Глава первая

ИСТОРИОГРАФИЯ ТЕМЫ

Опубликованные источники и литература по разделам Польши второй половины XVIII века весьма многочисленны. Первые документы и исследования, в том числе такие важные, как мемуары прусского короля Фридриха II ¹, появились в печати еще в 70 - 80-е годы XVIII века, в период между первым и вторым разделами Польши.

К началу XIX века были изданы сборник документов по второму и третьему разделу, собранных кабинет-министром Фридриха Вильгельма II Герцбергом ², воспоминания прусского посланника в Петербурге в 1779 - 1786 годах графа фон Герца ³, письма французского офицера связи в Польше в эпоху Барской конфедерации Виомениля ⁴, записки и мемуары целого ряда других участников событий. В немецких, голландских, швейцарских, французских, русских газетах публиковались тексты официальных документов, за которыми вскоре последовали и базировавшиеся на свидетельствах участников событий исследования всех трех разделов, подготовленные французскими дипломатами К. Рюльером и Л. Ферраном ⁵.

В XIX веке в силу высокой актуальности польского вопроса в Европе, прежде всего в Германии, Австрии, Франции, России, Польше, развернулось интенсивное научное изучение проблемы разделов. Когда замечательный русский историк, профессор Варшавского университета Н. И. Кареев ⁶ издал в 1888 году первый в России историко-библиографический обзор "Падение Польши в исторической литературе", в нем было рассмотрено 66 наиболее значительных монографий и исследований на основных европейских языках.

В "Обзоре русских и иностранных сочинений о Екатерине II", составившем две книги последнего, XII тома неоконченной "Истории Екатерины II" В. А. Бильбасова ⁷ (1896 г.), разобран 1281 исторический и публицистический труд, в большинстве из которых в той или иной форме затрагивается тематика разделов. Если учесть, что и в XX веке интерес к польскому вопросу, подпитывавший споры [17] относительно причин и следствий разделов Речи Посполитой во второй половине XVIII века, не снижался ни со стороны историков, ни со стороны публицистов, то нетрудно представить себе, сколь значительно количество монографий и постоянно появляющихся архивных публикаций, посвященных тематике разделов.

С учетом этого, а также принимая во внимание естественную неравноценность имеющейся в настоящее время в распоряжении исследователей литературы, в ее критическом обзоре представляется целесообразным остановиться на базовых исследованиях, получивших широкое признание в нашей стране и за рубежом, выделив из общей массы, прежде всего, работы, посвященные роли России и ее дипломатии в подготовке и реализации разделов Польши в 1772, 1793 и 1795 годах. Особое внимание при этом будет уделено зарубежным и отечественным (с учетом избранной темы) исследованиям, появившимся в последние годы.

1

В дореволюционной русской историографии разделами Польши основательно занимались С. М. Соловьев, В. О. Ключевский, Н. К. Костомаров, В. А. Бильбасов, Д. И. Иловайский, Н. Д. Чечулин, П. А. Александров, А. Трачевский, А. Брикнер, Н. К. Шильдер и целый ряд других.

Собранный и обобщенный отечественными исследователями фактический материал, впервые введенные в научный оборот С. М. Соловьевым, Д. И. Иловайским, Ф. Смиттом архивные документы, отражающие линию действий российской дипломатии в польском вопросе, в значительной мере сохраняют свою ценность и в наше время. Обширный документальный материал содержится в сборниках Императорского русского исторического общества, опубликовавшего бумаги Екатерины II, хранившиеся в Государственном архиве МИД, дипломатическую переписку Екатерины II с 1762 по 1777 год, корреспонденцию прусских, австрийских, французских и английских послов и посланников при русском дворе, переписку Екатерины II с Фридрихом II, Ф. -М. Гриммом, бумаги русского посла в Константинополе, затем в Варшаве Я. И. Булгакова, донесения Н. В. Репнина из Литвы за 1792 - 1795 годы; ценными источниками по дипломатической истории разделов Польши являются тома I - II и VI "Собрания трактатов и конвенций, заключенных Россией с иностранными державами" Ф. Ф. Мартенса, содержащие не только тексты основных договоров России с Пруссией и Австрией относительно разделов Речи Посполитой, но и документированное изложение дипломатических контактов, подготовивших их подписание ⁸, изданные протоколы заседаний Государственного совета ⁹, различные тома "Архива князя Воронцова" ¹⁰, "Архива графов Мордвиновых" ¹¹, подборки [18] документов, опубликованные в журналах "Русский архив", "Русская старина", "Русский вестник", и др. Несмотря на то что ряд русских историков, в частности В. А. Бильбасов, высказывали критические замечания относительно качества и полноты публикаций документов Русским историческим обществом (в частности, в упомянутых сборниках РИО), перечисленные издания до сих пор широко используются отечественными и зарубежными историками разделов Речи Посполитой наряду с такими классическими публикациями архивных документов, как 46-томная "Политическая корреспонденция Фридриха Великого" ¹², переписка Марии-Терезии, Иосифа II и канцлера Кауница, корреспонденция австрийского посла в Париже графа Мерси д'Аржанто с австрийской Императрицей Марией-Терезией, изданная австрийским историком А. Арнетом ¹³.

Вместе с тем острое звучание в России польского вопроса на протяжении всего XIX века обусловило не только широкий разброс мнений в отечественной исторической литературе о причинах и следствиях разделов, роли в них России, Пруссии и Австрии, но и определенную конъюнктурность ряда выводов и оценок, формировавшихся под большим или меньшим, но несомненным влиянием официального великодержавного курса. Кроме того, даже после отмены цензуры в 1905 году русские историки были вынуждены обходить молчанием такие чувствительные вопросы, как, к примеру, династическая политика Романовых и ее влияние на отношения России с двумя германскими государствами в период разделов Речи Посполитой. Сдерживающее влияние на уровень исследованности проблемы разделов оказывало и то, что ряд важных работ, в частности лишь частично изданная фундаментальная монография В. А. Бильбасова "История Екатерины II" или 3-томная "История трех разделов Польши" Л. Феррана, вышедшая в Париже еще в 1820 году, были запрещены в России. Даже такой маститый историк вполне официального направления, как Н. К. Шильдер, пользовавшийся в силу своей близости к некоторым членам императорской фамилии архивными источниками, которые для других историков были недоступны, не имел возможности, по признанию его близкого друга, редактора журнала "Исторический вестник" С. Н. Шубинского, публиковать имевшиеся у него документы "по не зависящим от него обстоятельствам" ¹⁴.

Особый интерес при подготовке данной работы представляла "История России с древнейших времен" С. М. Соловьева ¹⁵. Этот фундаментальный труд, выходивший отдельными томами с 1851 по 1879 год, в полной мере сохраняет свою ценность не только в силу того, что он стал первым подлинно научным исследованием по отечественной истории. Как известно, С. М. Соловьев был одним из первых отечественных ученых, допущенных к материалам Московского главного архива МИД по указанию канцлера А. М. Горчакова ¹⁶. [19] Значение монументального труда С. М. Соловьева для современных исследователей обусловлено тем, что из огромного количества архивных источников, введенных в текст, им отобраны наиболее значимые, причем для их цитирования характерна высокая археографическая культура. В отличие, к примеру, от Н. К. Шильдера, достаточно вольно правившего использованные им источники, С. М. Соловьев очень бережно обращался с архивными документами, крайне редко прибегая к купюрам.

Описание С. М. Соловьевым царствования Екатерины II доведено в его "Истории" только до 1774 года, хотя к 29 тому (книга XV) приложен "Обзор дипломатических сношений русского двора от Кючук-Кайнарджийского мира по 1780 год" ¹⁷. Предыстория и ход первого раздела Польши изложены С. М. Соловьевым в контексте подробной характеристики внешней политики Екатерины II в первую половину ее царствования. Эта характеристика, согласно которой Екатерина по праву предстает продолжательницей дела великого преобразователя России, оказала огромное влияние на весь ход последующих исследований екатерининской эпохи. Главное в ней- ориентированность на государственный интерес, понятый как национальный, всесословный, стремление действовать самостоятельно, на равных, а то и в качестве арбитра в спорах европейских держав.

Показательно, что К. Н. Бестужев-Рюмин, бывший одним из самых запальчивых критиков первых томов "Истории" Соловьева, откликнулся на появление 25 - 29 "екатерининских" томов констатацией "наступления новой эпохи в русской историографии" ¹⁸.

Основополагающая роль С. М. Соловьева в научном изучении отечественной истории признавалась и в советское время, хотя при переиздании его труда считалось "политкорректным" дистанцироваться от его умеренно-либеральных взглядов, причем не всегда это было неуместным. В частности, солидаризируясь в целом с критикой В. Н. Виноградовым комментариев к книге XIV "Истории" (издание 1966 г.) ¹⁹, трудно не признать справедливость высказанного их составителями мнения о том, что, детально описывая роль Австрии и Пруссии в первом разделе, Соловьев "оставляет в тени роль России как реального третьего участника раздела, завладевшего частью Речи Посполитой" ²⁰. Не так уж далеки от истины авторы комментариев и тогда, когда упрекают С. М. Соловьева в стремлении "приукрасить поведение царизма", хотя, разумеется, это вряд ли можно считать проявлением "националистических и великодержавных настроений Соловьева".

В "Истории падения Польши" ²¹, вышедшей в свет в 1863 году, то есть за год до того, как правительство Александра II подавило очередное национально-освободительное восстание в Польше, С. М. Соловьев излагает свою точку зрения на разделы Польши более подробно. Анализируя историю разделов, он выделяет следующие три [20] основные причины падения Польши: "1) русские национальные движения, совершившиеся, как прежде, под религиозным знаменем; 2) завоевательные стремления Пруссии; 3) преобразовательные движения, господствовавшие в Европе с начала века до конца его" ²².

В такой постановке вопроса трудно не заметить "остаточного" влияния на С. М. Соловьева, западника и государственника, некоторых идей славянофильства, получившего как бы "второе дыхание" в России в 60-е, пореформенные годы XIX века. Проблема, однако, заключается в том, что в силу высокого авторитета Соловьева-историка тезис о национальном характере политики Екатерины в польском вопросе (в том смысле, что основным мотивом ее действий было возвращение в состав России территорий Белоруссии, правобережной Украины и присоединение Литвы, с преимущественно православным населением) стал общепризнанным в работах отечественных историков как дооктябрьского, так и советского периодов.

Это, однако, не совсем верно. Национальная мотивация участия России в разделах появляется, что мы и намерены показать, только в период второго и третьего разделов Польши. Национальный стереотип применительно ко всем трем разделам сформировался только в славянофильской публицистике 40-х годов XIX века как реакция на антироссийскую направленность преимущественно французских и польских историков и публицистов.

Что касается фактологической стороны работы С. М. Соловьева, то она, как всегда, предельно добросовестна и объективна, что и обеспечило "Истории падения Польши" одно из основных мест в историографии разделов.

В отличие от С. М. Соловьева резко негативно оценивал итоги политики Екатерины II в польском вопросе В. О. Ключевский ²³. В "Курсе русской истории", своей основной работе, он отмечает, что основная ошибка екатерининской дипломатии состояла в том, что своими действиями она "увязала вместе" (возможно, не желая этого) два главных вопроса российской внешней политики - турецкий и польский. Это в значительной мере осложнило решение обоих вопросов, первый из которых носил, как полагал В. О. Ключевский, чисто экономический характер и был связан с необходимостью присоединения к России плодородных южнорусских степей, тогда как второй, польский, имел "национально-религиозную окраску, что предполагало совершенно различные подходы и методы их разрешения". Ключевский считал, что польский вопрос России было необходимо решать своими силами, без "вмешательства со стороны и отдельно от турецкого, не смешивая польские и турецкие дела" ²⁴.

Основную ответственность за первый раздел Польши В. О. Ключевский (и это едва ли не единственное, что сближает его позицию с точкой зрения С. М. Соловьева) возлагал на Фридриха II. Решающей ошибкой екатерининской дипломатии Ключевский считал союз [21] России с Пруссией, заменивший бывшую традиционной с петровских времен ориентацию на Австрию, открывавшую, по его мнению, более благоприятные возможности для решения комплекса проблем, связанных с отношениями России с Османской империей и Речью Посполитой. В результате этого в ходе Русско-турецкой войны 1768 - 1774 годов "польский вопрос стал частью турецкого", а "русская дипломатия собственно поработала в чужую руку", - констатировал он ²⁵.

В систематизированном виде свои оценки екатерининской эпохи В. О. Ключевский излагает в очерке "Императрица Екатерина II (1729 - 1796)" ²⁶, появившемся в печати в 1896, юбилейном для Екатерины году. "В ее деятельности были промахи, даже крупные ошибки, в ее жизни остаются яркие пятна, - пишет он. - Но целое столетие легло между нами и ею. Трудно быть злопамятным на таком расстоянии" ²⁷. Конечно, многие рассуждения Ключевского о екатерининском царствовании отмечены не всегда адекватно понимаемым своеобразием его научного мышления. Вполне ясен, в частности, саркастический подтекст его замечания о том, что мысли Екатерины "о создании среднего рода людей в смысле западноевропейской буржуазии" были упразднены в России "самой жизнью как излишние" ²⁸. Труднее принять его оценки политики Екатерины, представлявшейся ему "системой нарядных фасадов с неопрятными задворками", ее личности - "тщеславие доводило Екатерину, от природы умную женщину, до умопомрачения, делавшего ее игрушкою в руках ловких и даже глупых льстецов, умевших пользоваться ее слабостями" ²⁹. Тем не менее в каких-то очень существенных аспектах своих подходов Ключевский, считавший, что Екатерина "не может быть ни знаменем, ни мишенью; для нас она только предмет изучения" ³⁰, остается необычайно привлекательным хотя бы потому, что показывает: разрушение стереотипов требует большей гражданской ответственности, чем их тиражирование.

Собственно польских дел в рассматриваемой статье Ключевский (очевидно, учитывая ее юбилейный характер) не касается. Однако оценки общих итогов екатерининского царствования, которое охарактеризовано в "Курсе русской истории" как "почти банкротство, нравственное и экономическое", несколько скорректированы. В частности, Ключевский признает, что "людям, стоявшим под более близким действием ее военных и дипломатических успехов, результатом их представлялся небывалый подъем международного значения России" ³¹. Вспоминая слова Н. И. Панина, говорившего, что "Петр, выводя народ свой из невежества, ставил уже за великое и то, чтобы уравнять оный державам второго класса", Ключевский отмечает, что в конце царствования Екатерины Россия "стала считаться первою военною державой в Европе". И чуть ранее, но в этой связи: "Международный горизонт России раздвинулся дальше ее новых пределов, [22] и за ними открылись ослепительные перспективы, какие со времен Петра I едва ли представлялись самому воспаленному русскому глазу: взятие Константинополя, освобождение христианских народностей Балканского полуострова, разрушение Турции, восстановление Византийской империи" ³².

Несмотря на заметный скептицизм, который виден в оценке Ключевским геополитических планов Екатерины и ее преемников он делает в конце своего очерка чрезвычайно глубокое замечание с "тайне популярности Екатерины". По его мнению, "в ее всесветной славе русское общество впервые почувствовало свою международную силу, она открыла ему его самого" ³³. Неудивительно, что подобные парадоксальные суждения В. О. Ключевского, профессора (одно время проректора и декана) Московского университета и Московской духовной академии, давали пищу для научной полемики, особенно попадая в контекст известных противоречий, существовавших между московской и петербургской историческими школами.

