ТИХМЕНЕВ Н. М.

МАНЗОВСКАЯ ВОЙНА

Первое вооруженное столкновение русских с китайцами в Южно-Уссурийском крае в 1868 г.

(продолжение)

IV.

«Со времени присоединения Уссурийского края до сего времени (до 1866 г. ) [помещенное в кавычках представляет собой выписку из доклада М. П. Тихменева адмиралу Фуругельму от января 1866 года] деятельность наша в нем ограничилась лишь поселением казачьего батальона по р. Уссури, занятием военными небольшими отрядами нескольких пунктов на разных оконечностях, для ознаменования фактического завладения нами новой территорией, и в водворении в них незначительного числа небольших крестьянских поселений. Этот способ действий обусловливался, с одной стороны, действительной в том необходимостью, так как приобретенный край находился в совершенно первобытном состоянии, так что занятие каждой местности было соединено для нас с большими затруднениями в отношении заготовки там продовольствия, устройства помещений и проч., а с другой стороны, и главное, неуяснением общей цели, около которой должна была группироваться с самого начала обладания краем общая деятельность: военная, гражданская, административная и частная. Этот недостаток одной руководящей мысли, выраженной в форме одной общей для всех цели, был причиной того, что все совершавшиеся до 1866 г. в крае факты не привели ни к каким положительным результатам, отчего весь период присоединения Уссурийского края [30] к Приморской области до настоящего времени может быть назван не иначе, как переходным периодом. Таким образом, все совершенные доселе колонизационные рекогносцировки, потребовавшие больших пожертвований, прошли бесследно. Они не имеют даже характера исследований; по крайней мере мы не имеем никаких материалов, знакомящих нас со свойствами занятых военными отрядами и гражданскими поселенцами местностей, кроме изустных сказаний. Инженерные работы в Николаевске, вызванные случайными обстоятельствами и не оконченные своевременно, продолжали производится с замечательной медленностью, кажется, единственно только для выполнения утвержденной сметы. Наконец, самое проведение телеграфа, необходимость которого не подлежит никакому сомнению при всяком положении края, двигалось медленно за неимением к тому достаточных средств.

«Все эти отрывочные действия, не дававшие никаких результатов, привели к тому, что исполнители, на которых возлагались различные поручения, не понимали цели, а потому и важности поручений, относились к исполняемому ими делу по мере впечатления, оказываемого на них делом, а если по случаю исполнитель поручению не симпатизировал, то по самому свойству человеческой натуры, он не в состоянии был выполнить его совершенно удовлетворительно. Чаще же случалось, что высший избирал себе деятельность по вкусу и действовал по произволу, находя всегда себе извинение в окружающих его обстоятельствах. Отсюда неудачный выбор мест для поселений, несвоевременная доставка продовольствия, употребление войск для работы по произволу, неудовлетворительность построек, произвольный отказ под пустым предлогом от даваемого поручения, чаще всего случавшийся, по безответственности, с речными пароходами и весьма важный по последствиям, наконец, то жалкое положение линейных батальонов, вынесших на своих плечах все более тяжкие работы по Амуру, в которое они были поставлены вследствие нравственных унижений. Последствия такого положения были не утешительны. Образовавшиеся вследствие этого под влиянием личных впечатлений разноречивые толки и мнения, перемешанные сплетнями, истекавшими из личных отношений, возбудили журнальную полемику, принятую на этот раз во внимание и правительственными учреждениями. Всякая дрязга, даже безнравственная в основании своем, имела значение и получала ход. Явилось недоверие к краю даже в среде людей беспристрастных [31]. Многие же считали Амурское дело просто прихотью графа Муравьева-Амурского. Все это отражалось на крае тем, что он лишен был самых необходимых средств к делу, а недостаточность средств порождала еще большую бесцельность в действиях, что придавало более и более силы противникам Амурского дела.

Вопрос был близок тому, быть или не быть Амурско-Приморскому краю, т. е. принять ли его в среду русских провинций, которые составляют силу и существенное подспорье государства, или оставить край в том положении, в котором находилась в былые времена Камчатка.

«Последний приезд генерал-губернатора генерала Корсакова в С. -Петербург (63 г.) был эпохой возрождения для Приморской области. Только после десятилетних усилий удалось, наконец, разъяснить настоящее значение края и те выгоды, которые можно от него ожидать в будущем. В этом случае генерал-губернатор имел, между прочим, возможность опереться на два неотрицаемые факта: 1) на заявление генерал-адьютанта Лутковского, инспектировавшего в 1863 г. войска Восточной Сибири [при генерал-адьютанте Лутковском состоял, между прочим, и М. П. Тихменев] об экономических богатствах Амурско-Приморского края и об административной деятельности местного начальства, выразившейся в значительной сумме фактов, совершавшихся даже при самых неблагоприятных условиях и различных противодействиях и 2) на результаты движения эскадры адмирала Лесовского [адмирал С. С. Лесовский, впоследствии ген. -адъютант управл. морским министерством, в 1880 г. (после министерства) назначенный с чрезвычайными полномочиями начальником особой эскадры, посланной в восточные воды по случаю ожидавшегося столкновения с Китаем] в Атлантический океан, которые указали на важность политического значения наших Восточных владений, прилежащих водам Восточного океана.

