Мобильная версия сайта |  RSS
 Обратная связь
DrevLit.Ru - ДревЛит - древние рукописи, манускрипты, документы и тексты
   
<<Вернуться назад

ЗАПИСКИ МИХАИЛА ЧАЙКОВСКОГО

(САДЫК-ПАШИ).

XI.

Хрусциковский. — Бегство Тадеуша Валевского. — Вступление на Волынь ген. Дверницкого и его отступление. — Холера. — Возстание на Украине. — Подольское возстание ген. Колыско. — Крестьяне в Гальчинце; выход из дому. — Бердичевское возстание.

После контрактов все возвратились домой и по-прежнему пребывали в неведении и ожидании, как вдруг с первым таянием снегов пронеслась по Волыни весть, что сюда прибыл майор Хрусциковский, первый и, может быть, единственный агент, присланный из царства польского и, как уверяли, уполномоченный ржондом. О нем много слышали, говорили, но нельзя было никого найти, кто бы его видел, разговаривал с ним и мог бы сказать, — человек это или мифическое существо. Нас уверяли, что Тадеуш Валевский увез его в Мизочь и будто бы там, в старинном погребе покойного генерала Карвицкого, они разсуждают о добрых старых временах Польши, когда там водилось еще такое токайское, какого не пили ни Гогенцоллерны, ни Габсбурги, ни саксонцы.

О Хрусциковском все еще говорили, как о каком то волкодлаке, когда пришли вести о сражении под Гроховом, о богатыре Скржинецком, а Игнатий Струмилло стал везде [99] разсказывать, что будет царствовать Ян IV, который будет еще разумнее Третьего, потому что четыре это не три, и приводил доказательства этому из карточной игры. Но лучше всего в этих известиях было то, что Хлопицкий вернулся к зеленому столику, и не будет более мешаться в военные дела. В юго-западном крае вполне верили этим известиям; но в то время, когда они были получены, Хрусциковский куда то исчез и о нем не было и слуха, а когда пришла весть о победах генерала Дверницкого под Стоцком и когда стали утверждать, что Дверницкий двигается на Волынь, то исчез и Тадеуш Валевский, и Волынь осталась без начальника, даже номинального.

Говорят, что, узнав из достоверных источников о движении Дверницкого на Волынь и о том, что возстание должно вспыхнуть, Валевский так перепугался, что не мог ни есть, ни спать и на все вопросы окружающих отвечал: «Оставьте меня в покое! Что я буду делать с этим начальствованием, если я ничего не понимаю, не знаю, что мне следует предпринять. Наконец, я не хочу быть начальником и не буду: у меня слабые нервы, так меня воспитали, что же мне теперь делать? Я здесь нисколько не виноват!».

Все это были аргументы очень убедительные, даже логичные, но только надо было их взвесить и изложить раньше принятия на себя звания начальника. Были и такие господа, которые хотели свалить всю вину на Пиотровских, говоря, что они из личных разсчетов нарядили такого зайца в львиную кожу, как будто бы эта кожа могла вдохнуть львиную отвагу в заячье сердце. Я очень мало знал Тадеуша Валевского, встречал его несколько раз в обществе, но от него на меня так и веяло духом легкомыслия и фанфаронства, в разговоре, обхождении и во всяком поступке, и я просил Яна Омецинского не знакомить меня с ним, а когда все таки принужден был познакомиться, то меня более всего поражало то, что лучшие представители нашей молодежи окружали его ореолом твердости и что такая женщина и патриотка, как Анна Карвицкая, выбрала его себе в мужья. [100]

Викентий Тышкевич не пошел путем Валевского, а занялся, как мог, организацией приготовлений. Ни у него, ни у его заместителей и помощников не было недостатка в усердии и добрых намерениях. Не имея возможности ни розыскать Хрусциковского, ни сговориться с Валевским, которого уже не было на Волыни, он послал Иосифа Томашевского прямо к генералу Дверницкому.

Только теперь русское правительство стало более обращать внимания на помещиков; правда, не было ни преследований, ни притеснений, но полиция следила за всеми движениями поляков; в некоторых местах были произведены аресты, но столь мало значащие, что не знали, приписывать ли их политическим причинам, или нарушениям карантинных правил, так как холера уже появилась и сильно свирепствовала.

При таких обстоятельствах Иосиф Томашевский съездил к Дверницкому и возвратился от него вместе с молодым Моржковским, который находился при генерале Дверницком со времени его перехода через Буг до перехода через галицкую границу.

