СОКОЛОВА А.

ВОСПОМИНАНИЯ

О ПОГРОМЕ В МАНЬЧЖУРИИ ПО ЛИНИИ ВОСТОЧНОЙ КИТАЙСКОЙ ЖЕЛЕЗНОЙ ДОРОГИ В 1898 ГОДУ

(Продолжение. См. “Исторический Вестник”, т. CVI, стр. 81.)

IV.

Вдруг в ноябре приезжает главный член комитета Сибирской железной дороги, К. Пошли разговоры, зашевелились, все засуетились от сторожа завода до строителя Маньчжурской железной дороги включительно.

Пошли слухи, неизвестно кем пущенные, будто бы К. велит сокращать штаты и увольнять лишних лиц. Но на заводе все были покойны; казалось, избытка служащих нет, поэтому никто не боялся остаться без места. Однажды инженер К-в по телефону передает на завод, чтобы подготовлялись, потому что через час приедет К. с князем X. и с главным контролером. Грозная комиссия наконец приехала, обошла весь завод в сопровождении г. Роганова, много расспрашивала его относительно завода, выделки кирпича, похвалила за чистоту, порядок и проворство работников, заставляла манз-мастеров формовать кирпич в двойных формах. Завод ревизорам понравился, они горячо благодарили г. Роганова. Прошла неделя после посещения, и все успокоилось, как вдруг г. Роганов получает из конторы инженера К-ова служебную записку, что за, сокращением штатов г. Роганов [425] увольняется от службы, а посему он должен все сдать по управлению заводом и явиться в контору за расчетом. Неожиданное увольнение, как громом, поразило старика. “Вот так поблагодарили, вот так наградили! — повторял он: — ждал награды, а вместо нее вышибают”. Но сетования не помогут, нужно собираться и выезжать, но куда отправиться во время суровой зимы? — вот мудреный вопрос. Вспомнив обещание инженера Гончарова, г. Роганов по совету жены послал ему телеграмму на Хинган с запросом, не нужен ли он туда. Ответ получился благоприятный. Г. Роганова приняли на новое место, ему было предложено составить транспорт и провезти для 4-го участка дороги казенные материалы.

Получив расчет, г. Роганов отправился к главному строителю Маньчжурской дороги, не как управляющий кирпичным заводом, а в качестве агента западного отделения 4-го участка. Начальник удивился, что г. Роганов уже более не служит на заводе, и между ними произошла интересная беседа:

— Отчего вы, г. Роганов, не хотите служить?

— Разве вы не знаете, что меня уволили за сокращением штатов?

— Нет, мне это неизвестно, а, кажется, вы капризничаете и не хотите служить, по крайней мере, мне так сказали.

— Благодарю вас, — ответил г. Роганов: — раз я не нравлюсь ближайшему начальству, которое меня оклеветало и обвинило перед вами в капризах, а само уволило за сокращением якобы штатов, то я не могу продолжать службу.

— Ну, с вами сколько ни спорь, ни к чему не придешь. С Богом поезжайте на Хинган, служите и там так же усердно, как и здесь. Я убежден, что там оценят вас лучше, чем здесь.

Скоро г. Роганову выдали деньги и разные предметы; он отправился нанимать подводы к подрядчику в г. Ожехе, отстоящий от Харбина в 30-ти верстах.

Подрядчик согласился дать лошадей, сколько потребуется до Джелантуня, по 2 рубля с пуда, за 500 верст. Чрез две недели транспорт у г. Роганова был готов. В это время его жена, успела сделать всем прощальные визиты. Все ее очень жалели, что она решается ехать зимой 600 верст в китайской арбе, т. е. на телеге на двух колесах, с деревянной вертящейся осью громадных размеров. Такая телега поднимает до трех сот пудов груза. Сквозь слезы г-жа Роганова говорила, что поедет с комфортом, потому что на арбе устроили прелестную повозку, с окнами по бокам и впереди и с дверью назади; повозка, внутри обтянута полотном, потом прошита кошмой кругом, в повозке будет очень тепло, а сверх кошмы она обтянута циновкой, чтобы дождь не промочил. [426]

Началась заготовка дорожных предметов; наделали пельменей, напарили крепкого бульона, щей, и все это замораживали. Нажарено было много фазанов, которые в Харбине продаются 12 к. за пару, с десяток уток, три гуся, так как Рождество придется провести в дороге. Приготовлено было еще печенье, которое в мороженом состоянии долго сохраняется, стоит только на ночлеге положить печенье в кастрюлю и поставить на горячую печь, печенье тотчас и делается мягким, как будто бы только что вынуто из печки. Припасен окорок ветчины и наш черный хлеб, какого в Маньчжурии нет. Транспорт готовился большой. Г.Роганов получил массу телеграмм от своего нового начальника насчет того, что нужно привезти на Хинган. Нужен был керосин, в Хингане сидят впотьмах, за одну свечку платят полтинник, нет там железа, чтобы крыть дома, нет соли, очень мало муки, и совсем нет риса. Все инструменты плотничные, столярные, токарные, слесарные пришли в негодность, их нужно заменить новыми. Г-жа Роганова также получила много писем и телеграмм с просьбами привезти в Хинган разного товара. Отсюда написали, что на Хингане только одна лавочка, где ничего нет, кроме сорокаведерной бочки со спиртом, который наверно раз двадцать разбавлялся водой, тем не менее, водка из бочки продается — бутылка 2 р. 50 к., а к Рождеству наверное будет 4 р., а к масленице и все пять. “Посему, если вы сжалитесь над нами, — писали г-же Рогановой, — то привезите хотя немного живительной влаги, вы будете спасительницей рода человеческого, находящегося на Хингане, и спасительницей друзей своих; услуга ваша никогда не забудется, потому что вся надежда только на вас. Хинган находится далеко от всех путей сообщения, к нему не добраться ни с какой стороны: от Харбина он — 600 верст, от Сретенска — 1.200 верст; никакого купца калачом не заманишь сюда. Вот почему хозяин лавочки, Маерович, дерет, сколько ему вздумается, за свой ничтожный товар в своей лавчонке. Мы все переносили и платили, что просят, но всему бывает конец, опустела лавка Маеровича, и мы умираем голодной смертью, а Маерович вот уже месяц твердит нам, что из Благовещенска скоро придет транспорт, за которым он послал своего зятя, и уже получил известие, что транспорт выехал 6 декабря на Хинган. Поймите наше отчаяние, избавьте нас от отвратительного ханшина, который мы с трудом достаем по 1 рублю бутылку”. Под влиянием таких писем г-жа Роганова принялась за хлопоты в пользу просивших ее, стала закупать товары. В это время цены настолько понизились в Харбине, что почти сравнялись с благовещенскими, владивостокскими и хабаровскими. Понижение цен произошло потому, что фирмы Альбертс, Чурин и Тифонтай [427] устроили здесь магазины и склады, с большими запасами. Вместе с тем падению цен помогла и обуявшая всех спекуляция, все принялись за торговлю. Рабочий, у которого завелось 200 р., бросал службу или просил отпуск по семейным обстоятельствам; ему дают бесплатный проезд, он просит наряд на провоз обратно провизии, и, получив наряд на 100 пудов бесплатного провоза до Харбина, в Хабаровске покупает, что нужно, и возвращается в Харбин, где у него на пароходе все сразу покупают за тройную цену, и он, уже имея 600 р., бросает службу и едет опять за товаром, возвращаясь продает за 1.000 р. и так далее. Эти случайные коммерсанты сразу увеличили торговые запасы и понизили цены, потому что предложение стало превышать спрос.