«Таким образом, генерал-губернатор, приняв за основание вышеуказанное действительное значение Приморской области политическое и экономическое – заявил в представлении своем Военному Министру, в числе прочих мер, касающихся вверенного его управлению края, о необходимости приступить теперь же к устройству на прочных основаниях главных пунктов на прибрежьях Японского моря, так как некоторым из них, по относительному географическому положению их, принадлежит значение преимущественно политическое, другие же важны в [32] экономическом отношении.

Затем, приняв устройство означенных пунктов за основную цель, направить к ней все средства Приморского края, с тем, чтобы дать полную возможность избранным местностям развиваться сообразно их значению и положению.

Такова характеристика общего положения дел в Приморской области в первые годы ее существования, сделанная современником, хорошо знакомым с ее историей. Представления генерала Корсакова не прошли бесследно, и согласно с ними было Высочайше повелено в некоторых Приморских пунктах, уже ранее занятых и перечисленных выше, учредить постовые управления двух разрядов, смотря по важности пунктов, и сформировать постовые команды. Первоначальные, т. е. существовавшие до этого Высочайшего повеления посты имели значение скорее декоративное, чем действительное. В сущности, ни местное китайское население, ни заграничные китайские власти, как увидим ниже, ни в грош не ставили первоначальные фактические заявления наши о владении краем. Лишь сознательно придавая совершенно преувеличенное значение факту нахождения постов в Южно-Уссурийском крае, мог опереться на него гр. Игнатьев при своих переговорах в Пекине о присоединении к России этого края. В этом отношении посты были действительно полезны и сыграли для нас желательную роль.

Образчик того положения, в котором находились в первые годы своего существования посты, долженствовавшие внушить уважение к русской силе местному китайскому населению, дает нижеследующая выписка из одного частного письма [письмо начальника Ольгинского поста поручика Розанова к М. П. Тихменеву]:

«По приезде в Ольгу я нашел во всем такой беспорядок, какого я описать не могу; хотя я и не ожидал найти особенных порядков, но действительность превзошла все ожидания. Все казенные здания требуют фундаментальной поправки, а в посту ни гвоздя, ни полена; чтобы поправить стенку в печи для обжигания кирпича, я должен был заказать крестьянину сковать кирку и заплатить деньги. Это не анекдот. Постовые дела запущены до того, что Костерев, испугавшись страшной премудрости приведения их в порядок, выходит в отставку и хочет пожинать хлеб, а не служебные лавры, и я остаюсь без людей и без помощника. Из 10 человек бывшей команды 5 человек должны [33] уйти в бессрочный отпуск, остальные: два вестовые у лейтенанта Вахтина, вестовой у Хомикова и вестовой у священника и хлебник, а нужно в караул на два поста, нужно накосить сена, приготовить кирпич и т. д. Беспечность в довольствии команды удивительная: люди не имеют квасу, не имеют припеку, а оказался еще недостаток приварка: одна солонина. Дисциплины никакой».

Не мудрено, что это описание заканчивается такими словами: «манзы делают, что хотят, у самого поста». В подобном же положении были и прочие посты.

1863 г., как сказано выше, а вернее 1865 г., когда выработанные в Петербурге положения начали осуществляться на деле, является эпохой в жизни Приморской области и Уссурийского края. В этом году военная администрация области была устроена на новых основаниях. При военном губернаторе и командующем войсками области и главном командире портов Тихого океана был учрежден штаб для заведывания сухопутными войсками и казачьим населением. Так как гражданское население Уссурийского края было еще в зародыше, то край имел значение лишь военно-политическое. Экономическое его значение было в будущем. Естественно, что соответственно такому положению вся организационная деятельность в Уссурийском крае и гражданская, и военная выпала на долю военной части областного управления – на долю только что образованного штаба области. Первый начальник штаба энергично принялся за работу. Доверие, которым он пользовался со стороны военного губернатора, контр-адмирала Фуругельма, хорошие отношения с генерал-губернатором, и связи в Главном Штабе много помогали делу.

Уже с зимы 1866 г. предпринят был ряд мер, имевших целью прочней укрепиться в крае, облегчить его колонизацию и вообще, в действительности, прибрать его к рукам. Это действительное завладение нами краем, дотоле бывшим лишь в номинальном владении, и привело к восстанию манз и усмирению их – к «Манзовской войне» 1868 г.

«Военно-административная деятельность в Приморской области» писал М. П. Тихменев, резюмируя свой обширный доклад от января 1866 г., в котором была намечена программа этой деятельности – «в будущем направляется к двум главным целям нераздельным между собою: 1) к устройству края [34] сообразно настоящего политического и будущего экономического значения его, как пограничной территории, прилегающей водам Великого океана, и 2) к внутреннему устройству военных средств, назначенных а служение краю, при котором бы (т. е. устройстве) средства эти достигли своего двоякого назначения: военно-рабочего – для устройства края и специально военного – для защиты и ограждения его, в случае надобности, а также для сохранения внутреннего порядка».

Соответственно этим точно определенным целям и была направлена работа.

V.

Устройство края выразилось в сформировании постовых управлений, команд, округов и в работе по устройству сообщений – главным образом, дорог для соединения постов с р. Амуром.

Это устройство в том виде, в каком оно находилось при начале военных действий 1868 г., заключалось в следующем.

Согласно приказа военного министра от 6-го августа 1865 года, штатный состав всех постовых команд был определен в 7 офицеров, 72 унтер-офицера и 660 нижних чинов. Распределение этих войск по постам, самое определение пунктов постов и их относительной важности, выработка положения о постовом управлении и об обязанностях и правах начальников постов –все это было предоставлено ведению местной администрации.

