— Ага, — сказал начальник отряда: — китайцы дрогнули.

После нескольких сражений он приобрел навык чувствовать то, что называется на военном языке «пульс боя».

— Пишите, — обратился он к высокому подполковнику с красным воротником, исполнявшему обязанности начальника штаба: — общий переход в наступление.

Видимо, генерал решился.

Привычной и уверенной рукой вынул начальник штаба «книжку донесений», заложил синенькую бумажку так, чтобы при писании оставалась копия, и приготовился писать. Привык он к письменной части на службе в областном штабе, славился, как дока особенно в отношении законоположений о хозяйстве, а тут пришлось писать какие-то странные коротенькие записочки, в которых никак не пристягнешь: «к сему присовокупляю» или что-нибудь в этом роде.

«Командиру 3-го батальона, — быстро диктовал начальник отряда. — Немедленно перейти в наступление»...

— Готово, — произнес подполковник. — Подпишите, ваше превосходительство.

Генерал подписал. [531]

— Очередной! Отвезешь командиру 3-го батальона, войсковому старшине Станкевичу.

Очередной казак из конвойного взвода быстро вскочил на своего маленького забайкальского коня, дал плеть и скоро исчез между деревьями.

А начальник отряда уже диктовал адъютанту, офицеру в гвардейском сюртуке с синим воротником. Адъютант много лет был в запасе, занимал место с солидным окладом и широкой деятельностью, но мобилизация призвала его в ряды войск и привела его на поле брани.

— Пишите приказание начальнику общего резерва: «Подполковнику Надхину. Двум ротам Читинского батальона выйти на главную дорогу и следовать быстро по направлению за неприятелем».

— Очередной!..

И опять полетела записка.

— Теперь кому писать? — сказал генерал. — Чоглоков с 8-й ротой охранной стражи уже наступает. Смольянников с 6-й терской сотней знает, что нужно идти вперед. Пишите Фолимонову: «Командиру батареи. 3-му батальону приказано наступать; 8-я рота Чоглокова наступает с левой стороны батареи; Читинские роты возвращены на главную дорогу и будут наступать поспешно. Когда найдете полезным, спешите вперед».

Генерал подписал, и приказание послано по своему назначению.

Зашевелился лес, по которому грозно двинулись вперед русские войска. Китайцы обстреливали их частым, непрерывным, но бесполезным огнем из немецких маузеровских ружей, а также из нелепых огромных китайских фальконетов, которые еле поднимают два человека. Туча пуль летела с фронта и с правого фланга, где китайцы поместили часть из отборных своих войск. С жалобным плачем пролетали пули над головами или шуршали по земле. Часто они сбивали ветки деревьев: сбитые сучья падали близко, иногда задевая за плечо, и усиливали неприятное ощущение. Рев выстрелов русских орудий (китайские давно замолчали) ударялся в лес, а затем разносился по скалам соседних гор, и многочисленное немолчное эхо наполняло ущелья, делая грохот пушек потрясающим для врага.

В самом деле, потери у него от артиллерийского огня были огромны и легко заметны с русской позиции. Без помощи бинокля все видели, что китайцы потащили свои орудия назад, стараясь укрыть их между деревьями. В то же время послышались выстрелы 4-го, 5-го и 6-го батальонов, брошенных кружным путем в обход правого фланга неприятельской позиции. [532]

Решительный удар был нанесен как раз вовремя, главный акт боя кончился, сопротивление неприятеля по всем признакам сломлено несомненно.

— Ну, теперь, — сказал генерал, — нечего бояться за путь нашего отступления. Конницу с главной дороги снимем и обоз двинем вперед, а то к вечеру останемся без сухарей и даже без ранцев. Пишите верхнеудинцам: «Неприятель отступает, двигайтесь быстро вперед для преследования».

Очередной конвойный помчался с запиской к коннице.

— Ваше превосходительство! Угодно прослушать приказание обозу? — говорит адъютант.

— Читайте.

— «Поручику Францелеву. 11 августа 1900 года в 8 часов 30 минут утра. Начальник отряда приказал всем обозам двигаться по главной дороге по направлению к Хингану. Приказание передать всем начальникам обозов».

— Прекрасно. Посылайте. Однако, теперь и нам тут делать больше нечего. К коням, садись.

Штаб с конвойным терским взводом поехал целиком через лес; два уральца и лихой начальник конвоя, зауряд-прапорщик Корицкий, показывали дорогу.