Профессор Петербургского университета Н. Д. Чечулин, автор остающейся наиболее обстоятельной отечественной монографии о внешней политике Екатерины II в 1762 - 1774 годах ³⁴, явно полемизируя с Ключевским, видел "руководящую идею екатерининского царствования" в том, что ее правительство "постоянно и неуклонно преследовало выгоды русского государства и народа, что оно не подчинялось никаким посторонним влияниям, не жертвовало силами и средствами русского народа для достижения целей, ему совершенно посторонних" ³⁵.

Эта цитата, в сущности, исчерпывает существо позиции Н. Д. Чечулина, твердо занявшего лидирующее место среди апологетов внешней политики Екатерины в польском вопросе. Однозначно занося первый раздел в актив внешней политики Екатерины, Чечулин обосновывал свое мнение неизбежностью такого исхода в силу внутреннего разложения польского государственного строя, кризиса системы международных отношений в Европе в период после окончания второй силезской войны ³⁶.

Своеобразие позиции Чечулина состоит в том, что он не только выдвинул, но и обосновал тезис о том, что инициатива раздела Польши принадлежала России. В пункте 5 "Положений, извлеченных из диссертации Н. Д. Чечулина", приложенных к его монографии, говорится: "Вмешательство в дела Польши правительство Екатерины имело в виду с первых же дней своего существования, считая, что то усиление, к которому стремились, всего естественнее и легче приобрести за счет Польши". С этой мыслью, хотя и только в первой ее части, еще можно согласиться. Но уже следующее положение Чечулина относительно того, что "гр. Панин главным образом и подготовил первый раздел Польши, осуществляя план этих приобретений и подготовляя для России возможность без войны присоединить [23] Крым", выглядит, как мы попытаемся доказать далее, более чем спорным.

Последующие, 8-е и 9-е, положения монографии Н. Д. Чечулина звучат уже совершенно абсурдно: "Екатерина II и гр. Н. И. Панин действовали во внешней политике совершенно согласно и относились друг к другу с полным доверием"; "Фридрих II прусский не имел при правительстве Екатерины никакого, сколько-нибудь заметного влияния; к нему лично и к его политике относились в Петербурге постоянно крайне подозрительно". Первое из этих положений совершенно противоречит даже тому документальному материалу, который был введен в научный оборот в конце XIX века, в последующий же период появившиеся новые архивные материалы сделали многочисленные и порой принципиальные расхождения между Екатериной и Паниным по широкому кругу внешнеполитических вопросов настолько явными, что они признаны большинством современных историков. Что же касается отрицания Н. Д. Чечулиным влияния Фридриха II на русскую внешнюю политику, то этот тезис можно если не понять, то хотя бы оценить только в контексте политических конъюнктур конца XIX века, когда на смену многолетнему союзу России с Пруссией, затем с Германией приходило "сердечное согласие" с Францией.

Отмеченные недостатки монографии Н. Д. Чечулина объясняются, на наш взгляд, тем, что он практически не работал с архивами. Его труд основан на опубликованных в России (в основном, в Сборниках РИО), а также в Пруссии, Австрии и Польше источниках. Бросается в глаза излишнее доверие Чечулина к сообщениям прусского посла в Петербурге Сольмса, хотя простое сравнение опубликованных в Сборниках РИО донесений Сольмса с его перепиской с Фридрихом II, опубликованной в Германии в знаменитой "Политической корреспонденции Фридриха Великого", показывает, что Фридрих весьма критически относился как к степени информированности Сольмса, так и к его лояльности прусским интересам ³⁷.

К положительным сторонам монографии Н. Д. Чечулина относится достаточно широкая и добросовестная проработка фактической стороны тройственных переговоров о первом разделе Польши, попытка рассматривать их в связи с развитием международных отношений в Европе. Сохраняет интерес приведенный в монографии краткий критический разбор публикаций европейских историков по первому разделу Польши ³⁸.

Выстроенные Н. Д. Чечулиным оценки роли Екатерины II и Н. И. Панина как инициаторов и архитекторов первого раздела Польши нашли себе сторонников среди очень немногочисленной части российских ученых. Можно предположить, что причиной отсутствия серьезной критики высказанных им взглядов явилась в целом высокая научная репутация Н. Д. Чечулина как специалиста [24] по истории русского общества XVI и XVIII веков (тема его докторской диссертации явно лежала на обочине его научных интересов). Кроме того, в ряде своих позднейших статей, посвященных екатерининской эпохе, Н. Д. Чечулин высказал ряд интересных оценок особенностей формирования политического мышления Екатерины в середине 50-х годов в бытность ее великой княгиней ³⁹.

Полным антиподом Н. Д. Чечулину в трактовке генезиса первого раздела выступил ученик В. О. Ключевского П. А. Александров, автор монографии "Северная система", вышедшей в свет в 1914 году ⁴⁰. Хотя польский вопрос рассматривается в монографии П. А. Александрова лишь в трех параграфах глав III и IV, выводы, к которым он приходит, настолько характерны для российских историков "второго ряда", что на них стоит остановиться отдельно.

По мнению П. А. Александрова, Северная система, любимое детище Н. И. Панина, под знаком которой прошла первая половина царствования Екатерины II, "сделала Россию орудием Пруссии, и польза от нее получилась только Пруссии, а не России" ⁴¹. Очевидная прямолинейность столь серьезного утверждения, сделанного, кстати, на основе того же круга источников (Сборники РИО), которыми пользовался и Н. Д. Чечулин, пришедший к совершенно противоположным выводам, озадачивает (тем более что уровень понимания и проработки документов, археографическая культура у П. А. Александрова довольно высокие).

Парадокс двойного (противоположного!) прочтения одних и тех же документов Н. Д. Чечулиным и П. А. Александровым в целом характерен, хотя и не в столь выраженной форме, и для ряда других отечественных и зарубежных работ по разделам Речи Посполитой, свидетельствуя, на наш взгляд, о сугубой опасности интерпретировать историю разделов на базе только материалов дипломатической переписки, в отрыве от общего контекста развития международных отношений в Восточной и Центральной Европе во второй половине XVIII века.

С. М. Соловьевым, В. О. Ключевским и рядом других российских историков задолго до П. А. Александрова был выяснен вопрос о том, что интересы предполагаемых членов Северной системы были слишком различными, чтобы она была создана и начала функционировать в соответствии с планами Петербурга. Последовательность, с которой Н. И. Панин (и одно время поддерживавшая его Екатерина) пытались выстроить систему двусторонних союзов государств Северной Европы, С. М. Соловьев совершенно обоснованно, на наш взгляд, связывает с их стремлением проводить самостоятельную, а при благоприятных обстоятельствах и доминирующую, политику в европейских делах. Есть и другое объяснение многолетних усилий Панина и Екатерины: если исходить из того, что уже с первых лет екатерининского царствования южное, черноморско-балканское [25] направление ее внешней политики являлось для российской Императрицы приоритетным, то планы создания Северной системы при лидирующей роли России выглядят как попытка обеспечения прочных тылов на западных и северных границах России для планировавшегося продвижения на юг, в сторону Черноморских проливов.

С учетом этого утверждение П. А. Александрова, связывавшего участие России в первом разделе Польши с тем, что Северная система якобы "сделала ее орудием Пруссии, требовавшей вмешательства в дела Польши" ⁴², явно неправомерно. И напротив - тезис о том, что первый раздел был задуман Фридрихом, "сумевшим убедить в его необходимости и выгодности императрицу Екатерину, несмотря на упорное сопротивление Панина, выказавшего себя в этом деле проницательным политиком, понимавшим и провидевшим истинные интересы России", выглядит вполне обоснованным.

Негативная оценка П. А. Александровым итогов политики Екатерины в польских и турецких делах ("на Западе вместо воссоединения Руси - дележи Польши, на Юге - две жестокие войны из-за пустынной степи") сближает его с позицией В. О. Ключевского. Особенно подчеркивает это сходство конечный вывод монографии: "Неудачи внешней политики повлекли за собой чрезмерное напряжение сил государства и не давали возможности правительству уделять больше внимания делам внутренним, в результате чего получилось понижение экономического благосостояния государства и задержка внутренних преобразований, необходимость которых уже явственно сознавалась" ⁴³. Политическая заостренность подобного вывода в канун вступления России в Первую мировую войну очевидна.

Серьезным вкладом в изучение сложнейшей динамики становления взаимоотношений в треугольнике Петербург - Берлин - Вена стала монография А. Трачевского "Союз князей и немецкая политика Екатерины II, Фридриха II, Иосифа II. 1780 - 1790" ⁴⁴. Докторская диссертация профессора Харьковского университета, переведенная на немецкий язык, получила высокие оценки в Германии и Австрии ⁴⁵. И хотя история первого раздела затрагивается А. Трачевским только в главе IV ("Начальная немецкая политика Екатерины II"), разобраться в сложнейшем переплетении и столкновении различных интересов России и двух германских государств, понять логику поведения князей доживавшей последние десятилетия Германской империи, трудно без учета блестящего труда харьковского ученого. Огромный, системно изложенный фактический материал, яркие характеристики прусских и австрийских дипломатов, которым предстояло сделаться участниками второго и третьего разделов Польши, в полной мере сохраняют свое значение и сегодня.

Наряду с этим в труде А. Трачевского есть, на наш взгляд, и менее очевидные сильные стороны. Он, в частности, первым предпринимает попытку пересмотреть традиционное деление внешней [26] политики Екатерины II на два периода: до и после русско-австрийского союза 1781 года. Рассматривая восточный вопрос в качестве "ключа к политике Екатерины", Трачевский верно обнаруживает и сквозную идею ее внешней политики. Тем самым он не только сводит в стройную систему бурные события ее 34-летнего царствования, но и находит верный ракурс для характеристики целей екатерининской дипломатии на германском направлении. Остается сожалеть, что при столь многообещающей методологической схеме А. Трачевский не написал общую работу по внешней политике Екатерины II.

Эту задачу был призван выполнить труд В. А. Бильбасова по истории екатерининского царствования, доведенный, к сожалению, только до 1765 года ⁴⁶. Тем не менее, проведенный им на основе широкого круга, в том числе ранее неизвестных, архивных источников анализ становления личности и политических взглядов Екатерины, ее внутренней и внешней политики в первые три года царствования является одним из наиболее глубоких и основательных в екатерининской историографии. Большую ценность имеют и опубликованные В. А. Бильбасовым в приложениях к первому и второму тому его монографии материалы архивов внешнеполитических ведомств Саксонии и Франции, а также обстоятельный разбор отечественной и зарубежной литературы по екатерининской эпохе в первой и второй части XII тома.

Взгляды В. А. Бильбасова на разделы Польши изложены в ряде его статей и исторических очерков ⁴⁷. Особый интерес представляют его поздние публикации, в частности обстоятельный очерк о Екатерине в юбилейном сборнике "Государи из дома Романовых", вышедшем в Петербурге в 1913 году. Явно полемизируя с устоявшимся к тому времени в российской историографии мнением об ошибочности тройственного формата разделов Польши, Бильбасов пишет: "Подчинение Польши одной России должно быть признано невозможным; сохранение Польшею самостоятельности представляется весьма маловероятным: с середины XVII века до первого раздела Польши не менее десяти раз возникали и обсуждались в дипломатических переговорах проекты такого раздела. При таких условиях участие России в разделе приходится признать неизбежным" ⁴⁸.

Далеко не все суждения В. А. Бильбасова представляются бесспорными. В частности, тезис о моральном аспекте польских разделов "как дела безнравственного, неблагородного" он опровергает по той же схеме, что и большинство других дореволюционных историков: "Никто не ставит вопроса, имели ли турки нравственное право покорять сербов или болгар". И далее: "Попытку такого же расчленения русской земли, какому подвергалась Польша, она сама производила на полтора столетия ранее, отнимая от Московского государства Северщину и Смоленск" ⁴⁹. Более основателен вывод [27] Бильбасова о том, что разделы Польши вполне вписывались в рамки общепринятых норм международных отношений XVIII века.

Предыстория и история первого раздела излагается Бильбасовым крайне лаконично ⁵⁰. Тем не менее, подход к считавшемуся главным в его время вопросу о "роли и значении в этом деле каждого из трех его участников" обозначен достаточно четко. Отметив, что "по самому существу дела переговоры велись в тайне, с большой осторожностью, и каждый из трех участников не очень доверял двум другим: каждый опасался, что два другие могут соединиться и, поделив несколько больше выгод между собою, ограничить участие в дележе третьего", Бильбасов отмечает "много недомолвок, попыток скрыть свои истинные желания" как в дипломатической переписке эпохи первого раздела, так и в позднейших заявлениях дипломатов государств, принявших в нем участие. С этой оговоркой он следующим образом выстраивает цепочку, запустившую механизм переговоров о разделе: "Занятие австрийцами осенью 1770 года Ципса и Новиторга, визит в Петербург принца Генриха Прусского (осень 1770- весна 1771 г.) и, наконец, известное заявление Екатерины в беседах с принцем Генрихом о том, что Пруссия и Россия могли бы последовать примеру Австрии, заняв области Польши". Излагая таким образом фактическую сторону дела, Бильбасов, в отличие от Н. Д. Чечулина, главную роль в формировании российской политики на польском направлении отводит Екатерине, оставляя Н. И. Панину место ее "умного и ловкого помощника" ⁵¹.

Рассматривая труды русских историков, посвященные польскому вопросу, не в хронологической последовательности, а в порядке их значимости для выработки современного взгляда на разделы Польши в XVIII веке, вслед за трудом В. А. Бильбасова мы хотели бы поставить знаменитую монографию Н. И. Костомарова "Последние годы Речи Посполитой" ⁵². Появившаяся в свет сначала в "Вестнике Европы" (1866 г.), а затем отдельной монографией в первой половине 80-х годов XIX века, она остается самым обстоятельным отечественным исследованием, посвященным трем разделам Польши в екатерининскую эпоху. Написанная крупнейшим российским историком, она отразила "федералистские" взгляды Н. И. Костомарова на генезис "старого спора" между Польшей, Украиной и Русским государством. Суть их сводилась к увязке падения Польши "с соперничеством и борьбой двух славянских народов - русского и польского", которые Костомаров прослеживает с Х века ⁵³.

Переломным моментом в "вековой борьбе за собирание Руси" Костомаров считает династическую унию Польши и Литвы (Кревскую унию) 1385 года и избрание Великого князя Литовского Ягайло польским королем. С этих пор возвращение русских земель, вошедших в состав Речи Посполитой, стало в его понимании "национальной задачей Москвы как центра восточного славянства". Подробно [28] разбирая перипетии русско-польских отношений, начиная с эпохи Ивана III, Костомаров приходит к выводу, что разделами Речи Посполитой закончился длительный процесс "собирания русской земли Москвою". Историческую обоснованность его он мотивирует тремя группами причин: политическими (собирание русских земель), религиозными (преследования диссидентов католиками) и социальными (стремление крепостного народа освободиться от панской неволи). Н. И. Кареев, о блестящем библиографическом труде которого мы будем говорить далее, считал, что "эта сторона дела и ускользала совершенно из исторических соображений польских и западноевропейских публицистов и историков: они просто в достаточной мере не знали или не понимали всего этого" ⁵⁴.

