ВОЛКОНСКИЙ Н. А.

ТРЕХЛЕТИЕ В ДАГЕСТАНЕ

1849-Й ГОД

С 11-го по 16-е июля произошло у нас только одно открытое столкновение с неприятелем, и именно 12-го числа, когда Шамиль отрядил партию горцев в [273] пятьсот человек, под начальством Хаджи-Мурата, для угона нашего табуна, находившаяся на пастьбе между кегерским спуском, кудалинскими высотами и Турчидагом. Князь Аргутинский не знал заранее об этом намерении Шамиля, но, как бы по предчувствию, отправил в этот день с рассветом, под начальством управляющего кюринским ханством подполковника Юсуф-бека, 160 человек кюринской конной милиции для осмотра окрестных к табуну мест. Юсуф-бек отделил из общего числа 40 человек и отправил их на кудалинские высоты прямою дорогою, но лощине. Разезд этот, взбираясь на гору, заметил на оконечности ее как бы неприятельский пикет, состоявший из нескольких мюридов. Милиционеры тотчас понеслись за ними насколько позволяла местность, но, поднявшись на вершину, увидели на противоположной скале партию пеших и конных, вдесятеро их сильнейшую. Кюринцы не отступили, но и не завязывали пока с нею перестрелку, а послали дать знать о том Юсуф-беку. Последний, подкрепив себя ротою князя Варшавского полка, находившеюся в прикрытии табуна, бросился по направлению к партии. Тогда она отделила от себя большую половину и вступила с милиционерами в борьбу. На тревогу же из верхнего лагеря была выслана еще часть нашей кавалерии, под командою подполковника Джафар-Кули-ага Бакиханова, которая поскакала наперерез пути отступления горцев. Увидев это, они тотчас прекратили пальбу и начали поспешно уходить к с. Кегер. Но как они ни торопились, Бакиханову удалось настигнуть их хвост, взять двоих в плен и отбить три лошади. Во время же перестрелки, у кюринцев ранен один милиционер.

Остальные действия неприятеля до 16-го июля ограничивались лишь денною и ночною пальбою по нашим работам, которые он однако задержать не мог, и в это время [274] мы успели заложить вторую параллель и утвердиться в ней, Так как из первой параллели трудно было вести по скалистой местности осаду подступами по принятым правилам, не подвергаясь анфиладному огню, то из середины этой параллели повели под прямым углом подступ до десяти фут ширины и в три фута глубины. На конце этого подступа и левее от него, в расстоянии около сорока саженей от параллели, устроили род полупараллели с заворотами, и в ней возвели демонтир-батарею; далее опять вели такой же прямой подступ с полупараллелью влево, а затем третий подступ до второй параллели. Хотя этим работа значительно выигрывалась и быстро подвинулась вперед, но в прямых подступах мы были открыты как для выстрелов из укрепления, так и с боков. Увидев это, капитан фон-Кауфман приказал подступы эти дефилировать в четырех местах щитами; тогда неудобство было обойдено, так как люди, проходившие в подступах, были совершенно закрыты от взоров противника (Ежедневные же наши работы и ход осады с 11-го по 16-е июля происходили постепенно следующим образом: в ночь с 10-го на 11-е число устроена демонтир-батарея № 5-й (вторая) в самой траншее, для действия по батареям, по укрепленному неприятельскому лагерю и по внутренности укрепления. Потом, траншея спущена еще ниже к укреплению Чох летучею сапою. Работа эта была в особенности трудная по причине перемежающихся крутых и высоких террас и вследствие опять-таки беспрестанного дождя. Вместе с тем, она требовала весьма точного изучения местности в течение дня, чтобы не ошибиться ночью в направлении сапы. — 11-го числа приготовлено место для артиллерийского парка, уширена и углублена траншея, заложенная ночью, возвышены и утолщены брустверы и траверзы в редуте, так как неприятель стал направлять сюда свои орудия. — С 11-го па 12-е число, когда горцы усилили действие своих орудий по левому флангу позиции, для обеспечения данного сообщения его с главными силами устроена закрытая дорога, частью самою местностью, а частью насыпною; траншея же летучею сапою выдвинута вперед. — 12-го числа продолжались те же работы. — С 12-го на 13-е заложена третья брешь-батарея № 6-й венчанием турами крутой террасы, которая представляла единственный до этого места пункт для расположения батареи на восемь батарейных орудий; продолжались работы для сообщения траншей с обоими флангами позиции. — 13-го уширена и углублена батарея № 6-й и траншеи, к ней ведущие. — С 13-го на 14-е устроены четыре амбразуры в батарее № 6-й и ложементы для расположения прикрытия. — 14-го, распространена батарея № 6-й, исправлены дороги и устроены траверзы для прикрытия артиллерийского парка. — С 14-го на 15-е июля устроены еще четыре амбразуры в батарее № 6-й. — 15-го числа окончательно устроена батарея № 6-й с зарядными погребами, и надлежащим образом уширена ведущая к ней траншея.). [275]

В течение пяти суток у нас выбыли из строя: самурского полка прапорщик Романовский, раненый 12-го числа пулею в щеку, шесть нижних чинов и один милиционер убитыми, четырнадцать раненых и девять контуженых нижних чинов.

По заложении второй параллели, начальник отряда поручил командование войсками, расположенными в правом редуте и в двух башнях, устроенных в хуторах, адъютанту главнокомандующего, гвардии полковнику Минквицу, а войсками, занимавшими левый редут — дагестанского пехотного полка полковнику Броневскому. Теперь оставалось только взять завалы, находившиеся вправо и влево от осады, откуда горцы не только препятствовали нашим работам, но и действовали артиллерийским огнем по всему лагерю. Так как левый завал, между нашим левым редутом и чохским укреплением, был для нас важнее, то на него и должен был пасть первый удар.