Дверницкий перешел Буг во главе десяти эскадронов конных егерей, восьми эскадронов улан и двух эскадронов кракусов Костюшки и Понятовского, 4 батальонов пехоты, под командой Петра Высоцкого, того самого, которому приписывали нападение на бельведерский дворец и начало всего возстания, и 6 артиллерийских орудий. Кавалерия Дверницкого была лучшей в свете: она состояла из отставных солдат, вновь призванных на службу, из которых были сформированы 5-й и 6-й эскадроны каждого полка и которым были даны отборные лошади. Офицеры также были избраны самые лучшие. Эта кавалерия представляла боевую силу в 3,000 человек. С ней можно было пройти вдоль и поперег весь свет, нужна была только добрая воля, а в военных талантах у Дверницкого не было недостатка. Едва он перешел Буг, как напал на каргопольских драгун генерала Эмме и разбил их; здесь то и перешел к полякам штаб-ротмистр Позняк, [101] белорусс по происхождению, сообщивший Дверницкому весьма важные данные о передвижениях и расположении русских войск.

Тотчас после порыцкой победы приехал в польский лагерь молодой Моржковский с достоверными донесениями Дверницкому о том, что генерал Рюдигер стягивает свои войска к Дубну, но отдельные отряды так разсеяны, что, по мнению знатоков военного дела, требуется, по крайней мере, 8 дней, чтобы их сконцентрировать, что возстание Олизара уже подготовлено в лесах ковельских и ждут только приказа генерала собираться во Владимир.

Моржковский привез также Дверницкому проект, выработанный Нарцизом Олизаром и его, так называемыми “сибаритами", который состоял в том, чтобы генерал двинулся в ковельские леса, где его войско усилится новыми повстанцами и где он найдет все нужное для прокормления и содержания войска, а, перейдя оттуда через пинские болота, он будет иметь открытый путь для действий на Украине чрез леса овручские и радомысльские, и на Подолии чрез леса житомирские и звягельские, что в таком случае в лесах организуются серьезные возстания, а для Украины и Подолии будет сборный пункт; что генерал будет иметь возможность собрать там стотысячное войско и действовать оттуда, как из укрепленного лагеря. Этот проект, который по внимательном разсмотрении оказывался довольно практичным, был выработан или самим Олизаром, или Феликсом Тржецяком, альфой и омегой стратегических планов которого были действия над Припетью, в мозырских и овручских пущах; он утверждал, что только там небольшое войско может противостоять сильнейшему неприятелю и организоваться само в многочисленную армию, обучить своих солдат и запастись всякими припасами, не заботясь о противниках. Островки на болотах, обильные нивами и сенокосами, доступ к которым может быть прегражден вынутием нескольких бревен из плотин на этих болотах, представляют естественные бастионы и крепости, а весь лес — укрепленный лагерь. Кто бы ни был автором этого проекта, но он во всяком случае [102] служит доказательством, что Нарциз Олизар со своим сибаритством стоил в сто раз более, чем Тадеуш Валевский со своей солидностью.

Зная военные дарования генерала Дверницкого, нельзя допустить, чтобы он не понял всей важности и практичности этого проекта. Но, к несчастью, в военной кассе генерала было, как нам передавали, так же пусто, как и в его личной, а генерал не хотел сознаться в этом и покаяться, что совершил грех, растратив общественные деньги еще прежде, чем дошел до Буга, давно уже возил с собою пустые сундуки, выкрашенные в зеленый цвет, цвет надежды, что они снова наполнятся, и держался надменно, забывая то, что не столько виноват тот, кто совершил проступок, чем тот, кто не хочет сознаться в своем проступке, потому что впадает в новый грех.

Михаил Чацкий, назначенный, но не вступивший в исполнение своих обязанностей, начальник двух поветов — дубенского и кременецкого, собрал несколько десятков помещиков, более привычных к выпивке, чем к военному делу, и пригласил Дверницкого в Боремль. Генерал, помня старинную польскую пословицу, что гость, как свежая рыба, три дня хорош, а потом протухает, решил прогостить три дня в Боремле, и, несмотря на постоянные донесения, что русские войска стягиваются и что, двинувшись вперед, он мог бы разбить каждый отряд отдельно один за другим, остался на месте и вследствие этого был вытеснен из Боремля, а потом и из Волыни. Да и как было не остаться, когда там так хорошо кормили!

