АНТУАН ФРАНСУА АНДРЕОССИ

ПУТЕШЕСТВИЕ

О Константинополе, настоящем состоянии Оттоманского Государства и ныне царствующем Султане.

(Из Voyage a l'ambouchure de la mer-noire, Paris, 1816. Сочин. Графа Андреосси, преждебывшего Французского посланника в Лондоне, Вене и Константинополе)

Выгодное положение мыса, на котором стоит ныне Константинополь, самою Природой предназначенный быть властелином вод и местом для складки товаров Востока, побудило мореходца Визаса за 675 лет до Р. Х. основать на нем город, назвавшийся по его имени Византиею. Рим существовал уже целое столетие, не сделав еще значительных успехов в своем приращении; но он испытал уже силы свои в войнах с соседами и положил первое основание своему владычеству над светом. Запад не представлял еще никаких достопамятных происшествий. Выключая Италию, все прочие оного страны были покрыты озерами [274] и лесами, где обитали племена совершенно варварские. Деятельность народная и просвещение тогда еще младенчествовали в классической части Европы и Азии, в странах, богатых вечно незабвенными воспоминаниями, заключающих в себе столько драгоценных памятников древности, а ныне покрытых могилами и следами повсемственного опустошения. Обитавшие около Евфрата Персы, соделавшись сильными от чрезмерного своего многолюдства, пожелали распространить далеко пределы своих владений. Греция была единственно землею, которая противопоставила преграды их властолюбивым замыслам, и на нее одну, подобно стремительному потоку, ринулись бесчисленные полчища изнеженных Азиятцев. Афины, стоя на бесплодной почве, малолюдный и по сему бедный военными силами город, умел противупоставить страшной многочисленности Персов порядок, мужество, дисциплину и знания воинские, любовь к отечеству и свободе. Таким образом Греция освободилась от Дария и от сына его Ксеркса, наследника отцовского трона и вместе отцовской ненависти ко Грекам.

Афины, восторжествовавши в священном деле за свою независимость, быстро вознеслись на высочайшую степень славы. Сыны Еллады стекались со всех сторон на ее празднества, на [275] шумные игры и позорища. Афины соделались средоточием целого света по своей образованности. Такой редкой удел величия необходимо возбудил зависть в соседственных республиках. Полудикая, но гордая Спарта возжгла Пелопонесскую войну, столь пагубную для Греции - войну, бывшую несомненным предзнаменованием ее упадка.

Среди толиких движений беззащитная Византия подпала могуществу Дария. Ионийцы освободили ее; но при Ксерксе опять овладели ею Персы, и в последствии времени она была попеременно опустошаема Спартанцами и Афинянами.

Сим еще не кончилась бедственная участь Византии: судьба предназначила ей испытать новые удары, которые готовился нанести могущественный народ Запада. По разрушении Карфагены, Римляне не знали пределов своему властолюбию. Скоро не стало народа, которого Рим не считал бы своим данником: весь Запад покорился его законам. В то самое время, когда сии потомки Марса, перешед море, напали на Карфагену, Восток был уже театром их оружия. Римские Императоры сделали потом многие важные завоевания, проникли до стран Пропонтиды и разрушили Византию (В царствование Септимия Севера, в 196 году по Р. Х., после трехлетней осады). Один [276] Митридат долго и с великим упорством оспоривал у Римлян владычество над теми землями, для порабощения которых они притекли из дальних стран своего отечества; наконец и сей Государь пал под их мощными ударами, и страшный Рим, восторжествовав над всеми своими неприятелями, свободно предался отдохновению посреди мирных удовольствий. Но беспокойное желание славы и могущества бодрствовало и таилось в сердцах его граждан. Слишком великое распространение Римских владений и чрезмерная отдаленность их пределов от центра правления способствовали единственно тому, что честолюбивые замыслы частных людей заступили место властолюбивых предприятий самого Рима. Тогда появилось множество отважных совместников, которые оспоривали друг у друга владычество над повелителем света: они возвышались и падали попеременно, являлись во блеске царей и мгновенно исчезали, оставляя Рим жертвою новых гражданских неустройств, до самого времени вступления Константина на престол Августов.

