Мобильная версия сайта |  RSS
 Обратная связь
DrevLit.Ru - ДревЛит - древние рукописи, манускрипты, документы и тексты
   
<<Вернуться назад

"И дают взамен несколько десятков долларов"

Во многих семьях, особенно «из бывших», на Родине и в зарубежье чудом сохранились дневники, фотоархивы, мемуары и редкие издания, которые могут более полно и, главное, правдиво осветить малоизвестные или незаслуженно забытые факты нашей истории.

В библиотеке автора этих строк есть редкие книги уже далеких, но не забытых предков о малоизвестных событиях военной истории России. У барона Готтхарда фон Кнорринга (Финляндия) хранятся изданные в Париже книги Николая Николаевича фон Кнорринга о героической судьбе русской военной эскадры Черноморского флота в 1917-1920 гг. Кстати, в Российской государственной библиотеке этой книги нет, а как важно вспомнить о тех событиях в наше полное противоречий время, когда вновь решается судьба Российского флота, о жизненном пути и военно-государственной деятельности замечательного русского генерала М. Д. Скобелева, стихотворные сборники дочери Николая Николаевича, Ирины Николаевны фон Кнорринг, погибшей в Париже талантливой поэтессы, многие из произведений которой до сих пор неизвестны в России.

В 1988 году, разбирая архив барона Г. фон Кнорринга, я всю ночь не мог оторваться от мемуаров Нины Борисовны фон Кнорринг (Дания) о судьбе беженцев, отступавших с армией Колчака до восточных границ России. Печальная миссия по реабилитации ее отца, Бориса Николаевича, выпала на мою долю... Удалось убедить Нину Борисовну подготовить рукопись к изданию, и в 1989 году эта прекрасная книга была издана одним из лучших издательств Копенгагена.

Уверен, многие наши соотечественники смогут предложить для публикации мемуарные материалы и документы о прошлом, далеком и близком нашей Отчизны.

В этом номере журнала публикуются страницы совершенно неизвестной даже специалистам книги полковника русской армии Константина Порфирьевича Кушакова «Южно-маньчжурские беспорядки в 1900 году» — о политических и военных событиях на далеких восточных рубежах Российской империи.

Маньчжурия — северо-восточная часть Китая, название которой происходит от государства маньчжуров, существовавшего в XVII веке. На этой территории в начале XX века была построена железная дорога из России до Порт-Артура.

Правители маньчжурской династии Цин проводили политику постоянных уступок экспансии иностранных держав, которые хищнически осваивали безбрежный рынок Китая и его природные богатства. Рост налогов, отчуждение земель под железную дорогу, разрушение ирригационной системы резко ухудшили положение крестьян, и в 1900 году началось стихийное, неорганизованное восстание крестьянских масс. В его подготовке и проведении большую роль сыграли тайные общества, именуемые «и-хэ-цюань» («кулак во имя справедливости и согласия») и «да-цюань» («большой кулак»). Отсюда возникло название восстания — боксерское. Восставшие выступали как против иноземных захватчиков, так и против местных феодалов-помещиков, но первое время их деятельность была направлена [66] против маньчжурской династии и проходила под лозунгом восстановления китайской династии Мин. Эти тайные общества создали вооруженную организацию, получившую поддержку народных масс.

В мае 1900 года многочисленные отряды повстанцев стали стягиваться к Пекину и Тянь-цзиню и в июне вступили в эти города. Организованная США и Англией военная экспедиция под командованием английского адмирала Сеймура под натиском мятежников была вынуждена отступить. Тем временем восставшие блокировали квартал Пекина, где были расположены дипломатические и религиозные миссии иностранных государств, что заставило военную экспедицию союзников ускорить наступательные действия. 14 июля союзники овладели Тянь-цзинем, а 15 августа — Пекином, где устроили массовую резню. Россия предложила вывести все иностранные войска из Пекина и отвела свои, но союзники продолжали усиливать интервенцию: в устье реки Янцзыцзян был введен английский флот, а в сентябре 1900 года в Китай прибыл значительный дополнительный контингент немецко-английских войск под общим командованием фельдмаршала А. Вальдеозе. Лишь в середине 1901 года восстание удалось подавить, и 7 сентября 1901 года был подписан «Заключительный протокол» между иностранными державами и Китаем.

Все эти события описаны К. П. Кушаковым достаточно полно и с большой симпатией к китайскому народу, попавшему в клещи иностранных захватчиков и своих обнаглевших чиновников и феодалов.

Коротко об авторе. К. П. Кушаков родился 1 ноября 1868 года в семье потомственных дворян, в Московской губернии. Окончил курс в Ярославской военной гимназии, затем Чугуевское пехотное училище по первому разряду. В январе 1898 года был зачислен в охранную стражу Китайской военной железной дороги и в 1900 году принимал непосредственное участие в боевых действиях во время Маньчжурского военного конфликта. Книга К. П. Кушакова, изданная в 1902-году по следам событий, — свидетельство участника боевых действий. Он был награжден орденами св. Анны 4-й степени с надписью «За храбрость», св. Станислава 2-й степени с мечами, св. Владимира 3-й степени с мечами, дважды Георгиевским оружием, Кавалерским крестом французского ордена Почетного легиона за спасение французской миссии в Мукдене, многими боевыми и юбилейными медалями на лентах цветов императорского дома. «...Высочайше разрешено принять и носить Кавалерский крест...» — сказано в его послужном списке.