16-го июля, перед рассветом, колонна, состоявшая из четырех батальонов самурского и мингрельского полков, при двух горных орудиях, сорока стрелков и двадцати сапер, с турами, фашинами и земляными мешками, в полной тишине двинулась к завалу. Наступление было произведено так осторожно, что неприятель, погруженный в сон, встрепенулся только тогда, когда штурмовая колонна была уже под самым завалом. Ужасный треск ружей моментально раздался с двух сторон — и в [276] предрассветном сумраке утренней зари весь завал вспыхнул ярким пламенем. Раздалось наше «ура» — и батальоны опрометью кинулись на завал. Понятно, что горцы спросонья не могли и думать о защите: по первому удару наших штыков завал очистило, как метлою, и оба батальона без дальнейших хлопот утвердились в нем. Множество бурок, шашек, винтовок, пистолетов, и в придачу к ним серебряный наибский знак под чернью, остались на месте. Из аула и из укрепления вынеслась масса пуль и ядер; но было поздно: под этим огнем инженер-капитан Типольд тотчас приступил к закладке редута (d) на один батальон, с двумя амбразурами, с двумя закругленными в исходящих углах барбетами и с траверзами для прикрытия орудий, а с наступлением ночи поручик кн. Бектабеков повел от редута летучею сапою траншею ко второй параллели, на соединение с батареею № 6. При этой работе он наткнулся на трубу, прочно построенную из хороших плит на извести, на аршин под поверхностью земли. Оказалось, что это был водопровод, по которому прекрасная горная ключевая вода сбегала в обширный бассейн, находившийся впереди чохского укрепления. Родник, конечно, тотчас был отведен в сторону — и осаждающие войска получили возможность иметь под рукою чистую и вкусную холодную воду. Взятие завала и перестрелка целого дня лишили нас восьми убитых, двадцати шести раненых и четырнадцати контуженых нижних чинов. На другой день и редут, и траншея были окончены, и в ночь на 18-е число штабс-капитаном Девелем выдвинута вперед из батареи № 6-й летучею сапою траншея для спуска в лощину, отделяющую эту батарею от атакуемого фаса укрепления Чох. На этот раз опять сильный дождь мешал столько же нашим, сколько и неприятельским действиям; поэтому, у нас потеря дня [277] ограничилась всего лишь двумя ранеными и двумя контужеными нижними чинами.

Утвердившись прочно на левом фланге позиции, князь Аргутинский признал своевременным отбить у неприятеля и правый завал. Для штурма назначены были: 2-й батальон апшеронского, 4-й мингрельского и 3-й кубанского полков, два орудия горной № 4-го батареи, ракетная команда и сотня ахтынской милиции, порученные командованию генерал- майора князя Орбелиани.

Дав этой колонне, после ужина и вечерней зари, трехчасовой отдых, начальник отряда приказал поднять ее без сигнала и после полуночи направил по назначению на хутора, ближайшие к чохскому укреплению с правой стороны. В чрезвычайной тишине и в стройном порндке повел ее князь Орбелиани среди глубокой ночной темноты. К рассвету, 18-го июля, колонна уже стояла на ружейный выстрел от завала. Только в эту минуту заметили ее горцы и, озадаченные внезапным ее появлением, открыли беглый огонь. Но апшеронцы и мингрельцы, бывшие впереди, под начальством своих командиров, подполковников Берхмана и Цумфорта, не отвечая неприятелю ни одною пулею, вскинули ружья на руку и бросились вперед. Подскочив к завалу, они тут только открыли огонь в упор защитникам, а затем руками и прикладами в одно мгновение прорвали каменную ограду в нескольких местах. Закипел жаркий, но мимолетный рукопашный бой. Поражаемые штыками, горцы обратились в бегство, не успев унести десять тел. В это же самое время ахтынская милиция заняла другой небольшой завал, лежавший за оврагом на высоте, вправо от главного завала. Трофеями штурмовой колонны был один значок, множество оружия, бурок и прочей одежды. Потеря же ее заключалась в двух убитых и шестнадцати [278] раненых нижних чинах. Инженер штабс-капитан Гершельман и подпоручик Степанов немедля приступили к устройству на занятом месте редута на две роты с двумя легкими орудиями и двумя двухпудовыми мортирами, и к проложению сообщения от этого редута на главную позицию; вместе с тем, занята была ближайшая передовая высота (Т), на которой устроен земляной завал на один взвод. Не смотря на деятельный ружейный и пушечный из двух орудий огонь неприятеля, вследствие которого мы лишились одного убитого, шестерых раненых нижних чинов и двух обер-офицеров контужеными (кубанского егерского полка поручика Янишевского и мингрельского полка подпоручика Голубаева 2-го) редут был окончен в тот же день к вечеру.

С этого дня и до 24-го июля включительно осадные наши работы, тревожимые и затрудняемый попеременно все теми же двумя главнейшими врагами — дождем и горцами, быстро подвигались до третьей параллели (В этот промежуток времени инженерными и саперными офицерами: штабс-капитанами Девелем и Поповым и поручиками князем Бектабековым и Бреннером работы были приведены в следующе? состояние: продолжена и уширена траншея, начатая с 17-го на 18-е число, для спуска к Чоху, летучею сапою, устроена мортирная батарея в редуте d.; выдвинута зигзагами, летучею сапою и уширена траншея к атакуемому фронту укрепления для заложения брешь-батареи и начата прямая дорога для ночного сообщения этой батареи с правым флангом боевой позиции; сооружена брешь-батарея (четвертая) № 7 на четыре орудия из двухярусных туров, увенчанных земляными мешками, с деревянными раздвижными щитами в амбразурах; заложена брешь-батарея (пятая) № 8 на четыре орудия, отделаны амбразуры в обеих батареях и устроены для зарядов погреба; исправлены дороги.) и обошлись нам следующею ценою: убит один рядовой; ранено два обер-офицера (21-го числа мингрельского полка поручик Михайловский и 23-го — кубанского полка поручик Коробка) и 24 нижних чина; контужен один рядовой.

