Н. М. ПРЖЕВАЛЬСКИЙ

ИЗ ЗАЙСАНА ЧЕРЕЗ ХАМИ В ТИБЕТ И НА ВЕРХОВЬЯ ЖЕЛТОЙ РЕКИ

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

ИССЛЕДОВАНИЕ ВЕРХОВЬЕВ ЖЕЛТОЙ РЕЕИ.

[18/30 марта — 10/22 мая 1880 г.]

Общая характеристика бассейна верхней Хуан-хэ. — Частное описание того же верхнего ее течения. — Xара-тангуты. — Их шаманы. — Наш караван на вьючных мулах. — Переход в урочище Балекун-гоми. — Отрадная здесь стоянка. — Бедность флоры и фауны. — Состояние погоды. — Следование вверх по Желтой реке. — Безводное плато. — Хребет Сянь-си-бей. — Река Бага-горги. — Угрозы хара-тангутов. — Малозаметный пролет птиц. — Ушастый фазан. — Охота за ним. — Гора и кумирня Цжахан-фидза. — Обилие лекарственного ревеня. — Переход к р. Уму. — Продолжение пути. — Растительная жизнь и погода в апреле. — Стоянка на р. Чурмын. — Новые разъезды. — Переход на Хуан-хэ. — Местность близ ее истоков. — Невозможность дальнейшего следования.

Знаменитая Желтая река, или Хуан-хэ, исследование истоков которой еще в глубокой древности составляло предмет заботливости правителей Китая ⁴⁴⁶, до сих пор скрывает эти истоки от любознательности европейцев. Тому причинами, во-первых, общая малоизвестностъ этой части Центральной Азии, а затем труднодоступность местности на верховьях описываемой реки. Местность эта лежит к югу от оз. Куку-нор в северовосточном углу Тибетского нагорья, там, где под влиянием геологических и климатических условий мощное Тибетское плато обнажает свой горный скелет и превращается в дикую альпийскую страну. Впрочем, самые истоки Хуан-хэ находятся еще на плато Тибета; но вслед за тем новорожденная река вступает в область исполинских гор и здесь, стесняемая или преграждаемая этими горами, часто и прихотливо ломает направление русла на всем протяжении своего верхнего течения. Мы могли исследовать это течение на 250 верст вверх от города Гуй-дуя; на самом же истоке Желтой реки побывать нам не удалось ⁴⁴⁷. [270]

В вышеуказанном районе верхней Хуан-хэ местность резко представляет собой тройной характер: высокие, труднодоступные горы, степные плато между ними и лабиринт глубоких ущелий, изрезывающих эти плато.

Те горные хребты, которые расположены здесь, принадлежат к системе центрального Куэн-люня и также имеют главное направление с запада на восток. Одни из них стоят на продолжении тибетской, к стороне Цайдама, ограды; другие же, в большей или меньшей связи как между собой, так и с хребтами на главной оси Куэн-люня, наполняют местность к северу, до Кукунорских гор и большого восточного изгиба той же Хуан-хэ. Все эти хребты несут дикий, альпийский характер; но снеговой линии достигают лишь некоторые из них и притом отдельными своими частями.

В промежутках параллельных горных хребтов залегают, как выше упомянуто, степные плато, более или менее обширные. Эти плато занимают ныне места прежних озер, которые выливались по мере того, как нынешняя Желтая река прорывала себе путь через поперечные горные гряды. Но в период многих веков существования указанных озер в них отлагались приносимые речками с соседних гор массы валунов, гальки и песка, образовавшие громадные толщи. С этими толщами мешались также и лёссовые осадки, то водяные, то воздушные из атмосферной пыли. Последние преобладают в более обширных степных плато, вдали от главных хребтов самой верхней Хуан-хэ. Но как речные наносы, так и лёссовые толщи везде прорезываются здесь чрезвычайно глубокими, наподобие коридоров или траншей, ущельями, которые сопровождают течение каждой речки, хотя бы небольшой, и придают местности совершенно оригинальный и в тоже время почти недоступный характер; тем более, что в подгорных долинах подобные траншеи стоят на продолжении каждого ущелья, даже в том случае, если вода в нем бывает лишь временно, в период сильных дождей.

В самых горах бока описываемых ущелий обставлены или чрезвычайно крутыми горными скатами, или отвесными, пробитыми водой, скалами. Речки несутся здесь со страшной быстротой по громадным валунам и нередко образуют водопады. Затем, по выходе из гор на соседнее плато, те же речки текут несколько спокойнее, а их ущелья, вырытые в наносной почве, делаются шире и достигают страшной глубины — не менее как в тысячу футов, иногда же и более; притом все эти ущелья несут одинаковый характер. Со стороны лугового плато подобная пропасть часто незаметна, пока не подойдешь к самому ее берегу. Здесь сначала на несколько десятков сажен, а иногда и более, идет довольно пологий наклон, за которым следуют отвесные обрывы, изборожденные поперечными трещинами. Эти обрывы имеют обыкновенно от 300 до 500 футов и даже более по вертикали; за ними почти всегда расположен крутой скат, нередко оканчивающийся у самой реки вторичным обрывом, но уже гораздо меньших размеров. Оголенные стены обрывов состоят из глины или песка с галькой и мелкими валунами; местами глина заменяется прослойками чистого песка; местами слои, более или менее толстые, состоят из одной лёссовой глины. Все это подвергается сильному выветриванию и разложению. Камни с отвесных стен беспрестанно валятся вниз, в особенности при ветре или после дождя и снега; часто случаются также обвалы, довольно большие. Вследствие того береговые обрывы описываемых ущелий представляют причудливые формы башен, столов, стен, пирамид и т. п.; боковые перпендикулярные трещины, или балки, обыкновенно недлинны, очень узки и недоступны. Только изредка по более широким и пологим из них проложены местными тангутами тропинки, ведущие на дно ущелий. Здесь, по широкой полосе [271] голых валунов, с шумом бегут речки, на берегах которых то справа, то слева являются островки лесов из тополя, облепихи и лозы. По дну же верхних поперечных балок, и преимущественно на северной стороне крутых боковых скатов окрайних стен ущелий, обыкновенно растут кустарники (акация, барбарис, шиповник, жимолость, кизил, смородина, рябина), образующие густейшие заросли. В верхних частях тех же ущелий, поближе к горам, лиственные деревья заменяются елью и древовидным можжевельником. В этих хвойных лесах, а еще более в кустарных зарослях или даже на открытых боковых скатах ущелий встречается разнообразная травянистая флора, весьма схожая с флорой соседних гор, но совершенно отличная от степной флоры ближайших плато. Таковая разница встречается и в фауне, которая в описываемых ущельях опять-таки много сходствует с фауной соседних гор. Но об этом речь впереди. Теперь же перейдем к описанию самой Желтой реки в исследованном нами районе ее верхнего течения.

Частное описание того же верхнего ее течения. Как раз на том месте, где верхняя Хуан-хэ, притекая с юга, упирается в горный массив Куку-нора и делает большой крутой изгиб к востоку, лежит крайний пункт оседлого населения по той же реке — урочище Балекун-гоми. Хуан-хэ протекает здесь на абсолютной высоте 8 600 футов и имеет, при малой воде, от 50 до 60 сажен ширины, местами же несколько более. Глубина значительная, так что бродов нигде нет. Скорость течения около 300 футов в минуту; но это при низком уровне воды, которая в то время бывает и не особенно мутная. Летом же, в период дождей, когда вода в Хуан-хэ сильно прибывает, увеличиваются как размеры самой реки, так и скорость ее течения; тогда вода становится почти желтой от лёссовой глины, которая характерными клубами мутится в волнах Хуан-хэ. Замерзает эта последняя возле Балекун-гоми, по словам туземцев, в ноябре, но лед бывает не сплошной и не прочный, так что сообщение по нему с одного берега на другой весьма затруднительно. Вскрывается в феврале.

Долина Желтой реки, возле Балекун-гоми, имеет от 2 до 3 верст ширины. Справа ее окаймляют высокие отвесные обрывы соседнего плато; слева та же долина обозначается обрывистым берегом невысоких гор из голой лёссовой глины, изборожденной оврагами, трещинами и ямами. По всей долине разбросаны кустарные заросли, состоящие подальше от реки из тамариска (Tamarix chinensis), барбариса (Berberis chinrnsis), хармыка (Nitraria Schoberi) и уродливой бударганы (Ralidum sp.) а поближе к Хуанхэ и на островах, образуемых ее рукавами, — из лозы (Salix sp.) и облепихи (Hippophaё rhamnoides): здесь же встречаются небольшие рощи тополей (Populus Przewalskij n. sp.), на которых можно часто видеть висячие кустики омелы (Viscuin aibum).

От Балекун-гоми Желтая река, как выше упомянуто, круто поворачивает прямо к востоку и сохраняет это направление на протяжении более 300 верст до города Лан-чжеуфу, за которым снова круто заворачивает на север и, прорвав восточную окраину Напь-шаня, выбегает по более низким местностям провинции Гань-су в пустыни Ала-шаня и Ордоса. Нами прослежено это восточное течение Хуан-хэ лишь на протяжении 65 верст от Балекун-гоми до оазиса Гуй-дуя. На столь коротком расстоянии уровень описываемой реки спадает на 1 300 футов. Хуан-хэ бешено мчится словно в траншее по глубокому ущелью, образуемому справа обрывами высокого плато, а слева — такими же обрывами и сланцевыми [272] скалами Южно-Кукунорских гор. Лишь от устья р. Тагалын обрывы, сначала левого, а потом правого берегов, несколько отходят в стороны, и долина описываемой реки немного расширяется, но с тем, однако, чтобы снова замкнуться горами Дун-сянь, или Шимбу, стоящими на правом берегу немного ниже оазиса Гуй-дуя.

Этот последний образуется притекающими с юга от снеговых гор Джахар речками Муджик-хэ и Дун-хо-цзянь. Повыше их, с северных гор, в описываемую часть Хуан-хэ впадают небольшие также речки Джапа-чю, Доро, Тагалын и Безымянная ⁴⁴⁸; при устьях трех первых расположены китайские и тангутские деревни. Наконец справа, немного ниже Балекун-гоми, в Хуан-хэ впадает р. Ша-кугу, пробегающая в глубокой траншее по луговому плато.

Сама Хуан-хэ возле Гуй-дуя немного разве шире, чем у Гоми и, пожалуй, не глубже, если только не мельче. Вообще на самом верхнем течении Желтой реки, от ее истоков до оазиса Гуй-дуя, не только пароходное, но весьма часто и лодочное плаванье невозможны.

Вверх от урочища Балекун-гоми, где в Хуан-хэ слева впадает р. Чапча-гол, до устья р. Бага-горги, следовательно на протяжении около 100 верст, Желтая река имеет направление от юго-юго-запада к северо-северо-востоку. Она прорезывает здесь обширное степное плато, раскинувшееся к югу от Южно-Кукунорских гор и огражденное на юге хребтом Сянь-си-бей на левом берегу описываемой реки и хребтом Джупар на правой ее стороне. Абсолютная высота этого плато немного более 10 000 футов; почва частью песчаная, частью глинистая (лёссовая), покрытая хорошей кормовой травой, но воды здесь нет. Местами залегают обширные сыпучие пески, которые на большом протяжении придвигаются с запада к самой Хуан-хэ.

Характер этой последней здесь тот же, что и возле Балекун-гоми; только лесной и кустарной растительности, с поднятием вверх по течению, становится меньше. С левой стороны нет вовсе притоков, с правой же впадает неизвестного нам названия речка, которая в глубокой траншее пробегает, вероятно, вдоль всей южной части восточного плато. Ложе Желтой реки на описываемом ее протяжении врезано в почву на глубину большую тысячи футов и сопровождается ущельем, имеющим сначала от 6 до 8 верст ширины, но далее к югу значительно суживающимся. Бока этого ущелья весьма круты; местами, в особенности на правой стороне реки, обставлены вверху отвесными обрывами. Таковые же обрывы, высотой 100-300 футов, сопровождают и побережную долину, Хуан-хэ. Эта долина имеет не более одной версты, часто же менее, ширины и в излучинах реки покрыта тополевыми рощами.