После русско-японской войны полковник К. П. Кушаков был назначен начальником военного гарнизона г. Вятки. В 1916 году его назначили командиром 318-го Чернярского полка, которым он командовал до января 1918 года. Был несколько раз ранен и контужен.

Мой дед, муж старшей дочери К. П. Кушакова, прослужил в этом полку от подпоручика до штабс-капитана. По свидетельствам очевидцев, в полку был особый психологический климат и свой кодекс офицерской чести: запрещалось обращаться к нижним чинам на «ты», совершенно недопустимым было рукоприкладство. Примечательно, что во время революционных событий председателем совета солдатских депутатов полка был избран его командир — полковник Кушаков.

В 1917 году по идейным мотивам и в соответствии с нормами офицерской этики К. П. Кушаков принял беспрецедентное решение распустить полк и уйти в отставку. Есть веские основания считать К. П. Кушакова прототипом полковника Малышева из романа М. А. Булгакова «Белая гвардия». Реакцию полка на решение командира об отставке лучше всего иллюстрирует постановление общего полкового митинга: «...у землянок 318-го пехотного полка господами делегатами от Временного комитета Государственной думы с разрешения военных начальников был устроен объединенный митинг господ офицеров и солдат полка. По окончании речей господ делегатов офицеры и солдаты полка в форме восторженной овации убедительно просили командира полка полковника Кушакова не оставлять полк».

Далее судьба полковника Кушакова, боевого офицера, патриота и гражданина, сложилась традиционно для его сословия и была, конечно трагична, но и не совсем обычна. После отставки (революция не позволила ему получить полагавшегося при этом чина генерала) и лечения в госпитале он проживал со своей семьей в Ташкенте, писал статьи на злободневные городские темы (сохранились некоторые газеты с его статьями). В политических диспутах и митингах, которыми была тогда насыщена жизнь большого города, не участвовал. Осенью 1921 года его арестовали. Но легко предсказуемый ход дальнейших событий был неожиданно нарушен: на следующий после его ареста день в приемной ЧК появилась элегантная, красивая женщина и спросила у дежурного, здесь ли содержится ее муж, Кушаков. Получив утвердительный ответ, она выхватила из муфты пистолет и потребовала открыть камеру. Нужно знать неукротимый темперамент и железный характер супруги Константина Порфирьевича, чтобы представить дальнейшее: камеру открыли, арестованного и дежурного по ЧК увезли и затем спрятали на [67] чердаке. Но, увы, было холодное время года, Константин Порфирьевич простудился, участились приступы бронхиальной астмы, и вскоре он умер.

Воспоминания о К. П. Кушакове бережно хранятся в нашей семье как об эталоне мужественности, честности, культуры и порядочности, т. е. тех качеств, которые были обязательны для русского офицера и дворянина. Его жена, моя прабабушка-грузинка, женщина редкой красоты, бескомпромиссности и личной храбрости, награждена за участие в русско-японской войне золотой медалью за храбрость. Она была единственной дочерью рано погибшего светлейшего князя Левана Давидовича Гуриели, ее удивительная судьба заслуживает отдельного повествования.

Книгу К. П. Кушакова издал муж его дочери, владелец типографии в Ашхабаде, Константин Михайлович Федоров, один из образованнейших и эрудированных людей Туркестанского края, в молодые годы личный секретарь Н. Г. Чернышевского. Понимая, что книга из-за специфичности темы не сможет найти широкого читателя, К. М. Федоров выпустил ее очень маленьким тиражом, но в красивом переплете, с золотым тиснением, со многими фотографиями и картой Мукденской операции. На титульном листе надпись: «Весь чистый доход с этого издания предназначается в пользу Ашхабадской общины Закаспийского отдела Российского общества Красного Креста. Асхабад». Думаю, что это единственный и последний экземпляр книги, ценность которой бесспорна, а литературные достоинства ее будут видны читателю хотя бы из приводимых ниже фрагментов.

В. И. КНОРРИНГ


ЮЖНО-МАНЧЖУРСКИЕ БЕСПОРЯДКИ В 1900 Г.

ПРИЧИНЫ БЕСПОРЯДКОВ В МАНЬЧЖУРИИ 1

Многие стараются объяснить причины беспорядков в Маньчжурии ненавистью китайцев к европейцам на почве религиозного фанатизма. Прослужив более трех лет в разных местах северной и южной Маньчжурии, постоянно вращаясь в среде китайцев — купцов, землепашцев, мастеровых и чиновников, наконец, посещая неоднократно католические и протестантские миссии, я убедился, что китаец и маньчжур слишком поверхностный буддист. Они легко меняют особенно свою религию, если это приносит некоторые выгоды. Этим обстоятельством широко пользовались католические миссии, они всячески старались задобрить китайскую администрацию, чтобы доставлять некоторые удобства своей пастве, и почти всегда достигали полного успеха.

