Мобильная версия сайта |  RSS
 Обратная связь
DrevLit.Ru - ДревЛит - древние рукописи, манускрипты, документы и тексты
   
<<Вернуться назад

КОВАЛЕВСКИЙ, О.

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ПЕРЕВОРОТ В КИТАЕ,

около половины XVII столетия.

Половина XVII столетия достопамятна в летописях Китая и смежных с ним народов. На обломках Престола династии Мин, которая с 1368 года, в продолжение 276 лет, обладала Подсолнечною Империей, неожиданно возвысился Дом Маньджурский, Дай-цин, и дал новое направление политике Пекинского Кабинета.

Около того же времени и наша Часть Света была свидетельницей не менее важных событий. С одной стороны, незабвенный Алексий Михаилович, второй Государь из Дому Романовых, приняв в мощную свою десницу бразды правления (1645), правосудием и благоразумною политикою вдыхал органическую жизнь и согласие во все части России, а внешними действиями приготовлял обширную свою Державу к перевесу над соседственными владениями. При нем, Русские Казаки, покоряя Сибирь, столкнулись уже с Монгольскими поколениями за Байкалом, и вскоре [133] отсюда начинаются сношения с недосягаемым Китаем. Между тем, на другом конце, возвышается Кромвель (1654) над отдаленными островитянами, которые своими притязаниями беспокоят величавого Богдохана, Сына Неба. На троне Французском (с 1643) является юноша, которого современная лесть провозгласит могущественнейшим Монархом, и который сам станет льстить второму Императору из Маньджурского Дома, исподоволь устремляя свой взор во внутренность Китая. В то же время, при скромном Дворе Папы Иннокентия X (с 1644) тайно быль начертан план великого подвига, которого исполнение вверено вкрадчивым и деятельным членам Иезуитского Ордена в стенах Китайской столицы.

Пока наши Синологи представят нам подробную историческую картину упомянутого переворота в Срединном Государстве, и распутают сети политики, которыми Пекинский Двор опутал Джунгарию, Монголию и Тибет,— пока разрешат вопрос, каким образом так-называемая неподвижная и в самой себе сосредоточенная Империя вдруг приняла завоевательный характер, мы теперь предпринимаем познакомить наших читателей с весьма замечательным лицом в этой политической драме, именно с Ли-дзы-чином, похитителем престола у династии Мин.

Но прежде всего мы должны взглянуть на положение страны, бывшей театром происшествий.

На Севере, по прежнему, жили Монголы в необозримых степях. Померкшая уже слава страшных воителей едва изредка возобновлялась там в [134] заунывных, протяжных песнях, которых напев раздирал сердце неизъяснимою грустью, волновал простую душу, и в одно мгновение рассеявался в безбрежных пустынях, и стоны несчастных умирали под закоптелыми юртами. Без сомнения, трудно было хищному номаду расстаться с почестями, богатством и удовольствиями, лелеявшими его посреди образованного Государства, которое составляло безценную добычу для бедного Монгола. Изгнанник, забыв даже Буддийскую Веру, бывшую важным предметом заботливости Императоров из Дома Юань, предался прежним заблуждениям шаманства и в шумном упоении охотнее допрашивал о своей будущности истлевающую в огне баранью лопатку, нежели изысканную Астрологию лам. Для него не существовала идея о нравственной силе Государства. Он затерял все учено-литературные сочинения, посредством которых Императоры Монгольские старались открыть ему глаза на элементы Китайской жизни. Словом, лишившись владычества над многолюднейшей Империей, из страшной борьбы двух противоположных стихий, он вышел прежним номадом на свою родину, не изменив ни собственного быта, ни быта Китайцев. Они расстались с собою, но с прежним взглядом на свою жизнь, с различными уставами, обычаями и языком, как будто никогда не думав слиться в один народ и повиноваться одним Законам.

Правда, между ими сохранились прежния взаимные отношения, разумеется, более враждебные чем дружественные. Монгольские родоначальники иногда от Императоров Дома Мин принимали [135] почетные титулы, и представляли дань к их Двору, с полною уверенностию, что их незначительные приношения вознаградятся богатыми подарками и другими выгодами для кочевого жителя, и, в случае отказа или стеснения, внезапно своими полчищами наводняли Северный Китай, жгли города и села, разбивали и грабили их. От печали и досады, они заклятую ненависть к соседям иногда устремляли на своих одноплеменников. И это брожение орд было признаком какой-то пробуждающейся дикой самостоятельности, а вместе с тем обнаруживало действия Пекинского Кабинета, который не упускал ни малейшего случая посеять раздор посреди кочевых владений. От того Монголы, при неоднократных вторжениях даже в сердце Китая, никогда не могли составить прочного союза. Но приходит время появления разных союзов, из коих один образуется на Востоке, около Хорчинского аймака, под совершенным влиянием Маньджуров, — второй, Цахарский, в духе чисто Монгольском, который после перельется в Джунгаров: все они угрожают Китаю. С восшествием Маньджурского Дома на Пекинский Престол, начинается уже новый период политической жизни, в котором повелители Китая не столько силою оружия, сколько хитростию наложат тяжкие оковы на буйных чад пустыни.

Между тем Китайский Двор, развлекаемый происками в Монголии, не доглядел, как далее к Востоку возникли и возросли страшные соседи, Маньджуры, — кочевые, правда, но разбогатевшие от промена жинь-шеня, пушного товара и лошадей, и сильные духом своей дикой народности. У них [136] также были мелкие владельцы, которые, по 1583 год, боролись с собою, тревожили смежные поколения, и мало по малу сливались в одну массу, составленную из 64 уделов. В начале XVII века, Китайцы принуждены были защищать свои пределы крепостями, силою отражать силу, разорять снегом покрытые кочевья, отталкивать номадов в холодные степи, и, наконец, затеяли войну, в следствие которой династия Мин лишилась Престола.

