ЧИЧАГОВ П. В.

ЗАПИСКИ АДМИРАЛА ЧИЧАГОВА,

первого, по времени, морского министра.

(См. “Русскую Старину” изд. 1886 г., т. L, май, стр. 221-252; июнь, стр. 463-486; т. LI, август, стр. 247- 270; сентябрь, стр. 487-518; т. LII, октябрь, стр. 25-44; ноябрь, стр. 239-258; изд. 1887 г., т. LV, июль, стр. 35-54; сентябрь, стр. 523-544; изд. 1888 г., т. LVIII, июнь, стр. 535-561; т. LIX, июль, стр. 1-21; август, стр. 225-248; сентябрь, стр. 463-481.)

XIV.

Шведская кампания 1789 года. — Занятие Поркалаудского поста. — Положение воюющих сторон. — План кампании. — Действия главнокомандующего. — Известия о неприятеле. — Резервная эскадра. — Депеша барона Крюденера. — Мысли В. Д. Чичагова. — Переписка адмирала с императрицей и графом Безбородко. — Донесение из Англии гр. С. Р. Воронцова. — Англичане Тизигер и Марчал. — Принц Нассау-Зяген. — Письмо Козлянинова из Копенгагена. — Победы кн. Потемкина.

Наступил июнь месяц. Со дня прибытия в Ревель кронштадтской эскадры прошла всего одна неделя, так что естественно нельзя было требовать полной готовности флота к отплытию; если работы и приемки из складов снастей и парусов приходили в концу, то обучение рекрутов было лишь в начале. Между тем возвратившийся из крейсерства капитан Шешуков на другой же день (1 июня) доложил адмиралу, что он видел в шхерах большое число грузовых неприятельских судов, а также галер, постоянно плавающих от Тверминда к Свеаборгу, между Поркалаудскими островами. Так, 26-го мая он насчитал там двадцать пять двух и одномачтовых [36] судов. Затем 29-го числа, заметя одно, шедшее из Поркалауда, он пустился его преследовать при тихом ветре, делая, согласно наставлению, промеры глубины. Приблизясь с западной стороны к Поркалаудским островам, он лег на якорь со своим кораблем и двинул далее гребные суда, нанося тем временем на карту острова и измеряя входы. Когда он направился с той же целью к мысу, то вдруг выскочили из-за каменьев две шведские дубель-шлюпки, вооруженные пушками, и отогнали его, не причинив, к счастью, стрельбой ни малейшего вреда. Вслед затем в Борезундских островах он видел еще скрывающееся двухмачтовое военное судно и, по его приближении, оно открыло также пальбу ядрами. Капитан Шешуков не отвечал и благополучно скрылся. На обратном пути 30-го мая он встретил английское судно, которого шкипер показал, что во время своего плавания по Балтийскому морю он видел 1 шведский корабль и 2 фрегата, крейсирующие у Готланда, а весь неприятельский флот, стоящий на якоре в Карлскроне.

Рассмотрев планы с намеченными Шешуковым промерами между островами, адмиралу пришла счастливая мысль — воспользоваться Поркалаудским постом для пресечения сообщения грузовым судам, которые могли подвозить войска и продовольствие из Стокгольма в Свеаборг, и тем значительно усложнить кампанию для нас.

Из донесений Шешукова видно было, что деятельность шведов начинала возрождаться, и мы указываем на мысль адмирала как на особенно счастливую потому, что занятием Поркалауда неожиданно разрешался вопрос первейшей важности, без большого труда и потери с нашей стороны, который мог быть приведен в исполнение лишь занятием Гангута и взятием четырех батарей, построенных шведами и вооруженных 50-ю орудиями. Этим способом достигалась та же цель, и неприятель оказывался обманутым. В виду неожиданного появления Шешукова в Поркалаудских островах, неприятель мог столь же быстро оценить важность этой позиции и принять меры к укреплению ее, наподобие Гангута, потому адмирал нашел необходимым, не теряя времени, отправить туда вновь капитана Шешукова с отрядом. Воздав ему должное за труды и [37] обещая щедрую награду императрицы, если он превратит сообщения транспортов и не пропустить гребной неприятельский флот, ожидаемый в Свеаборг из Стокгольма, адмирал вручил ему подробную инструкцию и приказал тотчас собираться к выступлению.

Вот что писал мой отец о Шешукове — императрице: “я избрал как усердного к службе вашего в — ва трудолюбивого, искусного в своем деле и благоразумного офицера, флота капитана Шешукова, который первый и прошедшего года сделал занятие Гангутского поста и тем показал, что он весьма способен для подобных занятий. Я снабдил его достаточным наставлением, для отыскания там удобного места к якорному стоянию для двух или трех кораблей и притом, чтобы не могло прорваться мимо ни одно неприятельское судно, идущее от Гангута или Свеаборга шхерами. Также, чтобы сие место было закрыто от ветров, могущих беспокоить постоянно суда наши; пометить на карте все тамошние острова и берега; отыскать на оных пресную воду; при тихих ветрах подвигаться вперед не иначе, как имея пред собою гребные суда, промеривающие, и за оными следующие для прикрытия их легкие катера, хорошо вооруженные артиллерией. На случай, если бы неприятель, скопясь во многом числе военных судов, отважился напасть на него, сделал я предписание крейсирующему к стороне Свеаборга Сиверсу иметь всегдашнее наблюдение, дабы тот час в таком случае подать помощь и совокупными силами отражать и поражать неприятеля, а для сего и учреждены были между ними сигналы”.

2-го июня подул способный ветер и капитан Шешуков выступил по назначению со своим отрядом, состоявшим из 1 корабля, 2 фрегатов и 2 катеров.