Разумеется, подобная точка зрения, изложенная к тому же с очевидными противоречиями, подмеченными тем же Кареевым, не могла не привести Костомарова к подчеркнуто апологетической оценке екатерининской политики в Польше. Единственный упрек, который он делает Екатерине в связи с первым разделом, сводится к тому, что "в ведении этого дела забыты были те притязания на коренные русские земли, которые Московское государство некогда постоянно предъявляло, из-за которых в течение веков не хотело мириться с поляками" ⁵⁵.

Исходя из своей идеи "народной истории", Костомаров уделил в своем труде много внимания изучению внутренних причин упадка Польши. При этом он, с одной стороны, одним из первых сформулировал базовое противоречие внутреннего государственного устройства Польши, заключавшееся в антагонизме между "республиканской" формой правления и высокой степенью крепостной эксплуатации крестьян, сделав в целом верный вывод о деморализации шляхты как об одной из основных предпосылок разделов. С другой стороны, выстроенный, выдвинутый и развитый им тезис о национальном характере поляков как одной из основных причин постигших их бед представлялся сомнительным даже современникам Костомарова ⁵⁶. Тот же Н. И. Кареев заметил, что "признание самим Костомаровым всемогущества воспитания в корне уничтожает его теорию национального характера", согласно которой "основа умственной и нравственной деморализации польской шляхты лежит не в "прирожденных качествах народа", которые "сделали поляков неспособными к самостоятельной государственной жизни", а в известной системе воспитания, возникшей на глазах истории" ⁵⁷.

К недостаткам труда Костомарова следует отнести и отсутствие в нем ссылок на источники, опубликованные и архивные. Очевидно, это, а также упреки, высказывавшиеся современниками в адрес Костомарова, в поверхностном изложении фактов и побудили Н. И. Кареева отнести его работу к разряду трудов не столько исторических, сколько публицистических. [29]

В настоящее время работа Костомарова сохранила свое значение в силу изложенной в ней яркой картины польской народной жизни в эпоху разделов, которую Костомаров знал досконально и умел изобразить с неподражаемым мастерством. Свободно владея доступными в то время польскими документальными источниками, он как бы дал "задник" той дипломатической трагедии, которая сопровождала эпоху разделов. Сам ход дипломатических переговоров, особенно в том, что касается второго и третьего разделов, также изложен Костомаровым достаточно подробно, хотя уже отмеченное нами отсутствие ссылок на источники вынуждает перепроверять приведенные им факты и цитаты, особенно из Сборников РИО ⁵⁸.

Оценивая в целом взгляды Костомарова на причины падения Польши, отметим их крайнюю по современным меркам эклектичность, выразившуюся, в частности, в его рассуждениях о "высшей справедливости", жертвой которой стала Польша. Напомнив, что Польша в свое время "насилием захватила" и Червонную Русь, и Великое княжество Литовское, Костомаров пришел к выводу о том, что "по причине своего внутреннего расстройства Польша сделалась жертвой той политики, которая освобождала кабинеты государств от необходимости следовать нравственным основам справедливости и соображаться с законностью" ⁵⁹. К сожалению, этот тезис трудно согласовать с критикой политики Фридриха II, которого Костомаров считает инициатором и злым гением первого раздела. Не менее противоречива и характеристика екатерининской политики в польских делах. Наряду с ее апологией, раздражавшей уже Н. И. Кареева, Костомаров упрекает Екатерину в "антинародной" политике, ссылаясь, в частности, на "неоправданность" передачи Галиции Австрии по первому разделу.

Взгляды Н. И. Костомарова, как и общая атмосфера второй половины 60-х годов XIX века, отмеченных широким распространением на волне реформ Александра II "народнических настроений" среди русской интеллигенции, оказали известное влияние на Д. И. Иловайского, автора монографии "Гродненский сейм 1793 года", целиком посвященной дипломатической истории второго раздела Польши ⁶⁰. Отмечая, что "Польша пала жертвой своей анархии, и что анархия эта была следствием крайнего ослабления центральной власти и чудовищного развития шляхетского сословия", Д. И. Иловайский вслед за Н. И. Костомаровым видит причину этого в "народном типе, или народном характере" ⁶¹. Придавая, как и Костомаров, преувеличенное значение нравственно-моральным факторам и явно недооценивая социально-политические, Иловайский сводит польские проблемы к ослабленному "народному инстинкту самосохранения". Он указывает на "два наиболее выдающиеся" проявления ослабленности "инстинктов самосохранения" у польского народа: во-первых, "добровольное призвание на свою землю Немецкого ордена [30] во-вторых, пассивное отношение к чрезмерному размножению еврейского населения внутри своего организма" ⁶². Естественно, что подобные взгляды на коренные причины польского государственного "беспорядка" отвергались русскими историками уже в конце XIX века. "Изменялись отношения, обстоятельства, воспитывавшие дух представителей нации, - вместо старого "не позволям", делавшего невозможной правильную организацию, являлась, наоборот, способность к сплочению, строгой дисциплине, и национальное самосохранение делалось одним из самых живучих инстинктов польского общества",- замечал Н. И. Кареев в своей статье "Новейшая польская историография" ⁶³.

В отличие от теоретических взглядов Иловайского, собранный им фактический материал, относящийся ко второму разделу Польши, вполне убедителен. Он основан на глубоком изучении дипломатической переписки, хранившейся в Московском главном архиве МИД. Перипетии гродненского сейма, дипломатическая деятельность Я. И. Сиверса и О. Игельстрема описаны Иловайским точно и достаточно объективно. Некоторые недоговорки, касающиеся в основном русско-прусских отношений, вполне понятны с учетом политических обстоятельств, в которых писалась книга Иловайского.

Добротная документальная основа монографии Иловайского позволила ему сделать выводы, которые можно признать достаточно взвешенными. Действительно, второй раздел Польши произошел вследствие исключительно неблагоприятной для России обстановки, сложившейся в Европе после начала второй турецкой войны. Очевидно, что у Екатерины не было причин инициировать второй раздел Польши, она пошла на него, как отмечает Иловайский, "уступив настояниям Пруссии" - или, глядя на события с современной точки зрения, - пытаясь избежать угрозы создания мощной антироссийской коалиции в составе Пруссии, Англии, Голландии и Швеции. Вполне обоснованна и горечь, явно чувствующаяся в словах Иловайского, констатировавшего, что русская дипломатия вынуждена была принять на себя в Гродно "неблагодарную задачу принудить Речь Посполитую к формальной уступке провинций", хотя "ее моральное впечатление по своим последствиям было невыгодно для России" ⁶⁴.

Анализ остающейся пока не опубликованной дипломатической переписки между Я. И. Сиверсом и Петербургом в 1793 году дает основание согласиться и с выводом Иловайского о том, что русско-польский союзный договор, подписанный в Гродно, явился "последней попыткой Екатерины спасти остаток Польши от нового раздела и подготовить его слияние с Россией, подобно учреждению Царства Польского Александром I" ⁶⁵. Лишь последний, пятый, тезис Иловайского о том, что "как ни тяжело иногда впечатление, производимое картиной последнего польского сейма, мы не вправе безусловно [31] осуждать действия нашей дипломатии в то время", поскольку все происходило "сообразно с обстоятельствами и существовавшими обычаями" и "во всем прежде всего имелись в виду русские интересы", выглядит вынужденной данью современной ему политической конъюнктуре.

Несколько в стороне от главной тенденции русской историографии XIX века - рассматривать разделы Польши в контексте "исторического противоборства" двух главных славянских народов - стоит вышедшая в Петербурге в 1885 году "История Екатерины II" профессора Дерптского университета А. Г. Брикнера ⁶⁶. Особенности подхода Брикнера к польскому вопросу, который он рассматривает во втором и третьем томах своей книги, заключаются в том, что он, пожалуй, первым среди отечественных историков попытался взглянуть на разделы Польши в контексте развития международной ситуации в Европе. "Значение России в Европе, - подчеркивает он, - обусловливалось в значительной степени преобладанием русского влияния в Польше. Для Екатерины же успехи в области внешней политики могли считаться удобнейшим средством для упрочения за нею престола. Защищая права и интересы православных в Польше, она могла приобрести некоторую популярность в России. Вмешиваясь в польские дела, Екатерина в глазах света играла роль представительницы религиозной терпимости в борьбе против фанатизма католической церкви" ⁶⁷.

Выделяя в своем анализе внешней политики Екатерины II ее прагматическую основу, нацеленность на "рациональный государственный интерес", Брикнер выводит тему разделов за национальные рамки, приближаясь тем самым к современному прочтению этого процесса. В частности, анализируя мотивы, побудившие Екатерину остро поставить во время посольства Н. В. Репнина (1767- 1769 гг.) диссидентский вопрос, Брикнер указывает на то, что ее в первую очередь интересовало, "какие политические выгоды может представлять для России защищение православных в Польше" ⁶⁸. Вполне рационально он оценивает и известный "проект Чернышева" 1763 года, отмечая, что в результате первого раздела "Россия приобрела именно те области, на которые указывал Чернышев за несколько лет до раздела, то есть Белорусские области на Двине и Днепре" ⁶⁹.

Сам ход дипломатических переговоров о разделах Польши излагается А. Г. Брикнером достаточно поверхностно в силу общего характера его книги. Тем не менее ответственность за них он в равной мере возлагает на Екатерину и Фридриха, отмечая, что "соглашение по этому делу представляло собой апогей прусско-русского союза" ⁷⁰. Вместе с тем, подытоживая итоги политики Екатерины в европейских, турецких и польских делах, Брикнер отмечает, что "в сущности, завоевательная политика России подвела к разделу Польши. [32] Успехи русских дипломатов и полководцев в Польше, победа русского оружия при Чесме, Ларге и Кагуле сделались источником несчастья, постигшего Речь Посполитую" ⁷¹.

Разумеется, подобная позиция могла встретить самую сдержанную оценку со стороны даже такого в целом объективного исследователя, как Н. И. Кареев, упрекавшего Брикнера в том, что "он не внес в свое сочинение, предназначенное и для немцев, то, что в русском взгляде имеет строго научную сторону" ⁷², то есть взгляд на падение Польши как закономерный результат исторического противоборства двух народов и государств.

2

Важной особенностью формирования системы взглядов российских историков на разделы Польши явилось то, что польский вопрос в дооктябрьской России был одновременно и предметом научного исследования, и фактом политической жизни. Это обстоятельство не только определяло остроту публицистических и научных дискуссий, но и временами отражалось на научной судьбе историков, занимавшихся проблематикой разделов. В частности, неоднократно упоминавшийся нами историографический обзор замечательного российского историка Н. И. Кареева, бывшего, напомним, профессором Варшавского университета, достаточно критически воспринимался как рядом польских историков, упрекавших его в "несамостоятельности" ⁷³, так и советскими историками, считавшими Н. И. Кареева "полонофилом" ⁷⁴.

Этот пример представляется существенным не только потому, что он не единичен, но и потому, что вплоть до последнего времени трактовка истории разделов Речи Посполитой остается предметом острой полемики представителей различных исторических школ европейских стран, редко соглашающихся друг с другом в оценке тех или иных узловых аспектов польского вопроса. Общеевропейское значение этого вопроса, стоявшего в повестке дня всех европейских конгрессов XIX века и, по крайней мере, дважды - в 1830 и 1863- 1864 годах - вызывавшего острейшие кризисы европейской системы международных отношений, обусловило тот факт, что фаза "войны всех против всех" в исследованиях польского вопроса затянулась до восстановления государственной независимости Польши в 1918 году. Констатируя это, мы имеем в виду лишь общие тенденции дискуссий по польскому вопросу, которые, конечно же, не определялись фактами совпадения оценок, к примеру, представителей польской "республиканской" школы с французскими историками конца XVIII- начала XIX века или такими "прорывными" для своего времени исследованиями, как монографии А. Беера ⁷⁵, А. Сореля ⁷⁶ или В. Калинки ⁷⁷. [33]

Одним из следствий такого положения дел стала резкая поляризация общественного мнения в России и Польше по проблематике разделов и польскому вопросу в целом, отголоски которой нетрудно обнаружить и в работах современных исследователей. Если в Европе и Польше уже со времен первого раздела существовала политическая литература, посвященная этой теме, то в России, по справедливому замечанию Д. И. Иловайского, газетные и журнальные публикации конца XVIII - начала XIX века относительно политики в Польше ограничивались лишь "манифестами и указами" ⁷⁸. Академик А. Н. Пыпин, опубликовавший в 1880 году серию статей "О польском вопросе в русской литературе", отмечал, что русское "общество XVIII века не задавало себе политических вопросов; оно едва их ставило в XIX столетии" ⁷⁹. И далее: "В журналах того времени (речь идет о 30-х гг. XIX в. - П. С.) напрасно было бы искать суждений о польском вопросе; политические сюжеты были вообще недоступны для тогдашней литературы" ⁸⁰. Стихотворения Тютчева и Хомякова, статьи Н. П. Погодина о польских делах, написанные на волне польского восстания 1830 - 1831 годов, увидели свет только через 30 с лишним лет, в пореформенную эпоху. Что же говорить о резких антиправительственных статьях А. И. Герцена, не желавшего простить Екатерине разделов Польши "между одной немкой и двумя немцами", или выступлениях М. Бакунина в защиту польской независимости? Они не шли дальше русских эмигрантских изданий или парижских и лондонских газет.

В подобной ситуации Н. И. Кареев, подводя итоги своего историографического обзора, был вынужден признать, что общественное мнение России в польском вопросе формировалось под преобладающим воздействием двух факторов: влияния славянофилов и связанной с ними "национальной школы" и разочарования в западных ученых, достижения которых в изучении польского вопроса он оценивал весьма скептически, - "завоевательные планы Екатерины и диссидентский вопрос как политическое орудие - вот два предмета, около которых вертится все дело" ⁸¹.

Для понимания путей, по которым шло осмысление в России и Польше трагической логики разделов Речи Посполитой, чрезвычайно важны наблюдения Н. И. Кареева за процессом "взаимопритяжения-взаимоотталкивания" идей, высказывавшихся в середине XIX века русскими славянофилами и польскими панславистами.

Отмечая сугубо умозрительный характер выводов вождей славянофилов - Аксакова, Гильфердинга, Самарина, он ссылается, в частности, на критику Гильфердингом взглядов панслависта А. Мицкевича: "Славянский мир по теории Мицкевича издавна разделился на две противоположные стороны, составляющие как бы положительный и отрицательный его полюсы, Положительный полюс, полюс славянской идеи, заключается в Польше; чехи и сербы принадлежат [34] также к этой положительной стороне славянства, но дух в них ослабел и может воскреснуть только под влиянием Польши, которая хранит славянские начала для всего остального славянского мира. Отрицательный полюс идеи, которую Мицкевич называет "противославянской", заключается, по его мнению, в России, Древняя славянская народность на Руси, которую он именует "русинской", принадлежала первоначально к славянскому направлению, но она погибла, по словам Мицкевича, и от нее осталась лишь масса людей, говорящая, правда, наречием славянским, но которая, поглотив в себя много финских и татарских стихий, утратила славянские чувства ⁸².

Для понимания существа того, что А. С. Пушкин назвал "старым спором" двух великих славянских народов, важно, что ряд ведущих польских историков XIX века не только в полном объеме восприняли взгляды Мицкевича, но и пошли дальше. В частности, И. Лелевель в одной из основных своих работ утверждал, что Московия- "страна не славянская, народности азиатской и варварской, объявленная в XVIII столетии европейским государством, объявленная принадлежащей к славянской народности по указу царицы, обладавшей абсолютной властью. Россия носит имя, ей не принадлежащее. Она славянская по тому же праву, как Австрия. Московия, основанная в XII веке в противоположность и из ненависти к духу славянскому, или, лучше сказать, польскому, возвысилась разделом славянских земель, уничтожением их народности. Нынешняя Россия есть наибольшая противоположность славянским идеям, в особенности же идеям и верованиям польским. Что Польша утверждает, то отрицает Россия. Это наименование "Россия" ничего не обозначает. Это есть выражение чисто дипломатическое" ⁸³.