В неприятном положении находился тогда Китай, когда на Севере надобно было ему истощать свои средства на отражение настойчивых Маньджуров и их союзников Монголов, а в Западных провинциях (Сы-чуань, Гуй-джу и Юнь-нань) бороться с отчаянными племенами, которые хотя давно уже платили ему дань, доставляли войска и повиновались Императору, но, резко отличаясь от природных Китайцев и характером, и языком, и обычаями и учреждениями, теперь вздумали отстаивать свою независимость (1621 — 1622), пока потоки крови не погасили там мятежа в 1625 году. Тогда-то на Северных пределах опять запылали города и села. Тай-дзун, не получив удовлетворительного ответа на мирные предложения, отправляет полчища Маньджуров на разорение Китая, раскидывает шатры, недалеко от Пекина, в виду увеселительного Императорского дворца, и опять возвращается в свою степную столицу, Мукдень. По мере успеха в походах возрастает его надежда, расширяются начальные планы. Но Тай-дзун еще раз предлагает мир соседу, и, испытав вторичную неудачу в своем предприятии, вторгается в Китай, огнем и мечем [137] очищает путь до города Сюань-хуа-фу. В 1634 г., по убедительной просьбе Маньджуров и Монголов, принял он титул Китайского Императора, своей династии дал название Дай-цин, правление переименовал Дзун-дэ (по Маньдж. Вошхунь эрдэмунгэ) вместо Тань-дзун, воздвиг храм (миао) в честь своих предков, а храбрым сподвижникам, Маньджурам, Монголам и даже Китайцам, пожаловал княжеские достоинства разных степеней. Вторжения его (1636) в окрестности Пекина, в Шань-дун и Дзан-нань, увенчавшияся богатою добычей, не имели важных последствий. Маньджуры возвратились в Ляодун и, по смерти своего предводителя (1636), едва ли затеяли б покорение Китая, если бы не были призваны в помощь одним Китайским Полководцем (У-сань-гуем) против мятежника (Ли-дзы-чина), похитившего Императорский Престол. Тогда они проникли в Пекин и овладели целою Империей.

Впрочем, это покорение Китая не должно почитаться уничтожением народной его самобытности, моральною смертью Государства, потому что Китай, при всей превратности судьбы, переменил только властителей, но не сделался рабом чуждых внушений; он мыслил и действовал по собственным началам, сохранил даже почти все свои формы. Китай остался по прежнему Китаем.

Перед этим переворотом на Престоле едва мелькала тень Государей из царственного дома Мин, который, наслаждаясь почти трехвековым властвованием, неприметно приближался к своему падению. Смотря на состав Империи, мы не должны слишком далеко отыскивать причины неоднократных [138] подобных революций. Известно, что там все было приведено в строгое, неимоверное, даже скучное, однообразие, и что все двигалось по мановению Хуан-дия, который, будучи средоточием законодательной и исполнительной властей, поворачивал всю государственную машину. Окруженный туманом величия и лести, Сын Неба смотрел на события глазами приближенных Вельмож и отдаленных Правителей провинций. Потому чем сильнее и деятельнее была верховная власть, чем быстрее и вернее разливалось мощное ея слово в народе, тем более упрочивалось могущество Царственного Дома и самой Империи. И наоборот, от счастливого выбора сановников, от их прямоты и усердия зависела судьба всех жителей Срединного Государства. Таким образом, все пружины администрации, составляя одну неразрывную правительственную цепь, заключали в себе зародыш всякого блага и бедствия народного. Правда, пожизненные Государственные Фискалы (юй-ши) учреждены там исключительно для ближайшего надзора за этими опорами благоденствия Империи и, по своему высокому призванию, должны были сблизить подданных с своим повелителем и прямо указать корень зла для пресечения его мечем правосудия. Но мы увидим скоро самих действователей.

Основатель Царственного Дома Мин, сын бедного земледельца, по освобождении Китая из-под Монгольского ига, заметил уже, что войско, привыкнув к лагерному разгулу и ненаказанным шалостям, не переставало в мирное даже время притеснять и оскорблять низший класс народа; что подданные его гибли от чрезмерной роскоши, и со [139] всей заботливостию доброго отца стараясь положить пределы этому бедствию, не щадил мятежников и презирал плутовство хошанов. Со временем, придворные евнухи овладели Императором Ин-дзуном, предали его в руки Монголов, а потом, в самой столице, сплетали ковы. Обладание престолом или Государем было единственною целью безконечных их происков: они составили почти особый класс в народе, часто покрытый бесчестием и проклятием, наравне с хошанами, которые, в юности посвятив себя уединению, покорности и нищете, вскоре превращались в пронырливых и опасных искателей приключений. Сколько раз мечь правосудия преследовал этих гнусных прислужников, недостойных монашеского звания! Они разными ухищрениями снова добивались незаслуженной власти. Под их влиянием, Китай, коснея в невежестве и разврате, не мог разделять чувств и предприимчивости рода человеческого на другом полушарии, которого обитатели открывали тогда новые миры, знакомились с новыми идеями, не переставая подвигаться на пути просвещения и гражданской образованности.

Между тем 60 миллионов Китайцев, хладнокровно взирая на перевороты в столице, в некотором оцепенении стремились в пучину бедствия. Толпы неистовых воинов опустошали города, селения и предместия самого Пекина. Простодушный Ши-дзун забавлялся с ламами и даосами, обещавшими открыть ему воду бессмертия, тогда как Монголы неслыханным образом разоряли Северные провинции, а Японцы — берега Джедзана. [140]

Во время болезненного положения Китая, Иезуиты принесли с собою семена целебного учения, но для успехов его принуждены были прибегнуть к посредничеству евнухов, к помощи древа Европейских знаний и употребить все, им известные, средства для снискания себе некоторой важности и политического веса. Китайцы, принявшие Веру Спасителя, без сомнения, чуждались своих одноплеменников, преданных разным другим сектам.

К тому присоединились обстоятельства возвышения Маньджуров, которые, как выше было сказано, неоднократно приводили в трепет Китайцев, изнеженных роскошью и слабостию правителей. Начальники пограничных гарнизонов, не получая следующего  им жалованья, охотно поспешили войти в дружеские сношения с Маньджурами, и восстать на своих родовичей. К несчатию Китая, голод произвел тогда страшные смятения, особенно в Шень-си и Шань-дуне, а притеснения со стороны местных правителей так остервенили чернь, что она подняла оружие на правительство, и образовала многочисленные разбойничьи шайки в других смежных провинциях. Потом эти хищные скопища слились в две огромные массы, под предводительством Джан-сянь-джуна и Ли-дзы-чина, из коих первый более действовал на Юге (в Ху-гуане и Сы-чуане), а последний на Севере (в Шень-си и Хо-нань). Столь злополучным происшествием ознаменовалось начало 1636 года!

Ли-дзы-чин, единственный сын бедных родителей, происходил из окружного города Ми-джи-сянь, в провинции Шень-си. По слабым познаниям, [141] не имея возможности отличиться на ученом поприще, поступил он на службу в канцелярию одного присутственного места. Некто Сун-янь, жрец Лао-дзыевой секты, случайно с ним познакомившись, имел дерзость принять на себя вид пророка и предсказать ему самую блистательную будущность. Ли-дзы-чин сначала смеялся, потом впал в недоумение, наконец поверил лжепророку и от души восхищался приятными мечтами о своем возвышении. Но, узнав от хитрого Сун-яня, что достигнет Императорского Престола не прежде кончины деда, бабки и родителей своих, он решился ядом проложить себе скорее путь к величию: по совершении этого злодеяния, вошел он в тесные связи с развратными людьми, и в непродолжительном времени, за разные шалости, градоначальником Янь был схвачен, наказан бамбуковою палкою и посажен в тюрьму. Тогда-то в душе будущего  повелителя Китая вспыхнула непримиримая вражда к правосудному блюстителю благочиния!