С царствования Государя сего начинается достопамятная епоха и новый порядок дел в Империи Римской. Победитель Лициния принял непременное намерение переменить религию своего народа и основать новое [277] царство. Рим, взирая с негодованием на то предпочтение, которое отдавала религии христианской пред его отечественными богами, не мог сносить присутствия Государя, с таким самовластием изменившего обычаи его и веру. Буйный народ переходил от неудовольствий к ропоту, от ропота к беспокойствам, которые сменялись явным чувством презрения. Сего уже было довольно для Константина; сопротивления Римлян в его намерениях послужили достаточным предлогом оставить навсегда Рим. Император удалился из него и воздвиг новую столицу на том самом месте, где прежде стояла Византия. По очевидному соизволению Небес, озаряемый таинственным светом откровения, Государь сей положил твердое основание новому Риму (Pro commoditate urbis quam aeterno nomine, jubente Deo, donavimus. Cod. Theodos. Lib. XIII, tit 5. lex. 7). С сего времени град Константинов учинился столицею Римской Империи на Востоке и первейшим святилищем христианской религии. Но учреждение нового царства, введение новых законов и в особенности богослужения сопровождались весьма многими несчастными обстоятельствами. Константин рано окончил достохвальное поприще своей жизни; а преемники Государя сего небыли одушевлены его благими [278] намерениями, не имели его духа. Тут возникли многие секты, которые своими междоусобиями возмущали мир церкви и государства. Несчастная столица Константинова соделалась жертвою всех ужасов и опустошений, какие могли только удовлетворять черни, волнуемой набожным фанатизмом. Город сей испытал в последствии времени еще многие, несравненно сильнейшие потрясения; но в столь обширном плане, какой имел Константин, без сомнения весьма трудно предусмотреть все отдаленные последствия, которые могут произойти от всякого благого, общеполезного начала. Константин, может статься, поступил некоторым образом неосторожно, основал столицу свою на пределах земли, населенной народом варварским, прежде нежели совершенно покорил его своей власти. Сим нарушил он правила той благоразумной политики, которой в подобных случаях успехом Римляне, и которою с таким успехом воспользовались после Турки. (Турки взяли Константинополь тогда, как все около лежащие земли были уже ими заняты. Соч). Дикой народ наносил Константину оскорбления в самой его столице. Дерзость неукротимых орд, которые иногда удалялись, но никогда небыли побеждены, [279] возрастала отчасу более при слабых преемниках оного великого Государя, так что Греческая Империя принуждена была отступить далее во внутренность полуострова и оградить себя проведенною между двумя морями стеною, - ничтожная защита, служившая очевидным признаком слабости правительства, которое само признавало свое бессилие. Наружная часть полуострова по своему виду получила название Фракийской Дельты.

При всем том однакож Греческая Империя, впрочем терзаемая несогласиями и раздорами, готовившими ее падение, озарялась время от времени лучами счастия и славы. В царствование Юстиниана снова ожила она, и даже вознеслась на высокую степень благоденствия. Юстиниан был выше своего времени. Три знаменитые полководца, Велизарий, Нерсес и его племянник Герман, прославили правление сего Государя. С помощию великих вождей сих отняв Италию у Готов, Африку у Вандалов, смирив Персидского Царя Козру, и чрез то водворив спокойствие в Империи, Юстиниан желал утвердить на прочном основании благо ее системою мудрых, взаимно себе непротиворечащих законов. На многих из прежних постановлений видны были признаки ветхости; Юстиниан заменил их [280] новыми, более согласующимися с обстоятельствами своего времени. Сии-то законы вместе со старыми, удерживавшими свою силу учреждениями, составляли тот славный Кодекс, который носит на себе имя своего виновника, и коего главные положения служили столько времени кормилом для половины Европы. Пандекты явились после. Ето бессмертное творение, которое по всей справедливости называют сокровищем науки правоведения, содержит в себе основания строжайшей правоты, утвержденные на самых благоразумных правилах. Наконец Институции (institutiones) сего Императора, заключающие в себе сущность и дух законов, написаны систематически, с такою точностию в мыслях и исправностию в способе изложения, которых даже вышеупомянутые творения неимеют может быть в столь высокой степени.

