КИТАЙСКИЕ ОЧЕРКИ

Чай. Китайский этикет.

Если справедливо мнение, что о характерных особенностях народа можно судить по роду его занятий, — китайцы, населяющие долину Янг-Цсе-Кианга, несомненно, заслуживают самого лестного отзыва в отношении трудолюбия и внимательного отношения к предпринятой работе. Главная отрасль промышленности в провинциях, лежащих по Голубой реке, чайное дело, требует от занимающихся ею этих качеств в самых широких размерах.

Трудно даже представить себе, чтобы все то огромное количество чая, которое вывозится из Китая, могло производиться так называемым кустарным способом, а между тем, на самом деле это так. Местность, где разводится чай, представляет собою обильно орошенную равнину со множеством рассеянных по ней сел и деревень, при которых тянутся на далекия пространства чайные плантации, разделенные на небольшие участки. Каждый из таких участков является собственностию отдельной семьи, обрабатывающей его своими силами. Чайное дерево требует за собою тщательного и внимательного ухода. Семена собираются в августе и сеются в особые грядки, в которых растения остаются несколько месяцев после всхода. По прошествии этого срока саженцы высаживаются в плантации длинными рядами так, чтоб одно деревцо отстояло от другого приблизительно метра на полтора. В промежутках между деревьями сеются на грядках зелень и овощи. Чайные листья можно собирать не раньше как с двухлетних деревьев, но и этот сбор далеко не считается удовлетворительным, потому что для того, чтобы давать действительно хороший чай, деревцо должно быть не моложе 6-7 лет. Чем гуще и ветвистее деревцо, тем выгоднее, а потому им постоянно срезают верхушки, чтобы помешать им расти в вышину. [265]

Весь этот уход за плантациями занимает китайца в зимнее время. Настоящая же страдная пора наступает для местного населения в апреле и кончается в июне месяце. В это время все от мала до велика, не щадя сил, трудятся на плантациях. Путешественнику, посещающему в эти месяцы долину Голубой реки, есть на что посмотреть и на что полюбоваться. Апрель и май здесь, как и вообще везде, лучшие месяцы в году. Холмы, окаймляющие долины, где помещаются рисовые и чайные плантации, покрыты рощами цветущих азалий, яркими коврами расстилаются поля мака и клевера. Этот ландшафт служит декорацией для суетливой, деятельной толпы, хлопочущей на плантациях. Шум и крик стоит такой, что способен заставить не на шутку перепугаться того, кто не успел еще привыкнуть к общему недостатку китайцев — неумению что-либо делать молча. Но тут, на свежем воздухе и открытом пространстве, громкий говор этот далеко не производит того раздражающего нервы действия, как в городской тесноте. Напротив, он даже, скорее, способствует оживлению общей картины. Кроме того, местные китайцы имеют еще одно несомненное преимущество над своими соотечественниками из других провинций: они несравненно опрятнее, что особенно важно ввиду той работы, которою им приходится заниматься. Листики обрываются прямо руками и в больших корзинах тотчас же относятся домой. Сбор этот производится только днем и непременно в ясную солнечную погоду. Вечером кипит работа по домам. Из корзин листья перекладываются на бамбуковые щиты. Им дают завять слегка, скатывают их в трубочку руками и набивают ими маленькие мешочки из бумажной ткани. Мешочки эти, в свою очередь, складываются в деревянные ящики со множеством отверстий, и в этих ящиках китайцы топчут их ногами наподобие того, как делают это в Испании и Италии с виноградом, чтобы выжать сок. Чайные листья выделяют из себя при этом густую клейкую жидкость, которая струится сквозь отверстие ящика. При этом они теряют около четверти своего веса. Затем чай подвергается просушке. Его кладут на горячие сковороды и некоторое время держат на них, мешая, чтобы не дать ему пригореть, потом ссыпают на бамбуковые циновки и выжимают из листьев оставшуюся влагу руками. Операция эта повторяется несколько раз, пока чай не просохнет окончательно. При этом подбавляют к чайным листочкам различные сорта душистых трав, а иногда также протирают их синею краскою или алебастром, чтобы придать им более красивый оттенок, подобный тому, какой имеет первосортный чай, покрытый мягким беловатым пушком. Чай этого первого сбора и есть [266] тот, который называется цветочным, в сущности, ошибочно, потому что цветы чайного дерева в сушеный чай не попадают совсем. Так же неосновательно господствующее среди европейцев мнение о том, будто существуют две различные породы чайного дерева, из которых одна доставляет зеленый, а другая черный чай. Просто зеленый чай подвергается менее долгой операции просушки, нежели черный, и от того единственно зависит разница в цвете. Нередко случается, что чай продается скупщикам в сыром виде и сушится по привозе в Ханькоу в особых, нарочно для этого устроенных сушильнях. Там же, в Ханькоу, изготовляются так называемый плиточный и кирпичный чаи из тех остатков, которые оказываются просыпанными при перегрузках тюков и ящиков. Весь чайный сор, остающийся на полу в факториях и конторах, сметается в кучи и перетирается в мелкую муку. Ее набивают в небольшие мешочки и вкладывают эти последние в металические цилиндры, сквозь которые пропускается струя горячого пара, а затем прессуют в формы кирпичей при помощи прессов самого примитивного устройства.