Ли-дзы-чин, нареченный его шурин, тюремщик и толпа негодяев тайно составили заговор, которого действие должно было начаться ночью, 15 числа 8-го месяца. Это был день праздничный: градоначальник и жители веселились, между тем как толпа злодеев отворила тюрьму, вызвала всех заключенных к общему делу, расхитила казенные суммы и по разным частям города совершила много смертоубийств. Янь, с помощью лестницы, едва успел спастись бегством из города, как закоснелый Ли-дзы-чин с обнаженным мечем напал на его дом, умертвил одного из гостей, и без труда [142] поразил градскую стражу. К рассвету все было кончено, и соумышленники с богатою добычей собрались в назначенное место.

Атаман буйной шайки, какой-то Татарин, вздумал, для забавы, на один день открыть присутствие уездного суда, предложив себя и Ли-дзы-чина в члены его. Немедленно приведены были подсудимые и истцы: начались формальные допросы, пытка, бесчеловечная жестокость. Раздался страшный стон многочисленных жертв, умирающих под ножем палачей. И после столь отвратительных сцен совершилась великолепнейшая брачная процессия по градским улицам, потому что Ли-дзы-чин, из уважения к заслугам шурина, решился жениться на безобразной его сестре, Лаба-хуа. Между тем, супруга злополучного градоначальника Янь, не зная ни о событиях в Ми-джи-сяне, ни о бегстве своего мужа, со всем семейством поспешала в город, и там, в ожидании приличной встречи, внезапно была схвачена кровожадными прислужниками Ли-дзы-чина: предохраняя себя от позора, она убилась о камень.

Наконец градоначальник достиг города Янь-ань-джень с печальным известием о возмущении, и получив там 1500 чел. войска, поскакал обратно на злодеев. Но Ли-дзы-чин с небольшими силами уклонился к одной горе (Сун-шань), где к нему прибыла другая шайка, состоявшая из 5000 человек, которые немедленно занялись устройством укреплений, для защиты от Императорской армии. Все покушения Яня рассеять скопище разбойников остались тщетными. Он принужден был отступить, и [143] отправил донесение к Государю вместе с просьбою о скорейшей помощи.

Император правления Дзун-джен, получив внезапно донесение о возникшем мятеже, повелел тотчас избрать расторопного и храброго Полководца и отправить с войском на Ли-дзы-чина, а градоначальника Янь, которого Государственная Коллегия за нерадение приговорила к смертной казни, — из сострадания к бедственному его положению, помиловав, понизил только несколькими чинами, и послал в ссылку.

В то время Ли-дзы-чин, преследуемый Императорскими войсками, из своего укрепления перешел в деревню, где вместе с некоторыми соучастниками был пойман и препровожден в близ-лежащий город, с конвоем. Но над судьбою его бодрствовал коварный жрец, Сун-янь; выдавая себя за пророка, он преклонил на свою сторону одну шайку разбойников, под начальством Сянь-доо, и толпу голодных поселян; освободил узника с товарищами и дал ему средства продолжать прежде затеянный план, а сам с значительными сокровищами возвратился на родину.

Действительно Ли-дзы-чин с новыми силами начал делать нападения на крепости, умерщвлял Комендантов, грабил жителей и, наконец, овладел всей провинцией Шань-си, безплодной, но населенной народом промышленым, торговым. Что же тогда происходило в великолепных чертогах Пекинских? Без сомнения, верховная власть в отеческом попечении о благе Империи с величайшим вниманием слушает донесения [144] законоблюстителей Юй-ши, призывает на совещание Министров о средствах доставить пропитание несчастным поселянам, смирить мятежников и исцелить раны, нанесенные ими безвинным жителям, и вместе с тем приводит в движение все пружины исполнительной части для быстрого пресечения зла и водворения порядка? Нимало. Кроткий, слабый Государь, снедаемый грустью, то плакал при виде опасной болезни своего преемника, то в досаде повелевал евнухам исследовать причины безуспешности военного отряда и терзать пыткою Полководца, то опять предавался безпечности. Юй-ши молчали, войско страшилось неприятеля, а при Дворе полновластие было в руках евнухов. Они, получив сорок тысяч лан (80,000 руб. сер.) от подсудимых, оправдали виновных, а невинного дивизионного начальника (Хун-чен-джеу) приговорили к смертной казни: одна кончина наследника Престола и его матери остановила на время исполнение приговора.

Между тем поимщик Ли-дзы-чина, опасаясь жить в деревне, скитался из города в город, пока не познакомился с одним приказным служителем, который, будучи наказан и отрешен от должности, спешил в столицу с доносами на свое начальство. Они приняли твердое намерение обнаружить там перед Хуан-дием дело о чиновнике, освободившем Ли-дзы-чина. Прибыв в Пекин, во время великолепнейших похорон Императрицы, оба успели наняться в число прислужников при торжественной процессии и, увидев Государя посреди народной толпы, стали на колена и поднесли ему записку. Повелитель Китая, тотчас возвратясь во [145] Дворец, лично допросил доносителей, оправдал дивизионного начальника Хун-чен-джеу, вновь удостоил его своей высокой доверенности и, назначая Полководцем против мятежников, даровал ему право судить и казнить даже своих подчиненных, градоначальника же Ми-джи-сяньского за неосмотрительность при пересылке Государственного преступника и четверых продажных судей-евнухов повелел немедленно предать казни. И так мечь правосудия поразил виновников, открытых случайно!