Положение неприятеля, вследствие громадных скопищ, [279] ожидавших штурма укрепления, в продовольственном отношении час от часу становилось затруднительнее, так как запасы подвозились собственно для гарнизона, а полевые войска обязаны были содержать себя сами. В виду этого, и частью чтобы развлечь своих воинов каким-нибудь делом, Шамиль послал, 22-го июля, в девять часов утра, партию в сто пятьдесят человек, для угона нашего продовольственного скота, а, если возможно, то и казенного табуна. Все, что посчастливилось горцам в этом предприятии, заключалось только в том, что они успели незаметно подкрасться к нашему табуну и отхватить десять лошадей. Но на этом их удача и остановилась, потому что команда 3-го батальона мингрельского полка, в числе 40 человек, под начальством поручика Мусхедова, при пятнадцати человеках чохской милиции, бросилась на них со штыками и отбила лошадей назад. Не смотря на несоразмерность сил обеих сторон, атака мингрельцев и чохцев была так решительна, что партия не сочла возможным долго бороться с ними и, оставив на произвол судьбы три тела, бежала к Шамилю; кроме того, как сообщили лазутчики, она понесла потерю еще до десяти человек ранеными. У нас же ранено два и контужено также два нижних чина. Это происшествие было единственным разнообразием шести последних скучных дней осады. Отсюда следует считать второй период ее, характеризующейся более решительным противодействием неприятеля, приводящим отчасти к заключению, что и ему надоело однообразие предыдущих трех недель. [280]

III.

Вылазка неприятеля в ночь с 24-го на 25-е июля. Смерть траншей-майора полковника Левицкого. Вторая вылазка ночью с 26-го на 27-е июля. Продолжение осадных работ. Наши потери в течение пятнадцати дней. Окончание работ. Бомбардирование с 11-го по 23-е августа. Снятие осады. Донесение командующего войсками. Бой при отступлении войск с передовых позиций на Турчидаг. Потери наши и горцев. Первое учреждение в горах неприятельских — временных госпиталей.

Устройство второй параллели, приблизив нас к чохскому укреплению на дистанцию полуружейного выстрела, доставляло неприятелю возможность без труда следить за всеми нашими движениями и пользоваться каждым удобным случаем для причинения нам вреда и всяких затруднений. Ночь, конечно, была для этого лучшею порою, потому что, определив с вечера направление подступов, мы, пользуясь темнотою, устанавливали ряды туров и только углублялись, а днем уже, прикрытые от выстрелов, уширяли траншеи и поднимали насыпи до надлежащей профили.

С 24-го на 25-е июля, когда прикрытие наше заняло указанные места, и рабочие вышли из брешь-батареи № 8, горцы, подхватив этот момент, выскочили из укрепления и открыли беглый ружейный огонь. Траншей-майор полковник Левицкий, выдвинув вперед 4-ю гренадерскую роту самурского пехотного полка, под командою поручика Моравского, встретил их и со своей стороны беглою пальбою. Около десяти минут продолжалось самое оживленное состязание, и так как расстояние между сторонами было ничтожное, а зоркий глаз горца, не смотря на ночное время, мог без особенного труда отличать наших офицеров не столько по внешнему виду, сколько по их приемам, то пули десятками летели преимущественно туда, где выделялись [281] фигуры офицеров. Вследствие этого, одним из первых был ранен в челюсть навылет поручик Моравский. Такая тяжелая рана тотчас же заставила его выйти из строя и уступить командование ротою прапорщику Самарьянову. Солдаты порывались вперед, чтобы сразу разделаться с неприятелем штыками и прикладами, и тем положить конец его отваге, но Левицкий не мог этого позволить, так как удалил бы прикрытие от пункта его назначения и мог бы его натолкнуть на новые силы противника, которые бы, конечно, не замедлили явиться из укрепления. Но горцы сами предупредили единодушное стремление наших солдат и, разгоряченные и увлеченные боем, мгновенно прекратили пальбу и бросились в шашки. С особенным удовольствием и с дружным радостным кликом встретили самурцы эту атаку и схватились с врагами грудь с грудью и рука с рукою. Жаркая трескотня на этом пункте оборвалась, и только зловещие звуки железа и стали раздавались в кругу враждующих; но по сторонам перестрелка с укреплением не прекращалась, и осажденные, поддерживая вылазку своих товарищей, немилосердно сеяли пулями направо и налево от главного пункта боя. Капитан фон-Кауфман, предоставив каждому свое, в это время находился на четвертом уступе от второй параллели и распоряжался работами, не обращая ни малейшего внимания ни на рукопашную схватку, происходившую невдали от него, ни на жужжавшие вокруг пули. Вдруг, он встрепенулся и покачнулся. Два-три сапера, догадавшись, в чем дело, тотчас подскочили к нему; но он их устранил и, мгновенно оправившись, спокойно, с уступа на уступ, направился к своей палатке, едва опираясь на левую ногу, простреленную в пятке навылет. В это время позади его раздалось одушевленное и торжествующее «ура», доказывавшее, что самурцы решили свою [282] славную задачу — и, действительно, решили, но, к несчастью, с немалым пожертвованием: впереди нескольких героев, навсегда рассчитавшихся с жизнью, лежал труп полковника Левицкого; Самарьянова также не было в строю, и бой покончен был фельдфебелем и самими нижними чинами. Неприятель был отбит и прогнан. В дополнение к этим четырем офицерам, выбывшим из строя, мы потеряли, в общей перестрелке, раненым мингрельского полка прапорщика Бучкиева и контуженым дагестанского полка подпоручика Ковалевского; сверх того, у нас убито четыре, ранено двадцать и контужено три нижних чина.

