ИЗ ПРОШЛОГО.

Александр Данилович Марков (Оспенный).

В «Русском Архиве» 1884 года (кн. 3, стр. 209), в статье «Генеалогическая заметка» сказано несколько слов об Александре Даниловиче Маркове, получившем от императрицы Екатерины фамилию Оспенного. Чтобы пополнить сказанное о нем автором «Заметки» г. Д. К., приводим несколько документов, заимствованных из дел архива министерства юстиции и интересных по тем биографическим данным, которые находим в них об этом питомце Екатерины.

Но прежде скажем несколько предварительных слов. Введение оспопрививания в России, бесспорно, было одним из благотворнейших дел, ознаменовавших тридцатичетырехлетнее царствование императрицы Екатерины II. Поводом к нему была появившаяся в Петербурге летом 1768 года оспенная эпидемия, внушившая императрице самые серьезные опасения как за себя, так и за наследника престола.

«Я, не имев оспы, — писала она к московскому главнокомандующему П. С. Салтыкову, — принуждена была как о себе самой, так и о великом князе, при всех употребляемых предосторожностях, быть однако ж в беспрерывном опасении, а особливо нынешнего лета, как она в Петербурге весьма умножилась, почла я себя обязанной удалиться из оного и вместе с великим князем переезжать с места на место. Сие побудило меня сделать сим опасениям конец и прививанием себе оспы избавить как себя, так и все государство от небезопасной неизвестности» («Русский Архив», 1880, кн.III, стр. 337.)

В июле месяце 1768 года, было послано в Лондон послу нашему Мусину-Пушкину повеление пригласить в Петербург искусного в [468] оспопрививании врача, вследствие чего им и был приглашен в Россию Томас Димедель (Dimsdale). В то время прививание предохранительной коровьей оспы не было еще известно; оспу прививали натуральную, перенося ее прямо с больного на здорового, почему операция эта, которая, благодаря открытию Дженнера (1796 г.), теперь стала столь обыкновенною, тогда казалась па столько серьёзною, что не каждому врачу решались доверять ее. «У нас есть врачи весьма ученые и весьма искусные, — говорил граф Панин Димеделю при первом с ним свидании, — но они не имеют достаточной опытности по этой части» («Сборник Росс. Историч. Общества», т. II, 300.). Да и сам Димедель, когда ему объявили о намерении императрицы привить оспу себе и великому князю, не иначе решился на операцию доверявшимся его искусству высоким пациентам, как сделав предварительно опыт сперва над двумя, а потом еще над четырьмя кадетами. Первый опыт удался, второй остался без ожидаемого результата, так как оказалось, что последние четыре кадета имели уже натуральную оспу.

Во время этих опытов Димеделю дали знать, что императрица не желает более откладывать операцию, и чтобы он готовился к ней. Это было осенью 1768 года. «Я выбрал трех детей здорового телосложения, — говорит Димедель, — и привил к ним оспу, чтоб быть готовым, по мере возможности, к тому самому сроку, который был заблаговременно определен». 12 октября, в 9 часов вечера, в Вольфовский дом, где был устроен госпиталь для оспенных, явился из дворца посланный с приказанием приехать немедленно и привезти с собой больного, от которого можно было бы взять материю для привития оспы. «Ребенок, которого я выбрал для этого, — рассказывает Димедель, — как наиболее способного и на котором оспа начинала уже показываться, в то время спал. Мой сын взял его на руки, закутал в свою шубу и снес в карету» (там же, стр. 310 — 311.).

Мальчик этот и был тот самый Александр Данилович Марков, имя которого мы поставили в начале нашей заметки. Судьба его довольно любопытна и отчасти не лишена загадочности. Начать с того, что Марковы, фамилию которых он носил, по всей вероятности, не были его родителями. К такому заключению невольным образом приводят слова Екатерины, сказанные ею графу Ив. Гр. Чернышеву относительно происхождения этого ребенка: «Si vous voulez savoir a qui il appartient, sachez que vorte frere (т. e. З. Г. Чернышев) dit qu'avec le temps il le croit destine a remplir les places de m-r Betzki, et ne m'en demandez pas plus». Конечно, Екатерине не было бы надобности говорить так, если бы этот мальчик был сыном каких-то Марковых.

