Мобильная версия сайта |  RSS
 Обратная связь
DrevLit.Ru - ДревЛит - древние рукописи, манускрипты, документы и тексты
   
<<Вернуться назад

ЧЕРЕВКОВ В. Д.

ПО КИТАЙСКОМУ ПОБЕРЕЖЬЮ

V.

Город Шангай.

Ранней весною 1885 года, наш старый «Морж» медленно пробирался из Южного Китая в Шангай отдохнуть и собраться с силами для дальнейшего следования во Владивосток, где его уже ждал приказ быть сданным к порту, т. е. безболезненно, мирно и не постыдно кончить свою долгую и трудную службу на Дальнем Востоке.

Мы шли шхерами, среди бесчисленных островков, окаймляющих весь матерой берег Китая от Тонкина до устья Янтсе. Берег Восточной Азии круто обрывается здесь в море, и глубины повсюду значи-тельны. Такая обрывистость, точно так же как изрезанность берегов и обилие удобных бухт и заливов — общее явление на юг от устья Янтсе-Киана; наоборот, к северу от Великой реки берега предательски обманчивы: море на далеком расстоянии от видимой линии суши имеет малые глубины и почти не дает ни бухт, ни заливов.

Все острова, мимо которых мы шли, представляют из себя скалистые массы, голые или покрытые скудною растительностью; [272] в расселинах скал, у прибрежий ютятся жалкие домишки китайских рыбаков. Все смотрит серо, сумрачно и говорит о бедности живущего здесь человека и о холодной власти моря, с тоскливым плеском разбивающего свои свинцовые волны об угрюмые берега. На одиннадцатый день плавания миновали мы Чусанский архипелаг и сразу окунулись в какие-то мутно-желтые помои. Это давал знать о себе «сын океана», несущий в дар своему батюшке такую кучу размываемых им земель, что по вычислению ученых «осадки, приносимые им каждую секунду в устье, представляют твердую массу около шести кубич. метров, что, следовательно, дает в год 180 миллионов кубич. метров ила, — количество, достаточное для того, чтобы покрыть пространство в 100 кв. верст слоем грязи в 2 метра толщины». Оттого-то устье «великого сына океана», несмотря на свою огромность, покрыто такими отмелями, что ходить здесь надо очень и очень умеючи. А действительно, какое гигантское устье! Мы давно уже плыли по нем, но ни признака берегов на горизонте: их разделяют здесь друг от друга около 100 верст водной равнины. То, что в смутных очертаниях мелькает по временам вдали, в виде неясных полос земли, представляет наносные островки, успевшие подняться над водой и покрыться растительностью. Но вот, также незаметно, переходим мы из устья гигантской реки в устье другой реки, вливающейся здесь в Янтсекиан, — незаметно для вас, конечно, для нашего мелкосидящего судна; но океанские пароходы знают хорошо всю прелесть этого места: средняя высота воды на баре во время прилива всего 19 футов, а наибольшая глубина за последние годы была только 23 фута. Вот почему большие морские корабли и не могут проходить в Шангай с полным грузом. Река, в которую мы вошли из лимана Янтсе-Киана, представляет собою соединенные воды двух речек: Гуан-пу и Вусунга (последняя носит еще другое название: Сучеу-крик). Она не имеет своего особого наименования, а зовется одними Гуан-пу, другими Вусунгом. Сначала и тут не видать берегов; но они скоро начинают показываться в виде чуть поднятых над водой ровных низин. Все яснее и отчетливее выступают эти берега, покрытые зеленеющими полями и селениями; вот потянулись зубчатые, глинобитные стены укреплений: это — крепость и деревня Вусунг. В нескольких милях выше, у места слияния рек Гуан-пу и Вусунга, и лежит Шангай, эта, волей Англии, «столица Дальнего Востока», «образцовая колония», «истинная международная республика», и проч., и проч., и проч.: всех титулов державного города и не перечтешь. Крутой изгиб реки Гуан-пу ниже Шангая делает то, что город открывается как-то неожиданно, вырастает перед глазами почти внезапно. Мы отдаем якорь в соседстве американской, т. е. самой [273] неприветливой части европейского Шангая. Дело в том, что чиновник, заведующий постановкой судов на якорь, не успел прибыть из города, а лоцман сам, без его разрешения, идти дальше не мог. На другой день утром к нам прибыл сам харбор-мастер, нечто в роде капитана над портом, в руках которого все дело правильной установки судов на местном рейде, что, в виду громадной массы (около 6.000) ежегодно приходящих в порт судов, является вещью безусловно необходимою, и повел нас к пункту, уже предуготованному нам.

Чудесный весенний день весело сиял с голубого китайского неба, но не китайские картины глядели на нас с берега. Дыхание могучей западной жизни неслось из этих мастерских, доков, складов, вырывалось клубами дыма из фабричных труб, слышалось во всем этом характерном шуме, отдававшемся в ясном воздухе утра и имеющем так мало общего со своеобразными звуками настоящего китайского города. Огромные океанские пароходы, точно гигантские морские животные, улеглись на спокойной поверхности рейда и отдыхают, собираясь с новыми силами в далекий путь; снуют пароходики и шлюпки, стоят парусные и паровые суда всех флагов, между которыми только наш национальный блещет своим красноречивым отсутствием; кипит деятельная жизнь, полная сознания своей силы и власти...

Прошли мы первую, сумрачно как-то глядящую часть Шангая, — американскую концессию, или Хонкью; река расширилась, приняла вид бухты, и из-за леса мачт и пароходных труб гордо выступили фасады домов-дворцов тяжелой архитектуры, внушительных размеров, не лишенные своеобразного, чисто купеческого величия. Блестят огромные зеркальные стекла их; на флагштоках веют флаги представителей многочисленных наций; чудная набережная, облицованная камнем, обсаженная рядами высоких деревьев, тянется на несколько верст, давая от себя откосы каменных пристаней, где толчется целый муравейник шлюпок. Перед нами — английская концессия, самая богатая и наилучше во всех отношениях обставленная часть иностранного Шангая. На одном выдавшемся, полукруглом мысе разбит довольно большой сад, прямо против окон английского консульства. Идем дальше. Кончилась эта своего рода «дворцовая набережная»; опять потянулись длинные товарные склады, и здесь-то, наконец, был положен предел нашему странствованию: мы отдали якорь в виду французской концессии; за домами ее вдали рисовались стены и крыши старого туземного Шангая. На противоположном городу, т. е. на правом, берегу реки, виднеются также доки, верфи и склады: это — пригород Шангая, так называемый Путунг.

Маленькая китайская шлюпка, щеголяющая своей чистотой, свезла [274] меня с судна на берег, и я пошел бродить по оригинальному городу, представляющему единственное в своем роде государство в государстве, как в буквальном, так и в переносном значении этого слова. После скитания по грязным портовым городам Китая, среди их страшной толчеи и вони, Шангай производит необыкновенно сильное впечатление. Эти широкие, прямые улицы, так хорошо распланированные и вымощенные; эти дома-дворцы набережной, от которых веет такой солидной самоуверенностью; эти блестящие магазины, где можно найти произведения всех стран света; комфорт и порядок внешней жизни заставляют вас забыть, что вы в Китае, и переносят воображение далеко, на европейский запад. Улицы идут в прямом направлении с севера на юг и с запада на восток, перекрещиваясь под прямыми углами; неслышно мчатся по ним легкие, изящные европейские экипажи на резиновых шинах; бегут китайские возницы, запрягшись в двухколесные, одноместные коляски (дженерикчи), в которых восседают пассажиры; неуклюже катятся, двигаемые тоже мускульной силой человека, деревянные тачки, с одним колесом посредине и двумя сиденьями по бокам (только в Шангае и видел я такой оригинальный экипаж, который, говорят, в большом употреблении внутри страны); по тротуарам снуют представители чуть ли не всех европейских и азиатских народностей; но порядок повсюду идеальный. Поддержание порядка в «Международной образцовой колонии», где постоянно живет до 200.000 китайцев и куда ежегодно приходит масса судов с их командами, зачастую состоящими из людей, прошедших огни, воды и медные трубы, — вся тяжесть полицейской службы лежит на плечах каких-нибудь 400 полисменов, из которых всего 100 человек европейцев; остальные — азиаты, главным образом индусы. Одетые в форменные костюмы европейского покроя, с головами, закутанными в белые тюрбаны, из-под которых глядят смуглые, мужественные лица и большие, темные глаза, стоят эти индийские полисмены на углах Шангайских улиц и спокойно, сложив руки на груди, смотрят на поток людских волн, шумно катящихся пред ними. Вдруг, посреди улицы произошло какое-то замешательство, образовалась маленькая живая кучка людей, дженерикчей, тачек, а тут с обеих сторон мчатся коляски и бегут еще и еще разные ручные тележки, кажется, — вот-вот все перепутается и без какого-нибудь инцидента дело не обойдется. Но, точно волшебный жезл, поднялась палочка полисмена, лошади остановились, как вкопанные, и все движение разом замерло. Изгладилось минутное недоразумение, изгладилось само собой, — снова знак полисмена, и движение закипело по-прежнему. Понадобилось даме или няньке с маленькими детьми перейти через улицу, и опять к [275] услугам слабых членов колонии тот же волшебный жезл. Это — все мелочи, конечно; но в здешних мелочах повседневной общественной жизни скрыто столько глубокого смысла, все они проникнуты таким общим одухотворяющим их значением, что походишь, походишь по странному городу, и вместе с чувством полнейшей и совершеннейшей безопасности, какую только можно себе представить, подымаются вдруг какие-то тоскливые мысли и чувства, весьма далекие от этих образцово-содержимых улиц. Многоэтажных домов в Шангае нет; громадное большинство двух, трех, редко четырех этажные. Комнаты в европейских домах высоки; в них много простора и воздуха. Я нарочно не сказал «света», хотя окна очень велики, не сказал потому, что свет, синоним солнца, здесь в то же время синоним зноя, от которого стараются защититься в летние месяцы и жалюзи, и навесами, а главное глубокими верандами. Перед многими домами небольшие садики, где формы субтропической растительности грациозно перемешаны с представителями флоры умеренных поясов.

