Мобильная версия сайта |  RSS
 Обратная связь
DrevLit.Ru - ДревЛит - древние рукописи, манускрипты, документы и тексты
   
<<Вернуться назад

П. К. КОЗЛОВ

МОНГОЛИЯ И АМДО И МЕРТВЫЙ ГОРОД ХАРА-ХОТО

ОТДЕЛ II

КУКУ-НОР И АМДО

1908-1909

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

ГОРОД СИНИН И СОСЕДНИЙ МОНАСТЫРЬ ГУМБУМ

Синин как административный и торговый центр. – Моё пребывание и свидание с властями города. – Предупредительность цин-цая. – Монастырь Гумбум в связи с историей реформатора буддизма Цзон-хавы. – Развитие и процветание Гумбума. – Главнейшие храмы и коллегии; «Алтын-сумэ» или «Златоверхий храм»гробница Цзонхавы. – Восемь субурганов. – Настоятель, гэгэны и простые ламы. – Порядок и дисциплина.

Синин – большой областной город, с резиденцией китайского сановника цин-цая, ведающего не только номадами Куку-нора, но и номадами отдаленного Северо-восточного Тибета, описывался уже не раз моими предшественниками и мною; поэтому я скажу о нём лишь несколько слов: в настоящее время самый город быстро растёт и так же, как и весь Сининский округ, становится всё многолюднее и многолюднее. Бассейн верхней Синин-хэ весьма плодороден и служит житницей прилежащих областей Западного Китая. Чаще всего хлебные караваны следуют из Синина в вице-королевскую резиденцию – Лань-чжоу-фу.

Кроме хлебного экспорта, Синин сосредоточивает в себе также и меновую торговлю с кочевниками, приобретающими в обмен на свое сырье предметы первой необходимости, а иногда и предметы роскоши; дикие сыны степей и гор любят наряжаться в яркие цвета и охотно покупают красные, желтые и голубые или синие шелковые и бумажные ткани, а также различные серебряные украшения... Китайцы, как прирожденные торговцы, умеют быстро приспособляться к спросу, и у каждой фирмы заводятся свои потребители – монголы, тангуты или тибетцы 209, находящие у ловких купцов во время своего пребывания в городе, широкое гостеприимство. Как это ни странно – бедные разоряющиеся номады не менее выгодны китайским торговцам, чем обстоятельные, богатеющие; в то время как вторые оставляют в магазинах [157] большую часть своих капиталов, первые несут на продажу всё последнее достояние, порою заключающее в себе не мало редких и дорогих предметов, в особенности по части пушнины, и отдают его за бесценок.

Кроме китайцев, в Синине занимаются мелкой торговлей пришлые сарты-кашгарцы 210, преимущественно поставляя шёлковые материи, реже ковры или прекрасные цветные войлоки, иногда ловкие сартишки ухитряются сбывать тангутам ружья Бердана, не стесняясь спрашивать за них сто, сто пятьдесят или даже двести рублей.

...Наш караван расположился лагерем в двух с половиной верстах к востоку от Синина, в предместье Цав-дя-цзай, на свободной от пашни площадке, к которой примыкало болотце и колодезь. Ближайшее население отнеслось к экспедиции очень дружелюбно, да и вообще Синин побаловал нас своим вниманием. Воспользовавшись ранним прибытием на стоянку, я тотчас отправился в город и к трем часам дня уже отдыхал среди знакомых китайской фирмы Цань-тай-мао 211. Представитель фирмы, интеллигентный китаец Хабур-Хабур, особенно сердечно встретил меня, и я скоро забылся в приятном разговоре, вспоминая прошлое и мечтая о будущем. В этот же день мой переводчик Полютов передал мои визитные карточки сининскому цин-цаю и четырём важнейшим чиновникам города – дао-таю, чжень-таю, фу-таю и сэ-таю...

Тридцать первого июля, в десять часов утра, я уже облачился в парадную форму и, сев в закрытую тележку, запряженную мулом, направился с намеченными накануне визитами. Прежде, всего я посетил цин-цая. Высокий энергичный старик выглядел очень бодро и принял меня с обычной для китайских амбаней 212 корректностью. Осведомившись о том, где находятся указанные в цзунли-ямунском охранном листе мои помощники, цин-цай повел речь о дальнейших планах экспедиции и предполагаемом посещении озера Куку-нор. «Усердно прошу вас – говорил амбань, – не углубляйтесь далеко в дикие страны, не задерживайтесь долго на Куку-норе... Там живут лихие непокорные тангуты»...

Приняв мою искреннюю благодарность за обещанное содействие, амбань поинтересовался узнать время нашего возвращения в Синин. Услыхав, что я не намереваюсь вернуться ранее одного или даже полутора месяцев и что в план моих работ входит исследование глубин альпийского бассейна, для чего у меня имеется лодка, цин-цай в изумлении даже вскочил с места, а затем овладев собою и сдерживая снисходительную улыбку, строго заметил: «Вам, вероятно, неизвестно, что вода в Куку-норе обладает особенным свойством: в ней тонут не только камни, но и деревянные предметы, так что вся ваша затея кончится очень печально – лодка погибнет на дне озера, а вам придется возвратиться ни с чем». Я снова повторил предупредительному старику свою благодарность от лица всей экспедиции и сказал, что в поступках своих буду, как всегда, руководствоваться чувством долга и желанием служить интересам отечества и географической науки...

Сининский дао-тай или губернатор, еще более древний старик, чем цин-цай, в общих чертах, повторил мне внушения, сделанные уже его начальником.

Чжень-тай – начальник гарнизона, молодой, жизнерадостный, красивый полковник заставил некоторое время ждать себя в приёмной, за что впоследствии глубоко извинился, мотивируя своё замешательство [158] незнанием времени, когда я прибуду. Этот сановник оказался любителем лошадей и изрядным стрелком, увлекавшимся разного рода оружием. Обо мне, как об исследователе Центральной Азии, он знал давно от своего брата, служащего в министерстве иностранных дел.

Заехав по дороге к гражданскому чиновнику – судье самому младшему – сэ-таю, я закончил свои визиты посещением фу-тая, принявшего меня необыкновенно радушно. «Я жду вас с девяти часов утра, – заметил фу-тай, – и терпение мое стало истощаться!» В дальнейших разговорах о тех же тангутах и других перипетиях путешествия мы оба с фу-таем почувствовали взаимную симпатию и, можно сказать прямо, подружились.

Месяц июль, в течение которого довольно часто перепадал дождь, закончился сильной грозой и ливнем, подтопившим наш лагерь, в особенности «офицерскую палатку», стоявшую в ложбине. Подобного рода неожиданность – не из приятных.

Первого августа я распрощался с Синином и возвратился в восточное предместье этого города, в Цав-дя-цзай, где, пользуясь любезной предупредительностью цин-цая, обещавшего содействовать нашей переписке, тотчас принялся заготовлять небольшую почту в Россию.

Выступление каравана было намечено на второе августа, причём главный транспорт предполагалось отправить прямым трактом, по заселенной китайцами долине Синин-хэ, на Донгэр, а маленький разъезд, со мною и одним казаком рассчитывал по пути в Донгэр посетить монастырь Гумбум.

Разведенная за последние дни дождём грязь достигала на улицах Синина значительной глубины и сильно тормозила движение верблюдов; только пройдя весь город до южных ворот, я вздохнул свободнее и, проводив караван до моста, через южный приток Синин-хэ – Нан-чан-хэ, поехал к юго-юго-западу, вверх по долине названной речки. Дорога постепенно втянулась в извилистое ущелье; по гребням прилежащих гор стоял ряд обо, как бы отмечавший собою путь к буддийской святыне; по отлогим скатам холмов, среди яркой зелени, пятнами пестрели созревшие хлеба; в полях кипела работа, там, кажется, собралось всё население плодородной долины Нан-чан-хэ, оставив в деревнях лишь старых да малых... Вскоре за незначительным захудалым городишкой Сю-дя-цзай мы поднялись на маленький перевал через горный отрог и увидели монастырь Гумбум – «Мир Майтреи», или «Сто тысяч изображений»...

Гумбум лежит на высоте 8 855 футов [2 700 м] над уровнем моря, в тридцати пяти верстах от Синина, в горах, сопровождающих с запада долину Нань-чуань-коу. Выбор места для основания обители объясняется историческим прошлым страны, тесно связанным с рождением и жизнью великого реформатора буддизма, основателя желтой секты – Цзонхавы. Об этом высокочтимом святом в хрониках монастыря сохранилось много преданий, из которых я приведу два наиболее, по моему мнению, достойных внимания.

Первая легенда гласит следующее: «У самого подножья гор, на том самом месте, где теперь стоит Гумбум, в середине XIV столетия жили тибетец Ломбо-Моке и его жена Шингтза Тсио – уроженцы Амдо. Невдалеке от ручья, бегущего в сторону Ло-цэра, находился колодезь, а рядом – небольшая молитвенная мельница, построенная этой боголюбивой четой. Бедные люди не имели никакого хозяйства, за исключением нескольких голов скота. Не было у них также и семьи, несмотря на то, [159] что они горячо молились будде, чтобы он послал им на утешение ребенка. Но вот однажды, когда Шингтза Тсио стояла над колодцем и черпала воду, вдруг увидела в глубине, на зеркальной поверхности воды., образ неизвестного ей мужчины; и в ту же минуту почувствовала в себе зачатие... В том же, 1357 году Шингтза родила здорового сильного мальчика, с длинными волосами и белой бородой. Ребенку дали имя Цзонхава, имя, принадлежавшее горе дикого лука, у подножья которой жили его родители.