Но таинственный покров, наброшенный Екатериною на происхождение Маркова, раскрывает Гельбиг, этот любопытный немец, который так тщательно следил за всеми слухами и новостями своего времени. По его словам, Марков был сыном графа Гр. Гр. Орлова; говорит это он, конечно, по слухам, о матери же умалчивает, хотя, по всей вероятности, те же слухи, которые называли Орлова отцом Маркова, называли и имя матери, — это так естественно. На сколько справедливы были эти слухи, ручаться, конечно, трудно. [469]

Как бы то, впрочем, ни было, повторяем, судьба Маркова любопытна.

Родился он в 1763 году и, благодаря взятой от него для императрицы оспе, стал ей известен с детских лет. Через месяц после благополучного исхода болезни, Екатерина, в день своего тезоименитства жалует ему дворянское достоинство, приказывает принять фамилию Оспенного и на содержание его определяет капитал в 3,000 руб., который до его совершеннолетия вносится в банк для приращения процентами (Колотов, «Деян. Екатерины», II, т. I, 255 («Р. Арх.», 1884, кн. 3, 211).)...

Он остается в дворцовых покоях или, по крайней мере, часто привозится туда и, как говорит сама Екатерина, составляет ее «забаву». Вот как характеризует она этого мальчика в письме к графу И. Г. Чернышеву, от 14-го декабря 1768 года. «От роду не видывали повесы, подобной Александр Данилова Оспина: резов до бешенства, умен и хитер не по летам, смел до неслыханной дерзости, никогда не короток ни в ответах, ни выдумках, ему же шестой год, и мал как клоп. Брат ваш Захар Григорьевич, граф Григорий Григорьевич (т. е. Орлов) и самый Кирилл Григорьевич (т. е. Разумовский) часа но три, так как и все мы, по земле с ним катались и смеялись до устали. On peut dire qu'il remplit lui seul parfaitement la chambre. Si vous voulez savoir a qui il appartient, sachez que votre frere dit qu'avec le temps il le croit destine a remplir les places de m-r Betzki, et ne m'en demendez pas plus. Le fait est que je l'ai annobli vu que sa petite verole m'a sauve du danger de ce mal» («Можно сказать, что он один совершенно занимает собою всех. Если хотите знать, кому он принадлежит, то знайте, что, по словам вашего брата, он предназначен занять со временем должности Бецкого, и больше о том у меня не спрашивайте. Дело в том, что я возвела его в дворянское достоинство, так как...»).

По-видимому, это был недюжинный ребенок: при тех нравственных свойствах, какие были подмечены в нем императрицей, из Оспенного, казалось, должен был выйти или умный, способный и энергический человек, или отъявленный сорвиголова. Кажется, однако ж, из него не вышло ни того, ни другого, или же мы многого не знаем из дальнейшего течения его жизни.

Когда Оспенный вышел из детских лет, Екатерина поместила его в пажеский корпус, откуда он и был выпущен в офицеры. Где и как шла его служба — неизвестно. Оепенный говорит только, что он служил в полках; из его же слов узнаем, что императрица жаловала его дорогими подарками (см. ниже). Все это показывает, что Екатерина продолжала оказывать Оспенному свое благоволение и тогда, когда он уже перестал забавлять ее своими детскими выходками, но предсказание графа Захара Григорьевича Чернышева не исполнилось: Оспенный не только не наследовал должностей Бецкого, но, дослужившись до секунд-майора, должен был по болезни выйти в отставку и в последние годы царствования Екатерины находился в самом бедственном положении. В 1793 году, в поре самых цветущих лет, он, живя в Петербурге и терпя крайнюю нужду, принужден был обратиться к прежней своей благодетельнице со следующем прошением: [470]

«Всемилостивейшая государыня!

Благодетельные твои, всемилостивейшая государыня, о мне попечения, которыми судьба, всеми управляющая, дозволила мне пользоваться с самого моего младенчества чрез прививание оспы к освященной особе твоей, дают мне неоспоримое право почитать тебя неоспоримо более своей матери (и) заставляют надеяться, что милости твои ко мне никогда не иссякнут и в нынешнем моем положении вознаградят просьбу, с коей осмеливаюсь припасть к стопам твоим.

