ЧИЧАГОВ П. В.

ЗАПИСКИ АДМИРАЛА ЧИЧАГОВА,

первого, по времени, морского министра.

(См. “Русскую Старину” изд. 1886 г., т. L, июнь, стр. 463-488; т. LI, августа, стр. 247-270; сентябрь, стр. 487-518; т. LII, октябрь, стр. 25-44.)

VII.

Вторая экспедиция моего отца на северный полюс. — Профессор Эпинус и его инструкция. — Действия экспедиции и возвращение в Архангельск. — Донесение и письмо моего отца к гр. Чернышеву. — Ответ гр. Чернышева и вызов В. Я Чичагова в Петербург. — Оправдательная записка моего отца. — Расформирование экспедиционной эскадры. — Адмиралтейств-коллегия. — Заключительный указ императрицы.

Следствием предыдущего была вторая экспедиция к северному полюсу, результат которой был неудовлетворительнее первой. Еще в конце 1765 года приступили к поправке корветов и постройке новых ботов. 8-го ноября капитан Бабаев вошел с ними в Екатерин-гавань, но два бота с провиантом отбросило шквалом к острову Кюльдеину и один из них разбило. Провиант почти весь утонул, а оставшийся помок и сделался негодным.

По рассмотрении вице-адмиралом Нашевым рапортов, журналов и карт, представленных моим отцом, адмиралтейств-коллегия собралась на совещание (16 января 1766 года. – прим. Л. Ч.), в предположении, что ей придется обвинять начальника экспедиции в нерадении и [240] нежелании подвергаться опасности, для прославления царствования императрицы. Результатом этого совещания было определение вторичной экспедиции, и в журнале заседания говорилось, что коллегия пришла к заключению: “хотя по известным господина Чичагова и других бывших с ним господ капитанов ревности и усердию к достижению желаемого намерения ничего не оставлено, поколику состояние времени и встретившиеся препятствия дозволили”, однако, коллегия не согласна с мнением начальника экспедиции о невозможности открытий у полюса новых земель, так как, во-первых, из похода Немтинова в 1764 г. на Шпицберген выяснилось, что в то лето не видно было столько льда и он свободно входил в Клокбай, вследствие ли других ветров, разности течений, а может быть, и менее сильной стужи. Следовательно, можно предположить, что не каждое лето бывает там одинаковое количество льда. Во-вторых, успех столь чрезвычайных предприятий большею частью зависит от удачи, что требует неоднократных опытов. Далее коллегия редактировала свой журнал, с намерением несколько загладить собственное несправедливое отношение к капитану Чичагову, и говорит: инструкция прошлого года остается в прежней силе “и как положенные в оной предписания учинены больше для сведения и примечания, нежели для определительного наставления, каковое во всех подобных сему делах инако как наугад дать нельзя, а, впрочем, дается там совершенная во всем свобода, то и ныне то же самое не токмо подтвердить, но власть сию распространить и более, полагаяся во всем на известные и уже опытами доказанные, — ревностное усердие, благоразумие, искусство и патриотический дух господина Чичагова, чтобы он в предприятии сем поступал и в желаемый путь располагал свое плавание, как время и обстоятельства потребуют и дозволять, а искусство и неустрашимость духа его наставят”. Затем еще раз в конце определения сказано, что все поручается благорассуждению капитана Чичагова и не только опыта, но одно намерение и плавание экспедиции близь полюса доставляет уже славу России и целой Европе и обессмертит его имя, так как до сих пор попытки всех иностранных мореплавателей были тщетны и неудачны. Второй экспедицией он, наконец, по меньшей мере, [241] уверит свет, что достигнуть желаемой цели положительно и совершенно невозможно. По просьбе моего отца лейтенант Немтинов был определен в его команду.

