АЛИ БЕЙ ЭЛЬ АББАСИ

О нынешнем состоянии Турецкого государства

(Взято из Путешествия Али Бея Ель Абасси по Африке и Азии. В некоторых журналах пишут, что г. Бадия, переводивший на Французский язык Записки мнимого Али Бея, есть сам сочинитель оных)

Империя Оттоманская есть огромное здание, сооруженное из материалов, неудобных к соединению и неспособных составлять одно целое. Она содержит в себе [281] более десяти народов, языком, религиею, обычаями, физическими и нравственными качествами совершенно различных, и сходных между собою разве только взаимною ненавистию. В сем государстве обитают Турки или Татаре. Арабы, Греки восточного и западного исповеданий, Конты, Друзы, Мамелюки, Жиды и проч. Из таких - то стихий составлено сие чудовищное тело.

Несогласия, возникшие от школьных споров, свирепствовали между Греками и Арабами, когда орды диких Татар, выскочившие из пустынь Азии, грянули на их государства. Греки, погрязшие в лености и в пустых словопрениях, Арабы несогласные между собою, неимеющие твердого закона о принадлежности престола роду их повелителей, были уже столько слабы, что не могли удержать стремительного, сильного потока. Они покорились превозмогавшей силе, и таким образом Турецкое государство вознеслось на развалинах престола Абассидов и Константина Палеолога.

Так случилось, что многолюдные толпы Татар идолопоклонников направили путь свой в Азию: здесь нашли они господствующую веру Магометову и приняли ее учение. Но еслиб судьба привела их в Европу, то без всякого сомнения они [282] сделались бы христианами: ибо в сердце дикого человека есть чувство, побуждающее его признать Существо единое и всемогущее. И так в религии Турков скрывается причина, удаляющая их от Европейских обычаев; но еслиб они прежде познали христианскую веру, то сделались бы Европейцами.

Науки и искусства, изгнанные Вандалами из Европы, нашли было убежище себе в Империи Калифов Абассидского дома. Турки, нашедши в завоеванном народе основу гражданской образованности и просвещения, начали было знакомиться с сими благодетельными преобразителями человечества; но успехи их на новом поприще были весьма медленны по причине слепой привязанности их к своим правилам. Сии правила запрещают упражняться в свободных искусствах, вкореняют в людях веру в непреложное предопределение и распространяют между ними ненависть и чувство отвращения ко всякому народу, исповедующему другую религию: все сие имеет те последствия, что средства просвещения становятся недействительными, науки почитаются ненужными, связи с теми, от коих можно бы приобресть полезные сведения, прерываются. Когда сверх того посмотрим на трудность в поддержании таких [283] связей при великой несообразности между восточными языками и западными, - на леность, в которой обыкновенно погрязает завоеватель, пресыщенный достоянием побежденных и утопающий в роскоши, - на совершенное нерадение о воспитании принцев, из серальского заключения вступающих прямо на престол Императорский: то увидим весьма достаточные причины малых успехов турецкого народа в образованности гражданской.

Хотя сам я мусульманин, должен однакож чистосердечно признаться, что Турки суть варвары. Пускай ето мнение почитают оскорбительным; но когда вижу народ, неимеющий никакого понятия о праве естественном и гражданском, - народ, в котором едва один человек из тысячи умеет писать, - народ, которой не обеспечил себе собственности, не установил у себя на законах основанного судопроизводства, не защитил себя от власти тиранов, сомовольно проливающих кровь его по одной только прихоти, - народ, с фанатическим упрямством отвращающийся от света наук, и нежелающий внимательным оком взглянуть на распространяющуюся вокруг его образованность: то могу ли не сказать: он составлен из варваров? Хотя богатые [284] у них люди одеваются в дорогое штофное платье, в многоценные шубы, - хотя в обществах своих и беседах управляются известными обрядами, - хотя лакомятся вкусными яствами и плодами, окуриваются благовонными ароматами, тщательно моются и чистятся; но я все таки неперестану восклицать: они варвары!