Взглянем теперь на общее положение воюющих сторон, составленный план кампании и на действия главнокомандующего, так как, по нашему мнению, весьма важно именно в настоящее время отдать себе отчет во всем этом. Из показаний иностранных корабельщиков адмирал Чичагов мог заключить, что шведский флота, скрывавшийся в Карлскроне, еще не выступал; из донесений вице-адмирала Козлянинова и других лиц следовало, что неприятель обладает не менее 17 — 20-тью [38] кораблями, за исключением тех, которые зимовали в Свеаборге и других портах. Хотя политические затруднения, отчасти устраненные на сейме, удерживали короля от решительных действий, но нельзя было надеяться, что это помешает ему явиться снова в Финском заливе. Из писем императрицы мой отец видел, что главным образом шведы ждали только, окончания своих собственных споров, чтобы начать кампанию, и, следовательно, суровая зима и долгий ледоход как нельзя более кстати затянули приготовления к войне. Таким образом, к нашему благополучию, шведского короля постигли такие несчастья, которые дали возможность нам справиться с собственными затруднениями. Разойдясь по своим местам глубокой осенью, обе стороны занялись починкою поврежденных судов; вряд ли шведам пришлось исправлять большее число, чем нам, так как бесспорно их флот был лучше и крепче. Если у короля явились заботы, вследствие возникшей революции, то императрице тем временем пришлось употребить необычайные усилия для создания флота, равносильного неприятельскому. Успеть оправиться или, так сказать, стать на ноги могли обе стороны лишь одновременно. Россия вела две войны, создавала две армии, столько же флотов, и эти усилия усложняли ее положение настолько, что необходимость мира сознавалась русским народом не менее того, как и партией, взбунтовавшейся против короля в Стокгольме. Если взять в расчет копенгагенскую эскадру, то мы, разумеется, обладали большим числом кораблей, но, до соединения с нею адмирала Чичагова, она только затрудняла наши действия, ставила шведов в возможность воспользоваться разъединением наших сил и потому в данном случае, и в разбираемый момент кампании, нельзя было ее брать в расчет. Чтобы несколько обеспечить за собою успех, мой отец должен был, во чтобы то ни стало, идти на неприятеля с равным числом кораблей. Шведы, имея преимущество в цельности их флота, являлись с кораблями, построенными Чапманом, более легкими на ходу, поворотливыми, лучше вооруженными, и число старых было, конечно, не так велико, как в нашей кронштадтской эскадре, в которой и новые, сколоченные из сырого дерева на скорую руку, во время морозов, трескались сама собою и ломалась даже от [39] разрыва собственных орудий. После всего сказанного в предыдущих главах, излишнее доказывать, что мы уступали шведам, в отношении опытных офицеров и обучения наших рекрут, не имеющих ни привычки, ни любви к морю. Все наше преимущество заключалось в нравственной стороне!

Переходя к разбору плана кампании, сочиненного в военном совете в Петербурге, который касался лишь общих данных, предоставляющих главнокомандующему изобретать самому способ победить неприятеля и обязывающий одновременно его двигаться по путям, ему начертанным, и с волей, совершенно зависимой от наставлений и указов, мы видим, что первый пункт его, а именно соединение эскадры ревельской с кронштадтской, произошло само собою. Второй задачей было занять гангутский пост. Насколько она разрешилась блистательно, мы только что говорили. Между тем нашлись такие люди, которые упрекали адмирала в том, что он допустил пройти грузовые суда в Свеаборг и медлил занятием Гангута, когда осторожное благоразумие моего отца еще раз доказало, что главнокомандующему, прежде чем решаться добиваться чего-либо кровью, надо испробовать все способы достигнуть того же собственными талантами и способностями.

Занятие Гангута обошлось бы гораздо дороже тех транспортов, которые проникали в Свеаборг, и разбивать свои силы по частям, когда впереди предстояло иметь дело со всем шведским флотом, — было безумием.

Итак, для исполнения данных инструкций, оставалось еще выручить копенгагенскую эскадру. Существовало мнение, что простейшим способом было воспользоваться стоянкою неприятельского флота в Карлскроне, пока он не в состоянии действовать, и идти адмиралу Чичагову прямо навстречу Козлянинову. Но такое предположение было исполнимо лишь на словах. Если бы ревельская эскадра оказалась в действительности готовой ранее неприятельской, что, впрочем, не могло случиться, то и тогда бесцельно было ей выступать против неприятеля, о котором не имелось верных сведений, какими силами он обладает, насколько подготовлено его вооружение, принужден ли он стоять на якоре в порте по причинам серьезным или ожидает времени, когда выяснятся намерения, план действий [40] противника, чтобы появиться в море и т. д. Ни запереть шведов в Карлскроне, ни уничтожить их флот, стоявший в защищенном месте, мы не могли бы; отделив отряды для занятия гангутского или поркалаудского поста и для крейсерства, мы, выказав свои силы, подвергли бы их порче во время майских бурь и в заключение могло случиться, что вице-адмирал Козлянинов сообщил бы, что он не в состоянии покинуть копенгагенский рейд, так как корабли его чинятся и не собраны или переговоры с датским двором еще не окончены. Ранее, чем выйти из Ревеля, было необходимо знать в каком положении находится наша копенгагенская эскадра. Мы видели, что адмирал Чичагов не получал еще никаких сведений и единственное письмо вице-адмирала Козлянинова, переданное ему шкипером английского судна, не было еще разобрано. Кроме того, необдуманность и неопределенность действий с нашей стороны — повлекли бы к неминуемой гибели эскадру Козлянинова и вот по какой причине: наши корабли забирали с собою пресную воду, не более как на пять недель, и если бы Козлянинов, узнав о пребывании ревельской эскадры против Карлскроны, стал спешить с работами и дипломатическими переговорами, то соединение могло произойти лишь в то время, когда флоту приходилось бы спешить обратно в Ревель за водою. Шведы, конечно, выждав этот момент, напали бы на копенгагенскую эскадру и разбили ее. Идти с столь несовершенным флотом на более искусного и привычного неприятеля, при сомнительных данных и с гадательными предположениями, — было бы, по меньшей мере, легкомысленно. Наконец, шведы имели свою особенную тактику; они повидали порты лишь на короткое время, так сказать, для вылазов, чтобы воспользоваться каким-либо обстоятельством, неблагоприятствующим противнику, и затем скрывались в шхерах за островами и укреплениями или в своих превосходных крепостях, защищающих рейды. Чтобы уничтожить их флот — был один только способ: выманить его в открытое море; появлением же нашим у Карлскроны мы могли только запугать их, убедить в намерении действовать наступательно и тем еще более приковать к гранитным скалам этой крепости, тогда как сидением в таком близком порте, как [41] Ревель, откуда возможно поспеть к месту соединения с Козляниновым во всякое время, мы позволяли неприятелю надеяться на успех, вселяли в него уверенность в собственное превосходство, придавали ему энергии и решимости и вместе с тем, не обнаружив своих сил, могли воспользоваться разъединенностью эскадр для одновременного, правильного и согласного действия и приобретения преимущества над неприятелем. Привлекая его к Финскому заливу и отрезывая путь отступления эскадрой, наступающей из Копенгагена, мы ставили шведский флот между двух огней и обеспечивали исполнение задачи всей кампании. Подобные взгляды, основанные на познании своего противника и собственных недостатков, на современном состоянии науки, на глубоком размышлении, могли сформироваться пред кампанией только у лица, на ответственности которого лежала судьба столицы и честь русского оружия. Эти взгляды должны были расходиться с мнениями лиц, ни за что не отвечающих, оберегающих свое имущество и спокойствие и потому требующих скорейшего окончания кампании и всеобщего успокоения. Это столь же естественно, сколь и прискорбно. Счастлив тот главнокомандующий, который обладает достаточной силой духа и разума, чтобы побороть в себе излишек самолюбия, оскорбляемого общественным голосом, и сумеет любить отечество более самого себя. Что выпало испытать на долю адмирала Чичагова, узнает читатель из последующего рассказа.