Неизвестно, какое бы влияние имел на это решение коллегии Ломоносов, умерший вскоре по отправлению первой экспедиции, но надо предполагать, что присутствие его в совещании облегчило бы отцу моему получить полное оправдание. Ломоносов был единственным ученым человеком в то время. Его старался заменить в этом деле профессор Эпинус, который составил для эскадры довольно интересную и ученую записку 1). Он писал, что, по его мнению, только тремя путями можно проехать из Ледовитого океана в так называемое “тихое море”. Из этих трех, двумя проходами (между Сибирью и Новой землей и между Новой землей и Шпицбергеном) покушались неоднократно проехать, но без успеха; третий проход, между Шпицбергеном и Гренландией, никогда не был старательно осмотрен, кроме прошлого года экспедицией Чичагова. Но последний не имел успеха более первых, так как беспрерывный лед, который начинается немного выше 80°, близь Шпицбергенского северного мыса, и простирается линией NW до 76-го или 77-го градуса, лишает надежды сыскать путь иными местами. Эпинус был уверен в невозможности прохода этим путем на следующих основаниях: (Франц-Мария-Ульрих-Теодор Эпинус (Aepinus), знаменитый в свое время физик-математик, родился в Ростоке в 1724 г., умер в Дерите в 1802 г. – прим. Л. Ч.) по здравому рассуждению нельзя надеяться, чтобы лед этот растаял летом, хотя бы жара долго длилась, так как Чичагов рапортует о присутствии там беспрерывных льдов, состоящих из громадных глыбь и гор, столь неизмеримых, что разве в течение нескольких веков они растаяли бы в умеренном климате, 2) беспрерывный лед доказывает неоспоримо, что гренландский восточный берег, который мы знаем только до 75 и 76 градуса северной широты, простирается линией NO за 80 градус, параллельно с новообретенным ледяным берегом, и следовательно при условии даже, что лед растает летом, экспедиция придет лишь к берегам [242] Гренландии. Кроме того, присутствие кораблей ежегодно между Шпицбергеном и ледяным берегом, что подтверждается людьми, ездящими ловить китов, имеет основанием неизменность этого берега, на несколько градусов ближе к нам, тогда как в Ледовитом море каждое лето лед тает и его ломает еще выше 80°. Причина этому может быть одна: вблизи берега находится земля и весьма обширная. Тоже объясняется физическими причинами, т. е. поверхность земли скорее и больше расхолаживается, нежели поверхность моря, а тем более в гористой стране. Поэтому нечего удивляться, что обширные земли около полюса окружены вечными ледяными закраинами и что море, на некотором расстоянии от них, никогда не замерзает или каждое лето открывается. Все это еще можно доказать примерами и есть положительные данные к тому, что восточный берег Гренландии далеко распространяется в море. Та сторона, которую мы лучше знаем, на ближних к нам широтах, обведена везде с восточной стороны ледяною закраиною, подобно найденной у ледяного берега, от 62 или 63 до 75 или 76 градуса. Это убеждает в предположении, что найденный нашими кораблями берег есть не что иное, как продолжение гренландской закраины.

Затем Эпинус переходит к следующему заключению: хотя, говорит он, обсудив эти причины, надобно оставить надежду сыскать проход в западной стороне Шпицбергена, между 80 и 76 градусами, однако, нельзя приходить совсем в отчаяние, так как за подлинное известно, что в северной стороне Шпицбергена море, на довольно большое расстояние, либо никогда не замерзает или каждый год открывается и что там бывали люди на 2 градуса ближе к полюсу, чем прошлогодняя экспедиция. Например, с полтора века назад, промышленники, занимающиеся ловлей китов, посещали чаще, чем теперь, этот остров, около которого во множестве водились тогда “морские чудовища”. В нынешние времена киты боятся приближаться к тому месту, где за ними стремительно гоняются, и рыбные промышленники ловят их теперь далеко от берегов. Писания свидетельствуют, что рыболовы ездили около северных берегов Шпицбергена без всякого препятствия. Некто де-Лил описывает в мемориалах королевской [243] академии наук в 1720 г. один остров, лежащий в северной стороне Шпицбергена, следующими словами: “обретение в северной стороне Шпицбергена состоит в Пуршаском мысе, лежащем под 82°, и в новом острове Феро — под 82° и 25 минутами за 150 миль до полюса”. Разумный ученый Зорг-драгер — “за подлинно обнадеживает”, что корабли, отправлявшиеся неоднократно на китовую ловлю, доходили несколько раз в северной стороне Шпицбергена до 82°. Из всего этого следует заключить, что гренландский берег меняет свое положение около 80 или 81° в северной стороне Шпицбергена и что этот берег идет от сего места прямее к северу; потому может статься — там найдется проход в Тихое море, который нельзя нигде более искать с лучшею правдоподобностью. Эти доказательства дают счастливую надежду на успех и в инструкции следует написать: “должно стараться идти в северную сторону Шпицбергена, следовать, сколько можно, подле гренландского ледяного берега, который будет по правой стороне; стараться усмотреть мыс Пуршаский, остров Феро и следовать оным путем так далеко, сколь обстоятельства к тому дозволят”. “Многие будут опасаться этой экспедиции”, — говорит далее Эпинус в своей записке, — “и я согласен, что человек, не имеющий астрономического и физического знания, касающегося до сего предмета, почти неминуемо погибнет”. Поэтому Эпинус предлагает выписать из Лондона часы для измерения долготы, работы Гаррисона (Гаррисон-Джон (род. в 1693, ум. в 1776) — изобретатель морских часов. – прим. Л. Ч.), вследствие которых мореплаватель избегает необходимости писать журнал, сбивающий с толка всех в пути.

Таким образом, наставленный чинами коллегии и различными учеными, но в тех же условиях и без астрономических инструментов, отправился мой отец во вторую экспедицию, в надежде попытать снова счастье.

19-го мая 1766 года три судна его эскадры вышли из Екатерин-гавани в море и 27-го числа прибыли к Берен-Эйланду, где увидели перед собою лед, и потому стали держаться на Шпицберген. Дойдя до ширины 77°23' и длины 26°31', к 30-му [244] мая, после всевозможных попыток приблизиться к земле, начальник экспедиции приказал продолжать плавание, склоняясь более к западу и всегда на виду льдов, имея их в правой руке к северу.