Приморская область была распределена на три постовых округа [4-й округ был Сахалинский]: Новгородский, Александровский (Де-Кастринский) и Ольгинский. Наиболее важное значение из всех пунктов Приморской области в то время придавалось Новгородскому полуострову с бухтой Экспедиции. По своим удобным гидрографическим свойствам и географическому положению на путях, идущих в наши пределы из г. Хунчуна и Кореи, этот полуостров с бухтой признавался за важнейшую нашу базу в Приморской области. Только много позже Владивосток, после борьбы с Ольгой, занял соответственное своему названию положение. Сообразно с значением [35] Новгородского поста сила назначенной туда команды была наибольшей: 4 офицера, 30 унтер-офицеров и 320 рядовых. От трех главных постовых команд приказано было выделить небольшие отряды, силой 25 человек каждый, в следующие пункты: во Владивосток, Находку и на р. Дауби-хэ в места соединения трактов (частью будущих) Ольгинского и Уссурийского – от Новгородской команды; в заливе св. Владимира – от Ольгинской и в Императорскую гавань (п. Константиновский) от Александровской команды. Несколько позже был еще образован полупост в бухте Стрелок, куда было отправлено несколько человек солдат. Этот пункт – Стрелецкий пост – сделался при начале беспорядков 68 г. первой жертвой китайцев. Таковы были незначительные силы и территориальное распределение тех наших местных войск и управлений, которыми мы должны были в действительности закрепить за собою Южно-Уссурийский край, держать в повиновении местное китайское население и устроить себе базы для проявления своего значения на побережье Тихого Океана.

К апрелю 1868 г. формирование постовых команд и управлений было почти закончено; в навигацию этого года была укомплектована последняя из неустроенных еще команд – Ольгинская. Каждый из округов был разделен на участки, с подчинением их особым офицерам. На постовых начальниках и на подчиненных им участковых лежало заведывание всею внутренней, военно – и гражданско – полицейской частью в пределах постовых округов; всем местным населением, не исключая и туземного, они ведали на правах исправников. Для ограждения внутреннего порядка и безопасности они должны были действовать через непосредственно подчиненные им команды, выставляя от них в необходимые внутренние и приморские пункты особые караулы. Для охранения границы они должны были пользоваться полевыми войсками – т. е. частями линейных батальонов, которые были в районе постового округа.

Результаты такой организации к весне 68 года оказались настолько удачными, что решено было составить в этом направлении особое положение, которое и представить на утверждение в законодательном порядке. Устройство постовых управлений было первой административной мерой, которой местному населению [36] имели в виду заявить о присутствии в крае русской власти.

Кроме водворения постовых команд в постах, в Южно-Уссурийский край были передвинуты, с целью более прочного занятия края и охраны границы от вторжения разбойничьих китайских шаек, выходивших из сопредельных китайских провинций на грабеж живших в наших владениях туземцев – два линейных батальона и горный артиллерийский дивизион, что и было выполнено в течении 67 г. К весне 68 г. полевые войска (1 и 3 батал. ) занимали в Южно-Уссурийском крае следующие места. 3-й батальон имел штаб-квартиру и 2 роты в Камне Рыболовов на оз. Ханке; одна очень слабая рота была в п. Находке; она была поставлена здесь ранней весной 1868 г., когда из местности между р. Сучаном и Май-хэ и из Русского острова было образовано удельное имение, с управлением в п. Находке. Эту роту предполагалось укомплектовать, так как на обязанности ее имелось в виду возложить охрану всех золотоносных месторождений между Находкой и р. Май-хэ. От этого же батальона содержался караул у Турьего рога, в 70 верстах от Камня Рыболовов, на пути в Нингуту. Из прочих двух рот этого батальона одна пошла целиком на сформирование Новгородской постовой команды, а другая была в Раздольном.

1-й батальон в полном составе, с взводом артиллерии, стоял в ур. Новокиевском, выставив от себя пограничные караулы: Корейский, Хунчунский и Тизенхинский, на путях из Кореи и Хунчуна. Другой взвод горного дивизиона был при Владивостокской постовой команде. Затем ближайший к перечисленным войскам 5-й батальон разместился в Хабаровке.

Таково было размещение всех наличных войсковых средств линейных батальонов и команд в Южно-Уссурийском крае к весне 1868 г. Разбитые на мелкие отряды, разбросанные на огромном расстоянии, без возможности быстрого сообщения, не высокие по качеству, войска эти не представляли собой внушительной силы. К этому же большая часть их находилась на крайнем юге наших владений – т. е., как увидим, вне будущего района военных действий. [37]

VI.

