Китайцы отправляют каждый год великое число своих джонок (судов) с товарами в Синкапор (Сингапур. — В. М.), Кохинхину, Яву, Японию и вообще во все соседственные государства. Несмотря на весьма дурную постройку джонок и происходящие от того большие повреждения в оных, торговля сия производится весьма деятельно. Пошлины, взимаемые правительством с сего рода торговли, равняются только двум третям пошлин, платимых европейцами; сверх того китайцы пользуются преимуществом выходить из различных гаваней своей страны, а европейцы ограничены одною кантонскою. Величайшим пособием для сей торговли служит большое число китайцев, поселившихся в разных частях соседственных государств. Китайцы выхолят обыкновенно из тех областей, где производится иностранная торговля, а именно: из Кантона, Фокиена, Шекиена и Кианнина. Из двух последних переселения бывают редко и, кажется, только в Тонкин и на Филиппинские острова. Выходцы отправляются во все соседственные Китаю государства, где они могут найти занятие и покровительство; но в некоторых странах их не принимают или притесняют по политическим причинам; в других они неохотно селятся по отдаленности расстояния или по недостатку места. Они, так же как и европейцы, отнюдь не впускаются в Японию по политическим видам; в Кохинхину мало принимают их по тому же; испанцы и голландцы во время властвования Филиппинскими островами и Явою всегда смотрели на них с величайшею недоверчивостью. Отдаленность и особенно народонаселение, многочисленное и промышленное, удерживают их от переселения в ост-индские владения англичан, где они находятся в малом числе. Китайские сапожники и другие ремесленники живут [214] только в больших городах: Калькутте, Мадрасе и Бомбее. Известно, что в последнее время большое число китайцев отправилось на остров Маврикия.

Разные китайские выходцы живут отдельно, не только от других народов, но и между собою. Есть большая разница в характере и привычках китайцев различных областей. Уроженцы Фокиена могут почесться лучшими в обращении с людьми. Выходцы из кантонской области разделяются на три разряда, то есть это или жители Кантона и его окрестностей, или [215] жители Макао и островов речных, или уроженцы гористых округов сей области. Первые, кроме страсти к торговле, отлично занимаются ремеслами и весьма способны к предприятиям, относящимся до разработки руд. Они более всех употребляются при серебряных рудниках Тонкина, Борнео и Малакки, также при оловянных рудниках сего полуострова и Банки. Китайцы макаоские и другие жители тамошних островов не уважаются соотечественниками; но третий, и самый многочисленный разряд, есть самый последний. Его занятие — рыболовство и кораблеплавание. Из этих людей прежде набирали европейцы матросов, когда бывало нужно. Это самые непослушные и буйные из всех китайцев. Есть еще один разряд китайцев, поселяющихся в государстве бирманов; они во многом отличны от описанных выше. За исключением небольшого числа выходцев из области кантонской, которые находят средство уходить в Яву морем, они все из области Юнаня и, по моему замечанию, умом и оборотливостью гораздо ниже выходцев из Кантона и Фокиена. Наконец, люди пород смешанных отличаются от всех сих категорий совершенным знанием языков, обычаев и привычек тех стран, где живут они; но в промышленности и торговой деятельности они стоят не на высокой ступени. Из них выбирают европейцы маклеров, менял и проч. Редко занимаются они ремеслами и работами. Китайские выходцы всех разрядов с усердием идут в должности земледельческие, но редко, если только не могут избежать того, в простые работники по сей части. Они почти исключительно занимаются произращением и обработкою индийской акации (cachou) по берегам пролива Малаккского, перцу в Сиаме, сахару на острове Яве, в Сиаме и на островах Филиппинских.

