Мобильная версия сайта |  RSS
 Обратная связь
DrevLit.Ru - ДревЛит - древние рукописи, манускрипты, документы и тексты
   
<<Вернуться назад

В. И. РОБОРОВСКИЙ

ПУТЕШЕСТВИЕ В ВОСТОЧНЫЙ ТЯНЬ-ШАНЬ И В НАНЬ-ШАНЬ

ОТДЕЛ ПЕРВЫЙ

ОТ ТЯНЬ-ШАНЯ до НАНЬ-ШАНЯ

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ЛЮКЧЮНСКАЯ КОТЛОВИНА И «ДОЛИНА БЕСОВ»

Селение Илянлык.Прибытие в селение Топсун и работы в нем. – Новый телеграф. – Новая крепость и войска. – Жители. – Тремя партиями выступаем из Токсуна. – Мое предварительное знакомство с котловиной. – Жители ее. – Наш караван. – Знакомство с ваном. – Устройство метеорологической станции. – Поездка в Турфан и водворение Шестакова на двухлетнее жительство на станции. – Нивелировка котловины. – Прощальный визит вану. – Отъезд П. К. Козлова на оз. Лоб-нор. – Оставляем Люкчюн. – Ур. Таган-сак. – Последняя ночь в котловине. – Границы котловины: пески Кум-таг, высоты Тус-тау, горы Чоль-таг, пустыня нижнего Алго и на сев.-зап. отроги Даван-чина. – Ур. Кован. – Селение Шуга. – Город Пичан. – Ур. Гун. – У порога «Долины бесов». – Селение Шота. – Случайное приобретение новой собаки для каравана. – Вороны и волкиспутники каравана. – Немного заблудились. – Кл. Сарык-каш. – Повеление богдо-хана. – Кл. Омрá-кемá. – Кл. Опур. – Кл. Тёс. – Близ колодца Джигдыян. – Селение Чо-кагу. – Селение Кара-тюбе. – Мазар Еллик. – Приход в Бугас.

Западная и северная части оазиса представляют глинистую бугристую местность, выдутую страшными северо-западными ветрами, и большую болотистую площадь с прекрасным кормом, служащую для выгона скота илянлыкцам.

На ближайших к бивуаку ключах нам с Ладыгиным удалось наловить чрезвычайно интересных рыбок Diplophysa sp., впервые мною здесь встреченных, и довольно крупных водолюбов (Hydrophilus sp.) и плавунцов (Dytiscus marginalis). На илянлыкских болотах останавливалось много водяной пролетной птицы и особенно куликов. Деревья оазиса стояли еще зеленые; отчасти еще зеленые хлеба на пашнях, главным образом просо-сорго, не были еще убраны. Здесь зима подбирается не так быстро, как на верхнем Алго, чему в значительной мере причиною и абсолютная высота, падающая в Илянлыке до 679 футов.

Почва оазиса состоит из желто-серого очень мелкого, сильно глинистого песка (песчаный лёсс) и из серого, лёссовидного суглинка с мелким хрящем; кое-где попадаются, на сдутых ветром местах, особенно в [101] северной части Илянлыка, выходы розовато-желтого известково-глинистого мелкозернистого песчаника (ханхайского) 55.

Самое название Илянлык – от слова «илян» – произошло от обилия змей, водящихся в этой местности; но ко времени нашего прихода они уже исчезли, вследствие приближения осени и сравнительно свежих ночей, почему ни одного экземпляра добыть нам не удалось.

Жители Илянлыка – сарты и чанту, 400 семей – занимаются исключительно земледелием, сеют сорго и хлопок; подчинены токсунскому беку.

Переночевав в Илянлыке, мы чуть свет направились в селение Токсун. По дороге все время попадались редко разбросанные сакли, обсаженные ивами и реже тополями. Фрукты здесь не растут – весенние неистовые ветры обрывают все цветы. Да и все листья хлебных растений истреплены и разорваны ветром, вдоль по нервам. Самые сильные ветры дуют со второго месяца по пятый, т. е. с февраля по май; сила этих ветров бывает настолько велика, что иногда прекращается всякое сообщение Илянлыка с Токсуном. Южная часть оазиса Илянлыка орошается карызами рек Алго и Субаши, северная же – карызами реки Даванчина. На 9-й версте мы вышли на р. Даванчин-су, идущую с северного хребта Даванчин-дабан, и, вступив в южную часть сел. Токсуна, разбили свой бивуак на том самом месте, где стояла экспедиция М. В. Певцова в 1890 г. Я отыскал даже точку, на которой производил астрономические наблюдения Михаил Васильевич, и на ней установил столб для той же цели.

От Илянлыка до сей точки мы прошли 15½ верст.

Не успели мы остановиться, как приехал местный бек, кадыр-бек, ставленник китайских властей, чтобы по поручению турфанского уездного начальника, китайца, «тина», осведомиться о здоровье нашем, благополучии пути, и, главное, о дальнейших наших намерениях. Он оказался очень милым в обращении, вежливым, но криводушным и корыстным человеком.

Первое, что бросилось нам в глаза в Токсуне, это – телеграфные столбы. Телеграф этот проведен из Су-чжоу через Гоби на Хами и Турфан. Здесь он разделяется: одна ветвь идет на Токсун, Карашар и в Кашгар 56, а другая на город Урумчи и на запад в Кульджу. Токсунскому беку поставлено китайцами в самую непреложную обязанность блюсти за сохранностью всех телеграфных сооружений. Человека, испортившего телеграф, бек доставляет в город Турфан китайцам для повешения. Если бек не найдет виновного, то лишается места, строго наказывается и высылается навсегда с родины. Постройкой телеграфа в Токсуне заведуют китайцы под руководством одного иностранца, носящего китайскую одежду; видеть его нам не пришлось, но по сведениям, собранным В. Ф. Ладыгиным, он, кажется, бельгиец.

По словам бека, китайцы нас ожидали уже и даже разыскивали; они никак не предполагали, что мы пройдем в Токсун через Алго, потому что там настоящей дороги нет, и сами китайцы там не ездят, опасаясь торгоутского кочевого населения и трудностей пути. Нас ожидали из Кашгарии в городе Урумчи, куда уехал недавно турфанский тин, рассчитывавший встретиться там со мной.

Вторая новость в Токсуне – новая глинобитная крепостца, вполне уже готовая, но за неимением войска пока не занятая. В другой, старой крепости стоит 150 конных китайских солдат. Во всем же Турфанском округе находятся 2 лянзы войск на 150 000 жителей. Токсун стоит [102] на единственной дороге, ведущей из Китая в Кашгарию, куда в прошлом году прошли до 12 лянз из Хами и Урумчи. Войска эти были смешанные, состояли из китайцев, чанту, монголов и кашгарцев. Из них пехоты 9 лянз и кавалерии 6. В нынешнем же году прошли 3 лянзы и 10 пушек и 170 арб сбруи и боевых припасов. Пехота была вооружена пистонными ружьями, а кавалерия – скорострельными и пиками, причем скорострельных патронов, кроме имевшихся на руках, в запасе не было. Из Урумчи была только одна лянза, остальные же из Хами. Войска продовольствовались на средства местных жителей, которые должны были все заготовлять заблаговременно к проходу войск, причем жители жаловались на своеволие и мародерство войск, не сдерживаемых начальством.

Селение Токсун стоит на р. Даванчине и на карызах рек Алго и Субаши. Население – чанту (тюрко-монголы, магометане), 400 семей. Подчинены беку, назначаемому турфанским уездным начальником. Дунган 200 семей, китайцев до 15 семей; те и другие подчиняются непосредственно «тину» в Турфане. Кроме того к Токсуну причисляются селение Илянлык с 400 семей чанту; селение Ямши [Яньмуши] – 150 семей чанту; Хадун – 280 семей чанту, есть немного и дунган, которые, как и немногие китайцы, подчинены Турфану.

Жители сеют преимущественно сорго, пшеницу, кунжут, хлопок, ячмень и огородные овощи, а также дыни, арбузы. Возле домов и на карызах садят ивы, тополя, шелковицу, айлантусы.

Дикая растительность состоит из тамарисков, джинтака (Alhagi camelorum), Karelinia caspica, камышей, сугака (Lycium ruthenicum), солодки, солянок, Sophora alopecuroides, кендыря (Apocynum venetum и A. pictum) и злаков.

Ветры в Токсуне бывают настолько сильны, что листья камышей и проса бывают оторваны, как и в Илянлыке, и истреплены ветрами на узкие полосы по нервам.

Почва пашен Токсуна состоит из лессовидного буро-желтого очень твердого суглинка. В более южной части – серо-желтый мелкий слюдисто-глинистый песок, с обломками веточек тамариска, а по дну русла временно приходящих в Токсун вод Субаши – довольно толстые отложения серо-желтого лёссового слоистого ила.