Китаец-католик реже был подвержен произволу при взимании податей, при несении общественных повинностей, его даже менее карали за проступки, у него всегда был изворотливый, разумный и сильный ходатай перед тифонгуаном, худутуном и даже дзянь-дзюнем в лице миссионера, перед которым мелкие чиновники раболепствовали. Каждый китаец прежде всего купец, в жизни им руководит главным образом расчет, не греха он боится, а банкротства. Будда ему менее страшен, чем чиновник-грабитель. Страшен Будда по древним книгам, внушительно его изображение в кумирне, но в карманы китайца он не заглядывает, а от чиновника трудно спрятать доллар, против этого чиновника нужен ловкий адвокат, таковым и является для христиан-китайцев миссионер, он даже не требует за свои труды денег, а только лишь предлагает изменить религиозные [68] обряды. Расчетливый торгаш-китаец не долго колеблется и устраивает коммерческую сделку со своим старым Буддой, он обещает ему остаться в душе буддистом и просит разрешения изменить лишь наружную оболочку. Многие пробовали, и Будда не наказал их за эту маленькую хитрость. Десятки тысяч начали менять наружную личину. Китайцы, живущие дальше от миссий, или более честно относящиеся к своей религии, или просто случайно не попавшие в число христиан благодаря огромной территории [Под]небесной империи, эти китайцы-буддисты с завистью смотрели на избранных, с ненавистью — на их ходатая-миссионера и покровителя-чиновника. На этой почве, а не на почве религиозного фанатизма энергичным вожакам разных тайных обществ, которым в Китае нет числа, легко было вербовать в свои ряды недовольных властями и возбужденных завистью к христианам, им обещалось вознаграждение награбленным у христиан имуществом и отнятыми земельными участками, что еще более привлекало массы в ряды революционеров.

Следующая категория формировалась из недовольных европейцами-промышленниками.

Европейцы, имеющие какие-либо коммерческие дела в Китае, зная продажность китайских чиновников, стараются прежде всего закупить администрацию той местности, где они решили обосноваться, не обращая ровно никакого внимания на интересы местного населения, на интересы собственников.

Китаец — умелый и усердный работник в своем крохотном именьице, много он затрачивает трудов и энергии, чтобы вырастить свои бобы, хлопок, гаолян 2 и чумызу, но еще больше энергии и изворотливости ему нужно, чтобы удержать за собой те крохотные доходы, которые получаются от сборов. Купец-кулак, делясь процентами с чиновниками, захватывает в свои руки все: шаланги 3 для сплава по рекам у него на откупе, без пропускного листа ни одно судно не пройдет мимо речной или морской пристани, а листы эти выдаются не только лишь после уплаты пошлины, но и взятки, без чего весь товар прикажут выгрузить на берег, будут его пересчитывать, перевешивать несколько дней, потребуется много времени и рабочих рук; перевозы тоже на откупе у кулака, для чужого товара он может оказаться несколько дней неисправным, даже в городские ворота не пропустят обоз без взятки или конвоя, высланного всесильным купцом. Если найдется смельчак, решивший продать свой товар без помощи кулака и чиновника и уплативший все законные и незаконные поборы, то на него в дороге нападут хунгузы 4, которые тоже на откупе у купца и в ведении чиновника.

В Китае больше, чем в другой какой-либо стране, бездомных бродяг. За неимением заработка эти бродяги соединяются партиями, приобретают себе вооружение и предлагают свои услуги зажиточным помещикам и купцам. Те нанимают их для охраны своих поместий, заводов, магазинов или для охраны, конвоирования обозов и судов. Если этот личный конвой выполняет свои обязанности по найму добросовестно, то хозяин смотрит сквозь пальцы на их шалости на стороне, а иногда даже поощряет, если ему это выгодно, и старается защищать перед администрацией в случае жалоб со стороны обиженных. При сопровождении своих транспортов конвойцы ведут себя порядочно, на передовой шаланге или арбе развевается флаг с подписью фамилии собственника, на таможенных пристанях и у ворот городов старший конвоец с гордостью называет фамилию своего патрона, предъявляет открытый лист чиновника, и транспорт следует беспрепятственно. Когда же транспорт сдан, то конвой превращается в банду грабителей, которая на обратном пути безнаказанно пропускает только те товары, которые следуют с таким же конвоем и пропуском того же чиновника. Остальные же транспорты подвергаются разграблению или за них требуется выкуп.

В последние годы китайская администрация часто обращалась к русским войскам (охране), находящимся на постройке [69] маньчжурской дороги, с просьбой о поимке хунгузов, особенно в тех случаях, когда предводитель шайки очень смелый и ловкий, с которым китайские войска не могут справиться, — это уже высшая кара для неаккуратных плательщиков-хунгузов. Я не помню случая, чтобы наши казаки не выследили и не поймали хунгузов, раз это им поручалось.

В этих же годах в Маньчжурии появились русские строить дорогу. Высшие представители этого огромного дела правильно оценили обстоятельства: было строжайше запрещено отдавать работы по постройке с подряда русским, все материалы должны были заготовляться по возможности непосредственно из рук собственников-китайцев, рабочие должны были набираться из местного населения, дабы дать возможность заработка, расплата должна была производиться не через подрядчиков, а непосредственно в руки рабочим и проч.