Различествуя в обычаях, в привычках и даже в языке или наречии, сохраняя взаимную приязнь и предрассудки областные, китайские выходцы часто ссорятся, дерутся и даже проливают кровь при сих схватках. Это может иногда нарушать порядок в европейских заведениях; впрочем, нельзя опасаться союза и сопротивления китайцев. Из всех азиатцев, поселившихся в английских восточных владениях, это самые покорные и менее всех заставляющие судебные места заниматься их делами, несмотря на то, что они многочисленнее и богаче других. Народонаселение китайское в [216] государствах, соседственных Китаю, можно приблизительно определить следующим образом:

На островах Филиппинских 15 000
Борнео 120 000
Яве 45 000
В голландских поселениях, около пролива Малаккского 18 000
В Синкапоре 6 200
Малакке 2 000
Пинанге 8 500
На полуострове малайском 40 000
В Сиаме 440 000
Кохинхине 15 000
Тонкине 25 000
Всего 734 700
Это народонаселение особенное по природе своей, ибо в нем по большей части молодые мужчины и весьма малое число женщин и детей. Объяснение сего заключается в том, что китайские законы вообще запрещают переселение и наказывают смертью мужчину, ушедшего из государства. Женщины и дети повинуются оным, или, чтобы сказать точнее, обычаи и народные мнения препятствуют им оставлять свою родину. Никогда не слышно о женщине между выходцами. Выходцы охотно соединяются с женщинами тех стран, где они живут, и потомки их, вступая в брак друг с другом или с китайцами, через несколько поколений уже не отличаются от сих последних даже чертами и цветом лица; всюду, где китайцы поселились с давнего времени, есть многочисленное народонаселение креолов сего рода, встречаемое на Яве, в Сиаме, в Кохинхине и на островах Филиппинских. Но где водворились с недавних времен, там несоразмерность между мужчинами и женщинами чрезвычайна. Например, в Синкапоре при 6200 китайцах женщин только 360, и то большею частию лишь по имени китаянок. Можно судить о великости ежегодного переселения китайцев по тому, что их прибыло в Синкапор в 1825 году 3500, а в 1826 более 5500. Число выходцев, ежегодно переселяющихся в Сиам, простирается до 7000. Известно было, что одна джонка привезла их 1200. Число возвращающихся в Китай также значительно; но оно слишком [217] мало в сравнении с приезжающими оттуда. Есть и такие, которые переселяются два раза.

Может быть, те из читателей моих, кои любят вникать в описания отдаленных стран и сравнивать современных путешественников, не сочтут излишним приложенный мною при сем отрывок из замечаний на возвратном пути из Южной Америки на корабле «Принцесса Луиза» одного немецкого ученого, коего творения, как я слышал, переводятся на наш язык и часть коих уже была в сем году напечатана в [218] «Санкт-Петербургских ведомостях». Ученый путешественник говорит о Маниле следующим образом:

«Манила есть одна из прекраснейших стран в свете и едва ли не предпочтительнее самой Бразилии. Близость моря, пространные озера во внутренности острова, множество гор и прохлада господствующих ветров соделывают тамошний климат весьма приятным, хотя остров лежит недалеко от экватора. Бамбуковая и обыкновенная трость, сменяясь с пышными тропическими растениями, с прекрасными пальмами и древообразными папоротниками, придают стране сей особенную прелесть. Там, где человек победил дикую природу, являются поля, засеянные сарацинским пшеном, и сахарные плантации. Ни Бразилия, ни богатые страны по берегам Оронока (Ориноко. — В. М.) не наделены столь щедро от природы, как Манила. Одного пизанга (бананов Musa paradisiaca и sapientum. — В. М.) здесь находится более 70 различных пород, и между ними самые сладкие и вкусные из всех, которые мы ели. Прекраснейшие мангосы, по моему мнению, самый лучший плод индейцев, водятся здесь в большом изобилии. Превосходнейший саго, который никогда не обращается в торговле, составляет здесь самую обыкновенную пищу. Есть места около большой, посещенной мною лагуны (озера), где собирают жатву по три и четыре раза в год. Два раза сеют на сей почве сарацинское пшено и один раз дыни. Множество дичи, небольших оленей, свиней, также птиц, больших ящериц и летучих мышей, которые все употребляются в пищу и имеют превкусное мясо, а равно изобилие в рыбах и раках морских (крабах. — В. М.), речных и озерных способствуют к чрезвычайному благосостоянию сей страны, и мы можем засвидетельствовать с истинным удовольствием, что ни в какой из посещенных нами стран не видали большего довольства между жителями. В селениях образованных тагалийцев во внутренности острова, где все старейшины и даже священники (curas) происходят от сего племени, господствует чистота и порядок, а в устройстве бамбуковых зданий и в разведении дерев и кустарников перед сими домами находишь естественный, изящный вкус, поражающий и радующий путешественника. Нельзя также не полюбить простосердечных людей, пользующихся большим благосостоянием в сей стране. Тагалийцы, некогда завоевавшие Филиппинские острова, [219] принадлежат к племени островитян Южного океана. Добродушие, составляющее отличительное свойство сего, одаренного от природы редкою красотою поколения, гостеприимство и правдивость, вероятно, порожденная в нем христианскою верою, служат сему народу величайшею честью. Они живут патриархально целыми семействами в пространных зданиях (разумеется, из бамбуковой трости) и оказывают старшей хозяйке в доме величайшие почести. Вообще жены тагалийцев любезным своим простодушием приобрели некоторое господство над мужьями.