Дождей в Токсуне почти не бывает, иногда падают на землю редкие капли дождя, насыщенные воздушною пылью и потому окрашенные в темнобурый цвет. Снег очень редко порошит зимою, но на земле не остается, испаряясь немедленно.

Абсолютная высота селения Токсун, проверенная многими моими наблюдениями, оказалась в 52 фута над уровнем моря.

С первого же дня прибытия в селение Токсун я вывесил все метеорологические инструменты, имевшиеся в распоряжении экспедиции и предназначенные для метеорологической станции в Люкчюне, и в течение семи дней делал параллельные наблюдения три раза в день, из чего можно было вывести сравнения показаний инструментов; произведены здесь наблюдения магнитные и астрономические; последние очень удачно совпали с наблюдениями М. В. Певцова в 1890 г.:

широта его наблюдениями определилась – φ = 42° 46' 54"

в 1893 г. по моим наблюдениям – φ = 42° 46' 52"

Разница всего на – 2"

Долгота Токсуна получилась: δ = 88° 40' 21" от Гринвича. [103]

Я так увлекся различными наблюдениями, что не находил времени для участия в сборах коллекций, которые усердно пополняли П. К. Козлов, В. Ф. Ладыгин и препаратор Курилович. Кроме того, немало времени отнимали различные приемы и визиты местных властей разных рангов и отдача таковых им, и часто безрезультатные и продолжительные с ними переговоры, напоминавшие толчение воды в ступе.

На другой день после нашего приезда в Токсун возвратился сюда же из Кашгарии и турфанский тин (уездный начальник). Мы взаимно сделали друг другу визиты. Он нам вручил почту, любезно присланную ему, для передачи нам, нашим кульджинским консулом, уважаемым В. М. Успенским.

Пользуясь сведениями, собранными в прошлую экспедицию с генералом М. В. Певцовым, и кое-какими еще добытыми ныне о местности Кызыл-сыныр [Сынгыр], затерянной в глухой пустыне, по пути отсюда на Лоб-нор я решил, не теряя времени, направить туда П. К. Козлова для ознакомления с этим урочищем и дорогою на Лоб-нор, куда предполагалось снарядить его из Люкчюна. Не без затруднений нашелся проводник, молодой чанту, красивый и молодцеватый, сын живущего в Кызыл-сыныре чанту Ахмет-палвана. Недостаток лошадей в Токсуне задержал выступление, и только 30 сентября рано утром мы выступили в путь тремя партиями: караван направил я в Люкчюн с В. Ф. Ладыгиным северной окраиной котловины, по большой дороге. П. К. Козлов с казаком Баитовым и проводником Абдурахманом за 15 дней пошел в Кызыл-сыныр. Снаряжение его составляли, кроме верховых лошадей, 2 вьючных верблюда, продовольствие, постель, маленькая брезентная палатка и 2 резиновых мешка, каждый на 5 ведер, для воды. Я же, захватив одного вьючного верблюда, продовольствие и 2 резиновых мешка для воды, с казаком Шестаковым и проводником, токсунским чанту, пошел в Люкчюн южною окраиною котловины, для предварительного с нею знакомства, чтобы знать, с чего начать свои предстоявшие здесь исследования.

Караван отправился на восток, П. К. Козлов на юг, а я на юго-восток-восток.

На 9-й версте моего пути окончилась растительная полоса; к окраине ее подбегала галечная равнина с южных гор Чоль-тага, изрезанная карызами, идущими с запада на восток и собирающими подземные воды Субаши. Мы вошли на эту равнину и ею двигались на восток; пробовали иногда итти и окрайними камышами, но это было трудно, так как соленая почва, покрытая твердой известково-гипсовой коркой, представляла затвердевшие глыбы, о которые лошади и верблюды спотыкались и портили себе ноги – пришлось итти снова галькой. На 13-й версте попался нам ключ Кашка-булак с солоноватой водой и затем лишь только на 32-й версте другой – Янги-Яйлак, пресный, многоводный, поверхность которого лежала ниже уровня земли лишь на ¾ аршина. Кругом ключа хороший корм (мелкий камыш) и дрова (тамариск); в одной версте к востоку стояла небольшая группа тополей, могущих служить для ориентировки местности при разыскивании этого ключа. На краю южной равнины, взбегающей на юг вверх к Чоль-тагу, встречается много курганов, сложенных из крупной гальки и камней. Все они уже нарушены алчными искателями кладов и расхищены; вместе с землей и галькой, кругом них валяются куски дерева и пучки старого камыша, которыми, вероятно, закрывались могилы. [104]

Кроме того по камышовому пространству на солончаках тянется линия сторожевых башен, сложенных из кусков солончаковой глины и ныне уже разрушенных, построенных когда-то старинными обитателями котловины с целью охранительной. Линия эта тянется с запада на восток вдоль котловины.

На севере, верстах в 17 от Янги-Яйлака, виднеются развалины Асса-шари, не те, о которых говорит Г. Е. Грумм-Гржимайло в своем сочинении, а расположенные по дороге из Токсуна в Турфан.

Второй переход сделали всего в 20 верст; как и накануне, дорога шла окраиной галечного пространства и по своему качеству, и по своему восточному направлению не изменялась. Те же солончаки и камыши влево и 2-3 башни среди них; на галечной степи постоянно попадались группами разрытые древние могилы. Сведений о древних обитателях этой местности, коим могли бы принадлежать эти могилы, довольно словоохотливый проводник наш не мог сообщить; говорил он о кладах, находимых в котловине до Бадуалета и после него. О могилах же он сообщил, что разрывали их дунгане во время восстания, когда здесь хозяйничали, и находили в них много серебра и золота. В котловине, говорил он, «как кому посчастливится с кладами. Один увидит развалины огромного древнего города и найдет много серебра и разных дорогих украшений, а другой на том же самом месте и следов никаких развалин не найдет».

Остановились на ночлег в урочище Бахлык-тура. Здесь стоит сложенная из крупных сырцовых кирпичей башня и при ней вырыт колодец с слабо солоноватой водой, лежащей только на 1 аршин ниже поверхности земли.

Из зверей здесь в котловине много антилоп (Antilope subgutturosa), лисиц, волков, зайцев и много мелких грызунов. Попадаются еще кабаны (Sus scrofa), но теперь их немного. Лет 30 тому назад с Чоль-тага нередко забегали дикие верблюды по несколько штук. Теперь же это редкая случайность, и они попадаются только в Чоль-таге и южнее, особенно если в нем выпадет снег, ради которого они приходят туда из пустыни.

Свой третий переход, очень большой, в 41 версту, к озеру Боджанте, мы совершили при неприятной довольно сильной северо-западной буре, продолжавшейся с раннего утра до сумерек.

Мы остановились на голой гальке, на которой не было никаких признаков растительности; камни и гальки, содержащие множество окаменелостей 57, были источены и вышлифованы свирепствующими здесь постоянно северо-западными бурями; с севера, со стороны озера, к ним прилегал большой береговой солончак, покрытый твердою коркой, состоящей из гипса, извести и различных солей, скрывающей под собою выпоты поваренной соли. Дальнейший путь наш шел галечной пустыней по границе камышей, которые вскоре кончились и сменились голыми, безжизненнымиг с изрытою поверхностью солончаками, за которыми в 1½ версты к северу виднелась сначала белоснежная, а потом переходящая в бирюзовый цвет поверхность солончакового озера Боджанте-куль. Ширина его верст 15 при длине около 30; берега его, совершенно плоские, окружены солончаками, и трудно определить, где собственно кончаются солончаки и начинается водное пространство. Это озеро – самое низкое место впадины, и одною из задач предполагаемой метеорологической станции в Люкчюне [105] будет определение абсолютной высоты этой интересной местности 58. Следуя краем солончака, мы должны были отклониться немного к югу и подошли к возвышенности, выдвинувшейся сюда от хребта Чоль-тага и присыпанной серым, средней крупности, песком. Сам Чоль-таг тянется здесь на восток-юго-восток и не имеет глубоких ущелий, будучи выглажен страшными бурями в течение многих веков.

На следующее утро, через 2 версты, мы вышли на дорогу, пришедшую с юга с гор Чоль-таг из урочища Кызыл-сыныр и пошли по ней на север, обходя озеро Боджанте с востока, по вспученным и изрытым сухим солончакам, малодоступным для движения на лошадях и верблюдах. Только местные, привычные животные могут, с опасностью сломать ноги, кое-как пробираться по такой невозможной местности. Наконец, мы увидели развалины каких-то стен; это оказались развалины древнего города калмыков – Чон-Асса-шари, – описанные Г. Е. Грумм-Гржимайло; мы прошли мимо, рассчитывая посетить их впоследствии, и вступили в солончак более мягкой формы. Нам стали попадаться тощие и сухие камыши, тамариски, следы арыков и пашен, встретились 2-3 развалины: мы шли районом старого Асса-шари. Эти развалины носят название Чон-Асса-шари в отличие от развалин Асса-шари, расположенных к юго-западу от г. Турфана.