Весь май месяц в Ханькоу кипит лихорадочная деятельность: это — время крупных торговых сделок с чаем, упаковки его и отправки за границу. При продаже и покупке играет важную роль сортировка чая по сортам и расценка его. Для того чтоб определить достоинство чая, из каждого цибика извлекается щепотка его и заваривается отдельно в чашечке. Для пробы чаев существует особый специалист, так называемый "чарзи", который сразу, по одному глотку, определяет достоинство чая. Это лицо облеченное особым доверием: на основании его оценки заключаются самые крупные сделки, и никаких споров по поводу присужденного им приговора между заинтересованными сторонами не допускается. О количестве работы, выпадающей на долю этих чарзи, можно судить по тому, что нередко в продолжении одного утра им приходится перепробовать от полутораста до двух сот сортов чая.

Большая часть чайного товара отправляется в Европу морем — либо через Индийский океан, либо через Тихий, с перегрузкою на Тихоокеанскую железную дорогу, пересекающую Канаду, а оттуда из Нью-Йорка или Монреаля на пароходах Трансатлантической компании в Европу. Несмотря на неудобства и дороговизну этого последнего пути многие торговцы предпочитают его, потому что влажная тропическая жара вредно действует на качество чая, который за переход через Индийский океан сыреет и подвергается брожению. Кроме этих двух путей, существует еще третий — [267] караванный путь через Сибирь, и этим путем отправляются лучшие coртa чая в Россию.

В настоящее время с каждым годом усиливается конкуренция в чайной торговле между Китаем, с одной стороны, и Японией и Индией — с другой. Последние два государства постоянно улучшают способы производства и дошли до того, что могут продавать чай по ценам гораздо ниже тех, какие существуют в Китае. Небесная же империя и здесь, как и во всем, упорно держится веками установившихся традиций, и чайная культура производится по тем же точно правилам, по каким производилась десятки столетий тому назад. Благодаря такому порядку вещей, эта отрасль промышленности с каждым годом становится все менее выгодною. От упадка спасает ее только изумительное упорство и настойчивость этой удивительной расы. Китаец готов скорее ограничить себя во всем, нежели оставить то дело, которым занимались его деды и прадеды или делать его не так, как оно велось искони. И надо отдать справедливость нашим азиатским соседям, что по качеству с их чаем никакой другой сравниться не может, так что настоящие любители, какими в данном случае являются русские и отчасти англичане, еще долго, вероятно, будут предпочитать его всякому другому.