Я согласен, что при Дворе есть люди в Европейских языках весьма искусные и знакомые с обычаями народов Европы; но ета горсть людей может ли иметь на целой народ какое нибудь влияние, и не уже ли заключения мои для столь незначущего изъятия должны утратить свою справедливость?

Есть еще другая причина, содействующая утверждению Турков в их невежестве. Когда они напали на Арабов, в то время Империя сего народа занимала почти целую половину  света; вот они и возмечтали, что им никто уже сопротивляться не может, когда столь знаменитый народ преклонил колена пред ними, и когда досталось в их руки и самое даже знамя Магометово. Победы, после одержанные Турками в Европе, еще более утвердили их в прежнем мнении, хотя неосновательность его очевидным образом доказана [285] уроками, в новейшие времена преподанными поколению Оттоманов (Сии уроки преподаны в наше уже время знаменитыми учителями военного искусства: Румянцовым, Репниным, Суворовым, Каменским и Кутузовым). Мнимое превосходство в военном деле поселило в душах их непонятную гордость и вместе презрение ко всем другим народам. Наружное уважение, являемое ими послам государств Европейских недолжно никого вводить в обман; я лучше других знаю людей одного со мною исповедания, и говорю вслух, что в каждом Турке гордыня, свойственная мусульманину, соединяется с народною гордостию. Она-то воспламеняет его к военным подвигам; ибо Турок становится воином, повинуясь и религии и внутреннему побуждению: в военной жизни он видит ремесло прибыльное и средство нетолько быть свободным от насилия, но еще и на других налагать ярем притеснений.

Недолжно однакож думать, чтобы сей воинственный народ выставлял ополчения стройные, однообразно вооруженные, опытные в движениях и оборотах, приученные к повиновению, содержимые иждивением правительства и получающие плату из казны государственной: об таком войске [286] в Турции ниже понятия неимеют. Там каждой, когда только ему вздумается, затыкает за пояс пистолет, кинжал, или длинный нож, берет оружие, какое случится, говорит себе: вот я солдат! и присоединяется к отделению янычар, или к войску какого нибудь Паши, начальника области. Но лишь только остынет в нем жар военный, лишь только надоест ему беспокойное ремесло, он тотчас бросает оружие, и говорит: полно быть солдатом! И ета самовольная отставка невлечет за собою никакой ответственности. При таком устройстве Турецкого войска легко себе представить можем причину стремительности его, или лучше сказать дикого бешенства при нападении; ибо тот смело на все бросается, кто распален фанатизмом или желанием добычи; но видим равным образом и то, откуда происходит скорая усталость оного войска, непредотвращаемая ни воинским порядком, ни правилами чести.

Военная сила Империи Оттоманской преимущественно состоит в янычарах. Славный Раиф Еффенди считает их (в сочинении своем о Турецком войске) четыреста тысяч, и смело утверждает, что никакое государство не может выставить столь огромной, приведенной в порядок военной силы. Но что есть янычар? [287] Башмачник, ремесленник, землепашец, или носильщик, вписавший имя свое в реестр янычарской орты. В устроении сих орт (полков) господствует такой беспорядок, что в одних считается по тысячи янычар, между тем как другие состоят из двадцати и даже из тридцати тысяч. Вписавшийся имеет обязанность быть при орте каждой раз во время общего сбора; но исполняется ли ето?... Он не действует по закону дисциплины, а соображается с своими обстоятельствами, когда зовут его на службу. Неспорим, что иногда янычаре управляются тем духом чести, которой полководцы распространять стараются в своих корпусах; но сие столь полезное чувство, разумеется при надлежащем его направлении, не есть сильным побуждением для янычара, когда собственная польза противоречит оному. И потому янычар охотно берется за оружие, если причина, требующая его на службу, соответствует его склонности; и напротив неслушается никаких приказов, когда не предвидит своих выгод. Каждой бежит к своей орте, как скоро она собирается для мятежа, или грабительства; тут победа легка, добыча несомнительна. Вот уже совсем иное происходит, когда дело идет о походе против неприятеля; в таком случае выставляют хоругвь [288] Пророка (Санджак Шериф) на тот конец, чтобы сие священное знамение оживило в сердцах чувство набожности, которое заменило бы неведомое им чувство чести и любви к отечеству.