Наконец, все было готово. Нагрузили 45 арб, поднимающих каждая не менее 300 пуд.; в арбу были впряжены по 7 лошадей. Обоз мог двинуться каждую минуту, только ждали охранной стражи. Наконец, она прибыла. Г.г. Рогановы распрощались со всеми и двинулись в путь. Это было 17 декабря. Солнце ярко сияло на безоблачном небе, снег еще более усиливал сияние, режущее глаза. Г-жа Роганова влезла в свою повозку и завалилась на перину. Подводы вытянулись в линию и вступили на лед реки Сунгари, чтобы перейти реку и двинуться по направленно сначала города Хуланъчен, а потом в Цицикар. Кроме 45 подвод с казенным имуществом, четыре подводы наняты были для частного груза, который г-жа Роганова закупила в Харбине по заказу и на продажу в Хинган. Впереди обоза ехала повозка со стеклами и дверью, настоящая карета, только обитая вместо атласа циновками. На верху кибитки высоко взвивался желтый флаг с драконом. В конце поезда двигалась повозка помощника, сопровождающего поезд, при нем находились два его лакея из китайцев. Далее следовала охрана, состоящая из 12-ти казаков и одного урядника. У каждой подводы был кучер и два конюха, один денной, обязанный на привалах и постоялых дворах кормить и поить лошадей, другой ночной, обязанный караулить весь обоз и свой воз в особенности, а также запрягать и выпрягать лошадей. Многолюдство успокаивало, г.г. Рогановы не боялись нападений хунхузов, потому что в поезде было много оружия. Первый ночлег путников был в городе Хуланчене, отстоящем от Харбина в сорока верстах, по направлению Цицикара. В это местечко г.г. Рогановы прибыли вечером. Поезд долго двигался по вонючим переулкам, наконец, въехал на постоялый двор; путникам отвели громадную фанзу; в ней на нарах человек 20 китайцев курили, ели, спали, некоторые пили ханшин и играли в карты. Казаки вошли на постоялый двор, как победители. Живо очистили один угол [428] нар для русских. Некоторые манзы, спросонья не поняв, в чем дело, и неторопливо собираясь, получили в награду несколько плетей и живо убрались подальше. Другие, видя казацкую расправу, не смели протестовать, отодвинулись и, злобно поглядывая, с любопытством следили за всеми действиями приезжих. Между тем, прислуга вносила снопы соломы и расстилала ее на нарах, подушки, перины, одеяла и приготовила постели. А казаки в то же время разводили огонь на громадной жаровне, где китайцы раскуривают трубки; когда угли разгорелись, началось разогревание мороженных блюд. Поставили самовар и сварили пельменей. Китайцы за всем этим следили с напряженным вниманием; когда казак стал опускать пельмени в кастрюлю, громко заговорили и засмеялись. Из слов их можно было понять, что они довольны тем, что и русские едят пельмени, к которым китайцы имеют пристрастие; у них есть даже поговорка по этому поводу: “только дурак не ест пельменей”. Наконец все было готово, самовар стоял на столе, т. е. на китайском столике, похожем на нашу детскую скамеечку, все уселись на нары по-турецки, каждый придвинул к себе столик, на котором приготовлен ужин, поужинали, остатки были отданы прислуживающим китайцам; они с удовольствием уплетали пельмени за обе щеки деревянными ложками, привезенными из Харбина русскими. Посторонние китайцы с удивлением смотрели на еду при посредстве ложки, а не двумя палочками, как у них водится. Когда русские стали пить чай, то маленькая китаянка и ее мамаша недвусмысленно поглядывали на сахар. Китаянка, жена хозяина дома, в котором остановились ночевать, одета была в шелк; в громадной ее прическе торчали серебряные помпоны, шпильки и цветы, но шея вся была грязная; несмотря на белила и румяна, усердно наложенные, сажа проступала. Мамаша с маленькой дочкой, также набеленной и нарумяненной, были одарены сахаром и конфетами. Девочка в восторге побежала к своему отцу похвастаться подарками. Кроме того, китаянке подарены были три зеркальца и кусок мыла, с указанием, как нужно его употреблять. Ничтожные подарки произвели хорошее впечатление, присутствующие все весело заговорили, помирившись с бесцеремонным к ним вторжением русских. Китайцы, как дети, моментально вспыхивают при обиде и тотчас забывают ее, если их приласкать. Китайское благодушие особенно увеличилось, когда г.г. Рогановы спросили, не хочет ли кто чая. Тотчас некоторые изъявили согласие, и робко подходили с чашкой, им наливали чая, давали кусок сахару и булки. Китаец отходил с благодарностью и показывал своим, что он получил. Так подходило человек десять, наконец, вода в самоваре кончилась. Г-жа Роганова засмеялась, [429] китайцы тоже рассмеялись и крикнули: шанго, мадам, хо — мадам. Казаки под влиянием тепла и сытости почувствовали себя в благодушном настроении, также стали угощать китайцев ханшином, которого у хозяина купили полведра за 50 к.; китайцы окончательно помирились с казаками, и все спокойно улеглись спать. Поездка происходила без приключений, если не считать тех случаев, когда на ночлеге г-жа Роганова падала в обморок, и ее поспешно выносили на двор на свежий воздух. Такие болезненные состояния с ней наступали везде, где было накурено опиумом. Как казаки с вечера ни обшаривали комнату на ночлеге, чтобы усмотреть, не курит ли кто опиум; как ни приказывали хозяину двора запретить курить опиум, — все-таки никто не мог укараулить, и непременно кто-нибудь закурит опий, большей частью, сам хозяин нарушал приказание, не считая его серьезным. Когда г-же Рогановой делалось дурно, и ее выносили на улицу, хозяин, видя, что дело плохо, начинал колотить свою прислугу, якобы виновников в курении опиума, поднимался крик и шум, пока казаки не пригрозят плетью, тогда все успокоится. Г-жу Роганову вносить обратно в дом, хозяин извиняется. Такие случаи происходили почти на каждом ночлеге. 24 декабря путники подъехали к Цицикару, где им пришлось встретить Рождество Христово. Г.г. Рогановых здесь принял их знакомый, управляющий русско-китайским банком. Так как банк помещается в крепости, а ворота ее рано запираются, и никого не впускают туда, то г.г. Рогановы, чтобы прибыть во время, оставили обоз и уехали вперед. Странный вид представляет крепость Цицикар, когда к ней подъезжаешь. Она кажется такой маленькой, мизерной. Среди высоких песчаных холмов, в глубокой котловине. На самом близком расстоянии от крепости становятся едва заметными ее стены и грозные башни по углам с амбразурами для пушек. Твердыня эта грандиозна и несокрушима, она сделана из дикого камня, громадные крепостные ворота, обитые железом, двигаются на колесах. Внутри крепости есть вторая стена, как бы новая крепость. Говорят, за второй стеной есть третья стена, за ней во дворце живет китайский дзянь-дзинь, по-нашему генерал-губернатор.

