ДОСТОПАМЯТНЫЕ ПОВЕСТВОВАНИЯ

И РЕЧИ ПЕТРА ВЕЛИКОГО ¹

99.

Государь, прохаживаясь по картинной галерее в Мон-плезире, и любуясь на морские картины, до которых был великий охотник, остановился при одной, представляющей четыре соединенные флота: российский, английский, датский и голландский, которыми флотами Петр Великий в 1716 году командовал, с превеликою честию [46] делая разные эволюции, яко искусный вождь и адмирал, с восхищением Вильстеру ² и фон Бруинсу говорил: «Едва ли кто в свете имел повелевать флотами чужестранных народов и своим вместе. Я с удовольствием воспоминаю доверенность тех держав.»

При таком изречении, от восторга видны были на очах его слезы. Толикое то душа его чувствовала утешение. Сия картина сделана была нарочно в Голландии искусным живописцом Адамом Зилло, и подарена была в том же году бургомистром Витсеном. Его Величество приказал граверу Пикарду с оной вырезать на меди.

100.

Царь Петр Алексеевич, в малолетстве своим нашел в селе Измайлове ботик, Голландцами при Царе Алексие Михайловиче построенный, на котором в Москве, на Просяном пруде, на Москве реке и Яузе, а потом на Переяславском озере, плаванием забавлялся. Сей то незапно обретенный ботик произвел в юном Государе, (который прежде боялся воды) охоту к построению сперва малых фрегатов, потом военных кораблей, и был причиною возрождения великого флота в России. 1723 года Его Величество [47] приказал тот ботик привезти в Санктпетербург, откуда отправлен в Кронштат, где от всего флота прибытие оного пальбою и другими морскими почестями поздравлено, и в память величайших от того ботика на море успехов, торжествовано. В сие время Монарх на нем был кормчим, в гребле находились: генерал-адмирал Апраксин, два адмирала, и адмиралтейский полковник Головин, называемый бас.

При сем случае, когда по возвращении в гавань произведен был залп, то Государь выходя из ботика к встречающей Его Императрице и ко всем министрам и флотским адмиралам сказал: «Смотрите! как дедушку (так называл он ботик) внучаты веселят и поздравляют! от него при помощи Божеской флот на юге и севере! страх неприятелям, польза и оборона Государству.» — Во время стола, когда пили здоровье ботика, то Петр Великий говорил: «здравствуй, дедушка! потомки твои по рекам «и морям плавают и чудеса творят! время покажет, явятся ли они и пред Стамбулом.»

Государь не токмо, что сам страстную охоту к водяному плаванию имел, но желал также приучить и фамилию свою. Сего ради в 1708 году прибывших из Москвы в Шлиссельбург Цариц и Царевен встретил на буерах, на которых оттуда в новую свою столицу и приплыл. — И когда адмирал Апраксин верстах [48] в четырех от Петербурга на яхт с пушечною пальбою их принял, то Петр Великий в присутствии их ему говорил: «Я приучаю семейство мое к воде, чтоб не боялись впредь моря, и чтоб понравилось им положение Петербурга, который окружен водами. Кто хочет жить со мною, тот должен бывать часто на море.»

Его Величество подлинно сие чинил, и многократно в Петергоф, Кронштадт и Кроншлот с царскою фамилиею по морю езжал. Для чего и приказал для них сделать короткие бостроки, юбки и шляпы по голландскому манеру.

Прибывшие из Москвы и в вышепоказанном плавании находившиеся были: Царица Прасковья Феодоровна, супруга Царя Иоанна Алексеевича, и дщери его. Царевны: Екатерина, Анна и Прасковья Ивановны; Царевны же: Наталия, Мария и Феодосия Алексеевны.

Но как водяного плавания по краткости лета казалось Петру Великому мало, то приказывал от дворца к крепости на Неве лед разщищать, где на ботах и других малых судах, поставленных на полоски и коньки при ветр под парусами с флотскими офицерами и знатными господами, подобно, как бы на воде катался, и проворно лавировал. К сим забавам приглашал и чужестранных министров и зимовавших голландских шкиперов. На сих забавах [49] потчивал всех горячим пуншем, и однажды шкиперам говорил:

«Мы плаваем по льду, чтобы зимою не забыть морских экзерций.» На сие один голландский шкипер отвечал: Нет, Царь Петр! ты не забудешь! я чаю ты и во сне все флотом командуешь.

101.

О Лефорте Петр Великий говорил: «Когда б у меня не было друга моего Лефорта, то не видать бы мне того так скоро, что вижу ныне в моих войсках; — он начал, а мы довершили.»

Государь отдавал каждому справедливость, и не присвоивал себе трудов и славы посторонних людей. Надлежит знать, что Лефорт учредил роту потешных солдат, а потом и два полка гвардии.

102.