11-го июня они встретили трехмачтовой галиот “Корнелиус”, и мой отец попросил к себе на судно его шкипера, голландца Шикианса, для допроса. Последний показал, что он 13 апреля вышел из Амстердама на этом галиоте, принадлежавшем купцу Корнелиусу Готтентоту, для китоловного промысла, и приходит в эти места уже в третий раз: Гренландии никогда не видал за льдами и выше 77° ширины не бывал. Далее он рассказал, что ему говорили, будто здесь каждый год бывает до 100 и более судов; лет 12 назад много пропало голландских судов на северном конце Шпицбергена, которые затерло льдом, и только два спаслись. Почти всякий год пропадает по одному и по два корабля; это всегда те удалые, идущие на север Шпицбергена.

Отправившись в дальнейший путь и когда по счислению было 21 миля пройденного расстояния на WN по правому компасу, они увидели лед, неизмеримой обширности, который, по громадной толщине, надо было признать за прилегающий к Гренландии. Будучи 16-го июня, по счислению, в ширине 78°18' и длине 17°53', начальник экспедиции собрал совет и предложил решить вопрос куда и как направиться им? Капитаны единогласно решили идти к Шпицбергену, дабы чрез то поверить в каком они расстоянии от берега, так как, с 30-го мая по 17 июня обращаясь постоянно во льдах, они могли ошибиться в счислениях.

На основании этого, двинувшись к О, они, 18 числа, увидели Форланд, где и штилевали по 20-е число. Здесь была взята обсервация и оказалось, что они находятся в ширине 78°03'. 20-го июня начался сильный северный ветер, воспользовавшись которым они направились в Клокбайский залив. После больших усилий они, окруженные льдом, остановились в пяти верстном расстоянии от изб, где помещалась команда.

На другой день начальник экспедиции сошел с корабля и направился по льду к строениям; лейтенант Рындин выбежал к нему на встречу со слезами на глазах и в [245] потрясающих картинах описал свою жизнь в этой местности и страдания людей. Из всей команды остались в живых только Рындин, комиссар и 5 рядовых; прочие все померли.

Ежеминутно вспоминался моему отцу в этой обстановке вице-президент адмиралтейской коллегии, граф Чернышев, и все члены, рассуждавшие с таким возмутительным спокойствием о возможности или невозможности зимовать в Клокбае и делавшие свои предположения, основываясь на фантазии сытого желудка и мягкого кресла. Эта школа была пройдена капитаном Чичаговым с пользой и потому-то впоследствии, когда ему пришлось командовать, в шведскую кампанию, всем русским флотом, он ограничивался сообщением Чернышеву результатов своих распоряжений, никогда не испрашивал приказаний его и не признавал всей адмиралтейской коллегии.

Во время пребывания эскадры в Клокбае, где запаслись пресной водой и провиантом, прибыль корабль “Санта-Анна”, амстердамского купца Иоганнес фон-Виенбург. Капитан Чичагов опросил шкипера Якова Юнге, который показал, что он вышел из Амстердама 13 апреля для ловли китов, но ни одного еще не поймал. Гренландию он видел через лед в ширине 75°, десять лет тому назад, и они предполагают, что в 78° ширине должен быть проход в Стардавис, потому что там был убит один кит, в котором найден гарпунен (Гарпун — орудие, употребляемое для ловли китов и тюленей, род остроги с широким острием, сверху суживающимся; к острию приделан крюк и трубка с древком. – прим. Л. Ч.) под клеймом такого шкипера, который промышлял в здешних местах; думают, что киты проходят под лед. Юнге плавал в Северном море 22 года, а шкипером служил девятый год; отец его промышлял уже 30 лет и был не вдалеке от Клокбая на другом судне; Ему случалось быть в прежние времена на 81°, но не выше; слыхал, что судна находились когда-то на 83° и видели землю через лед. Далее он показал, что много судов гибнут здесь ежегодно, но людей успевают спасти другие корабли. Во все время 22-х летняго промысла он поймал 250 китов; склонение компаса употребляет западное на 2 румба, а когда [246] капитан Чичагов ему сказал, что им сыскано здесь склонение 1,5 румба, то он на то согласился.

29-го июня 1766 г. эскадра вышла в море при крепком северном ветре, который продолжался по 6-е июля и сдрейфовал их к зюд-капу, а по перемене ветра они стали держать к западу. Пройдя открытым морем 36 миль, не видав ни в какой стороне льда и достигнув ширины 77°48' и длины 18°53', 8-го июля они встретили густой и громадной величины лед, который простирался от NO к ZW. Повернув так, чтобы продолжать движение в направлении параллельном этим льдам и иметь постоянно их в виду, эскадра пришла, 16-го июля, к северному концу Шпицбергена, в ширину 79°45' и длину 27°29', где увидели до 20-ти промышленных голландских судов, из которых некоторые были опрошены и объявили, что они идут в Амстердам.

17 и 18 числа капитан Чичагов лавировал выше северного конца Шпицбергена, между редким льдом, ходил до ширины 80°30' и всегда был на виду густого льда, который в конце концов сошелся с землею Шпицбергена.

19-го июля у северного конца, во время маловетрия, эскадра сошлась с голландскими флейтами. Капитан Чичагов послал на одну из них шлюпку для допроса; шкипер Ян-Фос объявил, что он здесь два месяца ходил около льдов в 80° ширине и был в трех губах на якоре; сделал в Северном море 23 кампании, из которых две — шкипером; идя из Амстердама, увидал лед на 72° ширине; Гренландии не видел, а родственники его говорили, будто видели в 74°. На его глаз льды здесь ежегодно умножаются и доказательством того служат рассказы, как 60 лет назад хаживали почти кругом Шпицбергена, а ныне ни от кого не слыхать, чтобы видали Норд-Остер-Ланд за льдами.