От впадения р. Бага-горги вверх до прорыва второго поперечного хребта Хуан-хэ, или, как ее называют тангуты, Ма-чю ⁴⁴⁹, течет от юга на север с небольшим уклонением к западу. Слева от нее впадает р. Чурмын, справа почти тут же — р. Баа, обе довольно значительные, протекающие также в глубоких траншеях вдоль неширокого плато, залегающего к югу от гор Сян-си-бей и Джупар. Абсолютная высота этого плато лишь немногим большая, чем у того, которое лежит к северу от вышеназванных хребтов. Южное, т. е. вторичное, плато, почти все изрезано глубокими траншеями, сопровождающими как русла всех речек, так и стоящими на продолжении всех горных ущелий, хотя бы и безводных. Желтая река имеет здесь [273] от 40 до 50 сажен ширины, более извилиста и течет гораздо быстрей, чем возле Балекун-гоми. Разница же абсолютных высот этого урочища и устья р. Чурмын составляет лишь 600 футов. Зато ущелье Хуан-хэ на протяжении вторичного плато, которое эта река пробегает в диагональном направлении, еще более врезано в почву: при устье р. Чурмын такое ущелье имеет 1 600 футов, т. е. почти ½ версты глубины! Верхние вертикальные обрывы футов в 500 или более по отвесу, притом сильно изборожденные, стоят здесь неприступной стеной со стороны лугового плато; затем следует крутой боковой скат, оканчивающийся более пологой равниной возле реки, которая течет узким (80-100 сажен ширины) коридором, обставленным вертикальными стенами высотой от 200 до 250 футов. Деревьев и кустарников в этой части Хуан-хэ мало; лишь кой-где под обрывами ее берегов зеленеют небольшие площадки. Та же покатая долина, которая залегает по обе стороны описываемой реки до окрайних крутых скатов, или местами до верхних обрывов ее ущелья, достигает от 2 до 3 верст ширины, имеет глинистую почву и несет пустынный характер.

Выше устья р. Баа Хуан-хэ еще более стесняется отвесными обрывами берегов и горами. Местами скалы суживают сажен на 25 русло реки, которая бешено несется по огромным валунам. Переправы здесь невозможны, разве зимой по льду, да и тот, вероятно, бывает непрочен или загроможден торосами.

Вторичный хребет, который верстах в 60 к югу от устья р. Баа прорывается Желтой рекой, стоит, по всему вероятию, на продолжении горной тибетской ограды к стороне южного Цайдама, вероятно в непосредственной связи с хребтами Шуга и Урундуши. Названия западной, т. е. находящейся на левом берегу Хуан-хэ, части описываемых гор мы не узнали; на восточной же стороне Желтой реки эти горы известны под названием хребта Дзун-мо-лун. Последний хотя весьма высок и дик, часто даже совершенно недоступен, но пределов вечного снега не достигает. Вечноснеговые горы в исследованном нами районе бассейна верхней Хуан-хэ на левом ее берегу находятся лишь в хребте Угуту, которого северо-западное продолжение, вероятно, служит восточной оградой Цайдама и связывается с горами Сан-си-бей. К югу от того же Угуту, собственно от вечноснеговой здесь группы, быть может, отходит поперечный кряж, ограждающий с востока оз. Тосо-нор и служащий связью с более южными хребтами. Из них, помимо Урундуши и Безымянного (сколько можно было узнать по расспросам) еще южнее стоит снеговой хребет Амнэ-мачин, или Амнэ-мусун ⁴⁵⁰, принуждающий Желтую реку тотчас после своего истока делать крутую дугу, хотя, по всему вероятию, не столь большую, как обыкновенно показывается на картах. Вообще разъяснить путаницу хребтов на истоках Хуан-хэ, равно как нанести точно на карту эти истоки, возможно лишь исследованиями европейских путешественников, но никак не по китайским описаниям или по расспросам туземцев. Сделать это пока еще не удалось. Одно только можно теперь сказать, что на истоках Хуан-хэ обширных снеговых гор нет; ибо Желтая река, насколько мы ее видели в верхнем течении, даже летом, в июне, периодически имела малую воду и прибывала только после дождей, чего не могло бы быть, если бы высокий уровень воды обусловливался летним таянием больших горных снегов ⁴⁵¹.

Xара-тангуты. Население в исследованном нами районе [274] бассейна верхней Хуан-хэ составляют хара-тангуты, небольшая часть которых живет оседло в местностях, ближайших к оазису Гуй-дуй; остальные ведут кочевую жизнь. Первые называются вообще джаху; вторые — рунва ⁴⁵². Последние разделяются на многие роды, управляемые выборными старшинами; китайской власти над собой почти не признают и податей Китаю не платят. Общее их число трудно определить даже приблизительно; тем не менее, оно должно быть весьма значительно, ибо на верхней Хуан-хэ хара-тангуты встречаются часто ⁴⁵³ и распространяются до самых истоков этой реки ⁴⁵⁴. Отдельные роды живут почти в постоянной между собой вражде, главным образом из-за пастбищ.

По наружному типу хара-тангуты значительно отличаются от других своих собратий, равно как и от виденных нами тибетцев. У описываемого народа лицо шире, уши более оттопырены, а глаза, в особенности у молодых, посажены вкось; словом, более характерных признаков монгольской расы. Между мальчиками и юношами попадаются довольно красивые физиономии, но старики все очень безобразны; тем более, что цвет кожи, вообще коричневый, к старости делается еще темней. Усов и бороды хара-тангуты не носят, да и растут эти украшения у них, вероятно, плохо; голову свою бреют, оставляя иногда небольшую косу на затылке; серег в уши не вдевают. Из оружия имеют при себе длинную саблю за поясом; иногда же фитильное ружье и пику. Хара-тангутки небольшого роста, в молодости с сносными, иногда даже красивыми, физиономиями — все черноглазые и черноволосые, так же как мужчины. Как и везде, женщины описываемого народа падки на различные побрякушки и украшения. Волосы свои они разделяют посредине и сплетают во множество мелких косичек, которые сзади головы зашиваются в две широкие ленты, спадающие по спине. Эти ленты украшаются красными кораллами, серебряными или медными бляхами и раковинами; подобных украшений хара-тангутки много носят и на своем платье. Последнее, одинаковое как у женщин, так и мужчин, состоит из бараньей шубы, суконного или далембового халата, таковых же панталон и китайских сапог; вместо рубашек иногда надевают далембовые куртки; на голове оба пола носят далембовые, или бараньего меха, колпаки и иногда узкие шляпы. В теплую погоду шуба или халат спускаются с правого рукава, так что правая рука, плечо и часть груди остаются непокрытыми; подобный обычай [присущ] и женщинам.

Жилищем кочевых хара-тангутов служат черные палатки ⁴⁵⁵, такие же как и у тибетцев; разнятся они лишь формой внутреннего очага. Последний у описываемых кочевников имеет вид трехугольного, сверху открытого ящика, перегороженного поперек посредине. В одно из таких отделений насыпается бараний аргал, который затем понемногу перекладывается [275] в соседнее отделение, где горит огонь; зола выгребается снизу в особое отверстие. При этом нужно заметить, что хара-тангуты всегда топят аргалом, несмотря на обилие леса в их стране. Возле палаток иногда устраиваются из аргала или из сухого валежника загоны для баранов.

На стойбищах, вероятно для большей безопасности, хара-тангуты всегда располагаются по нескольку палаток вместе или в близком между собой соседстве. Палатки часто ставятся на косогорах — это, сколько кажется, нравится всем вообще тангутам. При каждой палатке всегда содержится несколько собак огромного роста, отчасти похожих на наших водолазов; эти очень злые собаки охраняют также и стада. Последние составляют единственное богатство хара-тангутов. Из домашнего скота они разводят всего больше яков и баранов (не курдючных); лошадей содержат немного; обыкновенных коров и верблюдов не имеют вовсе. Пастбища в земле описываемых тангутов отличные по горам, но при обилии скота они выедаются дочиста; тем более, что на степных плато, несмотря на богатство травы, часто вовсе нельзя жить по неимению воды, вероятно также и снега зимой. В эту пору года хара-тангуты переносят свои кочевья на дно глубоких ущелий, где, конечно, гораздо теплей.

Стада доставляют хара-тангутам их обыденную пищу: мясо, молоко и масло; к этому прибавляется еще джума ⁴⁵⁶, добываемая на месте, чай и дзамба, получаемые от китайцев. Последние два продукта, вместе с торговлей вообще, лучше всякой военной силы заставляют хара-тангутов ладить с китайцами и хотя номинально признавать над собой их главенство.

Подобно всем вообще тангутам, как равно монголам Куку-нора и Цайдама, хара-тангуты прячут свои запасы провизии, вероятно также деньги и другие мелкие вещи, в землю, закапывая подобный клад в самых укрытых незаметных местах, всего чаще на тропинках, где утоптанная вновь земля или положенный сверху камень не возбуждают особенного подозрения.

Нрав хара-тангутов вообще угрюмый и разбойничий. Мы никогда не видали у них улыбки или смеха; таковы же и дети, они не резвятся и не играют. Обращаясь друг к другу, всегда говорят «оро», что в переводе означает «товарищ». Мертвецов своих выбрасывают на поле на съедение птицам и зверям; умерших лам сжигают.

Жен описываемые кочевники имеют по одной, иногда монголок, захваченных во время набегов. Оседлые же хара-тангуты и, быть может, кочевые кукунорские, подобно тибетцам, держат одну жену на двух или трех мужей. Эта экономия установлена, как и здесь нам объясняли, в видах того, чтобы меньше платить податей, которыми обложены и женщины. Последние — хозяйки дома, но в то же, время и «рабочий скот». Нам случалось неоднократно видеть, как эти женщины с ушатами на плечах отправлялись по утрам за водой в глубокие ущелья и тащили отсюда непосильные ноши далеко в крутую гору.

Язык хара-тангутов, как нам сообщали, значительно разнится от языка тибетцев, о чем уже упоминалось в двенадцатой главе. Религия — буддийская; какого толка — мы не узнали достоверно; виденные нами ламы носили одни красную, другие желтую одежду. [276]

Несмотря на свой разбойничий нрав, хара-тангуты усердные богомольцы. Сплошь и кряду можно видеть здоровых мужчин с четками в руках, бормочущих походя молитвы. Ламы встречаются в каждой палатке; кумирни также нередки, даже в самых диких горах; в эти кумирни отдается часть награбленной добычи в отпущение грехов.

Их шаманы. Рядом с высоким почитанием религиозного культа у описываемых, как и у всех вообще, тангутов в сильной степени развиты суеверие и колдовство. Последним занимаются особые специалисты — шаманы, принадлежащие к сословию лам; по крайней мере они носят ламскую одежду. Эги шаманы, называемые теми же тангутами сакса, и монголами сангусва, отличаются от прочих тангутов необыкновенным головным убором, состоящим из огромной кучи волос, ссученных в виде тонких веревок и обвитых поверх головы наподобие чалмы. Волосы эти, частью собственные, в большинстве же приставные, взятые с утопленников, убитых лошадьми и вообще погибших неестественной смертью. Подобно африканским колдунам, тэнгутские шаманы в числе прочих своих чудес могут производить дождь, отговаривать снег, град и другие неблагоприятные явления атмосферы. Нашему переводчику случилось однажды в оазисе Гуй-дуй видоть, как подобный шаман отговаривал град. Сначала колдун поставил перед собой с каким-то наговором деревянную чашку воды; затем распустил свои волосы и начал махать ими, продолжая наговаривать воду; далее брызгать водой во все стороны и на себя самого. Когда вся вода была израсходована, шаман повернул чашку вверх дном и стал представлять подобие стрельбы в направлении градовой тучи; причем всякий раз касался дна чашки указательным пальцем правой руки и громко произносил «бух», подражая звуку выстрела. Вся эта процедура занимала с ¾ часа времени, в течение которого град, обыкновенно падающий недолго, перестал. Все же присутствующие твердо были убеждены, что это случилось благодаря заклинаниям шамана. Влияние этих пройдох на тангутов очень велико: шамана везде уважают, подают ему лучший кусок, боятся сказать лишнее слово. Нечего и говорить, что про чудеса их ходит множество рассказов. Так, нас уверяли, что однажды тангут украл у шамана корову, привел ее к себе домой и зарезал; затем мясо было положено в котел. Едва оно стало вариться, как вдруг превратилось в грибы, самую презрительную в глазах тангутов и монголов пищу. Однако, несмотря на такое превращение, вор со своим семейством съел приготовленное кушанье. Тогда тотчас заболели и умерли его жена, дети и, наконец, он сам; отрезанная же голова украденной коровы вернулась к своему хозяину ⁴⁵⁷.

Наш караван на вьючных мулах. По возвращении моем из Синина на бивуак близ пикета Шала-хото, два дня (15 и 16 марта) посвящены были переформировке нашего каравана. Все коллекции и кой-какие лишние вещи отправлялись теперь на десяти нанятых верблюдах под присмотром казака Гармаева в Ала-шань до нашего туда прибытия. С собой мы оставили лишь самое необходимое, да и то с запасом продовольствия набралось 14 вьюков, которые были возложены на вновь купленных мулов. С ними впервые пришлось нам теперь поближе познакомиться.