Когда механик Нартов находился во Франции, Англии, Голландии и Пруссии, то Государь в небытность его принял к себе в службу одного токарного мастера Англичанина, который бы в точении помогал, и машины содержал в порядке. По возвращении же Нартова в Петербург пока всё было поручено в его ведение, чужестранец увидя отменную Государя к [50] Нартову милость, и то, с каким отличным искусством он точит, возревновал на него, и опасаясь чтоб Государь от службы его не уволил, (ибо он жалованья получал по осьми сот рублей) начал по зависти зачатые Нартовым работы по выходе из токарной переделывать по своему и портить, дабы чрез таковое лукавство привести его у Монарха в немилость. Нартов терпел сие от Англичанина несколько раз; но как некогда фигуру, по повелению Государеву начатую, так поврежденную нашел, что и поправить оную было трудно, то и принужден уже был выговорить жестоко. Англичанин бранился и лез драться, но Нартов оттолкнул его от себя. В сие самое время Его Величество в другой комнате прилежно трудившийся, услышав необычайный шум, встал, взошел к ним и спросил: «что за шум?» — Нартов, подойдя к Монарху, сущую правду рассказывал, а Его Величество терпеливо слушал; потом осмотра поврежденную вещь, Англичанину по голландски говорил: «Слушай! ты наемник, а он мой! точит он тебя лучше. Впредь не шали, живи смирно, когда русский хлеб есть хочешь, инако попотчую вздорного гостя дубиною, и вышлю вон. Xудожники и ученые должны иметь приязнь, а не вражду.» — Потом велел Англичанину опять работать; а чрез час позвал обоих к себе и помирил. Но чтоб доказать чужестранцу, [51] сколь Его Величество знание и искусство в подданных своих отличать умеет, то указал Нартову производить жалованья по тысяче рублей, — и подчинил ему Англичанина, а тем укротя гордость, сделал его смиренным и послушным.

103.

Петр Великий разговаривая с графом Борисом Петровичем Шереметьевым, с князьями Голицыным и Репниным о военных делах Людовика XIV и о славных полководцах Франции, с геройским духом произнес: «Слава Богу! дожил я до своих Тюреннов! но Сюллия еще у себя не вижу!» Российские герои, покланясь Монарху, поцеловали у него руку, а он поцеловал их в лоб.

104.

После Полтавской баталии в шатре при собрании генералов, когда поздравляли Государя с победою, и пробитой шляпе Его пулею дивились, и благодарили Бога, что здравию Царя никакого вреда не приключилось, на то Петр Великий отвечал так: «Ради благополучия государства, я, вы и солдаты жизни не щадили. Лучше смерть, нежели позор! Сия пуля (указывая на шляпу) не была жребием смерти моей, — десница Вышнего сохранила меня, чтоб спасти [52] Россию и усмирить гордость брата Карла. — Сия баталия счастие наше, она решила судьбу обоих государств. — Так судил Промысл возвысить славою отчизну мою, и для того приносить будем благодарение наше Богу в день сей на вечные времена.»

105.

Когда Государь желал учинить мир с Карлом XII и о том ему предлагал, то король отвечал надменно: Я сделаю мир с Царем тогда, когда буду в Москве. На сие Петр Великий сказал: «Брат Карл все мечтает быть Александром! но я не Дарий!»

106.

Всем известен бесчестный поступок Августа, короля польского, который струся Карла XII, выдал генерала Паткуля, бывшего российским послом. Сей несчастный Паткуль по приказанию Карла был колесован, а потом отсеченная голова взоткнута была на кол. Петр Великий, уведомясь о таковом бесчеловечном поступке, весьма сожалел о Паткуле и сказал: «Август трусить научился у Поляков, а Карл свиреп. Оба дадут Богу ответ за Паткуля. Кто жесток, тот не герой! Паткуль не заслуживал такого тиранства. Его весь свет оправдает.» [53]

107.

После Полтавской баталии, когда ушедшие с генералом Левенгауптом войски в полон здались, тогда Петр Великий к предводителям своим говорил: «Благодарю Бога, теперь бремя тяжкое с плеч наших свергнуто! — Xрабростию войск моих, Карловы замыслы так разбиты, что трудно ему будет собирать их в одно место. Бог устрояет по Своему. Карлу хотелось побывать в средине великой России, но чаятельно он теперь находится за Днепром у Турок.»

108.

На другой день той же полтавской победы, представлены были пред Его Величество, яко победителя, все знатные шведские пленники. Он, приняв их милостиво, отдал им шпаги, и сожалел о несчастий их и о государе их немиролюбивом. Потом угощал в шатре своим фельдмаршала Рейншильда, графа Линца и прочих генералов, и пил за здоровье их с достопамятным изречием: «Я пью за здоровье моих учителей, которые меня воевать научили!» — и выхваляя мужество и храбрость Рейншильда, пожаловал ему свою шпагу.

109.

Карл XII по сю сторону реки Ворсклы при [54] заложении редутов, так был сильно ранен пулею в ногу, что принуждены были отнести его в лагерь. Петр Великий, узнав о сем, генералам своим говорил следующее: «Жалею, что брат мой Карл, пролив много крови человеческой, льет ныне собственную свою кровь для одной мечты быть властелином чужих царств. Но когда рассудительно ее хочет владеть своим королевством, то может ли повелевать другими? — Но при всем упорстве его, кровь его для меня драгоценна, и я желал бы мир иметь с живым Карлом. Я право не хочу, чтоб пуля солдат моих укоротила жизнь его.»

110.