Стоит ли удивляться, что на подобные провокационные в своей сущности выпады российские славянофилы отвечали не менее вызывающе? Н. Я. Данилевский, полемизируя со своими польскими оппонентами, отмечал, что "Россия не может быть названа завоевательным государством, поскольку в западном крае она только возвращала свое" ⁸⁴. Ю. Ф. Самарин в статье "Современный объем польского вопроса", которую А. Н. Пыпин считал "наиболее цельным, логическим и наглядным изложением славянофильской теории", шел еще дальше, отмечая, что Польша есть "острый клин, вогнанный латинством в самую сердцевину славянского мира с целью расколоть его на щепы" ⁸⁵. Далее отмечается, что польский вопрос слагается, в сущности, "из трех вопросов, по существу своему различных, несмотря на их тесную связь:

Поляки - как народ,как особенная стихия в группе славянских племен.

Польша - как самостоятельное государство.

Наконец, Польша, или точнее: полонизм, - как просветительное [35] начало, как представительство и вооруженная пропаганда латинства в среде славянского мира".

И вывод: "Эти три понятия беспрестанно смешиваются и переходят одно в другое. Вся политика поляков заключается в их отождествлении, наша политика - в их разъединении" ⁸⁶.

К несомненным достоинствам работ Н. И. Кареева, посвященных польскому вопросу, можно отнести то, что он дистанцируется от крайних точек зрения как с русской, так и с польской стороны. В своей статье "Исторический очерк польского сейма", вышедшей одновременно с "Историографией падения Польши", он отметил, что разделы Польши стали фактом политической жизни Европы вследствие того обстоятельства, что в то время, когда решающую роль в противодействии этому процессу могло бы сыграть сильное польское государство, законодательная и исполнительная власть в Речи Посполитой еще только начинала формироваться. В этом выводе, разумеется, нельзя не видеть элемента полемики с польскими историками "монархической" (Нарушевич) и "республиканской" школ, не говоря уже о И. Лелевеле и его сторонниках, усвоивших взгляды своих предшественников в том, что касается обвинения России как государства, несущего основную ответственность за разделы. И тем не менее рассуждения Кареева стоят гораздо ближе к выводам представителей "новейшей" для его времени - конца XIX века - польской историографии В. Калинки и М. Бобржинского ⁸⁷, указывавших, что наряду с элементами национального возрождения, проявлявшимися накануне второго раздела, корыстные интересы магнатов и шляхты делали Польшу легкой добычей для ее соседей. При этом они не исключали, что единственным путем сохранения польской государственности могла быть какая-то форма ассоциирования оставшейся после первого раздела Польши части Речи Посполитой с Россией ⁸⁸.

Важно и то, что Н. И. Кареев совершенно отказался от предвзятого, идеологизированного подхода при анализе дипломатических переговоров о разделах Польши. Совершенно справедливо указывая на особую заинтересованность Пруссии в разделах, он пишет о том, что прусская "чересполосица" рано или поздно должна была привести ее "к борьбе не на жизнь, а на смерть с Речью Посполитой" ⁸⁹. Исходя из этого, он сделал вполне обоснованный вывод о том, что разделы Польши - не следствие каких-то политических случайностей и европейских конъюнктур, а результат продуманной стратегии Фридриха II, направленной на соединение владений Гогенцоллернов, причем решающей предпосылкой успеха этой стратегии могло явиться только соглашение Пруссии с соседями Польши Австрией и Россией.

Исходя из этой посылки, Кареев весьма критически оценивает действия Екатерины в период первого раздела, отмечая, что она прервала традицию русской внешней политики, заключавшуюся со [36] времен Петра I в поддержании "нераздельного российского влияния в Польше" ⁹⁰. Этот же вывод он распространяет и на второй и третий разделы, когда Фридрих Вильгельм И воспользовался ситуацией второй Русско-турецкой войны и Четырехлетним сеймом для новых территориальных приобретений за счет Польши - присоединения Данцига, Торна, а также ряда других областей коренной Польши.

Разумеется, с целым рядом утверждений Н. И. Кареева, повторившего, в частности, вслед за В. Калинкой, что главной задачей историков разделов в начале XX века "является уже не выявление новых материалов, а изучение уже собранных" ⁹¹, трудно согласиться. Новые и значительные документальные материалы о разделах Польши продолжают поступать в научный оборот и в наши дни. Тем не менее, без его, как представляется, во многом еще не оцененных по достоинству работ картина эволюции взглядов российских и польских историков на разделы Речи Посполитой была бы лишена многих существенных аспектов.

3

Сильное влияние славянофильских идей, если не на историографию, то на общественное мнение и русскую политическую публицистику, затрагивавшую польский вопрос, не в последнюю очередь объясняется тем, что основные труды немецких и французских ученых по разделам Польши стали доступны русским историкам только в пореформенную эпоху. Так, отрывки из мемуаров Фридриха II, впервые опубликованные в 1788 году, были переведены на русский язык и изданы П. Вяземским со своими комментариями только в 1869 году ⁹². Как известно, прусский король достаточно откровенно признал в них собственную инициативную роль в первом разделе Польши ⁹³.

Кстати сказать, несколько циничная откровенность Фридриха II боком вышла прусским историкам, которым пришлось приложить немало усилий для того, чтобы если не оправдать, то хотя бы объяснить политику прусского короля в польском вопросе.

Одним из наиболее характерных примеров попытки выполнить подобный "политический заказ" является монография К. Шлецера "Фридрих Великий и Екатерина II" ⁹⁴, вышедшая в Берлине в 1859 году. Фр. Смитт в монографии "Фридрих II, Екатерина и раздел Польши", о которой мы будем говорить далее, подверг работу Шлецера резкой и аргументированной критике ⁹⁵. Между тем, Фридрих Раумер в своем исследовании европейской политики со времени окончания Семилетней войны до 1783 года, опубликованном в 1839 году, предложил гораздо более изощренную методику ответа на волновавший историков XIX века вопрос "Кто виноват?". Заметив, что "важно не то, кто первый задумал раздел или о нем заговорил, [37] а то, кто первый создал возможность или необходимость раздела" ⁹⁶, Раумер без труда "доказал", что при таком подходе главным виновником оказывается Россия, "постоянно вмешивавшаяся в польские дела", а также сами поляки с их архаичным государственным строем.

Капитальный семитомный труд Е. Германна "История Русского государства", вышедший в Гамбурге в 1853 году, долгое время являлся наиболее цитируемым исследованием по польским разделам ⁹⁷ (екатерининской эпохе посвящены в нем 5-й, 6-й и большая часть 7-го, дополнительного тома). Причиной этого стало широкое использование автором новых документов из саксонских, прусских и английских архивов. В. А. Бильбасов, впоследствии сам пользовавшийся архивными выписками Германна, отмечал, что "впервые европейская публика прочла подробную историю, в которой почти каждое слово автора подтверждалось выписками из современного документа" ⁹⁸. Вместе с тем и Бильбасов, и Иловайский отмечали тенденциозность в отношении России труда Германна, объясняя его популярность, в первую очередь, тем, что он был долгое время запрещен в России. Кстати, недобросовестностью Германна, допускавшего значительные искажения в использованных им архивных документах, Бильбасов объяснял и весьма критически воспринимавшиеся им документальные публикации в сборниках Русского исторического общества, активно сотрудничавшего с Германном в получении материалов из прусских архивов.

И тем не менее, огромный объем материалов, обработанных Германном, позволил Н. И. Карееву заметить, что ему "принадлежит весьма важное место в историографии падения Польши" ⁹⁹. Из документов, впервые введенных Германном в научный оборот, он особо выделял те, которые относились к периоду 1773 - 1788 годов, считавшемуся многими европейскими историками периодом национального возрождения Польши. "Слабые попытки отдельных лиц улучшить моральное и политическое состояние своей нации исчезали почти бесследно, как водяные капли в море раскаленного песка" ¹⁰⁰, - эта оценка Германном событий, предшествоваших Четырехлетнему сейму, инициировала впоследствии широкие и острые дискуссии относительно того, имелась ли альтернатива второму и третьему разделам Польши.

Исследования Генриха Зибеля ¹⁰¹, освещающие разделы Польши с позиций крайнего прусского национализма, подробно рассмотрены в обзорах Н. И. Кареева и В. А. Бильбасова ¹⁰². В связи со своей тенденциозностью они вряд ли заслуживали бы особого упоминания, если бы в первом из них Зибель не остановился, впервые и достаточно подробно в западной историографии, на геополитических аспектах польских разделов. Применительно к истории разделов Зибель развил мысль, высказанную еще Фридрихом II (мемуары которого он, кстати, считал "лучшим источником" по историографии польского [38] вопроса ¹⁰³) о том, что захват польских территорий между Бранденбургом и Восточной Пруссией был для Пруссии вопросом выживания.

Существенно, что, публикуя свои работы уже на этапе начавшегося процесса объединения Германии под эгидой Пруссии, Зибель как бы выявил сквозную логику действий Пруссии, начиная со времен Фридриха II, подведя теоретическую базу под прусскую экспансию за счет соседей. Характерно и то, что в исторических построениях Зибеля за неприкрытой апологетикой политики Фридриха II и Фридриха Вильгельма II постоянно просматривается "историческая предопределенность" разделов Польши в контексте опасений Пруссии относительно усиления России в случае ее безраздельного господства в Речи Посполитой ¹⁰⁴.

В качестве антипода Зибелю во взглядах на разделы Польши выступает Фридрих Смитт, остзейский немец, находившийся на русской службе и принявший русское подданство. По ходатайству великого князя Александра Николаевича, впоследствии императора Александра II, он еще в николаевскую эпоху был допущен к архивам МИД России ¹⁰⁵. Труды Смитта вызвали в свое время достаточно широкий резонанс в Европе и России как в связи со значительным объемом опубликованных им архивных документов (в частности, письма Екатерины II Понятовскому от 2 июля 1762 г.), так и "прорусской" позицией, за которую автора упрекали в Германии.

Действительно, второй труд Смитта "Фридрих II, Екатерина и раздел Польши" ¹⁰⁶, написанный еще в 1852 году, был издан в Париже и Берлине в 1861 году по инициативе канцлера А. М. Горчакова, стремившегося приглушить антирусские настроения, распространявшиеся в Европе в связи с начинавшимися в Польше волнениями. Опубликованный Смиттом значительный массив русских дипломатических документов позволил европейским историкам, воспитанным на трудах Рюльера и Феррана, взглянуть на польский вопрос под совершенно иным углом. Особенно важен приводимый Смиттом в первой главе своей книги критический разбор предшествующих сочинений, явившийся по существу первым в европейской историографии разделом. Сохраняют свое значение и сделанные Смиттом уточнения позиции Фридриха в диссидентском вопросе, на который он обращал внимание Екатерины еще до подписания русско-прусского союзного договора 1764 года ¹⁰⁷, изложение им предыстории "плана Линара" и русско-прусских, прусско-австрийских и русско-австрийских переговоров накануне первого раздела.

Значительный интерес для современных исследователей сохраняет и монография австрийского историка Адольфа Беера "Первый раздел Польши", написанная на основе документов из венского, берлинского и дрезденского архивов ¹⁰⁸. Общие выводы А. Беера достаточно традиционны для его времени. Критикуя за предвзятость [39] как прусских историков, так и С. М. Соловьева, чья монография о падении Польши была переведена на немецкий язык, он тем не менее заявляет, что принял в своей работе "за основу" показания самого Фридриха II, данные в его мемуарах. Заявление это, сделанное в предисловии, к счастью, остается чисто декларативным, поскольку, рассматривая дипломатическую линию Австрии, России и Пруссии в польских делах, Беер приходит к исключительно важному выводу о том, что первый раздел был "следствием полного разложения европейской системы государств во второй половине XVIII века и обусловленной этим бездеятельности посторонних разделу держав" ¹⁰⁹.

Ответственность за участие Австрии в разделе (которое, впрочем, было, на взгляд Беера, пассивным) он возлагает на канцлера Кауница, подробно распространяясь о нравственных терзаниях Марии-Терезии, становившихся немедленно известными всей Европе.

Оценка линии России у Беера противоречива. С одной стороны, он справедливо отмечает, что в Петербурге стремились к полному подчинению Польши. С другой - связывает это с пресловутым "экспансионизмом" российской внешней политики. Признавая, что Россия по первому разделу получила области с "большинством населения, тяготевшего к ней по религиозным причинам", он тем не менее представляет именно Екатерину в роли инициатора первого раздела.

Что касается позиции Пруссии, то, повторяя доводы Фридриха II, Беер добавляет к ним только следующую деталь: "Раздел Польши был необходим и потому, что "так тогда слагались обстоятельства: стоял вопрос о том, Пруссии или России стать твердой ногой на побережье Балтийского моря" ¹¹⁰. В. А. Бильбасов охарактеризовал монографию А. Беера как "лучший в немецкой литературе труд по польскому вопросу" ¹¹¹, хотя и заметив при этом, что "России автор совершенно не знает и меряет ее на западноевропейский аршин" ¹¹².

4

Французские исследователи, бывшие, как уже отмечалось, "первооткрывателями" польской темы, оказали заметно меньшее влияние, чем немецкоязычные авторы, на изучение истории разделов в России. Причиной этого, помимо цензурных препятствий, стала хроническая, иногда болезненная тенденциозность, с которой французские историки излагали политику России в польских делах. Примером этого могут служить обстоятельные монографии К. Рюльера и Л. Феррана, опубликованные в конце XVIII - начале XIX века ¹¹³. Клод Рюльер, бывший французским поверенным в делах в Петербурге во время июньского переворота 1762 года и описавший его в своей знаменитой книге, вышедшей в 1797 году сразу восьмью [40] изданиями во Франции, Англии и Германии ¹¹⁴, работал над своей "Историей анархии в Польше" более 20 лет. Поскольку она предназначалась для дофина, впоследствии короля Людовика XVI, автор был допущен к архивам французского министерства иностранных дел. Рюльер умер в 1791 году, так и не закончив свой огромный труд, доведенный до 15-го тома.

Предвзятое отношение Рюльера к политике Екатерины II и к России в целом (свой труд он первоначально предполагал назвать "История деспотизма в России и анархии в Польше" сделало его книгу объектом критики уже современных ему историков. "Автор за Польшу и против России" ¹¹⁵, - этот вывод Бильбасова, в сущности, исчерпывает политическую характеристику труда Рюльера. Автор чрезвычайно пристрастно оценивает действия русских дипломатов, за исключением Кейзерлинга и Штакельберга. Главным виновником раздела он, разумеется, считает Екатерину, "доказывая" на основании свидетельств секретарей принца Генриха Прусского барона Книпгаузена, Сандоса и Кезара вывод о том, что инициатива раздела исходила не от Пруссии, а от России ¹¹⁶.