Строгость китайского этикета вошла в пословицу — и недаром. Нигде в мире нарушение его не влечет за такой строгой кары общественного мнения, как здесь. Изучение китайского кодекса светских приличий представляет собою для европейца неодолимые трудности. Поэтому неудивительно, что сыны Небесной империи, видя со стороны чужеземцев на каждом шагу погрешности против того, что признается здесь за самые элементарные правила благовоспитанности, должны считать нас за грубых, неотесанных варваров. Насколько вся наша манера держать себя в обществе должна коробить китайцев, можно себе представить довольно легко, если ознакомиться, хотя бы поверхностно, с требованиями их в этом отношении, большею частию диаметрально противоположными нашим. Так, напр., приветствуя гостя, приходящего к нему в дом, китаец не снимает шляпы, а наоборот, надевает ее. Здороваясь, он пожимает руки не посетителям, а свои собственные. Почетным местом за столом считается то, которое приходится по левую руку от хозяина, а не по правую, как у нас. Считается за дерзость, если гость вздумает спросить о здоровье хозяйки дома или, что еще того хуже, выразить желание быть ей [268] представленным. Стол накрывается не белою, а пестрою скатертью, потому что белый цвет считается у китайцев за траурный. Порядок кушаний — обратный нашему. Вопрос о возрасте играет здесь в общественной жизни не меньшую роль, нежели у нас, но отношение к нему совершенно различное. У нас человек считает для себя лестным, если ему скажут, что он кажется моложе своих лет, для китайца же такой отзыв является величайшим оскорблением. Чем старше человек, тем более он имеет здесь права на почет и уважение, независимо от своих внутренних качеств, и потому всякий китаец старается, насколько возможно, прибавлять себе года. Женщины ходят дома с покрытою головою, а выходя на улицу, снимают покрывало. Идя на прогулку, китаец берет не палку, а веер и клетку с птицею. Едучи верхом, он держит повод не в левой, а в правой руке. Пишет он, как известно, не пером, а кистью, по направлению снизу вверх и справа налево, так что постскриптум приходится в письмах на том месте, где у нас стоить заголовок. Он довольно охотно прощает всякое обидное для себя выражение и даже брань, к нему обращенную, но если кто по нечаянности или неловкости наступит ему на ногу, он никаких извинений не принимает и приходит в неописанную ярость. Когда у него умирает сын, китаец считает себя обязанным высказывать при посторонних самое веселое расположение духа и относиться к своей потере с усмешкою, как бы тяжело у него ни было на душе при этом.

В Китае существует даже особое министерство обычаев и церемоний, носящее название Ли-пу. Оно подразделено на несколько департаментов, из которых каждый ведает особую область. Настольным руководством для этого министерства служит древнее сочинение об обычаях, заключающееся в двухстах томах. Вся придворная, общественная и частная жизнь Китая подчинена правилам, изложенным в этом кодексе. Это — настоящие Драконовы законы этикета. Китаец не имеет даже права выстроить себе жилище согласно своему личному вкусу. Ни размеры помещения, ни расположение комнат, ни даже высота здания не зависят от усмотрения владельца. Так, напр., ни один новый дом не может превзойти в стенах ближайшее к нему жилище, принадлежащее лицу, выше стоящему по общественному положению, нежели строитель. У них строго распределены по классам не только мундиры, но и одежда частных лиц. Она должна быть непременно определенного цвета и покроя и иметь определенное количество пуговиц и украшений. Китайский чиновник не смеет даже заменить летнюю одежду зимнею и наоборот раньше, нежели сам богдыхан не сделает [269] этого, о чем повсюду рассылаются официальные уведомления из Пекина. При обширности Китайской империи этот закон имеет огромные неудобства, и ежегодно большая часть должностных лиц на юге изнемогают от жары в шубах в продолжение нескольких месяцев только потому, что в Пекине климат суровее и император носит теплое платье всю зиму и часть весны и осени.

Желтый цвет составляет исключительную принадлежность императорского дома и наиболее высокопоставленных сановников. Высшие чиновники, а также лица знатного происхождения носят на шляпах красные, белые и синие шарики, а на груди и спине четырехугольные щиты, богато расшитые шелками и золотом. Первому, высшему, классу чиновников присвоены щиты с изображением аистов, лицам дворянского сословия — щиты с драконами о четырех ногтях на лапах. Пятый ноготь прибавляется только за особые заслуги. Тот же, кто вздумает вышить его на своем щите, не имея на это права, подвергается строгому наказанию: он получает сотню палочных ударов и затем в продолжение месяца должен носить на шее деревянный брусок в виде ожерелья. Так же строго наказываются чиновники низших классов и их жены за несоответствующую их общественному положению роскошь в одежде и таких принадлежностях туалета, как веера и зонтики.