Из зданий особенно бросаются в глаза: Шангайский клуб, дом английского консульства, помещения Восточного и Шангайско-Гонконгского банков — на набережной; немецкий клуб — в Канконсной улице; дом французского консульства и так называемый муниципальный дворец французской части. Кафедральный собор во имя св. Троицы представляет, по словам знатоков, один из лучших образчиков современной архитектуры этого сорта. Кроме собора, здесь имеются еще: американская епископальная церковь, церковь лондонского миссионерского общества, две римско-католические церкви, морская церковь в Путунге и множество миссионерских часовен для туземцев-христиан. Из других общественных учреждений космополитического города обращают на себя внимание: публичная библиотека, содержащая до 10.000 томов, отделение британского королевского азиатского общества, Политехнический институт для китайцев, музей, масонский клуб (в Шангае существует больше десяти различных масонских обществ, с 500 членами). Клубов здесь вообще масса.

Оркестр духовой музыки, дающий концерты в общественном саду три раза в неделю в продолжение летних месяцев, образован любителями. Из добровольцев состоит и местная пожарная бригада, говорят, лучшая за пределами Северо-Американских Штатов (пальма первенства в устройстве пожарной части принадлежит, как известно, Америке). Волонтеры же сформировали здесь отряд военной силы, могущий сослужить службу в случае какой-нибудь шальной вспышки со стороны китайской черни; состоит он из роты полевой артиллерии, полуэскадрона кавалерии и четырех стрелковых рот, заключающих в себе до 300 [276] человек. В Шангае есть три прекрасные гостиницы: Central Hotel, Astor House и Hotel des Colonies, где цены такие же, как и везде на Дальнем востоке: 3 — 4 доллара в день за комнату с полным пансионом. По части газет — такое обилие, какого трудно было бы ожидать при населении, столь незначительном (всех европейцев в Шангае около 4.000 человек). Здесь выходят: три ежедневные газеты на английском языке — «North Chine Daily News», «Shanghai Courier» и «Shanghai Mercury», две ежедневные газеты на китайском языке — «Shan-pao» и «Ни-рао», которые продаются приблизительно по копейке за номер и, говорят, сильно расходятся; «North Ch. Daily News» и «Shanghai Mercury» имеют еще и еженедельные издания: «North Chine Herald» и «Celestial Empire»; кроме того, издаются еще несколько миссионерских газет. Две отдельные линии под-водного кабеля, находящиеся в руках иностранцев, соединяют Шангай с Европой; три другие, но уже правительственные китайские телеграфные линии идут отсюда: на север до Тянь-цзина и Пекина, на юг до Фу-чжоу и на запад до Ханькоу. Несколько частных пароходных компаний поддерживают правильное сообщение Шангая, как с приморскими, так и со многими внутренними портами Китая. Пароходы французской компании Messageries Maritimes, Германского Ллойда, английской Р. О. Company связывают Шангай с Европой. Nippon Iussen Kaisha, — с Японией; компания Шевелева — с Кореей, Японией и Владивостоком.

На улицах — электрическое освещение в лучших частях города и газ повсюду, в самых глухих закоулках. И на всем, на всех учреждениях, лежит та же печать стройной гармонии, порядка и заботы об удобствах человеческой жизни, которая так резко чувствуется с первых же шагов в Шангае.

Очень живописную картину представляют некоторые кварталы европейского Шангая, населенные исключительно китайцами, особенно те из них, где сосредоточились различные увеселительные заведения в туземном вкусе, и особенно, конечно, ночью, составляя тогда чрезвычайно резкий контраст с погруженными в угрюмое безмолвие фешенебельными частями города.

Заботы местных муниципалитетов не ограничиваются городской чертой: они идут так далеко внутрь страны, как только позволяет ревнивая подозрительность китайского правительства. Когда в 60-х годах тайпинские мятежники угрожали Шантаю, английские военные власти успели провести (за счет китайского правительства, конечно) несколько отличных, широких дорог для провоза артиллерии, снарядов и обозов; но потом китайцы обратили большую часть их в пахотные поля; остались только те, что находятся близ самых концессий. Одна из них ведет из Шангая в деревню Сикавей, находящуюся за городом приблизительно в 10 верстах от него. Прекрасно шоссированная, [277] окаймленная садами, красивыми изгородями, дачами, ресторанами, эта дорога общим своим видом напоминает немного петербургские острова. После часа быстрой езды по ней в экипаже, мы остановились у высоких, массивных, каменных стен того миссионерского учреждения, которому иезуиты сумели придать значение всемирно-известной метеорологической обсерватории. Китаец, посланный предупредить хозяев о нашем прибытии, скоро вернулся, вместе с одним из миссионеров. Это был старик с живым, выразительным, европейским лицом, представлявшим необыкновенный контраст с настоящим китайским костюмом его обладателя. Узнав о цели нашего приезда, он повел нас во внутренние апартаменты первого стоявшего на дворе каменного здания. В нем и помещается знаменитая обсерватория, богато обставленная инструментами, представляющими последнее слово метеорологической науки: большая часть их действует автоматически. Из обсерватории мы перешли в маленький музей естественной истории; им заведуют несколько иезуитов, собирая коллекции фауны Китая в виде скелетов, чучел и шкур. Нам показали, между прочим, скелет особенной породы маленького аллигатора, водящегося в болотах провинции Шензи, представляющего в настоящее время очень большую редкость. В маленькой комнате верхнего этажа музея доктор-иезуит занимался во время нашего прихода микроскопическими исследованиями, имеющими целью выяснить историю развития одного червя, водящегося в болотной воде Шангайских равнин. Кроме ученых учреждений, в Сикавее помещается целый ряд различных мастерских и благотворительных заведений для китайцев: школы, сиротский приют и проч.

С чувством глубокого удивления и почтения оставил я странное учено-благотворительное учреждение, основавшееся в такой страшной дали от европейской цивилизации и сумевшее, тем не менее, стать в ряды первостепенных ее двигателей. И перед моими глазами все стояли эти сикавейские патеры, густые, европейские бороды которых, живые европейские глава и живые французские речи представляли разительный контраст с их китайскими балахонами, китайскими шапочками и болтающеюся за плечами длинной китайской косой. Как все своеобразно в этой далекой стране, какие удивительные человеческие типы приходится встречать здесь, и какой свежестью и силой веет от этого странного мира, стоящего на пороге встречи двух совершенно различных рас и культур! История Сикавейского учреждения в коротких словах — следующая: в конце XVI-го столетия прибыл в Китай итальянский иезуит, Матгео Риччи; после двадцатилетнего пребывания в Южном Китае ему удалось, наконец, пробраться к Пекин, где его громадный ум, обширные познания и замечательный такт вскоре приобрели ему расположение, как самого[278] императора, так и многих высокопоставленных сановников государства; некоторые из этих сановников были даже обращены им в христианство. Между ними один, некто Сю, получивший при крещении имя Павла, сделался сам ревностным распространителем христианского учения и в то же время оказал Риччи большие услуги в предпринятом им переводе на китайский язык геометрии Эвклида. Дочь Сю, в крещении Кандида, явилась такой же ревностной проповедницей учения Христа, как и ее отец; все свое состояние и жизнь он отдала делу обращения соотечественников в христианство. При ее участии, в различных провинциях Китая было выстроено 39 церквей и переведено на китайский язык 130 христианских сочинений. Этим, однако, не ограничилась деятельность энергичной женщины: зная, что во многих провинциях ее родной земли есть обычай бросать на произвол судьбы новорожденных, особенно девочек (практикующийся, конечно, самой несчастной голью), она устроила воспитательный дом, куда стали приниматься брошенные дети. На том самом месте, где стоял воспитательный дом Кандиды, основалось впоследствии, в конце XVII-го столетия, обширное миссионерское учреждение иезуитского ордена, получившее имя Си-ка-вей, собственно Сю-киа-вей, что в переводе значит: «Деревушка семьи Сю», сделавшееся обширным учено-благотворительным заведением, где получают приют, воспитание и ремесленное обучение сотни детей обоего пола, и выдвинувшееся, как я уже сказал, в ряд всемирно известных метеорологических обсерваторий. Метеорологические наблюдения в Си-ка-вее имеют целью обнять все пространство морей, омывающих материк Восточной Азии и соседние острова, и дали уже блестящие результаты, спасши множество человеческих жизней и имущества своими предупреждениями о приближении грозных тайфунов, рассылаемыми по телеграфу по всем портам Тихого океана.