Пройдя полосу песков, наметанных в небольшие барханы, версты 2 шириною, мы вступили на глинисто-солонцеватую равнину, поросшую солодкой, верблюжьей травой, Sophora alopecuroides и др., и направились к деревьям, росшим на окраине оазиса, представшего перед нами на 18-й версте нашего пути. Здесь впервые встретились нам пашни и сады на карызах и первые люди.

Впереди, вправо и влево видны были рощи и между ними окруженные пашнями фанзы – небольшие поселения, домов по 5-6, при воде, выведенной карызами.

Здесь нам указали направление к Люкчюну; вскоре мы перешли речку, бегущую с северных гор Тус-тау, весьма маловодную, стремящуюся по лёссовому без гальки руслу.

На 26-й версте пути остановились на одном карызе, четыре версты не доходя до города Люкчюна, стоящего на севере. Жители ближайших фанз моментально явились с предложениями арбузов, дынь, жареных лепешек и пр. Перед вечером мы заметили на соседнем к западу карызе наш караван. Я немедленно послал туда Шестакова, который вскоре вернулся с фельдфебелем Ивановым, хотевшим перевести сейчас же и караван на нашу стоянку. Но я решил перекочевку каравана на завтра, так как повар уже готовил людям ужин. Караван перекочевал к нам на другой день рано утром. Вскоре приехал от местного вана (князя) чиновник с хлебом-солью и сообщил, что сам ван уехал в гости и приказал исполнить все наши требования, желает вступить с нами в приятельские отношения и на днях приедет к нам.

В Люкчюне мне предстояло устроить метеорологическую станцию, и для этого было необходимо приискать пригодное для сего помещение, где-нибудь на соседнем карызе и в стороне от города, на краю, поближе к пустыне. Ближайшие жители, ссылаясь на бедноту и тесноту своих [106] жилищ, отказывались принять нас к себе, и только у казначея вана, Бешир-ахуна, подходящее помещение нашлось, но на сдачу его нам потребовалось разрешение вана, к которому я послал с документами и подарками В. Ф. Ладыгина, а на другой день съездил к нему сам. Сан был крайне любезен, устроил нам парадный прием и, по моем возвращении на бивуак, сейчас же отдал визит, который продолжался около часа. На все мои просьбы, обращенные к вану, не последовало ни одного отказа, он на все давал согласие; не имел ничего против устройства метеорологической станции и склада экспедиционных коллекций, собранных от границы до Люкчюна, и даже предложил свой надзор за ними и покровительство человеку, предназначенному оставаться при складе; для последнего он указал помещение Бешир-ахуна, если бы оно оказалось удобным.

Мы должны были скорее перебираться к Бешир-ахуну в фанзу, чтобы устроить станцию, и затем я должен был ехать в котловину для ее нивелировки.

9 октября рано утром мы перешли на карыз Бешир-ахуна и сейчас же позаботились о постройке метеорологической будки для станции. Для этого не оказалось ни подходящих мастеров, ни готового годного леса. Наконец, добыли дерева, но плохого качества; нашли и плотника, но так плохо знавшего свое ремесло, что решили строить будку сами под руководством Иванова; наемный плотник был полезен нам не искусством своим и не трудами, а только инструментами, которыми пользовались наши люди. Наконец, будка была построена, приборы установлены и станция начала действовать.

Во время постройки станции все метеорологические инструменты, предназначенные для нее и для путешествия, были выставлены в фанзе, и я произвел в течение нескольких дней ряд сравнительных наблюдений, т. е. повторил то же, что и в Токсуне.

В бытность свою в Токсуне и теперь в Люкчюне я произвел наблюдения для определения высоты горы Богдо-ула в Тянь-шане. Эти наблюдения были вычислены генералом А. Р. Бонсдорфом, который получил высоту горы = 22 692 англ. фут. над уровнем океана 59. Здесь же я определил положение станции и астрономически; она оказалась φ = 42° 41' 57" широты и долготы от Гринвича 89° 42' 28" 60.

Оставляя на складе собранные уже коллекции и запасы продовольствия на обратный путь от Люкчюна до границы, мы должны были все это хорошенько уложить в ящики, которых у нас свободных не было. Пришлось их делать самим. Опять возня с лесом, который с трудом добыли за непомерно высокую цену, например, бревно тополевое, кривое, в 3 вершка толщиною и 2 сажени длиною, для пилки досок нам обходилось до 1 руб. 50 к. Так же дороги здесь гвозди и все железные вещи.

23 октября возвратился П. К. Козлов из своей двухнедельной поездки в Кызыл-сыныр, привезя около 400 верст съемки неведомой пустыни и расспросные сведения для следующей поездки своей на Лоб-нор и Са-чжоу, которая уже ранее предполагалась. С его приездом у нас началась пренеприятная работа – разборка и новая укладка всех запасов путешествия, из которых нужно было выделить все необходимое на обратный путь, через два года, из Люкчюна на родину. Как тому, так другому делалась [107] опись, с обозначением номера ящика или сумы, где какие предметы находились. Затем выделение инструментов для станций и установка их, частью в выстроенной будке, частью в отдельном углу фанзы. Тем временем пополнялись и кухонные запасы: сушилось мясо в дорогу, приготовлялись запасы муки, дзамбы, круп, соли и пр. и зерно для лошадей; не были забыты и запасные вьючные принадлежности в дальнейший путь: войлока, веревки и пр.

По просьбе вана я должен был съездить в Турфан к китайскому уездному начальнику и заявить ему, что я оставляю свои вещи и человека для присмотра за ними люкчюнскому вану. Тин был очень любезен и предлагал оставить вещи в Турфане у него в ямыне (управлении) и не оставлять при них человека. Но я ему объяснил, что у меня остаются в числе прочего и собранные коллекции, т. е. шкуры зверей и птиц, но для сохранения их от моли и других насекомых они вымазаны ядом, а чтобы не съели их мыши, их надо часто пересматривать. Поручить это китайцам я не могу, потому что, при неумелом обращении, китайцы могут отравиться сами, поэтому я должен оставить своего сведущего человека. Жить моему человеку в большом городе Турфане неудобно, потому что будет обращать на себя внимание любопытной городской толпы, да и вообще может выйти какая-либо неприятность при незнании им китайского языка, а потому я оставлю его с вещами где-нибудь в малолюдном месте близ Люкчюна и попрошу вана, чтобы он принял моего человека под свое покровительство. Тин долго настаивал, чтобы склад сделать в Турфане, но, наконец, согласился со мною и даже обещал поговорить с ваном, чтобы ван заботился об оставляемом.

Для производства наблюдений на станции я выбрал урядника Шестакова, который был вполне подготовлен к выполнению связанных с этим обязанностей, так как в течение четырех месяцев практиковался почти ежедневно в обращении с инструментами и в отсчитывании показаний их, по нониусам и на глаз, и прекрасно в этом успел, а во время пребывания в Люкчюне практиковался в определении времени по часам Флеша. Вану были сданы на хранение деньги, необходимые Шестакову на продовольствие и другие расходы. При каждом случае он должен был брать необходимое количество денег от вана, держать же их ему у себя было запрещено, чтобы не вводить в соблазн людей, везде алчных до наживы, и для спокойствия самого же Шестакова. Оставили Шестакову паспорт, засвидетельствованный турфанским тином и люкчюнским ваном, а на всякого рода расходы 10 ямб 61 серебра, сданного вану на хранение. За фанзу под склад и устройство станции Бешир-ахуну было уплачено сразу вперед за два года.

Шестакову была оставлена инструкция для метеорологических наблюдений и наставления для сбора различных сведений, главным образом этнографических; поручено собрать коллекцию культурных местных семян, хлебных, технических, огородных и пр. Поручено при случае добыть шкуры и скелеты диких верблюдов, диких лошадей и других местных зверей, на что оставлена особая сумма вану; собрать и другие коллекции по возможности. Подарок чейбсенского гэгэна, молодую лошадь, необыкновенно ласковую и привыкшую к нам, я не рискнул взять в дорогу через пустыню, опасаясь, что она не выдержит предстоящего трудного пути, и оставил ее Шестакову, чтобы не так сильно чувствовалось его одиночество. Оставил я ему и личного моего друга – Яшку, удивительно разумного пойнтера, привыкшего к каравану и особенно ко мне; со мною он спал всегда, [108] забираясь в ноги под одеяло. У него была короткая шерсть, и в дождливые дни и при малых даже морозах он испытывал дрожь и выглядел мучеником. Я не надеялся, что и он выдержит все трудности пустыни и тибетские порозы, а потому оставил его Шестакову, который был искренне рад и этому участнику нашего каравана. «Жизнь моя теперь будет веселее, я остаюсь не один, а с Яшкой и Гэгэном 62».