Петр Великий на славной Полтавской баталии, предводительствуя войском и везде в опаснейшем огне находясь, храбростию и мудрым распоряжением с одною первою линиею, из десяти тысяч состоящею, неприятельскую армию опрокинул и обратив в бег, совершенно разбил. При чем фельдмаршала Рейншильда и прочих генералов в полон взял. Тогда приказал паче всего щадить и спасать жизнь Карла XII, не примиримого неприятеля своего. Но получа известие, что найдена на поле королевская качалка, в дребезги разбитая, в которой раненого Карла носили, сожалел чрезвычайно о судьбе его и [55] беспокоился, полагая его убитым, повелел искать между убитыми.

Не явный ли сей знак истинного человеколюбия, а не тщетные славы и гордости победителя, ищущего в смерти неприятеля торжества.

111.

Ивана Михайловича Головина Государь весьма любил и жаловал и послал его в Венецию, чтоб он там научился кораблестроению и узнал конструкцию галер, равно и италиянскому языку. Головин жил там четыре года. По возвращении оттуда, Монарх желая знать, чему он выучился, взял его с собою в Адмиралтейство, повел на корабельное строение и в мастерские, и показывая распрашивал обо всем; но ответы показали, что Головин ничего не знает. Наконец Петр Великий спросил его, выучился ли хотя по италиянски? — Головин признался, что очень мало и сего. — «Ну так чтож ты делал?» спросил его Государь. — Всемилостивейший Государь! отвечал ему Головин: я курил табак, пил вино, веселился и учился играть на басу, и редко выходил с двора. Как вспылчив Государь ни был, однако чистосердечным и откровенным признанием так был доволен, что леность его ознаменовал только титлом: князь баса. — И велел нарисовать его на картине с курительною трубкою, сидящего за столом, [56] веселящегося и окруженного подле музыкальными инструментами, а математические и прочие инструменты брошенными вдали, в знак того, что науки ему не понравились, и что выучился он только играть на басу. Сию картину видел я сам у Государя, и которою Его Величество любовался. При всем том Головин находился в службе при Адмиралтействе в чине генерал-маиора. — Петр Великий любил его за прямодушие, за верность и за природные таланты. В беседах, где бывал Государь, бывал и Головин, то между ближними своими называл его в шутках ученым человеком и знатоком корабельного искусства или басом ³.

112.

1717 года в бытность Петра Великого в Париже, приказал он сделать в одном доме для гренадеров баню на берегу Сены, и чтоб они в оной после пару купались. Такое необыкновенное и для Парижан по мнению смерть приключающее действие, произвело многолюдное сборище Парижан. Они с удивлением смотрели, как солдаты выбегая разгоряченные банным паром, [57] кидались в реку, плавали и ныряли. Королевский гоф-мейстер Бертон, находящийся при услугах Императору, видя сам сие купанье, Петру Великому докладывал (не зная, что то делается по приказу Государя), чтоб он солдатам запретил купаться, ибо де все перемрут. Государь рассмеявшись отвечал: «Не опасайтесь, «г. Вертон. Солдаты от парижского воздуха несколько ослабли, так закаливают себя русскою банею. У нас бывает сие и зимою; привычка вторая натура.»

113.

Там же Государь осматривая войска французские, при чем были герцог Орлеанский, дюки дю Линь и Гиз и возвратясь домой, князю Куракину, бывшему в Париже послу, сказал: «Я видел нарядных кукол, а не солдат. Они ружьем финтуют, а в марше только танцуют.»

114.

При отъезде из Парижа Петр Великий сказал: «Жалею, что домашние обстоятельства принуждают меня так скоро оставить то место, где науки и художества цветут! и жалею притом, что город сей рано или поздно от роскоши и необузданности претерпит великий вред, а от смрада вымрет.» [58]

115.

Его Величество, увидя нечаянно в столовой зале под великолепным балдахином поставленный портрет супруги своей Екатерины, был весьма доволен дюком Дантином, который сие приготовить велел. Государь, сев за стол против сего портрета, во время обеда, часто на оный смотрел, и будучи весел дюку говорил: «Вы отгадали, я ее люблю. И вас, как за учтивость, так и за неожидаемое с женою моею свидание, благодарю.»

Между тем, как обед часа с два придолчался, славный живописец Раго, будучи в другой комнате, портрет с самого Петра Великого написал; и когда дюк Дантин поднес оный Его Величеству, то Государь, смотря на него и удивляясь сходству, показывал бывшим при нем: князю Куракину, Шафирову и Ягужинскому и говорил: «право похож.» Потом приказал живописцу Раго оный докончить, за что и пожаловал ему сто луидоров.

116.

Петр Великий охотно желал заключить дружеский союз с Франциею. Но первый министр, кардинал дю Буа, руководимый ложными политическими планами, в том препятствовал. На сие Его Величество сказал: «Господа думают и [59] рассуждают о делах, но слуги те деда портят, когда их господа слепо следуют внушению слуг.»

117.

На дороге в Париж в Бове тамошним епископом приготовлен был для Государя великолепный обед; но Его Величество остановиться там не рассудил, и когда сопутствовавшие ему докладывали, что в другом месте такова обеда не будет, то Государь отвечал: «У вас только и на уме, чтоб пить да есть сладко. Для солдата был бы сухарь да вода, так он тем и доволен; а здесь можно найти белый хлеб и вино.»