Были из-за отчуждения земель под строительство инциденты, потребовавшие даже военной силы, как на линии постройки дороги, так и в местах отчуждения под город Дальний; приходилось наказывать и употреблять в дело оружие в случаях явного сопротивления и при насилиях над служащими, были даже жертвы. Китаец очень привязан к своему именьицу, любит его несравненно больше, чем свое обширное отечество. Предки его там похоронены, сам он прижился к своему уголку и надеялся, что дети и его там похоронят, а тут явились иноземные дьяволы, забирают его землю, фанзу 5 и дают взамен несколько десятков долларов. Да он цены не знает своему клочку земли! Наконец, что для него эти доллары, когда он больше ничего не умеет, как только обрабатывать землю? Разве китайские власти позаботились о том, чтобы уступить ему взамен отобранного другой клочок земли, хотя бы даже и за такую цену, какую он получил.

Об этом никто не позаботился, я видел, что большинство собственников после отчуждения пошло в батраки к соседям. Прожив полжизни хозяином, идти в батраки, право же, тяжело. Около трех тысяч верст потребовалось отчуждать под линию дороги, солидные участки под станции, полустанки, казармы и даже целые города, на это потребовалось немало земли, и отчуждение обездолило тысячи семейств, которые с проклятьем стали относиться к нам и только лишь к нам, не вдумываясь глубже и не ища виновников своих бед в лице своего же правительства, не сумевшего распорядиться умнее. Недовольные этой [70] категории, следовательно, тоже представляли хороший элемент для вербовки полчищ революционеров.

При постройке содержалась и военная сила (охрана). Подобная мера [не] была роскошью или, как многие иностранцы объясняли, дипломатической уловкой со стороны русских, а была крайней необходимостью ввиду полной неустроенности края и отсутствия в нем порядка, гарантирующего безопасность русских людей в Маньчжурии, и 1900 год красноречиво доказал эту необходимость.

Казаки и солдаты охраны народ уже немолодой, не увлекающийся своей ролью и неглупый, сами они, природные землепашцы, сочувствовали бедняку-рабочему и труженику-землепашцу.

Быть может, было и еще много причин, возбуждавших беспорядки в Маньчжурии, но они ускользнули от моего наблюдения, я же излагаю только лишь то, что сам наблюдал, почему и закончу о причинах и перейду к самим беспорядкам и к действию наших отрядов в южной части Маньчжурии, где мне самому пришлось участвовать.

ПРЕСЛЕДОВАНИЕ КИТАЙСКИХ ВОЙСК И ОВЛАДЕНИЕ МУКДЕНОМ

В Ляояне русский отряд пробыл всего один день. Генерал-лейтенант Суботич был убежден, что после боя под Ша-хе китайские войска бегут, а не отступают; правильное отступление некоторых отрядов к Ляояну и попытку их задержаться на позиции Модятынь можно было объяснить только тем, что эти отряды комплектовались из местных жителей, которым нечего было далеко бежать от своих деревень и досадно уступать родные места и города без боя, впоследствии сами китайцы об этом говорили.

Не знаю, как в северных провинциях Маньчжурии, но здесь местные жители не сомневались в том, что все те города и области, которые теперь занимаются нашими войсками, окончательно присоединяются к России, иначе китайцы войны не понимали. Не говорю о темной, необразованной массе населения, но и мандарины 6 так думали, только эта мысль заставляла ляоянские лянзы противиться нашему наступлению.

17 сентября в 7 часов утра было приказано продолжать наступление на Янтай, Байтапу и Мукден. Повторяю, что основная мысль генерала была — после каждого сражения немедля энергично преследовать, дабы не дать времени противнику собраться. Дневка в Ляояне была назначена только потому, что 60-верстный переход от Хайчена с боями и форсированными маршами все-таки утомил людей и лошадей.

Отряд охранной стражи был назначен головным. К нему прибавили 5-ю Верхнеудинскую сотню, команду охотников от 14-го и 11-го стрелковых полков и 1-ю Забайкальскую казачью батарею. За нами следовал авангард полковника Домбровского: 3 батальона, 16 орудий, 4 пулемета, саперы и взвод казаков, а затем шли главные силы в два эшелона.

В первых же попутных деревнях жители сообщили, что их войска отступают без главных начальников, в крайнем беспорядке, отдельными группами, конные смешивались с пешими, от жителей отбирались все без исключения лошади, мулы, ишаки и даже быки. Вначале отступающие банды следовали по Мандаринской дороге на север и отступали с отдыхом и ночевками, но уже в Янтае офицеры и солдаты узнали, что все их генералы во главе с дзянь-дзюнем и старшим худутуном 7 Чжин-Чан[ом] разграбили богатства императорского дворца, забрали все деньги в казначействе и бежали. Прибывшие из Мукдена торговцы рассказали им, что местная полиция столицы и все чиновники последовали примеру начальников. Весть эта как искра облетела все войска и разожгла в них страсть к наживе и грабежам.