Раз зашла речь о метеорологии, интересно взглянуть, что представляет собою Шангай в отношении этого порядка явлений. Средняя годовая температура Шаегая + 12°R.; средняя зимняя +4°, весенняя +8°, летняя +20,5° и осенняя +13°. В частности колебания температуры происходят в границах от — 4° до +32° R. По средней годовой температуре Шангай подходит к Риму, тогда как по зимней Шангай и Лондон тождественны. Лучшая пора года октябрь и ноябрь, когда все время светит солнце, и погода стоит ясная, ровная, безветренная, умеренно-теплая. Зимой дуют северо-западные ветры, что при сухости делает даже маленький мороз крайне чувствительным. Жара летом бывает временами чрезвычайная. Иногда целыми днями термометр показывает неизменно 30° — 31°, что, при огромной влажности, создает обстановку, похожую на условия гигантской паровой бани, где не [279] то, что работать, а и дышать-то европейцу бывает трудно. Среднее количество дождливых дней в году — 124; 59 приходятся на зиму и 65 на лето. Летние ливни зачастую не уступают тропическим.

Относительно санитарных условий Шангая имеются следующие данные: смертность между населением концессий, в продолжение последних 15 лет, колебалась в пределах от 37 до 22,3 на тысячу. Если же мы исключим не европейское население, то смертность Шангая представит постепенно убывающий ряд цифр от 28,6 до 19 pro mille — процент совсем невысокий, принимая во внимание резкие переходы от зимней сухости к летней влажности, условия жизни подвижного населения приходящих в порт судов, массу живущего на небольшом пространстве люда и состояние почвы. Воздвигнутый на рисовых полях, город долгое время оставался подвергнутым влиянию болот и топей, вредные испарения которых, особенно в летние месяцы, делали климат его весьма нездоровым. Но в конце концов английская культура восторжествовала над всеми неблагоприятными условиями, и английский Шангай сделался, во всяком случае, одним из самых здоровых городов Дальнего Востока.

В первый раз я видел Шангай в 1885 году, в последний — ровно десять лет спустя, ранней весной 1895-го года, когда мы стояли здесь, ожидая последствий ультиматума, посланного тогда Россией Японии. За этот десятилетний промежуток мне пришлось побывать еще несколько раз в «столице Дальнего Востока», и чем больше я знакомился с ее прошлой историей и теперешней жизнью, тем величавее становился образ этого аванпоста европейской цивилизации на крайней оконечности азиатского материка, понятнее делался дух великой английской нации, и рельефнее выступали многие оригинальные особенности китайского быта и китайского племени.

Шангайский округ образует часть великой китайской равнины, которая простирается от Пекина на севере до Ханчау на юге, а к западу доходит до крайних границ Гупё. Несомненно, что в сравнительно еще недавнее время вся эта страна находилась под водою и обязана своим обращением в сушу колоссальным отложениям ила рекою Янтсе и ее притоками. В этом убеждают геологические исследования местности, процессы аллювиального образования почвы, происходящие здесь в наши дни, так сказать, на наших глазах, наконец — свидетельства китайской истории. Две тысячи лет тому назад город Квинсан, который отстоит теперь от моря почти на 160 верст, был приморским портом этого округа. (Курьезно, между прочим, что Дефоэ высаживает своего Робинзона Крузо сперва именно в этом порту, который он называет Квинчан). Девятьсот лет спустя, море уже отступило от Квинсана на 80 слишком верст, и морским портом [280] сделался город Тсинлун. Но Янтсе-Кианг продолжал неустанно свое гигантское дело, наполняя море отложениями размываемых им земель, и в 1101 году нашей эры морская таможня округа была перенесена из Тсинлуна в Шангай. Есть указание на то, что Шангай существовал еще в эпоху «Трех царств», за 250 лет до Р. Хр. Предание так рассказывает о возникновении этого города: один китайский сановник, по имени Хуанши, за услуги, оказанные своему государю, получил титул князя Тс'ун-шена и земли, ныне известные, как округа Сучау, Сункиан и Чинкиан на Янтсе. Выбрав своей резиденцией город Сучау, князь отправился осмотреть свои владения и был поражен местом, где ныне находится Шангай; тогда эта местность лежала у самого моря; он признал ее ключом страны, особенно по отношению к Сучау, и построил здесь город, которому дал имя Шен-чиана от своего титула Тс'ун-шен. Благодаря положению при море, Шен-чиан стали звать также Шангай, что значит «Над морем», — название, которое часто в китайской поэзии изменяется в равнозначащее ему слово «Гай-шан». В 250 г. до Р. Хр. основатель города был убит братом одной из своих жен, которую подарил ему государь за ее красоту и таланты. Память покойного поныне чтится в туземном, застенном Шангае, где в честь его, с незапамятных времен, существует часовня, и народ говорит, что тень князя всегда помогает тем, кто молится ему в этой часовне. Положение Шангая в центре богатого округа, производящего в изобилии шелк, соседство знаменитого Сучау (или Сучжоу), наконец, близость моря и Янтсекиана, этого огромнейшего водного бассейна, обнимающего три восьмых территории Китая, на которой ютится почти половина его населения, и представляющего такой удобный путь для подвоза всех продуктов внутренних областей, — сделали этот город важным торговым пунктом за много веков до прихода сюда европейцев. Внимание Запада на Шангай обратил впервые в прошлом столетии некто Фредерик Пигу из кантонской фактории Ост-Индской компании, напечатавший в 1756 году записку, где он указывал на выгоды естественного положения этого порта для торговли со Срединным Китаем. Первая попытка завязать сношения из Кантона с Шангаем была сделана доктором Гуцлавом. 20-го августа 1831 года, на китайской джонке ему удалось пробраться в Шангай; с туземными властями на этот раз он не имел дела; сведения же, собранные им об окрестной стране, открывали блестящие перспективы в будущем для английской торговли здесь. В следующем году, несколько английских купцов в Кантоне зафрахтовали парусный барк «Амгерст», чтобы пройти на нем вдоль китайского побережья к северу и попытаться вступить в торговые сношения с различными портами страны. Доктор Гуцлав принял также участие в этой [281] экспедиции; суперкарго был некто Линдсей. Миновав благополучно Чусанский архипелаг Линдсей решил добыть себе лоцмана до Шангая; много китайских лоцманов перебывало на «Амгерсте», но никто из них ни за какие деньги не взялся провести иностранное судно в Шангай. Один, впрочем, дал несколько таких указаний, которые позволили «Амгерсту» дойти до Вусунга без особых приключений. Нет худо без добра: то обстоятельство, что «Амгерст» принужден был идти в Шангай без лоцмана, заставило Линдсея и его помощников произвести так много тщательнейших промеров и наблюдений, что карга, составленная на основании их исследований, оказалась потом чрезвычайно ценным пособием для последующих европейских мореплавателей и картографов. 21-го июня 1832 г., Линдсей и Гуцлав с несколькими спутниками, оставив свое судно в Вусунге, отправились на шлюпке в Шангай. Китайцы попытались было остановить их; но отважные путешественники на все представления встречных чиновников отвечали, что у них есть очень важное дело к губернатору, и что они должны сами изложить ему это дело. В тот же день им удалось добраться до Шангая. Свое прибытие сюда Линдсей описывает таким образом:

«Мы высадились на берег среди толпы туземцев, вошли в город и отправились к губернатору, при чем народ везде расступался пред нами. Когда мы подошли к ямену (официальные присутственные места), стража хотела быстро закрыть двери, и нам едва удалось предупредить их намерение: мы вошли на наружный двор; но как только мы попали сюда, все три двери, ведущие во внутренний двор, были заперты и задвинуты. Подождав несколько минут, постучавшись несколько раз без ответа и не видя признаков, что двери когда-нибудь будут открыты, Симпсон и Стивенс надавили плечами на средние двери и высадили их, причем они упали на землю с оглушительным шумом. Мы вошли тогда в большую залу суда, на другом конце которой стояли стол и стул для губернатора. Здесь находилось много чиновников, которые, увидя нас внезапно посреди них, забыли бесцеремонный способ нашего появления и приняли нас чрезвычайно вежливо, предлагая чай и трубки. Таотая (губернатора) не было; вскоре вошел окружный начальник и, похвалив нас за наше мужество, сел. Я тотчас же последовал его примеру. Чиновник вскочил и, гневно сверкнув глазами, удалился, не произнеся ни слова: он счел себя глубоко оскорбленным, видя, что мы уселись в его присутствии. Вскоре затем явился таотай... Он, очевидно, приготовился разыграть роль грозного начальника и с гневом приказал нам немедленно вернуться в Кантон. Не прошло, однако, и 24-х часов, как обращение этих людей столь же внезапно переменилось». [282]

Походив по городу, Линдсей и его спутники вернулись на «Амгерст», который тем временем собрался войти в реку. Все морские и военные силы соседнего округа были собраны здесь, чтобы воспрепятствовать этому. По обоим берегам реки китайцы поставили пушки, длинными рядами белели палатки сухопутных войск, над ними веяли многочисленные знамена и флаги, 15 военных джонок стали поперек реки. «Амгерст», однако, прошел совершенно благополучно сквозь их строй и отдал якорь выше бара Вусунга.

Но, несмотря на всю свою смелость и решительность, англичанам не удалось на этот раз победить упорство китайских чиновников, и экспедиция «Амгерста» кончилась, в сущности, ничем. Такую же неудачу потерпели Медгурст и Стивенсон в 1835 году, отправившись в Шангай на «Гуроне». Шесть лет спустя, вспыхнула война между Англией и Китаем, знаменитая «война из-за опиума». 16-го июня 1842 года сэр Генри Поттингер прибыл в Вусунг с военной силой и, разбив здесь китайские войска, проследовал в Шангай, который и взял без боя. Нанкинский трактат 1843 года, дал право иностранцам селиться в Шангае, арендовать в нем земли и заниматься торговлей.