В прошлом году промышленники видели русскую экспедицию капитана Чичагова, у северного берега Шпицбергена, когда стояли на якоре, в числе 8 судов в губе. Они были уверены, что экспедиция погибнет, так как северный ветер относил ее ко льдам, и опасались русских, приняв их за разбойников, впервые появившихся в этих странах. В 1758 г. во льдах пропало 15 голландских судов у северного конца [247] Шпицбергена, в нынешнем году раздавило одно английское судно; в 1746 году около 78° ширины пропало 20 судов разных наций, вследствие увлечения охотников за китами, которых неожиданно появилось большое количество. Хотя они видели, что кругом их много льда, однако, никто не хотел оставить своей добычи; между тем поднялся сильный северный ветер, надвинувший на них льды, и несчастных совершенно раздавило.

Другой шкипер Андреас Класбей показал, что отец его 30 лет промышляет, ходил на восточную сторону Шпицбергена до 77° ширины, причем составил описания на разных языках, которые тут же были даны капитану Чичагову, однако, кругом Шпицбергена обойти не мог за льдами. Третий шкипер Мооу рассказал, что он бывал для промысла в проливе между Норд-Остер-Ланд и Шпицбергеном много лет тому назад, приблизительно более 20-ти, а ныне к тем местам не мог дойти за льдами. О положении гренландского льда все показывали, что он простирается от NO к ZW и напоследок сходится с землею Шпицбергена.

Проверив еще раз свои собственные наблюдения и показания иностранных промышленников, начальник экспедиции собрал совет капитанов для решения вопроса, есть ли еще надежда к дальнейшему розыску северного прохода. Совет определил вернуться эскадре в Архангельск и прекратить бесплодное плавание. 30 июля они пришли к Клокбаю, где увидели пинк капитана-лейтенанта. Немтинова, и вместе с ним вошли в залив. Здесь стояли на якоре до тех пор, пока не погрузили годный провиант на суда. 7-го августа, захватив с собою лейтенанта Рындина и оставшихся в живых людей команды, эскадра вышла в море и 10-го сентября благополучно прибыла в Архангельск.

Первой заботой моего отца было составить донесение в адмиралтейств-коллегию, и 15-го числа он таковое отправил с приложением следующего письма к графу Чернышеву:

“Сим моим покорнейшим письмом имею честь вашему сиятельству донести об обстоятельствах моего плавания, а из приложенных при сем примерных карт усмотреть соизволите, каким опасностям мы были подвержены, особенно при туманах, будучи всегда во льдах. Однако, благодаря Божеской милости, мы пользовались по большей части тихими и [248] благополучными ветрами, и не только прошли на виду льда, до самой невозможности, но не оставляя ни одной бухты или залива, которые бы не были нами осмотрены. Напоследок убедились, что положение льда простирается с севера на восток, и обойдя северо-западный конец Шпицбергена, соединяется с землею. Во все время нашего плавания как Гренландии, так и Пуршаского мыса видеть не могли, хотя и ясные погоды случались; сверх же оного и по известиям от голландских шкиперов, как мне случилось некоторых опрашивать, с вероятностью заключить можно, что северный проход невозможен, ибо они сказывают о положении льда во всем сходственно с нашим осмотром; его начинают видеть еще от 72° ширины. Некоторые видели Гренландию, но лишь в малых широтах; о том же, что люди бывали в 82° и выше, они знают понаслышке. Мне же случалось таких шкиперов спрашивать, которые по 20 и более кампаний сделали. Китовые промыслы, против прежних времен, ныне очень малы, а льды, по их примечаниям, каждый год умножаются. Сколько судов каждое лето для промыслу бывает, кроме английских, при сем предлагаю вашему сиятельству печатный реестр, который я выпросил у шкипера; он прошлогодний. А что мы их мало видели, а особливо прошедшую кампанию, это от того, что они промышляют более между Шпицбергеном и лежащим к Гренландии льдом на открытом море, а наше плавание было в самых льдах, так что мы видели тех, которые к нам приближались. Теперь по краткости времени не могу вашему сиятельству более изъяснить о всех подробностях”.

Граф Иван Григорьевич Чернышев ответил моему отцу 30 сентября 1766 г.