«Когда Цзонхаве исполнилось три года, мать остригла ему волосы и выбросила их за палатку, просто на землю; на том самом месте вскоре появилось маленькое нежное растение, постепенно превратившееся в сильное дерево, на листьях которого с самого начала видна была надпись ом-ма-ни-па-дмэ-хум 213.

«Цзонхава с раннего детства обнаружил замечательно острый ум и блестящие способности. Уже подростком он начал проявлять свою самостоятельность и любил уединяться в пустынные окрестности, предаваясь посту и созерцанию. Однажды мальчик познакомился с каким-то длинноносым ламою 214, пришедшим с далекого запада. Обладавший глубокими религиозно-философскими знаниями, лама этот обратил внимание на вдумчивого способного юношу и вскоре сделал его своим учеником и другом. Преподав Цзонхаве основы своих религиозных верований и посвятив его во все тайны религиозного культа Запада, незнакомец умер. С этого дня вдохновенный юноша стал всей душой стремиться на Запад, чтобы там, на родине своего незабвенного учителя, еще полнее воспринять новую веру.

«На пути своего далекого странствования Цзонхава совершенно случайно забрёл в Лхасу; здесь ему явился дух и внушил, что именно в этом городе ему нужно остановиться и проповедовать свою новую религию, так как отсюда ей суждено распространяться по всей стране. Цзонхаве удалось в самое короткое время привлечь к себе многочисленных друзей и последователей. Учение его нашло отклик даже при дворе самого далай-ламы, и только тогда в Лхасе началась оппозиция. Решено было во что бы то ни стало избавиться от странствующего ламы, влияние которого с каждым днем росло и крепло. С этой целью, одевшись простым монахом, сам далай-лама отправился к Цзонхаве на свидание и в личной беседе на религиозные темы, путём ловко поставленных вопросов, хотел принудить великого реформатора к противоречию и сделать его всеобщим посмешищем.

«Цзонхава принял незнакомого ламу очень холодно и, даже не взглянув на него, продолжал сидеть по середине своей палатки и усердно молиться. Далай-лама пробовал окликать его, задавал разные вопросы, но великий учитель, казалось, ничего не слышал и неутомимо перебирал свои чётки... Вдруг далай-лама невольно схватился за свою шею: он почувствовал укус маленького неприятного насекомого, тут же поймал его и нечаянно раздавил своими пальцами... Цзонхава тотчас поднял голову, грозно взглянул на монаха, в котором он давно узнал [160] далай-ламу и начал громогласно упрекать его в попрании заповеди буддизма, запрещающего убивать каких бы то не было животных – во имя веры в переселение душ. «Этим поступком», закончил реформатор, «ты сам произнес над собою суд!» Пристыженный и униженный далай-лама направился к выходу, но в дверях палатки зацепил своей высокой шапкой за край полога и уронил ее. Это послужило тибетцам знаком, что прежняя, старая вера покончила свое существование и что теперь наступило время настоящей праведной религии, проповедуемой Цзонхавой.

«Так оно и случилось: красная шапка, упавшая с головы далай-ламы, заменилась желтой – символом «гелюгна» реформированной религии»... Символ крови сменился символом солнца, энергией которого существует жизнь нашей планеты – земли».

Второе сказание, записанное Рокхилем, рисует прошлое Цзонхавы несколько иначе:

«В 1360-м году в амдоской области Тсонг, неподалеку от Гумбума, у одной женщины по имени Шинг-за-ху родился мальчик, которого она назвала Цзонхава. Впоследствии он был известен как Ти-Ринпоче – «Драгоценный господин». Когда ребёнку исполнилось семь лет, мать остригла ему волосы и посвятила своё дитя церкви. Из волос мальчика, выброшенных за палатку, вскоре выросло знаменитое священное дерево. С шестнадцати лет юноша начал заниматься теологией, а в семнадцать лет, по совету своего учителя, отправился в Лхасу для усовершенствования своих знаний. Там Цзонхава всецело занялся изучением многочисленных буддийских сект, которым всегда давал свое толкование. Его взгляды и суждения привлекли массу последователей. Особенным успехом пользовалась его критическая оценка организации и дисциплины духовного сословия.

«Поддерживаемый и ободряемый королём Тибета, Цзонхава в скором времени основал секту гэлуг-на и выстроил неподалеку от Лхасы «счастливый монастырь» под названием Галдан-гомба... Всё разрастаясь, новая секта приобретала приверженцев не только в Тибете, но и в Монголии, а потому весьма вероятно, что еще в то время вблизи места рождения Цзонхавы был основан монастырь «Гумбум», что значит «Сто тысяч бурханов 215» или изображений. Название это, вероятно, происходит от многочисленных изображений, появившихся на листьях священного дерева»...

Китайцы всегда называли этот монастырь «монастырём Дагоба», упоминание о котором мы впервые встречаем у Orazio della Penna, XVIII столетия. Из русских путешественников кроме Г. Н. Потанина, проведшего зиму 1885 года в Гумбуме, и М. Е. Грумм-Гржимайло, мимоходом заглянувшего на родину Цзонхавы, эту буддийскую святыню посетили буддисты паломники Г. Ц. Цыбиков и Б. Б. Барадийн 216.

Гумбум или Кумбум один из самых знаменитых и многолюдных монастырей Амдоского нагорья, основан около пятисот лет тому назад богдо-гэгэном. Положив начало буддийской святыне, богдо отправился паломничать в Тибет, в Цзу, откуда больше и не вернулся. Гумбумская община перешла в ведение гэгэна Ачжя, считающегося в настоящее время в пятом перерождении 217. [161]

Причины дальнейшего развития и процветания Гумбума нужно искать в его удачном географическом положении, давшем ему возможность стать политическим и культурным центром всей северо-западной Гань-су; привлекая к своим святыням многочисленных богомольцев, богатый монастырь сделался также средоточием торговых караванов, пересекавших означенную китайскую провинцию в направлениях – на Ургу, Кашгар, Пекин и Сычуань.

Последователи секты «жёлтошапочников» оказывают Цзонхаве необычайное почтение; «во всех уголках мира», пишет Б. Я. Владимирцов 218, «где только распространилось его учение, в Тибете, в монгольской Гоби, в Забайкалье и Астраханских степях, в горах Тянь-шаня, везде Цзонхава чтится не только как глава, основатель нового вероисповедания, но как могучий, совершенный и милосердный бодисатва, как третий будда.

Хвалебный гимн ему, называемый по первым словам «мигцзема», знает наизусть каждый сколько-нибудь набожный ламаит; Цзонхава является для них близким и видимым образом совершенства, близким заступником и утешителем, к которому может прибегать страждущее человечество. Вот почему изображения Цзонхавы в виде статуй, икон, наполняют храмы, ступы, жилища тибетцев и монголов, вот почему носят его изображения на груди. В тяжёлую минуту жизни тибетец и монгол-простолюдин обращается прежде всего к «своему» ламе, святому Цзонхаве, сколько раз на день монгол в минутном раздумьи произнесет: «Лама Цзунхув!» Ученым же монахам, испытанным в диалектике, сочинения Цзонхавы являются совершенными образцами по мысли, по форме, по языку. В начале зимы, приблизительно в первых числах декабря, ламаиты чтят день кончины своего наставника; везде и всюду, по всему пространству ламайского мира в ту ночь зажигаются светильники внутри и вне жилищ, и около самой бедной юрты, затерявшейся где-нибудь на отрогах Алтая, сияет в лютый мороз, среди мертвой тишины пустыни, яркая лампада в честь и память великого буддиста, который не только увлёк умы, но и так близко подошёл к сердцам «малых сих».

Гумбум словно прячется в горах, обступивших его амфитеатром; его исторические храмы с золотыми кровлями, белые субурганы и жилые помещения монахов раскинулись живописными группами по крутым склонам высот, расчленённых глубокими сухими оврагами; на дне этих оврагов, вблизи колодцев с чистой, прозрачной водой, растут стройные тополи, высоко, к самым берегам, поднимая свои гордые вершины...

Большая часть зданий Гумбума носит на себе печать старины: на папертях некоторых храмов – Алтын-сумэ – видны углубления в деревянных настилах, происшедшие от постоянного коленопреклонения, от прикосновения к полу мозолистых рук и ног молящихся.

Но из всех святынь монастыря лишь один златоверхий храм сохранился в неприкосновенности, в своем первоначальном виде, остальные постройки, в большей или меньшей степени, пострадали при восстаниях дунган.