Мул, составляющий ублюдка от кобылы и осла, служит, как известно, вместо лошади, верховым, вьючным и упряжным животным во всем Китае. Здесь он действительно весьма полезное животное. Но при путешествии в местностях некультурных мул далеко не может заменить [277] верблюда, во-первых, потому, что слабосильнее его, а во-вторых, неспособен обойтись без хлебного (горох) корма, хорошей травы и воды. Кроме того, уход за мулами в караване требует гораздо больших хлопот, нежели за верблюдами: при малейшем недосмотре мулы сбивают себе вьюками спины, а ночью на бивуаке, когда верблюды лежат спокойно, мулы нередко дерутся между собой и часто, в особенности при непогоде, отрываются с привязей; необходим, следовательно, постоянный надзор, тогда как усталым в пути людям дорог ночной отдых.

Для вьючения на мула надевается деревянное седло; под него, во избежание надавливания спины, подшивается толстый войлок. Самый вьюк привязывается на особую, также деревянную, лесенку, которая потом накладывается на седло. К этому седлу лесенка должна быть пригнана плотно, а багаж расположен таким образом, чтобы каждая сторона имела одинаковый вес; иначе вьюк склонится на более тяжелую сторону и будет затруднять мула или совсем свалится на землю. Средний вес клади, которую может везти на себе хороший мул, составляет восемь пудов; при дальней же дороге должно класть не более шести пудов. Во время пути вьючные мулы не привязываются друг к другу, как верблюды, но идут свободно. Капризные животные часто забегают в стороны, а когда вьюк довольно тяжел, то ложатся на землю. Вообще, если при двадцати верблюдах достаточно трех или четырех погонщиков, то при стольких же мулах людей требуется вдвое более. Правда, по горам мул ходит гораздо лучше верблюда, но если вьюк громоздкий, то, не будучи плотно прикрепленным к седлу, он может ежеминутно свалиться вместе с лесенкой в пропасть. В пустынях же, в особенности по песку, мулы идут несравненно хуже верблюдов; скверно также ходить мулам и по степям, изрытым норами пищух, так как узкие копыта животного постоянно попадают в эти норы; наконец при переправах через реки, мулы гораздо хуже верблюдов переходят броды, в особенности по илистому дну. Словом, при путешествиях в Центральной Азии, из десяти раз на девять лучше формировать караван из верблюдов, нежели из мулов, даже в местностях гористых. С верблюдами переходили мы высокие горные перевалы в Тянь-шане, Нань-шане и Алтын-таге; с верблюдами прошли взад и вперед гигантское плоскогорье Северного Тибета; с верблюдами же проходили благополучно болота Цайдама и пески Ала-шаня. Вообще очень мало найдется в Центральной Азии местностей, где совершенно нельзя было бы пройти на «кораблях пустыни»; притом подобные места всегда можно обойти. К тому же верблюд животное спокойное, не требующее почти никакого за собой ухода. Он везет свободно вьюк в десять или двенадцать пудов, без долгой процедуры привязывания этого вьюка на лесенки и аптекарского уравновешивания обеих сторон. Опасно ходить с верблюдами лишь в тех горных странах, где слишком сыро или где изобильно растет ядовитый злак ⁴⁵⁸, который неразборчиво едят верблюды и потом издыхают. Эти-то две причины, помимо невозможности достать свежих верблюдов, понудили нас сформировать к верховьям Желтой реки караван на вьючных мулах. Но, будучи еще неопытными относительно мулов, мы сделали ту ошибку, что купили в числе их нескольких жеребцов, которые, по причинам неудобоопиеываемым, совершенно не годятся для похода. Кобылицы же мулов и их мерины гораздо спокойнее; только [278] своим отвратительным ржанием, которое, впрочем, всего чаще слышится от жеребцов, они немало досаждают нервам путешественника.

Переход в урочище Балекун-гоми. Оставшиеся от тибетского путешествия верблюды наши, числом девять, после двухнедельного отдыха возле пикета Шала-хото сделались еще хуже; вскоре двое из них издохли; остальные отданы были впоследствии на пастьбу в урочище Балекун-гоми. С великой радостью направлялись мы теперь сюда, заранее предвкушая всю прелесть весеннего пребывания в лесных, обильных водой, горах на верховьях Желтой реки. Юрта была уничтожена и заменена палаткой; излишнее теплое одеяние отправлено в Ала-шань; словом перед выступлением в путь мы перешли совсем на летнее положение.

От места нашего долгого бивуака до желанной Хуан-хэ расстояние оказалось только в 57 верст. Сначала мы поднялись на юго-восточную окраину Кукунорского плато, а затем перевалили два хребта: Южно-Кукунорский и Балекун. Последний невелик по длине и тянется сначала параллельно Южно-Кукунорским горам, а затем, соединившись с ними, упирается в левый берег Желтой реки. Оба хребта уступают по своей величине средней или западной части тех же Южно-Кукунорских гор и несут одинаковый мягкий характер; скал здесь мало, а лесов нет вовсе, только кой-где кустарники; северные скаты — луговые. Южный склон Балекуна в нижней своей половине состоит из наносов и голой лёссовой глины, сильно изборожденной рытвинами и ямами. Недалеко к северу от западной окраины того же хребта, лежит, как нам сообщали, довольно порядочное (более десяти верст в окружности) соленое озеро, из которого добывается соль в города Донкыр и Синин. Мимо этого озера идет, как говорят, колесная дорога из тех же городов в урочище Балекун-гоми.

С южного склона гор Балекун мы увидели Желтую реку, широкой лентой извивавшуюся в темной кайме кустарных зарослей и обставленную гигантскими обрывами на противоположном берегу; там же мрачной трещиной извивалось ущелье р. Ша-кугу. Сама Хуан-хэ, сопровождаемая с востока высокой стеной обрывов, а с запада — горами желтого сыпучего песка, открывала далеко на юг свою глубокую котловину, врезанную в обширное степное плато, терявшееся в мутной атмосфере далекого горизонта.

Урочище Балекун-гоми составляет, как было выше упомянуто, крайний оседлый пункт на верхней Хуан-хэ. Здесь от крутого ее поворота на восток до оазиса Гуй-дуй лежат три Гоми, различающиеся в своих названиях прилагательными именами: Балекун-гоми — самое верхнее; Ха-гоми — среднее, расположенное на р. Тагалын, недалеко от ее впадения в Желтую реку; наконец Доро-гоми — лежащее верстах в пяти еще ниже. Во всех трех Гоми живут оседло в китайских фанзах хара-тангуты, подчиненные Синину. Их общее число простирается до 140 семейств, из которых половина, вместе с небольшим числом китайцев и монголов, находится в Балекун-гоми. Здесь на полях, орошаемых водой, отводимой арыками из р. Чапча-гол, возделываются пшеница и овес; других хлебов не сеют; абрикосовых и вообще плодовых деревьев нет. Описываемое поселение во время дунганского восстания было разорено, но теперь опять возобновилось. Прежде здесь находились китайские пикеты для наблюдения за кочевыми хара-тангутами; теперь эти пикеты заброшены.

Отрадная здесь стоянка. Придя в Балекун-гоми мы разбили свой бивуак в кустарных зарослях долины Хуан-хэ. [279] Спустились мы теперь на 8 600 футов абсолютной высоты — так низко не были еще ни разу от самого Нань-шаня, т. е. в течение восьми месяцев. Притом, за исключением лишь беспокойной остановки возле пикета Шала-хото, с самого начала декабря мы не останавливались нигде долее трех суток; следовательно, не только можно, но даже должно было воспользоваться хотя непродолжительным отдыхом в удобном для того месте. Последнее как раз теперь имелось налицо. Не говоря уже про широкую хольную реку [чистая река], каковой мы не видали от самой Урунгу, лесные и кустарные заросли по долине Хуан-хэ казались теперь особенно привлекательными после однообразия пустынь Тибета, Цайдама и Куку-нора. Тамошние холода заменились теплой, по временам даже жаркой, весенней погодой. Наконец возле нас теперь не было ни нахально-назойливых китайцев, ни докучливых монголов; местные же тангуты лишь изредка посещали наш бивуак. Словом, стоянка выпала великолепная во всех отношениях, и мы пробыли на ней десять суток. Впрочем, время это не было посвящено исключительно отдохновению. Каждое утро мы отправлялись на охотничьи экскурсии и иногда ловили рыбу в рукавах Желтой реки; другие работы экспедиции шли также своим чередом. Переводчик и двое казаков вновь были посланы в Донкыр купить еще вьючного мула и трех верховых лошадей; кроме того, привезти вдобавок к имевшемуся продовольствию муки, дзамбы и гороху для мулов, чего, вопреки ожидания, не нашлось в Балекун-гоми.

Бедность флоры и фауны. Надежды наши на богатую здесь флору и фауну далеко не оправдались. Долина верхней Хуан-хэ в описываемом месте, как уже говорилось выше, имеет от 2 до 3 верст ширины; она прорезывается главной рекой и ее рукавами, весной большей частью безводными. Окрестные обрывы и горы совершенно бесплодны. Вся растительная и животная жизнь скучивается к реке; но и здесь является далеко не в обилии. Пять-шесть видов кустарников, перечисленных в начале настоящей главы, образуют местами довольно густые заросли, между которыми, поближе к реке, поднимаются островками небольшие рощи тополей (Populus Przewalskii). В этих рощах и кустарниках, как вообще на лёссовой почве Центральной Азии, нет ни лугов, ни зеленого дерна — одна голая глина или занесенный пылью валежник. Только возле редких ключей попадаются небольшие зеленеющие площадки; местами, там, где просачивается подпочвенная вода, образуются небольшие болота, на которых растут кое-какие болотные травы, мелкий тростник и касатик, а по окраинам — редкий дырисун. Даже и травянистая флора описываемой части долины верхней Хуан-хэ очень и очень бедная, как то оказалось впоследствии, в конце мая, следовательно в лучший период растительной жизни.

Бедна также здесь и фауна. Крупных зверей нет вовсе; из других водятся лишь водки (Canis lupus), лисицы (Canis vulpes) и зайцы (Lepus sp.) да мелкие грызуны. Из оседлых птиц всего более хый-ла-по (Pterorhinus davidi) и голубых сорок (Pica cyanea); обыкновенны также по кустарникам синицы трех видов — Parus flavipectus, Poecile affinis, Orites calvus (белая лазоревка, буроголовая гаичка, долгохвостая синица], дятлы (Picus mandarinus) и полевые воробьи (Passer montanus); изредка попадаются фазаны (Phasianus strauchi). Пролетных видов в последней трети марта мы застали также немного; только журавли (Grus cinerea, чаще G. virgo) стая за стаей высоко неслись к северу; за ними спешили даурские галки (Monedula daurica), коршуны (Milvus melanotis) и водяные [280] щеврицы (Anthus aquaticus). Кроме этих видов и бакланов (Phalacrocorax carbo) по реке пролетных пернатых встречалось очень мало; даже утки (Anas boschas, А. querquedula, А. crecca), турпаны (Gasarca rutila) и серые гуси (Anser cinereus) попадались лишь изредка, да и то большей частью оставшиеся для вывода молодых; еще реже были черношейные журавли (Grus nigricollis), гнездящиеся здесь на самых миниатюрных болотах. Вообще пролетные птицы, по крайней мере водяные и голенастые, за исключением немногих видов, вероятно, лишь в малом числе появляются на верхней Хуан-хэ, подобно тому как и на Куку-норе.

Ихтиологическая фауна описываемой части Желтой реки довольно разнообразна. Всего, как теперь, так и впоследствии, нами поймано в верхней Хуан-хэ и ее притоках 13 или 14 видов рыб ⁴⁵⁹, принадлежащих к пяти родам: Schizopygopsis, Nemachilus, Diplophysa, Squalius и Diptychus. Из общего числа добытых видов только три были прежде известны и описаны, а именно: Schizopygopsis przewalskii, Nemachilus stoliczkai и Squalius chuanchicus. Последний является единственным представителем рыб, свойственных как верхнему, так и среднему (в Ордосе ⁴⁶⁰) течению той же Желтой реки.