Во главе первых шангайских поселенцев были, конечно, англичане. Поттингер же и выбрал место для поселения своих соотечественников: в полумиле к северу от стен китайского города, между рекою Вусунгом и Янкинпаном, маленьким ручьем, вливающимся в Гуан-пу; переднюю его границу составляла река Гуан-пу, а заднюю — ров, наполненный водою и соединяющий Янкинпан и Вусунг; получилось, таким образом, нечто, в роде острова, величиною в одну квадратную милю. В этих первоначальных границах и осталась до сих пор собственно английская часть европейского Шангая. В выборе своем Поттингер руководствовался главным образом стратегическими соображениями: будущий сеттльмент имел широкую судоходную реку на восточном своем фронте и три хотя и узкие, но глубокие речки с трех других сторон, которые легко можно было защищать в случае надобности. Первым английским консулом здесь был капитан Бальфур, много потрудившийся для благоустройства юной колонии.

За англичанами пришли французы и основались между городскими стенами и английским участком, или, как там говорят, «концессией», сначала на небольшом клочке земли; затем они расширили свои владения по Гуан-пу больше, чем на милю, между стенами китайского города и рекой, а на западе дошли до того же рва, который составляет границу и английской концессии. Позднее англичан и французов явились сюда американцы, они заняли небольшой участок земли по Вусунгу, в местности, называемой [283] Хонкью, в соседстве английской концессии. В настоящее время все владения «заморских дьяволов» в Шангае простираются в длину почти на семь верст по левому берегу реки Гуан-пу. Земля в Китае номинально принадлежит императору; но может арендоваться европейцами на вечные времена по определенной таксе, в Шангае, например, по одному доллару за 150 квадратных сажен; арендная плата вносится правительству ежегодно через консулов.

Глядя на современный Шангай, с трудом представляешь себе усилия, каких стоило его созидание. Рисовые поля, отведенные под место для будущего города, надо было осушить, затем потребовалось поднять почву, и так как мягкий грунт не представлял условий достаточной прочности для возводимых построек, то понадобилось сначала глубоко забивать сваи и уже потом только возможно стало выводить фундамент. Камень для строящихся зданий доставлялся издалека, и подготовительные работы вообще стоили огромных сумм. Вследствие низкого горизонтального положения почвы, с одной стороны, и отсутствия достаточно удобного направления для стока, с другой, — вопрос о тренировке представлял трудности, как думали тогда, совершенно непреодолимые. Но то, что сперва казалось невозможным, ныне, благодаря искусству английских и американских инженеров, — совершившийся факт.

Вначале Шангай развивался довольно туго. Сильный толчок его росту дали события 1861 года, Тяньцзинский трактат, открытие северных портов Китая, свобода плавания по Янтсекиану и основание европейской колонии в Ханькоу. Открытие для иностранцев портов Японии также не замедлило оказать свое влияние на Шангай: от Нагасаки до Шангая — рукой подать: каких-нибудь четыреста морских миль. Но, кроме внешних событий, находившихся в связи с новой эволюцией международных сношений, быстрому развитию Шангая много поспособствовала та грандиозная внутренняя китайская революция, которая носит название Тайпинского восстания. Судьбы Шангая и Тайпинского восстания так тесно связаны друг с другом, что, говоря о первом, необходимо сказать несколько слов и о втором. «История Китая» («Очерки Китая» Скачкова.) свидетельствует, что его обитатели издавна отличались любовью к восстаниям. До такой политической игры они страшные охотники и едва ли не опытнее в ней французов и испанцев. Эпизоды падения двух десятков их династий, свободно прославляемые в местной литературе и в публичных зрелищах, известны каждому китайцу. Оттого-то центральное правительство страны всегда зорко следит, чтобы в народе не было поводов даже к слабому нарушению спокойствия, зная, что одна злокачественная искра может зажечь[272] все государственное здание. Совершенно неожиданно такая искра вспыхнула в 1849 году в юго-западном углу Китая. Она блеснула вследствие толчка, данного грубыми ошибками администрации, а возгорелась, когда для своих целей ею воспользовалась горсть сектаторов триархии («...ереси в политическом складе Китая... проявляются в нескольких школах. Между ними наиболее известны три: учение белого ненюфара (nelum-binm alba), называемое по-китайски «бай лян цзяо», проповедует республиканский строй страны, со многими оттенками коммунизма; учение триархии, по-китайски «сань хо цзяо», проповедует равенство всех и каждого в положениях материальном и нравственном, связывая все и каждого в общинной равноправности трех начал: отца семейства, учителя школы и выборного от всей общины старшины; учение братства, по-китайски «гэ цзяо», проповедует теснейшую взаимную политическую связь всех и каждого, жертвуя ради нее даже родственными и общественными обязанностями и связями. Последователи всех этих учений соединяются в унии... по тенденциям своего учения часто превосходящие ультра-социалистические учения... два первые учения ведут свое происхождение далеко до времен Рождества Христова. Мы имеем основание к догадке, что они внесены в Китай извне, может быть, из Вавилона пилигримствующими учителями закона (дао-ши), имевшими значительнейшее влияние на весь слагавшийся общественный и моральный склад китайцев. А учение братства, по словам китайских описателей, есть незаконное детище, происшедшее из уставов буддистов о братствах. Некоторые, впрочем довольно темные, эпизоды в истории Китая до и после Рождества Христова могут отчасти свидетельствовать о немногих годах процветания, даже господства учения белого ненюфара, при сочувствии в нему самого богдыхана, но при столь мимолетной исключительности во все остальные времена китайское правительство и отчасти общественное настроение народа были против сказанных учений. Оттого они строго преследуются уголовными законами и почти покрыты тайной безмолвия в литературе. Впрочем, между китайцами ходят толки, что учение белого ненюфара, имея много разветвлений и отличаясь многими практическими сторонами милосердия к бедным, в своих учениях имеет и поныне последователей более, чем остальные два. (В отделениях китайских книг и рукописей в публичных библиотеках в Петербурге, в Лондоне и в Париже нет ничего о сказанных учениях. А в Москве, в публичной библиотеке и Румянцевском музее, в их китайском отделении, но каталогу за № 24, хранится очень ценная редкая рукопись, в 3-х тетрадях, in 16°, заключающих в себе гиерограмы учения белого ненюфара и за № 26, о секте белого ненюфара и об ее последователях, в трех книгах in 8°, издания 1826 года)». — Там же).). Благодаря многим благоприятствовавшим обстоятельствам, восстание быстро усилилось и, по щедрым примерам истории, вскоре преобразилось в народную брань, в вопрос династический. Явился и предводитель, по имени Хун-сю-цюань, действительно из потомков чисто-китайской династии, Минской, предшествовавшей нынешней Манчжурской династии. Знамя восстания сулило народу освобождение страны от манчжурского ига и возвещало начала триархии, льстившие общественному самолюбию. Царствование претендента было окрещено прозванием «величайшего спокойствия» (тайпин), что и выражало собою программу всех упований в народе на такую будущность в стране. Главнейшею эмблемою восстания был национальный костюм времен Минской [272] династии, с распущенными волосами: головная коса, будучи нововведением от манчжуров, преследовалась очень строго. Вот те элементы, которыми орудовали вожаки восстания; а полчища, набиравшиеся из сбегавшихся в лагери сельских и городских обывателей, были их слепым орудием. По мере успехов восстания, вожаки приобретали для него более и более средств, обирая в сдавшихся городах казначейства, провиантские магазины и склады оружия. В значительной мере опустошались и кумирни буддийские и даоские; их грабили и сжигали до основания, во имя уничтожения в стране религиозного тунеядства, столь неравноправного с верованиями праотцов китайцев, признавших храмами одни только школы. Инсургенты были снисходительны ко всему китайского происхождения и неумолимо жестоки ко всему, внесенному в страну манчжурской властью. Тайпины достигли апогея своих успехов, овладев, с бывшей первой столицей Минской династии, Нанкином, почти всеми лучшими внутренними пунктами в южном и в среднем Китае. Чтоб окончательно сразить манчжуров, им оставалось покорить северную часть Китая, где они запаслись множеством сильных сторонников, да еще им оставалось вступить в те порты, где жили иноземцы. Для овладения северным Китаем, т. е. для окончательного освобождения страны от манчжурского правительства, они выжидали среди разыгравшихся тогда событий разгрома того же правительства силами англо-французов. Но, однако же, известно, что те же самые иноземцы, благодаря совету и помощи со стороны России, любовно поладили с манчжурами; да еще сверх того, по справедливости дорожа для торговых сношений со страной выгодно заключенными трактатами, оставили манчжуров не только неприкосновенными, а даже вновь и крепко упрочили их династию, обратив свои силы в противоположную сторону, в помощь манчжурам против тайпинов. Таким образом иноземцы, а не сами китайцы, — силы англичан, французов да еще североамериканцев, а не богдыханское войско, разогнали тайпинов, разгромив их нанкинское седалище. Повторяем, что в таком действии руководящею нитью для иноземцев были политические соображения, твердившие им, что одна война Дешевле двух. Действительно, выгодные обязательства, подписанные покорным уже правительством, конечно, нисколько не могли быть обязательны для новой династии; они могли бы улетучиться, и очень могло бы статься, что для обладания ими снова пришлось бы затевать военный спор. А это могло бы стоить иноземцам слишком дорого, ибо из истории Китая известно, что его правительства обыкновенно проявляли наибольшую энергию и были сильны в первый период воцарения династии. Стало быть, с воцарением Династии тайпинов, против завоеванных иноземцами преимуществ могло бы подняться не одно полчище войска, а вся масса китайцев». [286]

