному престолу Покрова Пресвятой Богородицы часто называлась Покровской церковью ⁴. В конце XVII — первой четверти XVIII в. священники этой церкви были тесно связаны со старообрядцами. Кроме Иоанна Лукьянова, другой священник этой церкви Федор Матвеев чинил раскольникам потачку, поддерживал контакты с Веткой, за что был в 1721 г. сослан на Соловки. Попытки близких вызволить из заточения расстриженного попа окончились неудачей. В 1723 г. Святейший Синод подтвердил прежнее решение — помянутому распопе Феодору быть в том Соловецком монастыре неисходно ⁵.

В декабре 1701 г. московский священник Иоанн Лукьянов вместе со спутниками — монахами Лукой, Григорием и Адрианом, получив в Посольском приказе проезжую грамоту, отправился на богомолье в Иерусалим. Официальной целью путешествия было поклонение христианским святыням, неофициальной — выяснение положения дел в греческой церкви и изучение возможности поставления старообрядческого епископа от заграничных архиереев. Первоначально путь лежал в Калугу, один из центров русского раскола, откуда паломники направились в Спасо-Введенский Воротынский [398] монастырь, находившийся в 70 верстах от города. Иноки этого монастыря тайно сочувствовали старообрядцам, и игумен Спиридон (скорее всего, духовный отец Лукьянова) дал ему благословение на путное шествие ⁶.

Из Калуги через Белев, Волхов, Орел, Кромы паломники добрались до пограничного города Севска, отделявшего Россию от Малороссии. Путь по Украине лежал через Глухов, Королевец, столицу гетмана Мазепы Батурин, Нежин. Зима 1702 г. выдалась ветреной и малоснежной, что затрудняло передвижение.

А уже снѣгу ничего нѣтъ, земля голая. Нужда была великая: таковъ былъ вѣтръ намъ противной, не токмо чтобы намъ льзя было итти, и лошади остоновливал, а людей все валилъ. Охъ, нужда, когда она помянется, то уже горесть-та, кажется, тутъ предстоитъ! Сидѣть нелзя, лошади насилу по земли сани волокуть, а насъ вѣтръ валяетъ. А станишъ за сани держатся, такъ лошедь остановишъ. Увы да горе!" (л. 6 об.).

Во время путешествия по России и Украине Лукьянов старался не афишировать истинной цели предприятия. Он ни разу не остановился на отдых в монастырях, предпочитая подворья "боголюбцев", то есть старообрядцев, которые "по эстафете" передавали паломников на всем протяжении хождения от Москвы до польской границы. Видимо, с этим связано нарушение традиционного маршрута паломничества: рассчитывая на помощь старообрядцев, Лукьянов со спутниками направляется из Волхова в Орел, хотя этот город лежал в стороне от прямого пути к границе ⁷.

С большим трудом паломники переправились через разлившийся Днепр и прибыли в Киев, где осмотрели Софийский собор, [399] Киево-Печерскую лавру, Михайловский Златоверхий монастырь, побывали в торговых рядах на Подоле и в Верхнем городе. Киев, богатый древними святынями, поразил воображение писателя, оставившего в путевом дневнике следующую запись:

Градъ Киевъ стоитъ на Днепрѣ на правой сторонѣ на высокихъ горахъ зѣло прекрасно. Въ Московскомъ и Российскомъ государствѣ таковаго града подобнаго красотою върядъ сыскать... Зѣло опасно блудутъ сей градъ, да надобе блюсти — прямой замокъ Московскому государству (л. 8).

В Киеве от дружины паломников отстал монах Адриан, не захотевший ехать в Палестину за немощию и за плотскими недостатками (л. 9 об.).

Из Киева Лукьянов направился в сторону польской границы. Путь его лежал по землям Правобережной Украины, разоренным в результате русско-польских и русско-турецких войн, набегов ногайцев и крымских татар, походов сечевиков и гайдамаков:

И бысть намъ сие путное шествие печално и уныливо: бяше бо видѣти ни града, ни села. Аще бо и быша прежде сего грады красны и нарочиты села видѣниемъ, но нынѣ точию пусто мѣсто и ненаселяемо... И идохомъ тою пустынею пять дней, ничто же видѣхом от человѣкъ" (л. 10 об. — 11).

Миновав польский город Немиров, русские путешественники переправились через Буг и поехали к волошскому городу Сороки, а оттуда — в Яссы. В столице Молдавского княжества они наняли проводника до Галац. Весенняя распутица задержала паломников:

Первый день идохомъ лѣсомъ, а в тѣ поры припалъ снѣжокъ молодой. Покудова до лѣсу доѣхали, а онъ и стаялъ — такъ горы-та всѣ ослизли, а горы высокия, неудобьпроходимыя, едва двойкою выбились... 13 дней въ Ясѣхъ лошади отдыхали, а тутъ одинъ день насилу снесли, чють не стали. Етакая была нужда!.. Во всю дорогу такой нужды конемъ не было, день весь бились" (л. 13 об.).

В Галаце Лукьянов сел на корабль, умело отбился от притязаний греческих и турецких мытников и поплыл вниз по Дунаю к Черному морю. Полтора дня потребовалось путешественникам, чтобы достичь пролива Босфор. 22 марта 1702 г. корабль прибыл в Константинополь. Здесь русские паломники осмотрели храм Святой Софии, султанский дворец, знаменитые константинопольские столпы, стены и башни города, греческие церкви и монастыри.

Пробыв в Стамбуле четыре месяца и съездив в Адрианополь, резиденцию турецкого султана, 26 июля путешественники отправились на корабле через Мраморное и Эгейское моря, пролив Дарданеллы в Архипелаг, где [400] посетили острова Хиос, Сими, Родос — центры эллинистической культуры. Погода благоприятствовала плаванию, и уже 11 августа корабль вошел в устье Нила, пристал к городу Рашид. Земля Египта поразила русских людей своеобразной красотой и богатством.

...по Нилу-рекѣ, — пишет паломник, — городковъ арапскихъ и селъ безчисленное множество, невозможно изчести, что песка морскаго... а жилье все каменное, и селы узоричистыя вельми. А земля около Нила добрая, и чорная, и ровная, бутто нарочно дѣлана, нигдѣ нѣтъ ни бугорчика, хошъ яйце покоти, такова гладка... а вода во всю землю Египетскую пущена изъ Нила. Ино какъ съ корабля поглядишъ: по всей земли толко что небо да вода вездѣ. Зѣло земля Египетская доволна всѣмъ: и людми, и жиламъ. Что говорить, ета земля у турка — златое дно! (л. 36).

В Думьяте, втором египетском городе, где побывал Лукьянов, паломники сели на корабль, идущий в Иоппию, пристань Иерусалима. Разыгравшаяся на море буря пригнала корабль в Сайду, город на ливанском побережье. Лишь 14 сентября Иоанн Лукьянов со спутниками прибыл в Иоппию, но попасть в Иерусалим не смог из-за развернувшихся боевых действий между кочевыми арабскими племенами и турецкой армией. Только через полтора месяца, преодолев трудности тяжелого перехода и выдержав неоднократные нападения разбойников, паломники добрались до Иерусалима.

В центре христианского мира они осмотрели основные достопримечательности: Вифлеем, Крестовоздвиженский монастырь, лавру Саввы Освященного, село Скудельниче, дом Давида, Гефсиманию, Силоамскую купель, Елеонскую гору, Воскресенский собор. По художественной яркости и подробности описаний святынь христианского Востока сочинение Иоанна Лукьянова не знает себе равных в русской паломнической литературе петровского времени.

18 января 1703 г. Лукьянов с товарищами отправился в обратный путь по суше до Иоппии, кораблем до Думьята, а оттуда через Средиземное море вдоль берегов Малой Азии в сторону Константинополя. Недалеко от Мир Ликийских на корабль, где находились русские паломники, напали мальтийские пираты, и только искусство капитана и хорошая выучка матросов спасли их от беды. Корабль сумел уйти от погони и укрылся в гавани городка Кастелориз, расположенного на небольшом острове в Эгейском море, однако здесь путешественников подстерегала новая опасность: в городке свирепствовало "моровое поветрие".

Такъ нашъ раизъ хотѣлъ назадъ поворотить — анъ бѣжать и нѣкуда: тутъ, въ городкѣ, моръ есть, а назаде разбойники... Все тутъ, сталъ нашъ путъ, нѣкуда деватся! (л. 68-68 об.). [401]

В течение нескольких недель корабли стояли на рейде, а команда и пассажиры голодали, не рискуя отправиться за провиантом в город. Попавших в безвыходное положение людей спасла турецкая эскадра, специально посланная из Стамбула на выручку блокированным в бухте Кастелориза кораблям.

Около острова Патмос торговые суда и сопровождавшая их эскадра были рассеяны сильным штормом. В Дарданеллах корабль с паломниками из-за распри капитана и лоцмана налетел на подводную скалу:

Тутъ бола нашъ корабль на камень проломило и едва законапатели. И въ тѣ поры раизъ съ навклиром побранился. Навклиръ говоритъ: "Пора якори кидать!" А раизъ говоритъ: "Еще рано!" Да такъ-та въ томъ шуму на камень корабль и вдарился, чють не пропалъ боло корабль, и съ людми. Да еще-та Богъ помиловалъ, что тихонко потерся о камень (л. 71).

В Константинополе Лукьянов встретился с калужскими купцами и с ними совершил обратный путь по Черному морю до Дуная, поднялся вверх по реке до Галац, а оттуда сухим путем в сопровождении янычар через Яссы, Сороки, Немиров добрался до Фастова, владения полковника С.И. Палия. От Фастова дружину русских паломников и купцов сопровождали до Киева воины-палеевцы. Совершив благодарственную молитву святым Антонию и Феодосию в Киево-Печерской лавре, Иоанн Лукьянов отправился в Нежин. На этом его рассказ о путешествии обрывается. В Москву паломник, видимо, не вернулся, а направился на Ветку. Не случайно дорожные заметки он завершает описанием Нежина: оттуда путь к польской границе был самым удобным и близким. Естественно, что тайная тропа на Ветку не описана в "Хождении", чтобы не привлекать внимания русского правительства и официальной церкви к старообрядцам.

По мнению М.И. Лилеева, на Ветке Иоанн Лукьянов принял постриг под именем Леонтия. Этим исследователь объяснял тот факт, что в ранних списках "Хождения в Святую землю" авторство произведения приписывалось "старцу Леонтию" ⁸. Анализ текста памятника свидетельствует: паломником и создателем путевых записок был священник Иоанн, а не монах Леонтий. Согласно христианским верованиям, приурочивание важного события в жизни человека ко дню именин, церковному празднику в честь святого, который являлся его небесным патроном, должно было гарантировать успех задуманного дела. Паломник выехал из Киева 3 февраля 1701 г., в день Иоанна Крестителя, причем этот факт специально оговаривается автором. [402] Следовательно, своим покровителем путешественник считал Иоанна Предтечу, что указывает на его имя — Иван.

На православный Восток путешествовал представитель белого духовенства, который далек от узко конфессионального подхода к изображаемым явлениям действительности, не чужд мирских интересов. Он не отказывает себе в житейских радостях, в "минуту жизни трудную" умеет постоять за себя. После тягот пути паломник с удовольствием выпьет чарку водки, с позиций знатока оценит качество закуски, с восхищением проводит взглядом красивую женщину. Русский путешественник, которого иноземцы называют москов попас, не видит ничего дурного в обмане турецких таможенников, зная их склонность к взяточничеству и вороватостъ; при случае он готов либо наябедничать властям на обидевших его чиновников, либо с помощью кулаков отстоять свое имущество, защитить честь и достоинство русского человека. Подобная активность жизненной позиции, не имеющая ничего общего с кодексом монашеских добродетелей, позволяет видеть в авторе "Хождения" московского священника Иоанна Лукьянова.

Упоминание в Ветковской летописи о двух учениках старца Иова — священноиноке Леонтии и священноиерее Иоанне, делает проблематичным отождествление этих деятелей старообрядческой церкви. Скорее всего, Иоанн Лукьянов и Леонтий Ветковский — духовные братья, сподвижники, "ревнители древлего благочестия".