Состояние погоды. Несмотря на раннюю еще пору года, именно на последнюю треть марта, погода в описываемой части Хуан-хэ, вследствие значительного понижения местности и голых глинистых или песчаных окрестностей, сильно нагреваемых в ясные дни, стояла теплая, по временам даже жаркая. Термометр в 1 час пополудни поднимался до +25,3°; Желтая река уже давно очистилась от льда, и температура ее воды доходила до +8°, в мелких же заливах и рукавах до +14°; 23 марта шел первый дождь; 24-го гремел первый гром; 25-го найден цветок одуванчика; тремя днями ранее того прилетели ласточки (Cotyle rupestris). К концу описываемого месяца листья на кустарниках — облепихе, барбарисе и лозе — начали распускаться; на мокрых лужайках трава к этому времени уже порядочно зеленела. Но рядом с такими проявлениями дружной весны нередко перепадали холода и шел снег, в особенности на горах, а утренние морозы доходили до-7,8°. Сухость воздуха вообще была очень велика, даже на самом берегу Желтой реки. Притом, как днем, так и ночью, часто случались бури, обыкновенно являвшиеся вдруг, порывами, и иногда быстро изменявшие свое направление с восточного на западное. Бури эти всегда приносили тучи пыли, которая густо наполняла атмосферу, так что всходившее или заходившее солнце то вовсе не было видно, то являлось бледным диском, как луна; небо же казалось серым, сумрачным. Тяжело дышалось подобным воздухом; грустно становилось на сердце при виде такого безобразия природы; тем более, что кипучей весенней жизни нигде заметно не было: даже пения птиц почти не слышалось. Только в кустарных зарослях голубые сороки своим трещаньем, а хый-ла-по громким свистом немного оживляли тишину раннего утра; да кое-где, на ключевых болотах, изредка кричали гнездящиеся черношейные журавли, гоготали серые гуси и заунывно голосили турпаны. [281]

Следование вверх по Желтой реке. Все время, проведенное возле Балекун-гоми, мы неусыпно хлопотали, чтобы достать проводника на дальнейший путь. Многие из местных тангутов, несомненно, бывали на верховьях Хуан-хэ, но ни один из них не заикнулся об этом и полусловом. Их, видимо, страшила загадочная цель нашего путешествия, да кроме того, почти одновременно с нами приехал в то же Балекун-гоми доверенный сининского амбаня, под предлогом заготовить для нас проводника, но, в сущности, для того, чтобы запретить туземцам наниматься в вожаки или сообщать нам какие-либо сведения. Пришлось хорошенько припугнуть местного старшину, и тогда только явился проводник, почти слепой. Вожак этот, по имени Лаоцан, полутангут, полумонгол, знал местность верст на сто вверх по Хуан-хэ — не далее. Но мы теперь рады были и такому спутнику, рассчитывая впоследствии разъездами отыскивать себе дальнейший путь. Новому вожаку назначено было по 10 лан в месяц за его труды, но вместе с тем объявлено, что за каждый умышленный обман он будет неминуемо наказан.

30 марта мы двинулись вверх по Хуан-хэ. В тот же день вечером на вершинах береговых обрывов зажжены были костры — несомненно условный знак туземцев. Действительно, последние куда-то исчезли с долины Желтой реки, где мы находили лишь свежие, только что покинутые стойбища. Вероятно, здешние хара-тангуты, опасаясь нас, или переправились на противоположную сторону Хуан-хэ, или ушли в пески левого берега той же реки. Эти обширные пески придвигаются сюда с соседнего плато в недалеком расстоянии к югу от Балекун-гоми и тянутся верст на 40 вверх по Хуан-хэ; затем, после небольшого перерыва, появляются снова, но уже на площади менее обширной. Как обыкновенно, описываемые пески представляют собой лабиринт холмов, гряд и впадин, образовавшихся действием ветров. Поближе к Хуан-хэ в описываемых песках растут: чагеран (Hedysarum sp.), [хвойник] — Ephedra, кустарный чернобыльник (Artemisia campestris), карагана (Garagana tragacanthoides), [остролодка] — Oxytropis aciphylla и какой-то злак кустиком; местами попадаются сульхир (Agriophyllum gobicum?) и солодка (Glycyrrhiza glandulifera). Вверху на плато, в тех же песках изредка встречаются невысокие тополевые деревья, стволы которых иногда почти совсем занесены песком. Из крутых, местами чуть не отвесных к стороне Желтой реки, песчаных наносов нередко бьют быстрые шумящие ключи, возле которых являются густые заросли облепихи, лозы и высокие тополи; изредка растет здесь также тростник.

Первоначально путь наш от Балекун-гоми лежал почти возле самого берега Хуан-хэ. Здесь вскоре встретились прекрасные тополевые рощи, в которых изобильны были фазаны и мелкие пташки, все, впрочем, те же самые, что и возле Гоми. На ключевых, поросших тростником болотах гнездились черношейные журавли и серые гуси; у последних, несмотря на конец только марта, яйца оказались уже порядочно насиженными.

Всего лишь 30 верст могли мы пользоваться хорошей, удобной дорогой, т. е. итти по береговой долине Хуан-хэ. Затем долина это сузилась не более как на версту, а Желтая река стала подходить то под одну, то под другую сторону отвесных обрывов и песков, сопровождающих ее течение. Пришлось тащиться по этим пескам, где ноги вьючных мулов глубоко вязли в сыпучей почве. Наконец еще через 20 верст и такая благодать кончилась; отвесные обрывы берега Хуан-хэ, а выше их горы сыпучего песка совсем преградили нам путь. Нужно было остановиться и разыскивать, где [282] возможно подняться по тем же пескам на самое плато. Это следовало бы сделать несколько раньше, но проводник наш не сообразил или, вернее, не знал встреченного теперь препятствия. Выходило, что мы опять имели плохого вожака и шли вперед ощупью, словно в жмурки играли. С большим и большим трудом разыскали мы подъем на плато и взобрались туда с вьючными мулами; тогда путь сделался лучше, ибо по окраине этого плато песок большей частью сдут и обнажена узкая полоса твердой наносной почвы.

Безводное плато. Обширное плато, которое теперь явилось перед нами, раскидывается, как было говорено выше, между хребтом Сянь-си-бей с его северо-западным продолжением и отрогом Южно-Куку-норских гор, облегающих с юга Дабасун-гоби. По мере удаления к западу описываемое плато суживается, но, вероятно, тянется далеко, быть может, до восточной горной окраины Цайдама. Абсолюная высота в части, ближайшей к Хуан-хэ, превосходит 10 000 футов. Местами залегают сыпучие пески; но в общем описываемое плато представляет волнистую степную равнину, покрытую, по крайней мере там, где мы проходили, прекрасной кормовой травой, среди которой в изобилии попадается ковыль (Stipa orientalis). Однако тангуты здесь кочевать не могут по причине безводия и вероятного отсутствия снега зимой. Из зверей мы видели хара-сульт и хуланов; кроме того, обильны пищухи (Lagomys ladacensis?). Из оседлых птиц обитают здесь тибетские и кукунорские виды, как-то: Podoces humilis, Pyrgilauda ruficcolis, Onychospiza taczanowskii [саксаульная сойка, рыжешейный и горный вьюрки].

Климат, как и следует ожидать, гораздо суровей, чем в соседней долине Желтой реки. В начале апреля зелени на плато еще вовсе не было; во время нашей здесь ночевки с 3-го на 4 апреля термометр на восходе солнца показал 17,8° мороза.

С подъемом на вышеописанное плато нам предстоял большой безводный переход; но воды с собой взять мы не могли, так как и без того вьючные мулы едва взобрались вверх по сыпучему песку. Между тем, выйдя на торный путь вдоль гребня крутого к Хуан-хэ ската, мы соблазнительно замечали внизу там и сям зеленеющие кучки тополей, обозначавшие присутствие ключевой воды. Добыть ее необходимо было во что бы то ни стало; поэтому, встретив ключ поближе других, мы решили действовать. Развьючив мулов и оставив при багаже двух казаков, мы спустились с мулами и лошадьми вниз на замеченный ключ, версты за три, если считать зигзаги, которые пришлось делать по крутому скату. Вода оказалась прелестной, место тенистым, прохладным. Мы напоили своих животных, напились сами чаю, позавтракали, а затем, завьючив немного воды, опять поднялись к своему багажу и успели пройти в тот же день еще верст десять, несмотря на поднявшуюся после полудня бурю от северо-запада. Только одна из наших зайсанских собак куда-то отлучилась и, к общему сожалению, пропала.

Переночевав в безводном, но обильном хорошим подножным кормом месте, на следующий день с восходом солнца мы двинулись далее. Пошли, как и вчера, напрямик, поперек частых длинных увалов, которыми испещрена здесь степь и которые имеют преобладающее направление от северо-запада к юго-востоку. Увалы эти, по всему вероятию, образовались из надутого бурями песка, который впоследствии под влиянием летних дождей порос травой и таким образом закрепился. В этих однообразных по форме и величине увалах нетрудно заблудиться, что и действительно [283] теперь случилось с нами. Впрочем, мы вскоре опять взяли истинное направление, благодаря ориентировке на высокую гору Амнэ-ваиен, которая, однако, словно маяк, возвышается в юго-восточной части плато по окраине сыпучих песков. Гора эта почитается у тангутов священной. По преданию, на нее сошел с неба и несколько времени жил какой-то святой. С тех пор от описываемой горы невозможно безнаказанно ничего взять, даже маленького камушка. Тангуты ездят сюда только молиться. Сама гора скалистая, покрытая на южном склоне небольшим хвойным лесом.

На небольшой речке Дзурге-гол, возле которой мы разбили свой бивуак, миновав благополучно безводное плато, впервые от Бале-кун-гоми встретились нам хара-тангуты, кочевавшие здесь в числе около 60 палаток. Эти тангуты, несомненно, заранее были предуведомлены насчет нас, но ни один из них не явился к нам на бивуак.

Хребет Сянь-си-бей. Следующий небольшой переход привел нас в горы Сянь-си-бей, или по-тангутски Кучу-дзорген. Этот хребет, нигде не достигающий снеговой линии, там, где мы его видели, в общем имеет довольно мягкие формы и луговые скаты, покрытые отличной травой. Лесов здесь нет вовсе; в ущельях же северного склона растут кустарники Caragana jubata, Salix, Spiraea, Hippophae rhamnoides [т. е. карагана — верблюжий хвост, ива, таволга, облепиха], свойственные горам Южно-Кукунорским и альпийской области восточного Нань-шаня; к этим кустарникам здесь прибавляется лишь жимолость (Lonicera rupicola, var.). Летом травянистая, в особенности альпийская, флора, по всему вероятию, довольно богата.

Пройденный нами весьма удобный перевал через Сянь-си-бей лежал на 12 600 футов абсолютной высоты; ближайшие вершины поднимаются над ним приблизительно еще тысячи на 1½ футов. Скал довольно, в особенности в верхнем поясе; нередки здесь также россыпи. Те и другие, по нашему пути, состояли из тонкослоистого серого известняка.

Фауна описываемых гор, как, вероятно, и всех других на верхней Хуан-хэ, весьма сходствует с фауной восточного Нань-шаня. Из зверей в хребте Сянь-си-бей водятся: медведи и кабарга; затем волки, лисицы и зайцы; многочисленны также пищухи (Lagomys ladacensis?) и слепыши (Siphneus sp. ⁴⁶¹). Из птиц в верхнем поясе тех же гор оседло живут: ягнятники, грифы, улары (Megaloperdix thibetanus), сифаньские куропатки (Perdix sifanica), тибетские жаворонки (Melanocorypha maxima); в устьях долин — земляные вьюрки (Onychospiza taczanowskii, Pyrgilauda ruficollis) и [саксаульная сойка] — Podoceshumilis. По кустарникам летом гнездятся; снигиревидная стренатка (Urocynchramus pylzowi), красногорлый соловей (Calliope tschebaiewi), завирушка (Accentor rubeculoides); изредка вертишейка (Iunx torquilea) и кукушка (Cuculus canorus); на альпийских же лугах — горная щеврица (Anthus rosaceus).

На востоке хребет Сянь-си-бей прорывается Желтой рекой и продолжается по восточную ее сторону под именем Джупар. Эти последние горы, сколько было видно издали, выше и притом довольно обильны хвойным лесом. На западе тот же Сянь-си-бей тянется, вероятно, до крайнего к Цайдаму хребта, приходящего, быть может, от снеговой группы Угуту. Вообще положение горных хребтов верхней Хуан-хэ, за исключением нами виденных, нанесено на карту гадательно. Расспросами проводника, а впоследствии местных тангутов, мы решительно ничего узнать не могли. И сколько портилось всегда крови при подобных расспросах! [284] С каким лихорадочным любопытством внимаешь бывало рассказу туземца и какие нелепости или ложь слышишь постоянно!