118.

В 1714-м году Государь будучи в Финском заливе со флотом от Гельсингфорса к Аланду, претерпел великую опасность в потерянии самой жизни: ибо ночью поднялась жестокая буря, и весь флот находился в крайнем бедствии, и все думали, что погибнут. Его Величество, увидев корабельщиков своих робость, решился сесть на шлюбку и ехать к берегу, и зажегши там огонь, дать знать близость оного. Бывшие на корабле его офицеры, ужасаясь отважности Монаршей, все пали к ногам его и просили не отступно, чтоб он отменил сие гибельное намерение и чтоб им сие исполнить повелел. Но [60] Государь, показывая подданным на море бесстрашие, не послушал их, сел с несколькими гребцами в шлюбку и поплыл. Рулем Его Величество управлял сам, а гребцы работали сильно в гребле; но борясь долго противу ярящихся волн, начали ослабевать и уже потопления ожидали. В таковом их отчаянии, Петр Великий встал с места своего и в ободрение им кричал: «Чего боитесь! Царя везете! кто велий, яко Бог, Бог с нами. Ребята! прибавляйте силы!» — Такая речь возобновила мужество во всех; пробился он сквозь вала до берега, куда вышед зажег огонь, и тем дал знак флоту, что он счастливо туда прибыл, и что они также недалеко от берега. Государь весь водою измоченный обогревался у огня с гребцами испросил: «есть ли на шлюбке морской збитень и сухари?» И когда сие к нему принесено, то разогрев збитень, выпил стакан, съел сухарь, велел выпить стакана по два матросам, и потом близ огня под деревом, покрывшись парусиною, заснул.

119.

Апреля 27-го в Париже посещал Государя правитель Франции, герцог Орлеанский. Первое слово Его Величества к герцогу было такое: «Радуюсь, что славной столицы вижу славного правителя!» — На что герцог отвечал: а я за [61] высокую честь поставляю видеть самолично Великого Государя и героя!

Разговор продолжался с полчаса. Переводчик был князь Куракин. В свите Его Величества находились: князь Василий Долгорукий, Иван Бутурлин, Петр Толстой, Шафиров, да генерал-адъютант Павел Ягужинский.

120.

Там же в бытность Государя на монетном дворе при тиснении медалей вдруг одна золотая медаль, поднесена была Петру Великому. Его величество, взглянув на нее и увидя портрет свой, а на другой стороне изображения знаменитых дел его, сказал герцогу Дантину, который ему сию медаль отдавал: «Сей дар столько мне любезен, сколько любезны изображенные на прочих медалях дела Людовика XIV.»

121.

Государь, отъезжая к Дюнкирхену, и увидя великое множество ветряных мельниц, рассмеявшись, Павлу Ивановичу Ягужинскому сказал: «то-то бы для Дон Кишотов было здесь работы.»

122.

В Кале Петр Великий смотрел военные экзерциции; потом любопытствовал видеть [62] огромного великана, по имени Hикoлaя, и увидя спросил, хочет ли он быть у него? — Желаю, Ваше Величество, быть у вас, только, чтоб не ехать чрез Берлин и не попасться в руки короля прусского; он непременно выпросит меня у вас и сделает потсдамским солдатом. «Правда, сказал Государь, у него бы ты был в ширинге первый гренадер и флигельман, но у меня будешь первый мой гайдук. Не бойся, потсдамским воином тебе не быть и короля не видать.» Почему и приказал отправить оного морем в Петербург, где по возвращении Государевом служил и за стулом у него стаивал, что видал я сам. Сей великан есть тот самый, который находится в Санктпетербургской кунскамере.

123.

2-го июня 1717 года после полудня ездил Государь в С.-Дени смотреть разные сокровища, королевские гробницы и славное здание монастыря. Увидя там маршалу Тюренну поставленный мраморный монумент, при котором поставлен орел устрашенный, Петр Великий спросил: «что это значит?» и когда донесено было, что сия эмблемма знаменует Германию, подвигами сего славного героя в ужас приведенную, то на сие Его Величество сказал: «Потому-то сей орел пасмурен и не перист, что Тюрень крылья у него обстриг. [63] Достойному мужу достойная и честь, когда Тюрень между королями погребен.» Но между знатными Россиянами, Государь рассуждая, говорил: «желал бы я видеть гробницу Монтекукулли, представлены-ль там лилии цветущими.»

124.

Его Величество, прибыв в голландскую крепость Намур, в которой командовал граф Гомпет, сел у ворот на лошадь, и сопровождаемый сим графом и офицерами, поехал в замок осматривать укрепления, о которых делал свои примечания, и между разговорами с графом и прочими сказал: «Господа офицеры, которые «здесь меня окружают и которые храбростию в последней войне отличались, подают мне приятное воспоминание, как будто нахожусь теперь в отечестве моем с своими друзьями и офицерами.» При сем случае Государь рассказывал им о осадах и сражениях, при которых сам присутствовал. Беседою сих воинов был он так доволен, что радость на лице его написана была безмерная.

125.