О судьбе Иоанна Лукьянова после возвращения из Иерусалима рассказывают документы Синода и Раскольничей конторы, ведавшей делами русских старообрядцев. Вместе с Леонтием Иоанн проповедовал "веру отцов и дедов" на Ветке, в Калуге и Волоколамске. Пойманные в разное время волоколамские старцы Пахомий, Авраамий, Антоний и старицы Марфа, Маремьяна, Полинария, Устинья на допросе в Раскольничей конторе показали, что их перекрестили, "исповедовали и причащали приезжие... с Ветки раскольничьи попы Леонтий да Иван" ⁹. По свидетельству старца Антония, в 1712 г. побывавшего на Ветке, в это время рядом с Леонтием находился другой ученик Иова — поп Мардарий. Это позволяет предположить, что Иоанна Лукьянова, скорее всего, уже не было в живых.

В документах более позднего времени, касающихся деятельности ветковских священников, имя И.Лукьянова не упоминается.. В 1720 г. в Москве была "взята за караул" старица Феодулия, которая во время следствия сделала признание, что проповедовала старообрядчество вместе с двумя [403] ветковскими монахами Леонтием и Киприаном ¹⁰. В ходе расследования выяснилось, что Леонтий действовал в Калуге и Брынских лесах, где у него имелся скит ¹¹. Существует предположение, что одно время старообрядческий священник жил в Стародубье, но из-за активной миссионерской деятельности никонианской церкви был вынужден оставить запад Украины и переселиться на Керженец, где он вновь был перекрещен ¹².

"Священноинок Леонтий" считался одним из 12 наиболее авторитетных деятелей Ветковской церкви ¹³. Именно против Леонтия, как апологета старообрядчества, направлен "Розыск о раскольничей брынской вере" Димитрия Ростовского. Понятно, почему в старообрядческой среде, а затем и в научной литературе "Хождение в Святую землю" Иоанна Лукьянова стало соотноситься с личностью его более знаменитого сподвижника. Полностью реконструировать биографию незаслуженно забытого писателя-паломника петровского времени, видимо, не удастся, так как ему не пришлось столкнуться ни с Преображенской канцелярией, ведавшей делами раскольников, ни с другими правительственными и церковными учреждениями, занимавшимися розыском старообрядцев.

Современный исследователь старообрядчества Сергей Беливский, перечисляя другие возможные имена Иоанна Лукьянова: старец Леонтий, Леонтий Москвитянин, Леонтий Ветковский, Леонтий Беливский, — задается вопросом: "Неужели это одно лицо?" В ранней работе Сергей Беливский склонялся к мысли, что Иоанн Лукьянов, он же — старец Леонтий Москвитянин и Леонтий Ветковский, в старости стал называться Леонтием Беливским. По преданию, бытующему в среде гуслицких старообрядцев, в преклонном возрасте Лукьянов-Леонтий поселился в скиту недалеко от деревни Беливо, проповедовал "слово Божие" среди старообрядцев и никониан и скончался в 30-х годах XVIII столетия. Народная память сохранила известие о паломничестве священноинока Леонтия на христианский Восток. Основанный им Беливский скит просуществовал до начала XX столетия; сейчас на этом месте сохранились остатки храма и келий, святой колодец и могила Леонтия ¹⁴.

Позднее Сергей Беливский, посоветовавшись со знатоком гуслицкой старины священноиноком Симеоном (Сергием Дурасовым, настоятелем Рождественской церкви в поселке Большие Дворы), изменил свое мнение, [404] заявив, что Леонтий Ветковский и Леонтий Беливский — разные люди. При этом исследователь сослался на гуслицкие синодики, где упоминается инок-схимник Леонтий, в то время как Леонтия Ветковского, черного попа, должны были бы поминать как священноинока.

Таким образом, в настоящее время наблюдается тенденция к расподоблению не только Иоанна Лукьянова и старца Леонтия как возможных авторов "Хождения", но и деятелей старообрядческой церкви, носивших имя Леонтий.

* * *

Причины путешествия И. Лукьянова на христианский Восток были непосредственно связаны с историей старообрядческого движения. В конце ХVІІ-начале XVIII в. в старообрядчестве сложилось два течения, образовались общины поповцев и беспоповцев ¹⁵. Поповщина признавала необходимость церковной иерархии и сохранения христианских таинств, хотя внешние проявления обрядности в поповщине отличались от принятой в официальной русской церкви ¹⁶. Беспоповщина представляла собой направление в старообрядчестве, которое значительно отошло от православия. Беспоповцы считали, что не следует принимать беглых попов, посвященных в сан по никонианскому обряду. Богослужение у них проводили наиболее авторитетные члены общины, так называемые уставщики, или наставники.

Ветковская старообрядческая община, возникшая в последней трети XVII в. на реке Сож, на границе России и Польши, наряду с Выгом, Керженцем и Стародубьем, быстро завоевала авторитет и популярность в среде верующих и стала определять основные направления политики старообрядческой церкви ¹⁷. Начало Ветковской общины связано с церковным собором 1667 г. и деятельностью патриарха Иоакима (1674-1690), принявшего энергичные меры по борьбе с расколом, вследствие чего многие московские и калужские священники, тайно исповедовавшие "старую веру", были вынуждены бежать "на украины российские". Основателем Ветки считается московский поп Козьма, служивший в церкви Всех Святых на Кулижках, который в конце 70-х годов XVII в. с 12 семьями единоверцев ушел "на литовский рубеж" и поселился в слободе Покуровка, принадлежавшей Стародубскому полку. Вокруг этой слободы быстро расселились стекавшиеся со всех концов России старообрядцы. Наибольшим авторитетом в Ветковской церкви [405] пользовались белевские священники Стефан и Димитрий, калужские попы Феодосий и Борис, а также старец Леонтий, которого часто отождествляют с Иоанном Лукьяновым.

Правительство царевны Софьи Алексеевны попыталось вернуть старообрядцев на прежнее место жительства и обратить в новую веру, однако из этого ничего не вышло: раскольники покинули стародубские слободы и переселились за границу, обосновавшись на пустовавших землях польских магнатов Халецкого и Красицкого, которым колонисты выплачивали большой оброк, заручившись обещанием защищать их в случае необходимости. Польское правительство и католическая церковь, обеспокоенные наплывом иноверцев, заселявших окраинные земли государства, приказали иезуитам исследовать веру переселенцев, однако проверяющие не нашли в ней никакого "схизматичества" — в результате появилась королевская грамота о свободе проживания русских старообрядцев в польских пределах ¹⁸. Авторитет Ветки среди "истинных боголюбцев" резко возрос после возведения в 1695 г. Покровского собора, ставшего на рубеже XVII-XVIII вв. единственным старообрядческим храмом с освященным антиминсом. Вокруг этого центра образовались новые поселения, и в середине 20-х годов XVIII столетия на Ветке насчитывалось 14 слобод "древлеправославных христиан" с 30 тысячами прихожан. Русское правительство внимательно следило за деятельностью ветковских раскольников. В знаменитом "Духовном регламенте" Петр I объявил старообрядцев "непрестанно зломыслящими" "лютыми неприятелями и государству, и государю". Тайные осведомители сообщали, что в ветковские слободы бегут "московские жители и разных городов монастырские, боярские и разных чинов люди" ¹⁹. Ветка значительно усилилась после того, как в другом центре поповщины — в Керженце, нижегородский епископ Питирим начал активную миссионерскую деятельность, которая сопровождалась неустанной работой сыщиков и воинских команд, громивших скиты и отправлявших их насельников "на поточение" в никонианские монастыри.

Петр Первый, подозревая старообрядцев-поповцев в связях с царевичем Алексеем, во время следствия по делу сына посылал на Ветку с тайным поручением монаха юрьевецкого Успенского монастыря Авраамия, результаты миссии которого остались неизвестными ²⁰. В 1735 г. по именному указу императрицы Анны Иоанновны Ветка была окружена регулярными войсками под командованием полковника Я.Г. Сытина. Всех пойманных старообрядцев (сорок тысяч человек), в зависимости от степени вины перед русским государством и церковью, разослали по православным монастырям России, отправили в Ингерманландию или вернули на прежнее место жительства. [406] Покровский собор был разобран. Руководители ветковских старообрядцев в эту облаву значительно не пострадали: удалось поймать лишь несколько священников, остальные сумели спастись.

Карательная экспедиция на Ветку привела к неожиданному, обратному результату. Вскоре ветковские слободы были вновь отстроены и заселены вернувшимися из России старообрядцами, Покровский собор возрожден, основано три монастыря: Покровский, Введенский, Тихвинский. Только в мужском Покровском монастыре насчитывалось до 1200 иноков, не считая бельцов и прислужников, при монастыре существовало "женское общежительство" ²¹.

В преследовании раскольников Ветки и Стародубья активное участие принимал Афанасий Прокопьевич Радищев, дед знаменитого писателя Александра Радищева, в 1734-1741 гг. командовавший полком. Ветковцы долго вспоминали служебное рвение стародубского полковника, определяя его деятельность по искоренению старообрядчества как "радищевское разорение" ²².

В 1764 г. Екатерина II приказала генерал-майору Я.В. Маслову ликвидировать ветковские слободы. Эта военная операция вошла в историю русского старообрядческого движения как "вторая ветковская выгонка" ²³. С этих пор Ветка перестала быть крупным религиозным центром старообрядчества, уступив место Стародубью.

Иоанн Лукьянов, как и старец Леонтий, принадлежал к одному из течений в поповщине, получившему название дьяконовщины ²⁴. Его основателем являлся дьякон Александр, служивший в женском монастыре в Нерехте близ Костромы. Встречаясь с нижегородскими старообрядцами и вступая с ними в полемику, Александр со временем пришел в выводу об истинности их учения и решил уйти в скиты. Распродав имущество, он тайно оставил службу, добрался до Ярославля, а оттуда был переправлен в Керженец, где обосновался в Лаврентьевском ските. Приняв постриг, Александр стал ближайшим сподвижником Лаврентия, а после смерти старца (1720) заступил на его место. Суть учения Александра сводилась к идее спасительной силы молитвы Иисусу Христу, произносимой со словами "Боже наш", к защите истинности четвероконечного креста и крестообразного каждения (в то время как раньше кадили дважды прямо и один раз поперек). Учение дьякона Александра завоевало много сторонников среди керженцев, сохранив свои ведущие позиции и после казни основоположника в 1720 г. [407]

Данное учение вызвало полемику как в среде старообрядцев, так и среди представителей официальной церкви. Нижегородский епископ Питирим опубликовал специальный трактат, направленный против дьяконовщины, — "Пращица" (СПб., 1721). После того, как Петр Первый приказал усилить миссионерскую деятельность против нижегородских старообрядцев, значительная часть дьяконовцев переселилась на Ветку, где их идейным вождем стал старец Леонтий. Об этом свидетельствует сборник полемических статей ветковцев, обращенный против дьяконовцев, среди которых особый интерес представляет "Слово третье на увещание церковного раздорника попа Леонтия и на его советников..." ²⁵.

Вопрос о священстве для русских раскольников стал одним из главных, когда последний старообрядческий епископ Павел Коломенский умер, не успев никого посвятить в этот сан, а без архиерея поповцы не могли рукоположить в священники своих единоверцев. В старообрядческой среде возникла полемика: одни предлагали договориться с кем-либо из епископов никонианской церкви; другие склонялись к мысли о выдвижении епископа из собственных рядов без освящения; третьи видели выход из создавшегося положения в поставлении епископа с помощью заграничных иереев. Первое предложение было нереальным, так как никто из православных епископов не рискнул бы стать иерархом старообрядческой церкви, которого в лучшем случае ожидало пожизненное заключение в монастырской тюрьме в Суздале или на Соловках. Второй путь тоже был бесперспективным: он вел к попранию одного из главных таинств христианства — канона рукоположения в священники. Наиболее вероятным было поставление крупного деятеля старообрядческой церкви в епископы с помощью восточных иерархов, тем более что на христианском Востоке мало интересовались внутренними нестроениями в русском православии и старообрядцев никогда не причисляли к еретикам.

Идею поиска архиерейства на Востоке особенно усиленно пропагандировала Ветковская старообрядческая община, предпринявшая необходимые шаги в этом направлении. Прежде чем начинать переговоры по данному вопросу с восточными иерархами, община решила выяснить истинное положение православия в греческой церкви. С этой целью в 1701 г. ветковцы послали в Константинополь и Иерусалим московского священника Иоанна Лукьянова, тайно сочувствовавшего старообрядцам.