Растянувшиеся длинной линией по берегу одного из оврагов главнейшие храмы Гумбума 219 составляют северную обособленную окраину [162] монастыря и делятся на два типа: обыкновенные кумирни-лхаканы, представляющие собственность важных гэгэнов и служащие только для молитвы, и храмы-школы или коллегии, где ламы собираются для занятий по разным отделам буддизма... В Гумбуме четыре коллегии: первая – научная, вторая – медицинская, третья – факультет созерцания и четвертая коллегия для изучения мистической научной литературы тантр.

В научной коллегии 220, в присутствии всех лам, каждое утро бывает чтение сутр, сопровождающееся прениями. Сигналом к началу занятий служит трубный звук священных раковин; тотчас после призыва священники (или ламы) вносят сутры в зал, где в четыре ряда, по обеим сторонам центрального кресла, рассаживаются старшие ламы; младшие священники и прочие слушатели во всякую погоду располагаются на прилегающем к залу дворе. При входе лам с сутрами все присутствующие надевают свои жёлтые шапки; мирянам разрешается только присутствовать при этом чтении, отнюдь не принимая в нём активного участия.

После нескольких минут молчания находящиеся ближе всего к трону ученики начинают громким голосом читать сутры, причём вся аудитория тихо вторит им; между тем старшие ламы или сановники обступают докладчиков и по окончании чтения дают толкования прочитанному, после чего наступает временная тишина. Затем один из учеников встаёт, снимает шапку и тогу и, подойдя к какому-нибудь старшему ламе, начинает жестикулировать руками, горячо доказывая ему что-то; с своей стороны лама, то возражает, то задаёт вопросы, и разгорается настоящий диспут. По окончании учёного спора победителю даётся право взобраться на плечи побеждённому, который должен один раз обнести его вокруг двора. Ламы научной коллегии играют в жизни Гум-бума очень важную роль и мнение их является решающим даже в делах управления. На обязанности этих лам лежит примирение рассерженных богов с провинившимися смертными, которых боги карают, ниспосылая на них разного рода насчастия. Для выполнения этого обряда, внутри монастыря собирается несколько лам и вырывают глубокую яму, куда, при чтении покаянных молитв, складывают деньги, одежду и другие приношения кающихся. Но этого мало. Почти всё имущество грешника: верблюды, лошади, бараны и проч. раздается соседним кочевникам и китайцам, с жадностью ожидающим такого рода подачек. Через несколько дней ламы снова откапывают жертвы, зарытые в землю, причём всё, кроме денег, сжигается, а деньги идут на нужды главного храма.

В одной из комнат здания «научной коллегии» хранится целая коллекция исторически ценных предметов; среди них выдающимся объектом нужно считать автопортрет Цзонхавы, писанный кровью и препровождённый из Лхасы в Амдо в виде подарка матери великого реформатора; легенда говорит, что в тот момент, когда мать Цзонхавы, получив этот ценный дар, взяла его в руки, портрет ожил и сказал ей, что Цзонхава жив, здоров и находится в Лхасе.

Изображения Цзонхавы, находящиеся в Гумбуме, в общих чертах характеризуются типичными особенностями: с обеих сторон великого реформатора подымаются лотосы – символ господства буддийской [163] религии. Слева, около цветка, стоит меч, а справа лежит книга. Обе руки Цзонхава держит у груди, ладонями внутрь.

В той же коллекции 221 «научной коллегии» хранится еще одна любопытная фигура – глиняная статуэтка Мете-фудже; говорят, что через некоторое время по окончании лепки этой фигуры у нее чудесным образом выросли на голове волосы...

Следующим по значению факультетом является медицинский, где изучают способы лечения разных более или менее распространенных болезней. Ежегодно, в конце лета, студенты-медики отправляются в окрестные горы под названием «Чогортан» в экскурсию и под руководством своих лам-учителей занимаются сборами лекарственных растений. Захватив некоторый запас провианта и вооружившись топориками и палками с железными наконечниками, молодые люди весь день проводят за работой в горах и лишь к вечеру возвращаются в лагерь. После восьмидневного непрерывного сбора растений студентам даётся пять дней на сортировку и классификацию гербария, впоследствии переходящего в собственность монастыря. Двухнедельная экскурсия заканчивается праздничным чаепитием со сластями. Собранные лекарственные растения частью представляются в монастырскую аптеку, где их подвергают огневой сушке и перетиранию в порошок, после чего лекарство хранится в маленьких пакетиках из красной бумаги с соответствующей надписью. Никаким химическим переработкам лекарственный порошок не подвергается. При недомоганиях ламы, по обычаю, заглянув в свой учебник, принимают приведенное на этот случай средство и терпеливо выжидают улучшения.

Пост главного руководителя-профессора медицинского факультета считается весьма почётным и представляется достойнейшему по заслугам (но, кажется, главным образом по общественному положению и связям) члену учёной корпорации монастыря. Избрание на этот пост лица сопровождается оригинальной церемонией... Стены церковного двора, по словам Ринхардта 222, были увешаны яркими фантастическими рисунками китайской работы; посередине стоял длинный узкий стол с многочисленными блюдами и металлическими сосудами самой разнообразной величины и формы, наполненными рисом, цзамбой, мукой, хлебом, маслом и прочими съедобными предметами. Все эти жертвы приносились в дар божеству в честь нового кандидата на председателя медицинской коллегии.

Любопытная толпа только что обступила жертвенный стол, с завистью глядя на вкусные блюда, предназначенные богам, как вдруг в дверях показалась блестящая процессия пятидесяти лам, в красных и жёлтых одеждах, с священными колокольчиками в руках; они прошли и уселись на мостовую. Вслед за ними степенной и ровной походкой проследовал виновник торжества, своего рода будда медицины, и опустился на особый деревянный трон, убранный красными и желтыми материями.

Этот лама был облачён в блестящие парадные одежды и высокую вышитую шапку, вполне гармонировавшие с торжественной обстановкой всего праздника.

Церемония началась оглушительным звоном шестидесяти [164] колокольчиков, которым вторили низкие голоса лам, читавшие и певшие волшебные каббалистические молитвы. Непосредственно перед троном профессора медицины стояла большая урна, на дне которой горело яркое пламя... Из урны подымалось облако благовонного дыма... По данному знаку несколько лам сразу поднялись с своих мест и, взяв большими ложками часть жертвоприношений, стали бросать их в урну, сжигая таким образом дары в честь нового избранника.

В заключение ламы вылили в пламя небольшое количество священного масла и, рассевшись вновь по местам, стали петь прерванные молитвы...

В гумбумской «коллегии созерцания», или «тинг-ко», ламы занимаются изучением литературы по этому предмету, а кроме того, на их обязанности лежит служение панихид по усопшим и совершение самого обряда похорон.

Четвертая коллегия лам – тсу-на, или факультет изучения мистической литературы тантр, имеет очень строгий устав, и члены ее ведут аскетический образ жизни, подвергая свою грешную плоть различным истязаниям. По уставу тсу-на, ламы могут спать только в скрюченном положении, пригнув колени к голове; ходить по улицам группами им не разрешается, а потому они следуют гуськом, в точности подражая друг другу в движениях. Таким образом, если один из идущих приостановился за нуждою, – остальные обязаны сделать то же.

Старейшим храмом Гумбума считается Чжам-ин-гун-сук, построенный архитектором Сэр-чжямцо, под наблюдением богдо-гэгэна – основателя. Следующий соборный храм – Цокчэн-дукан, вмещающий в себе до пяти тысяч молящихся поразил меня своим душным, спёртым воздухом; повидимому он никогда не проветривается, и я удивляюсь, как люди могут оставаться в нём дольше пяти минут. За Цокчэн-дуканом, ближе к горам, красуется богатая кумирня с золотой кровлей и необыкновенными стенами глазированного кирпича 223, это – Алтын-сумэ-Цзу, хранящая, по преданию, под своим центральным золоченым субурганом прах Цзонхавы. Вдоль стен кумирни расставлены металлические и глиняные, вызолоченные и выкрашенные в краску бурханы, а над ними висят писанные золотисто-красные изображения тех же божеств. В библиотеке златоверхого храма, среди множества других книг, находится большой, шестнадцатитомный труд самого Цзонхавы, называемый Цзунг-бум и изданный на китайской бумаге, тибетского формата. Цзунг-бум – одно из главных сочинений реформатора, которое по своему религио<зно>философскому содержанию, на тему «как достичь совершенства», можно сблизить лишь с «притчами Гаутама-Будды».

Во время моего пребывания в Гумбуме молящихся всюду было очень много, а перед Алтын-сумэ теснилась целая толпа лам, ожидавших очереди, чтобы занять место на паперти для совершения растяжных поклонов. Здесь именно и видны углубления, сделанные в дереве руками и коленями молящихся.

В непосредственной близости от Алтын-сумэ, рядом, стоит храм Чжюхын, известный большим золочёным изображением Цзонхавы, сидящим на престоле, посередине молитвенного помещения. Между прочим, следует упомянуть, что в Гумбуме нет ни одной кумирни и ни одного здания вообще, где бы не красовалось большое или малое [165] изображение реформатора буддизма; его бурханы, заключенные в га-у – ладанки или киотки, можно встретить на груди у каждого мояаха.