Из донесений, прибывавших от наших крейсеров 3, 4 и 5-го июня, можно было заключить, что шведский флот готов к выступлению, стоит в Карлскроне и у Борнгольма, занимается обучением рекрутов, стрельбой и состоит из 20 — 24 судов. Продолжая также учить экипажи кораблей, адмирал Чичагов 5-го числа послал на смену капитану Сиверсу другой отряд, под начальством капитана Брейера.

6-го июня пришло на катере первое известие от капитана Шешукова. Он рапортовал, что 3-го июня видел 17 неприятельских двух и одномачтовых судов, шедших шхерами из Тверминда к Свеаборгу, и тотчас поэтому двинулся к Поркалаудским островам. Ему удалось даже приблизиться к берегу большого острова, не смотря на то, что неприятель два [42] дня сряду препятствовал занятию этого поста атаками двух полугалер, которые каждый раз были отражаемы. Шедшие же из Тверминда суда принуждены были остановиться в Борязунде и, по уходе полугалер, капитан Шешуков промерил фарватер. Он обнадеживал, что вскоре совершенно пресечет сообщение Свеаборга со Стокгольмом. Командир катера представил адмиралу трех мужиков и женщину с ребенком, взятых с лодкою, когда они плыли в Свеаборг, но показания их не заслуживали внимания.

Вслед затем прислал донесение капитан Хомутов, опрашивавший 3-го числа голландское судно, шедшее в Кронштадт. Шкипер объявил, что он 4 дня тому назад видел на высоте острова Гогланда крейсирующие два шведских корабля и 4 фрегата; к нему приезжали два капитана и говорили, что идут для занятия Гангута, но опасаются попасть в руки русской эскадре, которая, как они слышали, крейсирует около Гангута.

Этот день был ознаменован еще прибытием курьера из Петербурга с письмами императрицы, графа Безбородко и графа Чернышева. Адмирал получил, наконец, разъяснение о тех трех кораблях, которые были обещаны ему для занятия Гангута, в случае его отбытия с эскадрой, — вопрос важный, в виду необходимости явиться пред неприятелем с равным количеством судов. Императрица писала (2 июня):

Два корабля, назначенные для крейсирования между Ревелем, Свеаборгом и Гангутом, по отшествии флота, вами предводимого, уже изготовлены и в начале будущей недели отправятся к вам, а если, по числу людей здоровых на лицо, можно будет, то и два фрегата или большие шебеки. Между тем вы примите меры, чтобы, по прибытии кораблей помянутых, оставя при них два гребных фрегата, “Марка” и “Проворного”, буде они теперь еще у вас имеются и сюда не отправлены, да одно из легких судов, могли вы пуститься тотчас в дальнее плавание искать неприятеля и достигать соединения с эскадрою, в Копенгагене находящеюся. По известиям, флот неприятельский хотя и полагается в 21 корабле, но в числе оных находятся четыре весьма ветхие, вон далеко от берегов отойти не в состоянии, и так остается только 17, да еще 14 [43] меньших судов, в том числе 6 — 8 фрегатов. Гребной флот под начальством принца Нассау-Зигена, уже весь в Кронштадте и 5-го сего месяца пойдет к острову Рогелю, для соединения с частью того флота, в Выборге бывшего”.

Неразобранное письмо вице-адмирала Козлянинова было одного содержания с донесением нашего копенгагенского посла, барона Крюденера, и императрица, по поводу его, прислала еще второе письмо:

“Из приложенной при сем выписки депеши министра в Копенгагене, барона Крюденера, усмотрите в каком состоянии флот шведский при Карлскроне находится. Два корабля 66 пушечные и 2 фрегата при Кронштадте на рейду выведены и под командой старшего капитана немедленно отправятся к Ревелю. При прибытии их вы не оставьте преподать наставление начальнику сей эскадры крейсировать таким образом, чтобы, имея наблюдение на Свеаборг, охранять наши берега и мореплавание, покуда гребной флот, сегодня из Кронштадта в путь свой отправляющийся, успеет, по соединении с выборгской эскадрой, обратиться далее, для озабочения неприятеля. Оставя, таким образом, помянутые два корабля и 2 фрегата при Наргене, с Божьей помощью поспешите отправиться в Балтийское море навстречу неприятелю и для соединения с эскадрой под командой вице-адмирала Козлянинова, простирая шествие ваше, на основании данного вам наставления, даже до Карлскроны. Эскадра при Ревеле умножена будет, по возможности, большими шебеками и несколько легкими судами и, по назначении к ней начальника, употреблена будет к тому, чтобы озаботить неприятеля по вестовой стороне Свеаборга и к Ботническому заливу, а как ней прибавятся и корабли, кои количество людей дозволит вооружить, и в сем числе 1 стопушечный, то в случае надобности вам в подкрепление флота кораблями вы оное от сей эскадры заимствовать можете. О вступлении части сухопутных войск наших в неприятельскую землю и об одержанной знатной поверхности усмотрите из копии реляции генерал-майора графа Мусина-Пушкина”.

Нельзя было не удивиться решению графа Чернышева образовать еще резервную эскадру: ни судов, способных держаться в море, ни людей не было; наконец, назначение этой эскадры [44] совершенно непонятно. В Петербурге точно предполагали, что раз эскадра адмирала Чичагова выйдет из Ревеля, то освободит место и более назад не вернется. Коллегия даже не догадалась надоумить кого следовало, что без воды эскадра не пробудет в море ни одного дня и расстояние между Ревелем и Карлскроной не настолько велико, чтобы необходимость была флоту искать другое убежище. Из предыдущего письма императрицы видно, что, вместо трех кораблей, обещанных для занятие Гангута, высылалось два, вследствие недостатка людей, а во втором письме говорится уже о целой резервной эскадре (О резервной эскадре гр. Безбородко писал гр. С. Р. Воронцову (Арх. кн. Бор., кн. 13, стр. 165): “Я настоял, чтобы, кроме главного флота и кроме датской нашей эскадры, составлена была резервная эскадра для охранения, Финского залива. Бе составили в 5 линейных кораблях, 3-х фрегатах, 4 больших шебеках, 10 полушебеках и 5 катерах. На нее взяли один мушкетерский и два егерские полные батальоны. План, от меня предложенный, был принят, чтобы ей главную станцию назначить при Гангуте, для пресечения гребным судам шведского сообщения от Стокгольма со Свеаборгом, производя предприятия легкие d'an coup de main к стороне Абова, где у неприятеля мало что есть, на острова Аландские и в Ботнический залив, а когда Бог даст гребному нашему флоту от остовой стороны наступать к Свеаборгу при сближении и сухопутного войска, сделать движение и с вестовой стороны от сей эскадры шебеками и другими легкими судами. Боюсь, однако ж, что начальник на такие легкие предприятия тяжел. Вы знаете вице-адмирала Крюйза”. – прим. Л. Ч.).