Революция своим широким крылом захватила и Шангайский округ. В конце 1853 года инсургенты овладели китайским, за стенным Шангаем. Так как тайпины сначала не трогали иноземцев, боясь вооружить их против себя, то огромное количество китайских беглецов, спасавшихся от мятежников, бросилось в иностранные концессии Шангая, ища там убежища, и иностранцы при сей верной оказии охулки на руку не положили: цена на земельные участки сразу выросла до чудовищных размеров. Вследствие занятия китайского города мятежниками, местные законные власти были лишены возможности собирать подати и пошлины с туземных обывателей европейского Шангая. Поэтому губернатор города условился с консулами английским, французским и североамериканским, чтобы пошлины собирались под их контролем. Китайское правительство нашло такой способ настолько выгодным для себя, что эта система была затем распространена на все открытые порты. Таким-то вот образом и положено было начало иностранной инспекции над китайскими морскими таможенными сборами. Шангай долгое время был главной квартирой этого оригинального инспектората, — обстоятельство, оказавшееся тоже небезвыгодным для придания важности и значения молодому городу (Лет 15 тому назад, генерал инспектор китайских морских таможен сэр Роберт Харт перенес свою резиденцию в Пекин.). В 1854 году, отряд волонтеров, под командою капитана Узда, прогнал мятежные войска от Шангая. В 1860 году, когда инсургенты овладели Нанкином и Сучау, часть населения, уцелевшая от резни войск императора тайпинов, бежала отсюда опять таки в Шангай, под покровительство иностранцев. Туземное население европейских концессий выросло до весьма внушительной цифры в полмиллиона человек. Тогда начался для Шангая период страстного ажиотажа, — острый припадок золотой лихорадки. Вдруг точно из-под земли вырастали колоссальные состояния. Появились целые тучи рыцарей легкой наживы, всяких проходимцев и авантюристов. Чтобы поместить внезапно нахлынувший поток беглецов, понадобилось выстроить на скорую руку целые кварталы. Спекуляция земельными участками, строительными материалами, домами, приняла небывалые размеры. Приблизительное понятие о том, что делалось в ту пору в Шангае, может дать, например, следующий факт: участок земли, стоивший в обыкновенное время 60 ф. ст., продавался теперь за десять тысяч фунтов. Прямым последствием золотой лихорадки явилось быстрое украшение колонии каменными дворцами, роскошными магазинами и другими удобствами большого европейского города. Много потом прогорело всяких спекулянтов, много фирм лопнуло; но город в конце концов выиграл. Спекуляцией на дома и земли не ограничилась [287] деятельность европейцев в период последней грозной гражданской войны в Китае: ловкие люди пошли дальше в этом направлении. Дело в том, что тайпины, взяв Нанкин, сделались господами положения на Янтсекиане и задержали все торговое движение по этой наиважнейшей артерии китайского государственного тела. Поэтому цены на многие главнейшие предметы первой необходимости, например, на соль, поднялись внутри Китая до огромной высоты. Тогда некоторые китайские купцы в Шангае обратились к помощи иностранцев; наняв европейский коммерческий пароход, они привязывали к нему на буксире целые флотилии своих джонок, нагруженных товарами, и преспокойно проходили мимо мятежников, которые сначала не стреляли по европейским флагам. Выйдя за линию нанкинских тайпинских орудий, пароход оставлял джонки идти дальше уже на свой страх и риск, а сам возвращался назад искать других охотников проделать какую же простую и весьма выгодную операцию. Но это еще не все: иностранцами были выписаны громадные партии военных припасов и ружей, — всякого старья допотопных систем и образцов, и все нашло себе сбыт частью в правительственных, частью в мятежных войсках. Тайпинское правительство, заботясь о том, чтобы европейцы не вмешивались в его расчеты с манчжурской династией, думало сперва привлечь к себе их расположение, распуская ложные слухи о своей симпатии к христианству. Это дало повод английскому уполномоченному Бонгему отправиться в Нанкин, чтобы поближе ознакомиться с тайпинами. Чего ожидал от них Бонгем, осталось тайной; известно только, что он не был принят Хун-сю-цюаном и даже не добился свидания с лицами, приближенными к императору тайпинов. Последствием неудавшихся сношений английских официальных лиц с мятежниками явилось обстреливание нанкинскими пушками флага английского посла на реке Янтсекиане и внезапное нападение хайпинов на Шанхай. Нападение это имело место в 1861 году. Отряд морской пехоты, один индийский пехотный полк, расположенные гарнизоном на стенах китайского Шангая, и десант, свезенный с военных судов и занявший пост у ворот городской стены, непосредственно прилегающей к французской концессии, удержали мятежников от вторжения в европейские концессии порта (С 1860 по 1865 г. в Шангае постоянно квартировали: один британский, два индийских пехотных полка и батарея полевой артиллерии.). Обстреливание флага английского посла на Янтсекиане побудило англичан, ради водворения на реке спокойствия для внешней торговли, предложить манчжурскому правительству свои услуги, что и было принято весьма охотно. Еще раньше, в самый разгар революции, предложил свою помощь туземным властям [288] один американец, авантюрист, по фамилии Уорд, набравший шайку из дезертиров и негодяев всех наций, налетевших на Шангай для ловли рыбы в мутной воде. Ему дали часть китайских регулярных войск, которых он обучил кое-как европейским военным приемам; но толку от такой полутуземной, полуиностранной военной части не было до тех пор, пока тогдашний начальник английской эскадры в китайских водах, адмирал сэр Джемс Хоп, не согласился назначить ее командиром майора, впоследствии знаменитого генерала Гордона (погибшего в Хартуме). Новый, энергичный командир обнаружил здесь сразу свои выдающиеся военные качества, реорганизовал и дисциплинировал порученные ему войска и оказал чрезвычайные услуги китайскому правительству в борьбе с грозным восстанием. Ряд побед Гордона над полчищами тайпинов приобрел его войскам имя «всегда побеждающей армии», одно появление которой стало наводить панику на мятежников. В конце 1863 года Гордон взял Сучау, чем и победил окончательно восстание. Памятник в честь иностранных офицеров «вечно побеждающей армии», павших в этой войне, стоит теперь на северной оконечности шангайской набережной.

Сообразно внешним политическим обстоятельствам, менялось и количество населения европейского Шангая. Так в 1865 году иностранное население города равнялось 5.600 человек; в 1870 г. иностранцев было только 1.900; с тех пор население снова стало прибывать; в 1880 г. иностранцев числилось уже 3.500 человек, а теперь число их превосходит 4.500; огромное большинство их составляют англичане и американцы; японцы и германцы являются второю по численности группой в этом космополитическом городе, где 19 наций земного шара имеют своих представителей.

Колебания туземной части населения европейских концессий шли таким образом: вначале китайцы вовсе не имели права жить на землях, отведенных иностранцам; но уже в 1854 году этот закон был нарушен, и двадцать тысяч китайских беглецов нашли убежище в иностранном Шангае. А во время взятия тайпинами Нанкина, Сучау и других мест по близости Шангая, число беглецов, бросившихся под защиту чужеземных пушек, было не меньше полумиллиона. В виду баснословных выгод, какие доставило это бегство иностранцам, закон, воспрещающий китайцам селиться среди них, был оставлен втуне. После усмирения тайпинского восстания, количество туземных обитателей европейского Шангая сразу значительно уменьшилось, и в 1865 году их было всего 146.000 человек; перепись 1893 года дала приблизительно 210.000, человек, три четверти которых составляют взрослые мужчины. Число жителей застенного, китайского Шангая около 200.000 душ обоего пота. [289]

Стремление туземцев в европейский Шангай, где квартиры дороже, а различные сборы гораздо выше, чем в других китайских городах, зависит от многих причин. Главнейшими из них для состоятельных людей являются: большая безопасность личности и собственности, какую они здесь находят, больший комфорт жизни, большая доступность развлечений и центральное положение этого пункта относительно средств сообщения. В Шангае живут многие китайские купцы, нажившие деньги, очень многие, удалившиеся от дел чиновники, а также лица, получившие по экзаменам право на официальные должности и ожидающие получения таких должностей. Поэтому наиболее выгодной недвижимой собственностью в Шангае является та, которую занимают китайцы, особенно же земли, занятые учреждениями, служащими целям удовольствия и развлечения местной китайской jeunesse doree. В дотайпинские времена эта золотая молодежь считала земным раем Сучау и Ханчау; ныне она находит, что удовольствия этих городов в изобилии доставляет Фучау-Роод европейского Шангая. Постоянно усиливающийся наплыв китайцев заставляет европейцев, особенно людей с маленькими средствами, с каждым годом селиться все дальше и дальше от деловых центров, монополизируемых теперь китайцами. Ренты на дома и цены на земельные участки в сеттльментах постепенно растут, и как только какое-нибудь старое здание сламывается, его место тотчас занимают китайские дома.

Многие из китайцев, живущих в Шангае, — пришельцы из других более или менее отдаленных провинций, привлеченные сюда сравнительно высокой платой за труд и возможностью найти более выгодное приложение своим силам и способностям. Клерки, переводчики, содержатели ресторанов — главным образом — туземцы из Кантона. Так называемые компрадоры, или поставщики, слуги, или бои, лодочники, столяры, портные, прачки и приказчики — большей частью уроженцы Нин-по. Город Сучау дает иностранным Дамам их ам, т. е. горничных и нянек, а туземным магазинам их вышивальщиков. Нанкинцы торгуют сатином, яшмой, часами и драгоценными камнями. Очень многие торговцы драгоценными камнями и мехами — туземцы, магометане из восточного Китая, которых здесь столько, что они в состоянии даже содержать свою собственную мечеть на Кантон-Роод.