Пути и средства сообщения в Уссурийском крае в описываемую эпоху почти отсутствовали. Северная часть края была совсем бездорожной. В южной части, где обитало тяготевшее к соседним маньчжурским провинциям китайское население, незначительное число дорог тянулось преимущественно в направлении с востока на запад, на перерезе границы, т. е. в направлении поперечном направлению движения нашей колонизации, шедшей с севера от Амура к южным гаваням. Единственным озможным путем сообщения Амура с этими последними был естественный водный путь по Уссури, Сунгаче, оз. Ханка до Камня Рыболовов. Отсюда до поста Суйфунского водное сообщение прерывалось и вновь начиналось лишь у этого последнего пункта по р. Суйфуну и Амурскому заливу до Владивостока или Славянки. В промежутке между Камнем Рыболовов и Суйфунским, а также от Славянки до Новгородского пролегали военные вьючные дороги, устроенные войсками во время их первоначальных передвижений для занятия разных пунктов края при его присоединении. Это был собственно летний путь. При этом, от Суйфунского станка до Владивостокского имелось и сухопутное сообщение по старой манзовской тропе через ст. Раздольный и Угловой; этот путь был едва проходим и содержался только для проезда курьеров в тех случаях, когда сообщение водой прекращалось. Зимой сообщение производилось по тому же пути, по льду на лошадях, но с объездом оз. Ханка, при чем дорога на 90 верст шла северным берегом озера по китайским владениям. Всего, по летнему пути, приходилось проезжать на лошадях от Камня Рыболовов до Суйфунского 103 версты через 5 станков (Мо, Встречный, Утесный, Дубининский и Суйфунский). По зимнему пути от 23-й станицы (Буссе) на р. Уссури до Владивостока было 508 верст и 16 станков, а до Новгородского – 655 верст и 19 станков. На каждом из станков содержалось по две тройки лошадей при 4-х ямщиках из солдат. Покупка лошадей и первоначальное заведение тарантасов и сбруи были произведены на деньги, отпущенные генерал-губернатором. Содержание лошадей, а также ремонт экипажей и сбруи относились на выручаемую прогонную плату. Но заготовка сена, смолы, [38] ремонт специальных зданий и дороги, содержание ямщиков и, наконец, содержание шлюпочного водного сообщения – все это падало на единственных в крае тружеников – на войска.

И самый путь, и сообщение по нему были очень неудобны. Средствами водного сообщения на Уссури, Сунгачи и оз. Ханка служили два мелкосидящих небольших парохода: «Сунгача» и «Уссури», которые начали более или менее правильные рейсы по этому пути лишь с 65 г. С половины сентября начинаются на оз. Ханке штормовые ветры, которые делали движение мелкосидящих т. е. единственно возможных по физическим свойствам озера пароходов - не возможным. Зимний путь начинался 1-го декабря и прекращался на Сунгаче к 1-му марта, а весенняя навигация открывалась на оз. Ханке между 1-м и 15 мая, так что перерыв сообщения составлял осенью 2 1/2 месяца, а весной от 2 до 2 1/2, а всего в год от 4 1/2 до 5 месяцев. На все это время весь заханкайский край и все южные гавани были отрезаны от Уссури и Амура. По Суйфуну и Амурскому заливу сообщение было шлюпочное, т. е. неудобное и медленное по реке и опасное по заливу.

С сухопутным летним сообщением дело было не лучше. Наиболее важный участок пути – от Камня Рыболовов до ст. Суйфунского – вообще был возможен для вьючного движения. Неоднократные попытки приведения его в вид удобный для движения тарантасов или телег стоили затраты большого количества труда и, в сущности, пропадали даром. Летние разливы рек, свойственные тому краю, уничтожили работы и представляли непреодолимое препятствие. Разливы рек Камне-Рыболовско – Суйфунского тракта – Усачи, Мо и Суйфуна в общем до 26 верст шириной, продолжались от двух недель до 1 1/2 месяцев и прекращали экипажное сообщение. «Я сам тонул на этом тракте», писал М. П. Тихменев адмиралу Фуругельму. Перед поездкой в Приморскую область весной 1868 г. генерал-губернатор М. С. Корсаков в марте этого года писал М. П. Тихменеву «на Да-биху (Дауби-хэ) не поеду. Желается видеть селения скорее, чем дорогу, - а потому направляюсь обыкновенным путем на Ханка; надо приготовить нам лошадей и тарантасы; об этом пишу Ивану Васильевичу (Фуругельму); верхом ехать вряд ли могу – нынче болеть стал, верно года стары». Как видн, [39] генерал-губернатор сомневался в возможности хотя бы временного приведения дороги в вид удобный для колесного проезда, предупреждал об этом заранее, и действительно потребовались особые усилия, чтобы на время разработать путь и обеспечить путешествие генерал-губернатора.

Сообщение в зимние месяцы было лучше, но усложнялось тем, что в Уссурийском крае внегу вообще выпадает мало, так что ехать приходилось и на колесах, и на санях, - а иногда нельзя было проехать ни на том, ни на другом.

«Устранить недостатки сообщения по описанному пути почти невозможно. Выстроить сухопутную дорогу вдоль Сунгачи, которая давала бы возможность поддерживать сообщение по ней в 5-ти месячный период осенней и весенней распутицы – было до крайности затруднительно: пришлось бы строить сплошную дамбу на протяжении около 175 верст. При свойствах местной почвы, при неимении по близости камня и лесу, это потребует таких громадных расходов, которые даже в дальнейшем будущем при полнейшем экономическом развитии при-Ханкайского края едва ли окупятся» - писал М. П. Тихменев адмиралу Фуругельму. Строить дорогу от верховьев Сунгари по северной стороне оз. Ханка, где пролегал зимний тракт – не было смысла, так как это была китайская территория, и, кроме того, было затруднительно по местным условиям. Постройка по восточному берегу озера была невозможной: все прилегающее здесь к озеру пространство представляло собой сплошное болото. Единственным возможным способом установить правильное непрерывное сообщение Приамурья с Южно-Уссурийским краем являлась постройка новой колесной дороги по внутренним местностям края, обеспеченным от неблагоприятных случайностей.