После холодной ночи наступил жаркий монгольский день. Тумана, заволакивавшего каждое утро окрестности, на этот раз не было, только кое-где вдали густые белые облака ползли на горы. Фуфайки, теплушки поспешно снимались и приторачивались к седлу. Легко дышалось полной грудью среди обширного, но не густого леса, позволявшего почти везде двигаться рысью. Длинным червяком растянулся штаб. Местами приходилось перепрыгивать через огромные стволы старых свалившихся деревьев. Наконец, выбрались на чистое место. Справа лес был еще наполнен раскатами пушечных и ружейных выстрелов; слева по дороге тянулась конная сотня верхнеудинцев; впереди слышалась перестрелка. Войскам, наполнявшим лес справа, приходилось спуститься с высот, перейти болотистый ручей и атаковать позицию китайцев с фронта, охватив в то же время их левый фланг. Пехота спустилась очень быстро и легко, переход через ручей ее не затруднил; китайцы немедленно очистили здания строящейся железной дороги (так называемый «Бочаровский штаб», по имени инженера Бочарова); русская пехота погнала неприятеля перед собой через лесистые высоты.

Труднее было перебраться 6-й терской сотне капитана Смольянникова, — лошади вязли; но скоро и она перешла ручей.

Долыне всех задержалась батарея; по лесистому косогору спустилась она к ручью, отыскала наконец сколько-нибудь доступный переход и вышла к «Бочаровскому штабу». Все войска [533] ушли вперед, батарея осталась одна без прикрытия; будь китайцы более предприимчивы, — какая-нибудь конная полусотня могла из железнодорожных зданий перестрелять артиллеристов и забрать орудия. Но в том-то и заключается высшая часть военного искусства, чтобы понимать характер противника и сообразовать с ним свои действия; очевиден был недостаток предприимчивости китайцев, подобный смелый образ действий им не по плечу.

— Вперед, вперед! — кричал начальник отряда, побуждая верхнеудинцев.

— Да, ваше превосходительство, там уже наша пехота, далеко впереди, все кончено, — возразил есаул.

— Как кончено? Только что начинается. Спешите, привезите мне пару орудий, а то китайцы уйдут; нагоняйте их, преследуйте, будьте впереди пехоты. Вперед, вперед!

Казаки пошли крупной рысью. Знамя, завернутое в чехол, долго издалека обозначало место следования сотни. Терская сотня выбиралась на главную дорогу.

— Ваше превосходительство! Все высоты впереди уже заняты нашими войсками. Что прикажете нам делать? — спрашивает солидный и спокойный капитан Смольянников.

— Как что? — горячится начальник отряда. — Вы конница; значить, вперед и преследуйте без конца.

— Шестая сотня, рысью, марш!

Молодцы терцы, пробывшие всю ночь на передовых постах, пошли исполнять свой долг.

Вот и знаменитые китайские окопы. Это был верх нелепости. Ряд ровиков, каждый длиною сажени полторы, а глубиною полсажени; вылезать из ровиков неудобно, стрелков же они не укрывают, ибо совершенно открыты со стороны всех окрестных высот; направлены они хотя перпендикулярно к главной дороге, но левым флангом к позиции русских, которые могли обстреливать окопы вдоль, как ружейным, так и артиллерийским огнем. Надобности в этом фортификационном упражнении для китайцев не было никакой, так как целые штабели заготовленных шпал, множество зданий, наконец сами возвышенности, покрытые лесом, представляли прекрасные закрытия; стоило только их немного приспособить к оборони. Правда, что китайцы воспользовались всеми этими местными предметами, и позиция, сильная по самой своей природе, являлась серьезным препятствием на пути Хайларского отряда. О ней толковали давно, еще в Хайларе железнодорожные инженеры говорили начальнику отряда о свойствах этой позиции, тогда же в голове его зародился и план ее атаки. [534]

Там и сям валяются кучки из убитых людей и лошадей. Спокойны землистые лица растянувшихся по земле китайцев с обритым лбом и распущенной косой жестких, грубых, черных волос; часто коса свернута на темени в несколько рядов. Ни мешков, ни ранцев, ни какого либо солдатского снаряжения нет, только мундир в виде обыкновенной китайской кофты без рукавов, с кругами и надписями на спине и на груди, изобличает воина. Трупы не внушают ни сожаления, ни ужаса, ни отвращения; казаки проходят мимо них совершенно равнодушно. Жалость в них возбуждают раненые лошади с простреленной ногой или шеей; они недоверчиво поглядывали на казаков и мчались прочь, когда те пытались словить себе лошадку.

Вот несколько человек пленных с бабьими, одутловатыми лицами. Некоторые из них «мало-мало» (любимое выражение китайцев в Забайкалье) говорят по-русски. Объясняют обыкновенную историю: работали на строящейся восточно-китайской железной дороге, силой их взяли в солдаты, теперь рады, что попали к русским. Но вообще китайцы редко сдаются в плен, защищаются до конца и умирают с удивительной легкостью: умереть для китайца — что иному выпить рюмку водки. Попадают в плен чаще всего бывшие рабочие на ж. д., которые знают свойство русских, или раненые; из последних многие, если не могут уйти, скрываются в лесу или высокой траве. Один раненый в ногу китаец жил в лесу на Хингане полтора месяца, по ночам спускался к ручью, пил воду и промывал рану, питался дохлой лошадью, отрезая мясо кусочками.