Путешествие Лукьянова на христианский Восток в поисках архиерейства и истинного православия не было единственным предприятием этого рода. [408] Весной 1693 г. иерусалимский патриарх Досифей, находившийся в тесных отношениях с русскими властями, получил задание из Москвы выяснить особенности вероисповедания не названного по имени старообрядца, отправившегося с неизвестными целями в Иерусалим. Судя по беспокойству русского правительства, паломничество старообрядца было связано с поиском архиерейства на Востоке, поэтому к патриарху Досифею были отправлены специальные грамоты, содержавшие тенденциозную информацию об этом человеке. 5 мая 1693 г. Досифей писал в Москву из Бухареста:

Человек той обретеся зде, обаче невеглас и зело непотребен, и елика рече против нашего испытания, вся бессловесно и неправедно рече... И о сем человеке усоветовахомся со здешним государем, умным сущим и властнейшим, удержати того зде, дондеже приидет от вас ответ: изволити ли пустити его во Иерусалим, и возвратеся оттуду скажет праведно, елико ему рекут тамо и научат его и елико узрит, добро есть; аще же возвратится и речет ложь и неправду, не есть добро, но соблазн. Сего ради пришлите ответ ко здешнему государю: или возвратити его, или отпустити в Иерусалим ²⁶.

К сожалению, других сведений об этом паломнике-старообрядце до нас не дошло.

В 1722 г. монах Иосиф Решилов, посланный Синодом на Ветку и в Стародубье с миссионерской целью, доносил, что "расколоучители слободы Вылева Яков Григорьев, Тимофей Афанасьев, Дмитрий Тимофеев, Стефан Ефремов" ездили "в Турецкую землю" ²⁷. Эта информация, попавшая в отчеты Иосифа Решилова, свидетельствует о том, что путешествие старообрядцев на Восток не являлось обычным паломничеством или торговой операцией. Скорее всего, поиск старообрядцами способа обрести собственного епископа продолжался. Это обстоятельство серьезно беспокоило никонианскую церковь и светские власти. В 1720 г. появился указ Петра I и Священного Синода, направленный против паломничества старообрядцев, и прежде всего ветковцев, заинтересованных в поиске архиерейства. В документе разъяснялось, что в Константинополе появилось много "подозрительных старцев", проявляющих интерес не столько к "святым местам", сколько к "иным делам". Указом предписывалось никого без разрешения Синода "за росийския границы не отпущать и пашпортов им не давать" ²⁸.

Жесткими правительственными мерами остановить паломничество старообрядцев на православный Восток не удалось. В начале 30-х годов XVIII в. [409] в Палестину отправился бывший вязниковский подьячий, а затем выговский старообрядец Михаил Иванович Вышатин. Свое хождение он совершил по благословению знаменитого расколоучителя Андрея Денисова, который писал одобряющие послания "путешествующему брату Вышатину". Известно, что М.И. Вышатин побывал в Польше (на Ветке?) и в "земле Волоцкой", однако так и не сумел найти истинное "православное священство" и умер на чужбине ²⁹. В 1731 г. ветковские старообрядцы подали константинопольскому патриарху Паисию II прошение о назначении им епископа. Среди подписавших документ был старый знакомый Иоанна Лукьянова — "обители Введения Пресвятыя Богородицы строитель Лаврентий с братиею" ³⁰. В 70-80-х годах XVIII в. из старообрядческого климовского Покровского монастыря в Грецию был отправлен инок Иоасаф, который из путешествия возвратился архимандритом ³¹.

* * *

П. И. Бартенев, публикуя текст "Хождения в Святую землю" Иоанна Лукьянова, утверждал, что описанные в книге события относятся к 1710-1711 гг. Данная датировка является ошибочной. Лукьянов путешествовал в 1701-1703 гг., о чем свидетельствуют и сохранившаяся проезжая грамота паломника, и исторические реалии произведения. В проезжей грамоте указано, что московский священник отпущен... для моления... в государство великого государя Мустафы-салтана. Известно, что султан Мустафа II правил Турцией с 1695 по 1703 г. ³² В тексте "Хождения" есть ссылки на статьи перемирного договора между Россией и Турцией от 3 июля 1700 г., согласно которому русские люди могли беспрепятственно совершать паломничество к христианским центрам Востока ³³. Путешествие Иоанна Лукьянова совпало с назначением послом в Константинополь П.А. Толстого (ноябрь 1701 г.). На обратном пути именно П.А. Толстой вручает Лукьянову отпускную грамоту на Русь, в то время как по дороге в Константинополь [410] паломники встречают бывшего посла России в Турции Д.М. Голицына, возвращавшегося на родину ³⁴. В Константинополе Лукьянов беседует с вселенским патриархом Каллиником II, который скончался 8 августа 1702 г. ³⁵

Так как автограф "Хождения в Святую землю" не обнаружен, то только анализ исторических реалий может помочь в решении вопроса о времени создания путевых записок Иоанна Лукьянова. Естественно, что сочинение не могло быть создано раньше лета 1703 г., когда писатель вернулся на родину. Предположение, что работа над рукописью шла параллельно с путешествием, не выдерживает критики. В основе "Хождения" лежат дневниковые заметки, но их литературная обработка состоялась после завершения паломничества, ибо в начале и середине произведения неоднократно упоминается о том, что было позднее. Путевые записки Иоанна Лукьянова не могли быть созданы после 1705 г., потому что в тексте ничего не сказано о судьбе полковника С.Ф. Палия, сосланного в этом году в Сибирь. Следовательно, "Хождение в Святую землю" было написано между 1703 и 1705 г.

* * *

Произведение Иоанна Лукьянова — ценный исторический источник, которому нет равных в современной автору паломнической литературе по широте охвата реальных лиц и событий, глубине проникновения в суть происходящего в России, на Украине и в странах христианского Востока. Колоритны заметки Лукьянова о жизни русских старообрядцев и студентов Киево-Могилянской академии, калужских купцов и путивльских стрельцов, турецких янычар и мальтийских пиратов. "Хождение" содержит портреты известных исторических деятелей эпохи: русских дипломатов Д.М. Голицына и П.А. Толстого, фастовского полковника С.Ф. Палия, киевского митрополита Варлаама Ясинского, константинопольского патриарха Каллиника II.

Наблюдательный и хорошо разбирающийся в вопросах политики человек, Иоанн Лукьянов за много лет до предательства Мазепы уловил негативное отношение к гетману простых украинцев, недовольных сепаратистскими тенденциями его политики. С иронией писатель-путешественник писал о том, что гетмана Украины от собственного народа охраняют:

стрѣлцы московские, на караулѣ все они стоятъ. Тутъ целой полкъ стрѣлцовъ живутъ, Анненковъ полкъ съ Арбату. И гетманъ, онъ есть стрѣлцами-та и крѣпокъ, а то бы ево хохлы давно уходили, да стрѣлцовъ боятся; да онъ ихъ и жалуетъ, безъпрестани имъ кормъ, а безъ нихъ не ступитъ (л. 6 об.). [411]

Автора "Хождения" особо занимают вопросы религиозно-этического порядка, связанные с доказательством превосходства русской старообрядческой церкви над греческой. Этим обстоятельством отчасти объясняется негативная трактовка образа константинопольского патриарха Каллиника II. Писатель наделяет героя целым рядом черт, расходящихся с реальными сведениями о личности исторического деятеля. В изображении Лукьянова "вселенский владыка" — человек необразованный, хотя хорошо известно, что патриарх был автором богословских, литературных и исторических сочинений ³⁶. Рассказ паломника о высокомерии и грубости, мелочности и злопамятности иерарха восточной церкви явно носит тенденциозный характер, но антирусская направленность политики Каллиника II, отмеченная Иоанном Лукьяновым, в целом не расходится с оценкой деятельности патриарха дипломатами петровской эпохи. Посол Емельян Украинцев в письме к Петру I сообщал о двуличности главы константинопольской церкви: он отказался помочь русской делегации в трудных переговорах с турецким правительством, но после их удачного завершения явился с поздравлениями и уверениями в дружбе. Украинцев не без сарказма заметил, что "ныне и вселенский святейший патриарх кир Каллиник будет являться другом и приятелем... зане в благополучное время многие являются друзьями" ³⁷.

Неприязненное отношение патриарха к русскому паломнику могло объясняться излишней осторожностью Каллиника II. Из Москвы в Константинополь часто приходили грамоты с просьбой следить за старообрядцами, подвергать их "испытанию в вере", сообщать об их передвижениях и деятельности за границей русскому правительству. Каллиник II был хорошо осведомлен о церковном расколе на Руси. В 1700 г. при встрече с послами Емельяном Украинцевым и Иваном Чемодановым он интересовался положением старообрядческой церкви и в осторожной форме выразил осуждение правительству Петра I в связи с казнями раскольников ³⁸. Избегая прямой конфронтации по этому вопросу, Каллиник II настороженно относился к появлению русских паломников-старообрядцев в Константинополе.

Иоанн Лукьянов, путешествуя по христианскому Востоку, оказался свидетелем целого ряда известных исторических событий. Наиболее значительное из них — бунты янычар в Константинополе в 1703 г., которые привели к падению правительства султана Мустафы II. По свидетельству историка, в XVIII в. "янычарские мятежи стали постоянным явлением в Османской империи": Жалование янычар было незначительным, и подавляющая их часть занималась в мирное время ремесленной деятельностью и торговлей... [412] Янычарские восстания начинают выходить за рамки чисто воинских мятежей и приобретают определенную социальную окраску ³⁹.

В "Хождении" Лукьянова исторически достоверна и художественно выразительна картина паники, охватившей турок, и, как следствие этого, пронесшийся по городу слух о появлении на стамбульском рейде русской эскадры:

А мятежъ по всему Царюграду до ночи не утишился. И вездѣ въ домахъ по всему же Царюграду ужасъ великой: крикъ, пискъ бабей, ребячей. А то и кричатъ: "Москва пришла, московския корабли! Увы, погибель пришла Царюграду!" А дворы заперши, да ямы капали, да добро прятали. И турки ходячи по Царюграду съ дубъемъ да бъютъ въ ворота, чтобъ не мятежились, а сами говорятъ: "Нѣтъ Москвы, нѣтъ, то-де янычеры взбунтовали!" И къ ночи едва унялся мятежъ. Мы же зѣло подивились: "Куда, молъ, на турки-та ужасъ напалъ от московскаго государя?" (л. 71 об. — 72).

Причина бунта объяснялась отсутствием постоянного жалования войску и приказом "итить на катаргахъ на Черное море подъ Керчи и на Кубанъ-реку, въ мори устья заваливать каменемъ, чтоб московския корабли съ войскомъ не прошли" (л. 71 об.). На эту же причину указывал московский резидент в Стамбуле П.А. Толстой, писавший Петру I, что турки "от царского величества российского по земле не боятся, имея надежду, что страна та удалена", но "большой страх имеют от новопостроенного царского флота" ⁴⁰.

Чрезвычайно любопытна история возвращения Иоанна Лукьянова из Константинополя на родину. Писатель-паломник не объясняет, почему купеческий караван, направлявшийся в Россию, сопровождал большой отряд янычар. Между тем документы свидетельствуют, что Лукьянов оказался в центре крупного международного скандала. В 1702 г. запорожские казаки ограбили греческих купцов. Русский посол в Стамбуле П.А. Толстой был вынужден выплатить потерпевшим восемнадцать с половиной тысяч левков, полученных от продажи соболиной казны, которую послу доставили русские купцы, прибывшие из Азова в Константинополь осенью 1702 г. Турецкое правительство отказало им в разрешении вернуться в Россию морским путем, поэтому купцы задержались в Константинополе до лета 1703 г. Они возвращались на родину по суше, через Молдавию и Валахию, а товары были отправлены морем до Галаца ⁴¹. Именно с этим купеческим караваном отправился на Русь Иоанн Лукьянов. [413]

В "Хождении" приводятся рассказы об исторических событиях, ставших известными автору из уст очевидцев. Ссылаясь на "самовидца", Лукьянов повествует о боях повстанческих украинских отрядов против польской армии. В начале 80-х годов XVII в. фастовский полковник С.Ф. Палий (Гурко), руководитель освободительного движения на Правобережной Украине, во главе нескольких сотен запорожцев перешел в южную Киевщину и начал борьбу с турками, крымскими татарами и поляками. Боевые действия стали интенсивными после 1699 г., когда польский сейм принял решение о ликвидации казачества на Правобережной Украине. Полковники С. Палий, С. Самусь, З. Искра, опираясь на представителей православной шляхты, городской посад, крестьянство, казачество и мелкое духовенство, подняли восстание. После ожесточенных боев с польскими войсками им удалось 7 августа 1702 г. взять штурмом город Немиров, а затем Бердичев, Белую Церковь, Бар. Лукьянов, побывавший в этих местах год спустя, отметил, что Немѣровъ весь разоренъ от Палѣя съ казоками (л. 74 об.). Повстанческое движение в 1704 г. было разгромлено польской армией и отрядами гетмана Мазепы, который опасался усиления влияния Палия и появления неконтролируемых вооруженных формирований на территории Правобережной Украины ⁴².