“Ваше, государь мой, письмо от 15 сего месяца я получил, за которое приношу мою благодарность, а притом поздравляю вас с благополучным приездом, — желая оное вам персонально сделать. Из указа, посланного при сем к вам из коллегии, вы увидеть можете высочайшую ее импер. величества милость и удовольствие, которое при чтении вашего рапорта оказывать всемилостивейше изволила, и хотя в том указе к приезду вам сюда время и не назначено, но как оный ваш сюда приезд весьма нужен, для чего пожалуйста постарайтесь как можно оное сделать поскорее, а притом дайте знать: нет ли из бывших у вас в команде офицеров таких, которые намерены проситься в отпуск, и ежели есть, то, отобрав от них челобитные, сюда пришлите, по которым в коллегии и резолюция учинена быть имеет. При сем послать честь имею копию с указа о всемилостивейшем вам и всем бывшим нынешнее лето в команде вашей пожалований годового жалованья, с получением которой высочайшей милости от всего моего сердца приношу мое поздравление, так как и господам Панову и Бабаеву, коим прошу объявить мое к ним почтение” (Указа этого не оказалось в бумагах В. Я. Чичагова и мы его нашли в Московск. архиве: “Всемилостивейше повелеваем бывших нынешнего года в кампании и на острове на зимовке, под командой флота капитана бригадирского ранга Чичагова, для оказания пашей императорской милости и удовольствия, за понесенные ими особливые труды и приложенного усердного старания, к достижению до поваленного ему предмета, выдать ему, капитану Чичагову, и бывшим в оной флотилии штаб, обер и унтер-офицерам и рядовым годовое их окладное жалованье, не исключая из того и вдов умерших служителей и сирот (приписано собственноручно Екатериной II), во время оного плавания, которым также по окладам их мужей выдать адмиралтейской коллегии повелеваем. Екатерина”. – прим. Л. Ч.). [249]

Мой отец слишком хорошо знал графа Чернышева, чтобы поверить, в данном случае, любезностям его письма, и призыв свой в Петербург на допрос счел за немилость. Иначе для чего мог понадобиться столь торопливый его приезд в Петербург?

Императрица, согласно своему величию, наградила экспедицию за понесенные труды и испытания, но, слишком уверенная графом Чернышевым в возможном прославлении ее царствования новыми открытиями, была неприятно поражена безрезультатностью плавания эскадры. Самолюбие вице-президента коллегии было оскорблено, и он, во чтобы то ни стало, хотел доискаться причины столь неудачных, по его понятиям, поисков капитана Чичагова. Так понял мой отец указ императрицы и письмо Чернышева. Сдав командование капитану Бабаеву и приказав ему идти с судами в Колу, он отправился в столицу.

Здесь, с первого же свидания с начальствующими лицами, он убедился в справедливости своих предположений: коллегия и даже императрица остались весьма недовольны им. Прошлогодние неприятности вновь возобновились и в свое оправдание он принужден был составить следующую записку; огорченный и убитый исходом столь трудной и опасной экспедиции, он писал:

“Сверх журнальной записки, что примечено и какие употребляемы были предосторожности в рассуждении предприятия, которое, по намерению, клонилось к общей пользе отечества и к немалой опасности мореплавателей, бывших в оной экспедиции, я осмелюсь отдаться на рассуждение всех морских офицеров, которым больше мореплавание известно, что плыть по неописанному морю и совсем в отменном и необитаемом климате, имев краткое и необстоятельное известие, и только [250] наводящее ужас и угрожаемое бедствие, то должно признаться, что какого бы кто духу ни был, не может иметь такой непоколебимой твердости, чтобы не беспокоился мыслями, хотя и надобно дать честь такому человеку, который для пользы отечества презирает собственную жизнь; да к тому когда он воображает все могущие случиться опасные приключения, которые в таком предприятии предвидеть всегда можно, и что он жертвует своею жизнью, не знав достоверно, получит ли хотя честь своему имени, или (что чаще случиться может) заслужит вечное нарекание, и припишется вся неудача его безрассудству и неосторожности, хотя он, в самом деле, в том бы виноват и не был. Справедливость последнего я опытом дознал, когда мы прошлого 765 (1765) года, будучи по счислению против Клокбайского залива, на виду обширных льдов, и не знав, что оные, со временем, дадут свободный путь к заливу, где было зимовье, а будучи побуждены желанием видеть землю, отважась, пошли редким льдом (с тем намерением, что ежели не допустит к заливу, то тем же путем возвратиться), а через короткое время дошли к густому и непроходимому льду. Поворотя назад и после 19-ти часов ходу разными курсами, пробираясь между льдин (и то с благополучным ветром), так были окружены льдами, что вышли в море с великою опасностью и ежели бы на один час противный ветер, а особливо штурм, то бы все неминуемо погибли. Когда же, после долгого плавания, удалось войти в Клокбай открытым морем, ибо лед на то время отнесло, и я простоял 8 суток на якоре, вдруг оказался идущий с моря лед и покрыл весь залив; лед был так густ, что люди на берег по оному ходили, и всегда мы ожидали, что суда от тесноты льда раздавятся. Что касается до людей, то, без сомнения, оставалась надежда всем сойти по льду на берег. И когда бы такое несчастие постигло, а чрез то и порученная мне комиссия в самом бы своем начале пресеклась, в таком случае (хотя употреблены были все предосторожности, в сходствие с морским искусством), однако, нельзя ласкать себя, чтобы по такой неудаче заслужить мог хорошее мнение, а особливо от тех, которые мне эту экспедицию представляли в другом виде, как господин Ломоносов (меня обнадеживал). Мысли, такими [251] рассуждениями обремененные, служат причиной всегдашнего беспокойства; однако, ревность и усердие к службе, некоторым образом, представляют надежду к преодолению трудностей!