Ни одно явление до сих пор не вызвало такого всеобщего сочувствия и не произвело на всех без исключения, в том числе и на князя Аргутинского, такого тяжелого и грустного впечатления, как смерть полковника Левицкого. Этот человек был положительно обожаем и старшими, и младшими, и в особенности товарищами. Молодой, красивый, донельзя симпатичный, с прекрасным образованием и лучшими задатками, он вышел из кавалергардского полка собственно для того, чтобы на деле узнать боевое дело. До прибытия на Кавказ он сражался в Алжире и оставил там по себе память лучшего и храбрейшего из офицеров. Князь Воронцов имел его в виду и прочил на ближайшую вакансию полкового командира. Князь Аргутинский, в донесении о его смерти, выразился следующим образом: «с самого выступления дагестанского отряда, а в особенности при отправлении обязанностей траншей-майора, этот штаб-офицер обращал на себя мое особенное внимание, как по отличным своим военным способностям и природному уму, так и по личной храбрости и распорядительности. Он обещал много в будущем, и смерть этого, во всех отношениях достойного штаб-офицера, есть ощутительная потеря [283] для дагестанских войск». С этой репутацией Левицкий сошел в могилу (Насчет Левицкого и доселе сохранился у всех, знавших его, следующий рассказ: при возвращении из Алжира, он пробыл некоторое время в Париже. В одном из ресторанов, где он обедал, какой-то французский офицер, в подгулявшей компании своих товарищей, позволил себе несколько свободно отозваться о русской армии. Левицкий, с спокойствием истого джентльмена, вызвал за это на дуэль виновника, все общество офицеров полка, к которому он принадлежал, а прежде всех самого командира полка, допустившего во вверенную ему часть такого дерзкого и несправедливого господина. Дело улеглось благополучно и без последствий только тогда, когда виновный и сам командир полка принесли Левицкому от себя и от всех офицеров полное извинение.).

Вместо Левицкого, траншей-майором был назначен князя Варшавскаго полка полковник Кишинский, а вместо капитана фон-Кауфмана — капитан Тотлебен, помимо капитана Типольда, хотя и старшего по службе. В ту же ночь, по распоряжению Тотлебена, штабс-капитаном фон-Кауфманом заложена частью летучею, а частью тихою сапою, траншея (ГГ), назначавшаяся для выхода из брешь-батареи № 8, подвигания вперед к укреплению и расположения в ней прикрытия к батареям. Траншея эта сосредоточила на себе почти все наши работы до 27-го июля, за исключением исправления дорог между разными пунктами нашей позиции.

В ночь же с 25-го на 26-е число произведена, кроме того, рекогносцировка местности на правом фланге нашей позиции для заложения там новых батарей и траншей. При постоянной перестрелке, у нас, в течение суток, убито четыре, ранено девять и контужен один нижний чин.