* * *

"Хождение" Иоанна Лукьянова — замечательный образец русского демократического барокко. Вопрос о барокко в русской литературе, своеобразии этого художественного метода, его хронологических рамках и писательском составе, генезисе и эволюции относится к актуальным проблемам современной науки. Решение вопроса затрудняют неизученность литературного материала петровской эпохи и отсутствие методологически четкого определения барокко вообще и его русской разновидности в частности. Русская проза рубежа XVII-XVIII вв. долгое время оставалась за гранью интереса исследователей, основное внимание которых было сосредоточено на изучении барочной поэзии и драматургии. С точки зрения художественного метода анализировались лишь произведения ораторской прозы, тогда как повести и путевые записки в этом аспекте обычно не рассматривались.

Решение проблемы русского барокко связано с установлением национального своеобразия этого историко-литературного явления. Если в западноевропейской литературе одновременно существовало барокко высокое, среднее и низкое, то в русской литературе типология барокко носила другой характер: ученые выделяют барокко аристократическое, представленное творчеством поэтов и драматургов придворного круга, и барокко среднее, [414] демократическое, культивировавшее прозу, причем граница между этими типами барокко была довольно подвижной, не мешала творческому взаимодействию ⁴³.

Вождем официальной школы русского барокко, имеющей прозападную ориентацию, был известный просветитель, ученый монах и поэт Симеон Полоцкий. Его ученики и сподвижники в литературном деле — Карион Истомин, Сильвестр Медведев, Андрей Белобоцкий, Стефан Яворский, Димитрий Ростовский — были людьми различных философских взглядов и политических убеждений, но близких эстетических позиций и этических принципов, воззрений на роль литературы и место писателя в обществе ⁴⁴.

Русское демократическое барокко представлено произведениями анонимных авторов или непрофессиональных писателей, работавших, как правило, в прозаических жанрах ("повесть", "гистория", "путешествие" и др.). Эта литература не отличалась однородностью: в ее недрах существовало старообрядческое барокко (в трансформированных формах "жития", "хождения", "послания", "слова"); имел специфические черты художественный метод произведений демократической сатиры, бытовой и авантюрной повести, светских путевых записок петровского времени.

Низовое барокко сложилось на русской литературной почве к середине XVIII столетия, когда ведущим художественным методом в искусстве стал классицизм, а барочная литература, опростившись, начала бытовать в посадской и крестьянской среде. Массовому читателю из "низов" общества был адресован лубок и один из его популярных жанров — барочная лубочная повесть, которая опиралась, с одной стороны, на традиции фольклора и древнерусской литературы, с другой — на оригинальную и переводную повесть петровского времени.

Как писатель и религиозно-политический деятель своей эпохи, Иоанн Лукьянов был связан с культурой демократического старообрядческого барокко, основы которой были заложены благодаря творчеству Аввакума и Епифания, инока Авраамия и дьякона Федора, Ивана Неронова и Никиты Пустосвята, инока Ефросина и других истинных "ревнителей древлего благочестия" ⁴⁵. [415]

В России XVII-начала XVIII в. старая вера в разумность и справедливость мира, устроенного Творцом по законам гармонии и красоты, рушилась под натиском событий Смутного времени, долгих и многотрудных войн с Польшей, Швецией и Турцией, крестьянских восстаний и стрелецких бунтов, раскола русской церкви, преследований, казней и самосожжений старообрядцев... События "бунташного века" приводили к восприятию мира как хаоса, где царствует не закономерность, а случайность. Уставшее от потрясений русское общество хотело тишины и стабильности в экономической и политической жизни. Единственный выход из создавшегося положения оно видело в усилении самодержавной власти. Эту идею взяли на щит и стали активно пропагандировать писатели барокко, что в период становления просвещенного абсолютизма способствовало делу укрепления российской государственности, служило гарантом развития национальной культуры и постепенного врастания ее в европейскую.

Иоанн Лукьянов принадлежал к новому поколению писателей-старообрядцев, которые пытались приспособиться к изменившемуся укладу жизни, выработать такие формы поведения, религиозно-политической и литературной полемики, какие позволяли им бороться за приоритет в духовной сфере, не затрагивая основ официальной власти. Дипломатическому такту, расчетливости и осторожности Лукьянова научила купеческая среда, откуда он вышел и связь с которой сохранил. Русское правительство и старообрядческое купечество выработали компромиссное решение проблемы веры, ибо нуждались во взаимной поддержке.

Большая часть старообрядческих общин отвергала контакты со светской властью, считая ее порождением Антихриста ⁴⁶. Более гибкую позицию в вопросе "царства" и "священства" занимали выговские и ветковские старообрядцы. Так, например, ветковцы приняли участие в боевых действиях против шведской армии, за что удостоились личной похвалы Петра I ⁴⁷.

Старообрядец новой генерации, Иоанн Лукьянов одним из первых деятелей русского раскола по достоинству оценил реформаторскую политику царя и сочувственно отнесся к петровским преобразованиям. Более того, Лукьянов никому не позволял подвергать критике русского императора и его действия. Когда греки стали говорить: Для чево-де вашъ царь вѣру нѣмецкую на Москвѣ завелъ и платье немѣцкое? И для чево-де царицу постригъ въ монастырь! — паломник с чувством собственного и национального достоинства отвечал: [416]

У насъ на Москвѣ немѣцкой вѣры нѣтъ, у насъ вѣра христианская; а платья у насъ московское; а царица не пострижена. Дивно, далече живете, да много вѣдаете! (л. 26 об. — 27).

С другой стороны, клерикально-монархические убеждения не помешали писателю выразить неподдельное сочувствие социальным низам. В Киеве Лукьянов, наблюдая за жизнью стрельцов, неоднократно восстававших против тяжести службы и принудительных работ на своих полковников, не мог остаться равнодушным к тому, что "мелачь-та вся задавлена":

...они, миленкие, зиму и осень по вся годы съ лѣсу не сходятъ, все на мост лѣсъ рубятъ, брусья спѣютъ, a лѣтомъ на полковниковъ сѣно косятъ да кони ихъ пасутъ. Хамутомъ миленкие убиты! (л. 8 об.).

Сочувственное отношение паломника к подневольной жизни стрельцов во многом объясняется тем, что стрелецкие бунты 1682 и 1698 гг. проходили под лозунгом защиты "старой веры".

На рубеже XVII-XVIII вв. на смену упорядоченной системе религиозно-философских представлений о мире и строении вселенной приходит просветительское мировоззрение с его открытиями в области науки, активизацией философской и политической мысли, развитием идеи материального единства мира, представлением о бесконечности вселенной. Религиозно-символическое обоснование системы мироздания постепенно сменяется прагматическим ⁴⁸. Прагматики утверждали, что всеобщие законы бытия познать невозможно, но человеческому разуму под силу осмысление отдельных жизненных явлений в их причинно-следственных связях. Отсюда особый интерес писателей барокко к богатству и "пестроте" явлений материального мира, коллекционированию вещей, исторических событий и фактов.

Характерной приметой литературы становится дуализм светских и религиозных элементов: "Люди барокко пытаются примирить аскетические порывы и гедонизм и выдвигают особый принцип "двойной жизни" ⁴⁹. Идея двойственности, в которой есть место и религиозным представлениям, и просветительским тенденциям, определила широту идейно-тематичесого диапазона произведений барокко, где описание "млека Пресвятой Богородицы" могло соседствовать с рассказом об устройстве общественных туалетов. Дуализм философской системы был удобен писателям-прагматикам, ибо позволял, не отрицая старого и не возводя в абсолют нового, отразить сложные явления и процессы переходного периода в истории страны, оценить увиденное, опираясь на собственный опыт, а не только руководствуясь догматами православия. [417]

Иоанн Лукьянов, не сомневаясь в спасительной силе молитвы, в экстремальных обстоятельствах все же предпочитал практические действия; проявляя сообразительность и смекалку, сам искал выход из создавшейся сложной ситуации. Во время нападения разбойников на караван паломников недалеко от Иерусалима он лошедъ покинулъ да все бѣгалъ пешкомъ.

А когда набѣгутъ арапы созади или въсрѣчю и хотятъ грабить и бить, такъ я нашол на нихъ ружье острое. Бога-свѣта призову на помощь да безъпрестани кричу къ Богу-та: "Владыко-человѣколюбче! Помози за молитвъ отца нашего Спиридона!" — такъ они и прочь от мене... А они иной въ глаза заглянетъ, а сам заворчитъ да и прочь (л. 43).

Хотя, по словам автора "Хождения", он обязан спасением человеколюбию Божию, паломник не был ограблен лишь потому, что изображал сумасшедшего, который пользовался у кочевых народов Востока особым почитанием. Лукьянов знал этот обычай и рассказал о нем в очерке, посвященном городу Рамла.

Одной из национальных черт русского барокко является его жизнеутверждающий, гуманистический характер, ибо оно приняло на себя функции несостоявшегося на Руси ренессанса. Просветительская направленность русского барокко позволила органично соединить традиции старой допетровской литературы и новации классицистического искусства ⁵⁰. Гуманистический пафос барочной литературы с ее гимном человеку-творцу, прославлением земных радостей жизни проявился в "Хождении" Иоанна Лукьянова. Записки паломника, кроме описания религиозных святынь, содержат рассказ о зверинце и "пристанище морском", уличных зрелищах и торговых рядах. Причем в изображении культовых зданий растет эстетическое начало, усиливается и дифференцируется эмоциональное отношение путешественника к увиденному, идет напряженный поиск писателем слова, способного выразить "невыразимое", передать неповторимость и текучесть чувств человека. В Иерусалиме русские паломники первую ночь не могли уснуть от радости, забыв вся бывшия скорби... на пути, на мори, от арапъ (л. 45). Рассказывая о Софийском соборе Константинополя, автор "Хождения" признает:

Умъ человѣчь премѣнился, такое диво видѣвше, что уже такова дива въ подъсолнечной другова не сыщешъ, и какъ ея описать — невозможно (л. 20).

Иоанну Лукьянову свойствен "светлый взор" на человека и окружающий его мир. В путевых записках он детально описывает не только культовые памятники, но и само хождение к святыням христианского Востока, где важно все: и расстояние между населенными пунктами, и дорожные приключения, [418] и то, где спали паломники и что они ели. Лукьянов с удовлетворением отмечает, что за трапезой медку и ренскова было довольно, что при встрече паломникам поднесли по финжалу ракии. Как истинный ценитель прекрасного во всех его проявлениях, он восторгается красотой польских евреек (как будто писаные), поражается силе и выносливости жен греческих матросов (те бабы — богатыри, одна пшеницы полосминки въ мѣшку несетъ на гору безъ отдышки), строгому достоинству турчанок (среди них безстудных жонъ не увидишь или дѣвокъ, а если кто обидит, лучшему шлыкъ разшибетъ). Другое отношение к женщине у писателей придворного барокко. Для них женщина — один из экспонатов поэтического собрания житейских курьезов. Тема женской красоты и любви не характерна для русской барочной поэзии, создателями которой являлись в основном ученые монахи.