Невзирая, однако, на природное свое добродушие, тагалиец ненавидит испанца и, встретясь с ним, бежит от него, как от человека, одержимого чумою. Только тогда, когда добрые сии люди узнали, что я не испанец, встретили они меня с радушием и гостеприимством. [220]

Близ большой деревни Пазиг впадает в реку сего ж имени — река де Сан-Матео, которая в сие время года была очень быстра. Мы поплыли вверх по оной и нашли, что, начиная от сего места, более и более исчезает владычество человека. Здесь начинаются непроходимые бамбуковые леса, и деревни Сан-Матео и Балете суть последние в сей стране тагалийские селения. В сих двух деревнях видели мы обыкновенную пальму, растушую подле кокосовой пальмы. Через узкие дороги положены во многих местах перекладины, на которых водятся обезьяны. Кроме породы Cercopilhecus, мы видели здесь еще двух обезьян из внутренности страны, о коих не имеем еще никаких сведений. На окружающих деревьях сидели в бесконечном множестве попугаи. Мы застрелили здесь двух buceros (птица-носорог) и собрали множество прекрасных насекомых и растений. В одну ночь я видел вершины бамбуковых тростников, освещенные на вышине от 40—45 футов фосфорическим сиянием тысячи блестящих насекомых, — зрелище необыкновенное и очаровательное! [221]

Пещера Сан-Матео принадлежит, может быть, к величайшим в свете. Она находится в известковом утесе и внутри, подобно всем пещерам сего рода, покрыта капельниками (сталактитами. — В. М.). Миллионы летучих мышей (из рода phylostoma) были встревожены нашим приходом, и многие при сем случае лишились жизни. И подлинно, шествие наше уподоблялось как бы адской процессии. Нагие индейцы несли перед нами большие пучки сухого бамбукового тростинка, служившие нам вместо факелов. Более двух часов шли мы по сей обширной пещере, как вдруг, к величайшему моему сожалению, остановлены были небольшою рекою, образующею красивый водопад. Шум его падения уже издалека поразил нас и придавал еще более ужаса в сем глухом месте. Между тем как [222] извне температура воздуха была 25°, вода в сей подземной речке имела только 19°, и сия температура вместе с увеличивающеюся глубиною ручья заставила нас, после тщетной попытки, возвратиться из пещеры.

Благосостояние и довольство жителей, богатство прозябения (см. прим. на стр. 66) и красота самой природы делали нам местопребывание в сей стране одним из самых приятнейших. Особенно не изгладятся из моей памяти те дни, которые я провел в поместье Гати-Гати, где мы были приняты с величайшею ласкою одним французом, женатым на испанской маркизе. В середине большой лагуны лежит вулканический остров Талин (Тааль. — В. М.), столь изобильно покрытый прозябением, что мы в немногих только местах могли пристать к оному. Плывя близ самого берега, мы заметили много дичи, а особенно так называемых летучих собак (Pteropus javanicus Lesch. P. edulis Esch.). Мы встретили их на небольшом острове, неподалеку от Талина. Они висели на ветвях дерев, заслоняя самые листья. После нескольких выстрелов они поднялись с ужасным воем и окружили нашу лодку; но через несколько времени обратили полет свой к другому ближнему острову. Стая, которую мы принудили к бегству, состояла, может быть, из 10 000 штук. Птицы сии не только гнусного вида, но и самый крик их противен, и [223] вред, который они причиняют жителям, неисчислим. Уже издалека они чуют созревшие плоды и, нахлынув на них ночью, все поедают. И здесь, как и везде, где природа расточительна в своих дарах, летучие мыши, обезьяны, ящерицы, муравьи и саранча часто в одни сутки истребляют то, что могло бы целые месяцы служить множеству людей пропитанием. Однажды, возвращаясь из гор, мы видели здесь несметные, затмевавшие солнце стаи саранчи. Несколько тысяч из них налетели на сахарную плантацию, через которую нам надлежало пройти, и нам невозможно было продолжать путь свой, пока мы не привели в движение сих неизвестных гостей. Большие озера в окрестности весьма изобилуют земноводными и разными водяными чудовищами. В лагуне водится настоящий кайман (род крокодила) в 24 фута длиною. Самка его имеет 25 футов длины. Одно животное, убитое во время моего пребывания в Луконии, имело в желудке своем до 175 фунтов и 4 лошадиные ноги. Голова его весила 240 фунтов. Здесь водится также прекрасный трионикс (testudo ferox?) от 60—80 фунтов весом и даже огромная, еще неописанная, пила-рыба. Удавы встречаются довольно часто, и я сам имел змею сего рода в 22 фута длины.