Слава Империи померкла при наследниках его престола. Истощение финансов, бедственное состояние народа, ослабление и недостаток действующих пружин во всей махине государственного управления, роскошь, усыпление древней воинской доблести Римлян, которую оживил было в их робких сердцах великий дух Велизария, - беспрестанно умножающиеся наглые покушения варваров, внутренние раздоры, убийства, [281] похищение власти, соблазнительные прения о вере, которых бесполезные тонкости навлекали сомнение на святейшие догматы ее и самую ее подвергали беспрестанно новым опасностям, - все сие сильно потрясло в самом основании то здание, которое поддерживал мудрым своим правлением Юстиниан, но которое и в его век уже претерпело значительные повреждения в частях своих.

Между тем как Греческая империя клонилась к упадку, Турки, народ вышедший из стран прилежащих Каспийскому морю, утвердились в самой средине Малой Азии. Осман, их главный предводитель, помогши Калифу Ала-Еддину возвратить назад отнятые земли, сам наследовал после него правления. Одушевленные страстию к завоеваниям его преемники, пользовались всеми случаями распространять свои владения; страшная слова об их имени способствовала успехам предприятий. Они подступили к главному городу Вифинии, овладели им и сделали его вторым местом своего пребывания. Отсюда уже представлялась им вся возможная удобность переправиться по своему желанию через Босфор, для нападения на Константинополь, или через Дарданеллы, дабы утвердиться в Европе. Турки оставили на время Константинополь [282] в покое. Не имея мореходных судов, они переплыли узкий Дарданелльский пролив на плотах, проникли во Фракию, и учинили Адрианополь третьей столицею своего Государя. Здесь-то Могаммед II положил твердое намерение взятием Константинополя довершить разрушение Греческой Империи. Осажденные, уступая усилиям Могаммеда, могли противопоставить одно благородное, отчаянное сопротивление, и 29 Мая 1453 года Константинополь, спустя 1123 года после своего основания, достался в руки победителей. Сие достопамятное событие имело весьма великое влияние на образованность равно Востока и Запада.

В то самое время как Юстиниан оказал незабвенные заслуги по части законодательства, утвердив оное на прочном основании, трудам Прокла, учредителя школы в Афинах, одолжены были в VI столетии философия и науки математические своим восстановлением в Греции. Многие важные истины, относящиеся до наук основательных, были уже известны на Востоке, между тем как Запад только с XVII столетия начал их почитать своими открытиями.