Автор "Хождения" славит жизнь во всем ее многообразии. Мир его книги светел, полон красок и звуков, рождает ощущение радости бытия. Осматривая достопримечательности Иерусалима, он признает, что органы, в которые "вѣлѣлъ францужской намѣстникъ заиграть... для богомолцовъ греческихъ, льстиво и сладко играютъ (л. 50). В Константинополе ему радостно очень, когда горлицы на зари курлукуютъ. Днем он любуется цветами, которые вездѣ по окнамъ въ буквахъ... стоять, но больше всего его воображение потрясает картина ночного города, когда огни вездѣ, инъ бутто Царьградъ каменемъ драгимъ унизанъ или... что небо звѣздами украшено (л. 23, 25). Прекрасное, по мысли писателя, в результате процесса обмирщения предстает не только как божественная, сверхъестественная, духовная красота, но и как красота земная, рукотворная, телесная.

Известно, что русское барокко не испытало на себе большого влияния со стороны религиозной мистики, его формула жизни — это дорога и пир, а не страдание и сон как преддверие смерти. Оптимистическое звучание присуще прежде всего барочной прозе, особенно путевым запискам, для которых не характерна поэтизация типичных для европейского барокко мотивов и образов (культ смерти, проповедь добровольного страдания и смирения, страх перед хаосом бытия, тяга к изображению аномальных явлений и пр.). Наличие натуралистических описаний в русской путевой литературе петровского времени — следствие барочного совмещения несовместимого: высокого и низкого, прекрасного и безобразного, трагического и комического, — однако цель этих картин далека от поэтизации страха смерти, человеческих страданий ⁵¹.

Иоанн Лукьянов, развивая традицию натуралистических описаний в сочинениях протопопа Аввакума, изображает жизнь человека, не очищая ее [419] от физиологических подробностей. Ими насыщен рассказ о морской болезни, которой страдал русский паломник:

И егда выплыхомъ изъ усть Дунай въ море,
тогда морский воздухъ зѣло мнѣ тяжекъ сталъ,
и въ томъ часѣ занемощевалъ,
и сталъ кормъ изъ себя вонъ кидать,
сирѣчь блевать.
Велия нужда, кто на мори не бывалъ,
полътара дни да ночь все блевалъ... (л. 15 об.).

Изображение низкого — слюны зеленой, которая тянется, не даетъ ничего — ни ѣстъ, ни испить — все назадъ кидаетъ, сопровождающееся ритмизацией прозы, служило высокой цели — поэтизации жизненного подвига героя, освящению результатов его паломнической и литературной деятельности.

Гуманистические идеи времени отразились в новой трактовке образа человека в произведениях путевой литературы. Если у писателей придворного барокко героем был человек, который выступал как некий образ-иллюстрация одной из вечных, общечеловеческих и вневременных добродетелей или пороков, то в старообрядческой литературе барокко это человек, живущий и действующий в определенной среде, социально, национально и исторически обусловленной. Писатели-старообрядцы развивают автобиографическое начало в литературе, в их произведениях автор и герой предельно сближены, могут являться одним реальным лицом. Путешественник Лукьянова предстает перед читателем как живой человек, со своим неповторимым характером и судьбой, со сложной гаммой чувств и переживаний: он любит и негодует, смеется и печалится, иронизирует и восторгается... Это реальный человек в его реальных проявлениях, знакомый до мелочей быта, близкий, хотя и не тождественный, автору.

Герой "Хождения" имеет двойственную природу. С одной стороны, это рыцарь православия, никогда ни делом, ни словом, ни помышлением не отступивший от веры отцов и дедов, преодолевший ради доказательства истинности старообрядческого учения трудности долгого и опасного пути к святому граду Иерусалиму. С другой стороны, это мелкий плут, с гордостью выставляющий напоказ свои проделки. Иоанн Лукьянов не скрывает, что его герой бывает хвастливым в споре, может дать взятку таможенникам и спекулировать беспошлинно провезенным товаром. Изображая теневые стороны в поведении героя, писатель не опасается ни толков, ни осуждения. Путешествие, сопряженное с таким риском для жизни человека, — подвиг в глазах единоверцев, соотечественников. Отсюда, как у протопопа Аввакума, высокая самооценка, вера в особое предназначение собственной жизни и собственного слова, в святость и непогрешимость действий.

Двойственный характер героя "Хождения" во многом объясняется тенденцией к соединению некогда полярных традиций изображения человека [420] в агиографической и путевой литературе, а также процессом сближения автора и героя произведения. Герой у Лукьянова выступает то как праведник, то как худый и многогрешный человек, причем последняя характеристика теряет литературную условность и обретает реальную жизненную основу.

В центре внимания писателей барокко был человек, для которого превыше всего долг гражданина и патриота, который всегда руководствовался высокими нравственными принципами и помнил о своих общественных обязанностях. Интересы и престиж государства для автора "Хождения" выше церковных междоусобий. Старообрядец Иоанн Лукьянов выступал за границей как защитник политики Петра I, ибо она направлена на усиление международного авторитета России. Писатель не сомневался в величии исторического прошлого русского государства и с верой смотрел в будущее страны. Его книга пронизана идеей "Москва — третий Рим", идущей от средневековья. Православие, по мысли Иоанна Лукьянова, в первозданной чистоте и величии сохранилось лишь в России, ее последний оплот — русское старообрядчество, а восточные церкви утратили или извратили основы православной веры. Великую историческую миссию России писатель видел в укреплении позиций Москвы как нового центра православного мира и помощи народам Юго-Восточной Европы в их борьбе против национального и религиозного гнета Османской империи.

Описывая Турцию и подвластные ей территории, Лукьянов постоянно сталкивал два временных плана, прошлое и настоящее. Воспоминания о былом величии, красоте и могуществе Византийской империи и православной греческой церкви приводили писателя к идеализации христианского прошлого этого государства, с одной стороны, и к критике его современного состояния — с другой. Противоречивые чувства восторга и скорби охватили русского паломника при виде Константинополя:

Мы же стояхомъ на корабли и дивихомся такому преславному граду. Како Богъ такую красоту да предалъ въ руки басурманомъ? (л. 16 об.).

Лукьянов далек от чувства исторического пессимизма, он уверен в возрождении православной культуры Востока. Не случайно писатель приводит в книге пророчество Льва Премудрого о рском царе, который освободит Константинополь от турок, а беседы паломника с греческим духовенством и русскими невольниками полны надежд на будущее, связанных с новой политикой России на Ближнем Востоке. [421]

* * *

Динамизм — одна из ярких примет барочной прозы ⁵². Герой путевых записок начала XVIII в. — человек, остро реагирующий на все изменения внешнего мира, находящийся в постоянном движении, поиске истины. Он обладает редкой физической силой и выносливостью, острым умом и деловой хваткой, его действия стремительны и целенаправлены. Динамизм присущ прежде всего описаниям столкновений русских путешественников с иноверцами: турками, евреями, арабами, например, рассказу о нападении кочевников на караван паломников недалеко от монастыря Саввы Освященного. Ритм прозы становится напряженным и порывистым, повествование насыщается глаголами интенсивного действия. Используя барочный прием "сгущения мира", Лукьянов разворачивает событийный ряд, охватывая единым взором происходящее в разное время в разных местах:

...арапы стали насъ бить, грабить. Асыплютъ, что пчелы, рвутъ за ризы, трясутъ далой, съ лошади волокутъ: "Дай пара!" Абушкамъ межи крылъ, дубиною иной въ груди суетъ: "Дай пара!" ... Посмотришъ: вездѣ стоитъ крикъ да стонъ, бъютъ, грабятъ; иной плачетъ — убитъ, иной плачетъ — ограбленъ. Вездѣ гоняются за однимъ человѣкомъ араповъ по десяти, по дватцати. Многия коней и рухлядь покидали да такъ от нихъ, сабакъ, бѣгаютъ (л. 42 об.).

Другим приемом сюжетного динамизма, который активно использует Лукьянов, является избирательность объектов описания и тем повествования. Умалчивая о мелких и случайных деталях путешествия, писатель концентрирует внимание читателя на главном, сжимает повествование до предела, чем достигается динамичность сюжета, большая выразительность диалогов, точность речевых и образных характеристик. Описания русских и украинских городов, по которым пролегал маршрут паломника и которые были известны читателю лучше, чем зарубежные города и страны, порой похожи на статистические отчеты:

Градъ Болховъ стоитъ на Нугрѣ на лѣвой сторонѣ на горахъ красовито. Градъ деревянный, вѣтхъ уже; церквей каменныхъ есть от малой части; монастырь хорошъ, от града якобы поприще; редовъ много, площадь торговая хороша; хлѣба бываетъ много (л. 4);

Градъ Сѣевскъ стоитъ на рѣкѣ на Сѣвѣ. Градъ деревянной, другой острогъ дубовой, третий земляной. Градъ хороший Сѣевскъ вельми, [422] ряды и торги хороши. Люди въ нем живутъ все служивыя, мало посадскихъ, и московские есть стрѣльцы... Тутъ и денги всякия мѣняютъ: чехи и талеры на московские (л. 5 — 5 об.).

Общая динамика сюжета "Хождения" такова, что в начале произведения действие разворачивается медленно, но потом начинает убыстряться. Автор, сначала пунктуально отмечавший пройденные версты, описывавший не только города, но и селения, встречи и беседы с людьми, далекими от политики и дел государственного масштаба, в конце книги от этого принципа отказывается и возникает эффект более быстрого перемещения героя в пространстве, стремительности развития действия.

Динамизм повествования усиливается за счет быстрого чередования сцен, смены событий, акцентирования внимания читателя на поступках героев. В Валахии турки пытались ограбить паломников, отобрать у них лошадей. Драматическую напряженность ситуации подчеркивает то, что "нощь была зѣло темна". Сцена лишена диалога между путешественниками и грабителями, автор лишь упоминает о нем: турок ключа у мене просит, а я не даю, — но не приводит подробностей словесных прений, так как они замедлили бы развитие действия. Лукьянов добивается впечатления стремительности происходящих событий указанием на мгновенную смену ситуаций, рассказ о которых строится по принципу "действие — противодействие": турок сталъ нашихъ лошадей брать подъ себя — мы же не довахомъ ему; турчинъ ѳынеѳши ножъ да замахнулся на Луку — онь, миленкой, и побѣжалъ. Опуская маловажные детали, автор сосредоточил внимание на основном — на поведении главного героя и результате его действий. Когда турки, взявши коней да и погнали скованыхъ до тово мѣста, гдѣ стоять, он за ними один пришел, плакал, молил — и отдали, а то бѣда бола немалая: мѣсто пустое, нанять не добудешь (л. 14).

Для творческой манеры писателя характерны пристальный интерес к изменениям в жизни России и на христианском Востоке, к "текущей" действительности, к динамичным характерам и драматическим сценам, стремление к выявлению противоречий, порожденных эпохой. Внимание к жизни "внутреннего человека" — одна из главных черт литературного новаторства Лукьянова: жанр "хождения" предполагал тип движущегося героя, но главным объектом изображения в путевых записках был не человек, а событие, которое не только констатировалось, но и оценивалось, эмоционально переживалось. До Лукьянова в путевой литературе, как правило, не устанавливалась связь между "деянием" и "помыслом" героя, не выявлялась динамика внутренней жизни паломника, а лишь регистрировалась смена чувств героя без их мотивации. Автор "Хождения в Святую землю" был одним из первых прозаиков петровского времени, кто попытался объяснить психологическое состояние человека влиянием жизненных обстоятельств, показать движение [423] помыслов и чувств героя. С этой точки зрения наиболее выразительна сцена встречи Иоанна Лукьянова с константинопольским патриархом Каллиником II, во время которой русский паломник переживает процесс духовного прозрения и от искреннего почтения к владыке переходит к открытому обличению церковного иерарха, вплоть до использования площадной брани.

Герои "Хождения" не лишены внутренних противоречий, и преодоление их, борьба с самим собой, придает книге Лукьянова напряженность и динамизм психологического порядка. Автор постоянно указывает на сомнения и колебания, неуверенность в правильности избранного пути и страх перед неизвестным, так часто посещавшие паломников. Когда в Яссах их оставили греческие купцы и они долго не могли найти проводника-переводчика, то зѣло смутно было и мятежно, мысль мялась, всяко размышляли: итить и назадъ воротится? (л. 13-13 об.). Тяжело переживали путешественники вынужденную остановку в Рамле:

Иерусалимъ близко, а арапы, сабаки, не пропустятъ; толко за горами не видать Иерусалима. Увы да горе! А иныя помышляли и назадъ итить. Сколко бѣдства было на сухѣ и на мори! На сухѣ было борение съ мразами сильными, съ водами, дождями, съ грязми, съ лихими переправами; страхи были от варваръ; от турецкихъ разбойникъ, франковъ бѣгали. А тутъ пришли подъ Иерусалимъ да назадъ итти? (л. 41-41 об.).