С ближайшей к перевалу через Сянь-си-бей горной вершины, куда я взобрался, охотясь на уларов, открывалась обширная панорама впереди нас лежавшей местности. Справа, на западе, виднелась вечноснеговая группа Угуту; слева, к востоку, убегала опять степная равнина, по которой черной змеей вился глубокий коридор Желтой реки и менее рельефно-извивались подобные же траншеи ее боковых притоков; далее к югу вновь поднимались высокие горы, нагроможденные и перепутанные в диком хаосе. Можно было только заметить, что главные хребты стояли перпендикулярно Хуан-хэ; второстепенные боковые ветви исчезали в общей панораме. Там и сям виднелись, по горним скатам, темные площади кустарников и белели пятна еще не растаявших ледяных накипей возле ключей; на более высоких вершинах кое-где лежал зимний снег, но вечноснеговых гор, за исключением Угуту, заметно не было.

Река Бага-горги. Переход в 27 верст привел нас от гор Сянь-си-бей на р. Бага-горги, или по-тангутски Шань-чю — первый от Балекун-гоми значительный левый приток верхней Хуан-хэ. Описываемая река вытекает, вероятно, из снеговых гор Угуту и имеет в малую воду, каковая была теперь, сажен пять ширины, при глубине от 1 до 3 футов; летом же принимает большие размеры, так что переправа, в особенности после дождя, иногда невозможна. Подобно верхней Хуан-хэ и всем ее притокам, Бага-горги вырыла себе глубокое ущелье, дно которого в нижнем течении реки не более версты шириной, но лежит на тысячу слишком футов ниже поверхности соседнего плато. Верхние отвесные бока этого ущелья изрезаны глубокими поперечными балками и сильно разрушаются под влиянием морозов, бурь и атмосферных осадков. Там же, где боковые скаты, заполняемые верхними осыпями, становятся только более или менее крутыми, равно как иногда по дну боковых балок, густо растут, преимущественно на северных сторонах, кустарники: сибирская акация [карагана сильная] — (Caragana frutescens), шиповник (Rosa sp.), кизилник (Cotoneaster sp.), барбарис (Berberis vulgaris, В. chinensis), таволга (Spiraea sp.), [сибирка алтайская] — Sibiraea laevigata, жимолость (Loniceran. sp., L. bispida), сугак (Lycium chinense); реже обыкновенная рябина (Sorbus aucuparia, var.) и смородина (Ribes Meyeri, R. pulchellum); на оголенных склонах тех же боковых скатов местами встречается дырисун (Lasiagrostis splendens). Берега самой Бага-горги свободные от валунов, поросли высокой лозой (Salix sp.), облепихой (Hipophae rhamnoides) и,в меньшем количестве, тополями(Populus Przewalskii n. sp.). Облепиха иногда достигает здесь 40 футов высоты и до 1 фута в диаметре ствола; тополи же встречаются до 70 футов высотой при 2 футах толщины. В ущельях правых притоков той же Бага-горги появляется тяньшанская ель (Abies Schrenkiana), которая вверх от 11 000 футов мешается с можжевеловым деревом (Juniperus pseudo Sabina) и становится преобладающим видом. Впрочем, как ель, так и можжевельник растут лишь на боковых, нередко чрезвычайно крутых, скатах ущелий: ель на северных склонах, можжевеловое дерево на склонах южных.

В этих кустарных и лесных зарослях, настолько запрятанных в ущельях, что сверху их видно не иначе, как подойдя к самому обрыву плато, водятся: ушастые фазаны (Grossoptilon auritum), изредка фазаны обыкновенные (Phasianus strauchi), сифаньские куропатки (Perdix sifanica), дятлы (Picus mandarinus), голубые сороки (Pica cyanea), коршуны (Milyus melanotis), [285] дрозды (Merula kessleri), вертишейки (Iunx torquila), горихвостки (Ruticilla hodgsoni, R. nigrogularis), синицы (Parus minor, Poecille affinis), стренатки (Emberiza cia), пеночки (Reguloides super ciliosus, Abrornis affinis), завирушки (Accentor multistriatus), [вьюрок Давида] — Carpodacus davidianus, [чечевица] — Carpodacus dubius, [пищуха] — Gerthia familiaris и прелестный, вновь здесь открытый [славковидный королек] — Leptopoecile elegans; по оголенным обрывам держатся кеклики (Caccabis magna) и гнездятся грифы, в особенности Gyps himalayensis. Рядом с этими последними в тех же обрывах живут куку-яманы, а в лесах и кустарниках из зверей водятся: маралы, кабарга, медведи и изредка кабаны ⁴⁶².

Все эти звери отлично защищены неприступной местностью, а потому и не тревожатся близким соседством хара-тангутов, кочующих притом в описываемых ущельях преимущественно зимой. Впрочем, теперь, в первой половине апреля, на Бага-горги местных дикарей еще было достаточно. Наше появление поразило их удивлением и страхом, несмотря на то, что, вероятно, все хара-тангуты были извещены своими собратьями из Балекун-гоми о движении нашем вверх по Хуан-хэ. Здесь даже знали, как оказалось впоследствии, о побитии нами ёграев на Тан-ла — опять доказательство, как далеко и быстро разносятся вести в пустынях Центральной Азии.

Угрозы хара-тангутов. Однако вновь встреченные хара-тангуты решились попугать нас, вероятно, в надежде преградить нам дальнейший путь и поскорей выпроводить от себя непрошеных гостей, каковыми, кстати вспомнить, мы появлялись почти везде во время своего путешествия. На другой день прибытия на Бага-горги к нашему стойбищу подъехал верховой туземец, что-то прокричал нашему вожаку и быстро ускакал. Пока переводилось сказанное с тангутского языка на монгольский, а затем на русский, незнакомец уже скрылся. Оказалось, что это был посланец от хара-тангутов, объявивший нам, что вскоре все мы будем убиты. Сильно сожалели мы, что сразу не могли узнать в чем дело, а то непременно несколько пуль полетели бы в догонку подобного вестовщика. Тем не менее, пришлось быть настороже и перейти на военное положение, особенно ввиду того, что небольшое тангутское стойбище, находившееся вблизи нас, ночью куда-то исчезло. Опять устроен был строгий ночной караул, в который посменно становились солдаты и казаки, а все остальные люди спали с оружием; днем мулов и лошадей мы пасли не далее винтовочного выстрела от своего бивуака; на охоту ходили с револьверами у пояса; половина наличного числа людей всегда должна была находиться дома, т. е. на стойбище. Наконец бдительный надзор держался и за нашим проводником, который, впрочем, страшно струсил, ввиду сделанных тангутами угроз и наших приготовлений. Однако вся эта гроза разрешилась ничем; тангуты на нас не нападали, а мы продолжали попрежнему заниматься своим делом. Впоследствии наши отношения к местному населению сделались более мягкими, и хотя мы не вступали с туземцами в особую дружбу, но и не враждовали открыто. Тем не менее, во все время пребывания среди хара-тангутов верхней Хуан-хэ мы держали себя весьма осторожно, твердо памятуя, что подобная осторожность служила лучшим залогом нашей безопасности.

Малозаметный прилет птиц. В глубоком ущелье Бага-горги теперь опять стало тепло, иногда даже жарко, как и возле [286] Балекун-гоми; многие гнездящиеся птицы уже заняли свои места. Из пролетных более других заметны были: горихвостки (Ruticilla hodgsoni, R. nigrogularis) и [вьюрок Давида] — Garpodacus davidianus, а во второй половине апреля — горные щеврицы (Anthus roseceus) и [горный вьюрок] — Fringillauda nemoricola. Но вообще пролет птиц на верхней Хуан-хэ в течение всего апреля, как и ранее того, в последней трети марта, был весьма бедный, притом малозаметный. Причины этому, вероятно, заключаются в том, что из видов, гнездящихся на севере в нашей Сибири, лишь немногие направляются туда прямым меридиональным путем через Тибетское нагорье и Куку-нор. Те же птицы, которые гнездятся как в горах верхней Хуан-хэ, так и в восточном Нань-шане, где встречают северную границу своего распространения, вероятно, частью зимуют в глубоких ущельях верховий Желтой реки или в ближайших к югу местностях. Мы сами нашли в Южно-Кукунорских горах зимующими, правда не в обилии: Urocynchramus pylzowi и Accentor rubeculoides [овсянка Пыльцова, завирушка], а в горах возле пикета Шала-хото — Merula kessleri, Garpodacus davidianus и Carpodacus rubicilloides [дрозд Кесслера, вьюрок Давида, большая чечевица]. Весной эти близко зимующие виды или прямо приступают к гнездению на местах своей зимовки, или, подвигаясь лишь, недалеко к северу, являются сюда почти незаметно.

Ушастый фазан. В продолжение восьми суток, проведенных на Бага-горги, мы усердно охотились за птицами для своей коллекции, но всего более преследовали ушастых фазанов. Эта великолепная птица, известная тангутам под названием шярама и впервые описанная знаменитым Палласом под названием Crossoptilon auritum, ростом бывает в обыкновенного петуха, но кажется более крупной вследствие своего длинного, широкого хвоста и рыхлого оперения. Последнее все однообразного голубовато-серого цвета; бока головы покрыты яркокрасной бородавчатой голой кожей; клюв желтовато-роговой. Подбородок и верхняя часть горла белые; таковой же окраски длинные ушные перья, по своей форме и положению отчасти напоминающие рога. Хвост на вершине синевато-стального цвета, частью с зеленоватым отливом; боковые перья того же хвоста, в числе от 4 до 7 с каждой стороны, имеют у основания широкую белую полосу; четыре средних хвостовых пера приподняты выше прочих, удлинены, рассучены и изогнуты на своих вершинах. В общем хвост, достигающий в длине от 20 до 22 дюймов и чрезвычайно красящий птицу, представляет крышеобразную форму. Ноги красного цвета, сильные, у самцов со шпорами.

Помимо вышеописанного ушастого фазана, этот род, отличающийся от прочих фазанов сильно удлиненными ушными перьями и особой формой хвоста, представляет еще три известных до сих пор вида, а именно Crossoptilon mantchuricum — в горах к западу от Пекина; Crossoptilon thibetanum — в Восточном Тибете; Crossoptilon drouynii — в горах западной Сы-чуани. Впрочем, последние два вида, быть может, тождественны между собой ⁴⁶³.

В районе моих путешествий в Центральной Азии ушастый фазан Crossoptilon auritum найден был в хребте Алашанском, в восточном Нань-шане и в горах бассейна верхней Хуан-хэ ⁴⁶⁴. Местопребыванием описываемой птицы, которая поднимается до 11000 футов абсолютной высоты, [287] служат леса лиственные и хвойные — безразлично, главным образом густые кустарные заросли в тех же лесах. В особенности привольно ушастым фазанам в глубоких речных ущельях бассейна верхней Хуан-хэ, где недоступная местность представляет надежное убежище, да притом здешние тангуты вовсе не преследуют эту птицу; кроме того здесь круглый год изобилен корм и много воды; зимой же не бывает снега и продолжительных сильных холодов.

Пища ушастого фазана исключительно растительная; корни трав, почки деревьев, цветы барбариса, всякие ягоды, а зимой главным образом джума, т. е. корешки Potentilla anserina [лапчатки гусиной], которые описываемая птица выкапывает своими сильными ногами. Вода, сколько кажется, составляет необходимость для шярама, хотя в горах Алашанских мы находили эту птицу в совершеннно безводных ущельях. Держится ушастый фазан обыкновенно на земле и ходит здесь мерной поступью с хвостом, поднятым кверху, как у нашего петуха; на деревья взлетает для ночевки или для покормки. Бегает чрезвычайно быстро и при опасности больше надеется на свои ноги, нежели на крылья. Летает вообще плохо, поднимается тихо, без шуму и на лету весьма напоминает нашего глухаря.

Зимой ушастые фазаны встречаются всего чаще небольшими стайками, вероятно выводками; к весне же разбиваются на пары, из которых каждая занимает определенную область. В это время изредка слышится ранним утром или днем в дождливую погоду крик самца, громкий, но какой-то дребезжащий. Этот крик приблизительно можно передать слогами: ка, ка, тэ-гэ-ды, тэ-гэ-ды... — повторяемые три или четыре раза за один прием. Голос же самки тихий и глухой, составляет что-то среднее между кохтаньем полевой тетерки и буканьем удода. В период спариванья самцы иногда заводят между собой драки, но обыкновенно незадорные и непродолжительные. Гнездо устраивается на земле, и в нем бывает от 5 до 7 яиц величиной с куриные, серовато-оливкового цвета. При выводке, обыкновенно позднем, держатся оба старика; но при опасности они не выказывают горячей привязанности к своим детям.