Поход возобновлен. Верный и храбрый Хун-чен-джеу повел Императорские дружины на Ли-дзы-чина сразился с ним, но не мог окружить скопище разбойников. Ли-дзы-чин бросился бежать в провинцию Хо-нань, к своей шайке. Дорогу пересек ему один частный гражданин (Джеу-юй-дзи), имея при себе своего шурина, жену, брата и горсть смельчаков, сделал на него нападение, и убив до 2000 злодеев, полонил множество народа, а в том числе Ли-дзы-чинову жену с сыном, которых немедленно изрезал в куски наравне с двумя пойманными ворами. Но главный атаман, преследуемый неутомимо Китайским войском, безпрестанно увеличивал свои силы присоединением бродяг и голодной черни, и в одну ночь потерял их множество на поле сражения убитыми и пленными. Не смотря на то, поспешая на помощь своим соумышленникам, он грабил города, принимал бродяг, и с ними пробрался через реку Хуан-хо к городу Бянь-лян (Ныне называется Кай-фын-фу, на Желтой реке), который недавно был спасен [146] неустрашимым воителем Дзо от нападения Джан-сянь-джуна. Жители, вторично увидев неприятеля у стен своих, пришли в крайнее смятение, особенно потому что у них находилось очень мало войска, и голодная смерть казалась им неизбежною. Ли-дзы-чин, вызвав оттуда обманом известного уже нам жреца, Сун-янь, наименовал его почетным титулом Учителя, и с коленопреклонением принес ему поздравление от лица всего скопища. Город выдерживал осаду упорно, и Ли-дзы-чин, во время осмотра укреплений, когда близко подъехал к стене, лишился левого глаза от стрелы. Между тем прибывает на защиту осажденных Полководцев Сюнь-фу (Лай-пи-сян), и, вопреки совету местного Коменданта, предлагает прокопать Желтую реку, чтобы затопить неприятельский стан. Вздумал и исполнил. Пущенная вода, не сделав ни малейшего вреда осаждающим, покрыла весь город: тогда погибло более ста тысячь граждан (1642 г.).

Отсюда невредимый Ли-дзы-чин двинулся к городу Гуй-дэ-фу, взял его без сопротивления, и похитив около десяти тысячь лан серебра из казенной кладовой, устремился на город Хо-нань-фу, где, как узнал после, находилась уже другая разбойничья шайка, которой глава честолюбивой Джан-сянь-джун пригласил его на торжество, среди награбленного богатства. Но вдруг пришло известие о приближении Полководца Дзо к Ху-гуану. Джан-сянь-джун оставляет своего престарелого  отца с значительным отрядом войска попечению Ли-дзы-чина, а сам скачет на встречу Императорской армии. С отъездом его кончилась и дружба с гостем, [147] потому что сей последний, умертвив старца и одного из начальников отряда, остальных принял к себе на службу, и помчался в провинцию Шень-си, имея в своей команде около 400 тысячь разбойников.

Три провинции (Шань-си, Шень-си и Хо-нань) были уже в руках мятежников. Истощение казны, повсеместный голод и недостаток надежных Полководцев исторгали слезы печали у слабого   Государя. Каждое донесение о несчастном положении народа, как громовой удар, уничтожало все его умственные способности. Никто из приближенных не мог представить верного средства к спасению Империи. Бездушные воины бледнели от страха и умирали ненаказанно при виде неприятельских полчищ. Эта междоусобная война явно обнаружила совершенное расстройство государственных сил, не расторопность гражданских и военных сановников, трусость и неопытность армии и крайнее неудовольствие черни к законным властям.

Ли-дзы-чин окружает обширный и богатый город Си-ань-фу, в Южной части провинции Шень-си. Находившийся там Принц крови наверно бросился б в бегство, если бы важнейшие Вельможи не успели убедить его дать отпор, с 30,000 наличного войска, осаждающему неприятелю. Действительно, в предположении, что враги, после быстрого похода, предадутся отдохновению у городских стен, решена была вылазка на них в первую ночь. Но догадливый Ли-дзы-чин, тайно отступив из своего лагеря, в разных местах приготовил засады, в которые введя Императорских воинов, разбил [148] их на-голову, вломился в город, огнем и мечем опустошил оный, и наконец провозгласил себя удельным Князем. Что же сделалось с Принцем крови, защитником столь важного места в провинции? Он, от малодушия, не видя никакого способа спасти (не город, а себя), запер во дворце свою супругу с сыном и дочерью, и всех чиновников с их женами и детьми, обложил дворец соломою, зажег его и сам бросился в пламя.

Ли-дзы-чин, приобретши здесь несметные сокровища, отправил одного вора, под видом дровосека, к двум, находившимся в горах, атаманам, имевшим 83,000 чел. в своей команде, с предложением предаться ему и поручить подчиненным своим охранять Шень-сийские области, а в награду услуг обещал им, по получении Престола, важнейшия должности. Но, сверх чаяния, мнимый дровосек был схвачен и казнен, а бывшия при нем письма достались в руки Коменданта Бянь-лянского. Таким образом открыта была тайна. Комендант, запечатав письма по прежнему, отправил оные к мятежникам с верными людьми, и в тоже время поспешил окружить войском места, по которым крамольники, в случае согласия на Ли-дзы-чиново предложение, должны проходить. В самом деле, оба атамана, Кай-шань-фу и Дзуань-тянь-сю, в сопровождении 500 человек, двинулись в условленное место и были разбиты засадным войском. Тогда же, по распоряжению Ми-джи-сяньского градоначальника, Ли-джи-чиново кладбище было раскопано.

Легко себе можно представить, до какой степени эти два происшествия воспламенили мщение [149] Ли-дзы-чина, особенно на начальника Ми-джи-сяньской округи, как на главного их виновника. В другой стороне, в провинции Ху-гуан, Полководец Дзо, истребляя родственников Джан-сянь-джуна, вытеснил и его самого с соумышленниками так, что он вынужден был броситься в провинцию Сы-чуань, и там, не имея возможности преодолеть Цинь-лян-юй, храбрую защитницу города Гуй-джеу, поворотил в Шень-си, куда спешил и Ли-дзы-чин, убийца его отца и страшный его соперник. Теперь, кажется, столкновение двух возмутителей гражданского спокойствия и личных врагов должно их уничтожить совершенно и открыть новое поле для деятельности Императорской армии. Но Джан-сянь-джун еще не получил известия о насильственной смерти своего престарелого  родителя, и оба мятежника, при первой дружеской встрече, укрепили неразрывный между собою союз, с условием, чтобы один из них (Джан-сянь-джун) старался покорить провинцию Хо-нань, а второй (Ли-дзы-чин) устремился прямо на Пекин. Мы не станем исчислять все города, которые один за другим переходили во власть кровожадных злодеев; не станем описывать ожесточение народа, неразлучное с междоусобною войною; не будем говорить о неслыханном разорении провинций, о физических и моральных страданиях Государства, и проч. Все это совершалось слишком обыкновенным порядком.

Провинция Шень-си была театром бесчеловечных действий Ли-дзы-чина. Там многие города, отстаивая свою собственность, погреблись в развалинах, а жители их умерщвлены. Между тем в [150] столице Империи тысячи народа погибали от голода и заразительной болезни; в провинции Дзан-нань запылал мятеж, в Си-ань-фу поселился враг, взял Ю-линь, Фын-сян, Нин-ся и мн. др. Императорский Полководец Дзо просил вспомогательного войска, тогда как опустела казна и сам Пекин нуждался в защитниках. А при Дворе — евнухи были готовы изменить своему повелителю. Впрочем, Государь поручил Хуан-де-гуну охранять места по реке Дзан, У-сань-гую иметь надзор над окрестностями столицы, Джеу-юй-дзи отправил в Шень-си.