После этого не было уже [ни] ночевок, ни отдыха, все спешили в Байтапу, Мукден, Телин и в другие богатые города, чтобы вовремя поспеть туда и награбить богатств. Останавливались только там, где надеялись найти ценные вещи и деньги, а то скакали, перегоняя друг друга, день и ночь. Попутные деревни впереди нас горели, по приходе туда мы заставали места привалов, разбросанные, ненужные уже для мародеров патроны, солдатские шляпы и мундиры, находили целые склады патронов и артиллерийских боевых припасов. Все деревни и торговые богатые села носили следы грабежа: двери и окна в магазинах и домах были выломаны, малоценный товар разбросан по улицам, всюду валялись пустые, разбитые сундуки, куски материи, битая посуда и даже умышленно рассыпанное по дороге зерно, некоторые колодцы были завалены домашним скарбом, вещи плыли по рекам, мокли в лужах, были втоптаны в грязь. Словом, перед нами бежали не китайские войска, а мародеры, и именно злые мародеры, которые не довольствовались тем, что брали ценное для себя, а уничтожали и портили решительно все, они зло наказывали местных жителей, не щадя даже бедняков, ветхие полуразрушенные лачуги и те были разграблены. [71]

Нам была непонятна такая озлобленность, но поселяне объяснили, что как только привезли им из Хайчена прокламации о полной безопасности мирных жителей, о призвании их к обыденному труду и полевым работам, они тотчас же начали прятать от своих же войск все съестные продукты, угонять в горы всех лошадей и скот, прятать имущество и даже сами, оставляя пустые дома, уходили дальше от своих отрядов. Мне попалось донесение одного вербовщика милиции, офицера, своему начальнику такого, в общем, содержания: «В деревнях остались только дряхлые старики, за десять дней мои солдаты набрали только 80 человек, и трое уже сбежали. Солдат нечем кормить, так как жители все спрятали или увезли все с собой». Это письмо подтверждает слова жителей, да и сами мы наблюдали, как жители перекочевывали за р. Ляо-хе из тех деревень, где стояли китайские войска.

Теперь, после зверского отношения своих же войск, поселяне часто выходили к нашим отрядам с белыми флажками (покорность) и жаловались на своих мародеров. Они указывали нам на север, запад и восток, куда бежали банды, просили спешить и бить грабителей, но грабители так быстро уходили, что даже летучие разъезды не могли их догнать.

Генерал Шу попытался собрать разбежавшие[ся] банды и выслал для этого офицеров в Байтапу и к переправе через р. Хунь-хе, но ему это сделать не удалось, банды не слушали никаких офицеров, говорили дерзости, а одного даже избили.

Потерпев и тут неудачу, Шу в отчаянии возвратился в Мукден, нагрузил свой обоз ценностями дворцов и сам бежал 18 сентября за Ляо-хе на запад со своею конной лянзой 8 и четырьмя легкими орудиями.

Таким образом, все китайские военачальники, а за ними и солдаты в конце концов поняли, что грабить несравненно выгоднее и безопаснее, чем воевать. Не решаюсь строго судить за это сынов Поднебесной империи, людей древней, варварской культуры, т[ак] к[ак] к этому времени союзными войсками был уже взят Пекин и китайцы, наверное, уже слышали о подвигах на почве мародерства людей европейской, высшей культуры, как, например, англичан, и восприняли эту науку гораздо скорее, чем от инструкторов — науку побеждать заокеанских чертей, у которых и грабить-то нечего, кроме ружей и сухарей.

Весь день 17 сентября наш отряд шел без боя, но по следам разрушения, разъездам уже не приходилось выезжать на горки для ориентировки, лазить для этого на крыши и деревья: маяками служили пожарища, которые издали показывали присутствие войск; мирных жителей не приходилось ловить для расспросов, а сами они шли и рассказывали все, что знали о своем новом противнике. Так мы прошли 34 версты и расположились для ночевки.

После ужина, когда наступила совершенная темнота, на аванпостах 2-й роты охранники поймали китайского офицера Ай-ды и его слугу. Этот офицер в боях был помощником худутуна Шен[а] и теперь возвращался в Ляоян на свою родину. Он подтвердил рассказы жителей о беспорядочности бегства войск, грабежах и насилиях, ругал своих генералов, которые, по его словам, убегали после каждого боя, как, например, самый старший худутун Чжин-чан из под Ша-хе, а теперь те же генералы и тоже раньше всех начали грабить дворцы столицы. По его словам, Мукден горит и грабится уже второй день. Он также высказал сомнение о сопротивлении в Мукдене, т[ак] к[ак] начальникам, если они все еще не сбежали, трудно будет собрать войска и привести отряды в порядок.

Как у этого офицера, так и у других, едущих из Мукдена, мы расспрашивали: не заложены ли в окрестностях столицы фугасы, не минирован ли город, не подготовлены ли для взрывов пороховые погреба, патронные и артиллерийские склады. Все в одно слово отвергали наши предположения и убеждали торопиться, чтобы прекратить там разбои, грабежи и насилия.

Наши солдаты и казаки по врожденной русской незлобивости забыли уже все обиды, причиненные вероломными китайцами маленьким постам охранной стражи, забыли об их жестокостях к нашим пленным и весьма скоро вошли в роль защитников мирных жителей: они очень участливо выслушивали жалобы, охотно помогали тушить пожары, даже как-то сразу приняли ласковый тон в разговорах с жителями. Я не слышал злых насмешек, издевательств и заносчивости победителей над побежденными.