У одного из пленных оказалась оригинальная рана пулей в лоб, кровь струилась по лицу, а он стоял, улыбался и говорил «шанго» (хорошо).

А вот лежат на носилках и раненые русские. Один казак с пулей в ноге мрачен и неохотно отвечает на вопросы; другой только ворочает глазами, силится сказать и ничего не может, он парализован, граната проскочила у него между ног, оглушила и опрокинула его.

— Ничего, — говорит врач. — Дадим слабительного, он и придет в себя.

— Здорово, молодцы, 5-й батальон! — здоровается начальник отряда.

— Здравия желаем, ваше превосходительство! — дружно отвечают казаки.

— Спасибо за славную службу.

— Рады стараться, ваше превосходительство!

И правда, лица сияли радостью, было ясно, что победа одержана. [535]

4-й, 5-й и 6-ой батальоны собрались, батарея подходила. Отдельные люди обшаривали китайские лагери и железнодорожные постройки, где также квартировали китайцы. Кое-что из имущества сочли пригодным. Запаслись китайскими палатками, которые оказались превосходного качества, особенно сравнительно с нашими, промокавшими при первом порядочном дожде. Просто досадно подумать, что даже у китайцев многое лучше, чем у нас.

Ваше превосходительство, позвольте вам доложить: китайцы сделали засаду, — запыхавшись спешит сказать примчавшийся во весь дух казак Верхнеудинского полка.

— Как засаду? Где?

— На перевале, за кумирней, ваше превосходительство.

— Так вышибайте их оттуда! Чего же вы смотрите? Эх! — с досадой говорит генерал. — Войсковой старшина Оглоблев! Идите со своим батальоном и живо вышибите китайцев с перевала. Только, друг мой, отнюдь не атакуйте в лоб, а сразу, поскорее, начинайте обход. Помните, что мне один казак дороже сотни китайцев. Впрочем, я полагаю, 3-й батальон обойдет их левый фланг сам собою.

— Четвертый батальон, смирно! На плечо-о-о! — как-то нараспев, без пехотной отрывистости, командует батальонный командир. — Шагом марш!

Усталые, потные казаки, сделавшие уже верст восемнадцать

.для обхода, снова двигаются. — Оставить здесь для обеспечения сотню от пятого батальона и затем остальным батальонам также двигаться вперед, — от-

дает приказание начальник отряда.

— Батарейный командир! — добавляет он: — идите вперед, там на перевале китайцы пробуют остановиться. Помогите их прогнать.

— Ваше превосходительство! При батарее нет прикрытия, все время идем без прикрытия.

— Ничего, там впереди найдете прикрытие. Спешите. Батарея загромыхала вперед; рослые лошади хорошо тянут.

— Спасибо, артиллеристы, за молодецкую службу.

— Рады стараться, ваше...., — отзывается несколько голосов, заглушаемых стуком колес.

Отряд направился долиною к высшей точке перевала через Большой Хинган. Солнце стояло уже высоко и припекало сильно.

Справа тянулись лесистые вершины, у подошвы которых лепились железнодорожные службы, бани, сараи и проч. Слева тоже горы, как будто еще выше; тут постройки солиднее, настоящие деревянные дома; из окон во время сражения китайцы усиленно стреляли. Целая тысяча тачек для перевозки земли при постройке железной дороги напоминала о том, что еще недавно здесь кипела [536] деятельность, рассчитывались земляные выемки и насыпи, производились обмеры (конечно, не в смысле «обмеривания и обвешивания», — говорят, этого у инженеров не бывает), высчитывались сотки... На одном доме вывеска русскими буквами указывала на предприимчивость купца, который завел здесь торговлю всеми товарами и, говорят, наживал вдвое и втрое с рабочих, забравшихся в столь отдаленную страну в надежде отложить что-нибудь для дома из крупной задельной платы. Не надейся, русский человек! Не в твоем это характере. Все оставишь в цепких руках «предприимчивых» людей.

Наконец, показались два высоких шеста перед входом в правильный, прочно огороженный двор; внутри хорошие постройки китайской архитектуры с характерно выгнутыми крышами. Это — таинственная кумирня, которая долгое время не сходила с языка в отряде и к которой устремлялись многие думы: за ней перевал, самая трудная часть позиции; овладев перевалом, можем считать себя хозяевами на Большом Хингане. Ворота в кумирне заперты, боги из нее вывезены, — ясно, что китайцы не очень-то надеялись удержать позицию в своих руках.

— Ваше превосходительство! Китайцы с перевала ушли, шестая терская сотня их вышибла.