Путешественников встретили в банке с распростертыми объятиями, как новый свежий элемент среди одуряющего однообразия цицикарских русских обывателей, часто изнывающих в тоске. Представьте себе море, или, лучше, целый океан, на нем. маленький остров, на котором проживает несколько человек. Такому островку и уподобляется русско-китайский банк; при нем восемь служащих и две женщины и 10 казаков для охраны; эта маленькая колония радостно встретила приезжих. [430]

Так как бань в Цицикаре нет, то гостям прежде всего предложили китайскую ванну. Потребность была отлично угадана, на китайских ночлегах путники прокоптели и были не хуже любого китайца со слоями сажи. Радушие хозяев росло постоянно; устроена была встреча Рождественского праздника даже с елкой. Прекрасная елка невольно напоминала родину, вызывала особое чувство и некоторых растрогала до слез. Собралась вся русская колония, и скоро все перезнакомились. На семейной елке управляющего банком были кассир, бухгалтер и два конторщика, капитан охраны из Фулярди и два поручика. Началось угощение, уселись за стол, покрытый прекрасной камчатной скатертью, под ней, по малороссийскому обычаю, было настлано сено, по случаю сочельника в центре стояла кутья и кругом во всевозможных видах рыбные блюда, горячий пирог из тайменя, перемешанного с налимьими печенками и молоками; обилие рыбы на столе объясняется богатством ее в Цицикаре. Разумеется, присутствовала и живительная влага.

Узнав, что у г.г. Рогановых есть запас водки и вина, русские новоселы раскупили большую партию этого товара, а торгующая получила хороший барыш.

По окончании ужина, вставая из-за стола, каждый выдергивал из-под скатерти пучок травы, чтобы отгадать, сколько ему придется жить. Смеху и шуткам не было конца, когда управляющий с женой выдернули по длинному стеблю, капитан покороче, а поручики совсем по маленькому прутику.

25 декабря утром г-жа Роганова почувствовала сильную тоску по родине; она была грустна и плакала. Вылечили ее дети управляющего: они вдруг вбежали в комнату к г-же Рогановой и стали славить Христа. Г-жа Роганова была поражена такой неожиданностью. Это были прелестный мальчик пятилетний, белокурый, похожий на херувима, в розовой шелковой рубашечке, подпоясанной белым газовым шарфом, и шестилетняя тоже белокурая девочка с чудными кудрями. Прославивши, они поздравили с праздником и увели гостью к родителям в столовую, где уже готов был завтрак.

Хозяйка была так любезна, что пригласила г-жу Роганову прокатиться по Цицикару. Это — азиатский город; он грязен, вонюч, с узкими улицами и переулками, все нечистоты выбрасываются на улицу; несколько почище — на базаре, но здесь зато шум, гам, смех и крик китайский.

Китайцы не могут говорить тихо, они самый обыкновенный разговор ведут громко, с повышением голоса, и размахивая руками.

В одном переулке была встречена богатая свадьба. Впереди ехали верхом на мулах, украшенных цветами, лентами, помпонами и погремушками, несколько молодых китайцев, разодетых [431] в шелк и атлас; за ними ехали человек двадцать седых пожилых мужчин, потом десять человек музыкантов. За музыкой опять следовала молодежь с женихом на конях, потом двухколесная повозка, запряженная двумя мулами, красиво убранными.

В глубине колясочки сидела невеста, ей не более пятнадцати лет, личико довольно симпатичное, с косыми глазами и выдающимися скулами. Одета невеста была в шелковый костюм ярких цветов, преимущественно красного и синего; около невесты сидела мать.

За повозкой ехало до двадцати разряженных девушек с непокрытой головой, несмотря на мороз, дабы не испортить головной прически, которая на некоторых возвышается, как колокольня.

За поездом девушек опять следовали музыканты, а далее человек двадцать пожилых китайцев, окружавших три арбы с приданым невесты, покрытым коврами.

Наверху передней арбы устроено нечто вроде алтаря, на нем стоял бог плодородия с громадными клыками и рогами, из чрева его лезут во все стороны всякие твари и животные, и даже снопы и рисовые колосья, и богиня питательница, из ста грудей которой соки капают в громадную китайскую вазу.

Вечером русская колония опять вся была в сборе, все усердно занялись пением, пели все, что знали.

Из Цицикара г.г. Рогановы уехали в Фулярди. Путники переехали по льду реку Нони и отправились прямо на лесопильный завод к своему знакомому управляющему, встретившему их очень радушно.

От этого города местность началась гористая, население было редкое, по дороге стоять одиноко только постоялые дворы. Здесь русскими проезжая дорога улучшена: построены мосты, а для проезжающих служащих есть квартиры, почему г.г. Рогановы ехали довольно удобно.

Накануне нового года, вечером, часов в шесть, транспорт прибыл в Джелантури и остановился у казенного склада. Рогановы поместились у знакомого счетовода; он очень обрадовался им, как старым знакомым по прежнему месту службы. Но случаю приезда дорогих гостей счетовод устроил веселую встречу нового года и елку.

В Джелантуни г.г. Рогановы пробыли четыре дня, нужно было рассчитать китайских подводчиков и часть груза сдать проживающему здесь начальнику 5 участка. Как ни уговаривал г. Роганов возчиков везти транспорт на Хинган, ничто но помогало: давал высокую цену, по 60 копеек с пуда за 100 верст, обещал давать казенное сено и овес. Тем не менее, китайцы отказались. “Не поедем, — кричали они, — ты рядил до [432] Джелантуня по 2 рубля пуд; мы привезли, давай деньги”. В свое оправдание возчики указывали на то, что лошади устали, по дороге совсем нет постоялых дворов, ночевать негде, казаки на этапы не пускают. Манзы были правы. Их более всего страшил так называемый Хинганский перевал; на него, рассказывали, три дня взбираться нужно, а когда взъедешь, то надобно пожертвовать что-нибудь в кумирню, находящуюся на самом верху перевала. В нее действительно заходят и конные и пешие манзы и всегда что-нибудь дают, поэтому кумирня богата и хорошо убрана. Несчастия на перевале бывают очень часто оттого, что, кроме крутизны подъемов, во многих местах дорогу пересекают вытекающие из скал ключи; замерзая, они образуют на дороге ледяную накипь. По ней трудно двигаться, тем более, что лошади у китайцев всегда плохо кованы; они скользят и падают. Тогда воз на двухколесной арбе опрокидывается и по инерции катится под гору, затем все разбивается вдребезги. Манзы перевозят тяжести чрез перевал чаще на быках, по паре впряженных в ярмо и непременно подкованных. Подковка быков делается следующим образом: берутся три гвоздя с широкими шляпами, их вколачивают в копыто; когда гвоздь выйдет, конец его пригибают, таким образом, гвозди образуют на каждом копыте как бы три когтя. Хотя эта ковка облегчает движение быков, однако они все-таки срываются на скользком льду и часто ложатся для отдыха; тогда манза дает им сена или зерен гаоляна.