Два дня прошли спокойно, ели и пили в замке, как у Бога за пазухой, но на третий день пехота Петра Высоцкого была отброшена с правого на левый берег Стыри, а русская артиллерия открыла такой огонь, что ядра стали попадать в замок в то время, когда гости собирались вставать из за стола.

Польские кавалеристы вскочили на коней; Дверницкий стал во главе их. Не было уже ни времени, ни места строиться [103] в боевой порядок или делать маневры в обход неприятеля, потому что русские наступали все сильнее и сильнее. Дверницкий водил в атаку дивизион за дивизионом, опрокинул драгун и гусар, но не мог сломить оранских гусар; он переменил шесть лошадей и до поздней ночи сдерживал напор русских и разстраивал их ряды. Когда наступила ночь, и его никто уже не преследовал, он спокойно отступил к Почаеву.

Быстрыми переходами двинулся Дверницкий со своей храброй конницей в Галиции, хотя никто, даже донцы генерала Рюдигера, не гнался за ним, и измученные польские солдаты, заезжая во встречавшиеся дворы, чтобы утолить голод и отдохнуть, не были никем беспокоимы, разве только какой-нибудь шляхтич, боясь, чтобы они не уничтожили всех его напитков, шепнет им на ухо, что ему дали знать о приближении донцов, а за ними огромного войска, вероятно имеющего целью отрезать их от границы.

Раз-два удалось таким образом выпроводить гостей, но потом повстанцы в ответ на подобные сообщения только покручивали усы и говорили:

— Пускай идут! А ну-ка, хозяин, давай нам вина да водки; вот увидишь, как мы им зададим!

Шляхтич попадал в свою собственную западню и должен был делать довольный вид; чтобы не проститься со своей чуприной.

Это отступление в Галицию походило на масляничное катанье и потому не вызывало неудовольствия, и самого генерала, по-польскому обыкновенно, ни в чем не обвиняли. Некогда было — так уже спешили! Не остановились даже в Почаеве поклониться святыне, хотя польский солдат и очень набожен.

Генералу Дверницкому было очень прискорбно, что армия генерала Рюдигера его не преследовала; он боялся, чтобы ему не сказали: «у страха глаза велики, ты бежал, когда за тобой никто не гнался; так ведь и заяц не делает». Но, как сам Дверницкий говорил, Бог покровительствовал ему и всегда посылал то, на что он и не надеялся. Так случилось [104] и теперь. Генерал Рот двигался с целым корпусом из Подолии. Уже из Сабинец, где генерал в последний раз завтракал на волынской земле у Эдуарда Петриковского, можно было видеть отряды козаков и улан генерала Рота, а за ними пехоту и артиллерию.

Дверницкий вскочил на коня и построил свое войско, растянув его длинной линией вдоль границы, а зеленые ящики с кассой выставил, как будто артиллерийский парк, на левом крыле, за мостком и плотиной, на мысе между болотами; мостик он велел сорвать и плотину испортить, чтобы русские не зашли в тыл кассе.

Дверницкий велел открыть огонь из орудий, чтобы принудить Рота к ответу и наступлению, которое заставило бы поляков перейти австрийскую границу. Но ген. Рот и не отстреливался из пушек и не двигался вперед к австрийской границе, а как будто нарочно оставался на волынской территории. Русское войско отдыхало, а разъезды были посланы во все стороны.

Дверницкий был не спокоен и все разъезжал пред фронтом войска, вполне готового к сражению. Иосиф Томашевский и молодой Моржковский были при нем. Генерал заметил, что русские слепы, ничего не видят, что они делают глупости, так как оставляют в покое кассу, не интересуясь даже узнать, что это такое. Потом он переговорил отдельно с Эдуардом Петриковским и тот отъехал с несколькими слугами. Спустя с полчаса увидели кучку донцов, бегущих к ящикам с кассой. Дверницкий смотрел в ту сторону, не спуская глаз, и не мог скрыть своей радости.

— Слава Богу! Честь спасена!

Он повернул коня, и увидев русские разъезды, направлявшиеся к правому крылу, указал на них, посоветовался с окружающими и наконец сказал:

— Ясно, что нас обходят и хотят вступить в Галицию, а тут еще мне доносят, что Рюдигер двигается на нас со всей армией. Но надо рано вставать, чтобы застать нас врасплох! [105]

Затем он приказал отступить на австрийскую территорию, а венгерские гусары заняли границу, и так окончилась волынская экспедиция Дверницкого.