— И отлично! Сотне идти следом и гнать их неотступно. Всем немедленно двигаться вперед.

Начался спуск с перевала. Он красив и величествен. Базальтовые и порфировые скалы высоки, круты и покрыты лесом; в разных местах пробиваются ключи холодной, прозрачной воды; они бегут даже по дороге, которая весьма крута, усеяна множеством больших камней, движение затруднительно. Для облегчения спуска местами сделана бревенчатая мостовая, но она немного помогает делу: ключи бегут из-под бревен, которые делаются скользкими, повозки здесь удерживаются с трудом. По сторонам дороги множество построек русского и китайского типа; это — целое огромное селение; масса рабочих еще недавно надрывалась здесь около вот этого стоящего в отдельном здании огромного паровика для разработки тоннеля, а также около динамитных работ. Около 2-х тысяч пудов динамита сохранялось в соседней лощине. Китайцы, владевшие Хинганом, не могли сделать взрывов, ибо капсюли были увезены инженерами, но все-таки китайцы растащили динамит и набили им паровик, печи в домах и прочее в надежде, что русские со временем сами случайно произведут взрывы и потерпят урон.

Высоко над дном оврага, вдоль которого проходила дорога, направо виднелись обширные земляные работы, так называемый «обходный путь». Он имел вид настоящих военных траншей, так что китайский генерал Пао (убит в бою при Якши [537] 1-го августа), энергичный и несколько понимавший военное искусство, говорил еще во времена дружеских отношений китайцев с железнодорожными, что это готовятся укрепления для защиты Хинганскаго перевала. В самом деле, заняв траншеи обходного пути, китайцы могли бы причинить затруднения; впрочем, это давно предвиделось, и заготовлено соответственное средство — обход, который все время производил 3-й батальон, живо выгнал бы оттуда неприятеля. Во всяком случае, местность была такова, что энергичный, искусный и не потерявший присутствия духа противник мог бы задерживать русских на каждом шагу. Впереди высились еще огромные вершины, представлявшие хорошие позиции. Но хайларский отряд спускается беспрепятственно. Чу! Внизу загремели выстрелы. Значит, там идет бой.

Действительно, часть китайской пехоты и конницы остановилась у конца спуска, заняла постройки и встретила русских огнем. Лихая 6-я терская сотня немедленно атаковала врага в конном строю. Дружный удар сейчас же дал блистательный успех — китайцы побежали, терцы бросились их преследовать, рубя на ходу. Ой, терцы, не увлекайтесь успехом! Не забывайте, что местность закрытая, надо быть осмотрительным! Высылайте дозоры, обшаривайте каждый дом, каждый куст.

Но горит кровь молодецкая. Сам спокойный и уравновешенный Смольянников несется среди казаков с обнаженной шашкой и распространяет смерть среди китайцев.

Вдруг злодейский выстрел из окна попутного дома свалил храброго и любимого командира. В первую минуту никто этого даже не мог понять, не хотел понять, — так казалось невероятным, чтобы начальник мог быть раненым уже после главного боя, при самых, по-видимому, ничтожных обстоятельствах. Гнев и скорбь овладели казаками. Кто этот дерзкий, осмелившийся поразить их вождя? Китаец из дома не выходил и продолжал стрелять.

Команду над сотней принял гвардейский поручик Шевич. Его характерная шапочка стрелков Императорской фамилии мелькала там и сям и резко выделялась, благодаря высокому росту офицера.

Дом, откуда выстрелили в Смольянникова, запылал. Терская сотня снова двинулась вперед, чтобы нагнать неприятеля, которому страх придавал необычайную быстроту.

Солнце стояло уже высоко и немилосердно жгло своими лучами; время близилось к 11 часам; казаки, начавшие движение с двух часов ночи, утомились, что не укрылось от начальника отряда. Хорошо бы пообедать; но обозы и даже ранцы далеко сзади, да и [538] времени нет: надо преследовать неприятеля, обед же возьмет три, четыре часа.

— Стой! — командует генерал. — Отдых час и три четверти; варить чай.

— Вот это хорошо. Будем чаевать! — раздаются из рядов возгласы казаков дружелюбно, но совершенно вопреки военного этикета. Впрочем, у льготного забайкальца своеобразная дисциплина, скорее всего подходящая к французскому образцу. Он отдает честь и в то же время кивает головой; разговаривает с начальником и продолжает раскуривать свою трубочку; зато он легко пройдет в один переход 40 — 60 верст; хорош в бою, хотя и любит чересчур щедро пострелять.