В ближайшую к нам епоху Европа получила неоцененное благо - главнейшую [283] основу своей образованности. Не прежде, как по совершении оных знаменитых походов в отдаленные страны, жители Запада познакомились с науками и искусствами, и начали сами в них упражняться. Успехи их были весьма медленны: долгое время Европа совсем не имела писателей, которые озарили бы ее славою своего имени; между тем Восток гордился уже своим Сади и Джелал-Уддином, двумя знаменитыми учеными, соединявшими в себе таланты стихотворцев и моралистов, которые могли бы даже занять отличнейшее место в ряду писателей нашего века. По взятии Константинополя Турками, науки, изгнанные из сей плачевной страны, прибегли под гостеприимный кров Италии и с сего времени все приняло новой вид в Европе. Запад, казалось, поменялся судьбою с Востоком: последний погружается во мрак невежества; первый, озаренный благотворными лучами просвещения, возносится на такую степень нравственного величия, какой еще никогда недостигал ум человеческий. Так превратна судьба царств и народов, таков вечно неизменяемый закон Природы! Совершенно новый порядок произошел и в отношении к делам политическим. Знамя Исламизма водрузилось в стране, которая столько времени была напрестанно обуреваема бедствиями самых необычайных [284] переворотов. Могаммед вступает в Константинополь с торжеством победителя, отправляется в Софийскую церковь для принесения благодарственного моления Богу; и посвящает сей храм Христа служению своего пророка. Бoльшая часть других церквей обращена в мечети. Новый властелин Греции предоставил побежденному народу свободное отправление религии, и благоразумному примеру сего Государя следовали в точности его преемники. Даже памятники искусств с самого начала были пощажены, и только с течением времени чинились жертвою пожаров и презрения к ним правительства, которое видело, что они несогласуются ни с религиею, ни с нравами и обычаями нации завоевательной. Впрочем сии художественные произведения древности, несмотря на всесокрушающую силу времени, несмотря на варварство людей, которое вместе с ним трудилось над их истреблением, и поныне могут еще служить достойными удивления памятниками великолепия, окружавшего царей Греческих. На Западе сим роскошным творениям изящного вкуса, составлявшим красоту и богатство градов древних, оказывали неболее уважения. Многие из них в совершенном небрежении согнали на той земле, где прежде возбуждали они удивление в зрителях; следы же бытия других сохранились только в учебных книгах. [285] Превосходные произведения зодчества, стоя ныне без всякого общеполезного предназначения, кажется, объяты сном мертвым; одно употребление, одна польза делают для нас сего рода памятники, так сказать, живыми.

Могаммед, овладев Константинополем, продолжал свои завоевания. Преемники Государя сего, подражая блистательному его примеру, распространили свое владычество в трех частях древнего света. Двукратно подступали они к стенам Вены и грозили христианам тяжким игом своего Могаммеда. Турки, наши учители в искусстве атаки и защищении крепостей, в рытии подкопов и уничтожении их действия посредством других, особенно же в искусстве управлять большими движениями войска, или в так называемой стратегии (Смотри записки Монтекукулли), были уже близки к цели блистательного своего счастия. Монтекукулли, тщательно наблюдавший образ веденной ими войны, первый научился побеждать сих неприятелей. Сражение Сент-Готтардское, где Французы с таким отличным успехом действовали в виду вспомогательных войск, было предзнаменованием тех бесчисленных выгод, которые в последствии времени подвигами Принца Евгения доставлены Европе. Сей знаменитый [286] Герой освободил свое государство от наглых притеснителей, а церковь Христову оградил миром и безопасностию.

До царствования Ахмеда III Султаны Турецкие были вместе и вождями своего войска; но с сего времени, т. е. с начала XVIII столетия, они перестали показываться на поле ратном. За военным правлением первых Государей Османских следовал некоторой род Теократии. Султаны сделали великую политическую погрешность постановлением Муфтия (Муфтии, начальники Магометанского закона в важнейших городах государства. Муфтий Константинопольский есть глава всего сословия Улемов; он преимущественно называется Шейх-ул-Ислам, верховный начальник Исламской веры) и учреждением сословия Улемов (Должность Улемов в Турции состоит в толковании законов, в отправлении правосудия, и в наставлении юношества; слово сие значит ученые): они отделили власть верховного главы религии от власти самодержца. Гораздо непростительнейшая ошибка их состояла в том, что они придали к особе своей Визиря (Сим титлом именуются одни трехбунчужные Паши. Слово же в первообразном корне своем значит тяжесть, потому что Визири обременены всею тяжестию дел государственных. Везири-Азем значит собственно Величайший Визирь, которого мы называем просто Великим Визирем). [287]

Сверх того Султаны подвергли всегдашним опасностям спокойствие Государства, даровав многие преимущества янычарам и допустив их усилиться даже до невероятности. Сие бессменное войско, служившее сначала опорою престола, в последствии времени нередко обагряло оный кровию слабых своих повелителей.