Г.г. Рогановы проехали перевал благополучно; им на последней станции дали возок и тройку хорошо подкованных лошадей. Только главный подрядчик согласился отвезти в Хинган транспорт. Он имел в обозе своих 14 лошадей, столько же лошадей своего брата и 21 лошадь соседа. После долгих переговоров подрядчик двинулся на Хинган на семи арбах. Дорога была скверная, сто верст нужно ехать горами; чем дальше к Хингану, тем выше горы, воза с трудом взбирались на гору и еще труднее спускались под гору, почти на руках и веревках, которыми манзы удерживали арбы. И такая дорога идет вплоть до Бахата, отстоящего в 39-ти верстах от Хингана. В Бахате — громадная долина, по которой протекает речка, горы отодвинулись дальше и только перед самым въездом на Хинганский перевал опять сдвинулись вплотную, оставляя небольшое ущелье, которое открывает путь на Хинганский перевал, а по бокам направо и налево громадные вершины, поросшие густым лесом. Перед путешественниками открывается чудная и грандиозная картина Хинганского перевала. День был ясный, солнечный, громадные горный вершины, одетые лесом, казались как будто бы упирающимися в гинее небо. Когда въезжаешь в ущелье, нужно [433] предварительно поворотить налево, потому что прямо стоит большая гора; только после объезда подножия горы чрез полверсты открывается ущелье. Кажется, как будто бы Создатель приказал горе подвинуться, стать поперек дороги, чтобы заслонить перевал и скрыть от едущих ужас громадного подъема. Спуск на другую сторону перевала совсем отлогий и постепенный.

V.

12 января г.г. Рогановы благополучно приехали в Хинган; квартира для них была уже готова. Началась разгрузка, немедленно явились покупатели. Кто требовал ящик вина, кто водки. Услыхал об этом Маерович и побежал немедленно к начальнику жаловаться. “Помилуйте, — говорил он, — приехали Рогановы, и у меня никто теперь в лавке не покупает, все бросились к ним, они у меня торговлю перебивают, вы меня вызвали, я думал, буду один торговать”. Жалоба Маеровича на этот раз была оставлена без всяких последствий, ему сделано было серьезное разъяснение. С тех пор Маерович затаил злобу против г.г. Рогановых, при встречах сладко улыбался, а в душе готов в ложке воды утопить, начал чуть не каждый день забегать к ним и спрашивать, как торговля идет. Когда видел покупателей, от злости не выдерживал характера и убегал, даже не простившись. В феврале пришел, наконец, так давно жданный обоз Маеровича, и тогда он оставил г.г. Рогановых в покое. Цены на товары он понизил, по таблице, утвержденной начальством. Маеровичу разрешено было еще ввезти транспорт из Стретенска без осмотра, хотя в этом обозе было 9-ть бочек спирта. Когда начальник узнал об этом, то велел спирт запечатать, бочки поставить около склада. Но ничто не помогло, ни караул казаков, приставленных к бочкам, ни часовой, находившийся у склада, все они не замечали ничего подозрительного, а бочки по какому-то волшебству оказались чрез неделю пустыми. Когда начальник спросил, отчего это произошло, ему ответили: бочки рассохлись, спирт весь вытек, а убытка, между тем, никто не предъявлял. Бочки со спиртом принадлежали целой компании, так как один Маерович не рискнул привезти много спирта, поэтому пригласил компаньонов, имеющих право торговать на Хингане съестными припасами, а секретно торгующих преимущественно водкой.

Квартира у г.г. Рогановых была устроена так. Представьте себе громадный барак, врытый в землю на два аршина, поставлены столбы, в промежутках вставлены толстые горбыли, с [434] заостренными концами, вколоченные в грунт. На верху стояков сделаны связи вдоль барака, по середине его на столбах укреплены балки, по ним решетник, на нем насыпана земля. Двери, как в подвалах, спускаются книзу, а окна устроены вровень с землей, маленькие, в два стекла. Барак был по длине 15 сажен, а в вышину три сажени, он разделялся на четыре квартиры.

Еще не успел г. Роганов хорошенько устроиться в своей квартире, как вдруг начальник потребовал его к себе. Дело скоро разъяснилось. Из Джелантуня в Хинган г. Роганов перевез только часть транспорта; много предметов им было оставлено в первом местечке и в складе 5-го участка, с тем, чтобы отсюда перевозить на казенных лошадях на Хинган. В транспорте, кроме необходимых предметов, было несколько ящиков с разными винами, купленными по распоряжению администрации. Когда груз подошел к кордону, казаки увидали бочонки и ящики и остановили под Хинганом обоз; но г. Роганов показал пропуск, тогда обоз пропустили беспрепятственно, но слава уже пошла по всему Хингану. Г. Роганов, говорили, водку привез, чистую, не разбавленную, не как у Маеровича. Шустрый еврейчик забегал, заносился по всему Хингану и скоро устроил гадость, а когда это не помогло, сбегал к артельщику в склад, куда телефон проведен к начальнику, и подговорил артельщика сообщить по телефону начальнику, что г. Роганов вместо нужных предметов для казенных потребностей везет семь подвод одной водки для продажи. Разумеется, выслушав такое заявление, начальник раздражился, и по адресу г. Роганова высказал много нелестного: “Сейчас же старого чёрта выгоню вон”, — заключил свой гнев начальник. Маерович подслушал весь разговор и с радостью объявлял всем, кто попадался ему навстречу: любимчик начальника полетит обратно, он его прогнал.

Г. Роганов, не подозревая интриги, спокойно вошел к начальству. Не давая ему возможности говорить, разгневанный администратор начал упрекать, а потом повернулся и прервал разговор. В прихожей г. Роганова встретил Маерович, который подслушивал происходившее. Г. Роганов догадался, что тут кроется какая-нибудь каверза, и, когда узнал сущность обвинения, молча передал накладные изумленному начальству; из этих документов вполне была видна гадкая клевета. Скоро начальство свой гнев переменило на милость: г. Роганову увеличен оклад жалованья, и дана награда за благополучную доставку груза, а Маеровичу запрещено было являться на глаза к начальству. Но разве таких лиц, как Маерович, удержит запрещение? Они, как клопы, пролезут в самую незаметную щель и опять начнут кусать. Через месяц Маеровича опять можно было каждый день видеть в прихожей начальника. [435]

Через небольшой промежуток времени последовало распоряжение, чтобы г. Роганов съездил в Харбин за материалами, а г-же Рогановой было предложено взять в свое ведение гостиницу для проезжающих служащих и в ней устроить столовую для состоящих на службе итальянцев. Дом для гостиницы на перевале выстроен будет скоро, прислуга и вся обстановка привезены будут из Харбина.

Г. Роганов уехал. Пасху жене его пришлось встречать одной. Праздник был в апреле, дни были теплые, солнце нагревало землю, кругом появилась зелень, пробиваясь сквозь прошлогодние опавшие листья. Наконец, земля совсем оттаяла, запестрели цветы, распустились листья и зазеленели на всем пространстве, лес надел свой нарядный убор. Г-жа Роганова немедленно приступила к устройству палисадника пред своей квартирой; намеченные деревья выкапывались и переносились в палисадник, скоро у нее явилась прелестная аллея и две клумбы цветов. Не имея семян, она устроила клумбы таким образом: где видела побольше цветов, тотчас переносила их в палисадник с почвой, не тревожа корней. Таким же образом она устроила две гряды клубники. Там в лесах масса клубники. Г-жа Роганова вместе с дерном выкапывала ее и пересаживала в палисадник. Также поступала она и с лилиями, которых много росло около речушки. Над трудами любительницы растений много подшучивали, указывая, что ничего не выйдет из ее старания, но когда деревья, осторожно пересаженные, распустились и дали хорошую тень, стали завидовать и частенько заходили чайку напиться на свежем воздухе в садике.