Итак, главное мое попечение состояло в том, чтобы сыскать способы быть всем трем судам неразлучно, дабы во всякое время не лишиться взаимного вспомоществования; а для того назначены были сигналы, чрез которые я с другими командирами (кажется мне) говорить мог. А что они расположены были с надлежащей осторожностью, и какую мы от того имели пользу, опыты доказывают, что в двухлетнее плавание, по большей части в туманах, снегах и мрачности, никогда не разлучались; а это делало не малое ободрение для всех, и особливо в такое время, когда, казалось, опасность близка, как-то нередко случалось, будучи во льдах; в таком случае один другому подавал надежду в помощи, а будучи тем подкрепляемы, с лучшим успехом продолжали плавание к надлежащему предмету. В сходстве с нашим учреждением и промышленные в тамошних местах суда поступают также и никогда почти не видно было, чтоб который шкипер один плавал, а всегда не в дальнем расстоянии имеет товарища; и хотя суда их для опасности от льдов имеют излишние укрепления, а особливо в передней части (все обшито досками в четверо), со всем тем не редко пропадают, и почти всякий год. Они еще и в том имеют пред нами преимущество, что суда их без всякого груза, а только один провиант и несколько бочек с пресной водою; следственно, в случившемся несчастии не так скоро потонуть могут. И есть способ к спасению людей на шлюпках или ялах, коих на каждом судне по 6 и по 8, на которых как людей, так и довольно провианта уместить можно. Что же касается до наших кораблей, которые построены по способности к плаванию на открытых морях и для удобного помещения, нагружены были железом и песчаным балластом, а всего грузу на каждом было около 7,000 пудов, кроме мачт и такелажа, и когда такая тягость, будучи в скором движении, ударится о какую твердость, например, о льдину, то может ли (столь сильный удар) выдержать слабая обшивка, которая состоит из двух нетолстых досок? Конечно, всю ту часть, которою прикоснется, выломит [252] и тотчас, вследствие груза, потонет; а в такой крайности не остается способу к избавлению (хотя бы к тому и время было) за неимением при корабле малых судов, ибо на каждом у нас было по одной шестивесельной шлюпке и небольшому боту, на которых надобно было уместить команду, в 70 человек состоявшую, и несколько провианта. Может быть кто-нибудь скажет, что тот самый лед, который был причиной несчастья, послужит к спасению, однако, это безнадежно, да и в самую тихую погоду редко удастся выбраться на лед, потому что всякая льдина водою кругом подмыта и имеет не малую покатость в глубину, так что нельзя пристать с шлюпкой к той части, которая над поверхностью воды, а приходится сперва удержаться на той отлогости, которая скатом пошла вниз на несколько сажен. Вот препятствие, которое лишает надежды иметь спасение посредством льда. А в рассуждении вышеописанных обстоятельств, принужден был, с крайним и неусыпным прилежанием, иметь всегдашнюю осторожность, и старались заранее узнать приближение наше ко льдам, и особливо в пасмурную погоду. Случающиеся почасту туманы подвергали крайней опасности, и бывали так густы, что в самые полдни, на 20 сажен от судна, видеть было нельзя; для того нередко лежали в дрейфе, слушали и примечали по шуму, который делается от воды по льду, а особливо когда уже в ближнем расстоянии, и чем более лед обширностью, тем далее слышно. Когда случалось лавировать при таком ветре, который дует через лед, а потому вода у оного стоит тихо и шуму не слышно, то уже нельзя было руководиться ничем подобным. Для такого случая мы нашли способ к осторожности, по собственному примечанию, который и употребляли с пользой; а именно, он состоял в весьма небольшой догадке — стрелять из пушки. Если корабль находится на обширной воде, то от оного выстрела никакого звуку не слышно будет; когда в близости берег, или лед, и при тихом ветре, то по выстреле воздух потрясается и ударится о находящуюся вблизи твердость, от чего произойдет звук, по которому можно узнать в которой стороне и на какой обширности есть лед или берег. Судя по этому, мы брали предосторожность. Однако, оные примечания не всегда надежны, а особливо когда дует [253] крепкий ветер с превеликим визгом; трепещут паруса, скрепления в корпусе и мачтах, а паче шум от ударов кипящих волн, в которых корабль ныряет. В таком случае, не токмо в отдалении, но и на собственном корабле, даваемое по команде громогласное повеление слышать почти невозможно; тогда остается только подкреплять себя надеждой на Бога, иметь неустрашимость, веселый и отважный вид, дабы подчиненные не пришли в отчаяние. Одновременно надобно быть в исправной готовности к удержанию или прибавлению хода корабля, к повороту на ту или другую сторону, и сделанию учрежденного на всякое приключение сигнала, в осторожность другим судам. А все оное зависит от попечений командира, к чему требуется неусыпное прилежание, искусство с осторожностью, дабы в таком внезапном случае не сделать какой ошибки и не придти в конфузию, отчего неминуемо бедствие постигнет. Точно такое приключение с нами последовало в нынешнюю кампанию: июля 18-го, будучи в ширине 80°, выше северного конца Шпицбергена, при крепком ветре и тумане, так приблизились ко льду, что уже попали между льдин и только успели отворотиться и сделать сигнал другим судам, а сами еле обошли по ветру превеликую льдину и с опасностью вышли на свободную воду. Все бедствия, которые угрожают плавателям в рассуждении тамошних обстоятельств, не столь ужасны для промышленных судов, хотя они ходят в тех же местах, да по неоднократным их плаваниям, довольно им известным, и всегда наблюдая удобное время к их промыслу, не имея за предмет какого-нибудь назначенного места. Они промышляют там, где это им удается, не находят себя принужденными подвергаться опасностям, а особливо в туман или случившийся штурм; а всего чаще уходят в заливы на якорь, или держатся на обширной воде. Мы, напротив того, старались, согласно данным нам повелениям, плыть по назначенному пути и преодолевать встречающиеся препятствия, дабы получить успех в намеренном предприятии. Нами почиталось за нужное не отдаляться от настоящего пункта, где мы находились, а в противном случае упущено бы было время, которое надлежало употребить в пользу. Для того часто мы излишне отваживались в [254] приближении ко льдам, заходили в бухты, лежали в дрейфе, между редко носящимися льдинами, и по большей части в туман. Все это преодолено с великим трудом, терпением и беспокойством! Напоследок, хотя за непреодолимыми препятствиями не могли достигнуть до желаемого, по намерению места, однако, после многократного осмотра, кажется, открылась невозможность, в чем не остается сомнения. Известия, полученные от шкиперов, которые плавание имели в тех местах лет по 20-ти и более, подкрепляют в вероятности и что лед от гренландского берега имеет положение во всем сходное с найденным нами в двухлетнее плавание. А что видали прежде (как сказывают) землю к северу и к западу (однако, никто на них не бывал), чему без сомнения поверить нельзя, ибо в оном легко сделаться может ошибка плавателя, который ищет не землю, а китов, и принимает облака за видимую землю, которые точно оною покажутся, ежели не сделать притом довольных примечаний. А в этом часто мореплаватели обманываются, так как и мне в нынешнюю кампанию случилось, будучи в ширине 78°15' и длине 18°09', 16 июня, когда примеченные мною к западу облака показались землею, и до тех пор находился в сомнении, пока оные стали расходиться и отделились от горизонта.