Выставление знамени Пророка, долженствующее удостоверять в будущей победе приходящие к нему войска, доныне имело желаемый успех; однакож и сей способ начинает терять свою силу, ибо набожная ревность, непитаемая в Турках видами корысти, обыкновенно хладеет. В последний раз при торжественном сопровождении Пророкова знамени из Стамбула надеялись, что за ним побегут янычаре десятками тысяч; вместо того воинов сих оказалось не более трех тысяч. Следственно отнюдь не должно славной сей милиции сравнивать ни с народными гвардиями государств Европейских, ни с каким либо другим корпусом, управляемым военною дисциплиной, его весьма прилично назвать можно поголовным ополчением. Одержанные в прежние времена янычарами победы были следствием нападения многолюдной вооруженной толпы на людей безоружных, или также на толпы, но малолюдные и столь же худо приученные к воинским действиям. В нынешнее время, когда малейшие средства рассмотрены и взвешены с такою точностию, [289] что следствия их становятся, так сказать, необходимы, ниже мыслить недолжно, чтобы войско Турецкое могло устоять перед Европейским, хотя бы последнее неравнялось первому своим многолюдством. Могут конечно случиться обстоятельства, при которых сие правило не будет иметь места; но ето уже есть исключение, рассмотрение коего не принадлежит к цели, мною предположенной.

Янычаре имеют свои особливые обыкновения; я должен здесь упомянуть о них.

Медные котлы, употребляемые для приготовления пищи, именно сорочинского пшена, которое приправляется маслом, служат военным знамением, и столько уважаются, что при них ставится почетной караул, и все проходящие мимо должны кланяться перед ними. Упомянутые котлы суть некоторым образом значки каждого отделения; ибо при них собираются орты янычаров. Во время войны их носят с великою торжественностию и утрата их причиняет незагладимое бесчестие тому корпусу, которому они принадлежали.

Поспешность, обыкновенно более притворная, нежели свободная, при получении съестных припасов служит доказательством удовольствия янычаров, а [290] медленность значит противное; когда же они вовсе неявляются для раздела порции, то уже тут надобно ждать ясного мятежа, и заблаговременно предупреждать его кроткими средствами. Как скоро мятеж действительно вспыхнул, янычаре прежде всего идут ко дворцу Султана, и раскладывают свои котлы на земле дном к верху; по сему знаку все вооружаются, собираются в кучи по командам, и объявляют Монарху о своем желании; иногда они требуют казни Министров, которых Султан в туж минуту и отдает им на жертву; иногда и самого Султана свергают с престола, как на пример в недавнее время Селима III. Весь Константинополь находится в ужасе, пока котлы лежат перед сералем.

Султан, принимая какого либо чужестранного посла, созывает янычар для получения съестных припасов в его присутствии, желая тем показать, сколь сильным бывает то правительство, которому войско предано всем сердцем. По тому же побуждению Великий Визирь разбирает некоторые тяжебные дела в присутствии послов, чтобы поселить в них высокое мнение о бдительности и справедливости судебной власти; после того дает им богатый пир, и дарит богатые шубы, для показания щедрости своего Государя! [291]