Охота за ним. Охота за ушастыми фазанами весьма затруднительна по самому характеру местности, в которой они держатся, тем более, что здесь не может помочь собака и весьма мало помогает товарищ охотника. Следует просто бродить по лесу, высматривая птицу. Заметить ее в густых зарослях весьма трудно и еще трудней подкрасться в меру выстрела. Притом ушастый фазан, благодаря своему густому рыхлому оперенью ⁴⁶⁵, весьма вынослив на рану и часто пропадает для охотника не только будучи подстреленным в крыло, но даже смертельно раненным. Наконец во время самой охоты приходится постоянно лазить то по густым зарослям иногда колючих кустарников, то взбираться на отвесные скалы или на крутые горные скаты, и зачастую не окупать этих трудностей даже единым выстрелом по желанной птице. Впрочем, на верхней Хуан-хэ, где ушастых фазанов вообще много, охота за ними была гораздо добычливее и сравнительно легче, нежели в восточном Нань-шане весной 1873 года ⁴⁶⁶. [288]

Всего заманчивей и успешней были теперь для нас охоты ранней зарей, подкарауливая ушастых фазанов на лесных лужайках. В особенности сильно запечатлелась в моей памяти одна из подобных охот на той же Бага-горги. Мы отправились перед вечером вчетвером (я, Роборовский, Телешов и Коломейцев) верхами версты за четыре от своего стойбища, взяли с собой войлоки и одеяла для ночевки, чайник для варки чая и кусок баранины на жаркое, словом, снарядились с известным комфортом. Перед закатом солнца добрались до места охоты и, оставив лошадей с казаком Телешовым на полянке, недалеко от ручья, пошли в ближайшие кустарники караулить ушастых фазанов на их ночевках. Выбрали для этого большие врассыпную стоящие ели, под которыми имелись несомненные признаки частого здесь пребывания описываемых птиц. Уселись и ждем. Солнце опустилось за горы, и мало-помалу птицы начали думать о ночлеге. Стая голубых сорок прилетела к ключику близ наших елей, поколотилась несколько минут на земле и с своим обычным трещаньем отправилась в густой кустарник. Большие дрозды (Merula kessleri) один за другим начали прилетать с разных сторон на те же ели, гонялись здесь друг за другом, с чоканьем и трещаньем перелетали с одного дерева на другое или лазили по густым веткам; между тем один из тех же дроздов громко пел на вершине дерева. Голос этого дрозда много походит на голос нашего дрозда певчего. Невольно припомнились мне теперь наши весенние вечера, в которые, бывало, на родине, я слушал пенье птиц, стоя на тяге вальдшнепов в лесу. И мысль моя далеко унеслась по пространству и по времени... Чем более надвигались сумерки, тем неугомоннее становились дрозды, наконец стихли все разом; смолкли и мелкие пташки (синички, пеночки, Carpodacus [чечевицы]), пищанье которых мешалось с криками дроздов; стало все тихо кругом, словно в лесу не было ни одного живого существа... Луна поднялась на востоке горизонта; вечерняя заря догорала на западе, и мы, не дождавшись фазанов, которые, вероятно, остались ночевать в другом месте, спустились к своему бивуаку. Здесь горел огонь, казак сварил чай и зажарил на вертеле баранину. Мы поужинали с прекрасным аппетитом; затем на мшистой почве разостлали войлоки, седла положили в изголовья и легли спать. Но не спалось мне! Великолепна, хороша была тихая весенняя ночь. Луна светила так ярко, что можно было читать; вокруг чернел лес; впереди и позади нас, словно гигантские стены, высились отвесные обрывы ущелья, по дну которого с шумом бежал ручей. Редко выпадали нам, во время путешествия, подобные ночевки — и тем сильнее чувствовалось наслаждение в данную минуту. То была радость тихая, успокаивающая, какую можно встретить только среди матери-природы...

Наконец дремота одолела, и я заснул, но в течение ночи просыпался несколько раз. Все так же было тихо и спокойно кругом; лишь журчал внизу ручей, да изредка фыркали привязанные лошади. Взглянешь на луну, та стоит еще высоко, следовательно до утра не близко; перевернешься на другой бок, плотней закутаешься в меховое одеяло и опять забудешься сладким сном. К утру похолодело; луна ушла за горы, и, наконец, чуть заметная полоска света забелела на востоке. Пора вставать и итти в засадки. Казак встал еще раньше и опять вскипятил чай. Быстро сброшены были теплые одеяла, надето охотничье платье и замерзшие, но у огня теперь отогретые сапоги. Затем мы проглотили по чашке горячего чая и отправились в засадки, боясь не упустить дорогое время. Но оно еще не наступило, еще всё спало в лесу — и мы не опоздали, заняв [289] свои места; пришлось даже подождать с ¼ часа или около того. Но вот хрипло прокричала сифаньская куропатка, и послышалось трещанье голубых сорок, ночевавших в ближайших кустах. Вслед за тем раздался громкий крик ушастого фазана, в ответ которому закричали другие пары из разных уголков лесных ущелий... Радостно забилось сердце охотника. Надежда на желанную добычу заменила все другие помыслы и мечты: только минуты ожиданья казались теперь слишком долгими.

Между тем уже порядочно рассвело, и голоса проснувшихся птиц быстро огласили лес: слышался громкий свист хый-ла-по, чоканье дроздов, писк синиц и завирушек; но ушастые фазаны кричали лишь изредка, тихо подвигаясь из леса на поляны. Наконец вдали от меня мелькнули эти птицы — то два самца дрались между собой. Затем прокричала и выбежала на дальний обрыв новая пара — опять-таки вне моего выстрела. Досада и чуть не отчаяние начали овладевать мной; тем более, что со стороны товарищей уже раздался выстрел, конечно по ушастому фазану. Несколько раз меня подзадоривало встать из засадки и итти искать фазанов наудачу по лесу; но я решился выдержать искушение до конца, несмотря на то, что достаточно продрог на утреннем морозе. Настойчивость эта была, наконец, вознаграждена. После того, как уже взошло солнце, пара ушастых фазанов показалась из кустов шагах в сорока от моей засадки. Красивые птицы шли мерным шагом, не подозревая вовсе опасности. Первым выстрелом я убил самца, вторым ранил самку, которая, однако, успела убежать и скрыться в ближайшем лесу. Затем с своей добычей я отправился к месту ночлега, где товарищи, убившие также одного фазана, уже дожидались меня с оседланными лошадьми. Впоследствии охоты наши за ушастыми фазанами были еще удачней, так что мы в течение трех недель добыли для своей коллекции 26 экземпляров этой великолепной птицы.

Гора и кумирня Джахан-фидза. Река Бага-горги была крайним пунктом, до которого проводник наш кое-как знал дорогу. Далее пришлось опять начать разъезды, являвшиеся делом чрезвычайно трудным в здешней местности изборожденной горами и ущельями. Однако мы решились производить эти поиски, в надежде, хотя ощупью пробраться на истоки Хуан-хэ.

После того как леса на Бага-горги были достаточно обшарены, мы перекочевали верст на десять южней, к подножью высокой и скалистой горы Джахан-фидза. Бивуак наш расположился на луговом плато, возле ущелья сажен в полтораста глубиной. Бока этого весьма узкого ущелья местами были совершенно отвесны и обставлены огромными скалами темносерого глинистого сланца. Страшно было взглянуть в такую пропасть, по дну которой с шумом прыгала по камням небольшая речка, отделяющая гору Джахан-фидза от другой вершины столь же высокой, но менее скалистой.

У северного подножья первой горы прилепилась небольшая кумирня, где живет гыген из Гумбума. Молиться сюда приходят хара-тангуты, которые, несмотря на свой разбойничий нрав, весьма усердные буддисты. Мы сами видели, как богомольцы, с молитвами и падая ниц через каждые три шага, обходили вокруг всей горы Джахан-фидза. Эта гора расположена в западной окраине хребта Угут и имеет приблизительно около 14 000 футов абсолютной высоты. Вершина ее состоит из громадных скал серого полукристаллического известняка; боковые скаты поросли густыми кустарниками Garagana jubata, Potentilla frutiosa, [290] Salix, Spiraea [Карагана — верблюжий хвост, курильский чай — Dasiphora fruticosa, ива. таволга], свойственными здешней горной альпийской области, а пониже — высокими елями и можжевеловыми деревьями. Эти последние, равно как и ели, растут всего более по крутым скатам соседнего ущелья, достигая здесь нередко громадных размеров. Так можжевеловое дерево (Juniperus pseudo Ssbina) имеет обыкновенно от 40 до 50 футов высоты при толщине ствола от 1 до 2 футов; нередки же экземпляры высотой в 60 футов и от 4 до 5 футов толщиной. Охотиться на горе Джахан-фидза запрещено; поэтому здесь, в скалах, спокойно живут куку-яманы, грифы, улары, а пониже, в лесах, — кабарга и ушастые фазаны.

Обилие лекарственного ревеня. Но всего замечательней то количество лекарственного ревеня (Rheum palmatum), которым изобилуют здешние леса. Тангуты не выкапывают его на продажу; китайцы же боятся проникать в эти места, поэтому ревень растет здесь в невероятном обилии, и корни его достигают громадных размеров. Один из таких корней, взятый нами в коллекцию, весил, будучи сырым, 26 фунтов, а высушенным — до 12 фунтов ⁴⁶⁷. Подобные великаны встречаются здесь нередко, иногда целыми обществами, словно в огородах.

Вообще на горе Джахан-фидза и в ближайших ее окрестностях можно добыть несколько тысяч пудов великолепного ревеня, который так дорого у нас продается. Притом же не одна только описываемая местность, но и весь бассейн верхней Хуан-хэ изобилуют этим растением. Только в горах (как, например, в восточном Нань-шане), доступных китайцам, лекарственный ревень усердно отыскивается и выкапывается, почему с каждым годом становится более редким. В районе же кочевий хара-тангутов, куда, как выше, упомянуто, китайцы боятся проникать, описываемое растение размножается и растет без всякой помехи.

Лекарственный ревень описан довольно подробно в моей книге «Монголия и страна тангутов», т. I, стр. 235-238 ⁴⁶⁸, здесь скажу только, что ревень, растущий в горах верхней Хуан-хэ и изображенный на приложенном рисунке, отличается от наньшанского более вырезанными своими листьями, так что, по мнению известного ботаника К. И. Максимовича, составляет разновидность типичного Rheum palmatum ⁴⁶⁹. Прибавить также следует, что описываемое растение на своей родине пользуется исключительным климатом, который характеризуется обильными летними дождями и сильной сухостью атмосферы в остальные времена года. Следовательно, корень лекарственного ревеня имеет достаточно влаги для своего питания и роста, но вместе с тем не подвергается порче от сырости в период приостановки растительной жизни.

Переход на р. Уму. Тепло, которое немного приласкало нас в долине Хуан-хэ и на Бага-горги, с поднятием на высокое (11 800 футов абсолютной высоты) плато возле г. Джахан-фидза опять заменилось частыми холодами, по временам снегом и бурями, приносившими, как обыкновенно, тучи пыли. Притом воздух был сух до крайности, а это обстоятельство, вместе с ночными морозами и периодическими непогодами днем, как нельзя более задерживало развитие всей растительности вообще. Луговые горные склоны и степь, несмотря на половину апреля, отливали [291] лишь желтовато-серым цветом иссохшей прошлогодней травы; в соседних глубоких ущельях, хотя кустарники в эту пору года уже зеленели, но и в них лишь кое-где под скалами или на обрывах на солнечном пригреве можно было встретить одинокий цветок.

Не лучше было и на р. Уму, к которой мы перешли, простояв шесть суток возле г. Джахан-фидза. Новая наша стоянка расположилась на той же абсолютной высоте и на том же степном плато, по которому, поближе к горам, везде кочевали хара-тангуты. Последние теперь уже достаточно пригляделись к нам и даже стали заводить с нами сношения. Так, во время стоянки возле кумирни Джахан-фидза, тамошний гыген прислал нам в подарок немного джумы и масла и пособил купить баранов, которых прежде того местные жители не хотели продавать. Затем к нам приехал один из хара-тангутских старшин и просил вылечить его от лихорадки, что было исполнено после нескольких приемов хины. Тем не менее, хара-тангуты ничего не хотели сообщить нам про окрестную страну и на все наши расспросы или отговаривались незнанием, или выдумывали нелепости.