Сравнив сей отрывок о Филиппинских островах с изложенным в последних главах сего творения, читатели удостоверятся в справедливости замечаний автора. [224]

День смотра назначается самим гуандием (государем), обыкновенно в первых числах ноября. Поле Янь-шень-ва очень пространно. Оно защищено с севера цепью высоких гор, простирающихся от запада к востоку, и бывает засеяно хлебом, который ко времени смотра войск весь бывает убран. На сей смотр назначаются поочередно те воины дружин, которые в предыдущем году не были на оном. О назначении гуандием сего смотра в третий день ноября я узнал от албазинца, числящегося в маньчжурской дружине желтого знамени с красною каймою, Эргэчуня. Он, как крестник мой и переписывавший нужные для меня бумаги на китайском и маньчжурском языках, жил при мне в Российском посольском подворье. Мы условились ехать на место смотра войск ночью. Кому не покажется любопытным видеть дайцинское войско, только однажды в году собираемое в столь великом количестве! Я воображал, что глазам моим представится устройство, порядок, точность и красота движений сих войск, хотя не в таком совершенстве, в каком я привык видеть оные у нас на святой Руси; но все-таки думал увидеть по крайней мере некоторую азиатскую пышность в вооружении и одежде собранных на поле ратников. С такими мыслями, а еще более с намерением посмотреть то, что редкие из европейцев могут видеть, и слабым рассказом передать своим соотечественникам, я приготовился ехать и, выпросив на сие позволение от начальника миссии, нанял через слугу извозчика и сказал нашему дворнику, чтоб он отворил ночью ворота. В полночь извозчик въехал в подворье и [225] дожидался нас, пока мы напились чаю и оделись. В 2 часа пополуночи мы выехали и при лунном свете шагом тащились по замерзшей грязи в улицах, никого совершенно не встречая. Одни только будочники (кань-узе-ди), сидя в своих лачужках при слабом свете ночников, постукивали палками в долбишки. Слыша стук повозки, по бугоркам замерзшей земли переваливающейся с боку на бок, они полагали, что едет какой-либо чиновник, и потому стучали чаще и больше, показывая тем, что они бодрствуют. Некоторые из них при проезде нашем мимо их окликивали нас: шуй (кто?). Но обыкновенно на сие ответа никто не дает. Вдоль стены, окружающей дворцовый кремль, мы доехали шагом до улицы Ань-дин-мын-дацзе, названной по имени городских ворот Ань-Дин (мира), к которым она ведет прямо. На сей широкой улице мы увидели воинов, поодиночке идущих, и чиновников, едущих в одноколках (че) к месту смотра. Некоторые из ратников несли в руках луки и стрелы; другие имели на плечах весьма малые ружья; а третьи, вероятно, лишь для счета, шли с пустыми руками. У городских ворот Ань-дин составляющие стражу, с бумажными фонарями в руках и с таковыми же на больших треножках, осматривали выходящих и выезжающих через одну отворенную половину ворот, между тем как другая была затворена. В ночное время люди, служащие могут выезжать из города в таком случае, когда имеется в виду приказание о безостановочном их пропуске, но в сие время никого, ни под каким видом не впускают в оный; и наоборот, впускают лишь одних служащих в город, в случае если будет приказано, и уже в то время никого, ни под каким предлогом не выпускают из оного. Так и в сию ночь внутри города при внутренних и вне стены городской при внешних воротах (находящихся в стене, образующей полукружие перед главными воротами, и обращенных на запад) несколько стражей внимательно замечали выходивших и выезжавших и даже, подобно досмотрщикам, заглядывали в повозки. От сих ворот по тесным улицам мы доехали до места Янь-шень-ва. В открытом поле, от востока к западу, представился нам ряд больших фонарей с наклеенными на них из красной бумаги китайскими надписями, означающими названия тех дружин, коих воины должны были собираться на сем месте. Фонари сии висели на длинных шестах, воткнутых перед каждою дружиною, [226] начиная от востока, с дружины красного знамени. Воины, столпившиеся около сих фонарей, казалось, собирались и становились по своим местам. Повозка наша остановилась на западной стороне насыпного из земли кургана, на котором стояла большая, синею китайкою покрытая палатка, обращенная на север. На западной и восточной сторонах сей палатки висели на высоких шестах большие бумажные фонари, освещавшие курган. На восточной, западной и южной сторонах, при подошве кургана, поставлены были также покрытые синею китайкою палатки для военачальников (Ду-тун и Фу-ду-тун-ов). Около сих палаток толпились чиновники, воины, продавцы с хлебцами, печеными в подвижных висячих печках (глао-бин), кашицею (цзинми-чжеу) из сарацинского пшена, растущего близ Пекина, хлебцами (мянь-тоу), варенными на железной решетке на парах (китайские пельмени. — В. М.); тут же некоторые земледельцы, с корзинами в одной руке и граблями в другой, ходили и подбирали конский помет. От кургана мы повернули к воинам и, перешед шагов сто, приблизились к орудиям.