Ван с первого знакомства полюбил Яшку, и всех своих служащих спрашивал: «А видал ли ты Яшку?» Если тот не видал, ван посылал его смотреть и спрашивал потом: «Ну, хорош, понравился?» Он даже брал его к себе на несколько дней гостить.

Самой важной работой после устройства метеорологической станции была произведенная мною и Шестаковым нивелировка котловины. Это я выполнил по программе, данной мне в дорогу М. В. Певцовым. По устройстве в Люкчюне станции были точно сверены все инструменты и в том числе 2 больших анероида Naudet, предназначенных для станции, с двумя ртутными барометрами Паррота, одним станционным и другим, назначенным для путешествия, и часы – мои, Шестакова и станционные.

17 октября я и Шестаков сверили свои часы со станционными, в 9 часов утра мы наблюдали показания своих анероидов и температуру воздуха, а П. К. Козлов по станционным барометрам высоту их ртути. После наблюдения я медленным шагом, чтобы не трясти анероида, проехал 15½ верст к развалинам древнего города Чон-Асса-шари и в 4 часа дня посмотрел показания своего анероида. Шестаков и П. К. Козлов одновременно наблюдали на станции, после чего Шестаков приехал ко мне на Асса-шари.

Ночью несколько дзеренов приходило на наш маленький бивуак. Они чуяли, вероятно, воду, хранимую нами в резиновых мешках, около которых утром мы увидали массу их следов.

Переночевав, в 9 часов утра мы оба сделали наблюдения по своим анероидам и обменялись ими. На станции, одновременно с нами, во время всей нашей поездки наблюдал П. К. Козлов. После утреннего наблюдения я двигался дальше на следующую станцию, где в 4 часа дня делал свое наблюдение, а Шестаков – на предыдущей, после чего Шестаков догонял меня. Утром в 9 часов опять делали их вместе, менялись анероидами; я уезжал, оставляя для вечернего наблюдения Шестакова. При всех наблюдениях записывались показания вывешивавшегося в тени термометра и т. д.

Двигаясь таким образом, мы в 10 дней дошли до селения Токсуна, астрономический пункт которого был 12-й станцией.

Обратный путь мы прошли северной окраиной котловины и изменили количество станций. От голодной дороги в передний путь лошади, делавшие трудные безводные переходы и часто ночуя без воды и с недостаточным запасным кормом, отощали, и мы потому должны были спешить, делая большие переходы, разделив все расстояние до Люкчюна на 4 станции.

1 ноября пришли на метеорологическую станцию, где после наших утренних совместных наблюдений анероиды поступили на двухлетнюю службу станции, а Шестаков принял ее в свое заведывание.

Сами мы хорошенько снаряжались в опасный и рискованный путь южной, пустынной, называемой «Долиною бесов», заброшенной китайцами, дорогой на восток на селение Бугас, лежащее на 20 верст южнее Хами, и дальше поперек Хамийской пустыни в оазис Са-чжоу. Снаряжали [109] и П. К. Козлова на не менее рискованное предприятие: он должен был пройти через Кызыл-сыныр на оз. Лоб-нор и пустынной дорогой в Са-чжоу, пройденной лишь единственным европейцем, венецианцем Марко Поло за шестьсот лет до нашего времени. Ни до него; ни после него ни один европеец пути этого не посещал. Покойный Н. М. Пржевальский намечал и этот путь к выполнению, находя его очень интересным. Снаряжение П. К. Козлова состояло из 5 верблюдов, завьюченных продовольствием, ящиками для коллекции, мешками для воды и постелью с небольшой брезентной палаткой.

Спутниками ему были урядник Баинов, препаратор Курилович и проводник, данный ваном.

15 ноября мы были приглашены на обед к вану, который был к нам чрезвычайно внимателен. Обещал полное покровительство Шестакову и иногда даже посещать его; желал нам всяких благополучий и успешного выполнения наших задач, и возвращения обратно с большими результатами нашего путешествия. Обед его состоял из различных блюд, приготовленных на китайский образец, но не содержавших никакой мерзости, лакомой на китайский вкус, но отвратительной на наш и расстраивающей желудок. Тут были баранина, курица, утка в разных видах, вареные и жареные, приправленные соусами и салатами; все удобосъедобное и вкусное; был также и плов, которому я при всех случаях оказывал свое внимание.

За обедом полагалась довольно крепкая водка, приготовляемая из сорго, которая наливалась в маленькую чарочку и подносилась каждому тайджием (местный сановник). Князь довольно часто пользовался услугами тайджия и удивлялся, что мы отказывались от этого приятного и очень полезного, по его словам, напитка.

За обедом он забавлял нас музыкой и пением своего постоянного придворного певца, который, несмотря на то, что уже охрип, все же с полным усердием, добросовестно исполнял свои обязанности, чтобы заслужить расположение своего повелителя. Танцы не состоялись по болезни придворной балерины.

Мы пробыли у вана 4 часа; после обеда он показывал свой новый строящийся двухэтажный, с лестницей из тесаного камня, дворец, выложенный из сырцовых кирпичей. Водил нас на крышу, откуда открывается обширный, застланный пылью, вид на всю котловину и ближайшие окрестные карызы. На крыше же мы пили и чай, любуясь видами княжеских владений. Виды эти не могли увлечь своими красотами, потому что их в наличности и не было: глазам представлялась серая унылая местность, затянутая беловатым туманом. Дружески распрощавшись с князем, приехали домой уже в сумерки.

На следующий день мы распрощались с Петром Кузьмичем и его спутниками на два месяца до встречи в Са-чжоу, посылая поклоны старым знакомцам на Лоб-нор – Кунчикан-беку, Архейджану, Аксакалу, Джахан-беку, Тахта-ахуну и многим другим 63. Проводив его, кончали свои приготовления к выходу в путь.

17 ноября трогательно простились с добродушными хозяевами, которым оставляли заложником Шестакова, и с соседями, уже успевшими привыкнуть к нам и провожавшими нас хлебом-солью (жареными лепешками и изюмом) и добрыми пожеланиями здоровья, счастливого пути и благополучного возвращения к ним. Мы оставили Люкчюн. Шестаков поехал нас проводить две-три версты. [110]

Из попутного карыза вышло несколько человек с хлебом-солью и сердечно напутствовали нас в далекий путь. Трогательно мы распростились с Шестаковым, которого оставляли одного на два года, среди чужих людей, на чужой земле, на полное одиночество! В предстоящие два года он будет совершенно оторван и от родины, и от нас и лишен будет возможности сообщаться даже письмами... Расставшись, и он, и мы часто оглядывались и посылали друг другу приветы, кивая головой, махая платками... наконец, за дальностью расстояния, мы потеряли его из виду.

Мы шли на северо-восток и остановились через 13 верст в ур. Таган-сак. Возле нас стояла фанза и уже убранная пашня. Ниже по отведенному арыку тянется селение Низар-бак, а полверсты западнее его на р. Дихан-су – селение Ама-ша. Почва этих поселений плодородная, состоит из буро-желтого песчанистого лёсса, при достаточном орошении дает превосходные урожаи.

На восток тянутся пески, замыкающие Люкчюнскую котловину, барханы которых, по словам жителей, мало подвижны и как бы застыли и вздымаются до 400 футов 64. Они называются Кум-тау 65.

Местные чанту уверяют, что пески эти скрывают развалины какого-то древнего города, жители которого были засыпаны живыми песком в наказание за неуважение заповедей божьих. И существует легенда, что в прежнее старое время на месте этих песков был обширный город. Жили в городе не мусульмане, а язычники. Они были очень развращены и, не признавая родственных отношений, вступали между собой в брак. Разнузданность нравов этих жителей прогневила господа, и он решил их наказать. Был в городе единственный человек, угодный богу, местный учитель, его господь решил пощадить. Ночью ему явился ангел господень и объявил, что в следующую ночь бог, прогневанный распутством и бесчестием жителей, пошлет на город тучи песку, который засыплет его и погребет нечестивых жителей вместе со всем их скотом и имуществом. Ему же, учителю, приказал взять большую палку, воткнуть ее в землю и бегать вокруг нее, пока не перестанет сыпать песок. «Палку будет засыпать песком, ты ее выдергивай и снова втыкай в землю, и снова бегай. Тогда песок не засыплет тебя», – сказал ангел. Когда наступила ночь, все успокоилось, с неба посыпал сплошной песок и засыпал город, а с ним и жителей со всем их имуществом. Учитель спасся указанным ему ангелом способом. Когда окончилось это господне наказание, учитель уже не видел более города, а лишь пустынные песчаные горы, и ушел на жительство в г. Аксу, где и сейчас есть мазар этого учителя, почитаемый таранчами.