И действительно, мысль об устройстве такой дороги, появившаяся со времени назначения М. П. Тихменева на должность начальника штаба войск Приморской области, начала осуществляться им и адмиралом Фуругельмом. Как сказано выше, военно-административная деятельность должна была выразиться, с целью устройства края сообразно его политическому и экономическому значению, между прочим в устройстве главных пунктов в крае – т. е. в устройстве постовых управлений – и в исключительном устройстве Новгородского поста с прилежащей к нему пограничной территорией, как главного стратегического пункта. [40] Это «исключительное устройство» требовало, между прочим, соединения Новгородского полуострова с внутренней частью Уссурийского края и верховьями р. Уссури посредством сухопутного тракта, с направлением его по линии телеграфа с уклонами к местностям, удобным для поселений, дабы тракт этот, независимо от военного значения, представлял бы, на первое время, путь для движения колонизации, направленной как в Новгородскую территорию, так и во внутреннюю часть Уссурийского края по рекам Дауби-хэ, Ула-хэ и Суйфуну, а также к постам Ольгинскому и Владивостокскому, и впоследствии составлял бы связь между означенными земельными местностями и Уссурийско-Амурским водным путем.

Таковы были причины, цель и значение постройки Уссурийско-Новгородского тракта, первого в крае сплошного колесного пути. Новую дорогу предполагалось вести от 23 ст. (Буссе) по р. Уссури, вверх по этой реке и Дауби-хэ до ст. Верхне-Романовой, отсюда через водораздел на ст. Суйфунский и Барановский и далее вдоль Суйфуна и по морскому побережью до Новгородского.

За неимением средств постройку не удалось начать немедленно, т. е. весной 1866 года. Только после посещения Приморской области генерал-губернатором (весной 1866 г. ), лично и на месте убедившимся в необходимости дороги и целесообразности выбранного для нее направления, средства были ассигнованы, и весной 1867 г. работы начались. Сунгачинский и Суйфунский тракты было решено обратить в проселки. В первый же год, несмотря на все трудности, представляемые работой в девственной Уссурийской тайге с ее тропической могучей растительностью и в малоизвестной местности, успех был значителен. Правда, на работу были двинуты все наличные возможные рабочие средства.

Весь тракт был разбит на станции, на каждой из них были поставлены временные станционные дома с конюшнями. От ст. Буссевой до ст. Бельцовой был оставлен временной вьючной тракт, но был расчищен водяной путь с бичевником. От Бельцовой до Барановой была устроена возможно проезжаемая колесная дорога, а от Барановой до Новгородской разработан и улучшен вьючный тракт с возможностью сообщения круглый год. К востоку к п. Ольга была устроена вьючная ветка. На каждой станции было поставлено по 4 лошади при 3-х солдатах и необходимые экипажи, сбруя и вьюки. В будущих колонизационных видах [41] нижние чины, поселенные на станциях, были выбраны преимущественно семейные.

Таким образом, в 67 г. было положено основание главному южно-уссурийскому тракту, связавшему лежавшие на пути от Амура к восточному океану дотоле малоизвестные, лучшие по естественным богатствам внутренние территории, составлявшие долины рек: верхней Уссури, Дауби, Сандагоу, Лефу, Суйфуна, Амба-бира, Сидими и Мангугая.

Дальнейшие работы по устройству прочного колесного сообщения и правильной почтовой гоньбы по тракту и веткам (на Владивосток, Ольгу и Камень-Рыболовов), предполагалось закончить в течение 4-х следующих лет [уже в будущем году новая дорога оказала существенные услуги нашим отрядам во время усмирения Манзовских беспорядков]. В 68 г. приступлено было также к устройству сухопутной дороги по реке Уссури между станицами до устья.

Как сказано выше, Уссурийско-Новгородский тракт предполагалось провести вдоль телеграфной линии. Постройка амурского телеграфа, возникшего по мысли В. К. Константина Николаевича началось в 1861 г. Первоначально телеграф от Николаевска, был доведен в пределах Приморской области до Хабаровки, затем по Уссури до Буссе. В 1865 г. в Южно-Уссурийском крае прошла первая телеграфная разведочная партия в 100 человек рабочих под начальством генерального штаба Капитана Баранова [впоследствии военный губернатор Амурской и Приморской области], который произвел инструментальную съемку всей линии от 23 ст. (Буссе) до Новгородского поста и дал ей направление и уклоны к местам, удобным для поселений и для колесного тракта.

Строителем телеграфа был военный инженер полковник Романов. В 1866 г. поднялись по Уссури и Дауби-хэ два телеграфных парохода (построенные в первые годы проложения амурского телеграфа специально для нужд телеграфного ведомства; таких маленьких пароходов с осадкой в 1 фут было всего три – «Сторож», «Часовой» и «Гонец»); в следующем 1867 г. – телеграф уже работал на всем протяжении от Николаевска до Новгородского. Весной 1868 г. при возникших военных действиях телеграф этот оказал неоценимые услуги. [42]

Постройка амурского телеграфа, совершенная, в особенности в первые годы работы, с трудностями поистине едва преодолимыми, была одной из наибольших культурных и политических заслуг линейных батальонов, на которые эта постройка легла всей своей тяжестью.

VII.

Среди общего неблагополучия, картину которого являло положение почти всех сторон русского дела в Южно-Уссурийском крае, резко выделялось в хорошую сторону состояние местного китайского (манзовского) населения.