Круг действия Ли-дзы-чина был гораздо пространнее. По мановению его, почти изо всей провинции Шень-си провиант был свезен в Си-ань-фу, чтобы граждан скорее привести в порядок, и движению Императорской армии воспрепятствовать опустелыми селениями. С тем же намерением решился он принять титул Императора, назвать свою династию Да-шунь (повинующеюся Небу), а лета правления — Юн-джан, потому что Ли-дзы-чину очень хорошо была известна преданность соотечественников его наружным формам. Кроме того, строжайше было приказано обращаться кротко с чернью, одних только правителей умерщвлять, богачей подвергать денежному взысканию, Иезуитов преклонять на свою сторону (на пр. Игнатия d’Acosta, Петра Fabri и др.). Словом, ужас, ласкательства и деньги служили орудиями нового правления, которое исподоволь начинало развертываться в Китае.

Посреди столицы возвысился евнух, которого Государь величал своим отцем и облек [151] полновластием, — который самовольно за малейшее оскорбление честолюбия или из подозрения, унижал и умерщвлял чиновников. От того возникли две противные партии Вельмож, — льстецев евнуха и его открытых врагов; обе наносили вред себе и самой Империи, единственно из личных выгод. Эти распри проложили путь мятежникам в Пекин, средоточие Китайского Правительства. Некоторые из приверженцев одной и другой стороны, для собственной пользы, предавались во власть Ли-дзы-чина: под их влиянием, Императорское войско или вовсе не действовало или действовало чрезвычайно медленно, так что успех мятежников был гораздо вернее.

Под конец 1643 года, в военном совете Ли-дзы-чина положено покорить остальные две трети Империи. Из отчета первого Министра оказалось, что вся армия состоит из 400,000 пехоты и 600,000 конницы, готовых разделять труды и опасности своего повелителя. Важнейшее препятствие им предстояло со стороны храброго Полководца Джеу-юй-дзи, который славился как отличный воитель и как преданный законному Государю. Желая его преклонить на свою сторону, Ли-дзы-чин отправил к нему гонца с предложением союза, и был приведен в крайнее удивление, когда увидел своего гонца без носа и ушей, и без ожидаемого   ответа. Тогда, без малейшего отлагательства, взяв с собою до 800,000 отборного войска, он переправился через Желтую реку (Хуан-хо), которая протекает по самой граничной черте между провинциями Шень-си и Шань-си, занял города Пу-джеу и Дзан-джеу. С приездом Шаньсийского правителя в Тай-юань-фу, ужас [152] охватил всю провинцию так, что города почти добровольно сдавались неприятелю.

В то время Император, забросанный различными доносами на действующих лиц, не знал кому более верить и кому поручить исследование зла. Его окружили изменники; враждующие Вельможи укоряли друга друга в предательстве, каждый величал себя победителем крамольников, между тем как некоторые явно уже перешли на Ли-дзы-чинову сторону. Пользуясь придворными раздорами, Ли-дзы-чин, узнав о клевете, возводимой на невинных Полководцев, чрез своих шпионов постарался привлечь их к себе. Таким образом храбрый Чень сделался поборником его партии. Бессильный Государь желал лично отправиться на злодеев, безпощадно разорявших некоторые провинции. Тогда-то первый Министр Ли-дзян-тай, преклонив колена перед своим повелителем, в самых разительных чертах представил ему неблагоразумие сего предприятия, советовал прибегнуть к патриотическому чувству добрых Вельмож, пригласить их к добровольному пожертвованию в пользу истощенного казначейства, и на эти суммы набрать новое войско, в котором предстояла крайняя необходимость. Тронутый его словами Император с удовольствием согласился на предложенное мнение и повелел Министрам, вместе с Принцами крови, озаботиться приведением его в исполнение. Не взирая на все сделанные ими распоряжения, почти никто не хотел споспешествовать столь благому намерению: одна только неусыпная ревность Ли-дзян-тая и сильные его [153] убеждения принудили некоторых к принятию участия в общем деле.

Посыпалось золото и серебро, и в течение десяти дней стояло уже под оружием около 800 (?) тысячь войска. Назначенный Главнокомандующим, Ли-дзян-тай пригласил с собою в поход известного Иезуита Адама Шалля, сведущего   в артиллерии и построении мостов. Государь, провожая их до городских ворот, со слезами умолял употребить все силы на защиту отечества от злых врагов. Впрочем, сам Полководец, при всем своем усердии, не имел надлежащих познаний в военном искусстве, и был неспособен к верховой езде, а потому отдавал приказания с качалки. С первой станции донес он Государю, что, продолжая поход во весь день, нигде не встретил неприятеля. Армия его подвигалась очень медленно, выбирая для себя удобную дорогу, и чрез девять дней едва достигла города Бао-дин-фу, где Главнокомандующий, из опасения трудностей в дальнем переходе, решился ожидать прибытия Ли-дзы-чина, который огнем и мечем опустошал провинцию Шань-си, чтобы ничего не осталось в пользу противника. Внезапное отчаяние овладело Ли-дзян-таем, когда почувствовал он недостаток в деньгах для выдачи жалованья войскам, и не находил никакой возможности предупредить ропот, остервенение и самое бегство солдат, потому что Императорские любимцы, евнухи, занимая важнейшия должности в Государстве, тратили огромные казенные доходы на обогащение своих семейств и евнухов, приближенных к Государю, не обращая ни малейшего внимания на обстоятельства времени. [154]

Вся провинция Шань-си находилась уже в руках мятежников, кроме города Тай-юань. После восьми-дневного неумолкаемого  штурма, по стогнам трупов, Ли-дзы-чин вломился в его стены. И в одно мгновение знаменитый город сделался добычей пламени и ненасытных воинов. В след за тем, без выстрела, Синь-джеу пал к стопам победителя, но Дай-джеу в продолжение десяти дней отражал его силы неустрашимо, не смотря на ощутительный недостаток в военных снарядах и съестных припасах. Последняя удавшаяся вылазка искусного Полководца Джеу-юй-дзи заставила Ли-дзы-чина уклониться к крепости Нин-у-гуань, куда, по Высочайшему повелению, послан был евнух Ду-дзюнь, в качестве военного начальника, с двумя служителями (тайными шпионами Ли-дзы-чина). До прибытия его, в упомянутой крепости засел Джеу-юй-дзи, чтобы отразить приближающихся мятежников, и, надеясь на свои услуги, оказал невнимание к Ду-дзюню, послав к нему на встречу, вместо себя, нескольких Офицеров. Это обстоятельство было причиною сдачи крепости и смерти отличного Полководца. Продажный евнух поскакал обратно в столицу с донесением Государю о потере Нин-у-гуань, будто по оплошности Джеу-юй-дзия, и потом, в награду, получил главное начальство над всеми девятью городскими воротами: новое средство для последней гнусной измены Престолу!