Ущелье по среднему течению р. Уму, впадающей в Бага-горги. также поросло на скатах, обращенных к северу, густым еловым лесом, а на скатах южных — можжевеловыми деревьями. Ели (Abies Schrenkiana) достигают здесь громадных размеров; нередки экземпляры от 80 до 100 футов высотой при диаметре ствола в 3 или даже 4 фута на высоте груди человека. Почва еловых лесов перегнойная, обыкновенно поросшая мхом, который весной до того здесь высыхает, что под ногами рассыпается пылью. Подлесок состоит из густых кустарных зарослей, еще более преобладающих в нижнем течении той же р. Уму, где хвойные леса исчезают; взамен их являются, все по тем же крутым скатам северного склона ущелья, небольшие рощи из осины (Populus tremula), белой и гималайской березы (Betula alba, В. Bhojpattra). Птицы в лесах на р. Уму были те же самые, что на Бага-горги и возле Джахан-фидза. Прибавились только вновь прилетевшие вертвшейки (Junx torquila); добыт был впервые клест-еловик (Loxia curvirostra) и новый вид поползня, который назван мною Sitta eckloni ⁴⁷⁰.

Охота в лесах Уму, как я во всех других на верхней Хуан-хэ, весьма затруднительна, в особенности за мелкими птичками. Маленького певуна часто вовсе нельзя заметить в густых сучьях громадной ели или в чаше кустарников, когда на них развернутся листья. Тогда даже медведя не увидишь здесь на расстоянии — десяти-двадцати шагов, как то иногда и случалось с нами. Притом многие из убитых птичек пропадают, застревая в ветвях высоких деревьев, или сваливаясь в гущу кустарников, или, наконец, падая в недоступные пропасти, куда не один раз безвозвратно скатывались и убиваемые нами ушастые фазаны.

Недостаток подножного корма принудил меня на третий день нашего пребывания на р. Уму послать разъезд отыскать стоянку получше. Но таковой поблизости не оказалось; вся степь дочиста была выбита тангутским скотом. Тогда отправлен был новый разъезд, и ему велено ехать возможно дальше. Сами же мы остались на прежнем месте, где наши мулы, лишенные своего любимого гороха и даже сносного подножного корма, видимо худели с каждым днем. Притом животные эти, непривычные к суровым климатическим условиям и вообще к походной жизни, после первых дней пути от Балекун-гоми стали понемногу слабеть и портиться, несмотря на то, что вьюки, по мере расходования нашей провизии [292] и запасного гороха для тех же мулов, становились все легче и легче. В особенности невыносливыми оказались жеребцы, столь ретивые и неугомонные при избалованной жизни. Не знаю почему, но эти жеребцы-мулы, месяц тому назад ни днем, ни ночью не дававшие прохода кобылам, теперь же бродившие по степи с поникшей головой и согнутым исхудалым телом, дрожавшим от холода, постоянно напоминали мне великосветских кавалеров, столь изящных в салонах и, по большей части, никуда негодных вне их.

Продолжение пути. Через трое суток после своего отправления, посланные в разъезд казаки возвратились с известием, что они побывали верст за 40 от нынешнего бивуака и встретили довольно большую речку — Чурмын, как оказалось впоследствии, удобную для новой стоянки и экскурсий. Туда решено было перекочевать. Назавтра мы завьючили своих мулов и поплелись с ними сначала через ущелье р. Уму, а затем по степному плато, где местами почва сплошь была изрыта пищухами. В эти бесчисленные норки мулы беспрестанно проваливались своими копытами и через то еще более измучивали себя. Наконец через 13 верст встретилось новое ущелье какой-то небольшой речки, и мы остановились здесь ночевать. В этом ущелье, несколько удаленном от гор и открытом на юг, растительная жизнь была развита гораздо более, чем то мы видели до сих пор. В гербарий сразу было собрано 22 вида цветов; зато лесу нашлось сравнительно немного — только небольшие рощи возле самой речки.

По выходе из ущелья путь наш вновь лежал по степному плато, на котором трава кое-где начинала уже зеленеть; в изобилии попадался также здесь иссохший прошлогодний ковыль (Stipa orientalis), и вообще корм был хороший, нетронутый. По нему паслись хуланы; но тангуты кочевать здесь не могут вследствие безводия. Накануне ночью шел дождь, утро было сырое, прохладное. По степи везде слышалось пение полевых жаворонков (Alauda arvensis) и прелестный голос степного чеккана (Saxicola isabellina). Но вся эта обстановка сразу круто изменилась, лишь только мы подошли к совершенно незаметному издали обрыву ущелья р. Чурмын. Тогда под самыми нашими ногами вдруг раскрылась страшная пропасть, на дне которой был иной мир и растительный, и животный. Здесь, вверху — безводная, покрытая лишь мелкой травой степь, со степными зверями и птицами; там, внизу — шумящая река, зеленеющий лес, лесные птицы и звери... Такой контраст — больший, чем на тысячеверстном пространстве в пустыне и вообще в странах равнинных — теперь встречался всего на расстоянии двух-трех верст спуска и около полутора тысяч футов вертикального поднятия!

Бока ущелья, прорытого р. Чурмын в верхней своей половине, как обыкновенно, отвесны и сильно изборождены. Почва здесь состоит из наносов песка, гальки и мелких валунов, а также из лессовой глины. Та поперечная балка, по которой мы спускались, местами имела не более 8 или 10 сажен ширины. Страшно было здесь итти, ибо камни постоянно падали с отвесных стен, сажен 50-70 высотой. Местами из этих стен выдавались конусы или огромные глыбы, которые чуть держались в вышине. Того и гляди все это рухнет вниз, что действительно здесь нередко и случается.

Спустившись к р. Чурмын, мы нашли листья на деревьях и кустарниках почти вполне развернувшимися, собрали 21 вид новых цветов и вообще встретили довольно полное развитие весенней растительности. [293] Поговорим теперь немного о ней, а кстати и о погоде в течение минувшего апреля.

Растительная жизнь и погода в апреле. В глубокой долине Хуан-хэ и по глубоким ущельям ее притоков растительная жизнь, как уже было сказано, начала пробиваться еще с конца марта. Месяц спустя, то есть в конце апреля, кустарники и лиственные породы деревьев в тех же ущельях почти вполне зазеленели, и вместе с тем обильно начали прибывать цветущие травы. Так, в последней трети апреля мы собрали в гербарий 57 видов цветов, что с прежде найденными составило к 1 мая 75 видов. Однако все эти цветы большей частью являлись в ограниченном числе и весьма мало украшали почву; тем более, что собственно в лесах цветов в это время встречалось еще очень мало. Все они росли по крутым боковым скатам ущелий, или в глубоких балках, вдали от воды, часто на голой глине или гальке, — повидимому, в условиях, самых неблагоприятных.

Наиболее характерными представителями ранней весенней флоры служили: на крутых боковых скатах и обрывах ущелий, равно как и в поперечных здесь балках, цветущие кустарники — сибирская акация (Caragana frutescens) и карагана (Caragana tragacanthoides) ⁴⁷¹, обыкновенный барбарис (Berberis vulgaris), красивый темнорозовый чагеран (Hedysarum multijugum n. sp.), сугак (Lycium chinense), смородина (Ribes Meyeri) и жимолость (Lonicera syringantha n. sp.); из трав же — касатик (Iris) двух новых видов, хохлатка (Corydalis stricta), горошек (Vicia n. sp.), змеедушник (Scorzonera austriaca), молочай (Euphorbia) двух-трех видов, быть может новых; гималайская купена (Polygonatum cirrhifolium) и красивая пахучая сиренью Stellera Chamaejasme; здесь являлись также и растения пустыни — желтоцвет (Adonis apennina var.) и дикая рута (Peganum harmala). По самому дну ущелий начало цвести балга-мото (Myricaria germanica), на гальке Lagotis brachystachya n. sp.), а возле ключей млечник приморский (Glaux maritima). В лесах в это время зацветали: мышьяк (Thermopsis lanceolata, Th. alpina), одуванчик (Taraxacum sp.), джума (Potentilla anserina) и лютик (Ranunculus pulchellus). Замечательно, что между вышеперечисленными растениями преобладали цветы желтые, подстать здешней желтоватой лёссовой почве.

В общем, как ни отрадны были для нас леса на верхней Хуан-хэ, но сами по себе они мало заслуживают похвалы: в этих лесах все является как-то уродливо, как-то выкроено по узкой мерке; все они растут клочками или небольшими площадками, запрятанными в глубоких ямах — вверх, на простор не показывается ни одно дерево, ни один кустарник. Там, в степях, равно как и в соседних горах, даже в конце апреля, едва начинала пробиваться зелень, и только кое-где можно было встретить одинокий касатик (Iris songarica) или фиалку (Viola pinnata), развертывающийся молочай (Euphorbia sp.) и бледножелтый первоцвет (Primula flavan. sp.). Периодические холода, в особенности ночные морозы и нередко падавший снег сильно задерживали здесь развитие растительной жизни; к ним прибавлялась еще и сухость воздуха, в особенности для степей.

Вообще в течение всего апреля редко выпадали хорошие, ясные и теплые дни, каковые мы привыкли встречать в эту пору весны в нашей Европе. Здесь, в глубине Азии, резкие контрасты физической природы пополнялись и резкими контрастами климата. В тихую ясную погоду [294] становилось жарко, как летом; но вдруг налетал ветер, и в одну минуту делалось холодно; поднималась буря — воздух наполнялся тучами пыли; падал дождь или снег — становилось мокро и сыро; но лишь только выглядывало солнце, влага быстро исчезала, и через несколько часов везде попрежнему было страшно сухо, как в воздухе, так и в почве.

Стоянка на р. Чурмын. Бивуак на р. Чурмын устроен был нами в прекрасном месте, возле небольшого ключика, под тенью громадных тополей. Их свежая листва, как и зелень всего окрестного леса, в котором неумолкаемо раздавалось пение птиц, а по утрам и вечерам слышалось токованье фазанов, производили отрадное, успокаивающее впечатление. Тепло было, как настоящим летом. Словом, май встретил нас действительно по-майски. Однако, несмотря на прекрасный свежий корм, наши мулы продолжали портиться, и вскоре трое из них один за другим издохли; издохла также и верховая лошадь.

На Чурмыне кочуют хара-тангуты племени лунь-чю; но они теперь перебрались уже на лето в соседние горы, и в ущелье окрест нас никого не было. Однако вскоре к нам приехал местный старшина с несколькими людьми; они привезли на продажу яковое масло, которое мы купили с большим удовольствием. Затем немного спустя к нам неожиданно явились пятеро китайцев, посланные, как оказалось, сининским амбанем с известием, что получены бумаги на мое имя из нашего посольства в Пекине. Но вместо того, чтобы прислать нам эти бумаги, сининский амбань оставил их у себя, отговариваясь опасением грабежа со стороны хара-тангутов; в сущности же для того, чтобы хотя подобной удочкой поскорей вытащить нас с верховий Желтой реки. Но и на этот раз амбаню не посчастливилось. Как ни желательно было нам поскорей узнать, что делается на родине и на белом свете вообще, но все-таки мы не могли ради этого жертвовать своими прямыми задачами и отправили китайцев обратно в Синин с просьбой к амбаню поберечь полученную посылку до нашего возвращения. Последнее, впрочем, не слишком замедлилось, только не ради скорейшего чтения присланных писем и газет, а вследствие непреодолимых местных препятствий.

Новые разъезды. Разъезд, посланный мною вскоре по прибытии на р. Чурмын, вернулся лишь на четвертые сутки после своего отправления и привез нерадостные вести. Казаки ездили верст за 40 или более вверх по Хуан-хэ, но пройти здесь с вьючными мулами или вообще с караваном оказалось невозможным: беспрестанно глубокие ущелья, громадные горы, притом всюду бескормица. Тогда я решил попытать счастье в другом месте и поехал сам к устью р. Чурмын посмотреть, не возможно ли здесь переправиться на противоположную сторону Хуан-хэ. Разъезд этот также не привел к благоприятным результатам. Тем не менее решено было перейти всем караваном к устью Чурмына и заняться там более подробным исследованием окрестной местности.

Переход на Хуан-хэ. Из глубокого ущелья, где мы стояли, необходимо теперь было вновь подняться на степное плато, пройти по нему верст восемь, а затем опять спуститься уже к Хуан-хэ, ложе которой углублено здесь в почву на 1 600 футов. Третья или даже большая часть этого отвеса занята вверху вертикальными обрывами, причудливо изломанными и изборожденными; затем, как обыкновенно, следует крутой скат, нередко поросший кустарниками: далее покатая к реке равнина с глинистой, лёссовой почвой и, наконец, вторичные обрывы, в которых, словно в узком коридоре, течет сама Желтая река. Эта последняя имеет [295] здесь сажен 40-50 ширины, глубину везде не меньшую сажени, воду светлую, зеленоватую и течение чрезвычайно быстрое.