Посредством разделения власти правительственной, столько вредного для достоинства особы самодержавной, объясняются снисходительные поступки ее с беспокойным народом, всегда ищущих своей свободы. - Слово свободы, употребленное в сем случае, покажется, может быть, для некоторых весьма странным. Но надлежит знать, что Турецкий Государь неимеет над всеми своими подданными такой деспотической власти, которую можно было бы назвать совершенно самопроизвольною, как обыкновенно думают в Европе. Столь же неосновательно и то мнение, будто он есть единственный наследник имуществ всех граждан; деспотическое право сие простирается только на тех чиновников, которые получают от Государя своего [288] жалованье. Он приказывает брать под секвестр (В Турции нет настоящей конфискации. Соч.) имение осужденных, и обращает по произволению в свою собственность некоторую часть оного, смотря по тому донесению, какое сделают ему о количестве всего имения. Чиновники, коим вверено управление, почитаются в Константинополе пиявицами, сосущими кровь государства; посему народ с великим удовольствием смотрит на воткнутые при вратах Сераля гoловы тех из них, которых постигло правосудие Султана. Напротив сей же самый народ огорчается, делается беспокойным, даже бунтует, как скоро видит, что самопроизвольно, вопреки постановлениям, наносится личная, либо чрез отнятие собственности обида гражданину, хотя бы самому незначительному, но такому, которой не пользуется от казны жалованьем, а живет наследством, собственною работою, ремеслом, или торговлею. В таких случаях самая жизнь Государя подвергается крайней опасности (В 1649 году Султан Ибрагим был свержен с престола и в следствие фетвы, или приговора Муфтиева, посажен в темницу, за то единственно, что чиновники, под его именем, насильственно похищали деньги и товары из подвалов на публичных рынках. По крайней мере сей поступок был поводом к возмущению. Соч). [289]

В Турции всякой чиновник правительства есть безмолвный раб власти верховной; на нем лежит все бремя деспотизма, и его в первого раза можно узнать по той беспокойной заботливости, которая обнаруживается в его движениях. Стoит только посмотреть внимательно на человека сего звания, и вы в нем неошибетесь: голова его неподвижна; опытный глаз его беспрестанно действует и все замечает; на лице его невидно совершенно никакого выражения внутреннего чувства; он говорит, но всегда тихо и в полголоса. Мучительный страх заставляет его всякую минуту быть на страже; смотря на его поступки, можно подумать, что око и ухо Государя следуют за ним повсюду. Класс граждан независимых оказывает сим людям совершенное презрение; особливо женский пол поступает с ними без всякой пощады. Мало таких земель, где бы женщины даже перед самим Государев говорили так свободно, как в Константинополе. Сею вольностию, кажется, пользуются они в замену того удаления от общества и пренебрежения, которые достаются им в удел общий. Не смотря однакож, что в Турции женщины обязаны проводить жизнь свою во внутренности Гарема (Всем известное слово, которым означается жилище жен Турецких; собственно же слово сие значит священное место, куда никто неможет иметь доступа. Соч.), и что по [290] видимому не пользуются никаким уважением, они умеют в заключении сем столь же хорошо, как и во всяком другом месте, употреблять в свою пользу ту власть, которая дана их полу от Природы. В Турции, как и везде, где только честолюбие находит пути к сердцу женщин, влияние сих последних на дела общественные бывает часто полезным для Монарха и его подданных, и на оборот причиняет иногда страшные бедствия государству.