Неудача горцев в ночь с 24-го на 25-е число могла их только озлобить; поэтому, отдохнув двое суток, они решились снова попытать счастья — и на этот раз действовать решительно и окончательно. Главнейшим [284] образом смущала их сеть несносных траншей, по которым, во- первых, наши солдаты прохаживались у них перед глазами вполне безнаказанно, а вовторых — мучило еще и то, что эти траншеи все ближе подвигают нас к их укреплению и в один неприятный день могут вполне неожиданно привести и в самое укрепление. Зрело обдумав все невыгоды такого положения, и полагая, что возможно их предупредить отважными вылазками, они выждали, когда, в ночь на 27-е июля, наши войска, назначенные в прикрытие на левом фланге позиции, заняли свои места, вышли из укрепления и по всей линии открыли ружейный огонь. Конечно, с нашей стороны они получили тот же ответ; но это им показалось недостаточным, и в то время, когда одни из них поддерживали ружейную стрельбу, другие, пользуясь разными местными препятствиями, подкрались к нашей передовой цепи и вдруг бросились в шашки на сорок человек охотников самурского полка, занимавших, под начальством прапорщика Величко, позицию впереди прикрытия рабочих. Но самурцы это имели в виду и, сплотившись незаметным образом заранее, встретили их сперва ровным, методическим залпом, а потом приняли в штыки. Как видно, и атакующие вполне рассчитывали на подобный прием, так как он их не испугал, а напротив, ожесточил до того, что они, как полоумные, лезли все вперед, стараясь раздавить горсть своих противников. Первый их удар отозвался, прежде всего, роковым образом на начальнике команды: он получить две раны — в грудь и в ногу, и должен был удалиться. Тогда впереди команды выросли две совершенно различные по внешнему виду фигуры: одна — длинная, тонкая и обильно обросшая волосами, другая — пониже и коренастее. Самурцы тотчас узнали в них своих унтер-офицеров Александра Карпова и Гурьяна Пимонова и приветствовали их [285] радостными и одобрительными возгласами. Вместо всякого приказания, маленький Пимонов проговорил всего лишь шесть слов: «эх, ребята, что на них смотреть!» — и окунулся в толпе неприятеля, а длинный Карпов, охраняя и отстаивая своего товарища, усердно и безмолвно замахал на все стороны штыком и прикладом. Перед этими двумя героями толпа мюридов, конечно, расступилась, а когда вслед за ними одушевленно «пришпорила» и вся команда — горцы отхлынули и быстро скрылись во мраке, дружно напутствуемые десятками выстрелов. Одновременно с этим нападением, другая толпа мюридов, миновав атакованную команду охотников, бросилась на траншейное прикрытие, которое составляла 10-я мушкетерская рота самурского полка, под командою поручика Стопановского. Горцы потеснили самурцев и уже готовы были сбить их с занятого пункта, как подскочил с ротою мингрельцев находившийся вблизи подпоручик князь Половандов. Без единого выстрела, бой закипел на штыках и шашках. Мюриды имели за собою все преимущества в искусстве фехтованья, и там, где солдаты изощрялись в силе удара, они, как вьюны, изгибаясь на все стороны, уклонялись от штыка, изловчались проскальзывать под ружьями и поражали солдата снизу вверх. Стопановский был скоро ранен, и его участи подвергся бывший при роте командир 4-го батальона самурского полка майор Семенов. Князь Половандов, видя, что дело принимает плохой оборот, бросился впереди своей роты, увлекая ее за собою для последнего усилия, изрубил двух мюридов, но вслед затем и сам остался на месте, пораженный кинжалами. Подпоручик Сапронцев, занявший его место, чер?з минуту был также вырван из строя — и затем, рота и весь бой остались на руках и на попечении фельдфебеля Антипа Барменского и унтер-офицера Евсея Привалова. Этим двум молодцам [286] выпала славная доля порешить кровавую схватку: показывая собою пример беззаветной отваги, они нагородили над трупом своего командира целый ворох неприятельских тел и, лихо поддержанные своими сотоварищами, отбили, наконец, отчаянную атаку неприятеля. Но этим еще не исчерпалась вся сущность нападения. Когда на двух пунктах самурцы и мингрельцы так недружелюбно встретили непрошеных гостей, и ружейный огонь быстро охватывал фасы нашей позиции, третья толпа мюридов прокралась сбоку к нашей сапе, отодвинула мантелет и грянула вдоль по ней дружным залпом. Ружейная молния осветила мужественные и красивые, но до крайности озлобленные лица горцев и их белые папахи. Не успела она затмиться мраком ночи, как эти папахи рванулись в глубину сапы и занесли свои длинные кинжалы над беззащитными рабочими. Но в это время ринулся на них помощник траншей-майора дагестанского пехотного полка майор Козлянинов, с третьею карабинерною ротою мингрельцев, под командою штабс-капитана Тимофеева, и остановил их дальнейшее движение. Мюриды озлились донельзя и, не щадя ни сил своих, ни крови, плотною массою силились пробиться сквозь восставшее перед ними препятствие. Тогда мингрельцы еще упорнее противопоставили им свои острые штыки, крепко сплоченные братским единодушием — и отшвырнули горцев в сторону. Это был момент, когда они были молодецки отбиты и на двух других пунктах, от которых, впрочем, далеко не отступили, перейдя, после шашек и кинжалов, к сильному ружейному огню. Тогда роты соединились, сделали последний общий натиск — и порешили бой: все три толпы бежали и скрылись в стенах укрепления.

Кроме офицеров, мы лишились 20-ти убитых и 85-ти раненых нижних чинов; контужен 3-го батальона [287] мингрельского полка поручик Мусхелов. Урон неприятеля доходил до трехсот человек, и в том числе 105 одними убитыми. Свидетельствуя о подвигах лиц, наиболее отличившихся, начальник отряда не упустил_: в своем донесении и четырех нижних чинов, которым мы были много обязаны счастливым для нас исходом боя на двух пунктах.

После неудачных попыток, из которых вторая была полна отъявленной решимости, надежд и зрелой обдуманности, новых вылазок не последовало, и горцы, как видно, разочаровались в возможности остановить наши осадочные работы или сделать для себя что-либо еще более приятное. Пользуясь этим и не обращая ни малейшего внимания на непрерывное, хотя и умеренное, обстреливание нашей передовой позиции, мы усиленно продолжали осадные работы, утверждаясь в третьей параллели, которую решено было подвести на 70-80 саженей к укреплению, и с этой дистанции приступить к общему бомбардированию.

Довольно продолжительный и скучный промежуток времени до 11-го августа не ознаменовался никаким выдающимся явлением, и только остался запечатленным одним усердием наших войск к тяжелому землекопному труду, в котором они были настойчивы и терпеливые менее того, как были упрямы, отважны и решительны в схватках с неприятелем. Изо дня в день они сложили целую массу этого труда: провели летучею сапою траншею на правом фланге из редута Ь, уширили и углубили все вообще траншеи на обоих флангах позиции, устроили шестую и седьмую брешь-батареи № 9-й и № 10-й, каждую на четыре орудия, зарядные в них погреба и ложементы для расположения прикрытия, доревянные платформы для двух осадных орудий на батарее № 7, еще одну батарею на четыре орудия против левого фронта укрепления в [288] редуте d, соединили траншейным сообщением все пункты нашей позиции, сделали банкеты и бойницы во всех ложементах, исправили дороги на Турчидаг и, в заключение, несколько раз отвели воду, накопившуюся в траншеях.