В то же время, провинции Хо-нань, Дзян-нань, Ху-гуан стонали под ударами других разбойничьих шаек. Недавно от стен Тай-юань-фу Ли-дзы-чин намеревался уклониться в Хо-нань, для [155] соединения с своим союзником Джан-сянь-джуном, которого прежде письменно уведомлял о своих видах на Китайскую столицу, а теперь, по совету жреца Сун-янь, отправляет уже отряды войска на него, как на страшного врага, опаснейшего самого Императора, рассылает переодетых шпионов с деньгами, чтобы заблаговременно приготовить себе приверженцев в Пекине и в крепости Дзюй-юн-гуань, а сам, набрав новых ратников, направляет путь на Север в провинции Джили, к городу Сюань-хуа-фу. Впрочем Ли-яй, назначенный преемником Ли-дзы-чинова Престола и начальник отряда шедшего в Хо-нань, вскоре был призван спешить к Пекину. По следам его осталось одно лишь опустошение.

Министр и главный Полководец Ли-дзянь-тай, при виде страшной тучи, которая должна была разразиться над Пекином, письменно убеждал Государя вручить бразды правления своему Наследнику и удалиться в Нань-дзин. Но из придворных Вельмож некоторые заметили, что подобный шаг покроет его бесчестием в глазах потомства, и предложение Министра осталось неисполненным. Император послал только гонцов к войскам, действовавшим против Маньджуров и внутренних мятежников, с повелением, чтобы оне возвратились на защиту столицы. Но самое расстояние их местопребываний обещало Ли-дзы-чину верный успех от быстрого движения к Пекину. Между тем, преданный Престолу Полководец Хуан-чуан-дзый из провинции Дзан-нань, где он боролся с шайкой Джан-сянь-джуна, на обратном пути побеждая врагов отечества, [156] поспешал на помощь Государю, и, по причине недостатка в провианте, остановившись близ города Джан-де-фу, послал к градоначальнику с требованием съестных припасов. Это оказалось почти невозможным, потому что провинция Хо-нань, разоренная войною, ожидала ужаснейших последствий голода. Кроме того, правящий должность тамошняго Генерал-Губернатора, Дзо-лян, из зависти к открывавшемуся поприщу сего Полководца, велел перехватить незначительное количество собранного для него провианта. Вот причина нового раздора, который, правда, скоро утих, но не мог совершенно исчезнуть в душе недоброжелательных Вельмож. Дзо-лян, как известно, подстрекал даже честолюбие Ли-дзянь-тая, чтобы он славы победителя не уступал Хуан-чуан-дзыю, и потому Главнокомандующий объявил, чтобы войска для освобождения столицы, без особенного его требования, не смели выходить из провинции. Раздраженный сим распоряжением Хуан-чуан-дзый, колеблясь между преданностию Престолу и личными выгодами, со слезами обратился в Ху-гуан.

Ли-дзы-чин, радуясь расстройству неприятелей, взял Сюань-хуа-фу и Гу-юн-гуань и смеялся над малодушием Императорских сановников, которые сами себя умерщвляли. Евнух, Комендант крепости Дзюн-юй-гуан, сдался немедленно, и его примеру последовали города Дзи-мин-и, Шан-хуа-юань, Шань-чен, Хуай-лай и Юй-лин. Так быстро очистилась дорога в столицу! Ли-дзы-чин, узнав от своего неразлучного спутника, жреца Сун-янь, что, по его вычислениям, Пекин будет взят 19 [157] числа 3 месяца (в Апреле, 1644), поспешает в Чан-пин-дежу, с твердым намерением в следующий же день окружить столицу.

В столице находилось около 150,000 регулярного войска и достаточное количество как военных снарядов, так и съестных припасов, чтобы выдержать продолжительную осаду. Само присутствие Государя могло б одушевить храбрость жителей, если бы был человек, способный направить все силы к одной цели. Но слепая доверенность к евнухам испортила все дело. Неопытный и трусливый Ли-дзянь-тай, во время взятия Бао-дин-фу мятежниками, был затоптан лошадьми. Наличное в Пекине войско разделено было на две части, из коих одной поручено охранять город извне, а другой остаться на месте. Первая из них, будучи изумлена внезапным приближением 300,000 человек Ли-дзы-чиновой армии, немедленно положила оружие. Затрепетала столица. Ждут помощи от У-сань-гуя и Дзо-ляна, и не могут ее дождаться. Хитрый евнух, Ду-сюнь, главный начальник девяти Пекинских ворот, притворившись верным слугою, испросил у Государя дозволение итти узнать, где находится неприятель, и, уступив свою должность подобному же предателю, евнуху Сянь-чен-бою, в сопровождении тысячи человек поскакал на встречу своему другу с известием о положении дел, и потом прислал одного из соумышленников сказать в Пекине, что он сам убит, а его отряд разбежался.

Государь беседовал с Министрами, как вдруг раздались везде пушечные выстрелы, вестники [158] прибытия Ли-дзы-чина к стенам трепещущей столицы. Не находя никаких средств к защите, он обратился к Вельможам с просьбою, чтобы они своих подчиненных и дворовых людей присоединили к военному отряду. Некоторые из них приняли на себя попечение о городских воротах; но их стражи, коль скоро увидели неприятеля, бросились в бегство. Одно только решительное действие Сян-чен-бо приостановило на время дерзких врагов и ободрило устрашенных солдат. Тогда-то посыпались со стены камни на мятежников, и пушечное ядро сорвало шарик с великолепного шатра, в котором Ли-дзы-чин, сидя на возвышении, в присутствии изменивших Императору евнухов, имел совещание с своими приближенными о своих предположениях на Престол. Но неумолкаемые выстрелы привели его в робость так, что он начал помышлять об отступлении от столицы, где, по его мнению, должно было скрываться значительное войско; потому и отдал он приказание предать смертной казни, как предателя, евнуха Ду-сюнь, который ему доносил, что городские ворота будут открыты без малейшего сопротивления, и вдруг отсрочил ему наказание на один день, в уверенности, что вскоре произойдет желаемая перемена внутри Пекина, и дозволил подсудимому войти в переговоры с его товарищем, евнухом Ду-джи-хеном. На сей конец велел он Мань-тянь-сину, взяв с собою 5000 человек и евнуха Ду-сюня, приблизиться к воротам Си-джи-мынь и Пин-дзэ-мынь. Ду-сюнь, получив известие, что Ду-джи-хен охраняет первые из них, привязал записку к стреле и пустил к нему на стену. [159] Тем же путем прислан был ему ответ, что в следующую ночь на городской стене появятся зажженные фонари. Первый фонарь заменит призыв к оружию, второй — к совершенной готовности, третий — к приступу. Тогда ворота Пин-дзэ-мынь будут непременно отворены для принятия Ли-дзы-чина, как нового Государя. В след за получением сего ответа, прибыло с Юга войско в помощь мятежнику, и тотчас сделано распоряжение о занятии площадей перед воротами Джан-и-мынь, Дун-джи-мынь и Хуа-мынь.