Живо задымились огоньки, закипели чайники, откуда-то взялись сухари и чай, которого было отбито у неприятеля в Хайларе более 3000 тысяч цыбиков. Забыта усталость, начинаются шутки. Запасливые офицеры артиллеристы «налаживают» чай с печением, коньяком, консервированными сливками; нашлась мясная закусочка; «батарейский» доктор Клопфер даже приготовляет газированное молоко, тоже из разных консервов. Чай, этот живительный горячий напиток, поглощается в непостижимом количестве.

Пока весь отряд отдыхает, генерал распоряжается высылкой в виде авангарда двух рот Читинского пехотного полка.

— Подполковник Надхин! — обращается он к батальонному командиру. — Я не имел возможности поставить вас во время сражения в боевую часть и держал в общем резерве, но в награду за молодецкий марш, посредством которого вы догнали отряд, я посылаю вас теперь в авангард. Преследуйте китайцев, не теряя ни минуты. Хотя впереди вас конница, однако будьте все время настороже: кусты и трава по пути наполнены разбежавшимися и прячущимися китайцами. Сдаваться в плен они не будут; будут по вас стрелять. Поэтому отбросьте все формы полевого устава, и вышлите вправо и влево густую патрульную цепь, человек от человека шагов на сто и, так сказать, лавой обшаривайте всю долину и приканчивайте тех, кого найдете. Тщательно осматривайте попутные фанзы; в этих китайских домах тоже найдете спрятавшегося врага! С Богом!

Читинцы пошли вперед, а через несколько времени поднялся и весь отряд.

Вскоре вступили в роскошную долину реки Ял. Узкая вначале, обрамленная по бокам утесистыми и лесистыми отрогами Большого Хингана, далее она расширялась до нескольких верст. Долина покрыта густою травой, представляющей превосходные кормы; она прорезывается рекой, чрезвычайно быстрой, с песчаным, даже [539] каменистым дном и холодной прозрачною водой. Дорога шла по левому берегу, извиваясь вдоль подошв соседних высот.

— Смотрите, смотрите! Что это такое? — раздаются возгласы.

На высокой горе, господствующей над дорогой и образующей

хорошую позицию, стояла группа людей в белой одежде; между ними как будто виднелись пушки.

— Послать от конвоя разъезд на верх!

Разъезд возвратился через несколько минут. Послышались обсуждения.

— Ведь вот, дураки, какую штуку выдумали. Только китайцы на это и способны. Поставили чучел в белых рубахах, а по середине колеса с осью от арбы и на них бревно в чехле, будто бы пушки.

Такие декорации встречались еще раза два или три. Ведь был же досуг заниматься таким шутовством.

Чем далее подвигались вперед, тем более становились заметны следы поспешного бегства китайцев. Вся дорога была положительно усеяна патронами систем Маузера и Винчестера. Потом стали попадаться целые коробки и даже деревянные ящики с патронами; надписи на бумажках коробок китайские, но когда сдирали эти бумажки, то оказывались под ними этикеты немецких фабрик.

— Патронов-то много посеяли, — говорили казаки. — Поди-ка, на будущий год урожай хорош будет.

Валялись по дороге во множестве мундиры, овчины, шубы, офицерские красные зонтики и проч. На бродах и в топких местах находились застрявшие арбы с имуществом или с целой массой артиллерийских снарядов; особые арбы брошены с ружьями, но ружья все плохих старых систем, пистонные. Огромные саженные фальконеты, попадавшиеся там и сям десятками, привлекали внимание казаков и возбуждали их шутки. Каждый фальконет обыкновенно носят два китайца. Иной казак поднимет фальконет, понесет его несколько шагов и бросит.

— Что ж бросил? — говорит его товарищ. — Снес бы домой-то, на охоту бы пригодилось ружье ходить.

— Нет, — шутит начальник отряда, — они годятся очень хорошо вас за наказание под ружье ставить; вот, например, кто ханьшин пьет.

Ханьшин - это прескверная китайская водка, приготовляемая из проса (буда); она изобилует сивушными маслами, сильно опьяняет и действует на желудок отравляющим образом. Замечательно, что на другой день после опьянения достаточно человеку выпить стакан' воды, чтобы снова быть пьяным; наблюдались даже случаи троекратного опьянения от одной и той же порции ханьшина. [540]

— Ваше превосходительство! Вот раненого Смольянникова везут.

— Где?

— А вот в той большой четырехколесной лазаретной телеге.

Весь обоз отряда состоял из двуколок, но повозки охран-

ной стражи были четырехколесные. В одной из них, приспособленной как лазаретная и прикрытой огромным холщовым верхом, на носилках лежал Григорий Михайлович Смольянников. Бледное известковое лицо обрамлялось небольшой бородой с проседью; глаза закрыты.

— Что милый! Вы ранены? — спрашивает начальник отряда, а у самого в горле слезы стоят.

— Ранен, ваше превосходительство! В левое колено.

Григорий Михайлович с трудом открыл глаза; взгляд мутный, тусклый. Он страдал.