Спускаясь несколько вниз по краю оврага, наблюдатель видит два живописно расположенных храма Шабдэн-лхакан и Найчун-цзян-хан; в первом наиболее почитаемой святыней является дерево улан-цзан-дан, выросшее, по вере буддистов, на том месте, где были зарыты волосы Цзонхавы, остриженные при его посвящении в монахи. По другим версиям, здесь был зарыт послед Цзонхавы. Улан-цзан-дан – особый вид сирени 224, растёт посередине небольшого [в шесть-семь сажень ширины] двора и поднимается из клумбы, одетой снаружи кирпичной стенкой; по сторонам двора есть еще несколько таких же клумб с отсадками священного дерева.

Монахи уверяют, что благочестивые люди, угодные будде, видят на сочных свежих листьях этой сирени таинственные очертания божественных знаков; каждый листок считается поэтому драгоценной реликвией и обладает, по представлению паломников, целебными свойствами 225. Внимательно осматривая улан-цзан-дан со всех сторон, я не нашел никаких знаков на листьях, но все же не мог противостоять своей научной любознательности, если так можно выразиться, и, сорвав маленькую веточку дерева Цзонхавы, бережно спрятал ее в записную книжку, для последующего определения 226. Мой поступок вызвал некоторый протест со стороны привратника, но сопровождавший меня сининский переводчик скоро успокоил бдительного ламу, передав ему от меня кусочек серебра.

Во внутреннем помещении Шабдён-лхакан, кроме обычных бурханов, удивлённому взору посетителя представляются внушительные фигуры зверей или диких животных – тигра, леопарда, медведя, яманов, антилоп и другие. Исполненные довольно удачно, эти чучела пожертвованы местными тангутами как трофеи собственной охоты.

Соседний храм Найчун-цзан-хан, с тёмнокрасными стенами и золотыми ганчжирами на крыше, величественнее предыдущего. На этом храме красуется надпись из золотых китайских иероглифов: «величественная добродетель блестяще правит». Найчун-цзан-хан как-то особенно оттеняется рядом из восьми белых, как снег, субурганов. История основания этих надгробий такова. Стараясь расширить свой владения, китайцы Ганьсуйской провинции начали посягать на исконные земли монастыря, но ламы 227 последнего, с восемью гэгэнами во главе, при поддержке кукунорских номадов, энергично отстаивали свои права на землю; в конце концов, в разбор этого спорного дела вмешалось китайское правительство, которому было доложено о якобы начавшемся бунте монахов. Богдохан командировал в Гумбум отряд войск под предводительством знаменитого по жестокости в те времена принца Нэн-гун-вана. Прибыв в Гумбум, решительный и строгий принц начал расследование дела и, убедившись, что главными виновниками недоразумений являются восемь гэгэнов, потребовал их к себе и сказал им: «вы мудрецы гэгэны всё знаете – что было, что есть и что будет; [166] скажите же мне, когда вы должны умереть?» Испуганные и понявшие свою тяжкую участь святители ответили: «завтра!» – «Нет, вы ошибаетесь!» грозно вскричал Нэн-гун-ван: «вы умрете сегодня»... и отдал приказ своим воинам тотчас отрубить им головы.

Трупы гэгэнов подвергли сожжению, а на месте их казни ламы монастыря воздвигли восемь субурганов, или надгробных памятников 228.

В пристройке к храму Шабдэн-лхакан – в пристройке-балконе, так же, как и в Найчун-цзан-хане, стоят чучела джара (Nemorhoedus) 229 и двух диких яков, имеющих весьма свирепый вид: головы могучих животных опущены вниз, хвосты наподобие султанов подняты кверху, и вся поза их указывает на готовность поднять на рога первого встречного.

Визави главнейших святынь Гумбума 230, на противоположном скате оврага, огорожен небольшой участок лесостепи, служащий местом для прогулок лам. По установленному исстари обычаю, здесь монахи часто испытывают друг друга в знании догматов буддийской религии и с этой целью устраивают публичные диспуты. Издали, подобные собрания производят довольно оригинальное впечатление: слышен громкий гул сотни молодых голосов, отвечающих нараспев на вопросы товарищей; иногда раздаются отдельные возгласы и дикие крики, не нарушающие в сущности общего порядка, но кажущиеся странными постороннему наблюдателю. Первый раз, когда мне пришлось невзначай подойти близко к саду диспутов, я был встревожен необычайным шумом и подумал, что с монахами случилось что-то неладное.

Кроме больших и малых кумирен, в Гумбуме имеются еще почитаемые буддистами субурганы, из которых в одном, очень большом, сделан арычный проход, другие два – поменьше, известны под названием Чортэн-чжат и Намжимын-цорчжэ; первый из них устроен в честь бодисатвы, дарующего жизнь – Аюши.

Все постройки монастыря, так же как и кельи лам, содержатся в образцовом порядке; здания отличаются красотою и прочностью, в некоторых из них, как, например в большой кухне, замечаются даже попытки настоящего благоустройства; в очаг гигантской центральной печи вделано три настоящих медных котла, высотою до двух аршин и диаметром до трёх аршин каждый; топка соломою или мелким кустарником производится снизу. Таким образом, варка чая или, что то же самое, варка пищи 231 на всю братию главнейшего храма или просто для [167] паломников совершается при наименьшей затрате энергии... Общей опрятности Гумбума в значительной степени способствует горный рельеф местности, дающий возможность всем нечистотам, смываемым дождевыми водами, стекать в одно общее русло-овраг и уноситься далеко, к подножью гор. Особую уютность и привлекательность придают обители древесные насаждения, лужайки и цветники, разведенные на каждом свободном участке наиболее трудолюбивыми ламами.

В Гумбуме находится шестьдесят три гэгэна, ведающих всеми ламами, общее количество которых простирается до трех тысяч пятисот человек 232, причём племенной состав их определяется тремя национальностями – монгольской, тангутской и тибетской. Высшим лицом в управлении является ачжя-гэгэн; в помощь ему из представительнейших и разумнейших членов общины выбираются два лица – секретарь и ведающий светскими делами «гэцкуй». Исполнительная власть и все сношения со светским начальством находятся в руках трёх чиновников: да-ламы, сан-ламы и эмчи-ламы.

Представители светской власти – три чиновника и гэцкуй заседают в особом здании «Управлении монастыря», или, по-местному, «Рчжива», расположенном на набережной, ближе к нижнему концу оврага.

Наблюдающий за благочинием обители гэцкуй раза два в месяц делает обход всех улиц и наводит порядок; ему сопутствуют обыкновенно ассистенты, имеющие в руках четырёхгранные расписные трости, которыми они очень умело действуют, прогуливая их по спинам, плечам и рукам провинившихся лам. Кроме того, во многих храмах, подле дверей, для острастки гумбумской братии, развешиваются нагайки, состоящие из солидного чёрного кожаного ремня, прикреплённого к деревянной рукоятке; возможно, что один вид этих внушительных плетей влияет на юношей воспитательным образом. Во всяком случае, можно сказать, что гумбумские ламы ведут правильный и строгий образ жизни, поддаваясь соблазну лишь в редких случаях. Одним из источников всяких искушений является соседняя, расположенная в ста саженях внизу, неопрятная и густонаселенная китайская слободка – «Ло-сэр», куда ламам запрещено ходить, но где их иногда можно встретить в веселой компании.

Ежедневные отправления церковных служб и разных учений производятся в Гумбуме с удивительной точностью – во всем видно строгое соблюдение известного порядка, поддерживаемого твердой рукой властного начальника. [168]

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

МОНАСТЫРЬ ГУМБУМ, ГОРОД ДОНГЭР И ДАЛЬНЕЙШИЙ ПУТЬ К ОЗЕРУ КУКУ-НОР

Выгодное географическое положение Гумбума. – Многочисленные паломники, в особенности в период праздников. – Отъезд в Донгэр; новое знакомство с этим городом. – Тангуты и тангутки на базаре. – Приобретение этнографических предметов. – Оставление лишнего багажа. – Верховье Донгэр-хэ. – Перевал Шара-хотул. – Встреча с предводителем аймака Чамру и приход на Куку-нор.

Как высокопочитаемый буддистами религиозный центр, Гумбум собирает в свои храмы в известные праздники богомольцев, стекающихся со всей Центральной Азии; здесь можно встретить не только обитателей Южной Монголии и Куку-нора, но даже и обитателей Северной Монголии, с одной стороны, и обитателей Тибета, с другой. Многие караваны паломников на пути в священную Лхасу считают своим долгом сначала поклониться святыням, тесно связанным с именем Цзонхавы, а затем уже, отдохнув два-три месяца в гостеприимной обители, отправляться в дальнейший трудный путь.

Монастырь Гумбум из года в год богатеет; его многочисленные стада рогатого скота, преимущественно яков, равно баранов и табуны лошадей, увеличиваются за счёт широких приношений окрестных номадов, которые, кроме того, дарят храмам золото, серебро, парчу, шелковые ткани, мускус, не говоря уже о массовом привозе монастырской братии продуктов: цзамбы, муки, масла, соли и проч. Кроме добровольных пожертвований, Гумбум, как и все монастыри Амдо и Кама, получает еще ежегодно большой доход милостыней. Десятки монахов периодически отправляются в окрестные кочевья за подаянием и, предлагая туземцам хадаки, бурханы и разные безделушки, получают взамен [169] этого богатые «дары природы»... По натуре своей гостеприимный номад не в силах никогда отказать просящему ламе и тем самым нарушить благочиние патриархального быта центральноазиатца.