Турецкие жены суть большею частию покупные невольницы. Если многоженство вредит народонаселению, что еще не совсем доказано; то по крайней мере оно способствует сохранению здоровья и красоты телесной, которые в противном случае от браков, основанных на корысти или договорах, приметно повреждаются. Впрочем многоженство бывает иногда причиною значительных беспокойств, особенно внутри сераля. Жены Султанские называются Кадины (Кадина есть то же что госпожа или замужняя женщина (dame). В серали етим именем называют жен Султана в отличие от его наложниц. Кадины суть действительные супруги его, ибо рожденные от них дети предназначаются быть наследниками престола. Но для возведения их в сие достоинство вероятно небывает ни законного акта, ни празднества. Впрочем они, подобно супругам других отличных чиновников, суть не что иное, как прекрасные невольницы, купленные за деньги, или полученные в подарок. Во время моровой язвы в Константинополе, с 1812 по 1814 год, Рейс-Ефенди (Министр иностранных дел) лишился одной из своих жен, к которой был весьма привязан. Я посылал по сему случаю изъявить ему мое соболезнование. Да, сказал он, я весьма жалею об ее смерти; она стоила мне пять тысячь пиастров (около 5000 франков). Соч). Они предназначаются для [291]   размножения царского рода; но не будучи соединены с властелином своим никакими торжественными узами брака, они не могут именоваться Султаншами. Почетное титло сие делается обыкновенно принадлежностию той из них, которой сын вступает на Престол; в таком случае называют ее уже Валида-Султан, т. е матерью Султана, и переводят из старого сераля во Дворец Императорский. Тогда, находясь близко своего сына, часто она имеет на него и на все правительство опасное влияние. Султан, оставивший по себе малолетными детей от многих жен, открывает обширное поле для крамол и распрей, которые не редко бывают причиною великих неустройств в Империи. Посему нет страны, где бы малолетство и регентство были столь страшны, как в Константинополе. [292]

Не должно слишком удивляться, что сии столько нам чуждые обычаи имеют влияние на ход дел в Турции; ибо еще и другие побудительные причины приводят их в движение. В новейшие времена, особенно в слабое царствование Селима III, дух мятежа так сильно распространился по государству Османскому, что оно было наконец доведено до того состояния, в каком находились государства Европы во времена Феодального правления; т. е. оно учинилось добычею властолюбивых Пашей, из коих каждый почитал себя неограниченным Государем, вел с своими соседами открытую войну и держал себя в непрестанном возмутительном состоянии противу законного правительства. Достопамятное явление в мире политическом! Турецкая Империя ощутила сильное потрясение от тех самых причин, которые столь долгое время препятствовали в нашей Европе введению и утверждению единой самодержавной власти. Ныне царствующий Султан Магмуд, Государь во цвете лет (Родился 1782 года, вступил на престол 1808 года), одаренный великим характером, ревностно восстановил законные права своей власти, приведши янычар (не [293] более как в два года) мужественными поступками своими к совершенной подчиненности, и отделив от сего войска сословие Улемов, которые всегда действовали с оным совокупно при всех великих возмущениях. Рассеянием Вехабитов он возобновил путешествия Музульман в Мекку и тем самым снова присвоил себе права преемника Калифов. Он взял обратно крепость Виддин (Важная крепость на правом берегу Дуная, против малой Валахии. Ею долгое время владел знаменитый бунтовщик Пасван-Оглу, и после него Молла-Паша, женившийся на вдове своего предшественника), для овладения которою тщетны были все покушения знаменитого Капитан-Паши. Он присоединил опять к своим владениям Сервию, которую отторгли от оных пятилетние внутренние беспокойства; всех возмутительных Пашей, Аг и Аянов, подчинил своей власти, и многих казнил смертию. Уничтожением наследственного права на Пашилыки он учинил звание Паши и Аги временными, зависящими от своего собственного произвола, и на место прежних возвел в сие достоинство чиновников своего сераля. Ведая, что бесчестное мздоимство Министров Селима III было причиною свержения с престола и несчастной кончины сего Государя, Магмуд избрал себе в Визири человека без всяких талантов и [294] ума весьма ограниченного. С необыкновенною бдительностию смотрит он за всеми поступками дивана и оставляет ему одну только тень власти; всем движет и распоряжет сам силою своего слова; короче, один составляет все правительство Турецкое. Получая всякого рода сведения вернее и скорее от своих тайных, весьма деятельных агентов, чем от своих Министров, он принимает уже касательно какого-либо дела надлежащие меры, прежде нежели Великий Визирь сделает ему об оном донесение. Деятельный, трудолюбивый (Когда чиновник, отправлявший должность кабинетного Секретаря при восшествии Магмуда на престол, спустя несколько времени умер; то место его, которое подавало повод ко многим вредным проискам, Султан оставил праздным. Соч.), непроницаемый в своих тайнах, ревностный чтитель отечественной религии, верный своему слову (Султан Магмуд, принудив Пашу Моллу Виддинского уступить себе крепость, не только оставил жизнь побежденному, но и позволил ему взять с собою все сокровища и всех жен его. Али-Паша, сей свирепый тиран Епирский, услышав о сем происшествии, воскликнул: "Визирь етот был евнух, ни к чему негодный человек! Я знал наперед, что он отдаст свой город и свою голову." - Несмотря на то, Молла-Паша проводил после жизнь весьма спокойно в Скутари, в виду сераля Султанского, и не видал со стороны великодушного своего Государя ни малейшего признака мщения до самой своей смерти, случившейся в 1812 году от моровой язвы. Соч.), умеренный, [295] уважающий добрую нравственность, Султан Магмуд имеет, может быть, большое право слыть человеком необыкновенным, чудесным в отношении к Турции. Сей Государь сделал только одну ошибку, которая однакож не зависела от его воли... Но не станем заранее раскрывать книгу будущности; картина времени настоящего для нас гораздо поучительнее.