Местные жители рассказывают, что лет 60 тому назад один охотник отправился на охоту и заблудился в этих песках. Блуждал он два дня. На третьи сутки, утром на рассвете он увидал невдалеке телегу, нагруженную ящиками, и обрадовался, рассчитывая найти жителей. Но их не оказалось, тогда он подошел к телеге, открыл один ящик и нашел его полным золотом. Он набрал себе золота столько, сколько мог захватить с собой. Вернувшись домой, он обо всем разболтал соседям. Они массой отправились в пески, но не нашли ни телеги, ни даже следов охотника, которые были уже задуты. Охотник этот стал жить очень богато. Дети его и теперь живут в Люкчюне, нисколько не нуждаясь. Живущие поближе к пескам уверяют, что и теперь иногда в полночь до них доносятся из песков голоса поющих петухов, и обижаются, если высказываешь им [111] недоверие. Место, где был город, у жителей называется Кетек-шари – наказанный город.

На севере, с запада от меридиана селения Токсуна, тянутся красно-песчаниковые глинистые высоты Тус-тау и отходят на восток к городу Пичану, отделяясь с юга от Кум-тау ущельем Кован и образуя широкий перерыв около Турфана. В горах Тус-тау, особенно западнее Турфана, видны издалека белые пятна выпотов соли, почему, по словам туземцев, и сами высоты получили свое имя.

С юга отгораживает котловину хребет Чоль-таг, отделяемый от гор Аргый ущельем, по которому проложена дорога в Кашгарию, направляющаяся из сел. Токсуна. Хребет Чоль-таг невысокой грядой потянулся на восток за меридиан г. Хами под другими названиями и незнаком там еще европейцам. Это совершенно пустынные, безводные горы, в которые только дикий верблюд заходит из пустыни случайно, когда в них выпадет снег. На западе обрывается в котловину пустыня нижнего Алго и северо-западные отроги хребта Даванчина 66.

Население котловины сосредоточено главным образом на карызах, которых насчитывают до 140, с 400 дворов чанту. Происхождение этого слова туземцы объясняют так: это слово китайское, означает «большая голова». Прежде туземцы обертывали голову белой чалмой, что производило на китайцев, впервые их увидевших, впечатление очень больших голов, почему китайцы стали их называть чанту. Название это привилось настолько, что и сами жители теперь называют себя этим именем.

Город Люкчюн обнесен глиняной стеной; в нем живет ван и прочие его соправители. Населения около 500 дворов чанту, несколько дворов дунганских и китайских, вану не подчиненных, а зависимых непосредственно от Турфана. На северо-востоке от города, на Лямджинской речке, выбегающей сюда из гор Тус-тау, и на арыках, выведенных из нее, расположено селение Богар. Здесь масса садов и вообще древесная растительность, очень густая, производит отрадное впечатление. В Богаре до 700 дворов чанту.

Карызы – это подземные галереи, собирающие подпочвенную воду и выносящие ее на поверхность земли, обыкновенно в пруд, обсаженный деревьями; из последнего выводятся арыки на пашни. Иногда на арыках устраиваются водяные мельницы. Вообще об этой котловине и жителях ее сообщу подробнее в одной из следующих глав, при рассказе о посещении котловины на обратном пути.

На пашнях в Таган-саке шла усердная работа. Посещавшие по ночам морозы подгоняли хозяев: просо почти все было убрано; хлопок, хотя и померз, но еще стоял на поле.

На утро арыки замерзли. Двигаясь на северо-восток, мы вступили в ущелье Кован, дно которого выстлано желто-красным глинистым песком и галькой, на которых заметны следы бежавшей здесь не так давно воды; растительность здесь печальная, и только на реке Шуга местность оживилась, стали попадаться деревья, кусты, наконец, пашни, и вскоре мы вступили в довольно населенное селение Шуга, в котором и остановились на убранной уже пашне.

Заселенная долина, орошенная речкой, здесь немного расширяется и представляет достаточно удобств для поселения, хотя довольно песчаная почва не славится особым плодородием. Особенно много сеют здесь гороха, из которого пекут хлеб.

Шуга – селение, растянутое по обеим сторонам реки; постройки местами скучены, местами же рассеяны. Северо-восточная часть считается более [112] плодородною. С юго-востока огораживают долину пески Кум-таг, а с северо-запада – протянувшиеся высоты Тус-тау, состоящие из известково-глинистых песчаников (ханхайских), розовых с желтыми и красными пятнами; их разноцветные слои приподняты с юга градусов на 45-60.

В Шуге нас перегнал большой верблюжий караван, направлявшийся из Турфана в Пекин с хлопком.

Дни стояли ясные и довольно хорошие. Ночи были холодные, термометр спускался до – 12°Ц, арыки замерзают, и лед держится до 11 часов утра; на реке много пролетных диких уток. Несмотря на значительные ночные морозы, днем попадаются различные мухи в достаточном количестве.

Оставив за собою селение Шугу, мы продолжали итти ущельем, почти сплошь заселенным; северные глиняные высоты по мере движения нашего к востоку понемногу понижались; южные же пески Кум-таг или, как их еще называют, Кетек-шари, «засыпанный город», тянулись слева на восток. На 8-й версте слева пришла Пичанская речка; высоты севернее совсем сошли на-нет. Путь отвернул восточнее, мы вступили в селение Мюрат, а вправо видно было селение Кичик; впереди немного влево виднелась сбитая из глины крепость Пичан, построенная еще Бадуалетом кашгарским. В крепости находятся 2 лянзы китайского войска; население же к юго-востоку и югу от крепости живет в кишлаках.

Жители, принадлежащие Пичану, преимущественно чанту и дунгане, до 2 000 обоего пола. Проходя кишлаками, мы были свидетелями отчаянной драки; дрались дунгане кирпичами по голове и по чем попало; лица, грудь, руки драчунов обливались кровью; собравшаяся толпа принимала участие только словесными увещаниями; но, наконец, нашлись смелые и обезоружили буянов и куда-то повели их, истекавших кровью. Мы шли своей дорогой и не узнали причины, так наглядно раздвоившей их взгляды.

За последним небольшим кишлаком Арал, мы шли по плодородной, заросшей камышами и обильно снабженной водою долине. Влево, вместо сопровождавших нас глиняных высот, тянулась на север к горам Тянь-шаня галечная почти пустынная степь.

Прошли 20 верст и остановились в прекрасном урочище Гун; в двух верстах впереди виднелся магометанский мазар того же имени. На севере опять подымались глиняные высоты, тянувшиеся на восток, как говорил проводник Савук, до Бугаса. На востоке виднелась безграничная туманная даль; с юга протягивался все тот же Кум-таг.

Пришли в ур. Гун довольно рано, успели сделать небольшие и, правда, малоприбыльные экскурсии, но зато хорошо покормили лошадей и верблюдов. Такими кормными местами необходимо пользоваться. Ведь впереди предстояла дикая пустыня, которой страшатся туземцы. Китайцы называют ее «Долиной бесов». Многие отговаривали нас итти этой дорогой, описывая все ужасы ее, а потом говорили: «Китайцам ходить здесь вовсе нельзя; нам, может быть, и можно иной раз проскользнуть удачно, а русских ничто не может удержать, они знают какое-нибудь колдовство; им помогают тайные силы, они одни ходят там, где никто раньше не бывал, и находят дороги; обо всем спрашивают и все знают как будто долго здесь жили; для русских нет непроходимых мест».

Погода на Гуне простояла хорошая, ясная, тихая. Единственно, что портило настроение, это – густая пыль, которая нас уже давно, впрочем, преследует, нарушает гармонию и усердно укрывает от нас далекие горизонты, сильно интересующие путешественника в неведомых странах, [113] где страсть путешественника больше увидеть, больше собрать, узнать обо всем, растет по мере неизвестности и таинственности страны.

Утром в 7 часов мороз – 13,2°Ц. Небольшие перистые облака и умеренный В2 ветер. Держали путь в ССВ направлении. На 5-й версте от Гуна, оставив камыши, вступили на песчано-галечную солонцеватую почву. Долина, по мере поднятия к водоразделу, от которого она идет, стала понемногу суживаться, т. е. северные глиняные высоты стали приближаться к дороге. Наконец, на 12-й версте мы дошли до плоского водораздела. Отсюда все воды сбегают на юго-восток, северные глиняные высоты опять немного отвертывают к северо-востоку, а южные пески Кум-тага направляются к югу.

Спускаясь с этого пологого водораздела, мы пересекли много сухих русл, дождевых потоков, и шли вдоль выдутых и размытых глиняных глыб, протянувшихся на север.