Любопытно было для меня посмотреть на сии орудия, которых ныне во всем дайцинском государстве никто не умеет отливать, и дайцинская артиллерия, если только можно ее удостоить сим пышным названием, пользуется лишь орудиями, отнятыми у голландцев в Малой Бухарии, или теми, которые отлиты были на заводах под руководством католических веропроповедников за сто и более лет до настоящего времени. Подошед к сим орудиям, я увидел, что они лежат на деревянных четырехколесных станках и привязаны к ним узловатыми веревками. Это меня удивило; перехожу к другим орудиям и вижу еще более: самые станки связаны такими же веревками, а чугунные и медные пушки, от одного до полутора аршина длиною, обращены были к кургану. Три таковые орудия приготовлены были к пальбе, а другие, по сторонам их находящиеся, были скрыты под покрышками, сделанными из циновок, с намерением ли не обнаружить их достоинства или чтобы сырость воздуха не повредила их, представляю судить о том другим, а я не осмелился более осматривать пушек, дабы не возбудить подозрения в окружающих сии орудия ратниках, которые могли бы от сего узнать, что я любопытный иноземец. Тут же лежали большие литавры, носимые четырьмя человеками на [227] шестах, крестообразно расположенных. Воины начали уже становиться в ряды, за которыми в недальнем расстоянии находились палатки из синей китайки для военачальников. Окинув все сие взглядом, я отправился к моей повозке и ожидал прибытия на курган тех особ, которые будут осматривать войско. На востоке небо начало уже бледнеть; луна потеряла свой блеск и, склонясь к западу, потускла. Фонари у рядов все были спущены и погашены. Наконец, назначенные гуандием для осмотра войск, в носилках, прибыли и вошли в палатку, стоящую на кургане. Главный из сих сановников приказал спустить фонари, висевшие по сторонам. Воины уже стояли в направлении от востока к западу в три очень длинных ряда. Странный звук буреней, у кургана произведенный, повторен был в оных. После сего из трех против кургана стоявших пушек сделаны три выстрела, один за другим. Постараюсь удовлетворить любопытство читателей рассказом странным и занимательным для воина. Признаюсь, я не был при сих пушках, когда из них стреляли, но слышал от тамошних пушкарей, что когда хотят выстрелить из пушки, то кладут в дуло так называемый да-яо, или порох, составленный из большой части угля, смешанного с малыми частями селитры и серы, и грубо обработанный, и на затравку сыплют хороший порох, с большею частию селитры составленный. Когда же от прикосновения из сученой бумаги свитого фитиля к затравке огонь проникает в пушку, в то время да-яо начинает шипеть, а пушка двигаться взад и вперед, и спустя минуту и более после сего огонь вылетает из пушки. Вероятно, и тут то же происходило, но за отдалением я заметил только, что пушки возвышены были под углом 20 и более градусов, как то казалось по огню и дыму, показавшимся после выстрелов. За пушечною пальбою последовала ружейная, но стреляли не все ратники, а лишь один двадцатый, начиная от средины рядов к концам оных; каждый ряд стрелял по очереди; причем оные подвигались вперед при беспорядочном ударении в вышеупомянутые большие литавры. Такая ружейная пальба повторялась до шести раз. Когда же ряды дошли до предназначенного места, тогда все воины подняли общий крик, повторенный раз до пяти. После сего ряды начали отступать, также при беспорядочном бое литавр, производя по-прежнему ружейную пальбу, а возвратясь на прежнее свое место, все [228] производили беспорядочный беглый огонь, причем задние ряды держали ружья кверху под углом 60 или 70 градусов, дабы выстрелами не нанести вреда товарищам, стоящим впереди, и чтобы да-яо не высыпался из дул ружейных, ибо дайцины не знают, что значит прибивать заряд, и даже не имеют в употреблении шомполов. Таким образом сия часть пехоты, состоящая из 20 000 воинов, кончила свои действия. Между тем конница, чиновники и простые воины стояли по правую и левую стороны кургана у главных знамен, расположенных в виде небольших дуг. Конница сия, по данному буренями (улиткообразными раковинами. — В. М.) знаку, переехала на противоположные стороны в совершенном беспорядке: всадники, имевшие быстрых коней, опережали тех, кои, сидя на клячах, едва тащились. Сим бегом заключен был смотр. Сановники, делавшие смотр, отправились домой, а вслед за ними начали расходиться военачальники, чиновники и ратники в совершенном беспорядке. Воины, имеющие ружья, одеты были в голубые китайчатые полушубки, отороченные белою китайкою, и одежда сия отличала стрелков от прочих воинов, не действовавших на смотре, но стоявших в рядах только для счета.