Праздников в Гумбуме довольно много 233 и они длятся больший или меньший срок – периодами; едва оканчивается один, как начинается другой... В феврале буддисты справляют праздник «нового года» или «торжество истинной религии над ересью», сопровождающийся попеременно танцами, музыкой, театральными представлениями, иллюминацией; миряне и духовенство неизбежно соперничают при этом в благочестии и распущенности.

К концу новогодних торжеств в Гумбум прибывают с разных концов Монголии и Тибета особенно много паломников, спешащих к празднику «цветов» или «масла». Монастырь очень скоро переполняется богомольцами, которые за неимением мест, бывают принуждены разбивать лагерь вне Гумбума, на склонах прилежащих высот. Окрестности монастыря в несколько дней совершенно перерождаются и принимают вид сплошной ставки, пестрящей почти исключительно чёрными палатками тангутов или тибетцев. Ржание лошадей, рёв верблюдов, хрюканье яков, лай собак и гул людских голосов сливаются в какой-то неопределенный глухой шум, которому оригинально вторят звуки труб, гонгов и ритмическое пение монахов.

Так как мне лично не удалось, ни теперь, ни впоследствии, наблюдать праздник цветов или масла, то будет уместно рекомендовать описание его, сделанное в свое время Рокхилем 234 и Риихардтом.

Следующим большим праздником в Гумбуме нужно считать торжество «воплощения будды Шакьямуни», которое длится целый месяц: с начала апреля до первых дней мая. Характерной чертой этого праздника является множество процессий, двигающихся по всем улицам с изображением будды.

С наступлением осени начинается четвёртый праздник – «торжество воды», имеющий характер искупления и очищения от грехов посредством купанья и питья чистой воды. Этот праздник продолжается около трёх недель.

Двадцать пятого числа десятого месяца – день «праздника ламп» и вместе с тем памятный день смерти или «переселения в небеса» великого Цзонхавы. Вечером перед изображениями всех божеств зажигаются иллюминации, на всех плоских кровлях также горят фонари, и весь монастырь становится похожим на далекое небо, усеянное звёздами. По сиянию и блеску огней ламы гадают, делая предсказания на будущий год.

Но одним из самых любимых народом праздников является «праздник шапок», когда на два, а то и на три дня «ворота монастыря» открываются для женщин 235. В течение этих нескольких дней каждый мужчина [170] имеет право подойти к женщине, встреченной им в стенах монастыря, и отнять у нее головной убор, который она, по уговору, должна снова получить от него следующей ночью самолично...

Кроме главнейших вышеописанных праздников, в Гумбуме совершается еще целый ряд различных религиозных церемоний, из которых упомянем лишь только две – «церемонию на благо путешественников всего мира» и «ночное молебствие лам»...

Двадцать пятого числа каждого месяца монахи Гумбума собираются на соседней горе и, совершив молитвы, разбрасывают по ветру многочисленные бумажные фигурки скачущих лошадей, которые разлетаются далеко-далеко во все стороны. «Эти лошади, волею будды, настигают в пустыне усталых и измученных путников, при встрече с которыми тотчас превращаются в живых коней и таким образом спасают странников от гибели».

Самой оригинальной и глубокой по впечатлению церемонией нужно, однако, считать ночное молебствие лам... Около девяти-десяти часов вечера торжественная тишина спящего монастыря вдруг нарушается пронзительными звуками труб, жалобными завываниями священных раковин и гонгов и звоном колокольчиков...

Всё население монастыря, от мала до велика, собирается на крышах своих домов, где возжигают грандиозные костры. Густые клубы дыма несутся к небесам. Ламы в молитвенных позах, стоя и сидя с поникшими головами, безостановочно шепчут вечную молитву ом-ма-ни-па-дмэ-хум, а миряне также непрерывно вертят свои молитвенные колеса – хурдэ. Многочисленные красные фонари, прикрепленные к длинным шестам, тихо покачиваются и феерически освещают оригинальные группы молящихся.

После полуночи эта ночная церемония внезапно обрывается всеобщим нечеловеческим воплем, который способен наполнить душу каждого непривычного посетителя каким-то непонятным чувством ужаса. Фонари и лампы в то же мгновение гаснут и повсюду водворяется прежняя тишина и еще более глубокий мрак.

Цель этого странного обряда заключается в том, чтобы как можно дальше отогнать злых духов, которые в прежние времена причиняли большие неприятности мирным монахам, насылая на них болезни, мор и многие другие бедствия. В течение многих лет ламы были бессильны помочь своему несчастью, и только сравнительно недавно один из благочестивых служителей будды придумал вышеописанную церемонию, которая оказалась гибельной для злых духов.

Шестого августа, в день рождения Русского Географического общества 236, наш маленький разъезд оставил Гумбум довольно рано, избрав западно-северо-западный курс, на Донгэр.

Следуя вначале наперерез мягких холмов, а затем долиною, занятой полями хлеба, где работало всё взрослое туземное население, я с особым вниманием, с особой пытливостью всматривался в отдаленный южный хребет, отделявший нас от Хуан-хэ; его альпийская зона, казавшаяся такой привлекательной, сильно манила меня и трудно было мне как исследователю природы заставить себя пожертвовать интересом к этим мало исследованным горам ради еще более глубокого интереса к Куку-нору и Тибету. Вторая половина пути к Донгэру пролегала по большому [171] тракту, вдоль реки Синин-хэ. Остановившись привалом вблизи отжившего свой век горбатого моста, я с интересом наблюдал за вереницами прохожих и проезжих путников, с любопытством рассматривая так называемых донгэр-ва или далдов – быть может в далёком прошлом метисов китайцев с тангутами, во всяком случае составляющих особую народность.

Это интересное племя, называемое Н. М. Пржевальским 237 «далды» 238, а Г. Н. Потаниным – «широнголы», расселилось по обоим берегам Жёлтой реки, выше города Лань-чжоу-фу, занимая таким образом местность, известную под именем Сань-чуань, и простираясь на севере вплоть до Синин-хэ. Далды живут оседло и занимаются хлебопашеством, возделывая ячмень, пшеницу и гречиху; их поля, представляющие частную собственность владельцев, орошаются искусственными ирригационными каналами и унаваживаются самым тщательным образом смесью лёссовой почвы с навозом, золой и всякими нечистотами. Постройки донгэр-ва, расположенные отдельными усадьбами, а иногда и целыми селениями, складываются из глиняных кирпичей и, окруженные двором, замкнутым высокою стеною, напоминают маленькие крепости.

Язык далдов очень близок к монгольскому, но имеет некоторые характерные особенности и допускает примесь китайских и тангутских слов.

В религиозном отношении рассматриваемая народность не представляет чего-либо цельного: среди донгэр-ва есть буддисты, есть магометане и даже шаманисты... Наружность этого племени довольно благообразна, приятна и напоминает тип наших южан. Опрятные одежды далдов отличаются щеголеватостью и оригинальностью покроя и весь их внешний облик весьма симпатичен; на мое ласковое приветствие – дэму! или здравствуй! – они всегда отвечали с улыбкой и изысканной учтивостью.

Чем далее вверх по течению реки, тем беднее водою становилась капризная Синин-хэ; но обмелев она не утратила мощной силы своего течения и попрежнему быстро катила прозрачные воды, образуя в наиболее узких частях долины круговороты и быстрины, создававшие необыкновенный шум. Местами река подмывала берег, а местами увлекала за собою верхний слой земли с дерном, а иногда и с хлебом. Туземцы усердно боролись с подобными разрушениями – чинили дорогу, размытые части берега засыпали камнями и старались извлечь из илистой грязи забитые водою колосья.

Дорога спорилась... незаметным образом одни за другими мелькали пашни, селения; развлечений для глаза и для ума было достаточно. Не доезжая десяти верст до Донгэра, нам повстречался симпатичный купец-андижанец, лихо кативший в Синин верхом на откормленном белом коне. Этот молодой человек изысканно вежливо поздоровался со мною и доложил о благополучном прибытии в Донгэр главного каравана... А вот, наконец, живописное местечко в узком ущелье Синин-хэ, памятное мне еще со времени тибетского путешествия. Через свирепо клокочущую и пенистую речку перекинут высокий легкий мост, а за ним, на противоположном берегу, приветливо залегает превосходный берёзовый лес, ниспадая по крутым склонам холмов. [172]

Говоря вообще о растительности долины Синин-хэ, приходится отметить ее бедность разнообразием и количеством родов и видов. На протяжении расстояния от Синина до Донгэра экспедиция собрала и отметила всего около пятидесяти форм растительности, а именно облепиха (Hippophäe rhamnoides), Myricaria germanica, Crataegus, Salix, Berberis, смородина (Ribes aciculare), Rhododendron, полынь (Artemisia Potanini [Artemisia sp.]), репейник (Agrimonia pilosa var. glandulosa [A. pilosa Ldb.]), кровохлебка (Sanguisorba officinalis), гречиха (Polygonum bistorta), крестовник (Senecio erucifolius), зверобой (Dracocephalum Ruyschianum [змееголовник]), люцерна (Medicago ruthenica), подмаренник (Galium verum var. trachyca.rpum [G. verum L.]), шандра (Marrubium indsum), горечавка (Gentiana barbata), сверция (Swertia ehinensis), орляк (Pteridium aquilinum), качим (Gypsophila acutifolia var. Potanini), василистник (Thalictrum petaloideum), Delphinium grandiflorum var. tanguticus), Anisodus tanguticus, Lancea tibetica, Spiranthes australis, Herminium monorchis, Bupleurum multinerve, Lespedeza trichocarpa, Triticum cornutum, Panicum miliaceum, Setaria italica, фиалка (Viola bulbosa), Anaphalis, Phlotnis, Scirpus, Malva, Adenophora, Myosotis, Potentilla, Ajuga, земляника Fragaria, Nernophila, Sorbaria и пион (Paeonia).