Герои "Хождения" делятся на активных и пассивных, причем это деление не совпадает с традиционным представлением о положительных и отрицательных персонажах. На живость и статичность героев влияют разные факторы: литературный этикет, законы жанра, цель, которую преследовал автор. Активность и живость — черты, присущие паломнику и его спутникам, а также старообрядцам, у которых в пути гостил Лукьянов. Это калужане Иосиф Никифоров с сыном, орляне Лазарь, Евсевий и Нил Басовы, белевец Иродион Вязмитин и другие единоверцы. Тип старообрядца-"боголюбца" дается писателем в одном ракурсе — он активен в реальной помощи паломникам. Отсюда традиционные для всех этих образов действия: прията нас с любовью теплою и угостиша нас добре, учредилъ намъ трапезу добрую, а конемъ овса и сѣна довольна, зело упокоил и многу любовь к нам явил. Наряду с привычными формами гостеприимства, эти герои оказывают Лукьянову конкретную помощь (при переправе через разлившуюся Оку, при ориентировке в незнакомой местности, в выборе дома для ночлега и т.п.), что расподобляет образы, придает им индивидуальные черты.

Среди положительных персонажей "Хождения" есть статичные образы, что объясняется прежде всего традицией изображения благочестивых иерархов церкви. Это застывшие образы-символы, где главное не индивидуальность, а тип. Игумен Спасо-Воротынского монастыря Спиридон, благословивший Лукьянова на "путное шествие", являлся для писателя-паломника [424] идеалом, отсюда агиографическая статичность его портрета, преобладание литературных штампов (честной отец, теплая душа, слезы от очию своею испускаше, подаде... отеческое благословение и отпусти насъ съ миромъ) над исторической и бытовой конкретикой (зѣло болѣнъ, очи у него болятъ) (л. 2).

Иоанн Лукьянов — сторонник активной жизненной позиции, призывавший к действию и отрицавший духовный застой, но вместе с тем он выступал против деятельности, идущей вразрез с ортодоксальными взглядами на мир. Герои "Хождения", "отступившие от заповедей христианства", изображаются им резко отрицательно. Как утратившие истинную веру, потерявшие душу, они показаны вне жизни и движения: константинопольский патриарх "застыл" на крыльце своей резиденции, митрополит Вифсаиды — между икон в городском соборе. Статуарность изображения подчеркивает корыстолюбие и чрезмерную гордость иерархов восточной церкви.

Однако не все антигерои в "Хождении" статичны, некоторые из них отличаются чрезмерной активностью, но их подвижность — результат воздействия сил зла. "Слуги дьявола" — это грабившие паломников кочевые арабы, евреи-таможенники, пираты-"малтезы". Демонологические черты явственно проступают во внешнем облике разбойников, которые всѣ изувѣрныя: иной кривъ, иной разноокъ, иной кривоносъ, иной криворотъ, иной слѣпъ; а языкъ грубой, что псы лаютъ (л. 35). Их быстрота перемещения в пространстве, нечеловеческая выносливость и житейская неприхотливость, неожиданные и безжалостные атаки на караваны паломников напоминают Лукьянову тактику бесов:

Етѣ люди не разнились съ бѣсами и нравами, и поступками, и видѣнием, и лихостию. И слава про нихъ лежитъ во всю вселенную, что они люди добрыя, стоятъ хорошихъ бѣсовъ! (л. 35 об.).

Яркие черты новаторства, свойственные путевой литературе петровского времени, во многом объясняются изменениями, которые произошли в писательской среде. "Если при царях Алексее Михайловиче и Федоре Алексеевиче писательство было прерогативой людей с правильным гуманитарным образованием, то при Петре, — отмечал А.М. Панченко, — быстро размножилось племя дилетантов. В дилетантизме был и плодотворный элемент: писателем становился частный человек, не скованный жесткими запретами школьного барокко" ⁵³. С одной стороны, автор-дилетант опрощал художественные принципы и приемы барокко; с другой стороны, самобытное творчество способствовало отказу от крайностей метода, усвоению всего позитивного из национального культурного наследия, вследствие чего появлялись произведения оригинального характера. В этом ряду следует рассматривать [425] "Хождение" Иоанна Лукьянова, которое было создано талантливым, но непрофессиональным писателем.

"Хождение в Святую землю" — документ, связанный с внутрицерковной борьбой начала XVIII в., однако с течением времени оно расширило сферу распространения и свои функции, стало восприниматься как произведение художественно-документальной прозы. Изменился и круг читателей памятника, он значительно увеличился, выйдя за пределы почитателей из среды старообрядцев-поповцев и сочувствующих им людей. Из произведения потаенной литературы, запрещенной и гонимой, "Хождение" Лукьянова стало книгой, без изучения которой нельзя представить размах исторических преобразований, основные тенденции в развитии русской литературы и языка петровской эпохи. Знакомство с путевыми записками московского священника начала ХVІІI в. много дает для образования ума и воспитания сердца современного читателя, стремящегося не потерять свое "национальное лицо" в быстро изменяющемся мире, где границы между государствами и народами, религиозными и политическими системами становятся столь подвижными и проницаемыми.

* * *

Литература русского барокко имела свою, непривычную для средневековья жанровую систему. Первоначально барокко культивировало поэзию и драму, позднее реорганизации подверглась проза, в том числе и жанр путешествия, где ведущей стала светская разновидность путевых записок. Иоанн Лукьянов создал произведение в традиционном жанре паломнического хождения, история которого уходит в глубь веков. Однако типично средневековая форма литературы у писателя-старообрядца обрела новые качества. "Хождению в Святую землю" присущи черты религиозно-политического памфлета и трактата по вопросам веры. Кроме того, книгу Лукьянова можно рассматривать как своеобразное житие со всеми атрибутами агиографического сочинения: назидательностью, стремлением освятить жизненный путь героя, вниманием к его духовному миру и т.п. Исповедальная манера письма, предельная искренность в рассказе о делах и помышлениях главного героя сближают "Хождение" Лукьянова с автобиографической прозой второй половины XVII в., особенно с "Житием" протопопа Аввакума. Оба автора выступают как новаторы в области жанра, создавая произведения на стыке традиций литературы хождений и житий. Если в центре жизнеописания Аввакума Петрова — "хождение по мукам" поборника старой веры и страстного правдоискателя, то путевые записки Иоанна Лукьянова интересны прежде всего своим "житийным" началом, тем, что связано с личностью и судьбой их создателя, старообрядческого миссионера, готового пополнить ряды "новых мучеников". [426]

В путевой литературе петровского времени, и прежде всего в светской их разновидности, отразился процесс сближения литературных и внелитературных жанровых систем. Художественно-документальный жанр путешествия до предела насыщается научно-популярными описаниями из области физики, химии, медицины, астрономии, механики, технологии производства. Эта тенденция отвечала не только духу времени с его культом научного знания о мире и человеке, но и поэтике барокко с его пристрастием к экзотике, полигисторству, собиранию литературных и бытовых курьезов. В "Хождении" Иоанна Лукьянова логизация литературы, документализация повествования об увиденном и услышанном не столь явны, как, например, в светских путевых записках П.А. Толстого, но все же присутствуют как приметы художественных исканий эпохи, направленных на обновление традиционных жанровых образований. Лукьянов вводит в рассказ о паломничестве сравнение уставов русской и греческой церкви, изложение хода и сути прений с греками о политике Петра I на Востоке, описание водоснабжения Константинополя, рассуждения о смене дня и ночи, лета и зимы в Московском государстве и Османской империи, пространные выкладки торгово-экономического характера: где какие продукты сколько стоят; каково состояние дорог, торговых рядов и гостиных дворов; сколько путешественники заплатили за переправу, дали денег капитану корабля, арабу-проводнику и т.п. Энциклопедизм содержания усиливал познавательную функцию путевых записок, которые для русского читателя служили "окнами" в неизвестный ему мир.

Композиция "Хождения" Иоанна Лукьянова — явление сложное, многоярусное. В произведении можно выделить три взаимосвязанных структурных уровня. Первый уровень — макроструктура — состоит из пяти больших частей: проезжая грамота, авторское вступление, рассказ о пути в Иерусалим, описание святынь христианского мира и дороги домой (в самой пространной третьей редакции памятника, изданной по списку С.А. Соболевского). Второй уровень — структура отдельных частей — представляет собой цикл очерков, объединенных личностью автора-героя, единым путевым сюжетом и идеей сохранения истинности и чистоты православия в России в условиях утраты благочестия в других христианских землях. Третий композиционный уровень "Хождения" — это внутренняя структура очерков, строящихся по определенным жанровым канонам ⁵⁴.

Трансформация жанра хождения в жанр путешествия сопровождалась расширением круга светских объектов описания. Паломника начинают интересовать не столько святыни христианского мира, сколько явления окружающей жизни, быт, нравы и обычаи народов других стран. Теоцентрическая система взглядов на мир, характерная для путевой литературы Древней [427] Руси, сменяется антропоцентрической. В связи с этим расширяется и усложняется типология очерков, входящих в состав путевых записок. Исходя из объекта изображения, в "Хождении" Иоанна Лукьянова можно выделить следующие типы очерков:

I. Собственно путевой очерк, который предполагал постоянную фиксацию движения героя в пространстве и времени. В нем отмечались место и дата отправления, маршрут следования, расстояние между населенными пунктами и время, проведенное в пути, места дневок и ночлегов. Следуя средневековой традиции, Лукьянов обычно указывал не только число месяца, но и соответствующий этому дню церковный праздник:

Генваря въ 5 день, въ нощи противу Богоявлениева дни, въ шестый часъ нощи, поидохомъ изъ Волхова на Орелъ и нощъ всю ту идохомъ. Нужда была великая: степь голая, а замять была большая, и мразъ былъ великъ — больно перезябли. И генваря въ 6 день, на праздникъ Богоявления Господня, приидохомъ во градъ Орелъ въ самой выходъ, какъ вышли со кресты на воду, и стахомъ у боголюбца, у посадскова человѣка Нила Басова. И той боголюбецъ былъ въ тѣ поры на водѣ, а когда пришолъ съ воды, и зѣло намъ обрадовалъся и учредилъ намъ трапезу добрую, а конемъ овса и сѣна довольна... И пребыхомъ на Орлѣ пять дней; не было намъ товарищей, затѣмъ много прожили. От Волхова до Орла пятьдесятъ верстъ (л. 4 об.).

II. Пространственно-топографический очерк. В рассказах о городах и мелких населенных пунктах Иоанн Лукьянов обязательно приводит топографическую характеристику местности и перечисляет основные достопримечательности, например:

Градъ Орелъ стоитъ на Окѣ-рѣкѣ въ степи на нискомъ мѣстѣ на лѣвой странѣ. Градъ древянной, вѣтхъ уже, жильемъ немноголюденъ; пристань соленая и хлѣбная зѣло велика — матица хлѣбна! Орелъ-рѣка сквозь градское жилье течетъ и пала во Оку съ лѣвой страны. Лѣсомъ и дровами зѣло нужно. Церквей каменных много; монастырь мужеской зѣло хорошъ, ограда каменная (л. 4 об.).