В последние годы на сцену пестрой шангайской жизни сильно выдвинулся новый элемент — евразийский: дети от союзов иностранцев с китаянками. Он делится на разные отделы, смотря по тому, какого берега придерживаются больше его представители: отцовского, иностранного, или материнского, китайского. Иностранцы в общем относятся к ним хорошо; китайцам же принимать их в свою среду мешает культ предков. [290]

Основывая Шангай, англичане хотели его сделать центральным пунктом для распределения по Китаю своих товаров, привозимых морем, и таким же пунктом для притягивания сюда из богатых внутренних областей, лежащих по Янтсекиану, туземных продуктов, служащих предметом вывоза страны. В эпоху парусного флота и в первое время появления пароходов дальнего плавания, Шангай действительно играл такую роль; но когда стали строить гигантские океанские пароходы, с водоизмещением в несколько тысяч тонн и с большой осадкой, Шангай, из-за бара Вусунга, должен был поступиться своим исключительным положением частью в пользу других туземных портов, частью в пользу Гонконга. Тем не менее, однако же, он до сих пор является важнейшим договорным портом Китая: больше половины торговли всех стран света с Небесной империей принадлежит еще Шангаю, и из этой половины львиная доля приходится на Англию с колониями. Останавливаться на подробностях шангайского ввоза и вывоза мы здесь не будем, так как это — предмет слишком специальный, и исследование его повело бы нас, в виду его обширности, очень далеко за пределы настоящей статьи. Скажем только, что общая сумма оборотов порта равняется приблизительно 250 миллионам рублей, — цифра, достаточно определяющая торговое могущество и значение Шангая.

Но Шангай занимается не одним ввозом и вывозом. Он в настоящее время — крупный промышленный центр на Дальнем Востоке, влияние которое начинает ощутительно сказываться на тамошней жизни. Кроме таких чисто местных видов промышленности, как печатное дело, мебельное и обойное производства (Всякая мебель, даже привозная, стоит в Шангае гораздо дешевле, сделана лучше, прочнее и изящнее, чем та, какую доставляют к нам во Владивосток из Одессы и Гамбурга. Мягкая мебель во Владивостоке стоит совсем несуразные деньги, и гораздо выгоднее выписывать ее теперь из Шангая, где в американской части, так называемой Хонкью, существует масса магазинов, торгующих дешевым и очень порядочным товаром этого сорта. Перо-возка на Шевелевских пароходах из Шангая обходится очень недорого и исполняется этой прекрасной русской фирмой крайне добросовестно. Хорошая мебель, сделанная в Шангае, очень изящна и стоить тоже порядочные деньги.), каретное мастерство, приготовление льда в обширных размерах, добывание газа, электрического света и проч., — здесь основалось несколько настоящих больших предприятий, продукты которых рассчитаны на гораздо более обширный рынок, чем какой представляет Шангай, таковы: доки для постройки судов и их починки, шелкомотальные, бумагопрядильные, бумажные и спичечные фабрики, фабрики для очистки хлопка от семян, пивоваренные и мыльные заводы, заводы искусственных минеральных вод. [291]

Доки Шангая выросли из мастерских, возникших здесь с самого начала для исправления судов, посещавших порт. Теперь существуют несколько иностранных и туземных компаний, строящих баркасы и другие речные суда, и две большие фирмы: Boyd a. C° и S. Farnham a. C°, каждая с основным капиталом в 800.000 тэль, — строящих пароходы значительной величины: до 2,5 тысяч тонн водоизмещения.

Первая европейская шелкомотальня возникла еще лет 30 тому назад, но вскоре закрылась, и в течение почти 20 лет затем ничего в этом направлении не предпринималось, пока Руссель и К° после ряда опытов не устроили в 1881 году Keechong Filature Association, под управлением француза Поля Брюна, который ныне является главою большой и цветущей компании, известной под именем Shanghai Silk Filature, сменившей первую, — Keechong: Association. — В 1882 году, Джардин, Матисон и К° устроили вторую шелкомотальню. Вслед затем Iveson и С° и Gilmour и С° основали еще два таких же учреждения. Дела всех этих компаний идут прекрасно. В шелкомотальнях европейского образца коконы шелковичных червей убиваются жаром, и процесс разматывания, производимый паровой машиной, продолжается круглый год, что дает возможность посвятить надлежащее количество времени и внимания различным частям производства. В результате получается шелковая нить, гораздо более правильная и во всех отношениях лучшая, чем та, какую дают туземные станки; но, конечно, европейский продукт и стоит гораздо дороже китайского. Туземцы наматывают шелк с живых коконов, и время, которое требуется на это, считается днями. Полдюжины коконов кладут в маленький бассейн горячей воды, концы шелковых нитей берутся вместе и привязываются к легкому колесу, которое вращают рукою; коконы разматывают один за другим, затем прибавляют немного новых и получают таким образом нить, крайне неравномерную.

Из 79.000 тюков (Тюк весит около 12 пудов.) шелка, вывезенного из Шангая в течение 1893 года, 2.000 тюков представляли продукт европейских шелкомотален; хотя эта пропорция и очень малая еще, но несомненно, что в непродолжительном времени шелк, приготовленный туземным способом, совсем перестанет появляться в списке товаров, вывозимых из Шангая.

Лет 15 тому назад, после больших хлопот и затруднений со стороны китайских властей, образовалась в Путунге (напротив Шангая) маленькая компания под управлением японцев, для очистки хлопка от семян машинным способом. До последней японско-китайской войны дела ее шли очень хорошо. Тогда же [292] возникла одна китайская компания для производства хлопчатобумажной пряжи и товаров, под управлением американца Данфорта. Дела ее шли туго до 1890 года, когда Ма-Ки-Чонг, в то время один из директоров China Merchant's steam Navigation Company, был назначен Ли-хун-чаном главою предприятия. Обширная фабрика этой компании имела 25.000 веретен и до 600 ткацких станков. В течение 1892 года, она выпустила один миллион фунтов пряжи и четыре миллиона ярдов хлопчатобумажной материи различных видов и превосходного качества. Продукты ее продавались немного дешевле иностранных продуктов такого же сорта.

В самом Шангае изделия этой фабрики не подлежали оплате пошлиной; если же они шли внутрь страны с транзитными документами или вывозились из Шангая в какой либо туземный или иностранный порт, все равно, то оплачивались в таможне полной пошлиной. Огромные здания фабрики помещались по реке ниже американской части; она давала работу 800 туземцам. Основной капитал ее в 400.000 тэль находился в руках китайских чиновников высшего класса. В октябре 1893 года фабрика эта сгорела; но теперь, говорят, снова отстроена.

Другая большая китайская бумагопрядильная компания, с капиталом в 300.000 тэль, и теперь в полном ходу. На ней работают 12.000 веретен, производящих 2 миллиона фунтов пряжи в год. Есть и еще несколько мелких заведений, занимающихся обработкой хлопка. Материал для этих фабрик, т. е. хлопок, доставляет главным образом Бомбей. Есть, впрочем и туземный продукт. Китайский хлопок имеет короткое волокно и особенно пригоден для более грубых сортов пряжи. Внутри страны прядут хлопок исключительно женщины; они же работают и на Шангайских фабриках. Китаянок-работниц на различных фабриках Шангая в настоящее время до двадцати тысяч душ.

В последние годы, туземцы покупали для внутреннего потребление громадные количества индийской пряжи, и полагают, что если бы были уничтожены здесь только все стеснения хлопчатобумажной мануфактуры, то Шангай мог бы в немного лет доставить столько пряжи, сколько ее ввозится сюда из Японии и Индии, и в скором времени весь туземный спрос на хлопчатобумажные товары мог бы быть удовлетворен продуктами собственных фабрик в Китае; между тем действие теперешней системы таково, что значительные массы хлопка вывозятся в Японию, а из этой страны ввозится в Китай пряжа: положение вещей, которое могло бы быть рационально, если бы Китай представлял страну, редко населенную, где плата за труд очень высока, но которое при существующем порядке вещей объясняется только нежеланием правительства изменять слишком резко свою исконную политику по отношению к иностранцам и некоторые из своих таможенных правил. [293]

Лет 17 тому назад, в Шангае образовалось несколько компаний для производства бумаги. Одна из них уцелела, и теперь выпускается около 120 пудов бумаги ежедневно. Здесь выделываются сорта бумаги, годные только для туземного употребления; ничего похожего на европейскую писчую бумагу не производится.

Делание спичек представляет другую местную промышленность, пустившую здесь прочные корни, несмотря на то, что дерево и другие материалы должны привозиться из-за границы. Все три, или четыре, спичечные фабрики Шангая производят ежедневно 6.500 гросс спичек (в каждом гроссе 144 коробки).

В 1877 году, братья Major, с именем которых связано вообще много полезных начинаний и предприятий в Шангае, устроили здесь фотолитографическое заведение. Сперва дело ограничивалось лишь воспроизведением старых книг. Многие древние классические сочинения, вышедшие из печати и первоначально напечатанные неподвижным шрифтом с деревянных досок, были вновь воспроизведены; отпечатано много других сочинений, которые благодаря дешевизне процесса, могли продаваться очень дешево. Большой успех этого предприятия вызвал покупку заведения китайской компанией и повел к возникновению бесчисленного множества аналогичных учреждений, большая часть их впрочем быстро прогорела. Осталось два-три крупных предприятия, дела которых идут хорошо, так как продукты их производства находят сбыт во всей империи. Одной из характернейших особенностей Шангая, между прочим, является чрезвычайное обилие китайских книжных лавок, заваленных изданиями местных китайских типографий. Главную массу этого книжного товара составляют переводы книг с иностранных языков и воспроизведения сочинений, погибших во время тайпинского восстания.