Уже в Галиции Иосиф Томашевский спросил генерала, какие приказания передаст он чрез него на Украину и Подолию, и получил следующий ответ:

— Пускай возстают, пускай сражаются. Вот только бы мне разделаться с австрийцами, а там я, Бог даст, перейду со всем своим войском в Подолию, около Каменца. Я не буду терять времени, и вы не теряйте!

С таким ответом и уехал Иосиф Томашевский.

Нельзя было сделать больше и важнее ошибок военных и политических, чем сделал Дверницкий: он указал путь бегства за границу и, если так можно выразиться, пренебрежения обязанностию защищать отечество. За это он должен быть сурово осужден и как человек, и как общественный деятель. Что он заслужил, то и должно быть ему воздано ради примера.

Дверницкий без сомнения был самым способным и самым счастливым из польских генералов и доказал это делами, а не хвастовством, фантастическими проектами или осуждением и порицанием других. Он был, может быть, одним из самых выдающихся людей своего времени: хорошо образованный, начитанный, он умел прикидываться перед простаками и сам простаком, чтобы не задеть их самолюбия и свойственного глупым людям желания водить всех за нос. Он мог властвовать над поляками и направлять их куда хотел и как хотел. Он сумел шутя достигнуть высших военных чинов, но в конце концов все прошутил: и славу, и знания и, что важнее всего, дело своей родины.

Для тех, которые были при Дверницком, не было тайной, что он растратил деньги, данные на волынскую экспедицию, в Люблине, Красноставе и Любартове, прежде чем дошел до Буга, и не найдя у Михаила Чацкого волынской кассы, которой и не существовало, притом зная, что в [106] лесах не будет недостатка ни в людях, ни в припасах для продовольствия и снаряжения, но не найдется денег, о сборе которых не было и речи, и слыша, что на Украине и в Подолии наложена и собирается подать (как и всегда, слухи преувеличивали суммы, говорили чуть не о миллиарде), он хотел как можно скорее добраться до этих денег, чтобы кто-нибудь другой не успел захватить их в свои руки. Дорога через леса была длинной и медленной: надо было сражаться и формировать войско, и кто знает сколько бы времени это заняло, и вот Дверницкий избрал путь чрез Почаев и Галицию. Может быть, генерал и разсчитывал уладиться с князем Меттернихом так же, как с генералом Курутой и Рожницким. Побуждаемый желанием овладеть деньгами, он сделал большую, непростительную военную ошибку, причем здесь играло роль и желание скрыть факт растраты общественных денег, лучшим доказательством чего служит оставление неприятелю ящиков с кассой и, в верности чего нас торжественно уверяли, посылка нарочного в Сулинцы с целью направить донцов на покинутые ящики. Лучше открыто сказать правду, чем скрывать истину, извращение которой, вследствие причин политических или софизма «de mortuis aut bene aut nihil», произвело то, что мы не знаем в истинном виде ни нашей истории, ни наших преданий. Когда приходится действовать, мы, не зная своего прошлого, ищем его ощупью, играем в жмурки, и или поймаем кого-нибудь или, что чаще случается, сами с завязанными глазами, бываем выталкиваемы за дверь. Вследствие нашего невежества мы остаемся неисправимыми.

У меня более чем у кого-либо лежит сердце к рыцарскому образу Дверницкого, который более всех наших генералов напоминал Стефана Чарнецкого и Конашевича-Сагайдачного; он один из всех генералов являлся мужественным вождем; он превосходно командовал тысячами, но и во главе сотен или даже десятков готов был броситься в битву. Как же не любить такого полководца, но, как и не оплакивать того зла, которое он причинил! [107]

После несчастного исхода возстания, ему простили его грехи, окружили его ореолом популярности и снова допустили его водить себя за нос, а он все грешил да грешил и умер, наделав ряд политических ошибок. А если бы с ним обошлись иначе, быть может, он и опомнился бы, и дело приняло бы лучший оборот.

(Продолжение следует).

Текст воспроизведен по изданию: Записки Михаила Чайковского (Садык-паши) // Киевская старина, № 10. 1891

Еще больше интересных материалов на нашем телеграм-канале ⏳Вперед в прошлое | Документы и факты⏳

Главная страница  | Обратная связь
COPYRIGHT © 2008-2024  All Rights Reserved.