Значительно большую ценность для современных исследователей имеет монография Луи Феррана "Три раздела Польши, служащие продолжением истории польских смут, написанной Рюльером" (Париж, 1820). В. А. Бильбасов справедливо характеризует ее как "первое в западноевропейской литературе сочинение, представившее полную картину трех разделов Польши, и первое, широко воспользовавшееся дипломатическими депешами французских агентов в Петербурге, Варшаве, Вене и Константинополе" ¹¹⁷. Л. Ферран, министр Людовика XVIII, не только имел широкий доступ к архивам французского министерства иностранных дел, но и пользовался выписками и материалами, подготовленными, но не использованными Рюльером.

Бильбасов и Кареев достаточно критически оценивают труд Феррана, справедливо указывая на то, что донесения французских дипломатов о внешней политике России в период с 1771 по 1794 год не только не отличались объективностью, но и были прямо враждебны России. Это не могло не наложить отпечаток на изложение Ферраном истории двух русско-турецких войн в эпоху Екатерины, дипломатической борьбы по польским делам. Характерно, что с осуждением труда Феррана в свое время выступил и Н. И. Костомаров, а также польский историк В. Калинка, отметивший, что книга Феррана "имела дурное влияние на самих поляков, поверивших ему".

Тем не менее, несмотря на короткую историческую дистанцию, с которой Ферран смотрел на разделы (он начал писать свою книгу в 1815 г. после Венского конгресса), высказанные им соображения о стратегических просчетах Австрии, Пруссии и России, не понявших значение необходимости оставить Польшу в качестве буфера [41] между ними, достаточно любопытны. Трудно согласиться с мнением Н. И. Кареева, считавшего сочинения Рюльера и Феррана "совершенно устарелыми" ¹¹⁸. Во всяком случае, при анализе визита принца Генриха Прусского в Петербург осенью 1770 года мы пользовались (после соответствующей проверки) данными Феррана, сообщающего на основании хранившихся у него бумаг Рюльера ряд существенных деталей, касающихся начала русско-прусских контактов относительно первого раздела.

Обширный, местами не потерявший актуальности фактический материал содержат записки французского посла в Петербурге в 1786 - 1789 годах Л. -Ф. Сегюра ¹¹⁹ и письма французского офицера связи в Польше в эпоху Барской конфедерации Виомениля ¹²⁰. Весьма интересен, в частности, рассказ Сегюра о его беседе с принцем Генрихом относительно предыстории первого раздела Польши ¹²¹. В книге Виомениля кроме его 12 писем, ярко воссоздающих атмосферу борьбы России с конфедератами, опубликован дневник осады краковского замка, сделанный французским офицером Галибером, советником барских конфедератов. Воспоминания графа Сен-При ¹²² и его статья о польских разделах в журнале "Ревю де дё монд" ¹²³ отразили опыт автора как посла Людовика XVI в Константинополе, а затем представителя французских эмигрантов в Петербурге в первой половине 90-х годов.

Значительное влияние на понимание европейскими и российскими историками существа и механизма разделов Польши оказали работы замечательного французского историка Альбера Сореля ¹²⁴. В монографии "Европа и французская революция", вышедшей в 1885 году, А. Сорель прослеживает влияние Великой французской революции на различные страны Европы. Применительно к Польше это дало ему возможность не только ввести разговор о разделах в широкий контекст развития международных отношений в Европе, но и сделать новые заключения о характере политических и социальных проблем Польши второй половины XVIII века. Приветствовав принятие конституции 3 мая 1791 года как "самую прекрасную эпоху в новой истории Польши" ¹²⁵, он в то же время подчеркивает: если во Франции "под партиями, раздирающими одна другую на поверхности, есть основа нации - здоровая, однородная, неизменная", то в Польше "вместо нации существует только несколько тысяч дворян, образующих партии, раздирающие республику и оспаривающие друг у друга ее лохмотья" ¹²⁶. И далее: "Польская революция была произведена дворянами и для дворян же; она пала, потому что массы ее не поддержали".

Отношение к разделам Польши у Сореля неоднозначное. Первый раздел он если и не оправдывает, то хотя бы видит в нем (впрочем, как и ряд немецких историков) рациональное зерно - этот "урок" полякам, по его выражению, стал импульсом для последующей [42] консолидации шляхты вокруг лозунга проведения реформ, направленных на преодоление феодальных пережитков. Второй и третий разделы он вполне справедливо связывает со сложнейшими политическими конъюнктурами в Европе, складывавшимися под влиянием французской революции. Политику Пруссии, России и Австрии в польском вопросе он характеризует как "абсолютно беспринципную", отмечая, что "в Польше хотели восстановить ту самую анархию, которую стремились подавить во Франции" ¹²⁷. Удачно, на наш взгляд, и сравнение Сорелем Тарговицкой конфедерации с французскими эмигрантами, с тем, однако, отличием, что последние представляли меньшинство французов, тогда как идеи Тарговицкой конфедерации владели большинством польской шляхты.

Вторая из крупных работ А. Сореля "Восточный вопрос в XVIII веке" вышла в 1878 году, во время очередной Русско-турецкой войны. "Основной вопрос, который я хочу рассмотреть в его исходной точке и в его воздействии на политику, последствия которой повергли Европу в тот кризис, который она сегодня переживает",- так определяет А. Сорель как бы прикладной характер своего исследования, посвященного истокам русско-прусско-австрийского союза ¹²⁸.

Ценность этого труда Сореля не в архивных изысканиях - он пользовался опубликованными к тому времени многочисленными документальными источниками из петербургского, венского и берлинского архивов. Она состоит, скорее, в целом ряде новых идей и подходов, предложенных им для осмысления дипломатического механизма польских разделов. Наиболее любопытная из них связана с анализом попыток русской дипломатии уже весной 1769 года, в самом начале первой Русско-турецкой войны, выработать единые подходы к польскому и турецкому вопросам. В частности, Сорель привел полный текст депеши прусского посла в Петербурге Сольмса Фридриху II от 3 марта 1769 года, опубликованный в сборнике Русского исторического общества с некоторыми сокращениями ¹²⁹. Оказывается, Панин, реагируя на известный "план Линара", обещал Сольмсу не только согласие на передачу Фридриху Польской Пруссии и Вармии, но и призывал создать вместо Османской империи "республику с центром в Константинополе" ¹³⁰. Интересен и анализ Сорелем реакции Кауница и Марии-Терезии, Екатерины II и Фридриха на критику, хотя и достаточно приглушенную, их линии действий во время первого раздела ¹³¹.

К сожалению, несмотря на значительное количество введенных им интересных и разнообразных фактов и документов, Сорель закончил свою книгу традиционным для французских историков выводом об имманентном экспансионизме русской внешней политики ¹³². "Россия преследовала в Турции и Польше один и тот же план насаждения своего влияния; она готовила его теми же методами. Разделять, [43] чтобы властвовать, поднимать смуту, чтобы порабощать, создавать себе сторонников внутри государства и присваивать себе право от имени этого государства вмешиваться в его внутренние дела в пользу этой партии, эту политику мы видим и в Варшаве, и в Константинополе" ¹³³.

Фундаментальное двухтомное исследование герцога де Брольи "Секрет короля" ¹³⁴, а также сборник документов, опубликованный французским исследователем Бутариком ¹³⁵, содержат интересную и обширную информацию о тайной политике Людовика XV, весьма важным объектом которой, как известно, являлась Польша. Особый интерес представляет работа де Брольи, потомка руководителя тайной дипломатии Людовика XV ("Секрет короля"), написанная на основании семейных архивов. Она, в частности, показывает, что агенты "Секрета" в Польше и в России - Терсье, Дюран - были порой значительно более объективны в своих оценках, чем дипломаты, не посвященные в него. Брольи не только совершенно определенно пишет о колебаниях, которые испытывала Екатерина накануне первого раздела Польши, но замечает, что она "в последнюю минуту пыталась воспрепятствовать разделу, чтобы оставить себе руки свободными на Востоке" ¹³⁶.

Широко документированные, написанные в объективном тоне работы де Брольи и Бутарика сохраняют свое значение и сегодня, когда в 1992 - 1996 годах вышло блестящее трехтомное исследование французского журналиста и историка Жиля Перро о "Секрете короля" ¹³⁷. Большую важность для исследователей раздела Польши представляет концовка 1-го и весь 2-й том работы Перро, посвященные закулисной истории дипломатической борьбы в польском вопросе.

5

Пик накопления историко-архивного материала по разделам Польши пришелся на конец XIX века. Век XX, в особенности его последнее десятилетие, расширил и углубил наше представление о генезисе польского вопроса. Появился ряд добротных, в ряде случаев - первоклассных исследований по проблеме разделов в целом и по отдельным ее аспектам, причем, в отличие от XIX века, в основном англоязычных авторов. Однако работы концептуального плана, которая синтезировала бы находки и "озарения" различных исторических школ, пока, на наш взгляд, не появилось.

Объяснить сохраняющуюся противоречивость, порой - полярность суждений относительно природы и последствий разделов Речи Посполитой при постоянно увеличивающемся объеме исследований на эту тему можно только высокой степенью политизации польского вопроса в XX веке. Советско-польская война 1920 - 1921 годов, [44] активное участие польских властей в политике "умиротворения" Гитлера, трагические события августа - сентября 1939 года, острая борьба вокруг западных границ Польши в послевоенный период- все это формировало ощущение, что процессы, запущенные разделами Речи Посполитой в конце XVIII века, еще не завершены, и делать цельные, вписанные в общую логику международных отношений оценки преждевременно.

Логика складывавшегося двуполярного мира делала актуальной для Запада исследование цивилизационных проблем России и Восточной Европы. В силу этого проблематика разделов получила свое во многом новое освещение именно в таких исследованиях видных западных историков: Дж. Александера ¹³⁸, Дж. Биллингтона ¹³⁹, И. де Мадриага ¹⁴⁰, М. Раеффа ¹⁴¹. В частности, Изабель де Мадриага, автор фундаментальной монографии "Россия во времена Екатерины Великой", посвящает анализу роли России в разделах Польши чуть более 40 страниц ¹⁴². В целом объективно, с глубоким знанием деталей излагая перипетии предыстории и истории разделов, И. де Мадриага приходит к важному, на наш взгляд, выводу о вынужденном характере участия Екатерины в разделах Речи Посполитой. "Был ли второй раздел Польши результатом политики, систематически проводившейся с 1686 года? - пишет она. - Был ли он обусловлен первым? Многое указывает на то, что к началу второй турецкой войны никакого подобного плана не существовало; более того, Россия была расположена заключить союз - впрочем, на неравных условиях- с Польшей. И только после того как последняя начала проводить с октября 1788 года пропрусскую и антирусскую политику, вопрос о вводе войск начал фигурировать среди множества вариантов, рассматривавшихся как Императрицей, так и, прежде всего, Потемкиным. После провозглашения в мае 1791 года новой конституции о разделе начали говорить в России как о средстве принудить республику выполнить свои обязательства. Однако основным замыслом имперской политики являлось восстановление прежней польской конституции. Никогда, несмотря на весь шантаж, которому она подвергалась со стороны Тройственного союза, Екатерина не допускала возможности позволить Пруссии аннексировать польские территории. Если бы не война против Франции, начавшаяся в 1792 году, она, по всей вероятности, все равно была бы вынуждена согласиться на раздел остатков Польши с Пруссией, предварительно оккупировав Польшу в мае. Однако после начала военных действий стало практически неизбежным, что "якобинская" Польша должна была оплатить продолжение войны против якобинской Франции" ¹⁴³.

Монография И. де Мадриага остается, на наш взгляд, лучшим западным исследованием екатерининской эпохи, в том числе и потому, что ее автор сумела достаточно органично ввести в ткань своей книги сюжеты, которые по различным причинам остерегалась [45] затрагивать российская и советская историография (династические мотивы во внешней политике, роль внутреннего и внешнего масонства, личные качества Екатерины как фактор формирования ее внутренней и внешней политики). Заметно, что в своих оценках Мадриага опиралась не только на часто цитируемого ею патриарха американской славистики М. Раеффа, но и на глубокие, хотя и написанные с более жестких позиций работы П. Дьюка ¹⁴⁴ и Д. Рансела ¹⁴⁵.

Монография последнего "Политика в екатерининской России. Партия Панина", подготовленная в конце 70-х годов в Йельском университете, заслуживает отдельного упоминания. В ней на обширном документальном материале анализируется механизм принятия внешнеполитических решений в первую половину царствования Екатерины II. При общей весьма высокой оценке этой работы нельзя не отметить, что Д. Рансел, по всей видимости, незаметно для себя слишком добросовестно переносит на русскую почву XVIII века схемы борьбы придворных группировок, хорошо изученные на примере различных стран Европы, не замечая, что, как сказал Дидро Екатерине 11 в 1773 году, "многие вещи, которые в Париже выглядят в одном цвете, в Петербурге представляются совсем иначе". При этом, пытаясь вскрыть программную, принципиальную основу противоборства Паниных и Орловых, он иногда оставляет в стороне важные и достаточно известные документы, свидетельствующие о высокой степени совпадения программных установок братьев Орловых и Н. И. Панина, в том числе в польском вопросе. Постоянная конфронтация этих двух группировок, сопровождавшаяся противоречивыми заявлениями с той и другой стороны, носила, по всей видимости, характер борьбы за личное влияние, в рамках которой разногласия по внешнеполитическим проблемам составляли только ее внешний контекст.

Среди западных исследований последних лет, посвященных Екатерине, хотелось бы выделить сборник "Екатерина II и Европа" под редакцией А. Давиденковой ¹⁴⁶, вышедший в Париже в 1997 году в связи с 200-летней годовщиной со дня смерти Екатерины. Этот сборник интересен тем, что он отразил новый уровень международного сотрудничества по екатерининской проблематике, объединив видных исследователей из различных европейских стран и России. Среди опубликованных в нем материалов, соприкасающихся с проблематикой разделов Польши, выделяется статья М. Струве "Екатерина II и религия" ¹⁴⁷, содержащая интересный новый материал об отношении Екатерины к диссидентскому вопросу в Польше

В связи со сборником А. Давиденковой интересно отметить, что значительное количество в основном беллетризированных биографий Екатерины II, появившихся на Западе, побудило немецкого исследователя Е. Борнтрегера проанализировать подобные публикации, появившиеся во Франции и Германии ¹⁴⁸. Говоря об [46] особенностях восприятия личности Екатерины в Европе, автор отмечает, что французских исследователей интересует в первую очередь феномен "республиканки на царском троне", отношения Екатерины II с французскими просветителями. Немецкие историки уделяют особое внимание ее "германским добродетелям", концентрируясь на реальных политических итогах ее царствования.

Особенно любопытно - и это, на наш взгляд, в какой-то мере характерно и для исследований разделов Польши - наблюдение Борнтрегера о полном отсутствии в европейской исторической литературе даже попыток по-новому интерпретировать исторический образ Екатерины и ее роль в формировании российской политики в век Просвещения. "При всей нередкой "ненаучности" историков старшего поколения, - подчеркивает автор, - их беззаботная непосредственность и зачастую впечатляющая сила выражений выгодно отличаются от умеренной взвешенности стиля многих новейших историков". Признавая "частичный прогресс" в разработке таких частных проблем екатерининского царствования, как разделы Польши, Греческий проект, Е. Борнтрегер констатирует, что "не может быть и речи о существенном прогрессе, достигнутом в систематическом понимании екатерининской эпохи".

Переходя к исследованиям, посвященным непосредственно разделам Речи Посполитой, необходимо указать на монографию профессора Гарвардского университета Р. Лорда "Второй раздел Польши. Исследование его дипломатической истории" ¹⁴⁹, опубликованную в 1915 году, статью того же автора о третьем разделе Польши ¹⁵⁰, а также работы профессора Колумбийского университета Г. Каплана "Первый раздел Польши" (1962 г.) ¹⁵¹ и "Россия накануне Семилетней войны" (1968 г.) ¹⁵².