Капиталы туземных купцов и чиновников вложены широко не только в упомянутые выше китайские предприятия Шангая, но и в компании, учрежденные иностранцами, с иностранными директорами во главе. Говорят, что по крайней мере 40 процентов паев некоторых иностранных компаний — в руках у китайцев. Значительная, если не большая часть вкладов в местные европейские банки принадлежит тоже китайцам. Шангай вообще все более и более окитаивается. Важнейшие туземные торговые дома представлены здесь теперь почти все, и собственность европейцев постепенно переходит в их руки.

Китайское торговое и ремесленное сословия сильны своими гильдиями, представляющими одно из оригинальнейших учреждений страны.

Вот что рассказывает туземное предание о возникновении гильдий в Китае. Около 635 года нашей эры, когда знаменитый второй [294] император могущественной Тан'ской династии, Т'айтсун, или, как он известен также в истории, Ченкуан, готовился завоевать Корею, — страна вокруг тогдашней столицы империи, Сиана в Шензи, была почти совсем разорена и обезлюжена повторными поборами для удовлетворения желаний воинственного монарха; имперская казна была пуста, и жатва риса скуплена правительственными чиновниками для продовольствия полумиллионной армии, собранной в Тенчау (нынешнее Чифу) для нападения на Корею с суши и моря. Не имея дальше средств для осуществления задуманного предприятия, государь решил, что его купцы и ремесленники должны быть также привлечены «к принесению посильных жертв на алтарь отечества». Но в виду их рассеяния по всей империи представлялось физически невозможным собрать налог с каждого из 10 миллионов таких его подданных. Для упрощения процедуры, император издал указ, чтобы наиболее богатые и влиятельные лица каждой отрасли торговли или ремесла в городах империи сформировались в гильдии, и чтобы всякий купец или ремесленник занес себя, уплатив известный налог, в ту или другую гильдию, сообразно своей специальности. Налоги, таким образом собранные, имели быть переданы правительству для ведения корейской войны. Оказалось, что в то время число различных отраслей торговли и ремесел в Китае равнялось 360, и это число было передано от предков потомкам, как священное и неизменное. Конечно, еще до этого знаменитого указа, должны были существовать, хотя и не столь организованные, как теперь, некоторые торговые гильдии, возникшие в целях взаимопомощи и поддержки; но, боясь притеснений и вымогательств, эти гильдии образовывались раньше скрытно, пока указ не дал им права на официальное существование. Ныне гильдии Китая столь влиятельны и могущественны, что ни один местный окружный начальник не осмелится ввести какое либо новшество, не посоветовавшись предварительно с наиболее могущественными из гильдий города, являющихся таким образом своего рода представителями общественного мнения. Конечно, такого положения они должны были добиться путем более или менее упорной борьбы; но официальная китайская история молчит об этом. Разумеется, было бы абсурдом предполагать, что все гильдии, представляющие различные отрасли торговли, возникли одновременно, — около половины VII столетия по Р. X. Они должны были возникать в такую пору, когда каждая отрасль торговли делалась достаточно могущественною числом своих членов или богатством, чтобы получить, так сказать, естественное право на существование. Мы, действительно, имеем примеры возникновения некоторых гильдий одновременно с приходом в Китай европейцев; таковы, например, гильдии торговцев опиумом, хлопчатобумажными товарами, дрелью и [295] шертингом; точно также, с воцарением манчжурской династии и введением косы, появилась гильдия цирюльников, — корпорация в Китае очень влиятельная между прочим.

Каждая гильдия в каждом китайском городе выбирает четырех лиц, обыкновенно из самых богатых и влиятельных своих членов, которые и образуют исполнительный комитет ее. Всякий из этих выборных, поочередно, бывает председателем комитета, причем остается в должности только один год. Председатель является и казначеем учреждения, — положение очень ответственное, так как в некоторых гильдиях общественных денег бывает иногда до 100.000 тэль. «Великие врата» гильдейского здания открываются, для обсуждения общих дел, два раза в год: весною и осенью, в дни годовщины рождения и смерти Куанти, покровителя торговли. Тогда обыкновенно берется известная сумма из денежного сундука гильдии для приема членов и собратьев из других городов, причем в большой зале учреждения устраивается банкет, сопровождаемый театральными представлениями. На случай, если кому-нибудь из членов гильдии случится иметь судебную тяжбу с посторонним лицом, не членом, — всегда имеется в запасе известная сумма денег, которую члены имеют право извлечь для ведения дела в правительственных местах. Если посторонний — также член какой либо гильдии, то обыкновенно просят совет ее явиться посредником в возникшем споре. Когда такое посредничество терпит неудачу и дело переносится в правительственные инстанции, то решение его в ту или другую сторону становится простым вопросом богатства и влияния: та гильдия, которая сильнее и которая располагает большим количеством денег, имеет и больше шансов выиграть процесс. При недоразумениях, возникающих между членами одной и той же гильдии, дело никогда не доходит до правительственных мест, а решается своим гильдейским третейским судом.

Люди, приходящие для занятия торговлей в какой-нибудь город из других городов, стараются прежде всего иметь место, где они могут встречаться и сообща обсуждать свои дела. Если они достаточно богаты, то сразу же выстраивают для себя так называемый «зал собраний», или гуикуан, который, помимо своего прямого назначения, служит, между прочим, и местом временного успокоения для умерших членов гильдии. Известно, что китайцы непременно хотят быть погребенными там же, где они родились, и очень боятся сделаться блуждающими и бездомными духами, когда они умирают вдали от родины. Совет гуикуана, поэтому, обязывается следить за тем, чтобы тела их умерших сотоварищей были перевезены, при первой возможности, в их родной город. При каждой из «зал заседаний» имеется отдельное помещение, — временное кладбище, где складываются гроба [272] умерших членов гильдии. Когда их накопится слишком уж много (в гуикуане Нин-по, или, как его зовут иностранцы, «Joss-Hous», скопляется иногда до 2.000 гробов в одно время), — к семьям умерших посылаются извещения принять меры для перевозки гробов их близких в родные палестины. Но если семьи почему либо не могут этого сделать, то совет гуикуана обязан отправить гроба по назначению на счет общественных сумм гильдии.

Обучение ремеслу в Китае продолжается несколько лет, после чего ученик должен два года работать даром на хозяина, уплатив ему при этом еще от 20 до 30 рублей за свое содержание, и лишь через семь лет ему позволяется «повесить свою собственную вывеску». Нарушение этого правила со стороны ученика навлекает на него гнев всей корпорации, что может повести за собой полное его разорение и даже голодную смерть: в своем городе никто не даст ему работы, в чужом существуют те же правила, и так как он не в состоянии показать удостоверение, или рекомендательное письмо от своего хозяина, то ему и здесь не позволят работать за собственный счет.

Число важнейших гильдий в Шангае, очень богатых и влиятельных, простирается до 17; ремесленных корпораций 6.

Появление в Шангае могущественных туземных гильдий, рост значения в деловом мире евразийского элемента, конкуренция различных европейских и азиатских народностей сделали то, что теперь и в Шангае стало невозможно быстро составить себе состояние. Многие из иностранцев принуждены в настоящее время оставаться здесь гораздо дольше, чем они предполагали, когда ехали на Дальний Восток «делать деньги»; многим и совсем не под силу выбраться отсюда на родину. Не малую роль в этом своеобразном кризисе сыграло падение ценности серебра и вздорожание золота, особенно резко отозвавшееся именно на таких странах, как Китай, где главной единицей денежного обмена является серебро. Вообще та сказочная эпоха, когда достаточно было провести 10 — 16 лет в таких городах, как Кантон или Шангай, чтобы вернуться в Европу чуть ли не миллионером, прошла безвозвратно, и ехать сюда искать счастья теперь более, чем рискованно. Только механики, инженеры, вообще техники, могут еще рассчитывать найти здесь выгодный заработок; всем же прочим смертным нечего теперь делать в Шангае.

Китай медленно вбирает в себя Шангай, и, быть может, недалеко уже время, когда этот город примет такой же вид, какой имеет некогда кипевший жизнью и убитый ростом Гонконга португальский город Макао. Весьма вероятно, что для Шангая [297] явится скоро столь же опасный соперник в лице его покамест еще ничтожного соседа, селения Вусунг. Вусунгский бар, не дающий возможности большим океанским пароходам подходить к Шангаю в полном грузе, представляет серьезнейшее препятствие дальнейшему развитию этого порта в уровень с ростом увеличивающихся требований к нему; рейд Шангая, кроме того, становится слишком тесен; а верфи, пакгаузы и пристани, в сущности, уже составляют монополию немногих лиц. Шангайцы неоднократно ходатайствовали перед китайскими властями о разрешении углубить вусунгский бар; наконец им это разрешили. Работы начались весною 1889 года, продолжались до осени 1891-го года и привели только к сознанию, что никакие человеческие усилия ничего не поделают здесь с естественными условиями местности. Германское правительство давно, еще в 1880 году, выхлопотало право разгрузки и нагрузки. товаров ниже бара Вусунга. Однако, до последнего времени туземные власти не позволяли здесь устраивать склады и противились всякому приобретению иностранцами земель в соседстве Вусунгского бара; но теперь легко может статься, что иностранцы заставят китайские власти изменить свои взгляды на этот вопрос, и деревушка Вусунг скоро займет тогда такое положение, при котором Шангаю останутся только меланхолические воспоминания о былом величии.