Прошел май, вести с Востока прибывали тревожные, стали поговаривать, как бы не пришлось сражаться, начали составлять отряды добровольцев и вооружать их, делали ученье, ночные фальшивые тревоги, чтобы приучить каждую минуту быть готовыми. Начальство отмалчивалось, когда спрашивали его. По поводу слухов. Некоторые отвезли свои семейства на границу, по дороге чрез Хинганский перевал чуть не ежедневно проходили китайские отряды; начальник принимал некоторых китайцев, давал обеды, делал смотр китайским отрядам и дружески провожал далее. По объяснениям китайских генералов, все они идут на подкрепление цицикарского гарнизона и для охраны Восточно-Китайской железной дороги от нападений боксеров.

В первых числах июня возвратился г. Роганов из командировки и привез всю обстановку для гостиницы, буфетчика, прислугу и массу предметов, потребных для нее, а также вина красного и белого и водки. Немедленно компания кабатчиков распустила слух и послала повсюду доносы, что г. Роганов ничего не [436] привез для казны, а только для себя целый транспорт водки, а в Харбине он купил целый завод Попова.

По поводу постройки гостиницы стали толковать, что дом нужнее для амбулатории и аптеки.

Начальник запел теперь другую песню, отдал приказ арестовать товар, который г. Роганов привез для себя на шести подводах по 200 п. на каждой, потребовал от него подробный отчет для рассмотрения в конторе. Под влиянием такого поворота дела и отъезда главного начальника, управитель дистанции товар, привезенный г. Рогановым для гостиницы, не принимал в склад, его оставили на открытом воздухе.

Настроение возвратившегося из поездки главного начальника скоро изменилось вследствие одного некрупного события. Когда приехало 36 подвод с казенным грузом, артельщик принял товар, а в том числе несгораемую кассу, весившую 300 п., для конторы. Увидя в окно долгожданную кассу, начальник удивился и спросил, кто привез.

— Конечно, я, — ответил г. Роганов: — ведь вы меня послали в Харбин, чтобы привезти то, в чем вы имеете нужду, ну, я и привез кассу, так как уже слышал, что вы посылали нарочно в командировку именно за ней двоих служащих; и тот и другой возвратились, истратив командировочные деньги, но кассы не привезли, вероятно, никто не брался везти трехсотпудовую кассу, рискуя сломать арбу такой тяжестью.

— Вот за это и спасибо тебе, — проговорил начальник, — за это я тебя и люблю, что ты один не стараешься сорвать с меня, а напротив заботишься обо мне.

Пользуясь этим моментом, г. Роганов завел беседу об арестованном товаре.

— Вы приказали купить для гостиницы обстановку, товару, вина, водки, разрешили и людей привезти. Я все исполнил, но, когда я приехал, оказывается, что нет помещения, а вы обещали, что к приезду будет все готово, товара даже в склад не поместили, а бросили на улице и поставили часовых караулить ящики и бочонки; от дождя товар портится; его куплено на 4.000 рублей. Кто же должен отвечать за убытки и порчу товара?

Начальник сильно смутился и проговорил:

— Мне сказали, что ты купил у Попова водочный завод за 6.000 рублей и привез одной водки, я и велел арестовать водку. Я не знал, что весь товар арестован: это самовластно распорядились. Что касается дома для гостиницы, то он готов, но, должно быть, С — ый имеет что-нибудь против вас или вашей жены, он сильно восстает против устройства гостиницы. Твой товар и водку я советую перепродать здешним купцам. [437]

— Маеровичу и его компании я не отдам ни за что своего товара, — ответил г. Роганов.

— Ну, вы друг друга, кажется, не любите, — проговорил начальник. — Я бы его давно выгнал за пакости, но теперь уже не могу: он сделался поставщиком мяса на весь Хинган и взял аванс в 20.000 р... Ну, чёрт с вами, надоели. Сдавай весь свой товар и получай полностью деньги, не обижайся, старина, на меня. Передай поклон от меня жене, я приду к вам чай пить в палисадник.

Прошла половина июня. Разнесся слух, что Благовещенск в осаде; опять стали усиленно готовиться к защите. Дошли вести и о том, что с Порт-Артурской ветви начинают разбегаться служащие, особенно телеграфные чиновники, и им приходится служить почти в одиночку; он телеграфист, он же и начальник железнодорожной станции, он же и другие должности исполняет, кроме сторожа и стрелочника, которыми состоят обыкновенные китайцы. Можно представить положение такого русского человека, одиноко заброшенного на далекой станции!

Рассказывали, что в довершение бедствия с весны появилась холера в Порт-Артуре и в Дальнем. Все, кто мог убежать, немедленно уезжали. Паника напала на всех, особенно на мелких служащих. Бывали факты, что бежали, куда глаза глядят, побросав вещи и дома. Рассказывали, что одна женщина только что из России приехала к мужу, который служил в Порт-Артурской ветви десятником и каждый день ездил на работы за 10 верст. У них было трое детей. Во время холеры сначала заболел няньчивший китаец и умер; потом через два дня умер от той же болезни ребенок, мать обезумела и стала просить мужа обратно отправить ее, но он медлил. Скоро заболел и второй ребенок у десятника, и стал уже умирать. Жена, когда сам он отправился на работы, схватила здорового ребенка, убежала на поезд и уехала по направлению Харбина, но поезд задержали в карантине, и бедная женщина принуждена жить около месяца в нем.

20 июня у г.г. Рогановых в палисаднике сидел начальник и пил чай. Когда г-жа Роганова сообщила свое предположение уехать границу, он сказал:

— Не торопитесь, может быть, скоро все уедем, только этот разговор между нами, не пугайте никого, вы — женщина умная, понимаете. Я даже жене своей не говорю ничего, чтобы раньше времени не пугать ее. Вас одну теперь отправить опасно, время тревожное, боксеры, говорят, сюда подвигаются, весь край бунтует, китайцы нападают на одиноких путников.

В конце разговора начальник сказал г. Роганову: [438]

— У меня на руках есть благословенная дочь, страшная трусиха, даже куста боится около своего двора; у нее трое детей, мои крестники, я их очень люблю и боюсь за Машу; муж ее три месяца в командировке. Голубчик, съезди, смени его, пусть он скорее едет сюда, а то я боюсь, как бы что не случилось с его женой: она — ужасно нервная особа. Я буду спокоен, если он будет здесь. Ты поедешь завтра, в случае тревоги выезжай с пятым участком за нами или в Харбин. За жену свою не бойся, поручи ее мне; во время опасности первым долгом я позабочусь о ней, и она, надеюсь, не струсит и не наделает мне хлопот.

На другой день г. Роганов уехал, жена его осталась одна.