В приложенной к письму выписке из депеши барона Брюденера от 13 (24) мая, не имеющей соотношения к данному моменту, так как в ней уведомлялось о том, что проведали месяц тому назад, говорилось (Крюденер писал графу Безбородко):

“Из прилагаемой у сего росписи ваше с — ство усмотрите число, имена, силу и лета кораблей и фрегатов, составляющих действительно мореходство шведское. Хотя и доносил я прежде, что 6 кораблей появилися в море, в чем я основался на донесении коменданта Христианзенского, который будто их сам видел; новейший, однако ж, рапорт капитана-лейтенанта Брауна, прошедшего через все расстояние, мнимыми сими кораблями окруженное, утверждает, что тут за линейные корабли приняты были большие на голландский образец вооруженные флюты и что по сие время ни один линейный корабль [45] шведский не отошел от рейды Карлскронской. Два только фрегата гналися за бригом нашим “Меркурием”. Аглинской капитан Куртис возвратился из Карлскроны; по его объявлению, флот шведский, хотя на рейде и в готовности к походу, отнюдь не в состоянии держать море; во всем недостаток, люди в унынии, магазейны совершенно пустые. Точные слова сего капитана суть, что “надобно быть сумасшедшим, чтоб сей флот послать или повести в море”. Кратко сказать, он утверждает, что ничто хуже быть не может. Речи его заслуживают вероятия потому, что сей флот в прошедшую осень весьма поздно возвратился в самом бедственном состоянии, а притом суровость необычайные зимы надолго прервала всякое сообщение морское с портом Карлскроной. Денег вовсе нет и я имею известие из Скании, что несколько офицеров в Мальмое принуждены были занимать деньги под заклад вещей своих, чтоб прокормить своих рейтар, которые начинали сильно роптать, не получая ни жалованья, ни провианта. Король, занявшись предприятиями против вольности своей нации, как будто бы забыл военные распоряжения. Неизвестен отъезд ни его, ни принца Карла; не знают, кто будет начальствовать флотом и армией, и по сию пору король сделал только одно военное распоряжение, то есть принудил насильно наших пленных к службе военной, причислив их в полки померанские” (Письмо Козлянинова было препровождено В. Я. Чичагову при следующей записке графа Безбородко (Семейный архив): “Разобранное письмо к вам г-на вице-адмирала Козлянинова при сем возвращаю. Оно шифровано теми цифрами, которые составлены были в прошлом году г. министром бароном Криденером для переписки его с г. адмиралом Грейгом и вице-адмиралом фон-Дезиным. А как г. Козланинов снабден отсюда такими точно цифрами, какие даны вашему превосходительству, то я и предуведомил его, чтоб он в переписке с вами употреблял сии последние; на всякий, однако ж, случай и первые по желанию вашему при сем к вам, милостивый государь мой, препровождаю, пребывая, впрочем, с совершенным почтением”. При этом письме только найдено: “наставление о шифрах, кои особенно спечатаны”. – прим. Л. Ч.).

То, что касалось вице-адмирала Козлянинова и более всего было важно для адмирала, сообщил в письме граф Безбородко (4-го июня): [46]

“Положение г-на Козлянинова потому весьма трудным быть долженствует, наипаче же, если он не успел вооружить разоруженные 100 пушечные корабли и получить посланные с генералом-майором Лежневым. Много надежды на Данию власть нельзя, а придется нашему вице-адмиралу более опираться на свои силы. Впрочем, вероятно, что неприятель имеет 22 корабля, для того, что в такую ближнюю экспедицию способны и ветхие, починенные. Мы знали, что он набрал водоходцев и мужиков до 3,000, для наполнения недостатка в матросах. Ваше превосходительство сами признать изволите, коль важно и необходимо скорейшее ваше отплытие. Г-н Крюйс будет иметь довольные силы для здешнего залива, ибо у него назначены 4 корабля, 2 фрегата, 2 большие шебеки и 6 новых полушебек, да 3 катера с довольном числом войска. Не угодно ли вам будет ему сделать примечание, где самому стать, которые посты хранить, к каким местам крейcы производить и прочие и те ваши примечания сюда для ведома сообщить”.

Все-таки это письмо не разъясняло: может ли Коpлянинов двинуться с места и приблизиться к Барлскроне, для соединения с ревельской эскадрой. Иначе, без положительных сведений о том и не сговорившись, адмирал Чичагов находил бесполезным начать кампанию, когда шведы не выходили из Карлскроны. Граф Безбородко утверждал, что у шведов 22 корабля и достаточно людей, так как набрано до 3,000 человек рекрут из привычных к морю и опытных водоходцев; сообщения императрицы противоречили.

В следующие дни, 7-го и 8-го июня, опрошенные суда показали, что у Гангута собирается небольшая шведская эскадра; тогда адмирал сейчас решил действовать соответствующими ей силами. В дневнике его говорится по этому поводу: “побуждаем будучи объявлениями некоторых купеческих судов шкиперов, что приближается шведская эскадра к Гангуту, послать подкрепления, для предупреждения ей туда входа и для поражения и овладения оной, буде бы в самом деле приблизилась в Финский залив, назначил я еще отряд к усилению посланного туда же к западу, состоящий из двух кораблей и 1 фрегата, дабы по соединении составилась эскадра в [47] превосходном числе пред неприятельскою, состоящею, по словам шкиперов, из 2 кораблей и 4 фрегатов, определив к начальствованию над оной искусного в своем звании, храброго и благоразумного капитана бригадирского чина Макарова и снабдив его надлежащим наставлением к произведению искуснейшим образом сего поиска, при том неослабно наблюдая, дабы ни одно мимо идущее судно, под каким бы флагом оное ни было, не осталось без опросу. Буде окажется оная неприятельская эскадра, особливо при западном ветре, стараться всемерно, отрезав от своих убежищ, храбро атаковать оную. На такой случай даны надлежащие наставления и сигналы также отряду, крейсирующему к стороне Свеаборга, дабы в случае надобности тотчас и оный мог подоспеть на помощь. Стараться захватить неприятельские транспорты”.