Индия стонает под тягостным игом варварства. Арабы, сей древнейший народ в мире, сохраняют независимость посреди неприступных пустынь своих. Персия хотя наслаждается ныне миром; но в недрах своих заключает семя пагубных раздоров: многие искатели престола, которых оставит по себе нынешний Государь ее, подвергнут сию, испытавшую столько переворотов, землю новым опасностям разделения. Турция поддерживается силою гражданских своих постановлений; но за ее пределами к северу и западу, которые суть также пределы Европы, обитают народы, взаимно различающиеся религиею, нравами, обычаями и образом воевания. Многие [296] государства Европы достигли равной степени совершенства во всех частях искусства военного; имеют одинакие основания блага общественного и народного; науки и искусства у многих из них обработываются с великим успехом. Посему запад можно почитать краем, достигшим цели своего образования. Напротив все источники благоденствия общественного на Востоке преграждены и остановлены; частный человек обладает сокровищами, между тем как государство терпит бедность. Войско составляется там из людей, в скорости и по жеребью набранных, которые вовсе неимеют ни познаний в деле военном, ниже понятия о славе народной. Успех сражения почитают сии воины за благоволение Небес, а бегство свое от неприятеля за действие судьбы непреоборимой.

Мало земель, где бы ненарушимость законного права собственности наблюдалась так строго, как в Турции. Действия тиранской власти худых Государей и притеснения Пашей нимало недоказывают сему противного. Своевольные, дерзкие поступки, стоившие часто одним престола, другим жизни, прекратились; но фундаментальные законы, связывающие Государя с его подданными и ручающиеся за безопасность лиц и имуществ, доныне существуют. Весьма [297] много ошибаются те, кои правительство Турецкое представляют себе образцем неограниченного деспотизма. Надлежит сперва подумать, могла ли бы великая нация, бывшая на высшей степени славы и благоденствия, поддерживать политическое бытие свое в течение пяти веков, если бы образ ее правления исключал все правила, все законы положительные. Кроме постановлений государственных общих, Турция имеет еще весьма достопримечательные узаконения частные. Между сими последними заслуживают особенное внимание узаконения касательно отпуска на волю рабов, которые превосходят даже в етом роде постановления Римлян, наших учителей в науке законодательства.