Надо отдать долг справедливости: в южно-маньчжурском отряде я не видел грабежей. Птицу, правда, ловили для котла и овощи брали, но и то только в тех случаях, когда какой-либо отряд уходил слишком далеко вперед от обозов и табун купленного скота не поспевал вовремя, как и сегодня: мы надеялись настигнуть бегущие банды, шли быстро, сделали более тридцати верст, из-за чего расстояние между нами и обозом было верст 15. Скот тоже не поспевал за нами, а в деревне Сань-язу не было ни одного жителя, у которого можно было бы купить необходимые продукты, люди же кроме сухарей ничего не ели. [72]

Известие о том, что Шу старается собрать бегущие войска, заставило нас еще более торопиться.

Подъесаул Денисов был послан полковником Мищенко рано утром 18 сентября с летучим разъездом в деревню Байтопу; оставшиеся там офицеры и войска при виде казаков быстро удалились за реку Хунь-хе.

Как и вчера, жители встречали нас с белыми флажками и просили торопиться в Мукден.

Несмотря на видимую покорность и жалкий вид ограбленных и обиженных, они не внушали нам особенного доверия, и никто из нас не проговорился даже своим нижним чинам, что генерал-лейтенант Суботич приказал сегодня же занять переправу через р. Хунь-хе и разрешил, если обстоятельства позволят, занять южные ворота. Мы говорили всем без исключения, что будем ночевать в д[еревне] Байтопу, т. е. верстах в 18 от крепости, и что к обеду 19 сентября придем в Мукден. Уверить в это было нетрудно, т[ак] к[ак] до Мукдена нужно было пройти 43-45 верст; этот переход возможен для конных, но не для пеших войск, а конных, за выделением сотни донцов и разъездов, в голове колонны было не более восьмидесяти.

В час до полудня донцы были посланы полк[овником] Мищенко занять переправу Хунь-хе. Перед отъездом подъесаул Денисов отозвал меня в сторону и сообщил по секрету, что он дал себе слово несмотря ни на что сегодня же ворваться в крепость. «Или пропадем, или прорвемся в город. Живыми или мертвыми донцы первыми будут в столице! Я уже составил себе план и урядники его знают». Денисов был очень возбужден и все повторял: «Мищенко, когда услышит стрельбу, поскачет на выручку с сотнями и с батареей, как вы думаете, ведь поскачет?». Конечно, не могло быть сомнений, что поскачет, все мы это знали, и Денисов больше других! Если бы у него не было батареи и сотен, то он и один поскакал бы. Я помню, когда нужно было сделать быстрый обход цепью, под Инькоу, то полк[овник] Мищенко до того увлекся быстротой движения, что кричал мне и Гулевичу: «Господа, рысью, рысью! В карьер!» — и сам скакал карьером первым, забывая тихие аллюры нашей пехоты, да еще по непролазной грязи!

Повторяю, нижним чинам ничего не говорили о сегодняшнем захвате ворот крепости, но они все-таки пронюхали или догадались об этом намерении, потому что как охранники, так и стрелки-охотники отхватывали верст по 6, а то и побольше в час, у меня была шагистая лошадь, и все-таки приходилось переходить на рысь, чтобы не сесть на голову колонны.

На большом привале нас догнал посланный начальником отряда полк[овник] Артамонов. После продолжительного разговора его с полк[овником] Мищенко все офицеры были собраны и полковник изложил нам намерение сегодня же занять крепость. Конечно, с нашей стороны была полная готовность, тем более что это было решено в принципе генералом Суботичем, разрешившим занять ворота, да наконец все равно пришлось бы бежать на выручку к Денисову, тот ускакал уже далеко, его не догнать и не остановить.

Полковником Артамоновым и Мищенко были взяты с привала 3-я Кубанская и 5-я Верхнеудинская сотни и казачья батарея. Этот отряд на рысях пошел к Мукдену, а пеший отряд под командованием Кушакова прибавил шагу.

В эти минуты столица Маньчжурии стонала от грабежей и насилий. Уцелевшие дома европейского квартала и улицы христиан-китайцев были в огне. Этим последним делом войска не занимались, ошибка так думать, напротив, конные патрули все время ездили по городу и разгоняли местных боксеров-поджигателей, были даже случаи, когда сами хозяева жгли свои фанзы; по поджигателям стреляли, их убивали беспощадно. В эти дни древней столице готовилось окончательное разрушение. Спешно подготавливались для взрывов все казенные здания, закладывалась целая сеть мин с электрическими проводниками, огромные склады пороха, более 25 тысяч пудов, были подготовлены для взрыва; в императорский дворец, во дворец дзянь-дзюня, ко всем воротам и во все значительные магазины и даже частные дома были разосланы офицеры и солдаты, знающие минное дело.

Вот чем были заняты фанатики Мукдена, ненавистники европейцев, по преимуществу боксеры, она решили пожертвовать древней, священной столицей, чтобы истребить дотла те войска, с которыми открыто бороться не были в силах.