Следовательно, при первом известии о появлении шведских кораблей в море был выдвинут нами передовой отряд и вслед затем адмирал послал катер к капитану Шешукову, с подтверждением приказания скорей занять Поркалауд и утвердиться в этой местности. Предполагая, что в скором времени выступить из Карлскроны весь шведский флот, и намереваясь по первому сигналу со всей эскадрой идти ему на встречу, мой отец счел долгом выяснить некоторые свои мысли гр. Безбородко, так как вице-адмирал Козлянинов не присылал никаких положительных сведений о себе. Он писал 12-го июня:

“За нужное нахожу, до отплытия флота, предварительно объяснить вашему сиятельству мои мысли в рассуждении того времени, как соединиться с копенгагенской эскадрой. В силу предписания, в данном мне высочайшем рескрипте, надобно будет всем флотом держаться пред Карлскроной и ожидать неприятельского выхода, а дождавшись, искать случая с ним разделаться. Но ежели неприятельский флот останется до глубокой осени в таком неприступном месте, откуда вытеснить оного не можно, нашему же непременно должно будет в виду его крейсировать, придерживаясь всегда такого берега, который наполнен подводными каменьями и от которого, не потеряв из виду неприятельских движений, иначе удаляться не можно. К сему присоединить должно обыкновенно встречающиеся в [48] мореплавании, а особенно в осеннее время, приключения, как-то: насильственные обуревания и от того часто неизбежное повреждение в мачтах и на парусах, недостаток пресной воды, изнурения людей и от того умножение больных, то я думаю, что неприятель, буде сколько-нибудь уравнивает силы свои против нас, с намерением, да и не без важного для себя выигрыша, постарается удержать нас долее в таких положениях к изнеможению нашему, сам будучи в безопасном месте и примечая рачительно состояние наше, в котором ничего не может быть для него выгоднее, а для нас опаснее, буде (от чего Боже нас сохрани) случится от бурей повреждение или рассеяние нашего флота, тогда то опасно, чтобы он не отважился нечаянно поспешить к нанесению нам чувствительного вреда; да хотя бы он и никогда не отважился сего сделать, будучи заперт от нас, то где мы станем получать пресную воду? Ибо флот не более налиться водою может, как на пять недель. Куда свозить больных, особливо в осеннее время, не оскудевая себя отделением конвоя для частого препровождения их до Ревеля? Все сии и многие другие попадающиеся мне подобные оным мысли понудили меня отнестись к вашему сиятельству с покорнейшей просьбой пожаловать для таковых случаев снабдить меня достаточным наставлением, до какого времени держаться мне в виду Карлскроны и ожидать выхода неприятельского флота? О чем буде рассудить изволите и сочтете надобным, избрав удобный случай, доложить ее императорскому величеству. Будучи вполне уверен о благорасположении вашего сиятельства ко мне, ласкаюсь, что не оставите благосклонным своим советом, что по сему сделать рассудите за благо”.

Намекая самым вежливым образом на несостоятельность выработанного в совете плана кампании, адмирал продолжает:

“После донесения моего ее императорскому величеству об открываемых видах в занятию весьма важного для пресечения сообщения неприятельских гребных и других мелких судов между Гангутом и Свеаборгом Поркалаудского поста, еще послан от меня ватер к капитану Шешукову, с подтверждением о совершенном занятии того места и о присылке во мне обстоятельного и подробного описания, с назначением на [49] карте промера и неизвестных мелей и камней, тако ж грунта, проходов, где можно получать там пресную воду, и о прочем нужном для пребывания там довольного числа кораблей и фрегатов. Я уповал таковое подробное донесение скоро послать к ее величеству и не сомневаюсь, что оное капитан Шешуков все и по желанию изготовил; но противные для ходу от него ко мне ветры и после тотчас наступающие штили, продолжаясь попеременно почти со времени отправления донесения моего о сем ее величеству, без сомнения, тому воспрепятствовали, а потому и лишаюсь я до сих пор иметь счастье всеподданнейше донести. Почему покорнейше прошу ваше сиятельство пожаловать, при случае любопытства о сем ее в — ва, доложить, чем чувствительнейше одолжить изволите”.

В то время как адмирал писал это письмо графу Безбородко, получилось донесение от капитана Шешукова об окончательном занятии им Поркалауда и о взятии двух небольших шведских купеческих яхт с семью человеками, в числе которых было два судовщика и один лоцман для Поркалаудских шхер. Поэтому вечером адмирал продолжал письмо гр. Безбородко:

“Ныне занятием Поркалаудского поста уже совершенно пресечено сообщение с Гельсингфорсом, то и нужно знать, должно ли почесть сей город, как и Люизу, блокированными или запертыми, а потому и поступать с нейтральными судами, идущими в сии порты с товарами, на основании высочайших о сем постановлений? Ваше с-во, пожаловав на сей случай разрешение, крайне одолжить меня изволите; ибо нужно, основываясь на том, снабдить наставлением оставляемых при сем посте командиров, стоящих и крейсирующих на виду оного. Взятия капитаном Шешуковым суда возвращались из Гельсингфорса с балластом и разной принадлежащей единственно к одеянию их и прокормлению мелочью. Суда сии и с людьми на оных присланы ко мне во флот. Людей я расспрашивал и из них шкипер, уроженец Нордкепинга, между прочим, показал, что он, ведая о безопасности прохода шхерами до Гельсингфорса, мая 7-го (18-го) отправился в оный из Нордкепинга с небольшим количеством муки, табаку, вина и кож, где и продали все оное. А другой житель Абова, бывший также [50] в Гельсингфорсе для продажи ржи. На пути своем туда, подле Поркалауда, видели они четыре галеры шведские, да подходя к Гельсингфорсу столько же. Будучи в Гельсингфорсе, слышали они, что шедший из Стокгольма в Люизу на двадцати шести галерах десанта, уведомясь о занятии поста при Поркалауде нашими судами, остановился у Борзунда и принужден был около Екенеса выйти на берег, а оттуда уже сухим путем отправиться к Люизе, где ожидает их король, а галеры оставлены. По словам их, вооружаются в Гельсинг-форсе с поспешностью два 66 пушечные корабля, один 34 пушечный фрегата, именуемый Тролле, и пять галер; фрегат и галеры уже совсем готовы и снабдены людьми, но корабли еще многого не имеют, да и людей нет на оные. Сии корабли оставлены за ветхостью в прошедшую осень, но ныне де несколько вычинены. Им велено, как они слышали, идти к Люизе, по отбытии флота нашего. В Гельсингфорсе есть пехотный полк, именуемый вдовствующей королевы. Магазина хлебом и всем запасены, ибо когда Гангута был заперт, тогда, по словам их, оставалось очень невеликое расстояние перевозить сухим путем, а там паки нагружали на суда и уже удобно до самого Гельсингфорса доставляли в немалом количестве всех провизией и припасов, чем де они с прочими судовщиками во всю прошедшую осень и были заняты к подвоз так многочисленен был, что не успевали выгружать в магазины, и корона должна была платить им за простой. Но ныне де не осталось уже никаких способов иметь сообщение судами между Гангута и Гельсингфорса. Пуд хлеба в сем городе покупается около 1 р. 20 к., приводя на наши деньги, что дешевле вдвое против прошлогоднего. Судов разных наций купеческих там очень довольно, а привезли большею частью съестные припасы. Проходя из Гельсингфорса шхерами, видели они около Поркалауда в густом лесу лагерь и пушки, но не более, как один полк.

Судовщика из Нордкепинга я беру с собою на корабле на случай надобности в нем, проходя Готланд и крейсируя с флотом пред Карлскроной; ибо из ответов его видно, что хорошо знает тамошние места, а взятого лоцмана, знающего Поркалаудские шхеры от Гельсингфорса даже до [51] Гангута, оставляю при посте там нашем для употребления в случае надобности в нем. Прочих же пятерых с их багажом и пашпортами отослать хочу я в г. губернатору ревельскому. Взятые яхточки я пробовал в ходу и, находя оные довольно легкими, приказал, вооружа фалконетами, отослать в прочим, находящимся у Поркалауда для скорых посылок”.