К концу перехода впереди влево на изрытой глинистой высоте показались деревья. Через две версты мы пришли к ним. Это оказалось селение Шота.

Здесь собственно два только двора дунган, занимающихся хлебопашеством, пристроившихся на пороге «Долины бесов». Почва состоит из темносерого песчано-глинистого ила. Орошаются поля водою, приносимою сильными ключами. Мы остановились на убранной пашне, близ одной из фанз, у пруда, в который дунгане собирают воду ключей до разведения по арыкам. Кругом пруда и по арыкам рассажены тограки, карагачи и ивы.

Здесь в Шота мы застали отчаянную грызню собак, и дунганин нам жаловался на одну из них, пришлую из селения Чиктыма – от сел. Шота к северу, верстах в 3-4, – китайский импань (глиняное укрепленьице) с лянзой китайских солдат, – и просил нас ее застрелить, чтобы избавить его от назойливости этой собаки, настойчиво ухаживающей за его собакой дамского пола и в ревности грызущей и калечащей прочих собак его и соседа. Видя ее отвагу, и, вообще, боевые способности, столь ценные в караванной собаке, мы решили не убивать ее, а привлечь вкусными кусочками мяса к каравану. Казаку Жаркому удалось, приманивая ее мясом, накинуть на нее петлю и завязать так, чтобы она не могла сорваться. Он привязал ее к вьюку, положил перед ней внутренности убитого для обеда барана, и наш новый узник наелся так плотно, что забыл о своей неволе и уснул крепким сном. Он забыл даже о своем «предмете», привлекшем его в Шота из Чиктыма, за который так отважно дрался, что возбудил негодование дунганина и, наоборот, расположение людей нашего каравана. Собаку эту казаки наименовали Люкчюном, в память города, в котором мы оставили Шестакова. Перед вечером Люкчюна опять усердно накормил повар, а ночью эту обязанность взяли на себя дежурные казаки. Утром его опять накормили, но с веревки не отпускали.

По словам нашего проводника Савука, следующий переход должен был быть более 50 верст абсолютно дикой пустыней. Я решил выступить из Шота перед вечером, сделать верст 20-25 и, переночевав в пустыне, следующим переходом притти на колодцы Сарык-камыш.

На другой день в Шота мы сварили обед, и после 12 час. дня пустились в путь с запасной водой в «Долину бесов».

Оставляя Шота, мы увидели двух воронов, замеченных нами еще в Гуне, они прилетели сюда следом за караваном. Я и в прошлые свои путешествия замечал, что вороны следят за караваном целые сотни верст, продовольствуются его отбросами по уходе каравана на покинутом бивуаке, [114] прячут найденное и съедобное в соседние скалы, камни или зарывают в землю, и догоняют караван. Особенно часто наблюдается это в пустынях, где при слабом населении, или при полном отсутствии животной жизни, эти акулы воздуха резко заметны; они перегоняют караван, садятся или на дороге, или на ближних скалах, пропускают мимо себя караван и снова обгоняют его, жадно осматривая и перегоняя вновь. Таким порядком они добираются до следующего бивуака и т. д.

То же самое проделывают и волки. Они приходят на покинутый бивуак, пользуются оставшимися кухонными отбросами и отправляются следом за ушедшим караваном. Около нового бивуака они ночью довольно близко бродят и высматривают, сильно беспокоя собак; иногда задают свои концерты и воют ужасно. Лишь только караван снимается с бивуака, они, проголодавшиеся в ожиданиях, жадно поедают все отбросы и подробно исследуют бивуаки. Грифы и бородачи, вечно парящие в облаках, разглядев движение внизу, тоже надеясь разделить трапезу, или даже силою ею воспользоваться, с страшной быстротой, сложивши крылья, с опущенной головой стремительно несутся вниз, и, конечно, чаще опаздывают на праздники и рассаживаются в раздумьи кругом. Волки же, подобрав все, осторожно уже пробираются за караваном.

На второй версте к северу в ущелье виднелось дунганское селенье Хун-сянь, дворов в 50. Мы оставили его влево, и свернули на северо-восток, пересекая глиняные высоты; по пути встретили каменноугольные копи и вышли на совершенно пустынную галечную местность. Верст через 18 наш Савук заблудился, потерял дорогу и голову; приходил в отчаяние и с озлоблением бил землю палкой, оглашая воздух проклятьями. Темнело; чтобы не блуждать напрасно в темноте по пустыне и не томить и без того не кормленных животных, мы, благодаря имевшемуся запасу воды и дров, могли остановиться на ночлег в любом месте пустыни. После чая расположились ко сну без палаток. Ночь была темная, холодная.

Перед рассветом послали Савука искать дорогу. Он через два часа вернулся сильно уставший, но радостный: дорогу нашел, и мы, завьючив верблюдов, пустились дальше. Дорога шла южной окраиной высот, поднимавшихся к северу, страшно выдутыми и вымытыми ущельями. По логам нам изредка попадались кустики камышей, окруженные абсолютно мертвой безмолвной пустыней.

В двух местах мы встретили здесь на пути развалины двух старых лянгеров (станций), разрушенных по повелению императора в начале этого столетия. Дело было так: по этому пути шел из Пекина в Восточный Туркестан казенный караван с серебром, сопровождаемый войсками и чиновниками; поднялась, обыкновенная здесь, страшная буря и разметала весь караван по пустыне; посылавшиеся для розысков отряды смелых людей и охотников не находили никаких следов – все погибло без остатков. Тогда, по повелению богдо-хана, все устроенные по дороге станции были разрушены; колодцы закиданы камнями, а сама дорога была наказана бичеванием цепями и битьем палками. Чиновникам, войскам и всем едущим по казенным делам строжайше воспрещено пускаться этим путем. Частные лица ходят по своим собственным нуждам только осенью, когда бури немного стихают и в некоторых ключах появляется соленая отвратительная вода. Зимою же и летом этою дорогою пускаться никто не рискует, зная, что там сторожит смерть!

Нам и в Люкчюне говорили много страстей про эту дорогу, пустынную и опасную, вследствие безводья и ее страшных бурь, которые производят [115] невероятные изменения в поверхности земли, представляющей фантастические формы гигантских зданий, замков, обелисков и пр. и выдутые до 200 футов глубиною обширные котловины. Караваны, пускавшиеся этой дорогой, случалось, бывали уносимы ураганами в пустыню, где и погибали бесследно. Для этой местности китайцы не нашли более подходящего имени, как «Долина бесов».

Но несмотря на все ужасы и легенды, которые распространены среди жителей, эта дорога, без сомнения, самая ближайшая до Хами.

Существовала еще и другая дорога, направлявшаяся южнее из сел, Дыгай, через оз. Шона-нор [Шор] на сел. Кара-тюбе. Она тоже была наказана императорским указом еще ранее, тоже вследствие частых несчастий, происходивших от неистовства бурь. По ней уже никто не ходит; только во время дунганского восстания несколько человек добрались из Кара-тюбе в Дыгай, рассеяв по пути массу трупов товарищей и животных, не выдержавших трудностей пути.

Поперек нашего пути множество сухих логов сбегало с севера на юг и юго-восток. То поднимаясь из них, то опускаясь в них, мы наконец пришли по такой изрытой местности в Сарык-камыш. Этот переход был в 27 верст.

Урочище Сарык-камыш, «Желтый тростник», занимает солончаковое пространство, около десятины, заросшее полусухим камышом, у южной окраины которого вырыт колодец с соленой и зловонной водой, вытекающей небольшой струйкой по поверхности гальки и служащей немалой приманкой для антилоп (Antilope subgutturosa), приходящих сюда покормиться на камышах и на водопой, ибо в окрестностях на большие пространства нет ни капли воды.

Следующий день 23 ноября мы дневали, чтобы определить астрономически этот пункт, да и покормить животных сухими камышами.

В Сарык-камыше мы уже довольно высоко находились над оставшимся позади Люкчюном. Здесь абсолютная высота уже доходила до 2 372 футов. Серая, изрытая, пустынная местность, на юг сильно понижаясь, сбегала к Чоль-тагу, видневшемуся невысоким силуэтом в пыльном, тумане. Морозы за это время, несмотря на последние числа ноября, были незначительны и при тихой погоде совсем не чувствительны, хотя по ночам доходили до –15°Ц. Температура воды в колодце в 1 ч. дня = +5,9°Ц.

Следующий переход опять на большое расстояние предстоял безводный, а потому мы вышли из Сарык-камыша после обеда, чтобы ночевать в пустыне и осилить его в два приема. Дорога держалась восточного направления, по южному склону стоящих влево глиняных высот красного цвета и с горизонтальными наслоениями. Глины эти сильно разрушены постоянными здесь бурями.

Дорога то спускалась вниз в лога, то поднималась снова наверх и шла галечно-песчаной почвой. В конце 12-й версты мы встретили развалины станции Кош-булак.