Особливое уважение, которое имеют янычаре к своим котлам, было причиною тому, что начальниками орт дано поваренное название раздавателей похлебки. Янычаре носят на колпаках своих жестяную бляху, под которою хранится деревянная ложка, составляющая необходимую принадлежность военного убора. Должность профоссов исполняют у них водоносцы, у которых всегда находятся в готовности орудия исправления. Каждая орта имеет особливый знак свой, напачканный красками на доске, взоткнутой на шест; его носят вместе с котлами во время походов военных. К поваренной свите принадлежат также молодые люди, называемые Ель - Гарем; ето ходячие талисманы, столь драгоценные во мнении янычаров, что сии храбрые воины скорее дадут себя самих вырубить до последнего человека, лишь бы только они остались невредимы, и весь корпус подпал бы бесчестию, когда бы сии священные залоги достались в руки неприятеля. Янычаре могут, по своему произволу, переходить из одной орты в другую.

Из всего сказанного выше какое другое можно получить понятие о янычарах кроме того, что они отнюдь не составляют войска, верного Монарху и полезного отечеству, [292] а суть не что иное как беспокойная, духом мятежа зараженная милиция, доказывающая право свое орудием и всегда готовая восстать против Государя, которому служит.

Султаны, наученные примерами, сколь тягостною и опасною бывает дерзость сей вооруженной толпы, хотели было защититься от нее составлением гвардии из придворных чиновников, надзирающих за садами сераля и загородных дворцов; оттуда происходит, что их называют корпусом садовников (бостанджи).

Они и в самом деле подавали скорую помощь при усмирении мятежников; но теперь в подобных случаях пристают обыкновенно к янычарам - как то случилось во время свержения с трона Селима III.

Артиллерийский корпус состоит из 48-ми рот, хорошо устроенных; при всем том однакож тотчас можно удостовериться в невежестве Турков, взглянувши на лафеты с дощатыми колесами, на пушки величины вовсе несоразмерной, на огромные пушки для бросания каменных ядер, на пушки о нескольких стволах. Сколько можно бы сберечь снаряду, времени, людей, посредством преобразования етого устарелого состава на благоустроенную артиллерию. [293]

Прочая часть военной силы состоит из отделений, более или менее многолюдных, присылаемых к армии во время войны из разных провинций, - из добровольного ополчения, из толпы фанатиков, воспламеняемых непритворною ревностию, и из таких, которые пристают к армии в чаянии удобнейших средств к грабительству, наконец из солдат выставляемых помещиками за свои владения. Из такой смеси составляется чудовищное войско, подобное орде диких Арабов, коей не уступает ни в искусстве, ни в способах вести военные действия. Огромная толпа сия тащит за собою множество телег, обозов, слуг, нестроевых чиновников; оттуда происходит совершенная невозможность дать армии надлежащее движение и порядочные обороты, от которых зависит успех военных действий.

Двор Константинопольский давно уже знает о сих неудобствах, давно уже старается отвратить их посредством заведения благоустроенной милиции, выученной на образец войска Европейского; но такая перемена в составе войска была совершенно противна выгодам янычар, ибо принуждала к порядку и повиновению тех людей, которые владели и ныне владеют [294] целым государством: и вот они забунтовали, свергли с престола Селима III, а советников его, людей весьма искусных и истинно полезных государству, принесли в жертву своему неистовству, и сим плачевным триумфом утвердили военный беспорядок, уже два века удерживающий мусульман позади христианских народов, которые преуспевают в образованности и просвещении.

Султан Мустафа, преемник Селима (И сего Монарха, также сверженного с престола, уже нет более на свете), имеет отличные качества; но что успеет сделать и самой лучший Государь, когда перевес силы на стороне буйной солдатчины? какой Министр отважится подать полезный совет, имея в свежей памяти несчастный пример своих предшественников? Право неотступлю от истины, когда скажу, что Турки не могут сделаться хорошими гражданами без посторонней помощи.