Не менее строги правила, касающияся обычных приветствий при встрече и прощании. В кодексе китайского этикета значатся восемь отдельных категорий поклонов. Самый общеупотребительный способ приветствия заключается в том, чтобы прижать к груди плотно сжатые кулаки. Затем следуют поклоны с кивками и приседаниями и, наконец, метания — однократное, двукратное и троекратное, совершенно одинакие с теми, какие в ходу у наших раскольников. При этом троекратное метание полагается творить только перед богдыханом и некоторыми из высших божеств. Божества же низшего разряда должны довольствоваться двукратными и даже однократными метаниями. Вопрос о поклонах не раз уже служил поводом к обострению отношений между китайским правительством и представителями иностранных государств. В 1873 году, когда императором был назначен торжественный прием европейских послов, толки относительно поклонов привели даже к сериозному столкновению, так как послы решительно отказались воздать богдыхану почести, которых требовал для него Ли-пу, предлагая заменить в данном случае китайский этикет европейским. Переговоры по этому поводу тянулись шесть месяцев и закончились лишь тогда, когда американский посол, потеряв терпение, прямо заявил, что ввиду сериозности возникшего [270] конфликта вынужден будет просить свое правительство об отозвании его и прекращении всяких дипломатических сношений с Китаем. Эта энергичная мера подействовала, и богдыхан согласился ограничить свои требования тремя глубокими поклонами со стороны послов. Другим затруднением явились шпаги членов посольства. В присутствии богдыхана не полагается иметь при себе никакого оружия, и эта уступка не обошлась без многих колебаний со стороны китайских церемониймейстеров. Запрещается также носить очки или пенсне в высочайшем присутствии. Это тоже дало повод к некоторым недоразумениям. Один из послов был настолько близорук, что обходиться без помощи очков для него не представлялось никакой возможности, так как он даже не мог разглядеть, куда ступает ногой. Вследствие усиленных просьб со стороны китайцев, прямо заявивших, что в данном случае они оказываются в безвыходном положении за абсолютною невозможностию допустить такое чудовищное нарушение этикета, посол снял очки и решился прибегнуть к помощи двух из своих коллег, которые и провели его под руки по зале, где была аудиенция.

По тому, какая важность придавалась вышеупомянутым переговорам, можно заключить, насколько неумолимо строги правила придворного этикета. Сам богдыхан — первый и главный невольник его, а с ним весь его двор и приближенные. Притом не только общественная, но и частная жизнь монарха и всего двора должны подчиняться законам, изложенным в Ли-пу. Там в точности обозначено, какую пищу следует приготовлять для богдыхана, членов императорского дома и придворных чинов, сколько содержания следует выдавать каждому из них и даже — какую музыку должны они все слушать по торжественным и праздничным дням. В министерстве двора существует даже особый департамент для наблюдения за постановкою музыкального дела в империи. Такая нежная забота правительства о процветании любимого искусства китайцев, к сожалению, однако мало способствует его усовершенствованию. Трудно себе представить что-либо дисгармоничнее китайской музыки вообще и придворной в частности. Те из европейцев, кому приходилось слышать исполнение придворным оркестром гимнов во время церемоний, посвященных чествованию памяти умерших предков, единогласно утверждают, что это — какофония невообразимая и во всяком случае скорее могущая способствовать тому, чтобы разбудить мертвых, нежели усладить слух живых. Из китайцев, впрочем, едва ли кто призадумывается даже над впечатлением, производимым этими адски шумными, терзающими уши звуками. Это — дело обычая, а ему покоряются все. Это же [271] сознание долга поддерживает силы китайцев во время бесконечных церемоний, сменяющих одна другую при китайском дворе и занимающих обыкновенно каждая по нескольку часов подряд.