Среди пятнадцатидневного однообразия, войска наши имели возможность развлечь себя только два раза — в начале и в конце этого промежутка: 28-го июля, на кудалянских высотах, против кегерского спуска, занятого 4-м батальоном дагестанского пехотного полка, появилась неприятельская партия, чтобы отогнать лошадей из табуна; да 10-го августа цепь наших стрелков, высланная с рассветом из передового редута на левом фланге, была атакована горцами, скрывшимися ночью в близлежащем крутом овраге. Обе эти попытки горцев не принесли им никакой пользы, потому что остались бесследны во всех отношениях, кроме лишь одного, наименее важного для неприятеля — именно, что усилили наш незначительный урон в эти дни несколькими ранеными нижними чинами. Включая этот урон, мы имели, с ночи на 28-е июля и по 11-е августа, 15-ть убитых, 50 раненых (в том числе два милиционера) и 8 контуженых нижних чинов. Затем, не только в окрестных к месту расположения отряда местах, но и во всем Дагестане было совершенно спокойно — если не считать нескольких мелких нападений и происшествий. Это затишье легко объясняется тем, что все непокорные дагестанские общества стояли под ружьем у Чоха — в ожидании того счастливого дня, в который им удастся похоронить множество наших воинов в стенах своего укрепления. Но ожидания их не сбылись, и они только даром потратили время.

6-го августа, к вечеру, окончены все траншейные работы с их батареями и ложементами, и ночью началось [289] вооружение батарей; с 10-го же на 11-е число окончательно вооружены: брешь-батарея против переднего фаса и чохского укрепления — двумя 24-х-фунтовыми и четырьмя 12-ти-фунтовыми пушками, одним четверть-пудовым единорогом, двумя полупудовыми и четверть-пудовыми мортирами; первая ближайшая к нашей боевой позиции брешь-батарея, против правого фаса укрепления — четырьмя 12-ти-фунтовыми пушками, одним четверть-пудовым единорогом и двумя полупудовыми мортирами; демонтир-батарея против переднего фаса — четырьмя полупудовыми единорогами и против того же фаса две отдельные батареи — каждая двумя двухпудовыми мортирами.

Этим заключилась добросовестная и неутомимая деятельность под Чохом наших инженеров и сапер, которых начальник отряда поблагодарил так любезно и тепло, как, кажется, при своей замкнутости и суровости, никогда еще в жизни никого не благодарил.

В девять часов утра, 11-го августа, был открыт, огонь с обеих брешь-батарей по наружным фасам укрепления; демонтир-батарея и мортиры бросали гранаты и бомбы во внутренность укрепления и на окрестный высоты, которые горцы уже укрепили. Не смотря на усиленное действие десяти пушек, мы успели в течение дня, с необходимыми для орудий и прислуги промежутками, разбить только правый угол и часть левого угла укрепления — что доказывало необыкновенную крепость стен. Действительно, оказалось, что стена переднего фаса была сложена из мелкого булыжного камня и связана вдоль и поперек толстыми бревнами. Разбить подобную стену возможно было только продолжительным потрясением; значительные же обломы были невозможны, потому что частая бревенчатая решетка их не допускает. Из этого первого опыта решительного бомбардирования князь Аргутинский убедился, что чохское [290] укрепление значительно разнится от гергебильекаго и салтынского, и что едва ли к нему применимы те приемы, которые были нами введены в дело в предыдущих годах.

С наступлением ночи, брешь-батареи прекратили огонь, а демонтир-батарея, мортирные батареи и легкие единороги продолжали огонь, чтобы препятствовать горцам предпринимать какие-нибудь исправления. Неприятель потерял в этот день убитыми до 50-ти человек. Наша же потеря заключалась в одном убитом и двух раненых нижних чинах. Хотя в продолжение всей ночи единороги и мортиры не умолкали, но гарнизон чохского укрепления несколько раз принимался за исправления стен, и пользуясь темнотою ночи, кое-где заложил турами и фашинами поврежденный части. На другой день обрушена была постепенно и с большим усилием половина переднего фаса, т. е. к правому и левому углам, а треть правого фаса снята до основания. Ночью единороги и мортиры действовали по-прежнему. 13-го августа, после усиленного огня брешь-батареи, удалось разрушить большую часть передового фаса, но так как от этого мы получили, взамен стены, груду бревен, камней и мусора, образовавших довольно высокий гребень, который, в случае штурма, представлял бы войскам упорное сопротивление, то орудиям пришлось разбрасывать эту груду продолжительным огнем. Хотя это не мешало постепенно разбивать и правый фас, который был несколько слабее переднего, но работа была исполнена только наполовину. Горцы, как видно, несколько оправились после канонады, бывшей накануне, и противодействовали энергичнее и оживленнее. Но это нам не мешало, независимо от бомбардирования, пролагать по ночам два выхода из брешь-батарей, против переднего фаса укрепления, чтобы через них провести войска, когда [291] разрушение стен позволит, с меньшим по возможности уроном.

14-го, 15-го, 16-го и 17-го августа все тем же порядком продолжался погром укрепления и разрушена большая часть правой стены и башня в середине. 17-го августа, во время канонады по Чоху и окрестным укрепленным высотам, одна из наших бомб упала на ближайшую из этих высот и взорвала неприятельский артиллерийский запас. Хотя по силе взрыва можно было судить, что уничтожено значительное количество пороха и гранат, но положительных сведений о том получить было не от кого; даже неизвестно было пока число убитых и раненых у неприятеля. В последующие три дня окончательно разрушен правый фас укрепления и разбита внутренняя башня — конечно, насколько возможно, так как совсем разбить ее было нельзя, потому что она была пристроена к огромной скале; кроме того, уничтожена большая часть, внутренней обороны укрепления, и разбита часть левого фаса. Все бомбардирование с 12-го по 20-е августа включительно обошлось нам восемью убитыми, двадцатью тремя ранеными и двенадцатью контужеными нижними чинами. Из офицеров только контужен ядром в голову траншей-майор князя Варшавского полка полковник Кишинский.