Колодцы этой станции зарыты; все здания разрушены. Около станции мы видели жалкие кустики камышей, тамарисков, сугака, Alhagi camelorum, солянки и привлекаемых этой тощей растительностью антилоп (Antilope subgutturosa) и жаворонков (Alauda sp.); на развалинах сидели 2 ворона, кажется, наши спутники. За Кошем мы перестали встречать бульдуруков (Syrrhaptes paradoxus), этих пернатых жителей пустыни. Наконец, пройдя 28 верст, перед сумерками мы решили сделать ночной привал на совершенно лишенной всякой растительности пустынной черной гальке. [116]

Ранним утром продолжали путь по такой же изрытой местности в северо-восточно-восточном направлении. Разрушения глин очень сильные, не поддающиеся никаким описаниям. Верстах в 50 виднеется на юге хребет Чоль-таг. Страшно изборожденная, изрытая местность, приближается к нему.

Обдутые высоты выдаются вверх странными неясными формами в желто-буром пыльном тумане. Тянь-шаня не видно было нам всю дорогу: он скрыт предгорьями и за туманами или за густыми облаками свирепствовавших на нем все время бурь. Снег, каждый день идущий в горах, не достигает этой пустыни; как-то один раз падала редкая ледяная крупа.

До Отра-кема местность не меняла своего характера, и только верст 8 не доходя до этого ключа северные высоты отошли немного к северу, и дорога сделалась несколько ровнее.

В Отра-кеме несколько ключей; один из них теплый, незамерзающий, слабо соленый. Развалины старого лянгера довольно обширны: среди них стоят разрушенные 2 китайских кумирни. Очевидно, это была большая станция, вероятно, вследствие присутствия достаточного количества воды. Тут растут Alhagi camelorum, камыши (Phragmites communis), Calligonum mongolicum, хвойник (Ephedra sp.), Glaux maritima и пр. Почва ключей солонцеватая. Наши знакомцы вороны следуют за караваном и, повидимому, привыкли к нему, потому что очень смело стали подходить к кухне и перестали бояться наших собак.

Дорога с Отра-кема пошла на восток местностью того же характера, пересекая постоянно сухие русла, иногда углубляющиеся на несколько сот футов. На севере, верстах в 6-7 видны высоты, а на юге все те же раздутые пространства, тянущиеся к Чоль-тагу.

Так мы дошли до Опура (Сарык-су то же) 27½ верст. Проводник Савук называл мне этот ключ Оцур, а впоследствии при расспросах в Бугасе мне называли его Сарык-су. На ключе почва солончаковая, прикрытая камышами и др. злаками, касатиком (Iris sp.), хвойниками (Ephedrasp.), Calligonum sp., небольшими кустами шиповника (Rosa sp.). Из животной жизни здесь замечены антилопы (Antilope subgutturosa), воробьи (Passer sp.) и жаворонки (Alauda sp.), собирающиеся здесь к ключам на водопой; впрочем, ключи теперь были замерзшие. Окрестности Опура уже не имеют того разрушенного бурями вида, какой представляла местность только что пройденная.

С Опура наш путь стал склоняться немного к югу. Северные высоты, уже несколько пониженные, опять начали подходить ближе к дороге. На юге видны столовидные высоты, отдельно, стоящие друг от друга; сильные и вековечные бури разделили их, вынеся массы земли и образовав котловины меж них. Почва пустыни здесь прикрыта щебнем различных горных пород, с желто-серым глинистым песком. Как и ранее, здесь часто встречаются выбеленные летним знойным солнцем и выдутые ветрами кости верблюдов и лошадей, погибших в этой пустыне. Верстах в пяти к югу местность обрывается в глубокую долину, уходящую к Чоль-тагу. На 15-й версте остановились на ключе Тёсе.

Казак Жаркой убил здесь антилопу, очень интересного вида, вероятно, отличного от А. subgutturosa и более близкого к А. gutturosa. Это отчасти и послужило причиною остановки, чтобы успеть приготовить шкуру для коллекции. В 3½ часа пополудни подул очень сильный северо-западный ветер, принявший размеры бури. Галька, величиною с кедровый орех, поднималась вверх и больно била в лицо. Мы были принуждены собрать [117] вьюки вокруг юрты и привязать последнюю к ним, чтобы не унесло ее. Самые сильные бури и ветры бывают в Отра-кеме. Когда они там бушуют, на Тёсе, за 40 с лишком верст, слышен сильный шум, который даже доносится ясно до сел. Лодунг [Ледун], лежащего верстах в 15-20 к северу от Тёса. Корм на Тёсе нашелся кое-какой: камыши, солодка (Glycyrrhiza sp.), касатики (Iris sp.), впрочем, последние не идут в пищу ни верблюдам, ни лошадям. Буря к вечеру стихла. Абсолютная высота Тёса 2 746 футов.

Следующая наша остановка должна была быть на ключе Джигды-ян, но мы, пройдя 30 верст в юго-восточно-восточном направлении местностью такого же характера, как и накануне, встретили солончаковую площадь с хорошими камышами и водою и потому остановились, не доходя Джигды-яна, как оказалось на другой день, всего 7 верст, на протяжении которых вправо от дороги тянулась полоса камышей, высылавшая их до дороги как бы рукавами.

Самое урочище Джигды-ян представляет собою после пустыни вполне порядочное место. Это довольно обширное солончаковое пространство, покрытое камышами, среди которых растут тамариски, Alhagi camelorum и несколько групп небольших тограков (Populus euphratica). Самый ключ – немноговодный Джигды-ян вытекает из обрыва среди нескольких здесь растущих деревьев джигды (Elaeagnus sp.).

После ночевки, на 16-й версте, встретили мы маленькое селение в 2 дома – Чокагу [Чакага]; жители имеют пашни. Мы остановились в полуверсте южнее саклей в ур. Агмечук, расположенном выше уровня океана на 2 172 фута. Сплошные пространства камышей занимают собою покатые склоны, падающие на юг в пустыню.

Джигда, карагач, урюк и тополь сосредоточиваются у фанз, а по сторонам растут хармыки (Nitraria Schoberi), тамариски, шиповники, Alhagi camelorum, полынки и солянки.

На пашнях сеют кунжут, кунак (просо) и пшеницу.

Тут же мы видели серых куропаток (Perdix barbatus.?), кекликов (Caccabis chukar Gray), фруктоедов (Carpodacus sp.), маленьких синичек софиек (Leptopoecile sophiae), крапивничков (Troglodites sp.) и др.

На юг виднелась пустыня, в ней указывали мне местоположение оз. Шона-нора, в которое изливается Хамийская река.

На юго-восток было видно селение Кара-тюбе, через которое лежал наш путь.

В Чокагу мы простояли два дня, покормили животных и сделали астрономическое наблюдение.

С места, спустившись вниз, мы шли до Кара-тюбе галечной равниной; вправо шла в мутную даль пустыня, а слева тянулись красные глиняные обрывы, среди которых мы видели 2 ключа – Ауз-булак, на нем живут люди, и Ак-терек-булак; впереди, вправо по Каратюбинской речке, ниже этого селения, виднелось довольно кормное урочище Кизил-сыныр; положение его показывают отвесно падающие красные обрывы.

До Кара-тюбе мы прошли 13 верст и, перейдя речку, расположились на левом ее берегу на западном краю селения. Жителей в Кара-тюбе до 160 дворов чанту; ни дунган, ни китайцев здесь нет. Пашни и садоводство – главное занятие жителей. Громкой славой пользуются здешние дыни, лучшие в Китае; жители ежегодно доставляют определенное число дынь в Пекин ко двору императора, за что освобождаются от прочих податей. До дунганского восстания здесь было более 2 000 человек жителей. Во время восстания большинство жителей было перебито; многие бросились в [118] пустыню, рассчитывая выбраться в Дыгай, но, не успев захватить достаточно запасов продовольствия и воды, погибли от голода и жажды, и лишь несколько человек выбрались живыми. Абсолютная высота Кара-тюбе до 1 611 футов.

Каратюбинская река идет вниз на 20-25 верст и в урочище Чон-тограк, поросшем тограковым лесом, вода оканчивается. В Чон-тограке каратюбинцы держат скот во время летних жаров и возят оттуда дрова.

В 10 верстах выше Кара-тюбе, на той же речке стоит чантуйское селение Лапчук, состоящее из 70 дворов земледельцев.

Пашни каратюбинцев состоят из лёссовидного суглинка, твердого, известновистого. Обрывы же – из кирпично-красной известковистой глины.