Чужеземцы воображают себе Султана самовластным, неограниченным Государем, управляющим единственно по своей воле, нередко действующим по движению страсти, или по какому нибудь побуждению мечты своего воображения. Какая ошибка! [295]

Султан есть такой невольник, какому нет на свете подобного; все шаги его, все слова исчислены, каждое действие предписано, каждой поступок в самых даже маловажных обстоятельствах должен быть сообразен с предначертанными правилами; на все существуют законы, которых он никак неможет нарушить. Подобно бездушной фигуре, движимой скрытными пружинами, он во всех своих поступках управляется уставами, советом, духовенством и янычарами. Он есть божок, покрытый драгоценными камнями, окуряемый ароматами, окруженный поклонниками, но стоящий неподвижно, и тем только отличающийся от истукана, что имеет жизнь и чувствует физические неприятности. Народ, зная, что такой обладатель не может сделать ему ни добра, ни зла, вовсе не занимается его судьбою, и равнодушно смотрит, когда после его падения другой Султан восседает на том же престоле.

Из такого равнодушия народного следствия происходят самые вредные; ибо на него надеются дерзские Паши и смело распространяют мятеж, очень зная, что найдут себе приверженцов между подданными, привыкшими ко притеснениям от чиновников. По сим-то причинам так долго сопротивлялись [296] Порт Джезар, Пасван-Оглу, Кадри-Ага; и ныне видим непослушных чиновников: Магомета-Али в Египте, Бушчука-Али в Сирии, Мустафу Башу (Ето славный Мустафа-Байрактар, бывший причиною низложения Султана Мустафы, и погибший во время бунта) в Булгарии, Али-Башу в Албании, Измаила-Бея в Румелии, и других менее значительных мятежников.

Надлежало бы исключить из списка Монархов обладателя, подверженного неуважению своих служителей. Мы уже знаем, что власть его есть только мнимая; прибавим же еще к тому, что он никого не видит, что ни с кем кроме одного Визиря не разговаривает, и что всю жизнь свою проводит между женщинами и евнухами. Может ли такой человек управлять народом? И его называют самовластным! Нет, не в Стамбуле, а в Марокко должно искать самовластного правителя.

Государственные дела находятся в руках корыстолюбивых чиновников, ищущих награды своей в богатствах; доходы казны со дня на день уменшаются по мере умножения бунтов; Паши, уже давно пожалованные в Губернаторы провинций, [297] почти никаких податей неприсылают; Паша Дамасский удерживает при себе доходы Сирии под предлогом снаряжения каравана, отправляемого в нынешнем (1807) году в Мекку, и еще сам требует денег для войны против Вехабитов, вторгающихся отчасу далее в пределы Оттоманской Империи. Мятеж в Сербии, покорение Российским войском Молдавии и Валахии (Дела сии потом приняли другое положение), неповиновение Варварийских правительств и бесстыдная кража казначейских чиновников совершенно опустошили казну государственную. А при невозможности высшим придворным чиновникам исправно получать свое жалованье, или пользоваться подарками, они ищут в подкопах, происках и разных интригах средств к насыщению своего корыстолюбия.

Должности в Турецком государстве покупают; число их однакож уменшается по причине отпадения тех провинций, в которых свирепствуют мятежи, а с тем вместе истощаются и доходы, получаемые от сего торга. Правда, что от недостатка в должностях и цена на оные возвысилась. И так положим, что Двор немного теряет; но за то уже народ обременяется страшными податями; ибо заплатившие втрое [298] дороже за места почитают себя в праве вознаградить издержки свои тройными поборами. Угнетенные жители стонут, но Двор не внемлет их жалобам; ибо в следующем же году неполучил бы всей уплаты, когда бы взял сторону подданных. Вот и появляются мятежи, начинается война, укореняется зло, которое в самом себе находит стихии, необходимо нужные для всегдашнего своего продолжения.

А.

Текст воспроизведен по изданию: О нынешнем состоянии турецкого государства // Вестник Европы, Часть 89. № 19-20. 1816