Для многих кажется очень странным, что Турция к сим выгодам своего правления неприсоединит той пользы, какую извлекает для себя Запад из быстрых успехов своих в науках естественных. Сему препятствуют весьма важные причины. Чрезвычайная нетерпимость религии Магометанской остановила в Турции успехи гражданской образованности. Турция живет собственным запасом, незаимствуя ничего от своих соседей. Явное презрение ко всему, что не следует учению Пророка, лишило Турцию тех общеполезных учреждений, употреблению которых мог бы [298] научить ее Запад. От презрения к людям Турки переходят к презрению самых вещей; по сему государство их в наше время действительно отстало весьма далеко от прочей Европы во многих отношениях. Но было бы весьма несправедливо почитать Турков за настоящих варваров; тот всегда ошибется в етом народе, кто станет рассматривать его издалека и судить об нем по своему воображению. Англия отделяется от Франции каналом не более семи часов езды, и при всем том Французы имеют едва поверхностное сведение о сей близкой земле, куда столь многие путешествовали, и о которой так много писали и говорили. Турки хорошие хозяева, умеренны, терпеливы, набожны, гостеприимны. Они вообще одарены от природы здравым умом и проницательным рассудком, имеют только самые обыкновенные понятия о вещах, и всегда средствами прямыми достигают своей цели. Турки неполучают от воспитания никаких сведений, за то неимеют и тех познаний поверхностных, которые бывают столько вредными для человека полуобразованного. Их обвиняют в изнеженности и праздности; но надлежит знать, что вопреки обычаю Европейцев, которые любят быть в движении, Турки вообще думают, что наслаждение состоит в бездействии. Впрочем Оттоманское [299] государство обитаемо людьми деятельными и крепкими, которые способны переносить тяжкие труды и встречать мужественно опасности. Прежде фанатизм придавал Музульманам необыкновенные силы и бодрость в сражениях; в наше время сие набожное исступление Турков весьма уменьшилось. Оно может снова возродиться в их сердцах; но я сомневаюсь, чтобы оно достигло той степени енергии, какою отличались воители веры в счастливейшие времена Исламизма.

Турки, разрушив Империю Греческую, пощадили народ, которой после своих победителей занял, так сказать, второе место. Греки сохраняют еще некоторые искры того божественного огня, которому знаменитые предки их обязаны были своею блистательною славою, своими успехами в науках и искусствах изящных. Огромные здания, над сооружением коих трудились они по препоручению Турков, если неотличаются особенною правильностию вкуса, то по крайней мере имеют много величия и той смелости в исполнении, которая столько свойственна их древним памятникам. По сему мечети возбуждают в зрителе невольное удивление, а особливо при первом взгляде.

Между Турками и Греками замешался один неимеющий умственного [300] образования, но весьма искусный в денежных расчетах народ, которой под простою и грубою наружностию скрывает чрезвычайно верное чувство: - ето Армяне. Будучи весьма близки к Магометанам по строгому обычаю содержать своих жен в крепком Гареме и под яхмаком (Покрывало из белой кисеи, которым женщины окутывают голову и шею, оставляя свободными одни глаза. Соч.), они пользуются всею доверенностию Турков. Отличаясь верностию и покорностию к правительству, Армяне предоставляют Грекам Фанала (Княжеские фамилии Греков живут в Фанале, предместии Константинополя при гавани. Соч.) их происки для получения в управление Княжеств (Молдавии и Валахии), и дела заграничной торговли, тем более, что они сами непроизводят совсем торга вне Государства, а держатся только представительных законов существенного богатства. Отправляя должность оаррафов или банкиров при государственных чиновниках и имея препоручения составлять слитки из золотых и серебряных монет, Армяне собирают несметные сокровища. Живущие вне столицы небогаты, но также нетерпят нужды, и наслаждаются благосостоянием. Повсюду пользуются они [301] уважением; но будучи просты в нравах, недумают обращать оного в свою выгоду. Сим весьма много отличаются они от Греков, народа легкомысленного, которого беспрестанно мучит ребяческое тщеславие (?)

(Перев. У.)

Текст воспроизведен по изданию: О Константинополе, настоящем состоянии Оттоманского Государства и ныне царствующем Султане // Вестник Европы, Часть 100. № 15. 1818