Тревожные слухи со дня на день увеличивались, китайская прислуга передавала невероятные вести. Говорили, что китайское войско незаметно стягивается и окружает все участки плотным кольцом боксеров, сборища которых скрываются в ближайших горах и лесах; всех иностранцев поголовно вырежут и завладеют всем имуществом. На такие действия у боксеров есть приказ китайской императрицы; они с нетерпением ждут знака, чтобы привести в исполнение свой зверский план. Другие раз сказывали, что из-за гор движется несметная толпа бунтовщиков и, как лавина, обрушится на Хинган, где все сметет с лица земли. Рассказчики прибавляли, что на боксеров страшно глядеть: худые, голодные, испитые, зверские лица в лохмотьях, все проникнуты страшною ненавистью ко всем иностранцам. Страшно подумать, что будет, если попадешься к таким извергам, не знающим ни чести, ни совести, ни сострадания. Китайские войска, хотя и малыми отрядами, постоянно проходят ежедневно мимо Хингана, по их словам, будто бы в Цицикар. Многие этому не верили, думая, что на самом деле солдаты посланы, чтобы вырезать всех русских поголовно. Так как война не объявлена с Китаем, то дружеские отношения не позволяли грубо относиться к войску, поэтому начальник, как представитель России, волей и неволей, любезно принимал китайских генералов и мандаринов, принимал их с самой любезной улыбкой, угощал и провожал дальше, желая в душе, конечно, провалиться им всем в преисподнюю. Тревога со дня на день увеличивалась; многие из дам запаслись револьверами и зарядили их, с целью, в случае нападения китайцев, убить себя, чем позволить им издеваться над собой. Но затруднял вопрос, как быть с детьми; матери решались их отдать на волю Божью. 26 июня, везде на вершинах гор появился караул для осмотра окрестностей на далекое расстояние; но подозрительного ничего не было заметно, только китайцы рабочие группами собираются, идут в контору, просят расчет и моментально [439] исчезают. Когда их спрашивают, почему они не хотят работать, они только твердят: солдат много, нужно бежать скорей отсюда, убьют... смерть... Рабочие в панике убегали, покидая место заработка, где были сыты и одеты, и бросались в лес, чтобы укрыться от своего доблестного войска.

В русских поселениях по ночам, как во время военных действий, стали делаться тревоги, чтобы узнать готовность защитников на деле. Вот несутся заунывные трели горниста к тревоге; все женщины вскакивают с кроватей, в ужасе думая, неужели настал смертный час, и, хватая из-под подушки заряженный револьвер, прислушиваются, что происходит на улице. Вот слышен топот толпы, шум, крики, бряцанье оружия.

Вздохнули свободнее, убеждаясь, что это — фальшивая тревога. Чтобы знать об угрожающей опасности, приказано было зажигать костры соломы и сухого леса, собранного в громадные кучи. Это распоряжение было дано с целью предупреждения жителей и массы рабочих, разбросанных по окрестностям на далекое расстояние. Было объявлено рабочим, заготовляющим шпалы верст за 30 от Хингана, а также угольщикам, дегтярникам и другим, когда они увидят на горе пылающие костры, то должны все бросить и бежать в Хинган, захватив только топоры, ножи, косы и прочее, что пригодно для обороны.

Петров день прожили в тревоге: у всех, к кому ни придешь, нервное настроение, предчувствие грозы, все были в напряженном ожидании, со страхом посматривали на окружающие Хинган горы, как будто бы ожидая, что вот-вот они обрушатся, поглотят нас в свои недра.

Начальник уехал на Хинганский перевал, там взбунтовались все манзы, прекратили работу и просили расчет. Управитель дистанции обругал их, тогда они напали на контору. С трудом казаки отстояли артельщика и кассу. В конторе все было перебито, переломано. Прибывший начальник уговорил рабочих подождать до следующего дня, некоторых тут же рассчитал и велел казакам выпроводить подальше крикунов и зачинщиков бунта; остальные рабочие довольно тихо разошлись по своим землянкам. Ночь прошла спокойно.

30 числа, когда часовые спокойно расхаживали на, своих постах, прислужник г-жи Рогановой, китайчонок, откуда-то прибежал и тревожно стал кричать, размахивая руками: “цуба, цуба кокойда, мадам, кантоми”, т. е. уходи, уходи, скорее, мадам, смерть. Г-жа, Роганова, вскочила и страшно испугалась. В то же время вдруг из-за угла выехал верховой, он несся во весь опор. Это был инженер К. Он быстро соскочил с коня, подхватил на руки встречавшую его и упавшую в обморок жену, вместе с ребенком. [440]

Шум и крики увеличиваются, беготня по всему Хингану, плач детей, визг матерей, напевы тревожного рожка. Казаки, вооруженные, побежали к дому командира на Хинган. Скоро всем стало известно, что русские окружены китайским войском; инженер К. с трудом пробрался к Бахату. Оказалось, что там в лесу за пять верст спрятан целый китайский батальон. Только благодаря быстроте коня, инженер прибыл сюда, он всем показал шляпу, в двух местах простреленную, прибавляя, что двое нападавших на него солдат им убиты. Когда жена очнулась, К. сказал ей, что через три часа отсюда необходимо выходить, никто не должен остаться на Хингане. “Живо собирай детей в дорогу; возьми деньги и документы, и марш в дорогу; я тебе сейчас подводу пришлю, а мне надо идти к отряду добровольцев, состоящему под моей командой; прощайте, благослови вас Бог, дети мои”.

Немедленно подъехали две нары за г-жой Рогановой и семьей инженера К., их прислал начальник. Рекомендовано было брать провизии на десять дней, а из одежды только самое необходимое. Жена К-ова оправилась от испуга и бодро принялась укладывать нужные предметы. Г-жа Роганова деятельно ей помогала, а также китайчата-прислуга.

На улице в это время отцы семейств, как безумные, отыскивают телеги и экипажи, чтобы посадить и увезти свои семьи; некоторым попались неисправные тарантасы, торопятся починить и привести экипаж в такое состояние, чтобы можно было двигаться. Двое служащих схватились за таратайку и с озлоблением друг у друга вырывают ее; один даже топором замахнулся на другого, но подскочил К-ов, огрел нагайкой спорщиков и показал на стоящую в стороне хорошую телегу, которой спорщики не заметили. Все, какие были экипажи, быстро были заняты, после чего стали готовить лошадей.

Было четыре часа вечера; тревога усиливалась. Китайцы опять обступили контору и просят расчета. Им было объявлено, что русские уедут, а деньги будут оставлены переводчику М., который немедленно их и разочтет. На вершинах загорелись сигнальные костры, рабочие побежали из всех мест к центру Хингана. Начальник, предполагая, что манзы успокоились, в коляске поехал туда же; вдруг его окружила плотная толпа китайцев рабочих, потребовавшая безотлагательного расчета, а один здоровеннейший манза, протискавшись к самой коляске, схватил его за ноги и кричал:

— Возьмем его в плен!

Начальник выхватил у кучера кнут и пошел им работать направо и налево. Манзы инстинктивно бросились прочь. Кучер стегнул тройку, она понеслась стрелой под гору. [441] Начальник едва сидел в коляске от толчков, а лошади несутся во всю мочь. Трое китайцев хотели их схватить и тотчас упали на землю.