Петр Великий, однажды разгневавшись сильно на князя Меншикова, вспомнил ему какого он [64] происхождения, и сказал притом: «Знаешь ли «ты, что я разом поворочу тебя в прежнее состояние, чем ты был. Тотчас возьми кузов свой с пирогами, скитайся по лагерю и по улицам, кричи: пироги падовые! как делывал прежде. — Вон! ты не достоин милости моей.» Потом вытолкнул его из комнаты. Меншиков кинулся прямо к Императрице, которая его при всех таких случаях покровительствовала, и просил со слезами, чтоб она Государя умилостивила и смягчила. Императрица пошла немедленно, нашла Монарха пасмурным. А как она нрав супруга своего знала совершенно, то и старалась вопервых его всячески развеселить. Миновался гнев, явилось милосердие, а Меншиков, чтоб доказать повиновение, между тем, подхватя на улице у пирожника кузов с пирогами, навесил на себя, и в виде пирожника, явился пред Императора. Его Величество увидев сие рассмеялся и говорил: «Слушай, Александр! перестань бездельничать, или хуже будешь пирожника!» — Потом простя, паки принял его по прежнему в милость. — Сие видел я своими глазами. После Меншиков пошел за Императрицею и кричал: пироги падовые! А Государь в след ему смеялся и говорил: «помни, Александр!» — Помню, Ваше Величество! и не за буду: пироги падовые! [65]

126.

1714 года июля 27, по получении у Гангута над Шведами морской победы, где Его Велиличество, яко контр-адмирал, командовавший авангардом, шведского Шаухбенахта Ерншильда, весьма храбро защищавшегося с фрегатом, и несколькими галерами и прамами в полон взял, и когда весь российский флот в Кронштадт возвратился, то учинено было в Санктпетербурге торжество, куда привезены были шведские галеры, прамы и фрегат Ерншильдов Елефан или слон называемый, под провождением российских галер, фрегатов и самого того фрегата, на котором находился российский контр-адмирал Царь Петр Алексеевич, яко победитель, и за сию победу в сенате от князя цесаря Ромадановского вице-адмиралом пожалован. Ради сего уготован был славный обед у князя Меншикова, к которому позваны были все российские знатные господа, иностранные министры, и Шаухбенахт Ерншильд приглашон. Сему Государь оказывал великую милость, и после стола ко всем присутствовавшим особам говорил: «Здесь видите вы храброго и верного слугу своего Государя, который достоин великие награды, и сколь долго пребудет он у меня, возимеет всю мою милость, хотя он и многих храбрых Россиян побил.» Потом, оборотясь к Эрншильду, с улыбкою сказал: «Но я сие [66] прощаю вам, пребывая к вам благосклонен.» На что Эрншильд всенижайшее благодаря отвечал: Xотя я государю моему служил честно, однако делал то, чего должность требовала. Я не щадил живота, шол на смерть, но ее не нашол (ибо на сражении получил семь ран); и единое меня теперь то утешает в несчастии моем, что я Вашим Царским Величеством, как великим морским офицером и нынешним вице-адмиралом в полон взят, и с такою милостию от победителя своего принят.

Не отдана ли при семь справедливость от Государя шведскому Шаухбенахту; а от его истинное признание Монарху? Коль ясно видится великодушие геройское против пленного!

127.

Петр Великий, начав службу в сухопутном войске с нижних чинов, происходил в вышние степени существенными трудами, по заслугам и достоинству, за баталии и осады, при которых присутствуя особою своею, бывал то подчиненным, то храбрым предводителем. В сильнейшем огне с бесстрашием и с присутствием духа здравого и решительного рассуждения, в опасных случаях против неприятелей, к подданным говоря так: «Победить или умереть славно!» — Наконец достигнув до чинов — сухопутной армии до генерал-маиорского, а во [67] флоте до вице-адмиральского, получал и обыкновенное жалованье. И когда Его Величеству оное приносили, то говаривал: «Сии деньги собственные мои, я их заслужил и употреблять могу по произволу; но с государственными доходами поступать надлежит осторожно, об них должен я дать отчет Богу.»

Я сам слышал сии речи из уст Монарших.

128.

Его Величество, быв в Париже на астрономической обсерватории, с удовольствием смотрел в зрительную трубу на весь небесный свод, и обратясь к бывшим с ним Россиянам с восхищением говорил: «Вот для глаз отверзтая книга чудес Божиих, которая ясно показывает великую премудрость Творца! Беседуя телом здесь, право, мыслю теперь там! Я благодарен им, что зрением и душею путешествовать в бесконечности с вечным существом. (?) Советовал бы я безбожникам и вольнодумцам «учиться астрономии и почаще быть на обсерватории, когда земной шар недостаточен им для уверения, и когда бродят по нем слепо.»

129.