Невероятнее кажется и то, что бывали люди выше 81° к северу. Но то разве не в нынешнем веке; а нынче, как шкипера сказывали, что льды против времен умножились, и никто уже на восточную сторону Шпицбергена не ходит, а прежде, лет 60 назад, имели там промыслы. Однако, один шкипер сказывал, что он в нынешнее лето был в 81°, в то самое время, когда и мы по близости его находились, да еще севернее, а потому и видна его погрешность, которая произошла от нерачительного наблюдения, или за неимением удобных к обсервации инструментов, в чем мы имели пред ним преимущество.

Последний пункт нашего места к северу, июля 18-го, по исправной обсервации был в 80°30', а потому и заключить можно, что не все известия вероятны.

Что же касается до рассуждения о находящихся там льдах, то надобно, как кажется, ежегодно оным иметь приращение, [255] а не уменьшаться; причина тому та, что каждую зиму, во всех губах и проливах Шпицбергена, вода замерзает, и как оный лед не весьма толст, то при наступлении летней теплоты, от сырых и влажных погод, а больше от дождей, слабеет и волнением ломается, а течением оный выносит в море. Его бывает великое множество, а особливо в мае и июне месяцах, по всему проливу, между Шпицбергеном и лежащим у гренландского берега льдом; чем позже, тем менее его становится, а в исходе июля, в тех местах, где прежде плавали во льдах, совсем не было видно; может быть, что от крепких ветров и волнения оный истребляется. За то плавают льдины, которые отламываются от ледяных гор (а их великое множество)! Мне случалось видеть в Клокбае, от двух ледяных гор почасту отваливались превеликие глыбы, которые на 8 и 9 сажен глубины стояли на земле. И можно ли думать, чтобы такие толстые льдины, от небольшой летней теплоты, не только в одно лето, но и во многие годы уничтожились? Следовательно, оных каждый год знатное количество прибывает. Прибывающий этот лед относит течением к лежащему от Гренландии льду и там удерживается, а потому к стоячему льду прийти невозможно, а всегда оный окружен наносными и громадными льдинами. Чрез то весь залив делается теснее и, может быть, со временем голландцы лишатся своего промысла. Сверх оного примечено, что тамошний воздух для необыкновенных людей вреден, а особливо в туман; а которые люди к оному привыкли, так как голландцы о себе сказывали, что они никаким припадкам от воздуха не подвержены. Это мы и на себе испытали; в первую кампанию многие чувствовали боль в голове, в груди тесноту и всякое колотье, a ныне не столь много больных было, и может быть, что несколько к тому привыкли. Особливо мы старались быть в непрестанном движении, для чего, в то время, когда не было корабельных работ, то выдумывали такие игры, которые делают большое движение, и матросы, узнав в оном пользу всегда резвились до поту. Почасту накуривали в палубах и в каютах порохом и можжевельником, так что больные хотя и бывали, но понемногу и то временно. Холодность воздуха в тамошних местах, в отдалении от берегов и [256] льдов, умеренна, а во льдах холоднее, так что среди лета веревки обмерзали. Надобно помянуть и о выгодах в тамошних местах, которые плавателям приносят облегчение: во-первых, что день плавания продолжается 4 месяца и никогда солнце не заходит, хотя оно очень редко видимо. Однако, во время тумана, все-таки остается надежда, что по прочистке оного всегда осмотреться можно и когда туман пронесет на короткое время, то является для всех не малая отрада, чего невозможно в ночное время. Холодность воздуха, в особенности во льдах, хотя для людей несколько и в тягость, но на корабле никакая провизия, тако ж и пресная вода не портится. Нами испытано, что свежее мясо более месяца употребляется в пищу, ничем невредимо. Ежели же крайняя нужда будет в воде, то из льда можно наварить, а, в недостатке дров, и льдом утолить жажду”.