— Погоняй! — крикнул начальник и перекрестился.

В это время со стороны леса позади манз вдруг поднялся крик, манзы испугались, попятились с дороги, на них бежала кучка русских дроворубов с топорами, ломами и железными лопатами. Они, увидев начальника в опасности, бросились его спасать. Манзы мигом разбежались, и тройка благополучно прибыла на Хинган.

Наконец, все были готовы в путь, обозы стояли на площади, в конторе запаковывали документы и нагружали на подводы. Распорядители, приставленные к обозу, водворяли порядок между отъезжающими. Казаки постоянно приезжали с приказаниями и возвращались опять за новыми. У дома начальника заканчивается нагрузка, выезжает воз с прислугой, нагруженный до верху и запряженный тройкой сытых лошадей. Вот откуда-то вынырнул казак, он пьян и едва держится в седле, тем не менее, он скачет, его останавливают, но он отбивается и громко кричит:

— Шабаш теперь Маеровичу, я выпустил весь спирт из бочки, не будет доливать водой и табачным настоем, весь его кабак разгромил, и сам напился.

Потом рассказывали про этого казака, что он добрался до своей казармы и лег спать под нарами, и проснулся тогда, когда русские уже выехали. Торговцы и купцы, у которых были магазины и лавки, предлагали желающим брать, что нравится, но воспользоваться этим было нельзя вследствие неимения подвод.

Из леса прискакал на пятидесяти подводах подрядчик, кони у него здоровые, красивые, сытые, один другого лучше, томской породы, крупные, со светлой блестящей сбруей. Он работал на шпалах в лесу, где ему объявил казак, чтобы бросал все и ехал на Хинган. Сын подрядчика, красивый весельчак, старался всех смешить.

— Не унывайте, — говорил он дамам: — буду вашим защитником, и, когда манзы на вас нападут, то я их схвачу и буду лбами друг о друга стукать. Знаете, я силен, подковы разгибаю, мне ничего не значит сотня манз. Раз они на работе взбунтовались, я их двести человек ломом перекалечил, а они царапины мне не сделали.

Манзы-рабочие, которых было до трех тысяч, угрюмо следят за торопливыми сборами русских; некоторые из них, более смелые, заходят в казармы, где им отдают то, что нельзя увезти. Манзы молча подбирают и разглядывают. Скоро [442] они вошли во вкус, начали уже сами брать, что им нравится, стали заходить в магазины и оттуда тащили, что хотели, потому что купцы убегали под охрану отряда. Манзы разлакомились дешевой добычей, даже стали нахально врываться в квартиры не успевших выбраться служащих и хватали, что попало под руку, самовары, ковры, швейные машины, подушки. Манзы были особенно дерзки, если в квартире была только одна женщина; они толкали ее за дверь, говоря:

— Ступай, ступай, а то умрешь.

Один техник во время тревоги прибежал в свою квартиру и велел своей жене готовиться; она с ребенком на руках спешно собиралась, вдруг толпа манз ворвалась в квартиру и начала все грабить и обдирать. Хозяйку прижали в угол с ребенком, она от ужаса не могла кричать и говорить. К счастью, муж вернулся вовремя и, когда увидал жену в полуобморочном состоянии, крикнул манзам, чтобы они убирались, иначе их перебьет, что они забыли, что он всегда им покровительствовал и помогал. Тотчас толпа, состоявшая из тридцати человек, сконфуженно удалилась. Мало того, манзы пригнали чью-то подводу и стали помогать укладываться.

Когда техник с женой отъехал, манзы начали грабить оставленную квартиру. Не так благополучно окончилось с другой немецкой семьей. Муж-старик лет шестидесяти и жена-старушка заканчивали сборы. Когда муж вернулся с подводой, квартира оказалась разграбленной, а жена пропала, долго он бегал по горе и кричал в отчаянии:

— Лизбета, Лизбета, где ты, откликнись!

Но ему никто не отвечал. Наконец старик увидал, что уже последняя подвода подымается на перевал, остались одни манзы, грабящие покинутые квартиры, тогда и он поехал, надеясь, что жена ушла вперед.

Манзам очень хотелось воспользоваться складами, в которых хранился на миллионы рублей товар и съестные припасы, но они трусили, около складов был поставлен караул из трех казаков. Эта горсточка удерживала семитысячную толпу; казаки сказали китайцам, что если они подойдут к складу, то казакам приказано взорвать его динамитом, и тогда не только все жители, но и горы взлетят на воздух. В сумерки все выехали. На 12-й версте впереди есть смоляные и угольные ямы, там постройка подрядчика; когда стали подъезжать к этому месту, зарево осветило далекое пространство: горела смола, зажженная для того, чтобы освещать путь отступающим. Тут к ним присоединились угольщики и смольники, и чем дальше отряд двигался, тем больше к нему прибавлялось со всех сторон людей и подвод с семействами. К утру подошли на [443] дистанцию Харго и остановились подождать тех, которые были на Бахату, ниже Хингана за 30 верст. Только ночью явились служащие из Бахату, но между ними не оказалось двоих, недавно поступивших десятников. Молодые люди только что приехали из России и служили не более трех месяцев. С ними была артель человек тридцать и подрядчик с семьей. Все жалели об отсутствующих десятниках; партия рабочих недоумевала, почему они не догнали и не присоединились; несколько раз призывали казаков летучего отряда для расспросов. Два казака с клятвою подтвердили, что они предупредили десятников. В два часа ночи двинулись в путь; это время выбрано потому, что днем ехать жарко. Приказано было вставать в час ночи, идти до 11 часов утра, потом останавливаться обедать и кормить лошадей до четырех часов вечера, а затем снова ехать до 11 часов ночи. Отдавши такое приказание, командир Я — ский расставил посты на вершинах гор по три конных казака, окружил лагерь цепью казаков и добровольцев, в предупреждение внезапного нападения. В 11 часов ночи приказано все костры потушить, а их было разложено много, и в них бросали все, что затрудняло пешеходов.

Вот у одного костра собралась молодежь из не так давно прибывших чернорабочих из-за Байкала, преимущественно из семейских староверов, переселившихся сюда при императоре Николае I во время гонения раскольников. Они поселились в недоступных Алтайских горах по реке Селенге и Туре и, не смешиваясь с другими народностями, сохранили во всей чистоте и неприкосновенности великорусский тип: высокий рост, правильные черты лица, русые волосы, голубые глаза и богатырские плечи. В каждом из них замечалось добродушие и юмор, в каждом слове, в каждом поступке, виден был независимый характер, не знавший рабства. Привыкшие с раннего возраста отдавать себе отчет в своих поступках и беспрекословно повиноваться авторитету своих стариков, семейские староверы всех удивляли своей выдержкою и сплоченностью. Они были самые лучшие работники, и потому ими везде дорожили, но зато они были и самые беспокойные. За свой интерес они боролись массой, а не в одиночку, чувствуя в себе силу, никому не уступали, почему дело всегда кончалось тем, что исполнялись справедливые претензии семейских. В противном же случае, если власть упрямилась, результата получался очень плачевный: семейские, молча, поднимались со своими женами и детьми, со скарбом, брали приисковых лошадей и телеги и отправлялись восвояси. Можно себе представить положение управляющего приисков, оставшегося в самое горячее время без рабочих. [444]

Вид описанной группы производил бодрящее впечатление. В половине второго часа трубач проиграл сбор и, разъезжая по лагерю, будил спящих. Все вставали, конюхи запрягали лошадей.