В чистом виде этот тип очерка встречается лишь в описании Иерусалима и церкви Воскресения Христова, где автор точно указывает на место нахождения святыни, подробно описывает окружающие ее достопримечательности, приводит библейские и апокрифические легенды, связанные с ними. Естественно, что при описании культовых зданий преобладают сведения из области архитектуры, живописи и прикладного искусства ⁵⁵. [428]

III. Военно-топографический очерк больше характерен для светских путевых записок, чем для паломнических хождений. В произведении Лукьянова он появляется в описании оборонительных сооружений Константинополя. Писатель со знанием дела рассказывает о высоте крепостных стен и количестве башен, об охране ворот и улиц города. Русский паломник отмечает, что Царьградъ от моря некрѣпко дѣланъ, и стѣны невысоки, зато от Едринской степи его окружают три стѣны, стѣна стѣны выше; и ровъ кругъ его копанъ да каменемъ стланъ. От внимательного взгляда Лукьянова не ускользнула и другая особенность: въ воротѣхъ у нихъ пушекъ нѣтъ; а всякой снарядъ у нихъ на корабляхъ, а опаска всякая воинская вся на мори (л. 22). Проезжая через владения Оттоманской Порты после удачного для России второго Азовского похода 1696 г., Иоанн Лукьянов, надеясь на продолжение победоносной политики русского правительства на Востоке и освобождение византийских земель от владычества "варваров", принял посильное участие в этом — подробно описал систему укреплений Стамбула, состав и вооружение военно-морского флота Турции.

IV. Торгово-экономический очерк. Купеческое прошлое Иоанна Лукьянова сказалось в том, что в паломническом "Хождении" этот мирской по характеру тип очерка представлен довольно широко. В путевых записках упоминается о возах с товарами, которые Лукьянов выгодно перепродал греческому купцу, рассказывается о восточных рынках, гостиных дворах и таможнях. В описание города обязательно входит информация о состоянии торговли, денежном курсе, основных товарах и ценах на них. Тип очерка, известный в русской литературе еще со времен "Хождения за три моря" тверского купца Афанасия Никитина, получает дальнейшее развитие в константинопольском цикле путевых записок Иоанна Лукьянова. Сообщив, что в Цареграде дешевы рыба, раки, сыр и овощи, русский паломник обращает внимание на то, что в городе разные денги ходят: левки, червонныя, аспры, пары, и все въ весь продаютъ, не мѣрою, ни счетомъ. Продолжая сравнение увиденного за границей с тем, что на родине, Лукьянов вынужден признать:

Въ Царѣградѣ рядовъ зѣло много, будетъ передъ московскимъ втроя, и по улицамъ вездѣ ряды. А товаромъ Царьградъ гораздо товарнея Москвы, всякихъ товаровъ впятеро передъ московским.

Чтобы убедить читателя в том, что Царьград — "златой город", писатель готов преувеличить его богатства, на что указывают округленные до десятков и сотен числа:

А гостиныхъ дворовъ въ Царѣградѣ седмъдесятъ... Въ Царѣградѣ на всякъ день, кажется, сто кораблей приидетъ съ товаромъ на Бѣлое море и на Черное (л. 23-24).

V. Этнографический очерк в путевой литературе петровского времени находился в стадии формирования, однако в "Хождении" Лукьянова можно [429] обнаружить интерес к этнографии народов христианского Востока, который проявляется, к примеру, в описании арабской свадьбы. С удивлением писатель рассказывает:

Недѣлю цѣлую женихъ съ невѣстою ходитъ по начамъ по улицамъ, по рядамъ многолюдно со свѣчами, со смолою, на желѣзныхъ козахъ носятъ — градъ весь освѣтятъ. А за женихомъ и передъ женихомъ множество народа мужеска пола и женска кричатъ, верещатъ... Гдѣ приидутъ къ болшой улицы, и остановятся. Да одинъ кой-та калдунъ вышедъ наперед и станетъ приговаривать, а за нимъ, помѣшкавъ мало, да весь народъ закричитъ: "Хананея!" ... до полунощи такъ таскаются; а что у нихъ "хананея" — шайтанъ ихъ знаетъ (л. 41).

Казалось бы, колоритная этнографическая зарисовка самоценна как воспоминание о диковинном, необычном для русского путешественника, однако писатель не только регистрирует любопытный факт, ему важно показать, что православия в его исконном виде нельзя найти в Иерусалиме, оно трансформировалось под натиском чужеродных обычаев и верований. Да и христианским у нихъ свадбы такъже тѣмъ же обычаемъ справляют, — завершает писатель рассказ, придавая ему публицистическое звучание.

VI. Нравоописательный бытовой очерк в начале XVIII в. еще не обрел жанровой самостоятельности и функционировал в составе путевых очерков, однако в "Хождении" Иоанна Лукьянова имеется ряд фрагментов, где нравоописательное начало явно доминирует. Так, большая часть очерка о Фастове посвящена описанию казаков-палеевцев. Город, по словам паломника:

Красовита стоитъ на горѣ, [но] люди въ немъ что звѣри. По земляному валу ворота частыя, а во всякихъ воротѣхъ копаны ямы да солома наслана въ ямы. Тамъ палѣевшина лежитъ человѣкъ по дватцети, по тритцати: голы, что бубны, безъ рубахъ, наги и страшны зѣло. А у воротѣхъ изъ селъ проѣхать нелзя ни съ чемъ; все рвут, что сабаки: дрова, солому, сѣна — съ чемъ не поѣжжай... А все голудба безъпорточная, а на иномъ и клока рубахи нѣтъ. Страшны зѣло, черны, что арапы, а лихи, что сабаки, — изъ рукъ рвутъ. Они на насъ, стоя, дивятся, а мы имъ и вътроя, что такихъ уродовъ мы отъроду не видали; у насъ на Москвѣ и на Петровскомъ кружалѣ не скоро сыщишъ такого хочь одного (л. 10 — 10 об.).

Для подобного типа очерков характерно двухчастное строение: сначала описывается необычное явление как таковое, затем оно сравнивается с русским, знакомым читателю, причем вывод может быть и не в пользу родного, привычного. Свойственный Лукьянову прагматизм мышления приводит к тому, что писатель не следует традиции порицания чужого опыта и восхваления собственного, он критически осмысляет увиденное, пытается извлечь "урок" с точки зрения общественной пользы. Константинополь поразил [430] Лукьянова не только красотой древних храмов, но и особенностями градостроения, в частности существованием системы городских туалетов:

Вездѣ у нихъ отходы по улицамъ и у мечетовъ: изпразнивши, да умывъ руки, да и пошелъ. Зѣло у нихъ этѣмъ доволно! У нихъ нѣтъ такова обычая, чтобъ просто заворотясь къ стѣнѣ да мочится. Зѣло у нихъ зазорно! У них ета нужда не изойметъ: гдѣ не поворотился — вездѣ отходы. У насъ на Москвѣ, скаредное дѣло, наищешся, гдѣ изпразнится. Да не осуди, пожалуй, баба и при мужикахъ такъ и прудитъ. Да гдѣ денишся, не подъ землю! (л. 22 об.).

Высоко развитое эстетическое начало заставляет Лукьянова на время забыть о религиозно-политических разногласиях между Россией и Турцией. Московский священник любуется необычным архитектурным обликом мусульманских мечетей, красоту которых неможно описать, потому что такихъ дивъ по вселѣннѣй не сыщешь:

По Царюграду когда пойдешъ гулять — ненасытной градъ, чтобы присматрился: тутъ хорошо, а инде и лутши. Паче же у нихъ у мечетовъ забудется: все на нихъ смотрѣлъ бы да окола ихъ гулялъ (л. 23).

Русский паломник с одобрением отмечает, что воровства въ Царѣградѣ и мошенничества отнюдь не слыхать, что пьяныхъ турки не любятъ, а сами вина не пъютъ. Каждый народ, с которым сталкивается на пути в Иерусалим Иоанн Лукьянов, достоин уважения. У турок он учится эстетике быта, отмечая, что они до цвѣтовъ зѣло охочи, ходят в пышных и ярких одеждах, в их домах всѣ окны — на море, а строенья узорично, улица улицы дивняя (л. 22 об. — 23). В цикле египетских очерков паломник отдает дань уважения трудолюбию земледельцев-арабов; рассказывая о морском плавании на греческом корабле, вспоминает доброту и отвагу матросов, которые стали ему как братья родные.

В этнографических и нравоописательных очерках доминирует художественно-изобразительный принцип воспроизведения действительности, в них развито авторское начало, наиболее ярко проявляющее себя в лирических монологах. Прямое авторское слово о мире и человеке лишает текст двойного толкования, в открытой форме донося до читателя религиозно-философские, социально-политические, литературно-эстетические взгляды писателя. Лукьянов не просто комментирует приводимые в "Хождении" факты, но дает им эмоционально-нравственную оценку, стремясь превратить читателя из "соучастника" путешествия в "сомышленника" и "сочувственника". Развернутых лирических монологов автора в тексте произведения не так много, чаще всего отношение паломника к увиденному передается в предельно экономной, экспрессивно-эмоциональной словесной форме. Пожалуй, никто из русских путешественников петровского времени столько не [431] писал о своих чувствах, подчас столь сложных, что с трудом поддавались описанию, как Иоанн Лукьянов. Лирическая стихия пронизывает все повествование о хождении в Святую землю, но определяющей она становится в рассказе об особо торжественных случаях (прибытие в Иерусалим) или экстремальных ситуациях (нападение мальтийских пиратов на корабль, где находились паломники).

Эмоциональное напряжение рассказа может подчеркивать его кольцевая структура:

А когда мы стали начевать у села Еумауса, тогда лиша ужасъ по табарамъ да стонъ стоит, — иной безъ глаза, у иного голова проломлена, иной безъ руки, иной безъ ноги; бабы-та плачютъ. Иной сказываетъ: "У мене пятдесятъ талерей отняли"; иной скажет — "дватцать"; иной — "тритцать"; у иного одежду отняли, у иного книги. У чернаго попа, шолъ изъ Царяграда, такъ у него, сказываетъ, пятьсотъ талерей отняли; ходитъ милинкой что чорная земля от печали. Плачь да крикъ стоитъ по таборамъ. Ужасъ, пощади, Господи! (л. 43 об. — 44).

Очерк открывается и завершается словами о воплях горести в лагере паломников, подвергшихся нападению кочевых арабских племен, а середина рассказа строится как перечень увечий и утрат, причем особый ритмический рисунок прозы создает мастерски используемый Лукьяновым прием единоначалия — повторение местоимения иной.

Авторские лирические пассажи в "Хождении" многофункциональны: они оживляют рассказ подробностями чувственного порядка и помогают писателю достичь эффекта достоверности при описании виденного, выразить свое отношение к изображаемым событиям и лицам, а также позволяют в свободной и естественной манере переключать повествование с одной темы на другую, членить текстовое пространство на отдельные фрагменты. Очерковый материал "Хождения" разделялся автором с помощью системы устоявшихся приемов: в дорожных заметках — через указание на протяженность или время пути (От Москвы до Калуги два девяноста верстъ — л. 2 об.; И доидохомъ Комарицкою волостию отъ Орла до Сѣвска три дни — л. 5); в пространственно-топографических очерках — путем указания на "этикетные" действия паломников, перемещавшихся внутри города или храма, поклоняясь святыням (Мы же, грѣшнии, лобызахомъ той крестъ — л. 47 об.; Мы же, грѣшнии, тотъ камень цѣловахомъ и на благословение брахомъ того каменя — л. 57).

В состав "хождения", объединяющего жанра, входили как путевые очерки, так и другие первичные жанровые образования: легенды и предания, притчи и знамения, молитвы и чудеса. Подобно протопопу Аввакуму, Иоанн Лукьянов выступил новатором в традиционном жанре чуда: сверхъестественное с позиций современного читателя у писателя-паломника часто [432] обретает будничный оттенок, "заземляется", а обычное, повседневное начинает восприниматься как чудесное. Процесс опрощения высокого и поэтизации низкого характерен для творческой манеры Лукьянова. Рассказ о чудесном исцелении бесноватого он насыщает бытовыми и психологическими реалиями, разговорными интонациями диалогических сцен. В Иоппии паломники целую ночь мучились с взбесновавшимся попом:

Былъ у насъ крестъ московскаго литья мѣдной, — такъ тѣмъ крестомъ все его ограждали. А диавол-отъ въ немъ кричитъ: "Студено-де, ознобили-де мене!" Указываешь на полку ко иконамъ: "Вонъ де стабросъ древянной, тѣмъ-де мене ограждайте, a етѣмъ-де ознобили мене!" А тотъ крестъ не по подобию написанъ: двоечастной, а не троечастной — такъ диаволу-та хочется, чтоб его тѣмъ крестомъ ограждалъ, ему уш то легче от тово. А я таки не слушаю да все московскаго дѣла крестомъ ограждалъ; и ему даю цѣловать, а онъ зубы скрегчетъ на мене, съѣсть мене хощетъ (л. 64 об.).