Под именем манз разумелось бессемейное китайское население, жившее в наших пределах, преимущественно в южной части Южно-Уссурийского края. Это население, немногочисленное до Пекинского трактата, значительно увеличилось особенно в первые годы владения вновь приобретенной окраиной. Такое явление обусловливалось следующими причинами. Со времени отчуждения территории от владений Китая, местная маньчжурская власть, если не совершенно перестала, как увидим ниже, действовать в Южно-Уссурийском крае, - то во всяком случае влияние ее ослабело. Русская же власть даже в первое время после учреждения постовых управлений почти отсутствовала, не имея возможности проявить себя по крайнему недостатку средств [Всеподданнейшая записка генерал-губернатора Восточной Сибири 17-го декабря 1868 года]. Таким образом, край очутился как бы без всякого управления, т. е. в состоянии наиболее выгодном для всех, почему либо избегавших столкновений с какой-либо властью. Вместе с тем 64-66 гг. были временем значительных смут в Маньчжурии. Наконец, с 1865 г. начали открываться в наших пределах довольно богатые золотые месторождения. Все эти обстоятельства, в связи с совершенной незащищенностью нашей границы как с нашей, так и с китайской стороны, повели к тому, что, пользуясь беспрепятственным входом в наши владения, китайские бессемейные авантюристы (манзы) и беглые преступники, привлекаемые свободою жизни и разнообразием промыслов богатого [43] естественными произведениями края, направлялись сюда ежегодно в значительном числе, для разработки золота, ловли морской капусты и червей, добывания древесных грибов, женьшеня и охоты за пушным зверем.

Некоторые из них, заручившись средствами, возвращались на родину к своим семействам, проживались там и снова возвращались на те же промыслы. Но большая часть оставалась в крае, составляя холостые артели и устраивая фермы (фанзы), занимаясь летом земледелием, а зимою пьянством, карточной игрой и развратом. Таким образом, внутри края образовалось значительное бессемейное население, захватившее лучшие земли по течению рек и все вообще местные промыслы и подчинившее себе, до степени полнейшего рабства, туземное кочевое население – гольдов, тазов, керов и других.

Численность манзовского населения, по свидетельству местных сведущих людей, к концу шестидесятых годов простиралось до 40 тысяч; в Суйфунском округе обитало до 20 тысяч человек, из коих 15 тысяч были разбросаны по морскому побережью и речкам, текущим в Японское море, от бухты Экспедиция до бухты Стрелок, а 5 тысяч внутри того же округа. В Сучанском округе от бухты Стрелок до гавани Преображения – до 10 тысяч человек, - в Аввакумовском округе (Ольгинском) до залива Пластун, а также и внутри округа – приблизительно до 10 тысяч человек. Из этого 40 тысячного населения – до 15 тысяч жили оседло, занимались частью хлебопашеством, частью звероловством, частью капустным промыслом, остальная же масса просто бродяжничала, образуя шайки хунхузов (разбойников), добывателей золота и искателей женьшеня.

Все это значительное манзовское население было довольно зажиточным. Газета «Восточное Поморье» за 1866 г. указывает, что один только капустный промысел в окрестностях Владивостока давал оборот капиталу в 600,000 руб. В случае недостатка в хлебе уссурийское казачество и местное крестьянское население, как упомянуто уже выше, обращались за помощью к манзам же, у которых находили необходимые запасы продовольствия или семян. За все забранное манзы получали в уплату звонкой монетой, а от казаков и крестьян, не имевших денег – такими же продуктами с урожая, но по меньшей мере в тройном и [44] четверном количестве. «В 1867 г., - как свидетельствует М. П. Тихменев – один из китайцев, считавшийся нам преданным, получавший от генерал-губернатора ценные подарки, представил мне ведомость хлебным долгам, которые он считал за уссурийскими казаками, требуя распоряжения об уплате. По произведенному мною расследованию оказалось, что требуемая им плата превышала в четыре раза выдачу».

Отношение к русскому правительству манзовского населения, обитавшего в наших пределах, определялось ст. 1, 8 и 10 Пекинского договора. По этим статьям Русское правительство обязывалось оставить на прежних местах поселения китайских подданных, если бы таковые оказались во вновь присоединенных областях. За преступления не только важные, но даже за проступки маловажные, жившие в наших пределах манзы не были подсудны русским законам. Таким образом, по-видимому, манзы как бы пользовались по русским законам лишь правами и льготами. Но очевидно, что трактат заключенный таким дипломатом, как граф Игнатьев, не мог быть противен русским интересам. И действительно, неподсудность ничтожного числа китайцев – никому тогда не интересных манз Уссурийского края, - обусловила в свою очередь, неподсудность китайским судам наших подданных в Китае. Во-вторых – трактат имел в виду поседения китайцев, обитавших в наших пределах, в момент присоединения и точно обусловил промысла, которыми могут заниматься китайцы: звериный и лесной, а не иные – золотой, морской и проч. Называя китайские «поселения», трактат, очевидно, разумел только прочно оседлых китайцев – каковых почти и не было, а не пришлых, периодически уходивших и приходивших манз, и не временно оседлых манз, занимавшихся пристанодержательством, первых и поселившихся в крае лишь затем, чтобы, накопив побольше денег, вернуться на родину.