Внутри стен скрывались граждане, где кто успел, не думая о защите Престола и Правительства. С начатием неприятельского приступа Государь оцепенел и не мог произнести ни слова: едва громовые выстрелы вывели его из недоумения и возвестили, что столица уже обложена врагом. И еще запала в душу его какая-то отрадная мысль; он взял кисть и написал повеление всем войскам, находившимся в близких городах, спешить в Пекин. И душа его еще не предчувствовала скорого падения царственного Дома!... Вруг вбегает вестник во Дворец: враг вломился чрез ворота Джан-и-мынь в Южный город. Государь пал в обморок и не скоро пришел в себя: первое его намерение было — своего преемника препоручить тестю, с тем чтобы он его спас и со временем возвел на престол. Призвав к себе евнуха Ван-чен-ень, он переоделся в солдатское платье, взял младенца на руки, ночью вышел с ним из Императорского (красного) города (Хуан-чен) в Западные ворота (Си-хуа-мынь). По улицам царствовала мертвая тишина; только в [160] домах раздавались плачь и рыдание. С городской стены виднелись огни, пылавшие в неприятельском стане. Государь вздохнул. «Бедствие неизбежно: жаль только, что по мне и весь народ подвергаются несчастию!» были его слова. Близ дома тестя услышали они музыку и радостные восклицания: привратник объяснил им, что его хозяин празднует день своего рождения, и призванные актеры забавляют гостей. Когда Ван-чен-ень объявил, что они приносят с собою указ о весьма важном деле, Императорский тесть тотчас двинулся вперед для принятия его установленным порядком, но, по совету одного из собеседников, отвечал, что, будучи одержим болезнию, не может ни принять указа, ни явиться во Дворец.

Потому Государь принужден был с грустью возвратиться в Красный город, и еще раз с башни над воротами У-фун-лу взглянул на окрестности, где горели огни и раздавался звук орудий. Евнух, по его приказанию, начал бить в вестовой колокол, для собрания Гражданских и Военных Чинов, и никто не явился, кроме одного истинноверного Министра Ли-го-джень, который, с глубочайшим благоговением получив повеление ничего не щадить против врага, за собственные деньги приобрел несколько тысячь новых ратников и с ними взошел на стену.

Император удалился в свои чертоги. Между тем евнух Ду-джи-хен, по данному слову, открывает ворота Пин-дзы-мынь, и Ли-дзы-чин немедленно является в городе, вместе с соумышлениками, в числе которых находились и дерзкие [161] предатели евнухи. Усердный Министр Ли-го-джень, тотчас уведомив Государя об угрожающей опасности, бросился на врагов, стараясь оттолкнуть их от Красного города, чтобы дать время скрыться своему повелителю.

В сопровождении евнуха, Император выходит из своего обиталища чрез Восточные ворота Дун-хуа-мынь до ворот Ци-хуа-мынь, но, не имея знака от Генерал-Полициймейстера, не мог быть пропущен ни здесь, ни в Дун-джэ-мынь, тогда как Ань-дин-мынь были уже заняты злодеями, и потому опять возвратился в опустелый дворец, и затворив ворота, охранение их вверил нескольким евнухам. Приходит к нему Императрица, окруженная рыдающими детьми: не видя никакого средства к спасению, то изливает чувства преданности своему супругу, то советует пятнадцатилетней дочери искать приюта где-либо между земледельцами и никогда не мечтать о величии, то желает сыну найти убежище вне города и потом отмстить неистовым врагам, и — вдруг удаляется в особое здание и там лишает себя жизни. Опечаленный отец наносит мечем удар дочери, которая, лишась плеча, без чувств поверглась на пол, в струи собственной крови. Евнухи, придворные женщины и девицы безмолвствовали при виде жертв отчаяния. Между тем враги, отражаемые верным Министром, мало по малу приближаются ко дворцу, чтобы решить судьбу царственного Дома. Посреди общего  смятения, Государь оставляет свое обиталище, в котором находилась одна лишь полумертвая Княжна; входит в храм своих предков воздать им последнее [162] поклонение; на улице поражают его вопли народа: полубосой, без шапки, с всклоченными волосами, взбегает он на гору Мый-шань, осеняемую деревьями, великолепными капищами и беседками.

Ли-дзы-чин — уже во дворце, на престоле (По преданию, Ли-дзы-чин от непривычки упал с престола; Китайская чернь тотчас начала предсказывать непрочность его царствования), окружен Императорскими регалиями, принимает поздравление от предателей, провозглашает название своей династии Да-шунь. Для него открыты все царские палаты и сокровищницы. При трупе Государыни рыдает верная прислужница, которая, выдав себя за Княжну, едва не сделалась супругою похитителя трона. Но кто-то со стороны напомнил Ли-дзы-чину, что он чрез такое бракосочетание будет зятем бывшего Императора, а по закону, зять у тестя не должен отнимать Престола. Потому юная Хань-гуй-джень отдана в супружество усыновленному им Ли-яй. В это время по всем дворцовым отделениям и в самом Пекине отыскивали Государя; и когда все поиски оказались безуспешными, объявлено было, что представивший его получит в награду достоинство Гуна, а в противном случае, с истечением трех дней, все его Министры и граждане заплатят своею жизнию.

Всю ночь провел Государь на горе, и в следующий день, для предохранения невинного народа от неминуемой гибели, хотел-было лично предстать пред Ли-дзы-чина; но, предвидя безполезность своего плана, решился собственною кровью [163] написать на поле кафтана несколько иероглифов в таком смысле, что он, по нерадению Министров, лишился Престола и причинил бедствие народу: «Министров казни, но подданных пощади!» — Малодушный лишил себя жизни. Примеру его последовал евнух. Девица постаралась, посредством своего жениха, убить неблагодарного Императорского тестя, умертвила Ли-яя, а потом себя. Храбрый Ли-го-джень поступил на службу к Ли-дзы-чину с условием, что ему будет дозволено похоронить Государя, Государыню, двух верных евнухов и девицу, с подобающими почестями, и по совершении сего обряда сам себя пронзил мечем. Евнухи предатели своего законного Государя, Ду-джи-хень и Ду-сюнь, по повелению Ли-дзы-чина, казнены. Толпы придворных слуг, Вельмож и черни, в доказательство своей непоколебимой верности Престолу, охотно сами себя умерщвляли, не желая пережить плачевную судьбу царствовавшего Дома Мин!