Прости, всемилостивейшая государыня, великодушно дерзновению того, который, будучи щедротами твоими извлечен из низости и поставлен на степень, могущую равнять его с прочими, утруждает тебя строками, которых единственный предмет посредственный кусок хлеба, нужный для продолжения дней моих, коего я теперь почти лишаюсь и который надеюсь получить только от великодушия твоего.

Прошло уже, великая государыня, несколько годов, как я, по воспитании моем в кадетском корпусе, которое я получил единственно посредством материнских твоих о мне попечений, вышел из оного офицером, служил в полках и, наконец, взял отставку и живу теперь в Петербурге без места, могущего доставлять мне пропитание. Не надеяние на кого либо, не леность виной сему: болезнь принудила сверх желания моего оставить службу, или, лучше сказать, оставить долг, требующий умереть за тебя и отечество, дабы сделаться достойным твоих великих милостей; надобно быть чувства лишенному, который бы восхотел, будучи тобою облагодетельствован, пожалел жизни своей для тебя, от своих прихотей, а не по нужде.

Воззри, великая государыня, милосердым оком на питомца твоего, который не имеет у себя других благодетелей, окроме тебя. На тебя едину возлагаю мою надежду, ты единым мановением можешь доставить мне состояние, сходственное моему чину и дворянству, тобой мне пожалованному; яви мне средство продолжать жизнь мою, которую мне Творец даровал для прославления имени твоего, да утешу я престарелых моих родителей, едва уже дышащих и ожидающих пособия только от меня, да потекут дни их, равно как и мои, в спокойствии, которого без помощи твоей иметь не в состоянии.

«Верь истине, всещедрая монархиня, что я бы никогда не писал, и в сию минуту желал бы окончить жизнь мою, если слова мои возбудят в тебе, хотя малейшее на меня неудовольствие; сие соделает совершенное мое злополучие; существование мое на свете учинится тягчайшим бременем, которое казалось прежде отрадою, когда находился под покровом твоего великодушия; еще и по сих пор начертаваются в уме моем те сладостнейшие минуты, как будучи пажом и находясь уже в кадетском корпусе, предстоял пред лицом твоим и зрел беспредельные твои ко мне благотворения, за которые благодарности не истребит и самая смерть, но дух мои всегда тебе преданный понесет ее в вечность.

Всемилостивейшая государыня,

вашего императорского величества

верноподданный

Александр Оспенный.

Ноября 29 дня 1793 года». [471]

«1794 года, января 9 дня, правительствующему сенату действительный тайный советник генерал-прокурор и кавалер А. Н. Самойлов предложил препровожденное к нему, по высочайшему ее императорского величества повелению, прошение секунд-майора Александра Оспенного с тем чтобы сей проситель определен был от герольдии к месту, чину и способностям его соответствующему, и во исполнение сего именного ее императорского величества высочайшего указа, правительствующий сенат приказали: объявленного секунд-майора Оспенного причислить при герольдии для определения во исполнение высочайшего ее императорского величества повеления по чину и способностям его к должности и написать в список, о чем ему объявить, а для ведома в московские сената департаменты сообщить ведение» («Дел. Герольдм. Конт.», кн. № 839, дело № 65, листы 203 — 205.).

Спустя месяц, 7 февраля 1794 года, генерал-прокурор Самойлов писал к графу П. В. Завадовскому:

«Милостивый государь

граф Петр Васильевич!

Ее императорское величество высочайшим указом соизволила находящегося не у дел секунд-майора Оспенного определить к месту; он же, Оспенный, желает определен быть в государственный заемный банк на открывшуюся там директорскую вакансию, но как удостоевие к тому зависит по начальству вашему в заемном банке от вас, милостивый государь мой, то имею честь сообщить вашему сиятельству, не рассудите ли удовлетворить просьбы сего просителя; впрочем пребываю я с истинным и совершенным почтением и проч.» («Дела генерал-прокурорские», кн. 6,692, л. 740.).