Случилось Государю летом идти из Преображенского села с некоторыми знатными особами, по московской дороге, где увидел он вдали [68] пыль, потом скачущего ездового, или рассыльщика, машущего плетью, и кричащего прохожим и едущим такие слова: к стороне! к стороне! шляпу и шапку долой! Князь цесарь едет! а за ним в след едущего на калымажке, запряженной одним конем, князя Ромадановского, на котором был длинный бешмет, а на голове сафьянная шапка. Лишь только поровнялся он с ними, то Государь остановясь и не снимая шляпы сказал: «Здравствуй лик гнедигер Гер Кейзер!» то есть: мой милостивый государь Кесарь! На сие не отвечая князь ни слова при сердитом взгляде, кивнув только головою, сам продолжал путь далее. Но возвращении Его Величества и не видя по обыкновению в комнатах своих Ромадановского, послал просить его к себе из Тайного Приказа, где князь присутствовал, но князь отправил напротив к нему грозного рассыльщика с объявлением, чтоб Петр Михайлов явился к ответу. Государь догадавшись тотчас о его гневе пошел на свидание. При вшествии Его Величества Ромадановский не вставая с кресел, спрашивал сурово так: что за спесь, что за гордость! уже Петр Михайлов не снимает ныне цесарю и шляпы! разве Царя Петра Алексеевича указ не силен, которым указано строго почитать начальников? «Не сердись, князь цесарь, сказал Петр Великий, дай руку, переговорим у меня и [69] помиримся.» На что не отвечал Ромадановский ни вдова, едва и как будто не хотя с кресел приподнялся, и пошел рядом с Государем во дворец. Проходящему князю цесарю через передние покои, стоящие гвардии штаб офицеры и другие господа кланялись низко, ибо они его зело боялись, и воздавали ему почесть предо всеми отличнейшую. И как Государь в другом покое остановился, то призвав сих особ пред себя, велел поднесть цесарю ковшичек отъемного вина, потому, что он водки не любил, а себе и прочим анисовой водки, а после того предо всеми говорил: «Я надеюсь, что твое царское величество меня в том простит, когда я перед тобою не снял на дороге шляпы. Сие неучтивство произошло от твоего бешмета, в котором сана твоего не познал. Если б ты был в пристойной униформе, то есть, в приличном кафтане, я б отдал надлежащий по чину поклон.» Как ни досаден будто б был такой выговор князю цесарю, однако под видом извинения объясняя, что бешмет ни мало не уменьшает его чина и достоинства, Государю сказал: я тебя прощаю. «Теперь мы поквитались с тобою», отвечал улыбнувшись Государь, и обратясь к предстоявшим, продолжал следующие слова: «Длинное платье мешало доселе проворству рук и ног стрельцов; они не могли ни работать хорошо ружьем, ни маршировать, то [70] есть, ходить. Для того-то велел я Лефорту пообрезать сперва жупаны и зарукавья, а после сделать новые мундиры по обычаю Европы. Старая одежда похожа более на татарскую, нежели на сродную нам легкую славянскую. Долгий бешмет у Татар то, что у казаков казакин. В спальном платье являться в команду не годится.»

Такое нравоучение относилось не на Ромадановского, но на тех упрямых бояр, которым новая одежда не нравилась, и как видно учинено сие от обоих по условию, дабы князь цесарь, яко любимый Его Величества боярин, подавал прочим при образовании одежды пример. С тех пор князь Ромадановский не езжал более в бешмете в Преображенск.

130.

Петр Великий в бытность свою с Государыней Екатериною Алексеевною в Гаге, осматривая любопытные вещи в городе и окружностях оного, проведал, что находится там один математик, который уверял, якобы сыскал он способ узнавать долготу мест (longitude); а как Его Величество любопытствовал видеть такое важное изобретение, то и желал присутствовать своею особою, при опытах, которые обещал изобретатель дела, своими инструментами, которые составляли такой компас, который [71] показывал по сказанию его степени долготы и широты мест. Сей ученый муж устроил осмиугольный шалаш в одном судне, которое введено было в Гагский большой пруд, расставил он листы нумерованные, которых план имел в том шалаше, и которые представляли пристани и разные спуалы, а пруд представлял, якобы пространство моря. Государь имел терпение находится в сем закрытом со всех сторон шалаше более трех часов с графом Абельмаром, с князем Куракиным, и с некоторыми депутатами голландских штатов и с сим инвентором. Гребцы, управлявшие сим судном, разъезжали всюды, а математик запертый в шалаше, означал и сказывал, в которой стороне пруда судно находилось, и подле которого места было.

Петр Великий делал ему при том разные возражения. Наконец засвидетельствовал, что сей человек далеко дошел в изобретении своим, познавая долготу и широту мест, но еще недостает некоторого в нем совершенства; однако заслуживает похвалу и награждение, говоря притом Абельмару и прочим с ним бывшим следующее:

«Я ни мало не хулю алхимиста, ищущего превращать металлы в золото, механика, старающегося сыскать вечное движение — (perpetum mobile) и математика, домогающегося узнавать долготу [72] мест, для того, что взыскивая чрезвычайное, внезапно изобретает многие побочные полезные вещи. Такого рода людей должно всячески ободрять, а не презирать, как-то многие противное сему чинят, называя такие упражнения бреднями.»

Его Величество подарил сему математику за труд сей 100 червонных, и приглашал его приехать в Россию, чтоб он производил дальнейшие опыты над сим полезным изобретением, в его государстве, и обещал за сие достойное награждение.

131.