В трех верстах выше устья Чурмына в ту же Хуан-хэ впадает р. Баа, которая прибегает с востока и приносит мутную желтую воду. Верстах в 60-70 от устья этой последней реки через нее переходит, как мы узнали впоследствии, караванная дорога, ведущая из Синина через Гуй-дуй в Сы-чуань. По этой весьма трудной дороге ходят только на яках, главным образом купцы из Сы-чуани. Они привозят для хара-тангутов различные товары (чай, далембу, серебряные бляхи, металлические изделия и проч.), которыми торгуют в продолжение двух или трех зимних месяцев; затем возвращаются обратно. Путь этих купцов в один конец продолжается с месяц.

Долина Хуан-хэ при устье р. Чурмын расширена версты на три и несет пустынный характер. Лесов здесь нет вовсе, только кое-где по берегу реки встречаются небольшие заросли лозы и облепихи, или одиноко торчит тополевое дерево. По самой же долине растут врассыпную: мелкая полынь, бударгана Reaumuria songarica [реамюрия джунгарская], да изредка хармык и дырисун. Несмотря на страшную глубину ущелья Хуан-хэ, спуск сюда по нашему пути был весьма удобный и тянулся зигзагами на протяжении около пяти верст. Зато стоянка выпала незавидная, как раз на самом устье Чурмына, где мы отыскали несколько деревцов лозы и облепихи, под которыми приютилась наша палатка.

Местность близ ее истоков. Горы, лежавшие впереди нас на юге, насколько мы могли их видеть, стояли по обеим сторонам Желтой реки, перпендикулярно к ней. Главный гребень отстоял от устья р. Баа верст на 60. Хуан-хэ на всем этом пространстве имела почти прямое южное направление и ясно прорывала вышеупомянутый горный хребет, который в восточной своей части называется Дзун-мо-лун; название тех же гор на западной стороне Желтой реки узнать мы не могли. Лишь впоследствии расспросами добыли те скудные и, быть может, не совсем верные сведения, что вслед за прорывом описываемого поперечного хребта Желтая река (если следовать вверх по течению) уклоняется не надолго к юго-востоку для обхода вечноснеговых гор Амнэ-мачин или Амнэ-мусун. Эти горы и безымянный хребет на западном продолжении Дзун-мо-луна находятся в связи как с горами тибетской окраины к южному Цайдаму, так и со снеговой группой Угуту. Про самые истоки Хуан-хэ никаких расспросных сведений добыть мы не могли. Нам сказали только, что через эти истоки, т. е. через Одонь-тала, пролегает из Синина в Лхасу дорога, которая ныне почти заброшена.

На хребте Дзун-мо-лун виднелся местами снег, но тангуты говорили, что этот снег летом растаивает. Сами же горы, равно как их западная безымянная половина, высоки, дики и изборождены частыми глубокими ущельями. Скаты преимущественно луговые, но скал мало; в верхнем поясе россыпи. В ущельях, а также на северных горных склонах растут кустарники и изредка попадаются березовые рощи; в верхних частях тех же ущелий виднелись небольшие хвойные леса. Воды везде довольно. Пастбища хороши, но они в течение лета вытравливаются скотом хара-тангутов, кочующих везде по описываемым горам, даже в местностях самых недоступных.

Невозможность дальнейшего следования. На Хуан-хэ мы провели четверо суток в тщетных поисках переправы через эту реку. Брода на ней нигде не оказалось. Необходимо, следовательно, [296] было выстроить плот, но для него, помимо большой потери времени и труда, не имелось достаточно материалов; да притом весьма сомнительна была безопасность подобной переправы с багажом и мулами при быстром течении и обилии здесь громадных камней в русле Желтой реки. Наконец местность на противоположной ее стороне не обещала ничего для нас хорошего, так как вся была изрезана ущельями, а с юга загромождена попрежнему высокими горами.

Таким образом со всех сторон явились препятствия неодолимые — дальнейший путь в прежнем направлении был невозможен. Исход из подобного положения представлялся двояким: или попытаться обойти с запада снеговую группу Угуту и мимо озера Тосо-нор пройти на истоки Хуан-хэ; или, отказавшись от этих истоков, направиться старым путем через Балекун-гоми в оазис Гуй-дуй, переправиться здесь через Желтую реку и заняться исследованием ближайших снеговых гор.

Первая попытка, при всей ее желательности, ставила неминуемые вопросы: возможно ли нам без проводника пробраться через несколько кряжей высоких гор и вынесут ли наши усталые мулы эту трудную дорогу? Откровенные ответы на подобные вопросы, в особенности на последний, могли быть только отрицательными. При таких же условиях слишком опрометчиво бы было рисковать временем, трудом и собранными уже коллекциями для цели, почти недостижимой. Правда, на те же истоки Хуан-хэ без особенного труда можно сходить из Цайдама по Тибетскому плато, но теперь для нас и это было невозможно по неимению верблюдов.

Так пришлось с горестью отказаться от заманчивого выполнения намеченной цели и посвятить наступавшее лето исследованию окрестностей оазиса Гуй-дуй, оз. Куку-нор и восточного Нань-шаня. В этих местностях мы нашли богатую естественно-историческую, в особенности ботаническую, добычу, которая, хотя отчасти, вознаградила нас за неудачную попытку пробраться на истоки Хуан-хэ ⁴⁷². [297]

Комментарии

446. Эти исследования производились до начала нашей эры, равно как и в прошлом столетии. К путному и толковому они ни к чему не привели. Известно, что китайцы полагали, а быть может и до сих пор полагают, что настоящие истоки Хуан-хэ лежат в верховьях Тарима, вода которого, притекая в Лоб-нор, скрывается здесь будто бы под землей и вновь выходит на поверхность почвы, в виде многочисленных ключей, в степи Одонь-тала или Синь-су-хай (т. е. звездное море), лежащей на Тибетском нагорье к югу от оз. Куку-нор. Нелепость подобного мнения нечего и опровергать — достаточно указать лишь на то, что Лоб-нор имеет 2 500 футов абсолютной высоты, а степь Одонь-тала, по меньшей мере, поднимается на 12 000 футов над морским уровнем.

447. Как известно, следующее четвертое путешествие по Центральной Азии привело Пржевальского к истокам Хуан-хэ. Свой отчет об этой экспедиции он так и назвал «От Кяхты на истоки Желтой реки....» и т. д. 1888 г.

448. Название у этой речки, наверное, есть, но мы его не узнали.

449. В переводе значит «большая река».

450. У китайцев Да-нзи-си-шань или Да-сюз-шань. По их описаниям, в этой хребте девять снеговых пиков, из которых средний поднимается выше других.

451. Небольшие речки, составляющие Хуан-хэ выше двух озер, открытых Пржевальским, все же берут начало в снеговых и ледниковых горах, как, например, истоки, лежащие в хребте Баян-хара. Однако площадь, занятая здесь снегами и ледниками, как будто и не очень большая. Отсутствие же паводка на Хуан-хэ в летнее время может быть объяснено холодным и суровым летом на высочайших горах Тибета, где нет интенсивного таяния, как в горах, скажем, Тянь-шаня.

452. Впрочем, эти тангутские названия приурочиваются, сколько кажется, не только к описываемым, но и ко всем вообще тангутам, обозначая кочевой или оседлый образ их жизни.

453. По нашему пути, на левом берегу Желтой реки, кочевали четыре хара-тангутских рода: чаври — в горах Валекун и частью в Южно-Кукунорских к северу от урочища Балекун-гоми; другой род (названия мы не могли узнать) — в небольшой долине р. Дзурге-гол; третий (название осталось также неизвестным) — на р. Бага-горла; четвертый лунь-чю — на р. Чурмын. На правом же берегу Хуан-хэ, в горах Джахар, кочевал род ванпгу-тапшу.

454. Собственно же тангутский район продвигается еще далее к югу — на Голубую реку (Кинча-цзянь) и до границ Сы-чуани. Вся эта местность известна тангутам под общим названием Амдо.

Стране Амдо посвящена работа П. К. Козлова «Монголия и Амдо и мертвый город Хара-хото» (Москва-Петроград, 1923, второе издание — Географгиз. Москва, 1947).

455. Оседлые хара-тангуты живут в китайских фанзах.

456. Корешки Potentilla anserina [лапчатки гусиной], об этом растении будет рассказано в семнадцатой главе.

457. Хара-тангуты — монгольское название тибетского племени панака, в переводе значит «черные тибетцы». О них можно найти данные у П. К. Козлова в его отчетах о центральноазиатских путешествиях. В своем последнем отчете о поездке в Центральную Азию Н. М Пржевальский вновь возвращается к характеристике этого племени, (см. его «От Кяхты на истоки Желтой реки», СПб., 1888, гл. 5, стр. 183-185). Очень интересным представляется показание путешественника о шаманах, пользующихся большой популярностью и правами наряду со служителями ламаистской церкви. Последующие этнографические исследования подтвердили наблюдение Н. М. Пржевальского. Ламаизм, как более поздняя религия, воспринял много от местного шаманизма и включил ряд доламаистских верований и обычаев в свой ритуал и свою систему. О тибетцах панака см. также Г. Е. Грумм-Гржимайло. Описание путешествия в Западный Китай, т. 3, СПб., 1907, стр. 15-18.

458. «Хоро-убусу», т. е. «ядовитая трава» у монголов. Быть может, Stipa inebrians, растущая и в Ала-шане.

459. Кроме того, три вида — Squaliobarbus curriculus, Nemachilus robustus, Schizopygopsis pilzowi — добыты были нами в 1872 и 1873 годах в притоках той же верхней Хуан-хэ в восточном Нань-шане (в горах Гань-су). См. «Монголия и страна тангутов», т. II. Ихтиологический отдел обработан проф. Кесслером.

460. Там нами добыто летом 1871 года всего 5 видов рыб: сом (Silurus asotus), карп (Cyprimis carpio), карась (Carassius langsdorfii), голавль (Squalius chuanchicus) и Megagobio nasutus. «Монголия и страна тангутов», т. II. Ихтиологический отдел обработан проф. Кесслером.

461. Вероятно, речь идет не о слепыше — Siphneus, а о цохоре Myospolax.

462. Ни одного из этих зверей добыть нам не удалось, ни теперь, ни впоследствии; в других ущельях и горах верхней Хуан-хэ пора для звериной охоты была плохая, да и заняты мы были, по части коллекций, специально птицами и растениями.

463. Все перечисленные фазаны называются ушастыми. Систематика фазанов ныне подверглась ревизии, в результате чего пересмотрено положение и место отдельных видов и форм.

464. Миссионер Давид нашел этот вид также в горах западной Сы-чуани. Мы слышали от тибетцев, что шярама, т. е. Crossoptilon auritum, водится в горах по дороге от д. Напчу в Лхасу.

Миссионер Давид Арманд, путешественник и исследователь Сычуани и Тибета (вторая половина XIX века). Собрал большие коллекции, главным образом зоологические (402 вида, из которых 163 оказались новыми), обработанные частично им самим, а также сотрудниками музея естественной истории в Париже. Не ограничиваясь сбором зоолого-ботанических коллекций, Давид Арманд внес много нового в географию и геологию Восточного Тибета.

465. Перья ушастого фазана так рыхлы и мягки, что ими пользуются для подстилки своих гнезд почти все местные птицы.

466. Об ушастом фазане см. «Монголия и страна тангутов», т. I, стр. 353-355 [в новом издании 1946 г. стр. 284-286], и т. II, стр. 121-122. Тогдашние наблюдения теперь пополнены и частью исправлены.

467. Этот корень передан в С.-Петербургский Ботанический сад [ныне Ботанический, институт Академии наук СССР].

468. [В новом издании 1946 г. стр. 206-208].

469. Ревень, описанный Пржевальским в Северном Тибете, является только подвидом Rheum palmatum, ныне известен как ревень тангутский — Rheum palmatum var. tangutica.

470. Белобровый поползень как вид в современной систематике птиц не носит имя помощника Пржевальского Эклона, а известен как Sitta leucopsis.

471. [Караганы сильная и многолистная].

472. Пржевальский не оставил своего намерения исследовать верховья Хуан-хэ. В своем четвертом центральноазиатском путешествии он достигает истоков этой великой китайской реки, открывает здесь большие озера.

На этот раз Пржевальский проникает сюда со стороны Цайдама и через хребет Бурхан-Будда (см. «От Кяхты на истоки Желтой реки», СПб., 1888, глава 4 и 5, стр. 142-218).