Что же касается до насекомых, тесно связанных своим распространением с характером растительного покрова (рассматриваемой долины), то нам удалось собрать на всём протяжении вдоль Синин-хэ и её самого верхнего течения – Донгэр-хэ, помимо жесткокрылых, порядочное количество представителей полужёсткокрылых 239 и только одну, правда очень интересную новую форму из отряда перепончатокрылых, – шмеля (Hymenoptera, Bombidae) Bombus lepidus, sp. n.

С юга все чаще и чаще сбегают звонкие ручьи, а в северном направлении горы постепенно вырастают.

Наконец, показались и башни Донгэра...

Между тем, недавно поднявшийся западный ветер усилился, надвинулись густые облака, и дождь, сначала слегка накрапывавший, превратился в настоящий ливень, сопровождавший нас до самого бивака экспедиции. Пришлось тотчас забраться в палатку и окопать свое убежище глубокой канавой, чтобы избегнуть наводнения...

Встреча с главным караваном была самая радостная, всё обстояло благополучно, верблюды отлично справились с трудной, скользкой дорогой и в целости доставили ценный багаж, сделав все расстояние от Синина в три дневных перехода.

Городок Донгэр стоит на левом берегу той же бинин-хэ, которая выше описываемого города уже называется его именем – Донгэр-хэ; долина реки достигает около версты ширины; самый город обступают мягкие по очертаниям высоты, сложенные из красных песчаников, напластованных горизонтально и покрытых лёссом. [173]

В конце лета пышная горная зелень и зреющие хлеба составляют приятную картину, сглаживая впечатления грязи, пыли и суеты китайского базара. По словам местных обитателей, крепость Донгэр основана около двухсот пятидесяти лет тому назад, при династии Цин 240. В более отдаленные времена крепость и местное управление сосредоточивались в местечке Чжэн-хайбу и только китайский император Шунь-чжи перенес ее на двадцать верст западнее, в нынешний Донгэр, где назначил первым управителем одного из своих сыновей.

В настоящее время Донгэр имеет большое торговое значение; через него проходит дорога из Гань-су в южный Тибет, по которой следуют купеческие караваны и направляются богомольцы в Лхасу. На единственной торговой улице города можно встретить представителей разных национальностей, собирающихся здесь для товарообмена: окрестные номады – тангуты, монголы, тибетцы (есть даже купцы из Лхасы), далды предлагают разное сырье – шерсть, кожи, масло, соль, а также и порох, в обмен на чай, металлические изделия, ткань, юфть и предметы роскоши, преимущественно в виде атрибутов женского туалета. Среди пёстрых одежд смешанной толпы чаще других мелькают оригинальные костюмы кукунорских тангутов и тангуток; последние заставляют обратить на себя внимание необыкновенным спинным украшением, в виде двойных и даже тройных лент, богато убранных монетами, раковинами, серебряными га-у, бирюзой, кораллами и проч. Мои спутники всегда с одинаковым восхищением наблюдали тангутских всадников, зачастую мчавшихся по улицам в карьер в полном вооружении. Гордые, надменные степняки ничего и никого не боятся, наоборот, скорее вселяют страх и приниженность у местных китайцев. Среди празднично настроенного люда нередко приходилось также видеть угрюмых колодников, закованных в тяжёлые железные кандалы; насколько я заметил, они милостыни не просили, но существовали исключительно на добровольные пожертвования. Сознавая всю вину, преступники-буддисты обычно безропотно несут возмездие за содеянное, а некоторые грешники, считая себя большими виновниками перед людьми, не снимают вериг даже после отбытия срока наказания, говоря что они еще мало пострадали...

Встречая со стороны начальника города Донгэра, официально извещённого о приходе экспедиции, самое любезное гостеприимство, мы чувствовали себя прекрасно и всё свое время проводили в наблюдениях за своеобразной жизнью торгового центра и сборах этнографического материала; а один день мы целиком посвятили опытам с нашей складной брезентной лодкой; спущенное на реку экспедиционное судёнышко, сослужившее впоследствии огромную службу на озере Куку-нор, сначала дало маленькую течь, но затем, по выражению моего ветерана, фельдфебеля Иванова, довольно быстро «забухло», и мы отлично сплавали вниз по Донгэр-хэ...

Узнав, что русские интересуются бурханами, га-у, а равно и предметами местного производства, торговцы вскоре заполнили наш лагерь и устроили у нас целый базар. Этнографические коллекции пополнились многими ценными приобретениями как в области буддийского культа, так и в области обихода по отношению принадлежностей одежд и украшений кукунорских тунгутов.

Приближалось время выступления экспедиции из Донгэра; погода [174] не баловала нас, и день за днем шли дожди 241. Река Донгэр-хэ местами вышла из берегов и грозила экспедиционному лагерю форменным наводнением. Не обошлось, конечно, без человеческих жертв... Однажды тёмным ненастным вечером со стороны Донгэр-хэ послышались отдалённые крики. За шумом волн мы не могли разобрать в чём дело; лишь на следующее утро выяснилось, что трое китайцев – возчиков леса, погибли в бурной реке, стремясь вытащить на берег уносимые течением бревна...

Чувствительные к сырости, наши «корабли пустыни» начали болеть: у них распухли ноги; было над чем призадуматься, чтобы иметь серьёзное опасение за успех дальнейшего следования. Принимая во внимание такое печальное состояние наших испытанных караванных животных, я решил пересортировать багаж экспедиции и всё тяжелое имущество, всё то, без чего можно обойтись, – оставить в Донгэре. Таким образом, сдав в надёжные руки часть транспорта – коллекции, экспедиция получила возможность более быстрого и легкого передвижения. Выбирая редкие проблески хорошего состояния атмосферы, мы всё же сравнительно скоро справились с задачей переснаряжения и одиннадцатого августа сдали начальнику Донгэра под ответственную расписку восемь тяжёлых вьюков из каравана экспедиции.

Перед выступлением в путь к нам присоединились командированные предупредительным цин-цаем четыре вооружённых кавалериста и переводчик тангутского языка. Все эти люди оказались впоследствии весьма полезными при сношениях с туземцами, относившимися к нам с уважением, благодаря заботам того же сининского сановника. Беспокоясь за нашу участь, цин-цай разослал тангутам особую бумагу, которой разъяснял им важность моей персоны и значение задачи, которой я призван служить. Кроме того, совершая обычную ежегодную поездку на Куку-нор с целью принесения моления богам, поддерживающим обилие вод, сининский амбань лично беседовал с тангутскими начальниками, внушая им доброе отношение к русским исследователям.

Из Донгэра на альпийское озеро Куку-нор ведут две дороги 242: южная, через перевал Шара-хотул, и северная – мимо Дацан-сумэ; первой обычно пользуются все те, кто направляется на южный берег, второй – все те, кто намерен следовать северным путём. Мы избрали южный путь, которым, между прочим, пользуется при своих ежегодных деловых поездках высшая сининская администрация.

Вплоть до самой границы оазиса вследствие невылазной грязи наш караван подвигался лишь с трудом; но чем больше мы поднимались по ущелью Донгэр-хэ, тем песчано-каменистая поверхность становилась суше. Горная речка несла кристаллически прозрачную воду, гремя и рассыпаясь пенистыми брызгами по каменным перекатам. В наиболее широких местах долина ютила сплошные хлебные поля с налитыми, кое-где прилегшими от тяжести и дождя, колосьями пшеницы. Сбор урожая был в полном ходу. [175]

Извиваясь причудливой узкой змеей, дорога часто перебегала с одного берега на другой, теряясь временно на дне реки... Переправы, за исключением ближайшей к городу, где устроен мост, производились в брод, что при среднем уровне воды не представляло никаких затруднений. Зато нам приходилось испытывать большие неудобства при неожиданных встречах, в самых узких, крутобоких частях ущелья, с тангутскими караванами. Вооружённые с ног до головы, тангуты везли соль и сырьё из долины Дабасун-гоби; они следовали партиями, обычно в количестве пяти – семи человек-всадников, в сопровождении пятидесяти – семидесяти вьючных животных – сытых, хороших яков или хайныков 243... Туземцы, конечно, отлично знакомы с преимуществом того и другого животного, а потому всегда составляют смешанные караваны.