В сел. Кара-тюбе мне удалось собрать кое-какие сведения об озере Шона-норе, и я хотел посетить его, но местный бек не решался дать мне проводника, без разрешения на то хамийского вана, и послал в Хами за разрешением. Я решил подождать ответа. Кстати нам нужно было обновить свое продовольствие, поизрасходованное в пути по «Долине бесов». На третий день пришел ответ от вана, с присланным к беку человеком. Ван писал, что в Хами ничего неизвестно о приезде русских, и китайцы не знают, откуда эти русские приехали и как попали в Кара-тюбе. По дозволенным дорогам никаких русских не проходило – это было бы им известно, а потому китайцы запретили беку давать проводников, что-либо продавать и что-либо сообщать; вообще, приказано было держаться от нас подальше. Хорошо, что еще вчера я успел купить баранов, токачей, печеных лепешек и круп.

Ввиду такого недружелюбия китайцев, я не решился отправиться в разъезд на Шона-нор из Кара-тюбе и оставить караван без себя, а потому пошел на с. Бугас, чтобы, выяснив обстоятельства, оттуда съездить на это озеро, окруженное дикой пустыней. Это озеро мне называли весьма различно: Шара-нор, Шор-нор, Кара-нор и Шона-нор.

Но подробные расспросы убедили меня, что следует его назвать Шона-нор, как его называет большинство туземцев; этого имени буду держаться при описании.

В Кара-тюбе ночные морозы достигли до –18°Ц, а днем в тени температура доходила до –4°Ц; погода стояла ясная, при слабом СВ1-2 ветре. Днем парили в вышине жаворонки, оглашая воздух песнями.

Утром 4 декабря, на четвертый день пребывания в селении и Кара-тюбе мы оставили его, чтобы через мазар Еллик выйти на селение Бугас.

Здесь, местность другого характера, чем в «Долине бесов»; совсем пустынею ее назвать нельзя; на мягкой песчаной почве, местами солонцеватой, всюду встречаются, хотя довольно жалкие, камыши, Alhagi camelorum, тамариски, тограки, Calligonum mongolicum, Atraphaxis sp., Karelinia sp., солодка. В пазухах приходящих слева обрывов ютятся кусты роз.

На 19-й версте, при спуске с обрыва вправо от дороги, хороший незамерзающий ключ, довольно многоводный, выбивается из купы густых ив. Из ключа выведены арыки для орошения небольших пашен, принадлежащих служителям находящегося здесь мазара Еллик-Бузурга [Эллик]. Мазар этот, обсаженный джигдою и ивами, пользуется почетом у местных магометан, которые ходят к нему на поклонение. Для наших животных здесь нашелся прекрасный корм. Мы тут только переночевали.

За ночь лег довольно большой снег, забеливший землю и местами надутый более ½ аршина. [119]

Мы направились на юго-восток по мягкому песчаному и песчано-галечному грунту. Слева приходили мысы небольших высот или – вернее, обрывы плоских высот красного песчаника, стоящие оторванными отдельными столбами и башнями.

Всюду вдоль дороги камыши, изредка прерываемые галечными пространствами. Сама дорога идет по плоской возвышенности, падающей на юг обрывами в долину Бугасской реки, бегущей на запад в Шона-нор.

По полям вдоль наезженной колесной дороги я заметил множество следов ночевок бульдуруков (Syrrhaptes paradoxus), которые пользуются здесь мягкой размятой почвой и прикрытием от холодных ветров. По всей дороге здесь можно для остановки каравана пользоваться кормом для животных и дровами, но воды по дороге нет. С 25-й версты стал попадаться довольно толсто лежащий снег.

На 36-й версте дорога круто свернула на юго-юго-восток и начала спускаться в глубокое и широкое русло, вернее даже долину Бугасской реки, приходящей сюда из Хами и здесь же поворачивающей свое течение к юго-юго-западу. По реке всюду прекрасные травы и густые поросли тамарисков, тограков, ив и пр.

Спустившись вниз и пройдя стоявшие невдалеке справа развалины какого-то города или селения, мы перешли арык и остановились возле него на пашнях в 1½ версты от реки, идущей восточнее и невдалеке от разбросанных среди пашен фанз селения Бугас. Прошли 38 верст.

Местные жители, встретившие нас, очень уклончиво отвечали на наши вопросы. Оказывается, они получили уже приказания из Хами того же свойства, как и бек в Кара-тюбе.

Снегу в Бугасе было всюду довольно много. Первая ночь была холодная, мороз доходил до –20°Ц. [120]


Комментарии

55. Название отложений «ханхайские» связано с прежним неверным представлением о Гоби как бывшем морском дне. Это заблуждение было рассеяно В. А. Обручевым, который обнаружил в Гоби сухопутные отложения и доказал, что так называемого Ханхайского моря на месте Гоби не было. В своей книге «От Кяхты до Кульджи» (Издательство Академии наук СССР, Москва – Ленинград, 1940, стр. 27–28) академик Обручев пишет: «В южной части Гоби, на обрыве одного из упомянутых плоскогорий, сложенных из самых молодых отложений, я нашел осколки костей какого-то животного. Это было очень интересное открытие, так как впервые в этих отложениях попались остатки, позволявшие определить точнее их возраст... Потом оказалось, что эти остатки были осколками коренного зуба носорога третичного возраста и доказали, что молодые отложения Гоби представляют не морские осадки, как думали раньше, а континентальные, т. е. что Гоби уже в то время являлась сушей, а не дном моря».

56. «Карашар» значит «черный город» (кара – черный, шар – город).

Название города «Кашгар» и страны «Кашгария» происходит от слова «каш» – тюркского названия нефрита, которым в древности Восточный Туркестан вел торговлю со многими странами.

57. Обломки серого мелкозернистого известняка и известковой брекчии с отпечатками каменноугольных кораллов.

58. Из двухгодичных наблюдений на станции и на основании моей нивелировки абсолютная высота этого озера вычислена покойным А. А. Тилло и оказалась равною 427 фут., т. е. на столько ниже уровня океана.

59. См. стр. 9 отд. В, часть III. Труды экспедиции. На современных картах гора Богдо-ула, расположенная в хребте Мерцбахера, имеет отметку не 6 740 м, как у Роборовского, а 5 445 м (на карте м-ба 1 : 5 000 000) и 5 600 м (на карте м-ба 1 : 2 500 000).

60. Абсолютная высота ее, как оказалось впоследствии, лежала на 56 футов [17 метров] ниже уровня океана. Подробности см. III часть Трудов экспедиции.

61. Почти до последнего времени в Китае наряду с монетами ходили серебряные слитки «ямбы» весом от 5 до 50 лан (лан равен 35-37 граммам). При мелких расчетах от ямбов отрезались кусочки серебра.

62. Так называли казаки лошадь, подарок гэгэна, и она понимала это имя.

63. Упоминая о знакомых лобнорцах, Роборовский имеет в виду жителей Лоб-нора, с которыми он встречался весной 1885 г., будучи участником четвертого центральноазиатского путешествия Н. М. Пржевальского.

64. О песках Кум-таг В. А. Обручев, проходивший там несколько раньше В. И. Роборовского, говорит, что они представляют продукт бурь, дующих в «Долине бесов», расположенной к востоку от Кум-тага. В этой долине господствует развевание мягких глин и песчаников частыми бурями, которые выносят песок на запад и юго-запад, где он и накопился, заняв огромную площадь.

Продолжая мысль В. А. Обручева, можно предполагать, что так как энергия ветров в основном теряется в восточной части песков Кум-тага, то в западной ветры уже становятся слабыми и пески остаются благодаря этому почти неподвижными, что отмечается, как очень интересный факт, и Г. Е. Грумм-Гржимайло, и В. А. Обручевым, и В. И. Роборовским.

65. Их зовут по другому произношению Кум-таг.

66. Чоль-таг был пересечен экспедицией Грумм-Гржимайло. По его описаниям это – пустынное нагорье (он включает в это нагорье и хребет Курук-таг), в котором более высокие горы скалисты, а невысокие пологи. По его маршруту падение продольных долин было западное, из чего и делается заключение о поднятии нагорья к востоку. Хребет Тюге-тау служит водоразделом, от него к югу и северу тянутся ряды кряжей, имеющих западно-северо-западное простирание, разделяющих нагорье на параллельные между собою долины, террасовидно спускающиеся к Люкчюнской впадине и к Лоб-нору.

Нередко долины пересекаются горными перемычками, от которых к востоку образовались впадины, служившие некогда дном озер, а ныне представляющие солончаки.

Текст воспроизведен по изданию: В. И. Роборовский. Путешествие в восточный Тянь-Шань и в Нань-Шань. Труды экспедиции Русского географического общества по Центральной Азии в 1893-1895 гг. М. ОГИЗ. 1949

Еще больше интересных материалов на нашем телеграм-канале ⏳Вперед в прошлое | Документы и факты⏳

Главная страница  | Обратная связь
COPYRIGHT © 2008-2024  All Rights Reserved.