При этих условиях грабежи, конечно, возможны, но отнюдь не пожары. От местных жителей скрывались эти ужасные замыслы, им приказывали уходить далеко в предместье, мало того, их прямо выгоняли, били; ничего не понимающие купцы и ремесленники объясняли свое изгнание только лишь целью грабежа. Шу, напротив, отлично знал обо всем, он приказывал своим войскам не идти дальше реки Хунь-хе, задержать русских насколько возможно и отступать отнюдь не в крепость. Знал об этом и дзянь-дзюнь, который после первого же пожара убежал со всеми своими родственниками, боясь преждевременных [73] взрывов, и откровенно говорил своим офицерам, что в крепости все погибнут.

Худутун Телина был со своею лянзою в Мукдене в первый же день минных работ, его отправили в северное предместье, чтобы не пропускать никого в город. «Как только услышите в Мукдене треск и гром, сейчас же скачите туда и бейте уцелевших русских» — вот такие распоряжения делались тогда в Мукдене. Разве это не доказательство того, что столице готовилось полное разрушение и большие неприятности всему нашему отряду.

Впоследствии наши саперы нашли все эти адские работы, были найдены мины, электрические провода и склады горючих материалов. Сами китайцы указывали их в некоторых местах, а многие, не указывая, уничтожали.

Прогнанные из крепости жители в три часа пополудни видели разъезды Денисова вдоль реки Хунь-хе и в южном пригороде, но они были настолько обозлены своими властями и войсками, что не торопились доносить об этом в крепость, а некоторые охотно даже сообщали, что ворота открыты и что русских сегодня не ожидают. Нашлись бы, конечно, между китайцами и необозленные, которые поспешили бы сообщить о появлении разъездов, но никто не предполагал, чтобы разъезд решился следовать дальше пригорода, все были убеждены, что это рекогносцировка русских и больше ничего.

Денисов, услышав, что ворота не заперты, тотчас же дал условный сигнал собраться всей сотне. Китайские конные патрули вскоре заметили группировку донцов и открыли из предместья стрельбу. Сотня не отвечала на выстрелы, вскачь помчалась по улицам и через несколько минут влетела в южные ворота. Изрубив привратную стражу, она заняла башню, часть стены и открыла частую стрельбу по разбитым тут же на улице палаткам китайского караула; из палаток солдаты стремглав бросились в улицы, побросав даже оружие, и через несколько мгновений весь город, кричал уже о том, что русские заняли ворота, южную стену, стреляют, рубят и скачут по улицам.

Все, кто был в крепости, в паническом страхе бросились бежать в северное предместье, мародерствующие банды и войска, работающие на минах, увлеклись общим бегством, тоже побежали во главе со своими офицерами, солдаты подняли беспорядочную стрельбу, убивали и ранили друг друга. Видя раненых и убитых, бегущие сзади думали, что здесь уже русские, поворачивали назад в другие кварталы и пугали встречных. Почти все бросили оружие и прятались в дома. Денисов не переставал обстреливать улицы, казаки бегали по стенам то вправо, то влево и стреляли вовсю. Заметив по дороге пыль скачущего отряда полковника Артамонова и Мищенко, Денисов скомандовал своим казакам: «Садись» — и тут только заметил, что шесть донцов и столько же лошадей опалены взрывом пороха в воротах. Оказалось, что здесь готовился фугас; когда офицер, заведующий работами, услышал стрельбу в южном пригороде и часовой с башни закричал ему, что видны уже русские, работы по закладке фугаса прекратили и наскоро положили под аркою ворот 4-пудовый ящик пороху. Порох уже рассыпали по плитам мостовой и разбросали несколько пачек фосфорных спичек; кони донцов копытами воспламенили спички, начал вспыхивать рассыпанный порох, и ящик взорвало, когда скакали последние уже казаки. Два казака были тяжело обожжены, а четыре легко, лошади же под ними погибли все.

Казаки взяли на седла раненых, и вся сотня поскакала в центральную часть крепости, в императорский город. В улицах сотню обстреляли и ранили несколько коней, но донцы тем не менее заняли все ворота императорской части и открыли огонь по бегущим в беспорядке толпам.

В расчеты Денисова входило: ворваться на спинах китайцев в самое сердце столицы, во дворец, занять его и здесь оставаться до прихода остального отряда. Безумный план был выполнен лихо и, к счастью, с незначительными потерями благодаря совершенно неожиданному, дерзкому налету казаков.

Благодаря той же неожиданности китайские минеры не успели закончить своих работ и тоже в страхе бежали. Пока китайцы пришли в себя, сотни и батарея были уже близко от города; толпы оторопелых войск и боксеров, услышав о приближении другого отряда, бросились к артиллерийским коновязям и к конным лянзам. Они без разбора хватали лошадей и мулов, дрались из-за них между собой и в беспорядке бежали в северное предместье.

Сотни и батарея тоже скакали в императорский город (вторая, внутреняя крепость), у ворот их встретил подъесаул Денисов с рапортом о занятии столицы.

Боясь преследования, бегущие китайские войска зажгли целые кварталы домов, отделяющие их от занятой части крепости, дабы защитить себя огненной преградой. Действительно, не было никакой возможности даже конным проскочить по этим узким пылающим улицам, в горящих домах раздавались взрывы заложенных мин, за горящей баррикадой слышалась беспорядочная стрельба, шум арб, ржанье коней и [74] крики мулов, мародеры спешили убегать и увозить награбленное добро.