Монография Г. Каплана, подготовленная в рамках программы Колумбийского университета по изучению истории Центральной и Восточной Европы, является одним из редких исследований преимущественно дипломатической истории первого раздела. Прекрасное знание автором обширной литературы по польскому вопросу, а также работа в польских и английских архивах позволили Г. Каплану дать достаточно объективную и убедительную версию предыстории и самого хода первого раздела Речи Посполитой. Общее впечатление несколько снижает только определенная политическая "заданность" работы: Г. Каплан сам признает, что его задачей было обосновать тезис о том, что территориальная целостность Польши была принесена в жертву "стремлению к территориальной экспансии и попыткам обеспечить баланс сил в Центральной и Восточной Европе" со стороны Пруссии, Австрии и России ¹⁵³. Подобный подход, на наш взгляд, несколько снизил возможности концептуального осмысления феномена разделов. Несмотря на это, монография Г. Каплана - важный реферативный источник, без которого в настоящее время вряд [47] ли можно обойтись при исследовании истории первого раздела Речи Посполитой.

Базовой монографией по истории второго раздела со времени ее выхода в 1915 году стала книга Р. Лорда. Дело в том, что автору удалось систематизировать информацию, накопленную историками Польши, Германии, Австрии и России, исследовавшими различные аспекты международной ситуации в Европе до и после второго раздела. Работа Лорда остается самым полным и связным изложением сложной истории второго раздела Речи Посполитой.

Вместе с тем относительно личного вклада Р. Лорда в изучение проблематики второго раздела существуют различные точки зрения. Его работа в австрийских, прусских, польских и русских архивах позволила ему выявить и опубликовать в приложениях к своей книге ряд интересных документов, в частности о подходе Потемкина к польским делам накануне и во время второй Русско-турецкой войны ¹⁵⁴. В то же время представляется, что "заполнить лакуны", особенно в том, что касается формирования позиции России в кризисные для нее 1791 - 1792 годы, американскому историку удалось, скорее, поставив новые вопросы, чем убедительно ответив на старые. Тем не менее наличие прекрасного, вполне современного научного аппарата, широкое знакомство с литературой на польском и русском языках делают монографию Лорда одной из лучших в историографии разделов Речи Посполитой.

Пожалуй, наиболее значимым событием в исследовании польского вопроса стало появление после открытия архивов ГДР целого ряда немецких исследований по внешней политике Пруссии второй половины XVIII века, в которых так или иначе затрагивается проблематика разделов Польши. По обилию новых документов, введенных в научный оборот, повторное "открытие" прусских архивов в 1990-е годы вполне сравнимо с "публикационным взрывом", последовавшим после разрешения публичного доступа в архивы Габсбургов в Вене в 70-е годы XIX века.

Для появившихся в эти годы монографий М. Г. Мюллера ¹⁵⁵, К. Шарфа ¹⁵⁶, Ф. Альтхоффа ¹⁵⁷, К. Цернака ¹⁵⁸, М. Шульце-Весселя ¹⁵⁹, Т. Шидера ¹⁶⁰, написанных с разных концептуальных и методологических позиций, характерно общее стремление по-новому, на системном уровне осмыслить тенденции развития международных отношений в Европе, становление взаимодействия в треугольнике Берлин - Вена - Петербург в связи с формированием "негативной" политики в отношении Польши. Среди названных публикаций хотелось бы особо выделить работы М. Шульце-Весселя, применившего принципы реалистической школы Моргентау к анализу российской внешней политики послепетровского периода. Сочетая с методикой школы Моргентау как достижения классической прусской историографии (Л. Ранке), так и метод "структурно-политической истории" [48] К. Цернака, М. Шульце-Вессель очень интересно структурирует процессы, формировавшие "восточную подсистему" Вестфаля и породившие "негативную польскую политику".

Значительное внимание изучению "системной логики" межгосударственных отношений Восточной Европы уделяется и в исследовании М. Г. Мюллера "Разделы Польши. 1772 - 1793 - 1795". Предложенная им схема, в которой на фоне возрастания роли России в европейских делах после победы в Северной войне и специфической "динамики" действий Пруссии, стремившейся утвердиться в качестве "малой великой державы", особо выделяется восточный вопрос как фактор "мобилизации австрийских, а вскоре и британских интересов с целью сдерживания обозначившейся русской экспансии в Причерноморье", представляется весьма перспективной. Серьезным вкладом М. Г. Мюллера в историографию разделов можно считать и установленную им "причинную иерархию" факторов, обусловивших повторяемость разделов Польши.

Различные аспекты немецкой политики Екатерины II, а также русско-прусского взаимодействия в период разделов Польши рассматриваются в монографии К. Шарфа "Екатерина II, Германия и немцы".

Не менее впечатляющая волна публикаций по истории разделов последовала в последние годы в Польше. Монографии и статьи И. Сковронека ¹⁶¹, З. Зелинской ¹⁶², Т. Цегельского и Л. Кондзели ¹⁶³, Е. Михальского ¹⁶⁴, А. Замойского ¹⁶⁵, С. Гродзинского ¹⁶⁶, Б. Шиндлера ¹⁶⁷ и многих других отличаются солидной историко-документальной базой и стремлением объективно осмыслить трагический опыт собственной и европейской истории.

Вместе с тем для новейших польских публикаций остается характерным достаточно широкий разброс мнений относительно причин исчезновения польского государства с карты Европы. Одна группа польских историков ("пессимисты") видят их, следуя традициям "краковской школы", в военной, политической и дипломатической слабости Речи Посполитой; другая ("оптимисты") - в "неблагоприятном для Польши соотношении сил европейских держав и ее противоречиях с Россией и Пруссией" ¹⁶⁸. В очерченном пространстве время от времени делаются попытки нестандартно взглянуть на проблему разделов ¹⁶⁹. Однако основные стереотипы, сложившиеся еще в конце XVIII - начале XIX века, оказались весьма устойчивыми. Это отразила, в частности, популярная работа Т. Цегельского и Л. Кондзели "Разделы Польши. 1772 - 1793 - 1795", вышедшая в Варшаве в 1990 году, а также фундаментальная монография А. Замойского "Последний король Польши", переведенная на английский язык.

Новым и весьма обнадеживающим явлением стало более тесное взаимодействие российских, польских и немецких историков. [49] В частности, опубликованное в сборнике "Польша и Европа в XVIII веке" (Москва, 2000) исследование З. Зелинской проблематики первого раздела, статья Л. Кондзели, в которой намечена весьма перспективная программа исследований второго раздела, статьи М. Г. Мюллера, Б. В. Носова, Т. И. Исламова и других показывают продуктивность соединения усилий историков Восточной и Центральной Европы для выработки современных концепций истории разделов Речи Посполитой.

6

В советский период монографических исследований, посвященных разделам Речи Посполитой, в нашей стране опубликовано не было. Объяснить это можно, на наш взгляд, двумя основными причинами. Во-первых, основное внимание уделялось социально-экономическим, классовым факторам исторического процесса, причем в этой области советскими историками был подготовлен целый ряд фундаментальных исследований о путях развития России в XVIII веке. Во-вторых, доступ к архивным фондам по теме политики России в отношении разделов Польши был крайне ограничен и усложнен.

Вместе с тем попытки осмысления логики разделов в рамках марксистской методологии давали порой интересные результаты. В частности, при всех издержках и слабостях концепции "экономического детерминизма" М. Н. Покровского его вывод об экономической обусловленности разделов Польши заслуживает внимания хотя бы потому, что вводит в оборот группу факторов, которые привлекали внимание и дореволюционных российских историков, в частности А. А. Кизеветтера ¹⁷⁰, П. Н. Милюкова ¹⁷¹. Разумеется, утверждения Покровского о том, что после Северной войны Литва, Белоруссия и оставшаяся за Польшей часть Украины "экономически зависели не от Варшавы, а от Москвы и Петербурга" ¹⁷², не подтвержденные соответствующими статистическими выкладками, выглядят легковесно, чтобы не сказать больше. В то же время общая оценка Покровским екатерининской политики в отношении Польши (при всей ее схематичности) как направленной на то, чтобы "объединить в руках русского торгового капитала всю Восточную Европу" ¹⁷³, получила развитие во взглядах некоторых современных историков (в частности, эта идея прослеживается в работе доктора Ф. Альтхоффа, посвященной политике Фридриха II после Семилетней войны) ¹⁷⁴.

В 3-м томе "Истории СССР" разделам Польши в екатерининскую эпоху посвящено четыре страницы ¹⁷⁵. При достаточно объективном изложении фактов (упомянуто о конституции 3 мая 1791 г., Тарговицкая конфедерация охарактеризована как "реакционная") в общей оценке разделов акцент сделан на том, что "объединение в составе [50] России" всех белорусских и большей части украинских земель "отвечало интересам украинского и белорусского народов". И далее: "Положительное значение переход в состав России, более развитой экономически, чем Речь Посполитая, имел и для латышей и литовцев. Но польский народ оказался лишенным своей государственности, а населенная поляками территория была раздроблена между Пруссией и Австрией. Русский царизм, хотя и не захватил польские земли, однако вместе с Пруссией и Австрией несет ответственность за участие в этом несправедливом акте" ¹⁷⁶.

С учетом требований, которые предъявлялись в то время к официальным публикациям, выводы Л. А. Никифорова, одного из авторов 3-го тома, представляются достаточно взвешенными, особенно с учетом признания "коллективной ответственности" царизма за "несправедливый опыт" в отношении Польши. Вместе с тем разделы Польши - сложное явление, сочетавшее в себе и позитивные (воссоединение украинских и белорусских земель), и очевидные негативные черты. Умалчивание, хотя и вынужденное, о последних неизбежно уводит от непредвзятого, идущего от документов взгляда на бурную и противоречивую историю международных отношений в Европе в последней четверти XVIII века. Разумеется, такие крупные специалисты, как Л. А. Никифоров, не по своей воле смещали акценты в оценках разделов, стремясь остаться на позициях научной объективности. Пример: "Диалектика истории такова, что вопреки реакционным целям и методам царизма присоединение народов к России, объединение их сил с силами русского народа в борьбе против национального и социального гнета подготовили общий фронт всероссийского революционного движения" ¹⁷⁷. Вместе с тем при констатации внутренней противоречивости подобных "политкорректных" для своего времени оценок характерно, что они "не дотягивали" даже до известного высказывания Ф. Энгельса в Брюсселе 22 февраля 1848 года, в котором польские области были названы "наиболее революционной частью Пруссии, Австрии и России" ¹⁷⁸.

На фоне массового тиражирования в советское время (в том числе в художественной литературе, посвященной екатерининской эпохе) тезисов официальной историографии, достаточно объективным, а главное, вписанным в общую картину истории международных отношений в Европе выглядит анализ предпосылок и реализации первого раздела во втором издании "Истории дипломатии" ¹⁷⁹. К сожалению, о втором и третьем разделах в этом издании сказано "скороговоркой" ¹⁸⁰.

Вместе с тем, отмечая отсутствие монографических исследований по разделам Польши ¹⁸¹, необходимо указать на целый ряд появившихся в советский период исследований и архивных публикаций по истории международных отношений и внешней политики России, посвященных проблемам, так или иначе смыкающимся с [51] проблематикой разделов и способствовавших более глубокому осмыслению как роли России в европейских делах во второй половине XVIII века, так и функционирования механизма принятия внешнеполитических решений в екатерининскую эпоху. Среди них хотелось бы особо выделить вышедшую уже в перестроечное время монографию Г. А. Нерсесова "Политика России на Тешенском конгрессе", в которой с привлечением обширного архивного материала излагаются вполне созвучные с современными оценками взгляды на стратегию и тактику екатерининской дипломатии. В частности, русско-прусский союз 1764 года оценивается как подготовленный фактическим "нейтралитетом" России на заключительном этапе Семилетней войны, что отражало стремление Петербурга создать систему связанных взаимными обязательствами государств на севере Европы (с участием Польши), которая могла бы восстановить баланс сил, нарушенный в результате Силезских и Семилетней войн ¹⁸².

При подготовке данной работы использовались фундаментальные исследования Е. И. Дружининой ¹⁸³, К. Е. Джедджулы ¹⁸⁴, А. М. Станиславской ¹⁸⁵, О. П. Марковой ¹⁸⁶, М. М. Сафонова ¹⁸⁷, Н. Я. Эйдельмана ¹⁸⁸, осуществленные в советское время публикации переписки Екатерины с П. В. Завадовским, депеш Н. М. Симолина из Парижа периода Великой французской революции, документов и переписки П. А. Румянцева и А. В. Суворова ¹⁸⁹. Определенный интерес представляет и фактический материал, собранный А. В. Гаврюшкиным в монографии "Граф Никита Панин" ¹⁹⁰.

Существенно, что эти публикации в определенной степени отражают и некую полемику, подспудно продолжавшуюся относительно узловых моментов внешней политики Екатерины. Велась она, правда, весьма своеобразно. В частности, то обстоятельство, что Н. Я. Эйдельман использовал "фигуру умолчания" в отношении Греческого проекта, трудно расценить иначе, чем косвенное выражение несогласия с официальной точкой зрения, считавшей его лишь дипломатической комбинацией, направленной на обеспечение аннексии Крыма в 1783 году. С другой стороны, Н. Я. Эйдельман открыто и достаточно решительно выступил против явно конъюнктурных попыток "революционизировать" фигуру Н. И. Панина в связи с известным конституционным проектом, подготовленным им совместно с Д. И. Фонвизиным. Эти и ряд других элементов научного спора, отражавшего давние и здоровые традиции в отечественной историографии, сохраняют свое значение и потому, что точки зрения и той, и другой стороны, как правило, весьма солидно документированы.

Ситуация в отечественной историографии кардинально изменилась с наступлением перестройки. Одной из первых обстоятельных работ, за которой, по выражению О. И. Елисеевой, начался настоящий "екатерининский бум", стало исследование А. Б. Каменского "Под сению Екатерины" ¹⁹¹, вышедшее в свет в 1992 году. В этой, а также [52] других работах последних лет ¹⁹² А. Б. Каменский обозначил новые, учитывающие точки зрения не только отечественной, но и зарубежной "екатеринистики" подходы к внутренней политике, идеологии и, в меньшей степени, к внешнеполитической проблематике царствования Екатерины II. Характерной особенностью этих подходов, отличающих и другие российские публикации "новой волны", является решительный отказ от идеологизированных стереотипов, сложившихся как в советское время, так и в дооктябрьский период, стремление охватить более широкий диапазон факторов, влиявших на формирование внешнеполитического курса, включая особенности политического мышления и личности Екатерины, династические мотивы в ее политике, анализ действий российской дипломатии в общем контексте европейской политики.

В этом плане в достаточно конспективном изложении А. Б. Каменским истории разделов Польши важна, в первую очередь, общая характеристика задач и целей екатерининской внешней политики, в которой, наряду с устоявшимися оценками и известными цитатами ("мы ни за кем хвостом не тащимся", забота о "поддержании генеральной тишины" в Европе) проставлены и новые акценты, отражающие архивно-документальный материал, введенный в научный оборот в последние годы. В первую очередь, это относится к оценке итогов Русско-турецкой войны 1768 - 1774 годов как не вполне удовлетворительных для интересов России ¹⁹³, характеристик Греческого проекта, диаметрально расходящихся со считавшейся много лет "базовой" концепцией О. П. Марковой ¹⁹⁴, а также ряда других аспектов дипломатии Екатерины. Принципиальный характер носит и вывод о том, что "события второй половины XVIII века во многом предопределили политику (России. - П. С.) в отношении Польши и тогда, когда польская государственность была восстановлена" ¹⁹⁵.