Чтобы избежать катастрофы при подобных встречах, приходилось, сообразуясь с извилинами и расширениями дороги, задерживать тангутов в известных местах, а иногда даже оттеснять их на косогор, до прихода экспедиционного каравана.

На второй день после выхода из Донгэра мы покинули последние следы культуры и из страны земледельческой заглянули в царство кочевников.

Перед нами вздымались горы – последняя преграда, скрывавшая от путешественников прелестный, давножданный Куку-нор.

В горах дышалось легко; чистый прозрачный вовдух открывал бесконечный горизонт, небо казалось глубже и ярче. Простор, тишина и безлюдье сразу перерождали мысль, давая ей больший размах и большую глубину, доступную человеку только в светлые минуты общения с чистой природой. А кругом всё кипело радостной жизнью: по низинам развертывались ковры золотистых цветов, над ними порхали бабочки или с жужжанием проносились шмели и мухи; на лугах появилось много пищух и сурков или тарабаганов. Из пернатого мира были отмечены друзья маленьких грызунов – земляные вьюрки (Pyrgilauda et Onychospiza) и жестокие враги их – сарычи, соколы (Gennaia milvipes milvipes [Falco cherrug milvipes]) и чёрные вороны (Corvns corax); в лучшую погоду дня звенела приятная песнь соловья-красношейки (Calliope tschebajewi [Calliope pectoralis Tschebajewi]); вдоль быстрых речек, по камням, изредка мелькал красивый силуэт Chimarrhornis leucocephala; из других птичек мы наблюдали лишь белую плиску (Motacilla alba baicalensis) и розовую щеврицу (Anthus rosaceus [Anthus roseatus]).

Экскурсируя в альпийской зоне выше 11 000 футов [более 3 350 м] над морем, мы видели антилоп-ада (Procapra picticauda), а моему младшему сотруднику, Четыркину, удалось поймать сачком для бабочек интересного грызуна Eozapus setchuanus 244, державшегося у мелких разрозненных скал, выступавших из луговой растительности.

Теперь с большей высоты отчетливо, контрастно вырисовывались северные и южные цепи гор. Взор невольно сосредоточивался на последних, за которыми предстояло сосредоточить дальнейшую деятельность экспедиции. [176]

...Ясные тихие дни сменялись не менее прекрасными ночами. Сумерки в горах наступали быстро; еще быстрее спускалась на землю ночь.

Обласканный девственной природой, поздней ночью удаляешься спать, спеша забыться до утра, чтобы запастись силами и энергией для следующего перехода. Чуткое ухо в полусне улавливает голос дежурного, с зарёю поднимающего лагерь... На минуту приоткрываешь глаза и, взглянув на яркую утреннюю планету Венеру, тихо смотрящую сквозь натянутое полотно палатки, получаешь представление о времени... Скоро и нам надо вставать!

Четырнадцатого августа с соседней перевалу Шара-хотул вершины, наконец, открылась мягкая голубая водная гладь красавца Куку-нора, сливавшаяся на далеком западе с такими же ясными, чистыми небесами. На юго-западе, окаймляя озерный бассейн, теснились плоские горы, среди которых выделялась каменистая гряда с доминирующей вершиной Сэр-чим, посеребренной недавно выпавшим снегом. Выступая из-за луговых холмов, всё в том же полуденном направлении, гордо высился резкий в своих очертаниях Южно-Кукунорский хребет, отливавший матовой белизной массивного снегового покрова. В дивно прозрачном воздухе стояла торжественная тишина, солнце пригревало ощутительно, по ярко-синему фону неба там и сям носились царственные пернатые: гималайский гриф, гриф-монах и бородатый ягнятник; последний нередко пролетал вблизи нас и давал возможность любоваться на свой плавный полёт, величину и общую картину природы, которую он оживлял собою, без взмаха крыльев скользя по воздуху вдоль гор.

Перевал Шара-хотул лежит на высоте 11600 футов [3 540 м] над уровнем моря; к северу от него вздымается высокая с осыпями вершина, именуемая тангутами Намаргэ, а на юге часть горизонта заслоняется горою Соргэ. Невдалеке, на господствующем увале, сложено молитвенное обо, где в виду голубых вод Куку-нора в прежнее время тангуты собирались для совершения богослужений. Сейчас молитвы богу – покровителю Куку-нора возносятся в новом, недавно построенном китайском храме, расположенном рядом с развалинами старинной цитадели. Во время движения нашего каравана через перевал мы заметили большой туземный транспорт с продовольствием и домашней утварью, направлявшийся к вышеуказанной молельне. Из расспросов выяснилось, что туземцы готовились к приезду сининских властей, ежегодно паломничающих к священному озеру во главе с своим бань-ши-да-ченом – цин-цаем.

Чем ближе экспедиция подходила к Куку-нору, тем чаще и чаше попадались навстречу тангутские караваны, нагруженные солью; кавалькады туземцев под предводительством хошунных начальников также спешили на восток – встречать высоких гостей. Среди других важных тангутов выделялся своей гордой осанкой и красивой представительной наружностью некто Чамру – начальник аймака Чамру, кочующего по юго-восточному побережью альпийского бассейна и прилегающим горам. Узнав от переводчика о следовании русской экспедиции, Чамру подъехал ко мне с приветствием и заявил, что о нашем прибытии уже получена бумага, а потому нам будет оказано всякое содействие, почёт и уважение.

По берегам многочисленных ручьев и речек, бежавших от южных гор к Куку-нору, теснились стойбища кочевников; при дороге мы часто [177] видели яков, разрывавших своими мощными рогами мягкие земляные обрывы; поодаль паслись большие стада баранов.

За системой речки Ара-гол экспедиция вскоре вышла за пределы излюбленных туземцами кормных пастбищ и вновь свободно вздохнула навстречу голубому простору озера. Первая стоянка на юго-восточном берегу Куку-нора, в урочище Цунгу-цзэра, оставила неизгладимое по своей прелести впечатление. Здесь мы впервые подошли к самой воде темноголубого необъятного «моря», как мы называли грозное бурливое озеро; здесь познали очарование его утренних и вечерних тонов и красок и здесь научились понимать то ласковый, то злобный говор волн. [178]


Комментарии

209. Исчерпывающих и достоверных материалов о происхождении тибетцев пока еще нет. Основными источниками в изучении этого вопроса являются китайские летописи, которыми пользуется большинство исследователей. Так, например, Г. Е. Грумм-Гржимайло на основании китайских легенд считает, что тибетцы являются потомками жунов (переходный тип между монгольской и малайской расами), которые появились на Куку-норе в 2282 г. до н. э., а оттуда за 4 века до н. э. часть их ушла на юго-запад, а часть осела на Тибетском плоскогорье, положив основание тибетскому народу. См. Г. Е. Грумм-Гржимайло, Описание путешествия в Западный Китай, стр. 20, С.-Петербург, 1907.

210. Термин «сарт» в истории народов Туркестана имел различные значения. В XIII в. монголы употребляли его (в несколько изменённой форме – сартаул, сартак) в смысле мусульманин, «таджик» («таджиками» турки называли иранцев и всех мусульман), причём монголы называли им и иранцев и турок.

Отуреченные потомки монголов в Туркестане в XV в. употребляли слово «сарт» в смысле «таджик», но противопоставляли «сартов» туркам.

Степняки-узбеки, завоевавшие Туркестан в начале XVI в., стали называть «сартами», в противоположность «узбекам», всех оседлых жителей, как иранцев, так и говоривших по-турецки.

Впоследствии, когда турецкий язык сделался языком большинства оседлого населения Туркестана, термин «сарт» стал применяться к оседлым жителям, говорившим по-турецки; а позже «сартов» от «таджиков» стали отличать не по языку, а по бытовым чертам, применяя «сарт» к горожанам, а «таджик» к сельским жителям (см. В. В. Бартольд, История культурной жизни Туркестана, стр. 24–25, Ленинград, 1927).

Термин «сарт», распространявшийся одно время на узбеков и казахов, в наше время отвергнут руководящими национальными кругами УзССР и КазССР, как не имеющий этнографического значения, и встречаются только в Восточном Туркестане.

211. «Монголия и Кам».

212. Амбань – по-маньчжурски сановник, губернатор.

213. В I гл. стр. 32 у П. К. Козлова имеется перевод этих слов, которые означают. «О, сокровище лотоса!». Некоторые переводят их несколько иначе: «Лотос (мир) содержит сокровище, аминь»; многие же считают непереводимыми.

Эти священные слова, по представлениям монголов, имеют чудодейственную силу, если часто повторяются, поэтому их пишут на молитвенных колёсах – хурдэ (которые ставят, как мельницы, на ручьях), на стенах домов и монастырей, кладут на дорогах камни с их изображениями, а на горных перевалах из таких камней складывают обо.

214. По мнению Гюка, этот европеец был несомненно католическим миссионером; другие же учёные утверждают, что здесь речь идёт об одном из несторианцев, которые, по свидетельству Марко Поло, как раз обосновались в Синине. Filchner, с своей стороны, заявляет, что из слов предания о «длинноносом иностранце» нельзя сделать никакого вывода, тем более, что эта подробность предания не подтверждается тибетской историей.