Когда Государь вводил в обычай собрания, в которые долженствовали съезжатся чиновные особы вместе с женами и дочерьми, чтоб веселиться общею беседою, забавами и танцованьем, чего прежде не бывало; то случилось некогда, что на одном бале любимец его Меншиков пошел танцовать в шпаге. Его Величество увидя такую нелепость, подошед к нему, сорвал с него шпагу, бросил ее в сторону и близ стоящим господам смеючись говорил: Не осудите его, он все думает, что он перед фронтом на коне танцует со шпагою. — Некоторые сказывают, что Государь за сие будто бы рассердясь, ударил его в щоку, но оное взведено на Государя от чужестранцев напрасно, [73] которые по ненависти всячески старались приписывать Монарху излишнюю жестокость.

132.

Петр Великий по возвращении из Персии в 1723 году, нашел разные неустройства в правлении дел и преступлениях, в грабеж о некоторых особ; между прочими и князя Меншикова, который хотя чистосердечным признанием сбоим и освободился от тяжкого наказания, однакож учинено с него было денежное взыскание, лишен великих доходов, да и потерял милость и любовь у Государя. Императрица при сем случае была заступницею за Меншикова, она спасла его тогда от крайнего бедствия неотступным прошением своим, на которое снисходя Монарх при прощении его, сказал: «Если, Катинька, он не исправиться, то быть ему без головы. Я для тебя его на первый раз прощаю.»

Сие слышал я сам, когда Государь Государыне в кабинете своим говорил; чуть чуть уцелел Меншиков тогда от совершенной погибели, ибо Его Величество доверенность свою к нему уже потушил, имея на нее разные и важные подозрения.

133.

В начале генваря 1725 года в самой тот месяц, когда судьбою Всевышнего определен [74] был конец жития Петра Великого, и когда уже Его Величество чувствовал в теле своим болезненные припадки, все еще неутомимый дух его трудился о пользе и славе отечества своего. Ибо сочинил и написал собственною рукою наказ камчатской экспедиции, которая долженствовала проведывать и отыскивать мореходством того, не соединяется ли Азия к северовостоку с Америкою, отдал оный наказ генерал-адмиралу Апраксину, назначив сам к сему испытанию флотского капитана Витуса Беринга, а в помощь к нему Мартына Шпанберга и Алексея Чирикова.

Я будучи тогда беспрестанно при Государе, видел сам своими глазами то, как Его Величество спешил сочинять наставление такого важного предприятия, и будто бы предвидел скорую кончину свою. И как он был спокоен, и доволен когда окончил. Призванному к себе генерал-адмиралу вручив, говорил следующее: «Xудое здоровье заставило меня сидеть дома, я вспомнил на сих днях то, о чем мыслил давно, и что другие дела предприять мешали, т. е., о дороге чрез Ледовитое море в Китай и Индию. На сей морской карте проложенный путь называемый Аниан, назначен не напрасно. — В последнем путешествии моем в разговорах слышал я от ученых людей, что такое обретение возможно. — Оградя отечество [75] безопасностию от неприятеля, надлежит стараться находить славу государству чрез искусство и науки. Не будем ли мы, в исследовании такого пути счастливее Голандцев и Англичан, которые многократно покушались обыскивать берегов американских? О сем то написал инструкцию, распоряжение же сего поручаю, Федор Матвеевич, за болезнию моею твоему попечению, дабы точно по сим пунктам, до кого сие принадлежит, исполнено было.»

134.

Когда Государь намерен был предать всенародному суду царевну Софию Алексеевну, и строгость закона над нею исполнить за последний бунт, ее ухищрениями во время пребывания его в чужестранных государствах между стрельцами произведенный, дабы ей из монастыря освободиться, и сделаться самодержавною государынею, а Петра Алексеевича на возвратном пути не допустив до Москвы убить, то Лефорт, которого Государь любил паче прочих и советов его слушал, представляя ему и великую славу и великодушие его, убеждал, чтоб он сестру свою простил еще раз. На что получил такой ответ. «Уж ли не знаешь того, как она посягала на живот мой, хотя ей было тогда 14 лет!» Так Государь! продолжал Лефорт. Но вы не лишайте жизни ее для своей славы, которая [76] должна драгоценнее вам быть нежели мщение. Сие оставить надлежит свирепости Турок, кои обагряют руки в крови братий своих; а христианский Государь должен иметь чувствования милосердые. — Убежденный таким благородным наставлением Государь вздохнул, пожал плечами, простил Софью, пошел к ней в монастырь и чувствительные делал выговоры, которые произвели в ней и в нем слезы. И хотя при таком указании София защищала красноречием своим весьма сильно невинность свою, однако обличенная ясными доказательствами в преступлении своим, оставлена была на вечное заключение в монастыре под стражею.

Государь по возвращении своим из монастыря, говорил Лефорту, так: «Жаль, что Софья при великом уме своим имеет великую злость и коварство.» Сию достопамятность слышал я от фельдмаршала князя Ивана Юрьевича Трубецкого.

135.

Государь, поручая договоры чинить о мире со Шведами, при мне говорил Головкину, Брюсу и Остерману: «Я бы возвратил Шведам Ревель, да может бы отдал бы еще и более, еслиб король английский ⁴ не хвастал, что я не могу [77] Ревеля удержать и должен его отдать. Я покажу ему теперь вопреки.»