Просвещенные читатели мои, без сомнения, с любопытством взглянут на письмо короля Сандвичевых островов Рио-рио, сына короля Тамеамехи, писаннное на французском языке секретарем его г. Ривом к блаженной памяти императору Александру I в 1820 году. Хотя секретарь Его сандвического [229] величества и называет себя французом, но слог и орфография письма сего обличают его в противном, и, судя по фамилии его Rives, можно почесть его за англичанина, долгое время жившего в колониях французских.

Я счел нужным напечатать как подлинное письмо короля Рио-рио на французском языке без всякой перемены, кроме исправления некоторых грубых грамматических ошибок, так и близкий перевод оного. [230]

Я посылаю письмо сие через посредство находящегося здесь ныне Генерального консула Вашего Г. Добеля, дабы известить Ваше Величество, что Российско-Американская компания поступает весьма неприязненно со Мною, ибо она отправила корабли и людей, с тем чтобы завладеть одним из островов Моих, называемым Вахоо; кроме сего, компания сия утверждает, якобы она купила у короля Томарей остров Атувай; основываясь на сем, она домогается владеть сим островом и требует уплаты за одно судно с грузом, у них разбившееся на Наших берегах. Но поелику король Томарей есть данник Наш, то он и не имел никакого права продавать остров сей; равномерно и требовать [231] вознаграждения за груз, уже проданный, и за судно, которое самими русскими разбито на берегах Наших, весьма несправедливо. Посему Я совершенно уверен, что Ваше Величество выслушаете жалобы Мои и не дозволите впредь подданным Вашим приезжать в виде неприятелей к народу, который всегда желает мира и дружбы с Вашим Императорским Величеством и со всем светом.

5. Список китайских слов, в книге сей помещенных, с их кантонским и пекинским произношением и с принятою ныне учеными ориенталистами орфографиею оных