Эта записка нисколько не оправдала моего отца в глазах графа Чернышева. Последующие экспедиции, о которых много говорилось и писалось, вполне доказали в настоящее время, что мой отец был во всем прав.

Затем эскадра моего отца была расформирована указом императрицы, в котором не упоминалось о цели бывшей экспедиции; результаты его плавания и наблюдения остались скрытыми, так как коллегия стыдилась своей неудачи и считала срамом признаться в сделанной попытке. Вся переписка считалась затерянной (Расформирование эскадры В. Я. Чичагова не обошлось без приключений. Так, из рапорта капитана Бабаева, от 22 ноября 1766 г., в коллегию (Московск. Архив), мы видим, что, приняв командование от В. Я. Чичагова, он, 5-го октября, отправился с судами из Архангельска в Колу. 2-го ноября бот мичмана Василия Пылаева, при входе в Кильдюин, вдруг бросило противным шквалом со снегом на О, оборвав паруса, и разбило в дребезги. Провиант погиб, а тяжести некоторые спасли. Другой бот “Лебедь” тоже отбросило к острову Торас, и сухопутный провиант свезли с него на лодках. – прим. Л. Ч.).

Вообще должны были бы, по-видимому, отчаиваться в успехе, в виду столь великого множества бесплодных попыток, предпринятых славнейшими мореплавателями разных стран, в водах столь неприступных и открытиями скудных. [257]

Достаточно было времени, чтобы убедиться, что там льды непрерывные; и если бы даже один раз подвинулись далее, нежели в другой, или проплыли чрез желаемый проход, все же неуверенность и опасность этого плавания никогда не могли бы сделать его столь правильным, чтобы оно принесло пользу торговле. Впрочем, разве нельзя делать на земном шаре открытий гораздо более выгодных, любопытных, обещающих более вероятную удачу, могущих удовлетворить любопытство, дать оборот капиталам и возможность применения к делу дарований предприимчивых умов.

Чтобы дать еще понятие об обширности познаний адмиралтейств-коллегии, скажу, что когда знаменитый математик Эйлер издал бессмертный свой труд о построении кораблей и управления ими, императрица приказала этой коллегии рассмотреть его, желая знать ее мнение. Это сочинение, хотя и элементарное, оказалось, однако же, настолько выше понятий судей, которые должны были его рассмотреть, что они, не будучи в состоянии его понять, нашли более удобным объявить его бесполезным для флота. Этого мнения придерживались в России до той минуты, покуда иностранные ученые не заставили свои правительства оценить по достоинству сочинения Эйлера. Французский король первый послал награду автору. Императрица Екатерина II, узнав об этом, также вознаградила его со своей стороны, и, хотя драгоценный труд, послуживший впоследствии основанием для всех писателей, занимавшихся этим предметом, не мог просветить петербургских судей Эйлера, за то показал императрице в настоящем свете познания и компетентность этих судей.

Если мой отец не успел разубедить графа Чернышева в его понятиях о Северном море, то, помимо вице-президента коллегии, ему удалось несколько смягчить гнев и недовольство императрицы. Она выслушала доводы бригадира Чичагова и приказала составить следующий заключительный указ адмиралтейств-коллегии:

“Желая оказать нашу милость и удовольствие за приложенное старание, к достижению до повеленного предмета, бывших в некоторой экспедиции наших флотских офицеров, а именно: капитана бригадирского ранга Чичагова, [258] капитана первого ранга Панова, капитана второго ранга Бабаева, капитан-лейтенантов Борноволокова, Пояркова, лейтенанта Рындина, всемилостивейше повелеваем нашей адмиралтейской коллегии производить им вечный пенсион, половину оклада того чина, в котором они во время сей экспедиции находились, не заменяя то в получаемое ими ныне или впредь окладное по чинам их жалованье, ниже воспрепятствовать им то должно к получению обыкновенного, по силе адмиралтейского регламента, пенсиона, которым по числу сделанных кампаний, при увольнении от службы, пожалованы бывают; оставляя на попечение адмиралтейской коллегии награждение сделать и прочим бывшим с ними нижним служителям, которые то заслужили, дабы все, видя столь отличные наши милости, усердным и тщательным исполнением в таковых им порученных делах, такового же жребия достойными оказать себя старались. Екатерина”.

21 декабря 1766 г.

П. В. Чичагов

(Продолжение следует)

Текст воспроизведен по изданию: Записки Адмирала Павла Васильевича Чичагова // Русская старина, № 11. 1886