После двухдневного чтения над ним Евангелия бесноватый "пришолъ въ разумъ", стал здрав и добр. Публицистическую заостренность чуду придает упоминание о троечастном кресте московского литья, то есть старообрядческом кресте, хотя силу над бесом должен иметь любой крест.

Писатели барокко испытывали удивительную тягу к разнообразию сюжетов и тем, что особенно ярко проявилось в литературе путешествий, для которой характерны точечный, эмбриональный сюжет, лишь названная, но нераскрытая тема. Создается впечатление, что автор спешил собрать воедино как можно больше тем, сюжетов, фактов, событий, создавая барочную коллекцию, главное достоинство которой не в глубине постижения той или иной области жизни, а в количестве и разнообразии экспонатов.

Картина мира, запечатленная в "Хождении" Иоанна Лукьянова, мозаична, многокрасочна, по-своему энциклопедична, однако не в той степени, как в светских путевых записках, — сказалась инерция жанровой традиции паломнической литературы. При этом Лукьянова интересует не сам по себе факт действительности, а то впечатление, которое он произвел на русского путешественника, тот образ, который он оставил в памяти человека. Чтобы в этом убедиться, достаточно сравнить фрагменты из путевых записок Неизвестной особы и Иоанна Лукьянова, посвященные одной теме — фауне зарубежных стран. В "Путешествии" Неизвестной особы она представлена длинным перечнем экзотических животных:

Видел птицу превеликую, без крыл и перья нет, будто щетина. Видел индейских мышей, желтая и белыя, как горностаи. Видел кита, которой выпорот из брюха, еще не родился, пять сажень. Видел морскаго зайца, [433] у котораго затылочная кость полторы сажени. Видел рыбу морскую, и с крыльями, может везде летать ⁵⁶.

В иной манере выполнено описание константинопольского зверинца в "Хождении" Лукьянова:

[служитель] зажегъ свѣщю салную да и повелъ насъ въ полату: темно силно, ажно тутъ волки, лисицы насажены; мяса имъ набросано; дурно силно воняетъ — немного не зблевали. А лисицы некорысны, не какъ наши; а волчонки малые лаютъ, на насъ глядя. Потомъ показалъ намъ главу единорогову и главу слоновую: будетъ съ ушатъ болшой, хобатъ ево, что чрезъ зубы виситъ, съ великия ношвы, въ человѣка вышины. Тутъ же и коркодилову кожу видѣли (л. 21).

Писатель-паломник нарушает этикет, вводя в описание слова и выражения сниженной стилистической окраски (дурно силно воняет: зблевали); сравнения иноземного с русским носят бытовой характер, не точны, а приблизительны (хобатъ ево... съ великия ношвы, въ человека вышины). Не случайно описание султанского зверинца следует за рассказом Лукьянова о константинопольской Софии, бывшем оплоте православия. Лев, главная достопримечательность зверинца, оказывается мертвым (саломаю набить, что живой лежитъ) и выступает как символ угасшего величия восточной церкви, утраченной греческим духовенством святости.

* * *

Литература барокко тяготела к изображению экстремальных ситуаций, когда герой находился на грани между жизнью и смертью или в ситуации нравственного выбора, определявшего его судьбу. Прежде всего это характерно для "гисторий" и "путешествий" петровского времени. В путевой литературе амбивалентность сюжетов, необычность трактовки традиционных мотивов, драматическая напряженность в развитии действия во многом являлись следствием реальных обстоятельств долгого и опасного пути паломника. Иоанн Лукьянов поэтизирует преодоление трудностей пути, сопротивления пространства, что "освящает" его хождение в Святую землю.

В представлении писателя-паломника пространство выступало как система горизонтально-вертикальных построений. Средневековый дуализм в восприятии мира ("земное" — "сакральное") подчеркивала оппозиция "тело" — "душа". Расчлененным оказывался не только окружающий мир, но и человеческая сущность. Для того, чтобы человек мог перейти из "дольнего" [434] мира в "горний", он должен был примирить две противоположности — душу и тело. Слияние в гармоническое целое столь разных, полярных начал было возможно, согласно средневековым понятиям, лишь путем отречения от мирского, ухода в монастырь, паломничества. По мысли Ю.М. Лотмана, стремление к святости подразумевало "необходимость отказаться от оседлой жизни и отправиться в путь. Разрыв с грехом мыслился как уход, пространственное перемещение" ⁵⁷.

Одним из наиболее действенных способов достижения святости считалось паломничество. Руководствуясь соображениями религиозной этики, паломник совершал хождение в Святую землю, чтобы помолиться у Гроба Господня и освободить душу от скверны грехов. Таким образом он становился праведником, что обеспечивало после смерти вечную жизнь в раю. Движение к Иерусалиму "грешного тела" паломника было одновременно перемещением его души "по вертикальной шкале религиозно-нравственных ценностей, верхняя ступень которой находится на небе, нижняя в аду" ⁵⁸. Хождение, как движение в географическом пространстве, становилось восхождением души человека, преодолением расстояния от греховности к святости.

Задачи нового времени, сыном которого был Иоанн Лукьянов, усложнили целевую направленность хождения: паломник отправляется в путь не столько для того, чтобы избыть грех, сколько для того, чтобы, сравнив "свое" и "чужое", доказать приоритет России в духовной жизни православного мира. Публицистическая задача, стоящая перед путешественником, расширяет границы жанра, способствует его трансформации и ускоряет процесс приспособления старой литературной формы к новым историческим условиям.

В средние века "человек рассматривал географическое путешествие как перемещение по "карте" религиозно-моральных систем: те или иные страны мыслились как еретические, поганые или святые" ⁵⁹. Оппозиции "христианский и мусульманский мир", "православная и католическая вера" и т.п. часто подменяли географические понятия. Праведные земли были населены православными людьми, грешные — мусульманами, иудеями, язычниками и другими неправославными народами. Покидая родину, Иоанн Лукьянов испытывал противоречивые чувства, ему "бысть радостно и плачевно: радостно, яко къ таковому святому мѣсту поидохомъ, плачевно же, яко пустихомся въ чюжую землю, паче же басурманскую" (л. 10). [435]

В конце XVII — начале XVIII в., в связи с обострением противоречий внутри русской церкви, ее борьбой против экспансии католичества в западных областях и мусульманства на юге, а также противостоянием язычеству на севере и востоке страны, понятие еретическое пространство изменяется. Еретиками признаются не только католики и протестанты, но и представители других православных церквей: грузины, армяне, сирийцы, румыны, греки. Иоанн Лукьянов рассматривает все без исключения земли как греховные, включая в этот состав и никонианскую Россию. Автор "Хождения" разделяет мысль протопопа Аввакума о греховности земель, народы которых отошли от канонов православия: "Палестина и серби, и албансы, и волохи, и римляне, и ляхи" — "все трема персты крестьтся". Не избежала этого и "матушка Русь", последний оплот православия, так как "выпросил у Бога светлую Россию сатона" ⁶⁰. Единственное место на земле, где обитают праведники, — это старообрядческие общины, ушедшие в труднодоступные районы страны, обосновавшиеся "в лесах" и "на горах".

Для древнерусских путешественников главная примета пространства — его протяженность, которую можно передать путем перечисления топонимов, как это делал, например, паломник XV в. Варсонофий, создавая пространственный образ Средиземноморья:

И от Византия идох ко Халиполи. И оттоле идох ко Криту, и от Крита идох к Родосу, и от Родоса идох ко Криту... И оттоле идохь во Дамияты, в землю Сирийскую ⁶¹.

В данном случае пространство построено по точечному принципу: упоминаются отдельные географические названия, образующие цепочку посещенных паломником мест, между которыми нет иной связи, кроме рассказа о перемещении путника, выраженного глаголом движения "идох".

Для Иоанна Лукьянова, как и для других путешественников петровского времени, пространство — это сложная динамическая система, обладающая такими свойствами, как протяженность, прерывность или непрерывность, закрытость или открытость. На смену точечному принципу изображения пространства приходит линейный, перечни сменяются описаниями — путевые записки превращаются в последовательный и подробный рассказ о событиях, которые произошли во время следования паломников из одного пункта в другой. Описание пути от Тулчи до Галац у Лукьянова вмещает и рассказ об опасном ночном путешествии на лодке, когда паломники, не взяв с собой ружья, зѣло страху набралися от татаръ, так как то мѣсто воровато, и воспоминание о ночлеге на монастырском подворье и вкусном обеде из [436] белужины, которую паломники купили на берегу Дуная, наварили и нажарили (л. 73 об.). В "Хождении" перемещение в пространстве предстает как процесс, богатый событиями, впечатлениями, переживаниями, интересный сам по себе, вне зависимости от благочестивой цели паломничества.

Если для средневековой литературы, в частности для ранних "хождений", характерно восприятие легкости преодоления пространства, где точечный принцип изображения создает иллюзию внутренней свободы и быстроты движения, то путевые записки Иоанна Лукьянова богаты эпизодами, когда паломник преодолевает опасности, вступает в борьбу с сопротивляющимся ему пространством. На пути человека встают разлившиеся реки и горные кручи, его жизни угрожают штормовое море, изнуряющая жара и безводие пустынь. Путь от Москвы до Калуги был печаленъ и нестроенъ из-за вѣтра великого противного, а обратную дорогу омрачила нужда дождевная: снѣгъ весь согнала; Ока-рѣка зѣло наводнилась, едва за нее переправихомся (л. 2 об.). Вспоминая пройденные версты, паломник не мог удержаться от полного горькой иронии восклицания: Была та дорошка сладка, да, слава Богу, нынѣ уже забыто! (л. 6 об.).

Противостояние природным стихиям требовало от человека физической и нравственной стойкости, выдержки и мужества. Путешественник — герой открытого пространства. Он всегда в дороге, в движении, в борьбе с опасностями пути. Объемность и открытость пространства вырабатывали в нем широту души, энергичность и целеустремленность, в экстремальных ситуациях заставляли полагаться на собственные силы и практический опыт. Каждые путевые записки — это новое открытие мира, заново прочитанная и по-своему интерпретированная книга жизни.

Закрытое пространство для путевой литературы не характерно. Попав в него, путешественник стремится во что бы то ни стало вырваться из "замкнутого мира", ибо локализация пространства означает перерыв в движении. Закрытое пространство может быть нейтральным, дружественным или враждебным. Закрытое нейтральное пространство — это постоялые дворы, места случайных остановок, где путники находили приют, не испытывая при этом ни особых тревог, ни особых радостей. Закрытое дружественное пространство — дома близких знакомых и "боголюбцев" (старообрядцев), в которых паломников окружали заботой и уважением. Закрытое враждебное пространство появляется при описании заграницы, пребывание в нем русского путешественника сопровождается конфликтами религиозного и социально-политического характера. Иоанн Лукьянов подвергался вооруженным нападениям в придорожных гостиницах Валахии и Палестины, вел "прения" с иерархами восточной церкви в монастырских трапезных, испытывал притеснения со стороны светской власти в таможнях Оттоманской Порты. Преодолевая трудности, он везде проявлял житейскую сметку, непреклонность характера, бесстрашие и принципиальность. [437]

Пространство в путевых записках Иоанна Лукьянова в зависимости от способа его художественного обобщения может быть реально-историческим, легендарным и легендарно-историческим. Реально-историческое пространство всегда соотнесено с географической картой, имеет точно очерченные границы, топографически привязано к местности даже в повествовании о неизвестных землях. Автор "Хождения" описывает реально существующие страны и населяющие их народы, природные и исторические достопримечательности, опираясь на собственный опыт (видел онима своима грешными) или давая ссылку на источник информации, рассказы самовидцев. Реальное пространство всегда соотнесено со временем путешествия. Вместе с паломником читатель открывает для себя экзотический мир Египта, природное изобилие которого рождает представление о "земном рае":

Удивительная земля Египетская! Какъ посмотришъ по берегу-та: вездѣ арбузы горами лежатъ, дыни; по Нилу зѣло садовъ много и финиковъ, овощъ всякой въ Египтѣ дважды въ годъ поспѣваетъ... а лимоны — что мѣсяцъ, то плодъ (л. 36-36 об.).