Теперь уже было ясно, что значение Гангутского поста уничтожилось и отряду Макарова придется помогать Шешувову, в случае неприятель будет пытаться выбить его из Порвалауда. План адмирала был приведен в исполнение вовремя и задача разрешилась блистательно, без жертв с нашей стороны. Уже адмирал собирался отправить курьера в Петербурга с донесением и письмом, когда подали ему конверт с собственноручного подписью императрицы. В нем заключался рескрипт на его имя от 9-го июня:

“Василий Яковлевич! По повелению нашему, полномочным нашим министром в Лондоне генералом-поручиком графом Воронцовым, 19-го апреля сего года приняты в службу нашу капитанами второго ранга из королевских великобританских морских офицеров Тизигер и Марчал, о которых способностях и достоинстве усмотрите из донесения помянутого генерала-поручика, с приложениями в копии у сего доставляемого. Из них капитан Тизигер к вам сам препровождается, с тем, чтоб вы во флоте, вами предводимом, употребили его, дав ему один из линейных кораблей. Оное удобно вам будет сделать, поелику для составляемой при Ревеле резервной эскадры сверх назначаемого в ней флагмана потребен капитан бригадирского или полковничья ранга, которому надежным образом можно было бы вверить отряд, на случай предприятия поисков со стороны сея эскадры, о чем мы вас уведомить не упустим. Капитану бригадирского или полковничья ранга, вами избираемому, прикажите дождаться в Ревеле до прибытия начальника эскадры и дальнейшего от нас приказания”. [52]

Копия донесения господина генерала-поручика полномочного министра в Лондоне графа Воронцова

от 27-го апреля (8-го мая) 1789 года.

Адмирал Лорд Родней писал ко мне два письма, рекомендуя в службу вашего императорского величества поручиков Тизигера и Марчала, потом изустно он паки мне их рекомендовал и против своего обыкновенно малоречивого разговора превозносил их хвалами, говоря, что Марчал есть отменный офицер своею беспримерной храбростью, оказанной во многих случаях, как, напр., когда, командуя одним брюлотом в прошедшую войну, он сжег 60 американских судов в Чезапиской бухте и что кроме сего он толь много оказал в разных случаях отличной храбрости и причинил толь много вреда американцам, что они его называли, взирая на тогдашнюю его молодость: maudit enfant sans barbe que l'enfer a vomi (проклятый ребенок, изрыгнутый адом).

Про Тизигера он мне сказал следующее: “он весьма храбр, весьма проворен, весьма прилежен к должности и толь искусен в практике и теории, что я его предпочел всем прочим офицерам аглинского флота и взял к себе на корабль адъютантом, в коем качестве он был при мне неотлучно во всю кампанию, в продолжение которой я имел счастье разбить адмирала Граса. Но как после сей победы меня отозвали и, шиканируя меня, отняли у него старшинство, то он и не стоит в списке поручиков, когда если бы я не отозван был от команды, то, конечно, произвел в капитаны, да и вперед если мне случится командовать флотом и сии два офицера будут в Англии, то, конечно, доставлю им сии чины и они будут по кораблю иметь в моей эскадре”.

Сие, всемилостивейшая государыня, побудило меня принять их обоих капитанами второго ранга со старшинством с 19-го (30-го) апреля.

Марчала я достал позже, труднее и единственно по неусыпному старанию усердного в России Ечеса; ибо сей офицер имеет здесь знатную родню и имеет отца тоже знаменитого в морской службе старого капитана, который любим министерством и, будучи членом адмиралтейства, доставил сыну [53] своему выгодную комиссию, а именно команду транспорта, который имеет быть отправлен в Ботанибей и где ему дают на проезд 400 фунтов стерлингов жалованья. Но Ечес, будучи с ним дружен, уговорил его пойти в российскую службу и взять у адмирала Роднея ко мне письмо. Сей Ечес имел уже план, для исполнения которого нужна была необходимо отменная предприимчивость и храбрость Марчала, на что и подговорил его оставить все здешние выгоды и жертвовать славе, которой он может приобрести в исполнении сего плана, о коем через курьера подробнее донесу вашему императорскому величеству; между тем, отправляя теперь морем Тизигера, я ему обещать осмелился, что по прибытии его в в Петербург он получит команду корабля, ибо надеюсь, по уверениям адмирала Роднея, что он отличится храбростью и искусством против неприятелей России.

(Приложение: два письма на русском и франц. языках).

30-го апреля 1789 года.

Извините меня, ваше сиятельство, что я осмеливаюсь доставить вам, удовлетворяя исканию, весьма храброго офицера капитана Фесигера, служившего совершенно хорошо своему государю и отечеству (Оставляем в подлиннике перевод этого письма, не смотря на извращение нескольких выражений. Надо полагать, что граф С. Р. Воронцов, получив письма Ад. Роднея на английском языке, доставил их во французском переводе и уже в Петербурге составили такой плохой перевод на отечественный язык. – прим. Л. Ч.).

Он был мой адъютант во время славное в день 12-го апреля 1782 г. После того командовал он ост-индейским судном. Ныне желает усердно посвятить себя в службу ее императорского величества государыни всероссийской. Почему и приемлю смелость рекомендовать его в покровительство вашего сиятельства и уверить вас, что я г. капитана Фесигера признаю за весьма храброго офицера и уверен, что он с честью исполнить всякое начальство, ему препорученное.

Приемлю смелость уверить ваше сиятельство, что я имею честь быть и проч. Подписал Родней. [54]

7-го мая 1789 года.

Милостивый государь! Я не мог отказать в требовании лейтенанта Марчала, сына капитана Марчала, служившего многие годы под моим начальством и бывшего моим капитаном во время главного командования моего британскими силами в Ямайке.

Сей молодой человек очень хороший мореходец, в рассуждении лет своих много служивший, весьма желает вступить в российскую службу. Я не могу не рекомендовать его отменно, как молодого офицера, способного принести существенную пользу службе.

Имею честь быть с совершенным почтением и проч. Подписал Родней.

Адмирал принял Тизигера очень любезно, и, прочтя подобную аттестацию, определил его командиром корабля “Вышеслава”, на место заболевшего капитана Вебе. Но граф Чернышев счел своим долгом, а может быть и по поручению гр. Безбородко, написать особое рекомендательное письмо Тизигеру, прося адмирала быть с ним ласковым, не отстранять его от дела, — до такой степени при дворе были убеждены в ненависти моего отца к иностранцам, принимаемым на русскую службу. В ответ адмирал написал графу Чернышеву: “Не премину в рассуждении таковой вашего с-ва о нем рекомендации показать ему мое обыкновенное расположение в таковым людям и тем показать то отличное и всегдашнее мое в вашему с-ву почтение, с которым пребываю...” (Письмо от 14-го июня за № 34 (См. Морск. Арх.). – прим. Л. Ч.).