Подводы тянутся одна за другой на расстоянии 12 верст беспрерывно. Охранная стража из казаков на своих юрких маленьких лошадках едет по окраине дороги, перемежаясь с группами пешеходов из добровольной дружины, вооруженной разной системы ружьями и револьверами. По дороге, по ее сторонам, группами идут чернорабочие, вооруженные, кто чем мог: у кого за плечами торчит пика, у кого топор.

Дальше, саженях в двухстах, едут казаки-разведчики по три человека с правой стороны и столько же слева; они то поднимаются на самые крутые скалы и долго рассматривают внимательным взглядом окрестности, то опускаются в громадные ущелья и почти скрываются в густом лесу, то вынырнут где-нибудь впереди опять на скале. Вот невдалеке слышен голос, монотонно повторяющий:

— Лизбета, Лизбета!

Это старик, немец, все еще разыскивающий свою старуху-жену. Шутники из молодежи, смотря на эти поиски, советуют ему подождать до Хайлара и отнять там у какого-нибудь китайца молоденькую жену. Немец внимательно слушал, но, когда понял, в чем дело, плюнул и отошел от насмешников. Дорога идет то вниз то вверх горы, долины чередуются. Иногда попадаются постройки подрядчика или дистанция, но в самом жалком виде, все разрушено, разграблено, склады опустошены, и только кое-где ютятся в землянках покинутые больные манзы, да мяукают голодные кошки, брошенные своими хозяевами. В одиннадцать часов сделали привал и начали готовить обед. Народ еще вчера на Харго, во время дневки, был разделен на десятки, чтобы удобнее выдавать провизию. С партией было стадо быков, его гнал поставщик, на остановках он свежевал несколько туш, затем мясо выдавалось желающим. Так же поступали с баранами, которых два гурта следовало за отрядами.

Уже третий день в пути, все тихо кругом, но стали околевать лошади, их не зарывали, а бросали зря. Лошади падали совсем нежданно. В ночь подошли к станции Якши; заведывающий ею инженер уже ушел вперед. Здесь та же картина, что и прежде была: кое-где полуобгорелые дома. Отсюда послали двоих казаков и одного охотника пробраться и узнать, можно ли отряду пройти на Хайлар, китайский город, имеющий до двух тысяч войска с пушками, а также толпу боксеров, озлобленных и готовых убивать и грабить иностранцев. [445]

На том же привале Ш-ский, который оставался на Хингане после выезда русских, рассказывал, что произошло там, когда отряд уехал: китайские рабочие расхватали сначала воза, оставленные против квартиры начальника по причине недостатка лошадей, потом они бросились в дом начальника и, убив там главного переводчика, разбили ящики с серебром, оставленные для расчета. Шум, драки и убийства долго происходили на глазах безмолвных свидетелей.

Пришла ночь. Лагерь русских путников расположился на ровном месте, по обе стороны дороги из Хайлара в Цицикар. В разговорах все осуждали уловки трусливых, к каким они прибегали, чтобы обезопасить себя от случайностей нечаянного нападения. Подводы по дороге растягивались одна за другой верст на двенадцать, никому не позволено выскакивать из линии, или обгонять, чтобы путь пешеходам был всегда свободен. Порядок этот нарушали, когда отряд начинал движение: трусы обыкновенно быстро запрягали лошадей и гнали их в середину поезда, где считали себя более защищенными. Равным образом, когда отряд останавливался, те же лица стремились поскорее занять местечко в середине круга.

Ночью караульные остановили проезжающего китайского генерала с переводчиком и двоими провожатыми, его пригласили на отдых в палатку к начальнику, наскоро устроили пир, чтобы вызнать китайские секреты. Генерала всеми мерами задерживали и усердно угощали потому, что за первым отрядом шел отряд пятого участка, в котором находился г. Роганов. Справедливо рассчитали, что этот отряд будет пропущен китайскими войсками вследствие нахождения в русском обозе китайского сановника. Когда прискакал казак из пятого отряда с вестями, что последний прошел через Хангайский перевал и идет недалеко, угощение генерала было кончено, и его отпустили в Цицикар.

На Якшинской станции к отряду присоединились подрядчик с семьей и пятьдесят человек служащих и рабочих. Вот что они рассказывали о своих похождениях. Когда они пришли на Бахату, то там русских уже не было, а находились только китайские солдаты; последние их пропустили к Хингану. Там постоянно встречались бегущие манзы, все они советовали скорее уходить. За Хинганом на дорожном мосту были навалены кучи награбленного имущества, здесь его делили китайские рабочие. Русские рабочие остановились в недоумении, как пробраться через мост, тем более, что другой дороги не было; к удивлению, к ним подошли манзы, наделили русских хлебом, ветчиной и водкой и расчистили мост, чем русские быстро и воспользовались. Когда русские подымались в гору и поравнялись с [446] конторой начальника дистанции, где был сложен целый ярус новых тачек, вдруг из самого низа их выползла женщина. Это была Лизбета, так долго отыскиваемая своим мужем. Под тачками она скрывалась целых два дня и решилась вылезть, когда услыхала русскую речь.

Теперь Лизбета рассказала о случившемся с ней. Когда муж побежал за подводой, она начала укладывать деньги, драгоценности и бумаги, и страшно боялась, что муж нескоро вернется; случайно она взглянула в окно и замерла от ужаса: куда ни посмотрит, кругом манзы грабят, а русские уехали. Вдруг толпа манз побежала к дому, где она жила. Лизбета так испугалась, что бросилась вон из квартиры, подошла к сложенным тачкам наподобие большой пирамиды и здесь спряталась; она боялась, что ее найдут и убьют. Бог услышал ее молитву и послал ей неожиданное спасение.

Погода изменилась, пошли дожди, рабочие мокли под дождем, ничем не прикрытые; но голь на выдумки хитра: большинство из них теперь надевали шкуры зарезанных баранов, что раньше бросали. Так как баранов резали каждый день до двадцати голов, то вскоре новый наряд стал распространенным.

Настроение в отряде было спокойное, были уверены, что дойдут до границы без препятствий. Путешествие продолжалось два дня без всяких приключений, но затем начался падеж лошадей от сибирской язвы, падало по десяти и более на каждой остановке. Некоторые пробовали спасать заболевших лошадей, делали на опухоли быстрый разрез и выпускали кровь, затем к этому месту прикладывали раскаленное железо. Применялось также и другое средство лечения сибирской язвы. Когда лошадь заболевала, то делали разрез на опухоли груди и ставили лошадь в воду на 8 часов, лошадь поправлялась. Такой способ лечения сибирской язвы преимущественно практикуют забайкальские ламы.

А. Соколова.

(Продолжение в следующей книжке)

Текст воспроизведен по изданию: Воспоминания о погроме в Маньчжурии по линии восточной китайской железной дороге в 1898 году // Исторический вестник, № 10. 1906