Ходатайство осталось без успеха: Оспенный места в банке не получил, «по неимению вакансии». Прошло еще слишком два года, он по-прежнему оставался непристроенным, а между тем положение его с каждым днем ухудшалось все более и более; он начал уже продавать свое имущество и входить в долги; тогда он решился снова обратиться к императрице.

«Всемилостивейшая государыня!

В другой и последний раз дерзаю молить тебя, премилосердая матерь! Воззри на горесть и стенание Оспенного, бывшего некогда твоим питомцем, но который теперь не смеет себя назвать таковым, ибо есть нищий. Творец свидетель, что я лишаюсь куска хлеба, и отчаяние меня сопутствует. Ты благоволила приказать дать мне место, могущее доставить пропитание, но болезнь, которая препятствует воспользоваться оным, довела меня до той крайности, что я должен бедное мое имущество распродавать за бесценок и чрез оное иметь дневное свое пропитание. К единому ж удовольствию и отраде остаются драгоценные для меня вещи, как-то: часы, перстень и табакерка, жалованные тобою, на коих единое воззрение составляет все мое утешение. Прости монархиня! чувства бедственного моего состояния затмевают мысли; я не в силах изобразить всего, но скажу — признательность моя к тебе вовек не изменится, ибо она во [472] мне есть душа и сердце, и до чего бы меня несчастная судьба ни довела, но я, по меньшей мере, жил до конца дней от щедрот твоих!

Всемилостивейшая государыня,

вашего императорского величества

верноподданный

Александр Оспенный.

Июня 17 дня 1796 года».

Проходит еще четыре месяца — ни откуда ни ответа, ни распоряжения. Полный отчаяния, Оспенный обращается к графу Самойлову с просьбой напомнить о нем государыне:

«Сиятельнейший граф

Всемилостивейший государь!

За слабостью здоровья моего не могу предстать лично, а нашелся принужденным объясниться вашему сиятельству письменно и утруждать всенижайшей моей просьбой. Не безвестно, всемилостивейший государь, что я был призван к вашему сиятельству для отобрания от меня желания по определению к месту, которое мною и объявлено, но как мне и поныне оным воспользоваться не можно, за неимением вакансии, а я уже дошел до такой крайней бедности, что не имею дневного пропитания и задолжал около пятьсот рублей; как оный долг, так и нищета доводят меня до отчаяния, то всепокорнейше прошу, всемилостивейший государь, взойти великодушно в бедное мое состояние и доложить об оной всемилостивейшей моей монархине, за каковую милость по гроб мой останусь вашему графскому сиятельству благодарным.

Всемилостивейший государь

вашего графского сиятельства

всепокорный слуга

Александр Оспенный.

«Октября 16 дня 1796 года».

При чтении этих документов невольно останавливаешься на мысли — не было ли в жизни Оспенного каких-нибудь особенных обстоятельств, которые могли охладить к нему участие Екатерины? Он в нищете, он болен, но причиной бедственного положения своего он мог быть сам, иначе трудно объяснить в мягкой натуре Екатерины ту холодность, какую видим в отношениях ее к прежнему питомцу, долгое время пользовавшемуся ее милостями.

Вследствие приведенного письма Оспенного к Самойлову, последний докладывал императрице:

«Секунд-майор Александр Оспенный просил пред сим места, которое б могло приносить ему пропитание, почему и объяснялся я с главным директором ассигнационного банка об определении его в тот банк в директоры, но, по неимению вакансии, не определен. А ныне представляет он, Оспенный, о крайней своей бедности, так что насущный хлеб едва для пропитания своего имеет и притом отзывается, что болен; известно ж мне, что подлинно за болезнями, коим он часто подвержен бывает, я должности, к которой будет определен, с успехом отправлять не в [473] состоянии, то не будет ли вашему императорскому величеству благоугодно из милосердия вашего пожаловать ему на пропитание какую либо пенсию, по мнению моему, считаю я довольным триста рублей в год» («Дела генерал-прокурорские», кн. 6,692, л. 741-743.).

Получил ли Оспенный пенсию и что с ним сталось потом — неизвестно.

Сообщено А. Н. Корсаковым.

Текст воспроизведен по изданию: Из прошлого. Александр Данилович Марков (Оспенный) // Исторический вестник, № 3. 1885