Никто не сомневался в том, что приблизилось время для окончательной развязки нашего предприятия, и что не сегодня, так завтра будет назначен штурм укрепления — как решительное и обыкновенное заключение всякой осады и общего бомбардирования. Солдаты спокойно готовились к привычному для них делу, где двум смертям не быть, а одной не миновать; офицеры же планировали и соображали относительно исполнения тех обязанностей, которые лягут на них в последнюю минуту боя. С этими мечтами все успокоились на 21-е августа. Но каково же было [292] общее удивление, когда на утро узнали, что ночью часть осадной артиллерии (Три двенадцатифутовые пушки, два легких орудия и две пудовые мортиры.) была снята с батарей и отправлена на Турчидаг. В лагере распространилось полное недоумение, и все, посматривая друг на друга, пожимали плечами в знак неведения. Немногие только утверждали, что это должна быть мистификация со стороны начальника отряда, имеющего в виду особые цели. Но и это последнее заключение разлетелось в прах, когда в следующую ночь разоружены были еще другие батареи, и снова подняты на Турчидаг четыре легких орудия и две 24-х-фунтовые пушки. Хотя остававшаяся на позициях артиллерия продолжала действовать по внутренности укрепления даже и 22-го августа и значительную часть сооружений обратила в этот день в груду камней, но на этот раз почти никто не сомневался, что штурму не бывать. На самом деле, как известно, оно так и случилось. Какие именно соображения руководили начальником отряда для снятия осады — лучше всего свидетельствуют его собственные слова, к которым, во избежание догадок и всяких недоразумений, и следует обратиться. В донесении главнокомандующему он говорит:

«Осталось бы затем занять самое место бывшего укрепления, но занятие его штурмом потребовало бы много времени и больших жертв. Если бы вся защита горцев в этом месте заключалась в одном только чохском укреплении, то занятие его нами могло бы казаться необходимым; но как зависимы от него еще все окрестные высоты, трудно доступные и притом сильно укрепленные, и каждая из них потребовала бы нового приступа — то это повело бы неизбежно, при самых выгодных условиях, к новым [293] жертвам и, за всем тем, все-таки не представлялось бы возможности водворить там в эту осень преданных нам чохских выходцев. Существование их там без постоянного прикрытия невозможно; предоставить им действительную охрану расположением в Чохе самостоятельного гарнизона — неудобно, потому что обеспечение гарнизона всем нужным было бы чрезвычайно затруднительно. Принимая в соображение, с одной стороны, что главная цель — разрушение чохского укрепления, достигнута, а с другой стороны то, что занятие его окружающих высот не может нам доставить существенной пользы, а было бы сопряжено с большими пожертвованиями в людях, и что, наконец, скопища Шамиля уже наказаны огромными потерями — я снял осаду Чоха».

После этих слов князя Аргутинского всякие другие заявления становятся излишними.

В ночь с 22-го на 23-е августа отправлена на Турчидаг остальная осадная артиллерия, именно: четыре 2-х-пудовые, четыре 1/2 пудовые и две 1/4 пудовые мортиры, 9-ть батарейных орудий, объявлена диспозиция для отступления войск, и сделано распоряжение о закладке на главных пунктах нашей передовой позиции камнеметных фугасов.

С полуночи, 23-го августа, шел проливной дождь, и хотя это крайне затрудняло движение осадной артиллерии, тем не менее, она поднялась благополучно. Перед рассветом тронулись и войска. Отступление первых батальонов не было замечено неприятелем; но лишь только стало рассветать, как горцы огромными массами накинулись на отряд. Шамиль, с большим отдельным скопищем, находился в некотором расстоянии от места боя. Пользуясь чрезвычайно густым туманом, толпы повели атаку за атакой, но были отбрасываемы штыками 1-го и 2-го [294] батальонов князя Варшавского полка, 2-го и 3-го апшеронского и 3-го батальона кубанского полков, прикрывавших отступление. Если бы погода была ясная, то, нет сомнения, войска наши могли бы поражать неприятеля с полным успехом, но так как туман расходился изредка и притом на две, на три минуты, то, естественно, нельзя было предпринять ничего решительного, и лишь оставалось ограничиться одною обороною. Главнейшую услугу при этом отступлении оказали наши фугасы, взорванные посредством гальванического прибора в ту минуту, как горцы, преследуя отряд, заняли наши батареи. Последний сильный удар неприятеля принял на себя 4-й батальон дагестанского полка, который, с двумя горными орудиями и акушинскою милициею, находился у кегерского спуска. Атакуемый без устали, он отступал, шаг за шагом, исключительно на штыках и, благодаря орудиям, которые, прикрывая его, удачно пользовались всякою маленькою площадкою для своих действий, успел явиться на Турчидаг в десятом часу утра, одновременно с прочими войсками.

В пятичасовом бою мы понесли следующие потери: убиты — князя Варшавского полка поручик Базин и шесть нижних чинов; ранены — стрелкового батальона штабс-капитан Оленин, апшеронского полка штабс-капитан Багизардов, поручик Генинг и батальонный лекарь Шагалов, князя Варшавского полка подпоручик Шаронов, самурского полка поручик Борисов, мингрельского прапорщик Мазур и 69 нижних чинов; контужены — кубанского полка поручик Вербицкий и 17-ть нижних чинов.