Но пока этого еще нет, бросим беглый взгляд на те стороны общественной жизни «Столицы Дальнего Востока», о которых до сих пор не приходилось еще говорить. Европейский Шангай ваших дней зарабатывает свой хлеб в поте лица (и в буквальном, и в переносном значении этого слова): это — общество тружеников, день-деньской занятых в многочисленных конторах, торговых заведениях, фабриках и проч. Отдыхом от трудов служат ему учреждения, имеющие главной своей целью удержать здоровый дух в здоровом теле, те многочисленные клубы, на устройство которых было потрачено очень много денег, времени и хлопот, и которые представляют характернейшую черту местной общественной жизни. Важнейшими из них являются: «Шангайский клуб», носящий международный характер; он в то же время играет роль и тамошней биржи; немецкий клуб «Конкордия»; клуб игры в лоун-теннис; масонский клуб; клуб морских инженеров; клуб общества морских офицеров коммерческого флота; таможенный клуб; португальский клуб; клуб скачек; клуб игры в крикет; яхт-клуб; клуб общества любителей драматического искусства; филармоническое общество; la societe dramatique francaise; шангайское литературное общество и прочие клубы, всего числом двадцать.

Охота составляет также одно из больших развлечений мужской половины населения европейского Шангая. [298]

Бесконечные развалины Казё и Кашинга, погибших в тайпинском восстании, представляли до семидесятых годов превосходные места для шангайских охотников. На прудах этих разрушенных больших городов в изобилии водились мандаринские утки; среди развалин и густых кустарников, которыми они заросли, укрывались лани, зайцы, куропатки и фазаны. Затем, любимыми охотничьими местами являются: Хучау, Мейчи-Крик, округ Кинтанский, а в самое последнее время окрестности города Вуху.

Интересно, как управляется это странное государство в государстве, представляемое Шангаем.

Надобно заметит, что английская и американская концессии ведут свои городские дела сообща и отдельно от французской. И там, и здесь исполнительными органами общин являются муниципальные советы, состоящие из нескольких членов (в англо-американской части их девять, во французской восемь). Муниципальные советники выбираются всеми владельцами, вносящими определенный налог с недвижимых имуществ или доходов. Митинги плательщиков податей устраиваются ежегодно в феврале, на них вотируются местные бюджеты и дается инструкция совету, какие цели он должен преследовать в своей деятельности. В английской концессии ни одна важная мера не может привестись в исполнение, если она не была внесена на специальный митинг плательщиков податей и не была утверждена ими. Совет выбирает сам председателя и вице-председателя и разделяется на комитеты: обороны, финансов, общественных работ и контроля. Доходы европейских концессий Шангая образуются сборами с домов, земель, складов, патентов и т. д., и идут целиком на нужды городского благоустройства, причем главную массу их поглощают общественные работы, содержание полиции, санитарная часть, пожарная команда, милиция и школы. Англичане имеют в Шангае свой особый верховный суд и судятся собственными судьями. Прочие иностранцы, также пользующиеся правами юридической экстерриториальности в Китае, судятся своими консулами. Китайцы, проживающие в европейском Шангае, ответственны по туземным законам; но судят их так называемые смешанные суды, где председательство принадлежит китайскому чиновнику, а за правильностью ведения дела наблюдает европейский юрист.

В устройстве, управлении и развитии концессий Шангая, как в маленьком зеркале, отразились национальные особенности и характер различных народностей Запада, явившихся на Дальний Восток в качестве представителей европейской культуры, отразились с той рельефной выпуклостью, которая еще больше оттеняется рамкой оригинальных условий китайской жизни, столь отличной, по своим основам, историческим и бытовым особенностям, от жизни всего прочего мира. [299]

Когда китайское правительство отвело в Шангае участки земли для наций, заключивших с ним трактаты в период времени с 1842 по 1844 год (это были: Англия, Франция и Соединенные Штаты), то для нарождавшейся колонии было бы крайне выгодно устроить одно общее управление всех концессий. Французский и североамериканский консулы выразили, однако, желание, чтобы земли, доставшиеся их нациям, управлялись различными советами. Для американской части такое желание привело на практике вот к чему: американская конституция не признает, как известно, присоединения колоний в чужих странах, и правительство Соединенных Штатов не уполномочило своего шангайского консула принять именем республики уступленную ей концессию даже во временное владение; американский квартал, поэтому, долгое время оставался почти пустынным и послужил сперва только к устройству доков для починки судов и к возведению товарных складов; в 1863 году, территория его была подчинена, в муниципальном отношении, английской части.

В судьбах французского участка Шангая наблюдался более интересный цикл развития. Началось с того, что французский консул облек себя по отношению к концессии всеми правами верховной власти. Чтобы сдерживать такую власть в границах законности, муниципалитет имел в своих руках право вотировать налоги и утверждать расходы, декретированные консулом; но так как корпус полиции, содержимый муниципалитетом, был предоставлен в полное распоряжение консула, то в один прекрасный день муниципальный совет, оказавший оппозицию консульским велениям, нашел зал своих заседаний занятым военной силой: старая, но вечно юная французская история в микроскопическом масштабе. Такой порядок вещей продолжался вплоть до событий, явившихся следствием франко-прусской войны, и хотя с тех пор многое из прежней системы успело уступить место новым веяниям, однако, репутация французской концессии в глазах соседей уже сложилась прочно. Репутация эта была такова, что отбила надолго у других иностранцев всякую охоту селиться в концессии и заставила большую часть крупных французских негоциантов перебраться на землю англо-американской колонии. Большинство ее населения составили повара и матросы всех национальностей, списанные с коммерческих судов за дурное поведение, и вообще разный сброд, более или менее опасный для общественного спокойствия, взятки с которого были, во всяком случае, гладки. По всем этим причинам французская концессия долгое время оставалась очень бедной, и тех жалких крох, какие она тянула со своих обывателей, едва хватало на расходы первой необходимости.

Что же касается английской части Шангая, то здесь сказался во всем своем блеске национальный гений и те особенности [300] характера великого народа, которые сделали его, по справедливости, владыкой полмира. Ход английской колонизации везде таков: едва высадившись в чужой стране, первые поселенцы соединяются в одну общину и выбирают уполномоченных; на обязанность их возлагается забота об удовлетворении необходимейших нужд рождающейся колонии и об учреждении правильной муниципальной организации. Задача здесь необыкновенно облегчается тем обстоятельством, что организаторам приходится иметь дело не с грубым, сырым материалом, из которого можно сделать, ad libitum, или Богу свечу, или черту кочергу (чаще же ни то, ни другое), а с кирпичами, вполне готовыми, умеющими плотно и хорошо приспосабливаться друг к другу для одной общей, ясно сознанной цели, ибо каждый индивид строящейся общины принес с собою, в крови, текущей в его жилах, выработанные в продолжение 600-летней сознательно-разумной жизни его страны начала личной свободы, индивидуальной предприимчивости и широкого уважения к знанию, талантам и свободе себе подобных. Если прибавить сюда традиции того общественного склада, что остался там далеко, на туманной родине, строгую, но разумную экономию, неусыпный контроль и силу общественного мнения, то вот и весь секрет тех чудес, какие английский гений творит везде, куда бы он ни проник. Так было и в деле возникновения Шангая. А затем без всяких официальных указаний, самою силою вещей, здешняя английская колония развилась в свободный город, «воздвигнутый на территории, которая ему не принадлежит, управляемый собственными гражданами, содержащими в нем на свой счет военную силу, налагающими подати и практикующими с полной независимостью все права власти исполнительной, которая никогда не была им официально передана, но уступлена фактом безмолвного признания».

Во времена тайпинского восстания Гордон предложил очистить страну на 30 миль вокруг Шангая, передать весь этот округ в руки местного европейского муниципального совета и сделать Шангай свободным городом с территорией почти в 3.000 квадратных миль. Предложение Гордона не было принято, о чем многие потом жалели; другие же говорили, что если бы это случилось, то китайцы, оправившись от восстания, вероятно, употребили бы все усилия, чтобы вернуть обратно такое большое пространство своей земли; а это могло повести в те времена к разным осложнениям, которые отразились бы очень невыгодно на торговых оборотах порта; незначительность же, в глазах Пекина, иностранных сетлементов Шангая дала им возможность развиваться спокойно, без всяких крупных недоразумений или столкновений с местными властями.

Следовало бы сказать несколько слов еще о застенном, чисто [301] китайском городе; но он не представляет собственно ничего особенно достопримечательного, ни сам по себе, ни по произведениям местной промышленности; да и слишком уж бледен этот туземный Шангай после тех городов Южного Китая, какие мне довелось видеть. Он интересен только по необыкновенно сильному контрасту его архаического вида и склада жизни в сравнении с европейским Шангаем: здесь — конец 19-го столетия, европейского 19-го столетия, с его широкой терпимостью, свободой мысли и слова, со стремлением дать человеку простор как можно полнее и шире проявить свою индивидуальную личность, с его заботами о лучшем устройстве человеческой жизни, об ограждении ее от различных вредных влияний, с колоссальными успехами техники, этого торжества разума над грубыми силами природы; там — средние века, со всей их грязью, грубостью, бесправием, презрением к человеческой личности, безграничной властью предания и авторитета.

В. Черевков.

Текст воспроизведен по изданию: По китайскому побережью // Исторический вестник, № 7. 1898

Еще больше интересных материалов на нашем телеграм-канале ⏳Вперед в прошлое | Документы и факты⏳

Главная страница  | Обратная связь
COPYRIGHT © 2008-2024  All Rights Reserved.