Однако, такое очевидное и выгодное для русских толкование трактата не нашло себе места ни, разумеется, у китайского (в частности, пограничного Маньчжурского) правительства, ни, что удивительно – у местной высшей русской администрации. Генерал-губернатор Корсаков – администратор, унаследовавший от своего знаменитого предшественника лишь очень немного черт его [45] административного гения, сам способствовал этому. Доказательством может служить, например, следующий факт. Уже во время самых беспорядков 1868 года, когда в сущности, все Южно-Уссурийские манзы восстали против русской власти, генерал Корсаков настаивал на подсудности манз китайскому правительству: «взятых с оружием в руках манз, а также и тех жителей, на которых падает справедливое подозрение в содействии разбойникам или укрывательстве их» предписывал он контр-адмиралу Фуругельму [Предписание от 1-го июня 1868 г. № 154] «передавать китайскому правительству и требовать их наказания и запрещения въезда». Надо прибавить, что это распоряжение совершенно расходилось в воззрениями на тот же предмет местной приморской администрации.

Небольшое отступление в область дипломатических наших отношений к Китаю, в то и ближайшее к нему время, даст несколько характеристичных штрихов для обрисовки того недостатка энергии в этих отношениях, последствия которого внесли свою лепту и в причины событий 1900 года.

В половине шестидесятых годов в Маньчжурии начались беспорядки, передались в застенный Китай и приняли настолько серьезные размеры, что опасность грозила самому Пекину. Инсургенты осадили губернский город Чжилийской провинции Бао-дин-фу, но принуждены были отступить. Генерал Корсаков предполагал воспользоваться затруднительным положением китайского правительства и предложить ему содействие к подавлению беспорядков, под условием предоставления нам льгот по торговле. Содействие это должно было заключаться в снабжении правительственных китайских войск военными материалами и даже в движении небольших наших отрядов во внутрь Маньчжурии, в местности, наиболее угрожаемые инсургентами, но лишь в том случае, если беспорядки не будут иметь характера народного восстания против правительства. Министерство иностранных дел согласилось «вообще» с предположениями генерала Корсакова, но нашло необходимым воздержаться от прямого вмешательства и от перехода нами границы. [46] Эти указания были приняты генералом Корсаковым к руководству, и в 1868 году наши отряды, вследствие категорического запрещения генерал-губернатора, преследуя разбитые шайки хунхузов, не переходили границы, прекращая здесь преследование. Между тем, ушедшие за границу шайки не только не были уничтожаемы китайскими войсками, но, как видно из переписки между нашими пограничными начальниками и хунчуньским амбанем и нингутинским фудутуном, в сущности пользовались с их стороны укрывательством. Мало того, по окончании военных действий пограничные китайские власти еще довольно дерзко и настойчиво сами стали требовать выдачи, во-первых, пленных манз, взятых нами в наших пределах с оружием в руках, а во-вторых, двух китайцев Супутиных, живших близ Никольской, преданных нам и служивших у нас переводчиками, обвиняя их в беспорядках и в том, что по их вине русские избили якобы мирных манз. Заметим, кстати, что эта ненависть китайцев к своим соотечественникам, служившим у нас переводчиками, постоянно встречалась и в 1900-1901 гг.

Путем переписки по этому делу с посланником в Пекине выяснилось, наконец, что туземцы Южно-Уссурийского края со времени заключения Пекинского договора 1860 г. должны считаться русскими подданными. Вместе с тем, по ходатайству генерала Корсакова, нашему посланнику в Пекине генералу Влангали была в 1869 г. дана инструкция, коей ему поручалось заявить китайскому правительству, что если оно не примет мер к подавлению беспорядков близ наших границ, то на будущее время, в случае повторения беспорядков, мы должны будем требовать полного материального вознаграждения за убытки, причиняемые хунхузами, и местное начальство вынуждено будет предпринимать поиски и вне наших пределов для уничтожения злонамеренных шаек.

Несмотря на это, нападения китайских разбойников на наши пределы повторялись и позже, вплоть до событий 1900-1901 г. как было это и до 1869 г. Жалобы на это составляли обычное содержание донесений Южно-Уссурийского комиссара. В 1879 году командира Уссурийской конной сотни майор Ножин, преследуя одну из таких шаек, перешел границу и по ошибке имел столкновение с отрядом китайских войск, приняв их за хунхузов. [47] По этому поводу возникла переписка между ведомствами военными и иностранных дел.

Для разбора инцидента с русской стороны был командирован пограничный комиссар Матюнин, а с китайской была назначена комиссия, причем последняя собственно на нарушение границы не претендовала. Доклад о результатах переговоров был представлен комиссаром через Пекин, и телеграммой от 9-го августа 1879 г. он донес, что китайская комиссия удостоверилась в ошибке и отсутствии злонамеренности со стороны майора Ножина. Но еще до получения доклада министерство иностранных дел, в отзыве от 10-го августа, указало генерал-губернатору Восточной Сибири, что еще в 1866 году оно высказалось о неудобстве переходов наших вооруженных отрядов за китайскую границу, что генерал-губернатор должен об этом знать и что министерство и теперь остается при том же мнении, а вслед за сим министерство поспешило выразить китайскому правительству сожаление о случившемся, совершенно забыв, таким образом, свою же инструкцию, данную в 1869 г. ген. Влангали. Нечего и говорить, что китайцы благосклонно приняли извинение наших дипломатов.