136.

Когда Шведы обнищав деньгами после мира, Петру Великому продавали распиленные медные пушки, то Государь сказал Бричу: «Как дорого война ни стоит, а деньги у меня есть. Такой торг полезен; медь надобна, когда своей еще мало.»

137.

Его Величество, показывая мне чертеж нового укрепления Кронштадта, выдуманного генерал-поручиком Минихом; и хваля его к обороне догадки, говорил: «Спасибо Долгорукову (который был в 1721 году посланником в Польше): он доставил мне сего искусного инженера и генерала. Когда Саксонцы и Поляки не умели его в службе своей держать, так я покажу им, что я умею достойных и знающих генералов награждать.»

NB. После сего поручил Миниху сделать (план?) Рервинской (Рогервигской) гавани и Ладогскому каналу.

138.

По тому же следствию Толстому Государь сказал: «Едваль кто из Государей сносил столько [78] бед и напастей, как я! от сестры был гоним до зела. Она была хитра и зла. Монахине не сносен: она глупа; сын меня ненавидит, он упрям. Все зло от подспускателей.»

139.

По тому же делу, Государь говорил: «Страдаю, а все за отечество! желаю ему полезное, но враги демонские пакости делают. Труден разбор невинности моей тому, кому дело сие неведомо. Един Бог зрит правду.»

140.

По возвращении генерала Бутурлина и тайного советника Толстого, от Царевича Алексея Петровича, к которому они посылаемы были от Государя с вопросами, Его Величество им сказал: «Теперь видите явно, что он другая Софья.»

141.

Государь призвал к себе в чертежную генерал-поручика Миниха и приказал ему сделать проэкт укреплений в разных удобных местах с здешней левой стороны от Риги по Двине, а с правой стороны от Риги к морю до Пернова, от Пернова до Ревеля, от Ревеля до Нарвы и до самого Петербурга, сказав ему: «Я надеюсь в этом по искусству вашему получить желаемое удовольствие скоро.» [79]

142.

К большой достопамятности и к отличному правосудию Петра Великого служит доказательством, отмененное им жестокое азиатское обыкновение лишать имения тех наследников, коих отцы учинили измену или иную вину против Государя и тем заслуживали одни только праведное наказание. Но вместо того жены, дети их, родственники, ничем невинные, за преступление родителей обще погибали, или в вечную ссылку ссылаемы были.

Но Петр Великий, по правосудию и великодушию своему, отменив сие узаконение, рассуждал:

«Государю зазорно обогащаться стяжанием подданного, и невинное семейство его лишать имущества и пропитания. Невинность возопиет к Богу.»

143.

Государь рассказывал графу Шереметьеву и генерал-адмиралу Апраксину, что он в самой молодости своей, читая Несторов летописец, видел, что Олег посылал на судах войски под Царь-град, от чего с тех пор поселилось в сердце его желание учинить тоже против вероломных Турок, врагов христиан, и отмстить обиды, которые они обще с Татарами России делали и для того учредил кораблестроение в [80] месте, и такую мысль его утвердила бытность его в 1694 году в Воронеж, где обозревая он местоположение реки Дона нашел способным, и чтоб по взятии Азова пройти и в Черное море. При том рассказывал им еще то, что первое его посещение города Архангельска подало в нем охоту завести там строение судов, как для торговли, так и для морских промыслов. «А ныне при помощи Божией (сказал он) когда есть Кронштадт и Петербург и храбростию вашею завоеваны Рига, Ревель и прочие города, то в Архангельске строющиеся корабли могут быть защитою против Шведов и других морских держав. Вот, друзья мои! для чего полезно Государю в отчизне своей путешествовать и замечать то, что государству произвесть может сущую славу и процветание.»

144.

Славный генерал Патрик Гордон, оказавший против Турок и Татар и при внутренних мятежах против стрельцов храбрые России услуги, в 1699 году заболел опасно. Государь посещая его вседневно в болезни был при самой его смерти, и когда скончался, то закрыл Его Величество ему очи своею рукою, и потом поцеловал его в лоб, а при великолепном погребении сего мужа присутствовавшим чужестранцам и со слезами провозгласил: «Я и государство [81] лишались, усердного, верного и храброго генерала. «Когдаб не Гордон, Москве было бы бедствие великое.» Потом когда поставили гроб в могилу, то Государь кинув туда земли, сказал к предстоящим: «Я даю ему только горсть земли, а он дал мне целое пространство земли с Азовом.» Сей чужестранец, по сказанию тех, кои его лично знали, любим был не только Петром Великим, но и подданными его. Смерть его была сожалением всеобщим.

Комментарии

1. Записанные деньщиком его Нартовым. Смот. №№ 149, 156, 157 и 158.

2. Вице-адмирал.

3. Государь звание баса придал Головину не по инструменту только баса, как выше показано, но называл его в шутку басом по голландски, что значит мастер, ибо Головин корабельному мастерству не научился.

4. Георг I-й.

Текст воспроизведен по изданию: Достопамятные повествования и речи Петра Великого // Журнал для чтения воспитанникам военно-учебных заведений, Том 42. № 165. 1843