Среди работ последних лет, посвященных разделам Польши в екатерининскую эпоху, следует отметить, в первую очередь, подготовленную Г. А. Саниным главу "Разделы Речи Посполитой" в коллективной монографии ИРИ РАН "История внешней политики России" ¹⁹⁶. В результате глубокой проработки современных польских и немецких исследований истории разделов Г. А. Санин предлагает концепцию, связывающую исчезновение польского государства с политической карты Европы с тремя основными группами факторов: глубоким кризисом польского государственного строя, политикой соседей - Пруссии, Австрии и России, противодействовавших назревшим реформам в собственных корыстных интересах, и неблагоприятной для Польши международной ситуацией, в результате которой державы - участницы раздела получили фактическую свободу рук.

При анализе побудительных мотивов и целей российской дипломатии в польском вопросе автор противопоставляет Екатерину [53] и Н. И. Панина (включая в число их сторонников также П. И. Панина, Воронцовых и Н. В. Репнина), стремившихся утвердить русское влияние в Польше и даже до известных пределов "укрепить Речь Посполитую", группировке Орловых - Чернышевых, "проваливших" эти планы при поддержке прусского посланника в Петербурге Сольмса ¹⁹⁷. Действия Екатерины и Панина в период первого раздела при этом рассматриваются как вынужденные обстоятельствами войны с Турцией, успешное завершение которой стало возможным только после нейтрализации открытого (со стороны Австрии) и скрытого (Пруссии) противодействия русскому продвижению в Причерноморье путем территориальной "компенсации" Вене и Берлину за счет Польши.

Второй и третий разделы Г. А. Санин связывает преимущественно с взаимным соперничеством двух германских государств за доминирование в Германской империи и Центральной Европе в целом в условиях резкой дестабилизации обстановки на континенте в результате французской революции.

Можно согласиться с вытекающими из подобной схемы выводами об инициативной роли Австрии и Пруссии в уничтожении Речи Посполитой,при коллективной ответственности всех трех участников разделов за историческую трагедию Польши. Вполне обоснованно, как представляется, и заключение автора об отсутствии у Екатерины и руководителя ее внешней политики планов расчленения западного соседа России совместно с Габсбургами и Гогенцоллернами.

Вместе с тем вряд ли оправданно рассматривать екатерининскую дипломатию как пассивного участника или чуть ли не как жертву коварной политики Фридриха II или австрийского "трио" - Марии-Терезии, Иосифа II и Кауница. Действия российской дипломатии, как правильно отмечает Г. А. Санин, в решающей мере мотивировавшиеся стремлением "укрепиться в Крыму и на Черноморском побережье" ¹⁹⁸, были вполне самостоятельными. Будучи последовательным, но крайне прагматичным политиком, Екатерина в высшей степени умело применялась к внутренним и внешним обстоятельствам, добиваясь реализации интересов России, как она их понимала. Трудно не видеть, особенно на примере второго и третьего разделов, что, предоставляя Вене и Берлину сомнительное право озвучивать свои экспансионистские в отношении Польши планы, Екатерина после того, как решение было принято, уверенно "дирижировала" действиями своих союзников, видевших в ней как арбитра в их беспрестанных и предельно циничных препирательствах относительно размеров своих "долей", так и гаранта необратимости всего процесса.

Существенно, что "екатерининский бум" 90-х годов сопровождался двумя важными тенденциями, позволившими в сравнительно [54] короткий срок качественно изменить положение дел в отечественной "екатеринистике". Первая из них связана с появлением большого количества репринтных и переводных изданий. Среди них- известные работы А. Г. Брикнера, Н. К. Шильдера, К. Валишевского ¹⁹⁹, мемуарная литература екатерининской эпохи, прежде всего несколько изданий "Мемуаров" самой Екатерины, а также Е. Р. Дашковой, В. Н. Головиной, С. Понятовского, А. Е. Чарторыйского ²⁰⁰, беллетризированные биографии Екатерины А. Труайя, К. Эриксена и других авторов ²⁰¹

Вторая из этих тенденций связана с широким введением в научный оборот ранее неизвестных архивных документов. Публикации В. С. Лопатина, П. П. Черкасова, О. И. Елисеевой, В. Н. Виноградова, Б. В. Носова, Т. М. Исламова, Б. М. Туполева ²⁰² и целого ряда отечественных исследователей, базирующиеся на материалах российских, польских и французских архивов, внесли серьезный вклад в историографию разделов Польши. Без учета этих работ, в которых уточняется целый ряд вопросов, являвшихся предметом острых дискуссий (роль диссидентской проблемы в генезисе первого раздела, отношение Екатерины к проекту русско-польского союзного трактата в 1787 - 1788 годах, планы Г. А. Потемкина в отношении Правобережной Украины, связи между Греческим проектом и вторым и третьим разделами Польши), сегодня уже трудно представить себе полноценное научное исследование польской проблемы во второй половине XVIII века.

Российским публикациям последних лет принадлежит приоритет в разработке одного из самых запутанных вопросов внешней политики Екатерины, связанного с разработкой и планами реализации знаменитого Греческого проекта ²⁰³. Это позволяет на новой документальной базе, следовательно, с большей достоверностью исследовать "связь между турецким и польским вопросами", на которую указывали еще А. Сорель и В. О. Ключевский. К весьма основательным выводам на этот счет приходит О. И. Елисеева, изучившая конфиденциальные записки, направлявшиеся Г. А. Потемкиным Екатерине по крымским и польским делам, и установившая "сугубо реалистический" характер мер, предлагавшихся Светлейшим накануне присоединения Крыма ²⁰⁴. Реконструировав позиции основных придворных группировок в ходе согласования между Петербургом и Веной Греческого проекта, О. И. Елисеева наметила весьма перспективное, на наш взгляд, направление дальнейшей разработки вопроса о взаимосвязи второго и третьего разделов Польши с сохранявшимися у российской Императрицы планами вернуться при благоприятных обстоятельствах (создать которые она активно пыталась) к реализации Греческого проекта в его первоначальной (восстановление Греческой империи во главе с великим князем Константином) или последующей редакции (создание для Константина [55] государства Дакии, включавшего в себя Молдавию, Валахию и Бессарабию).

Важной особенностью современных отечественных исследований разделов является и стремление расширить их методологические рамки. Геополитическая подоплека разделов Речи Посполитой, методика "реалистической школы" Х. И. Моргентау, связывающая разделы с логикой развития международных отношений в Европе, попытки осмыслить сложную диалектику сочетания государственных и династических интересов - эти и другие методологические новинки обогатили инструментарий российских исследователей, отразив одновременно значительный потенциал взаимодействия российских, польских и немецких историков как в ликвидации остающихся "белых пятен", так и в современном концептуальном прочтении трагических и противоречивых событий второй половины XVIII века в контексте формирования устойчивых геополитических структур в Восточной и Центральной Европе. Значительным шагом вперед в этом отношении стал подготовленный Институтом славяноведения РАН сборник "Польша и Европа в XVIII веке. Международные и внутренние факторы разделов Речи Посполитой", в котором наряду с отечественными исследователями приняли участие такие крупные ученые, как М. Шульце-Вессель ²⁰⁵, З. Зелинская ²⁰⁶, Л. Кондзеля ²⁰⁷, М. Г. Мюллер ²⁰⁸.

Комментарии

1 Memoires depuis la paix de Hubertsbourg 1763 jusqu'a la fin du partage de Pologne. d'Euvres posthumes de Frederic II, roi de Prusse. Berlin, 1788. D. V.

2 Hertzberg. Recueil de deductions, manifestes, declarations etc., qui ont ete rediges et publies par la cour de Prusse depuis 1756 jusqu'en 1790. Berlin, 1789 - 1791

3 Gortz Gr. von Memoires et actes authentiques relatifs au partage de Pologne, tires du portefeuille d'un ancien ministre. Weimar, 1810.

4 Viomenil. Lettres particulieres du baron de Viomenil sur les affaires de Pologne en 1771 et 1772. Paris, 1808.

5 Ruhlere Cl. Histoire dе l'anarchie de Pologne et du deemembrement de cette republique. Vol. 4. Paris, 1807; Ferran L. Histoire des trois deemembrements de la Pologne. Vоl. 3. Paris, 1820.

6 Кареев Н. И. Падение Польши в исторической литературе. СПб., 1888.

7 Бильбасов В. А. История Екатерины II. Т. XII. Берлин, 1896.

8 Мартенс Ф. Ф. Собрание трактатов и конвенций, заключенных Россией с иностранными державами. Т. I - II. СПб., 1874 Т. VI. СПб, 1883.

9 Архив Государственного совета. Т. I. Совет в царствование Императрицы Екатерины II (1768 - 1796 гг). В 2-х ч.

10 Архив князя Воронцова. Кн. 1 - 40. М., 1870 - 1895.

11 Архив графов Мордвиновых. Т. I - Х. Предисловие и примечания В. А. Бильбасова. СПб., 1901 - 1903.

12 Politishche Korrespondenz Friedrich Des Grossen. Vоl. 1 - 46. Berlin, 1885 - 1908.

13 Arneth А. Josef II und Katharina von Russiand: Ihre Briefwechsel. Wien, 1869; Maria-Theresia und Josef II: Ihre Correspondenz. Vol. 3. Wien, 1867; Arneth А., Flammermont J. Correspondence secree du Comte Mercy d'Argenteau avec du Comte Josef II et le Prince de Kaunitz. Vol. 2. Paris, 1889. Необходимо отметить, что Г. А. Нерсесов указывал на то, что публикации А. Арнета "далеко не полны", в частности в РГАДА имеется значительное количество не изданных им писем указанных корреспондентов. - Нерсесов Г. А. Политика России на Тешенском конгрессе. М., 1988. С. 6.

14 Шубинский С. Н. Н. К. Шильдер // Исторический вестник. 1902. Май. С. 663.

15 Соловьев С. М. История России с древнейших времен. Кн. XIII - XV. М., 1966.

16 Укажем в этой связи, что роль А. М. Горчакова в укреплении связей российского внешнеполитического ведомства с учеными пока не оценена по достоинству. В частности, заслуживает внимания, что переписка Екатерины II с прусским королем Фридрихом II, опубликованная в XX томе Сборника Российского исторического общества, была осуществлена также по инициативе Горчакова, достигнувшего в этой связи договоренности с прусским канцлером Бисмарком.

17 Составители первого издания 29-го тома, вышедшего в 1879 году, в год смерти С. М. Соловьева, считают, что "Обзор" является подготовительным материалом к другому труду С. М. Соловьева - "История падения Польши", по каким-то причинам не использованным автором при его подготовке.

18 Русская старина. 1876. № 3. С. 686. Цит. по: Цамутани А. Н. С. М. Соловьев // Портреты историков. Время и судьбы. М., 2000. С. 48.

19 Виноградов В. Н. Трудная судьба Екатерины II в историографии // Век Екатерины II. Дела балканские. М., 2000. С. 282 - 293.

20 Соловьев С. М. История России с древнейших времен. Кн. XV. М., 1966. С. 296.

21 Соловьев С. М. Избранные произведения. Т. II. Ростов-на-Дону, 1997. С. 197 - 522.

22 Там же. С. 204.

23 Ключевский В. О. Курс русской истории. Ч. V. М., 1937.

24 Там же. С. 25 - 26

25 Там же. С. 44.

26 Ключевский В. О. Афоризмы. Исторические портреты и этюды. Дневники. М., 1993. С. 233 - 294.

27 Там же. С. 233.

28 Там же. С. 235.

29 Там же. С. 236.

30 Там же. С. 235.

31 Там же. С. 264.

32 Там же. С. 265.

33 Там же. С. 294.

34 Чечулин Н. Д. Внешняя политика России в начале царствования Екатерины II. 1762 - 1774. СПб., 1896.

35 Там же. Т. III.

36 Там же. С. 414 - 451.

37 В переписке с принцем Генрихом Прусским в период пребывания последнего в Петербурге осенью 1770 - весной 1771 года Фридрих прямо предупреждал его о необходимости соблюдать крайнюю осторожность при обсуждении политических вопросов с Сольмсом, считая, что тот находится под сильным влиянием Н. И. Панина.

38 Чечулин Н. Д. Внешняя политика России в начале царствования Екатерины II. С. 362 - 375.

39 Чечулин Н. Д. Императрица Екатерина II Алексеевна // Государи из дома Романовых. 1613 - 1913. М., 1913.

40 Александров П. А. Северная система. Опыт исследования идей и хода внешней политики России в первой половине царствования Императрицы Екатерины II. М., 1914.

41 Александров П. А. Указ. соч. С. 194.

42 Там же. С. 194.

43 Там же. С. 195.

44 Трачевский А. Союз князей и немецкая политика Екатерины II, Фридриха II, Иосифа II. 1780 - 1790. СПб., 1877.

45 Г. С. Нерсесов оценивает ту часть работы А. Трачевского, которая посвящена Тешенскому конгрессу, скорее, критически, отмечая слабость разработки им "социально-экономических факторов внешней политики". Нерсесов Г. С. Указ. соч. С. 10.

46 Бильбасов В. А. История Екатерины II. Т. I - II, XII. Ч. I, II. Берлин, 1896.

47 Бильбасов В. А. Памяти Императрицы Екатерины II // Русская старина. 1896. Ноябрь. С. 241 - 280; Императрица Екатерина II Алексеевна // Государи из дома Романовых. 1613 - 1913. Т. II. М., 1913. С. 1 - 127.

48 Там же

49 Там же. С. 60 - 61.

50 Там же. С. 58 - 64, 77 - 78.

51 Там же. С. 77.

52 Костомаров Н. И. Последние годы Речи Посполитой. III изд. СПб., 1886.

53 Костомаров Н. И. Старый спор. Последние годы Речи Посполитой. М., 1994. С. 5.

54 Кареев Н. И. Историография падения Польши. С. 178.

55 Там же. С. 93.

56 Там же. С. 241.

57 Там же.

58 В. А. Бильбасов низко ценил издания Русского исторического общества, в частности сборники РИО. В своем обзоре иностранных сочинений "История Екатерины II", составляющей вторую часть XII тома, он под номером 1202 приводит в качестве примера две ошибки, допущенные издателями сборника при публикации писем Дидро к Екатерине (Бильбасов В. А. Т. XII. Ч. II. С. 466 - 467).

59 Кареев Н. И. Указ. соч. С. 258.

60 Иловайский Д. И. Гродненский сейм 1793 года. Последний сейм Речи Посполитой. М., 1870.

61 Там же. С. XII.

62 Там же С. XII - XIII.

63 Кареев Н. И. Новейшая польская историография // Вестник Европы. 1886. Декабрь. С. 535 - 588; С. 554.

64 Там же. С. 264.

65 Там же.

66 Брикнер А. А. История Екатерины II. СПб, 1885.

67 Указ. соч. Т. III. С. 302.

68 Там же. С. 302.

69 Там же. С. 306.

70 Там же. С. 352.

71 Там же. С. 360.

72 Кареев Н. И. Указ. соч. С. 286.