К заходу солнца бегом прибыл в город пеший отряд Кушакова, который тотчас же был распределен для занятия всех восьми ворот крепости и внутренних стен императорского города. Донцы заняли караул в самом дворце, а охотники — во дворце дзянь-дзюня. Свободные сотни были посланы вдоль улиц выгонять мародеров и поджигателей, мирных жителей сгоняли к пожарищам и заставляли тушить их, а поджигателей без стеснения убивали, благодаря чему часам к 8 вечера был водворен сравнительный порядок.

Подъесаул Денисов был назначен комендантом занятой крепости; он пробрался по горящим улицам к арсеналу, выгнал оттуда китайцев, растаскивающих оружие, и поставил там казачий пост. Корнет Штапельберг нашел с разъездом патронный склад, где было более 30 тысяч патронов и две картечницы Норденфельда.

Императорский дворец был разграблен и подготовлен к сожжению, остались только громоздкие вещи да и те, которые случайно не были найдены китайскими мародерами. Служители дворца говорили, что если бы мы опоздали с выступлением на полчаса, то дворец сгорел бы дотла, так как боксеры заготовили уже все для этого.

Впоследствии я, шутя, советовал знакомым мандаринам поставить на дворцовой площади памятник Денисову как спасителю древней святыни Маньчжурии, императорского города. Неблагодарные мандарины не послушали, конечно, моего совета, но их потомство, наверное, оценит подвиг донцов.

Весь передовой отряд был расположен на среднем и боковых дворах дворца, ко входам были поставлены часовые, двери кладовых и внутренних покоев опечатались именной печатью полковника Артамонова.

Посты были от охранной стражи, и эти бесшабашные, недисциплинированные, по мнению многих, охранники вполне оправдали дорогое для них доверие начальника отряда, который надеялся на их честность и послал в передовом отряде занимать богатую столицу. С уверенностью говорю, что из 240 нижних чинов моей роты ни один не взял в Мукдене ни одной ценной вещи. Я с ними жил совершенно общей жизнью: вместе ел, спал и досуг проводил, я знал все их погрешности, видел, как переводчик и привязавшийся к роте пленный китайский солдат таскали из города папиросы, пиво, леденцы к чаю, лепешки с вареньем — и только. Появившийся шелковый шейный платок был уже осмеян товарищами, зеркало тоже было выброшено ун[тер]-офицером; от других офицеров охраны, стрелков и артиллеристов я слышал то же самое. С гордостью должны мы вспоминать это время. Легко и хорошо, когда совесть чиста, мародерами мы не были.

Наши главные силы в часы занятия Мукдена передовым отрядом были в д[еревне] Байтапу. Генерал Суботич, получив донесение о счастливом исходе всей операции, объехал войска отряда, поздравлял и благодарил за все перенесенные труды, форсированные походы и бои, результатом которых было бескровное занятие столицы.

Для усиления передового отряда генерал Суботич вечером же выслал к нам шесть стрелковых рот и полроты сапер[ов] под командой полковника Лещ[а]. Был прислан также капитан генерального штаба Орлов в помощь полковнику Артамонову, так как предстояло много работы по умиротворению города и приведению населения к порядку.

Такой блестящий результат был достигнут отрядом в течение восьми дней после четырех боев. За выделением гарнизонов сила отряда не превышала 8 000 при 30 орудиях. Силы эти были направлены против армии, насчитывающей в своих рядах 50 000 и 60 орудий.

Потери южно-маньчжурского отряда со дня выступления из Хайчена, т. е. за восемь дней, следующие: убитых и умерших от ран: офицеров — 1, нижних чинов — 41; раненых и контуженных: офицеров — 2, врачей — 1, нижних чинов — 78, всего 123 человека.

К. П. КУШАКОВ

(Продолжение следует)


Комментарии

1. Печатается по: К. Кушаков. Южно-маньчжурские беспорядки в 1900 году. Асхабад, Паровая типография К. М. Федорова. 1902.

В написании китайских фамилий и географических названий сохранена орфография автора.

2. Гаолян — маньчжурское просо, зерновое и кормовое растение семейства злаковых, разновидность сорго. Предъявляет меньше требований к теплу, чем другие сортовые, засухоустойчив. Культура гаоляна распространена в Северном Китае, где он занимает 10-15 проц. посевных площадей.

3. Шаланги — небольшие мелкосидящие, чаще всего плоскодонные парусные рыболовные лодки и баржи, обладают хорошими мореходными качествами.

4. Хунгуз (буквально — краснобородый) — участник вооруженных банд, действовавших в Северо-Восточном Китае с середины XIX века.

5. Фанза (по-китайски фан-цзы) — китайское жилище каркасного типа.

6. Мандарин — европейское название крупных чиновников старого феодального Китая.

7. Дзянь-дзюнь, худутун — высшие представители администрации феодального Китая.

8. Лянзы — вооруженные отряды численностью до 800 человек.

Текст воспроизведен по изданию: "И дают взамен несколько десятков долларов" // Военно-исторический журнал, № 11. 1993

Еще больше интересных материалов на нашем телеграм-канале ⏳Вперед в прошлое | Документы и факты⏳

Главная страница  | Обратная связь
COPYRIGHT © 2008-2024  All Rights Reserved.