Ли-дзы-чин, владея Престолом в многолюдной столице Китая, с большим тщанием рассматривал списки подозрительных или опасных лиц. Известно ему было, что в Ляо-дуне находится еще около 150,000, Императорской армии, под предводительством У-сань-гуя, престарелый отец которого жил еще в Пекине и казался единственным орудием для склонения сына на службу к новому владыке Империи, за обещанную награду. Но У-сань-гуй, до получения письма от своего родителя, узнал о смутных происшествиях в столице и уже готов был предать себя насильственной смерти. [164] Приближенные сановники советовали ему сделать последнее покушение против Ли-дзы-чина. Но горсть войска, при отвратительном растлении нравственности народа, могла ли вступить в борьбу с многочисленными полчищами неприятеля, обладавшего столицей и всеми лучшими средствами обороны от нападения противников? У-сань-гую необходима была посторонняя помощь, и он, повинуясь более внушению патриотического чувства, нежели расчетам политики, обращается к Мандьжурам, от которых до сего времени охранял самостоятельность отечественной границы, и призывает их устремить свои силы на похитителя Престола у династии Мин, а на письменное предложение отца послал ответ следующего   содержания: «сын обязан почитать своих родителей, но это почтение совершается исполнением обязанностей к своему законному Государю. Каждый отец, достойный имени отца и верноподданного, собственным примером обучает своих детей. А как вы забыли долг верноподданного, то и я не стану следовать долгу сыновнему. За Государя и отечество не пощажу ни сил моих, ни самой жизни, а если бы неприятель, при моих глазах, начал вас истязать, я останусь хладнокровным зрителем ваших страданий. И так вы, мой родитель, прекратите все сношения со мною, и я в моих предприятиях не буду давать вам отчета.»

С сего времени открывается новая борьба за Китайский Престол. С одной стороны, хищник, в сопровождении наследника прежняго царственного Дома и Усаньгуева отца, спешит с войсками отстаивать свою добычу; с другой — У-сань-гуй, [165] вспомоществуемый 7,000 Маиьджуров, старается свергнуть его с Престола. Ли-дзы-чинова армия состояла по большей части из скопищ городской черни, неурожаем принужденной поднять оружие на своего повелителя, которая, разбогатев от грабительства, теперь потеряла воинственный дух, начала склоняться к спокойной, безмятежной жизни, и искать удовольствий чувственных, а потому и не имела охоты далее следовать за честолюбцем.

У-сань-гуй чрез крепость Шань-хай-гуан вступил на Китайскую землю, и на первом шагу одержал блистательную победу над неприятельским войском. Но оставалась еще главная армия, в которой считалось до 60,000 чел., под начальством самого Ли-дзы-чина. Без сомнения, У-сань-гуевы силы были гораздо слабее, но их подкрепляла уверенность в правоте дела, и решительная настойчивость. Перед ними хищник первый бросился в бегство, оставив на поле сражения до 30,000 челов. убитыми: остальные искали убежища в городе Юн-пин-фу. Ли-дзы-чин прибегнул к своему противнику с просьбою о мире: но У-сань-гуй прежде всего требовал исполнения трех условий: 1-е, выдать законного наследника Престола, 2-е, немедленно очистить столицу, 3-е, все, принадлежащее Императорскому дворцу, оставить неприкосновенным. Хищник изъявил согласие на все эти условия, если только У-сань-гуй с своими войсками отступит.

В следующий день У-сань-гуй, с помощию Маньджуров, осадил город Юн-пин-фу, вытеснил оттуда врага, который, претерпев страшное поражение, стремился прямо к Пекину, зажег столицу, [166] умертвил там несколько тысячь невинного народа, отнимая у них лошадей и вьючный скот. Действие У-сань-гуя не прекращалось, и мечь его тревожил разбойников. Ночь положила конец упорному сражению около столицы. Злодей, потеряв всю надежду на победу, велел отсечь головы отцу и родственникам У-сань-гуевым и выставить на стене в страх осаждающим, но чрез то еще сильнее раздражил неутомимого  защитника династии Мин. Но Ли-дзы-чин, до рассвета предав пламени дворцовые здания, умчался в ворота Ци-хуа-мынь, не забыв поручить своим соумышленикам истребить весь город. В 15 верстах от столицы настиг его У-сань-гуй, привел в крайнее смятение, отбил до тысячи пленников и множество сокровищ, похищенных из дворца, и потом преследовал его на пространстве 50 верст до местечка Гу-ань-сянь, подбирая на дороге военные снаряды и прочия вещи. Ли-дзы-чин на побеге подвергался разного рода лишениям, потерял до 12,000 пленными и до 30,000 чел., рассеявшимися по сторонам. И не смотря на все неудачи, он еще раз покусился сделать вылазку из города Джень-дин-фу, дрался отчаянно и — бросился в провинции Шань-си и Хо-нань разорять жителей. От крепости Ху-гуань, У-сань-гуй счел нужным возвратиться на время в Пекин, для приведения в порядок столицы, где граждане успели побить остатки разбоничьей шайки, и опять помчался в погоню за хищником.

К тому времени подоспели новые силы Маньджурии и Монголии, от которых Ли-дзы-чин с весьма значительным уроном бежал в [167] крепость Тун-гуань, с намерением соединиться там с другою шайкою, под предводительством Джан-сянь-джуна. Между тем недостаток в съестных припасах заставлял его продолжать разбои и грабежи по селениям. Толпы раздраженных крестьян произвели на него отчаянное нападение, и в числе трупов нашли голову самого Ли-дзы-чина. Приверженцы его, лишившись столь дерзкого начальника, мало по малу рассеялись между мирных граждан Маньджуры же, обратившись в Хо-нань, Ху-гуань и Сы-чуань, истребили Джан-сянь-джунову шайку, и оттуда прибыв в Пекин, завладели Престолом, предоставляя Княжество Юнь-нань с титулом ванна достойному У-сань-гую. Впрочем, сей последний вождь, отличившийся преданностию Престолу, не долго наслаждался заслуженными почестями. По смерти его, династия Маньджурская, Дай-цин, восстановила единодержавие в Китайской Империи.

О. КОВАЛЕВСКИЙ.

Текст воспроизведен по изданию: Политический переворот в Китае около середине XVII столетия // Журнал министерства народного просвещения, № 2. 1840

Еще больше интересных материалов на нашем телеграм-канале ⏳Вперед в прошлое | Документы и факты⏳

Главная страница  | Обратная связь
COPYRIGHT © 2008-2024  All Rights Reserved.