— Ну, потерпите. Мы вас с собой повезем, а то оставлять здесь негде. Авось скоро понравитесь, так вместе все веселее.

Отъехав в сторону, генерал спросил доктора Клопфера о положении раненого.

— Ваше превосходительство! Рана собственно не очень серьезная; но сильное раздробление коленного состава, так что нога свободно вращается во все стороны; пуля очень большая, говорят, разрывная. Крови очень много потерял, а субъект малокровный с ослабленной деятельностью сердца. Мы наложили неподвижную повязку, он при этом очень страдал и просил даже не накладывать. Шок сердца... ничего сказать нельзя... если бы организм посильнее.

— Так вы подбодрите его! Скажите, что понравится! Скажите, что мы везем его, чтобы он продолжал командовать сотней. Передайте, что я прошу, и что я не приказал сдавать сотни. Может быть, это поможет нравственно.

Все было напрасно. Через два часа доблестный воин и прекрасный человек скончался к огорчению его сотни и всего отряда.

На другой день, перед похоронами Смольянникова, был отдан следующий приказ по Хайларскому отряду:

«Вчера скончался от раны командир шестой сотни охранной стражи капитан Григорий Михайлович Смольянников. Он погиб смертью храбрых, ратуя за наше русское дело. Верный слуга Царя и отечества, капитан Смольянников был превосходным воином, беззаветно преданным своему долгу. Он не жалел себя и в сражении на Хингане принес огромную пользу отряду: видная доля успеха относится к деятельности нашего героя. Мир праху твоему, дорогой, безвременно погибший товарищ. Твоя могила не затеряется в глубине покоряемой нами обширной земли. но всегда будет знаменовать доблесть русского народа». [541]

Казаки продолжали двигаться, надо было торопиться нагонять противника, чтобы не дать ему устроиться, чтобы довершить его поражение, словом, чтобы рассеять. Вдруг докладывают начальнику отряда:

— Ваше превосходительство! Неприятельская колонна спускается с гор в тылу и, судя по направлению, должна будет отрезать обоз.

— Но, ведь, при обозе есть прикрытие, там больше сотни.

— Так точно. Да я передал об этом 6-му батальону.

— Ну, нечего делать. Остановите батальоны, прикажите отдыхать три четверти часа. Если успеют, пусть чай пьют. Подождем, пока расправится пятый батальон, а если ему будет трудно, то дадим помощь.

Опять замелькали огоньки, нагреваются чайники; хотя дело идет к вечеру, но еще жарко, и все пьют с удовольствием.

Подождали три четверти часа, подождали час, — нет пятого батальона. Начальник отряда заволновался, разослал адъютантов разузнавать. Оказалось, что известие о колонне неприятеля было вздорное, а штабные, не разобрав дела и взяв на себя слишком много, все напутали, остановили пятый батальон, который ждал приказания о движении, когда все остальные его самого ждали. Такие недоразумения часто бывают на войне; поэтому надобно тщательнее проверять донесения, быть очень осторожным и на слово отнюдь не верить.

Наконец, все приведено в порядок, отряд двигается вперед.

— А что теперь делает Булатович? Ваше превосходительство, как полагаете, когда мог выйти Булатович? — спрашивает кто-то из штабных.

— Да у нас условленно около полудня. Так или иначе, но он их должен отрезать.

Дело в том, что план сражения 11 августа заключался в ударе главной массой отряда на Хинганский перевал, а пять с половиною сотен конницы под начальством лейб-гусара штабс-ротмистра Булатовича, которой в горах делать было нечего, в то же время должны были через перевал Хоригол обойти неприятеля и отрезать ему путь отступления. Перевал Хоригол лежит в 30 верстах к югу от Хинтанского; дорога туда отделяется от главной дороги у станции Хорго и, перейдя через перевал, вновь выходит на главную дорогу около устья речки Хоригол. Всего пройти нужно было около 90 верст; поэтому Булатович выступил еще 10 августа, чтобы ночевать в пути, 11-го докончить остальную часть перехода и на сравнительно свежих лошадях атаковать бегущего противника или, если бы Хайларскому отряду не удалось сразу сломить сопротивление китайцев, то действовать им в тыл по обстоятельствам. От Булатовича [542] требовалось не только понимание обстановки вообще и соответственное искусство действий, но еще уменье хорошо сделать довольно длинный кавалерийский пробег, сохранить силы лошадей, привести их не выдохшимися. Булатович давно уже приобрел известность на скачках, брал много призов; кроме того, начальник отряда знал о продолжительных искусных пробегах Булатовича в Абиссинии; таким образом этот офицер представлял счастливую комбинацию хорошего кавалериста в частности и образованного военного вообще. Нападение 11 августа было выполнено им превосходно, а точность во времени изумительна.