Обращаясь вновь к вопросу о положении манзовского населения в Южно-Уссурийском крае в 60-х годах, найдем, что китайские пограничные власти в противоположность русской администрации, ничем себя не проявившей относительно манз, старались по возможности не терять над ними своего влияния. «Восточное Поморье» за 66 г. (равно как и донесения пограничного комиссара 70-х гг. ) свидетельствовали, что хунчуньский амбань взимал правильные подати с манз, промышлявших в наших пределах. Есть множество сведений о том, что маньчжурские чиновники, негласно для нас, но вполне официально для манз, постоянно приезжали в наши пределы, собирали подати, чинили суд и расправу и всячески вкореняли в манзах убеждение, что страна временно отдана Богдыханом русским и что русских скоро выгонят из Южно-Уссурийского края. Дисциплина манзовского населения и послушание этим чиновникам были удивительны. Известен случай позднейшей, впрочем, эпохи 77 г., когда Владивостокские манзы по приказанию хунчуньского фудутуна в ущерб собственным интересам, закрыли свои лавки. Замечательно, что и в 1900 г. в Благовещенске китайцы также [48] беспрекословно повиновались приказаниям из Сахаляна и Айгуна. Насколько китайцы считали себя настоящими владельцами и распорядителями Южно-Уссурийского края, видно, например, из следующего. В июне 1868 г., т. е. уже по окончании военных действий, нам стало известно, что приханкайские манзы, собравшись за границей около Мурени, в числе 200 человек, угрожали Муренскому старшине убийством за то, что он разрешил им жить на русской земле, обещая спокойствие, а между тем русские их истребляют.

Такой взгляд на русских, как на временных пришельцев в Приамурье, совершенно в духе китайского политического миросозерцания. Подтверждением этому может служить следующий любопытный факт. Автору настоящей статьи пришлось штудировать китайский рукописный атлас Хэйлунцзянской (Цицикарской, Амурской) провинции, законченный в 1900 г. накануне военных действий и предназначенный для пользования правительственными китайскими лицами и учреждениями. В этом атласе на общей карте Амурского фудутунства, тянущегося по Амуру от р. Аргуни до Сунгари, в границу Маньчжурии включена часть нашей Амурской области с г. Благовещенском. Эта граница, так называемая у китайцев «старая граница», идущая по горам внешнего Хингана, обозначает бывшие владения Китая, которые китайцами до настоящей минуты считаются уступленными русским лишь временно. Такое начертание границы, изображенное для того, «чтобы не забывалось старое», достаточно характеризует бывшие в1900 г. агрессивные замыслы китайской политики и совершенно в духе воззрения маньчжурских властей в 60-х гг. на владение русским Южно-Уссурийским краем. Ни одного названия русского поселения в захваченных китайской границей частях Амурской области, не исключая и Благовещенска, на карте нет. Равным образом, как на этой карте (составленной, повторяем, в 1900 году), так и на картах соответственных фудутунств, не нанесена маньчжурская железная дорога, как бы в ознаменование того, что китайцы никогда не относились серьезно к возможности действительного окончания и прочного закрепления этого предприятия.

Не видя над собой никакого полицейского со стороны русских надзора и, за неимением русского населения, не встречая конкуренции, - манзы считали себя в 60-х годах полными хозяевами [49] Южно-Уссурийского края. Наше к ним дружелюбие, имевшее часто характер искательства, оскорбительного для нашей национальной гордости, и полное невмешательство, по недостатку административных средств, в их делах – манзы по характеру своей цивилизации считали за явный признак нашей слабости. Сложившиеся при таких условиях взаимные отношения между нами и манзами были невыгодны для нас. Дерзость манз доходила до того, что даже в Хабаровке, в одном из главных военных пунктов края, проживавшие там манзы высказывали, не стесняясь, что господство наше на Амуре скоро кончиться и русских перережут.

Но высшее наше начальство относилось к манзам благодушно, поэтизировало их, всем их враждебным заявлениям не давалось никакого значения, и дерзость их оставалась безнаказанной. До 1865 года обоюдные отношения с проживавшими на наших землях китайцами были удовлетворительны. Мы спокойно строились в единственно занятых нами пограничных пунктах, не углубляясь в край ни приведения в известность наших владений, ни для научных изысканий. Отдельные лица, проникавшие во внутренние местности с незначительными картографическими поручениями, не возбуждали беспокойства в манзах и проходили благополучно, хотя все же многие из них терпели прижимки и оскорбления. Так, например, манзы упорно отказывались продавать нам свои произведения или требовали непомерную плату: за десять яиц – 10 долларов. «Мне случалось платить», - пишет М. П. Тихменев, - «за маленькую чашку проса по серебряному рублю». С 1865 года начались работы по проложению телеграфной линии, а в 1867 году – по устройству уссурийско-новгородского тракта. В этом же году начались правильные картографические изыскания довольно значительными топографическими партиями и, кроме того, состоялась положившая начало известности Пржевальского (тогда штабс-капитана генерального штаба) его первая ботанико-зоологическая экспедиция, обследовавшая местности, до той поры вовсе нам неизвестные. Одновременно с тем наши постоянные управления несколько окрепли, и изданные тогда же воспрещения произвольного расхищения золотоносных месторождения и истребления дубовых лесов, получили до некоторой степени поддержку действительной силы. Все это привело к тому, что, считавшие себя доселе независимыми от русских манзы, управлявшиеся [50] собственными старшинами и возбуждаемые китайскими чиновниками, озлобились против русских, видя себя в необходимости подчиниться и считая русское вмешательство посягательством на свои права. Это озлобление выразилось в ряде следующих враждебных нам действий.