Приемы частных лиц и визиты, какими они обмениваются, если и не отличаются особою пышностию, имеют однако свой строго установленный церемониал. Идя к кому-нибудь в гости, китаец посылает вперед слугу с визитною карточкой. Такия карточки обыкновенно красного цвета. Белые употребляются только в случае траура. Если хозяину не хочется принять гостя, он не велит передать, как у нас делается, что его дома нет, а просто заявляет слуге: "Твоему господину нечего напрасно беспокоиться". Если же гостя хотят принять, хозяин спешит ему навстречу и, приветствовав его подобающим его чину поклоном, сопровождаемым восклицанием "чин-чин" (здравствуйте), вводит его в свой дом. В жилищах богатых и знатных китайцев существуют обыкновенно три входных двери, из которых средняя считается наиболее почетною, а две другие — менее. Консулам и членам посольств иностранных держав нередко приходится выдерживать сильную борьбу, чтобы добиться подобающего их общественному положению права входа в среднюю дверь. Гостю, если он пришел только с визитом, предлагается обыкновенно чашка чая и трубка. Визит продолжается несколько дольше, нежели у нас. В программу разговора обязательно входит взаимный обмен любезностей. Эти беседы — камень преткновения для европейцев, незнакомых с условными формулами китайской вежливости, и попытки сближения Востока с Западом на этой почве приводять зачастую к самым уморительным qui pro quo. Китаец требует, во-первых, чтобы всякая мысль была облечена в возможно более витиеватую форму. Отрицательных ответов не допускается, и следует по возможности замаскировывать их. Затем надо хвалить все, что имеет отношение к собеседнику, и насколько возможно уничижать все свое. Обращаться с речью можно не иначе, как назвав имя собеседника с прибавлением эпитета "достопочтеннейший". При этом, если в семье несколько братьев, их различают между собою, обозначая их по нумерам. Так, старший сын семьи Ли будет именоваться Ли нумер первый, за ним следует Ли нумер второй и т. д. Вот, напр., образчик такого разговора в хорошем обществе:

— Как ваше досточтимое имя?

— Вашего недостойного брата зовут жалким именем Минг.

— Какова ваша высокая долговечность?

— Она ничтожна: всего злополучных семьдесят лет. [272]

— Где находится ваш достойный удивления дворец?

— Грязная нора, в которой я скрываюсь, — на такой-то улице.

— Сколько у вас драгоценных пакетов (сыновей)?

— Всего три глупеньких поросенка — и т. д. в том же духе.

Диалоги благовоспитанных китайцев между собою представляют для непосвященного ряд трудно разрешимых ребусов. Зачастую европейцы, имеющие сношение с местными жителями, из нежелания утруждать себя разгадкою этих таинственных формул вежливости, да и вообще изучением китайского этикета, решаются идти наперекор требованиям китайцев в этом случае; этим они наносят самим себе существенный ущерб, потому что китайцы скорее согласны простить прямо враждебное отношение, нежели нарушение того, что считают правилами вежливости. Надо отдать им справедливость, что сами они в этом отношении удивительно корректны. Щепетильность их доходит до крайности и часто даже заставляет подозревать их в неискренности там, где с их стороны нет никакого желания обмануть, а только стремление избегнуть неприятного объяснения. Так, напр., китаец, находящийся в услужении, никогда не заявит прямо, что не доволен местом или жалованьем, а непременно выставит предлогом для своего ухода болезнь или смерть родственника. Если это и ложь, то он принадлежать к числу тех "Konventionelle Lugen", какими являются у нас, например, хотя бы утверждение, что хозяина дома нет, когда не хотят принять гостя. А между тем, на основании этих и подобных фактов больше всего создалась репутация неискренности, которою так часто и несправедливо попрекают сынов неба.

Так же несправедливо мнение, будто китайцы по природе своей холодны, бесстрастны и мало чувствительны ко всякого рода оскорблениям. Правда, их легко можно счесть таковыми, судя по тому внешнему равнодушию, с которым они переносят обиды и нападки, но многие из европейцев, кому приходилось ближе сталкиваться с ними, утверждают, что это спокойствие — только кажущееся и зависит от удивительной силы характера, присущего этой расе, и умения владеть собою. В пользу справедливости этого мнения говорит также стойкость китайцев и умение их добиваться постоянным и упорным усилием раз намеченной себе цели. Вообще эта удивительная раса, вероятно, готовит еще впереди европейцам много неожиданностей, и, по всему вероятию, затруднения хотя бы европейской политики на Дальнем Востоке во многом зависят от неумения западных людей проникнуть в те потемки, какие доселе представляет для нас психология сынов неба.

Е. Г.

Текст воспроизведен по изданию: Китайские очерки // Русский вестник, № 12. 1898