Донесение Булатовича гласило: «В 12 часов 20 минут атаковал неприятеля вместе с 6-ой терской сотней. Отбито шесть орудий с передками и зарядными ящиками, обоз из восьмидесяти повозок, шестнадцать знамен, порублено более ста человек». Значит, конница хорошо пожала плоды победы Хайларского отряда на Большом Хингане.

Булатовичу пришлось иметь дело с двумя китайскими отрядами: с главной массой, которая убегала с Хингана, и с партией человек в 300, которая шла с востока от Джелантуня для подкрепления на Хинган. Сначала он опрокинул эту последнюю партию, а затем атаковал главную массу. Около устья Хоригола долина Яла суживается; горы стискивают реку и образуют тесный выход, всего сажен 200 шириною, как бы горло бутылки. Вот тут-то Булатович и атаковал китайцев, которые от подобного неожиданного удара в ужасе бросились назад; но здесь их принял неутомимо следовавший с 6-ой терской сотней поручик Шевич и довершил разгром. Вот почему начальник отряда писал в своей телеграмме: «Большая часть побита, остальные рассеялись; неприятеля передо мной нет». Действительно, он был уничтожен, преследование доведено до конца.

Страшный след обозначал место побоища. Кроме захваченного обоза, множество повозок покинуто на дороге и по обеим сторонам ее. имущество выброшено на землю и лежало в беспорядке. Чего-чего тут не было! Одежда, посуда, лампы, трубки, курительные приборы, маленькие китайские игральные карты, меха, зонтики, веера, мука, просо, оружие, патроны... Убитые с зияющими ранами лежали по дороге и далеко в стороне. Резанные раны на шее были очень глубоки и притом с боку шеи — значит, безусловно смертельны; убитые пулями лежали спокойно и не производили такого сильного впечатления, как порубленные. Неудачные удары шашкой по черепу, когда шашка соскальзывала, откалывали кусок кости величиною вершка в два квадратных и открывали мозг; конечно, этот человек умирал сейчас же.

Трагический характер всего эпизода смешивался с комическими случаями. [543]

В Уральской сотне штабс-капитана Якимовского состоял переводчиком китайский мальчик лет тринадцати, по имени Мишка, весьма преданный командиру, служивший на строящейся железной дороге еще раньше до начала военных действий. Одет он был казаком и вооружен, но обыкновенно боялся китайцев и очень неохотно разговаривал с пленными. Так как он был легче казаков, и вьюк его меньше, то его лошадь меньше устала во время 90-верстного пробега. Во время атаки лошадь Мишки, конечно, помчалась вслед за другими и даже опередила их. К великому своему страху Мишка первым врезался в толпу неприятеля. Один китаец уже нацелился, чтобы его застрелить, но подоспевший казак ударом шашки выручил Мишку из беды.

Другой случай приключился с самим командиром сотни, штабс-капитаном Якимовским. Во время атаки застрелили его прекрасного крупного коня; конь так и застрял в болотистой почве, а всадник свалился. Подскочивший китаец прицелился в Якимовского, который успел выхватить револьвер и, лежа на земле, выстрелил в китайца раньше, но дал промах. Тот выстрелил в свою очередь и тоже промахнулся. Продолжая лежать на земле, Якимовский, прекрасный стрелок из револьвера, дал еще выстрел и опять неудачно. Так они обменялись тремя выстрелами, пока казак не уложил китайца. Корично, положение Якимовского под выстрелами маузеровской винтовки, чуть не в упор, было незавидное.

В горной войне очень часто решающее значение принадлежит обходам; атаковать сильную позицию с фронта, в лоб, представляется почти всегда нелепостью, за которую придется поплатиться многими бесполезными жертвами. Вот почему в сражении при Хингане 11 августа русские не атаковали позицию с фронта, прямо по дороге, как рассчитывали китайцы, но прибегали к целой системе охватов и обходов. Главный обход и вместе с тем главный удар возлагался на 4, 5 и 6 батальоны, которые были направлены в обход правого фланга, третий казачий батальон производил охват левого фланга, а более глубокий обход этого фланга сделала конница Булатовича, пройдя через перевал Хоригол. План вышел несколько сложным, но такой план вызывался обстановкой, и местностью, и свойствами противника; наконец, он вполне удался.

Кажется, китайцы считали подобный способ действий неправильным. По крайней мере, пленные это высказывали в следующих выражениях: «Русский генерал шибко машинка (мошенник) есть: справа заходи, слева заходи»...

Во время разгрома китайцев около устья Хоригола, русские освободили из плена десятника Сырченку с женой, которые [544] томились у китайцев в течение сорока дней. Сырченко — плотный мужчина с проседью, лет под пятьдесят, жена его худенькая, еще молодая женщина. Когда русские рабочие под прикрытием охранной стражи уходили 28 июня с линии строящейся маньчжурской железной дороги, Сырченко почему-то не успел уйти и попался китайцам.