73 Брабинский В. История польского народа. СПб., 1906. С. 587.

74 Портреты историков. Время и судьбы. Т. I. М., 2000. С. 280.

75 Beer А. Die Erste Theilung Polens. Wien, 1873.

76 Sorel А. La question d'Orient аu XVIII siecle. Paris, 1878.

77 Kalinka W. Ostatnie lata panowania St. -Augusta. Poznan, 1868.

78 Иловайский Д. И. Указ. соч. С. VIII.

79 Вестник Европы. 1880. Февраль. С. 706 (серия статей А. Н. Пыпина опубликована в февральском, апрельском, майском, октябрьском и ноябрьском номерах "Вестника Европы" за 1880 г.).

80 Там же. С. 718.

81 Кареев Н. И. Указ. соч. С. 174.

82 Гильфердинг А. Собрание сочинений. СПб., 1868. Т. II. С. 64.

83 Lelevel I. Histoire dе la Lituanie et dе la Ruthenie jusqu'a la reunion definitive avec la Pologne conclue a Lubline en 1569. Paris, 1861. Р. 5 - 6.

84 Данилевский Н. Я. Россия и Европа. СПб., 1871. С. 27.

85 Самарин Ю. Ф. Современный объем польского вопроса. Соч. Т. I. М., 1877. С. 325.

86 Корнилов А. А. Русская политика в Польше со времени разделов до начала XX века. Петроград, 1915. С. 62.

87 Bobrzynski М. Dzieje Polski и zazysie. Krakow, 1872.

88 Кареев Н. И. Указ. соч. С. 295.

89 Там же. С. 382.

90 Там же. С. 386.

91 Там же. С. 395.

92 Вяземский П. Политика Фридриха Великого с 1763 по 1765 годы // Осьмнадцатый век. Исторический сборник, издаваемый П. Бартеневым. Кн. I. М., 1869. С. 246 - 332.

93 Memoires depuis la paix de Hubertsbourg 1763 jusqu'a la fin du partage dе Pologne. CEuvres posthumes de Frederic II, roi dе Prusse. Berlin, 1788. D. V.

94 Schlozer К. von. Friedrich II und Catharina II. Berlin, 1859.

95 Smitt Fr. Frederic II, Catherine et le partage dе la Pologne. Paris, 1861.

96 Raumer Fr. von. Europa von Ende des siebenjahrigen bis zum Ende des amerikanischen Krieges (1763 - 1783), Leipzig, 1839; цит. по: Кареев Н. И. Указ. соч. С. 105.

97 Herrmann Е. Geschichte des Russischen Staats. Hamburg, 1853.

98 Бильбасов В. А. История Екатерины II. Т. XII. Ч. II. С. 282; архивные выписки Германна были приобретены в 1887 г. М. И. Семирским у его вдовы и переданы в распоряжение В. А. Бильбасова, пользовавшегося ими при написании своей "Истории Екатерины II".

99 Кареев Н. И. Указ. соч. С. 107.

100 Herrmann Е. Т. VI. Р. 105.

101 Sybel Н. Geschite der Revolutionszeit. 1789 - 1800. Dusseldorf, 1853; Die Erste Theilung Polens. Berlin, 1874.

102 Кареев Н. И. Указ. соч. С. 107 - 121; Бильбасов В. А. Указ. соч. С. 429 - 431.

103 Бильбасов В. А. Указ. соч. С. 431.

104 Кареев Н. И. Указ. соч. С. 112.

105 Неоконченная монография Ф. Смитта "Суворов и падение Польши" была переведена на русский язык в 1866 году.

106 Smitt Fr. Frederic II, Catherine et le partage de la Pologne. Paris, 1861.

107 Ibid. Р. 116 - 117.

108 Beer А. Die Erste Theilung Polens. Wien, 1873. Т. 1. Р. VI.

109 Ibid. Р. 313.

110 Ibid. Р. 317.

111 Бильбасов В. А. Указ. соч. Т. XII. Ч. II. С. 421.

112 Там же. С. 424.

113 Ruhlere Cl. Histoire de l'anarchie de Pologne et du deemembrement de cette republique. Vol. 4. Paris, 1807; Ferran L. Histoire des trois demembrements de la Pologne. Vol. 3. Paris, 1820.

114 Rulhiere Cl. Histoire ou anecdotes sur la revolution de Russie en annee 1762. Paris, 1797.

115 Бильбасов В. А. История Екатерины II. Т. XII. Ч. II. С. 109.

116 Книга Рюльера написана настолько тенденциозно, что в 1810 г. Французский институт отказал ей в присуждении премии, к которой она была представлена.

117 Бильбасов В. А. История Екатерины II. Т. XII. Ч. II. С. 150.

118 Кареев Н. И. Указ. соч. С. 98.

119 Segur, Louis-Philippe de. Memoires ou souvenirs et anecdotes. Vol. 3. Paris, 1826.

120 Viomenil. Lettres particulieres du baron de Viomenil sur les affaires de Pologne en 1771 et 1772. Paris, 1808.

121 Segur. Op. sit. Vol. 2. Р. 146 - 153.

122 Saint-Priest. Etudes polititques et litteraires. Paris, 1850.

123 Saint-Priest. Le partage de la Pologne // Revue de deux mondes. 1849.

124 Sorel А. L'Europe et la revolution francaise. Paris, 1885; Lа question d'orient au XVIII siecle. Paris, 1878.

125 Ibid V. II. Р. 212

126 Ibid. V. II. Р. 564.

127 Ibid. V. II. Р. 218.

128 Интересна оценка Сорелем политики держав в отношении французской революции: "Россия была из трех держав самым яростным проповедником в пользу этого крестового похода, Пруссия поспешила раньше всех его предпринять; Австрия - наиболее последовательна в его поддержке". - С. 7.

129 Сборник РИО. Т. 37. С. 215 - 218.

130 Sorel А. Ор. cit. Р. 48 - 49.

131 Sorel А. Ор. cit. Р. 252 - 257.

132 Ibid. Р. 290.

133 Ibid. Р. 290.

134 Broglie Le duc de. Le secret du roi. Paris, 1878.

135 Boutaric E. Correspondance secrete inedite de Louis XV sur la politique etrangere avec le comte de Broglie, Tercier etc. Paris, 1866.

136 Broglie Le duc de. Op. sit. Vol. II. P. 385.

137 Perrault G. Le secret du Roi. Paris, 1992; L'Ombre de la Bastille. Paris, 1993; Lа revanche americaine. Paris, 1996.

138 Alexander J. Т. Autocratic Politics in а National Crisis: the Imperial Government and Pugachev's Revolt. 1773 - 1775. Bloominton, 1969.

139 Billington J. The Icon and the Axe. An Interpretive History of Russian Culture. New York, 1966.

140 Madriaga I. de. Lа Russie au temps de la Grande Catherine. Paris, 1987.

141 Raeff М. (ed.) Catherine II: а Profile. New York, 1972.

142 Madriaga I. Ор. cit. P. 239 - 252; 461 - 489.

143 Madriaga I. Ор. cit. P. 469 - 470.

144 Dukes P. Catherine the Great and the Russian Nobility. А Study Based on the Materials of the Legislative Commission of 1767. Cambridge, 1967.

145 Ransel D. The Politics of Catherinian Russia. The Panin Party. Yale, 1975.

146 Catherine II et l'Europe // Ed. par А. Davidenkoff. Paris, 1997.

147 Catherine II et l'Europe. P. 171 - 177.

148 Borntrager Е. W. Katarina II. Die Selbstherrscherin aller Reussen. Freiburg, 1991.

149 Lord R. The Second Partition of Poland. А Study in Diplomatic History. Cambridge, 1915.

150 Lord R. The Third Partition of Poland // Slavonic and East European Review. III. 1925. № 9. March. P. 483 - 498.

151 Kaplan H. The First Partition of Poland. New York - London, 1962.

152 Kaplan H. Russia and the Outbreak of the Seven Years War. Los Angeles, 1968.

153 Kaplan H. The First Partition of Poland. P. 1.

154 Lord R. Op. cit. P. XIII.

155 Muller М. G. Die Teilungen Polens. 1772 - 1793 - 1795. Munchen, 1984.

156 Scharf С. Katherina II, Deutschland und die Deutchen. Mainz, 1993.

157 Althoff F. Untersuchungen zum Gleichgewicht der Machte in des Aussenpolitik Friedrichs der Grossen nach dem Siebenjahrigen Krieg (1763-1786). Berlin, 1995.

158 Zernack К. Polen und Russland. Zwei Wege der europaischen Geschichte. Berlin, 1994.

159 Schulze-Wessel М. Russlands Blick auf Preussen. Die polinishe Frage in der diplomatischen und der politishen Offentlichkeit des Zarenreiches und Sowjetstaates. 1697 - 1974. Stuttgart, 1995.

160 Schieder Th. Frederick the Great. London - New York, 2000.

161 Skowronek I. Sprawa polska / Europa i swiat w epoce napoleonskiej. Warszawa, 1988.

162 Zielinska Z. Studia z dziejow stosunkow polsko-rosyjskich w XVIII wieku Warszawa, 2001.

163 Cegielski Т., Kodziela L. Rozbory Polski 1772 - 1793 - 1795. Warszawa, 1990.

164 Michalski I. L'aspect europeen de la question polonaise. Les reflexions des historiens etrangers sur les partages de la Pologne // Poland at the14 International Congress of Historical Sciences in San Francisco. Warszawa, 1975. Р. 135 - 147.

165 Zamoyski А. The Last King of Poland. London, 1992.

166 Grodzinski S. Polska w czasach рrzelomu (1764 - 1815) // Wielka Historia Polski. Krakow, 1999.

167 Szyndler В. Powstanie kosciuszkowskie 1794. Warszawa, 2001.

168 Туполев Б. М. Фридрих II, Россия и первый раздел Польши. С. 45.

169 Сковронек И. Удары с трех сторон: разделы Польши как составная часть европейской истории // Родина. 1994. № 13. С. 36.

170 Кизеветтер А. А. Исторические силуэты. Люди и события. Ростов-на-Дону, 1997.

171 Милюков П. Н. Очерки по истории русской культуры. Т. III. М., 1993- 1995.

172 Покровский М. Н. История России в самом сжатом очерке. М., 1933. С. 89.

173 Там же. С. 90.

174 Althoff F. Untersuchungen zum Gleichgewicht der Machte in der Aussenpolitik Friedrichs des Grossen nach dem Siebenjahrigen Krieg (1763 - 1786). Berlin, 1995.

175 История СССР. Серия 1. Т. III. С. 526 - 527, 547 - 550.

176 Там же. С. 550.

177 Там же. С. 552.

178 Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. II изд. М., 1961. С. 488 - 494.

179 История дипломатии. II изд. Т. I. М., 1959. С. 362 - 363.

180 Там же. С. 368.

181 Едва ли не единственное исключение - статья Р. Р. Юсупова "Польский вопрос в политике России накануне русско-турецкой войны 1768 - 1774 гг. " // Вестник Московского университета. Сер. 8. 1980. № 3.

182 Нерсесов Г. А. Политика России на Тешенском конгрессе. М., 1988. С. 33 - 35.

183 Дружинина Е. И. Кючук-Кайнарджийский мир. М., 1955; Северное Причерноморье в 1775 - 1800 гг. М., 1959.

184 Джеджула К. Е. Россия и Великая французская революция конца XVIII века. Киев, 1972.

185 Станиславская А. М. Россия и Греция в конце XVIII - начале XIX века. М., 1976.

186 Маркова О. П. О происхождении так называемого Греческого проекта // История СССР. 1958. № 4.

187 Сафонов М. М. Конституционный проект Н. И. Панина-Д. И. Фонвизина // Вспомогательные исторические дисциплины. Т. VI. Л., 1974.

188 Эйдельман Н. Я. Грань веков. М., 1988.

189 Письма Императрицы Екатерины II к графу П. В. Завадовскому // Русский исторический журнал. Кн. 5. 1918. С. 223 - 257.

190 Гаврюшкин А. В. Граф Никита Панин. М., 1989.

191 Каменский А. Б. Под сению Екатерины. СПб., 1992.

192 Каменский А. Б. Жизнь и судьба Екатерины Великой. М., 1997; От Петра до Павла. М., 2001.

193 Каменский А. Б. Жизнь и судьба Екатерины Великой. С. 220.

194 Там же. С. 224 - 225, 230 - 231.

195 Там же. С. 237.

196 История внешней политики России / Отв. ред. А. Н. Сахаров. Т. XVIII (от Северной войны до войн России против Наполеона). М., 1998. С. 168 - 197.

197 Там же. С. 177.

198 Там же. С. 197.

199 Брикнер А. История Екатерины II. Т. I, II. СПб., 1991; Шильдер Н. К. Император Павел Первый. М., 1997; Валишевский К. Роман Императрицы. М., 1990; Вокруг трона, М., 1990.

200 Записки Императрицы Екатерины II. М., 1989 (репринт издания А. С. Суворина 1907 г.); Записки Е. Р. Дашковой. М., 1991; Головина В. Н. Записки // Мемуары русских женщин. М., 1993; Понятовский С. Мемуары. В 2 т. М., 1997; Чарторыйский А. Мемуары. М., 1998.

201 Труайя А. Екатерина Великая. М., 1997; Эриксен К. Екатерина Великая. М., 1999; Лиштенан Ф. -Д. Россия входит в Европу. М., 2000.

202 Екатерина II и Г. А. Потемкин. Личная переписка 1769 - 1791 // Сост. В. С. Лопатин; Жизнь Суворова, рассказанная им самим. М., 2002; Потемкин и Суворов. М., 1992; Черкасов П. П. Двуглавый орел и королевские лилии. М., 1995; Екатерина II и Людовик XVI. М., 2001; Елисеева О. И. Переписка Екатерины II и Г. А. Потемкина периода второй русско-турецкой войны 1787 - 1791 гг. М., 1997; Геополитические проекты Г. А. Потемкина. М., 2000; Виноградов В. Н. Дипломатия Екатерины Великой // Новая и новейшая история. 2001. № 3, 4, 6; Носов Б. В. Представления о Польше в правящих кругах России в 60-е годы XVIII века, накануне первого раздела Речи Посполитой // Поляки и русские в глазах друг друга. М., 2000; Русская политика в диссидентском вопросе в Польше. 1762- 1766 гг. // Польша и Европа в XVIII веке. М., 1999; Исламов Т. М. Заговор против Польши. О роли русско-прусско-австрийского альянса 1772- 1773 гг. в разделе Польского государства; Туполев Б. М. Фридрих II, Россия и первый раздел Польши // Россия и Германия. Вып. 1. М., 1999.

203 Арш Г. Л. Предыстория Греческого проекта // Век Екатерины. Дела балканские. М., 2000. С. 209 - 213; Виноградов В. И. В круговороте международных дел // Там же. С. 204 - 209; Он же. Самое знаменитое в истории личное письмо // Там же. С. 213 - 219.

204 Елисеева О. И. Геополитические проекты Г. А. Потемкина. М., 2001. С. 142.

205 А. И. Остерман и его политика в отношении Польши в историческом освещении // Польша и Европа в XVIII веке. С. 6 - 20.

206 Проблема русско-польского союза в первые годы правления короля Станислава Августа // Там же. С. 102 - 124.

207 Россия и второй раздел Польши: состояние изучения вопроса и исследовательские задачи // Там же. С. 159 - 169.

208 Восстание Т. Костюшко и разделы Польши. С. 189 - 201.