215. Бурхан – буддийская статуэтка.

216. Г. Н. Потанин. «Тангутско-тибетская окраина Китая»; стр. 385–399; Г. Е. Грумм-Гржимайло. «Путешествие в Западный Китай»; стр. 351; Г. Ц. Цыбиков. «Буддист паломник у святынь Тибета»; стр. 23–38; Б. Б. Барадийн. «Путешествие в Лавран» И. И. Р. Г. О. Т. XLIV, вып. IV, 1908 г., стр. 197.

217. Перерожденцами или хубилганами буддисты называют земные воплощения будды, бодисатв и великих лам. Перерожденцы по смерти человека, в котором они были воплощены, вновь возрождаются в теле ребёнка.

Согласно ламаистскому учению, будда имеет 3 тела: первое – духовное, – будда как абсолютное бытие, покоящееся в духовном мире – нирване; второе – тело совершенного блаженства, открывающееся в созерцании, – будда пребывает в небесном царстве и учит тенгриев (духов) и бодисатв, третье – будда в человеческом образе распространяет священное учение на земле и творит благо. Все эти три формы едины, но духовное тело будды (Ади-будда) является как бы первоначальным богом. Путём созерцания оно развивает из себя пять недеятельных «буд в созерцании» (дияни-будды), каждый из которых таким же путём производит себе деятельного бодисатву, способного творить. Дияни-будда Амитабха имеет бодисатву Авалокитешвару–покровителя ламаистов, земным воплощением которого являются перерожденцы далай-ламы. Сам Амитабха земным воплощением имеет банчэнь-эрдени, который хотя и выше далай-ламы по духовному положению, но всё же в буддийском мире считается вторым иерархом, т. к. за далай-ламой Китай признает и духовную и светскую власть. Другие дияни-будды и выдающиеся ламы имеют своих хубилганов (см. А. Позднеев, Ламаизм, Энцикл. словарь Брокгауз и Ефрон т, 33, 280–287).

Хубилганство служит ламам как бы компенсацией за лишение их права на брак, и, следовательно, продолжение рода. Но оно имело и более важное, политическое, значение. Оно делало власть далай-ламы и богдо-гэгэна (монгольский глава буддистов) ненаследственной, непрочной, позволяло китайскому правительству и ламам ставить на место умершего иерарха удобного им кандидата, которого легко можно удалить, если бы он вдруг захотел провести социальные или экономические мероприятия в интересах народа или личных, но подрывающие влияние лам или власть Китая над народами Тибета и Монголии. Таким образом хубилганство являлось одним из удобных и лёгких способов поддержания власти Китаем в Тибете и Монголии и формой защиты своих кастовых интересов ламством.

218. «Буддизм в Тибете и Монголии», стр. 20–21.

219. Их двенадцать: 1) Чжам-ин-гук-сук, 2) Алтын-сумэ, 3) Чжгохын, 4) Шянь-хан, 5) Гонк-хан, 6) Цокчэн-дукан; вторая группа – 7) Шабдэн-лхакан, 8) Найчун-цзан-хан; третья группа – 9) Чжюба-лхакан, 10) Маньба-дукан, 11) Донгэр-дукая и 12) Улан-лаврэн.

220. Von. W. Filchner. «Ein Beitrag zur Geschichte des Klosters Kumbum». Berlin, 1906, стр. 88–94.

221. Кроме вышеперечисленных исторически ценных коллекционных предметов, в Гумбуме имеются еше различные реликвии: шапка Цзонхавы, телега банчень-эрдэни, седло богдохана и одежда далай-ламы.

222. Ринхардт – английский путешественник.

223. Глазированный кирпич изготовляется здесь же мастерами-китайцами.

224. По определению Diels – Syraiga amurensis, а по данным Крейтнера – Syringa japonica.

225. Например, женщины заваривают и пьют настой листьев священной сирени как средство от различных послеродовых заболеваний.

226. Тот же вид, что и в хребте Ала-шань – Syringa serrata.

227. Которых тогда насчитывалось около двух с половиной тысяч.

228. После усмирения Гумбума принц Нэн-гун-ван направился в долину Дун-чэгу – «Восточное тележное ущелье», лежащее в десяти верстах к югу от нынешнего города Гуй-дуя, который в те времена еще не существовал. Остановившись в кумирне Чэ-ма-чжа-цон, принц попросил к себе всех лам и приказал их казнить. Ламы наскоро вооружились, и во время схватки коварный Нэн-гун-ван был убит, а войско его разбежалось. Тело Нэн-гун-вана впоследствии заключили в кирпичный склеп, а над ним преданные принцу солдаты воздвигли кумирню. До сих пор в этот храм приходят многие богомольцы и, плюя на изображение Нэн-гун-вана, всячески издеваются над его прахом, стараясь таким образом выразить китайцам свою ненависть и презрение к покойному.

229. Об джара или джагур см. «Монголия и Кам», том I, часть вторая, стр. 454–458.

230. Г. Н. Потанин упоминает ещё об одной святыне монастыря – черепе матери Цзонхавы. Этот череп, или «каблык», хранится в стеклянной витрине храма Урчжиба, расположенного у верхнего конца оврага, и имеет вид полусферической чаши, окрашенной в голубой цвет. Края чаши отделаны серебром и украшены кораллами; в середине прикреплена серебряная бляха с жемчугами.

231. Как известно, универсальным напитком у обитателей Центральной Азии является кирпичный чай с молоком, а универсальной едой – «цзамба», то-есть мука из подсушенных зёрен ячменя или пшеницы, смешанная или заваренная (до густоты теста) с тем же горячим чаем, с маслом или салом.

232. Гюк эту цифру увеличивает в два раза.

233. Г. Н. Потанин упоминает о шести больших праздниках в году: I. В первой луне, то-есть 14–15 числа, Цаган-сар. П. В четвертой луне, 14 и 15 числа, в честь Томба, Цзонхавы и Арьябало, бывает цам – религиозная пляска. III. В шестой луне бывает цам. IV. В девятой луне, 21 числа, – цам. V. В десятой луне – цам. VI. В двенадцатой луне, 29 числа, днём, происходит деление «соров» – символических фигур в виде трёхгранной пирамиды и сожжение их вечером без обычной в подобных случаях пляски.

234. Rockhill. «The land of the lamas», стр. 69–72.

235. Женщины имеют право входа в монастырь лишь два раза в году: в дни праздника шапок и первого числа третьего месяца. На самом деле этот закон строго исполняется только по отношению к златоверхому храму.

236. Русское Географическое общество учреждено шестого августа 1845 года.

237. См. Н. М. Пржевальский, «Монголия и страна тангутов».

238. Далды (иначе донгэр-ва, широнголы) – плохо изученное монгольское племя, не включающееся ни в одну из основных групп монгольских народов (см. прим. 23).

239. По части полужёсткокрылых – клопов экспедиция обогатилась следующими формами: в долине Синин-хэ – Legnotus notatus, Carpocoris (Antheminia) laticollis, Dolycoris baccarum, Corizus hyosciami, Stictopleurus nysioides, Eurydema gebleri, Zicrona coerulea, Pyrrhocoris sibiricus, Adelphocoris lineolatus, Lygus (s. str.) pratensis, L. (Orthops) mutans, Camptobrochis punetulatus, Stenodema (s. str.) virens; в долине самого верхнего течения Синин-хе – Донгэр-хэ – Carpocoris pudicus, Eurydema mara-candicum, Stenocephala sp., Poeciloscytus brevicornis и Р. palustris.

240. Цинь или Дай-нинь – последняя императорская династия Китая (1644–1911 гг.), установленная маньчжурами после захвата ими власти над Китаем в свои руки.

241. Наши экскурсии в Донгэре к его окрестностях по части пресмыкающихся обогатилась – яшерицами (Aisophysax pipiens [геккончик пискливый], Phrynocephaius caudsvolvoius [Ph. reticulatus или, вероятнее Ph. guttatus], Ph. kuschakewitschi [круглоголовка Кушакевича], Eremias muitiocellata [глазчатая ящурка]) и жабами (Bufo viridis [зеленая жаба] и Bufo vulgaris [обыкновенная жаба]).

242. Г. Н, Потанин дает «три дороги»: одна, самая южная, идет через перевал Кодерго-дабан, другая – через Улан-усу и третья, северная, – через перевал Кира-дабан.

243. Следует заметить, что хайныки – гибриды яка с обыкновенною коровою – одарены спокойным нравом, покладисты и гораздо надёжнее и полезнее в работе, нежели свирепые полудикие яки.

244. Этого грызуна в количестве двух экземпляров впервые добыл в Сычуани М. М. Березовский.

Текст воспроизведен по изданию: П. К. Козлов. Монголия и Амдо и мертвый город Хара-хото. М. Географгиз. 1948

Еще больше интересных материалов на нашем телеграм-канале ⏳Вперед в прошлое | Документы и факты⏳

Главная страница  | Обратная связь
COPYRIGHT © 2008-2024  All Rights Reserved.