Они первое время опасались поступать с ним бесцеремонно, так как Сырченко имел охранное письмо от китайского генерала Джеомяна, который был подрядчиком железной дороги по поставке леса, получил массу русских денег и вообще был облагодетельствован инженерами. Естественно, что он дал охранное письмо.

Сначала китайские начальники обещали отпустить супругов Сырченко, доведя их при своей армии до Хайлара. Марш китайцев совершался весьма торжественно: барабаны били, длинные саженные трубы трубили, знамена были распущены. Но когда китайцы узнали о разгроме их отряда при Якши 1-го августа, то уже не развертывали знамен, музыка перестала играть, дальше Хингана идти они не решились, да и Сырченку решили не отпускать, чтобы он не сообщил русским каких либо важных сведений. На Хингане прожили тринадцать дней.

Здесь китайцы захватили в числе прочего имущества винный погреб инженера Бочарова, и началось великое пьянство. Бутылки шампанского поставили их в некоторое затруднение: во-первых, они не умели их откупорить, а, во-вторых, не знали, можно ли это пить. Дело в том, что еще раньше на станции Джелантун китайцы налили графин с раствором сулемы, выпили и трое умерли. Теперь они сделались осторожнее. За разрешением вопроса они обратились к Сырченке, велели ему откупорить бутылку и выпить вино. Он откупорил, выпил стаканчик сам, дал стаканчик жене, но затем китайцы отняли бутылку, начали пить сами и говорили «шанго» (хорошо).

С течением времени положение Сырченки ухудшалось; его заставили обрить лоб, отпускать косу, перейти в ламаизм и бросить икону с груди. Икону подобрала жена Сырченки и убеждала мужа быть более твердым.

Китайский начальник задумал Сырченка убить, а жену его взять себе. Назначено все это было на 11 августа, но по воле Божьей как раз в этот день последовало поражение китайцев. Они захватили русских пленных при отступлении с собой. Спасаясь от неожиданной атаки казаков с двух сторон, китайцы разбежались и предоставили Сырченка с женой своей участи. Однако опасность не миновала: русские залпы раздавались и спереди и сзади; могла попасть и русская пуля. Несчастные залезли под телегу. Одна пуля ранила быка, запряженного в эту арбу, [545] другая попала в колесо, третья в ось, но Бог сохранил жизнь людям. Они спешили по-русски крикнуть прискакавшим казакам, своим освободителям. Радость была неописуема. Сырченко от наплыва впечатлений совершенно растерялся, жена его казалась спокойнее...

Охранной стражи капитан Чоглоков успокоил несчастных, усадил в свой тарантас и предоставил многие удобства.

Солнце закатилось за горы, наступила темнота, а пехота все шла и шла вперед. Силы казаков подверглись серьезному испытанию. С двух часов утра они находились в непрестанной работе, а теперь уже девять вечера; прошло 17 часов. Отдыхи были не велики: один раз на час и три четверти, а другой только на один час. Колонна растянулась. Голова каждого батальона еще состояла из довольно стройной массы более сильных людей, но далее, как за ядром кометы, следовал очень разреженный хвост из усталых, еле передвигавших ноги казаков.

Начальник отряда остановился, слез с лошади.

— Ну, казаки, подбодрись, голов не вешать! Чего раскисли?

Всего четыре версты осталось до ночлега.

Так он подбадривал каждый батальон, хотя и сам точно не знал, действительно ли до ночевки осталось четыре версты, да и кто их мерил? Велика сила слова: казаки действительно подбадривались, делали новые усилия, но известно старинное правило — «последние версты самые длинные».

С трудом переставляют ноги казаки, едва двигаются лошади; все чаще приходится пускать в дело плеть, все гуще становится темнота, все холоднее воздух. Наконец заблистали благодетельные огоньки: то бивак конницы. Поручик Шевич встречает начальника отряда, который закидывает его вопросами: «где вода, много ли, где дрова, где раненые?» Немедленно рассылаются штабные офицеры встретить батальоны и батарею и развести их по бивакам.

— Помните, господа, что вы не должны сами до тех пор успокоиться и выпить стакан чая, пока не поставите казаков на отдых.

Около одинокой фанзы стояли китайские пушки прусского изделия с вырезанным на стали вензелем короля Вильгельма и с пышным девизом Pro gloria et patria; они, как бы стыдясь, прятались в сумраке ночи, еле освещаемые кострами, а многочисленные китайские знамена торжественно помавали своими цветными полотнами.

Н. А. Орлов.

Текст воспроизведен по изданию: Преследование после сражения. (Из воспоминаний о походе Хайларского отряда в Манчжурии в 1900 г.). // Исторический вестник, № 11. 1901