В это время во главе иностранцев во флоте был принц Нассау-Зиген. В России менее чем где-либо понимали, почему его именуют принцем; по крайней мере, в Австрии отказывали ему в чести там называться принцем и, упоминая в разговоре о нем, говорили: “тот господин, который желает быть принцем Нассау-Зигеном, не имея на то права по происхождению”. Отец мой совершенно справедливо прозвал его “темной личностью”. Это был тип проходимца неизвестной национальности, так как ни одного языка не знал хорошо и ни на одном не писал правильно. Родиной его был весь [55] мир и он любил на словах ту страну, где ему больше платили. В последнее время он пристрастился к России, так как нигде ему не удавалось столь удачно обманывать людей, как русских, и получать незаслуженные награды. Целью своей жизни Нассау-Зиген поставил добиться власти, могущества и сделаться правителем народа или королем. Он и походил на сказочного короля-авантюриста, летающего из одного конца мира в другой и управляющего духами. Сев в один прекрасный день на корабль, он пустился в кругосветное плавание с намерением нападать на диких: овладевать их землями и сделаться их королем. Но даже краснокожие отказались быть в его подчинении и, после всевозможных неудач, ему пришлось, в виду долгов и требований его разбойничьей шайки, бежать и скрыться. Тогда он стал ездить по Европе и предлагать всем дворам свои услуги и смелые проекты, не имевшие здравого смысла. Добравшись до Польши, где его приняли довольно радушно, он водворился на жительство. Здесь поверили ему, как и всем ловким мазурикам, приезжающим в эту страну. Возмечтав играть в Польше первую роль и занять впоследствии королевский престол, он женился на богатейшей Сангушко, но его оттуда прогнали. Не падая духом, он нанялся в испанскую службу, обещая завладеть Гибралтаром. Ни перед чем не задумываясь, Нассау-Зиген кинулся на неприступную крепость и потерпел неудачу; в награду ему пожаловали титул испанского гранда. Затем неизвестно каким образом он очутился в 1787 г. в Крыму, во время путешествия императрицы Екатерины; вероятно, он прибыл туда из Константинополя, где тоже, как и во всей Европе, отказались его принять на службу. Здесь он успел понравиться Потемкину; эти люди обладают даром обворожать и обманывать других. В 1788 г. его вдруг приняли на русскую службу и признали принцем Нассау-Зигеном. На этот раз столь негодный повсюду авантюрист пригодился в России. Во время турецкой кампании он командовал гребной флотилией и сам прокричал в своих реляциях, писанных безграмотно на французском языке, непонятном для большинства русских, о каких-то небывалых победах. Теперь он готовился прославиться и на Балтийском море, надеясь, что не [56] вечно же будет его преследовать несчастие. Ошибочно было бы судить по нем об остальных иностранцах, в особенности об англичанах, принятых в наш флот...

Вернемся к рассказу. Второй рескрипт от 10-го июня, присланный адмиралу, был благодарственный. В нем говорилось:

“Василий Яковлевич. С удовольствием уведомляемся мы из донесения вашего о занятии поста при Поркалауде. Мы слагаем на ваше рассмотрение оставить ли тут капитана Шешукова с его кораблем, а на его место взять один из кораблей, третьего дня к вам отправленных, или же сим последним сменить первый, а, впрочем, мы надеемся, что вы тут приняли все меры осторожности, дабы за отплытием флота, вами предводимого, в Балтийское море, пост сей сохранен был и отряд, к обережению его посланный, не потерпел вреда от неприятеля”.

Вечером прибыло в Ревель английское судно “Маргрет”. Тотчас шкипер Джон Салюсбори сам явился на адмиральский корабль и передал шифрованное письмо от вице-адмирала Козлянинова, которое мой отец с нетерпением стал разбирать с чиновником-переводчиком. От содержания донесения зависело вполне разрешение вопроса: идти ли сейчас на соединение с эскадрой или еще ждать следующего письма. Теперь представлялась выгода поспешить соединением, пока неприятель еще не вполне готов к действию. Вице-адмирал Козлянинов сообщал (2-го июня), что им получено высочайшее повеление от 11-го мая об оставлении копенгагенского рейда и немедленном соединении с ревельской эскадрой, но что этого он исполнить не может, так как датское правительство, согласившись проводить его своей эскадрой за Карлскрону, не дало еще о том повеления вице-адмиралу Шинпалю и видимо медлит. Дабы задержки не было с его стороны, он намерен с копенгагенского рейда перейти и стать на якорь в Кегель-бухте, где будет ожидать, покуда 100 пушечные корабли, облегченные от груза, пройдут чрез мели. Здесь он думает ждать датскую эскадру, без которой считает не безопасным пуститься в море. Эти пункты составляли основание донесения; они снова ставили адмирала Чичагова в безвыходное [57] положение. С него будут требовать безрассудного движения к Карлскроне, стоянки в виду неприятельского порта и бесполезного ожидания копенгагенской эскадры, а когда двинется Козлянинов, даже приблизительно нельзя было определить. Далее Козлянинов сообщал, что его эскадра состоит из 8 кораблей и 1 фрегата, а два корабля и два фрегата отправил он под начальством капитана Лежнева для привода зимовавшего в Норвегии корабля. Естественно, это вновь было причиной для отсрочивания соединения с ревельской эскадрой; нельзя было бросить там столь маленький отряд на произвол судьбы, чтобы затем идти вновь его выручать, и следовало уже вполне собрать эскадру, ранее чем пуститься в море. Первого числа сего месяца он получил от капитана Лежнева рапорт, что его корабли овладели шведским фрегатом “Венусом”. Из Карлскроны Козлянинов имел известие от 27-го мая (что было уже давно прошедшее), будто шведский флот стоит на рейде и у 14 кораблей привязаны паруса, но у пяти их нет и стеньги не подняты. Кораблей с фрегатами считают до 27-ми; притом все единогласно говорят, что неприятельский флот во всем претерпевает великий недостаток; людей умирает множество.

На другой день, 13-го июня, адмирал обо всем этом донес императрице. Впоследствии оказалось, что фрегат “Венус” был взят капитаном Крауном, командовавшим катером “Меркурий”. Он замаскировал свой катер на купеческий лад и следил за неприятельским фрегатом, принявшим его за торговое судно, до тех пор, пока не показались вдали корабли Лежнева, а затем бросился мастерски на фрегат и выстрелами сбил его мачты и паруса (Об этом писал гр. С. Р. Воронцов своему брату (Арх. кн. Вор., кн. 9, стр. 114): “Мы получили из Копенгагена известие о взятии шведского 44-х пушечного фрегата. В этот раз, как и всегда и везде, мой маленький Краун отличился. Весьма желательно было бы, чтобы этот деятельный и храбрый человек был подвинут в чинах. Господин Крюднер мне говорит о нем, что это человек, который один сделал более чем многие другие вместе. Вполне достоверно, что шведы его ненавидят и стараются из всех сил взять в плен. Они только что здесь вооружили в Темзе два больших катера, исключительно предназначенных для поисков над Крауном, с целью его атаковать и окончательно уничтожить...”. – прим. Л. Ч.). От Шешукова [58] прибыли вполне утешительные известия и адмирал, на основании их, донес императрице:

Всемилостивейшая государыня! После донесения моего вашему императорскому величеству, от 6-го числа сего июня, о занятии Паркалаудского поста, в то же время к усилению небольших судов, находящихся там для промеру и ближайшего разведывания о проходах и местоположении, отослан туда из гребных фрегатов “Марка”, а другой — “Проворный”, за неблагонадежностью, отправлен в Кронштадт.

Корабли, отправленные седьмого числа из Кронштадта, для составления отряда при Паркалаудском мысе, еще не прибыли, а потому к исполнению высочайшего вашего величества указа, данного мне в 10 день сего июня в рассуждении оставления там капитана Шешукова или же смены его одним из отправленных, я еще не мог приступить. Но что касается принятия мер осторожности, дабы пост сей, по отплытии предводимого мною флота в Балтийское море, сохранен был и отряд, к обережению оного посланный, не потерпел вреда от неприятеля, то имею сие всегда в виду. В пополнение донесения моего вашему величеству от 6 числа сего июня доношу, что по предписанию моему капитан Шешуков, дабы в самой скорости сделал тамошнему фарватеру промер глубины и обстоятельное описание с положением на карту мест, он, сделав промер, нашел притом для якорного стояния весьма хороший пловатый грунт, как по западную, так и восточную сторону ближайшего к мысу острова, где в том и другом месте могут стоять по три корабля и два фрегата. На сем острову есть пресная вода в озере, окружностью на триста саженей; лесу также довольно. Он ныне стоит с порученными ему судами до западную сторону, где западные и полуденно-западные ветры хотя и не мешают кораблям оставаться, но при волнении малым судам стоять неудобно. Впрочем, хотя корабельная артиллерия с того места, где ныне стоят, и не может доставать к берегу, но малые суда наши подходят и могут совершенно пресекать неприятельский переход, да и оставались бы там всегда на якоре, буде бы каменистый грунт и многие подводные каменные островки дозволяли. Со времени занятия сего поста ни одно ни с которой стороны неприятельское судно не проходило и не примечено нигде на берегу какого либо движения или укрепления, кроме что показывался вдали временно на возвышенном месте мыса небольшой пост из вооруженных неприятельских человек до тридцати. Да в отдаленности показывались тогда за каменьями прячущиеся две полугалеры и три канонирские лодки, куда за мелководьем ваши малые суда подходить не могут. Неприятельские же сии суда не токмо вредить, но ниже показываться не смеют. Почему для обеспечения своего и надежнейшего к спокойному ото ветров кораблей и малых судов стояния, так как и лучшего пресечения всего сообщения и переходу неприятельских судов и отражения в случае покушения напасть на него почитает выгоднейшей восточную сторону того ближнего острова, куда перейти требуют от меня повеления. Но как на сем месте некоторым судам надобно будет стоять подле матерого берега в таком расстоянии, что может неприятель, буде успеет сделать батареи, воспрепятствовать корабельному ходу с северной стороны; обстоятельной же всему тому месту карты еще капитан Шешуков [59] не успех сделать; то я, не зная точного расположения тамошних островов с берегом, оставляю его на том же месте; ибо по летнему нынешнему времени редко крепкие ветры случаются, да и уверен, что скоро могу получить от него карту, с подробным объяснением, и тогда уже назначу место, где он расположиться должен. Теперь же посылаю туда для лучшего осмотра к заграждению фарватера, выгодного на построение батареи, места инженерного офицера, искусного в своей должности”.

О том, что делалось на суше, в армии графа Мусина-Пушкина, адмирал Чичагов знал лишь из сообщений самой императрицы; на отсутствие сношений с армией мой отец неоднократно указывал, так как при согласных действиях могли получиться более верные результаты. 14-го июня к эскадре прибыл курьер со следующим письмом ее величества (от 12-го июня):

“Успехи действий армии нашей финляндской по вступлении ее в шведскую границу и по занятии Христины усмотрите из приложения. Мы ожидаем подробнейших донесений о всем полученном при Сант-Михеле; а между тем войска наши поиски их простирают далее”.

Приложение. После вступления войск наших в границы шведской Финляндии, поражения неприятеля, в укреплениях его при Кири державшегося, и по занятии генералом-поручиком Михельсоном Христины, сделано было помянутым генералом-поручиком предприятие на Сант-Михель, место, снабденное не малым числом неприятельского войска, защищаемое батареями и имеющее в себе большие запасы и магазейны. И хотя сие предприятие при первом покушении не имело желаемого успеха, но вскоре потом по наведении неприятелю нового страха, с другой стороны Карелии, войсками нашими под командою генерал-майора барона Шульца, разбитием его пред Сулковым и по принятии надежнейших мер к благоуспешному совершению поиска его на неприятеля, помянутый генерал-поручик Михельсон 8-го сего месяца, в 12 часов пред полуднем, приступя к укреплению неприятельскому пред Сант-Михелем при Парасальме находящемуся, сбил сперва батареи, а потом, поведя атаку с равных сторон, опрокинул неприятеля, в нем державшегося, и преследуя до самого Сант-Михеля без всякого почти с нашей стороны урона, завладел сим местом и имеющимися в оном магазейнами, наполненными сестными, оружейными и прочими припасами, кроме порохового погреба, который успел неприятель подорвать для облегчения своего бегства и для затруднения легких наших войск, в погоню за ним отправившихся. Подробные донесения о сем происшествии вскоре ожидаются”.

15-го числа пришло, наконец, донесение от капитана Макарова, ушедшего в Гантуту; все ожидания и тревоги наши [60] были напрасны. Положение батарей оставалось прежнее и никакой шведской эскадры вблизи не существовало. На следующий день прибыли и ожидаемые из Кронштадта два корабля “Януарий” и “Европа” с фрегатами “Симеоном” и “Патрикием” и пять транспортных судов с провиантом, под начальством каштана 1-го ранга Глебова. Осмотрев их 17-го июня, адмирал распределил отряд таким образом: 1 корабль и 1 фрегат назначил для занятия поркалаудского поста, а остальные — для крейсирования в виду Поркалауда и Свеаборга.

Итак, с этой минуты оставалось призвать к флоту крейсирующие суда и затем ждать известий из Копенгагена, когда будет в состоянии тамошняя эскадра выступить на соединение с ревельской.

П. В. Чичагов

(Продолжение следует)

Текст воспроизведен по изданию: Записки Адмирала Павла Васильевича Чичагова // Русская старина, № 10. 1888