По сведениям, доставленным уже впоследствии, чохский гарнизон состоял сначала из тысячи человек, не считая огромных скопищ, занимавших окрестности; впоследствии же он был уменьшен до 600 человек — быть [295] может, оттого, что ежедневный урон ладей в укреплении сделался для неприятеля слишком тягостным, так как во время осады он похоронил около Чоха до 600 человек. Сверх того, тела многих почетных лиц отправлены были внутрь Дагестана, в их деревни, а многие раненые умерли дорогою, во время доставления их в госпитали и в самых госпиталях (Нужно заметить, что учреждение госпиталей явилось у неприятеля в этом году в первый раз. Временные госпитали его устроены были в селениях Ходжал и Короде, в отведенных для этого обывательских домах и далее в мечетях. В первый отправлялись весьма тяжелые раненые, остальные же в Короду, где был устроен обширный госпиталь. Отправление раненых производилось с большою поспешностью и насколько возможно скрытно от остающихся на позициях скопищ, чтобы ежедневные потери не подали повода к ропоту в войске. Говорят, что горцы во все время осады Чоха потеряли убитыми и умершими от ран до 1500 человек, а вся потеря их, с включением и раненых, доходила до трех тысяч человек.).

IV.

Сокращение отряда. Окончание военно-ахтынской дороги. Воинственные стремления наибов и противоречие Шамиля. Маленький кровавый эпизод. Вторжение больших скопищ в наши пределы и поражение их при селениях Кутеши и Гамаши. Неприятный для Шамиля случай с Даниельбеком. Воинственные стремления Шамиля и противоречие наибов. Новый сбор нашего отряда. Распущение его. Тишина и спокойствие. Заключение «трехлетия в Дагестане».

С отступлением на Турчидаг, командующий войсками начал постепенно сокращать отряд. Прежде всего, на другой день был отправлен в Цудахар, для обеспечения движения нашей осадной артиллерии в Шуру, 2-й батальон апшеронскаго полка при двух орудиях горной № 4-го [296] батареи 20-й артиллерийской бригады, а через два дня двинулась и осадная артиллерия под прикрытием третьих батальонов апшеронского и кубанского егерского полков, при двух единорогах легкой № 5-го батареи 20-й артиллерийской бригады; 3-й же и 4-й батальоны мингрельского егерского полка и 3-я рота кавказского саперного батальона, согласно первоначальному их назначению, отправлены для работ в ахтычайское ущелье.

В этом году немногое оставалось для того, чтобы закончить военно-ахтынскую дорогу, по которой войска ходили уже совершенно свободно на протяжении 220 верст от муганлинской переправы на Алазани, по шинскому ущелью, через г. Салават, с.с. Борч и Хнов и рутульский магал до укр. Ахты, сокращая этим способом путь из Закавказья в Дагестан, пролегавший прежде через Елисаветполь, Шемаху, Кубу, Дербент и Шуру, почти на четыреста верст. Нельзя умолчать о том, что на этой дороге, между Хновом и Борчем, был устроен первый во всей России тоннель, длиною в 18 саженей, шириною до 7 1/2 арш. и высотою до 5 1/2 арш. Тоннель этот пробивали в одно время с обоих концов посредством компаса, нивелировки и ватерпаса.

Одновременно с отправлением батальонов на Ахтычай, посланы в Ахты, для достройки там укрепления, 4-й батальон князя Варшавского полка, при двух орудиях горной № 6-го батареи 21-й артиллерийской бригады, и 1-я рота кавказского саперного батальона, а дивизион нижегородцев — в сел. Казанище. Вся милиция, за исключением двух сотен, распущена по домам.

После этого распределения войск, в составе действующего дагестанского отряда остались: 1-й батальон апшеронского, 4-й дагестанского, 2-й и 3-й князя Варшавского, 3-й самурского пехотных полков, 4 орудия горной [297] № 4-го батареи 20-й и два орудия горной № 6-го батареи 21-й артиллерийских бригад, ракетная команда той же бригады, две сводные сотни милиции и две сотни донского казачьего № 22-го полка. Войска эти были расположены на одном из нижних уступов Турчидага и поручены командованию лейб-гвардии гусарского полка полковника Минквица. Таким образом, к 1-му сентября дагестанский отряд сократился более чем наполовину.

Предусмотрительность князя Аргутинского, о которою он оставил часть войск на Турчидаге, не была лишнею, потому что в половине сентября Даниельбек, Хаджи-Мурат и другие главные наибы старались склонить Шамиля к вторжению в наши пределы. Замыслы их были обращены или на самурский округ и лезгинскую кордонную линию, или же на казикумухское ханство, даргинский округ и северный Дагестан. Но, не смотря на их стремления, Шамиль воспретил им до времени предпринимать вторж?ние большими массами, чтобы немного дать оправиться горцам после тяжких потерь, понесенных под Чохом; взамен того, он велел пограничным наибам тревожить по возможности наши передовые пункты только хищническими набегами. Прошло около двух месяцев, но выдающихся происшествий не было, и один только кровавый случай последовал лишь 6-го ноября. В этот день, с темиргоевского поста были отправлены в Чир-Юрт с бумагами пять человек казаков. Спустя полдня, они на пост не вернулись. Для поиска их был послан разъезд, который нашел в канаве возле дороги тела трех из этих казаков. Куда девались двое остальных — было неизвестно, но можно было догадываться, что они попали в плен. Для предупреждения на будущее время подобных случаев, командующий войсками прикаспийского края обязал шамхала Тарковского нарядить двух офицеров из туземцев, которые бы, с [298] местною милициею, производили ежедневно, во время следования нарочных или проезжающих, разъезды на пространстве от Капчугая через Кумгор-Кале и Темиргой в Чир-Юрт. Эта мера, действительно, предупредила дальнейшие происшествия и в достаточной степени обеспечила одно из главнейших наших сообщений. Другие мелкие покушения, которые, предпринимали небольшие партии в силу распоряжения Шамиля, горцам не удались, потому что постоянно были, предупреждаемы не только нашими войсками, но и самими жителями покорных нам селений.

Тем временем, главные наибы Шамиля не покидали своей идеи о вторжении в наши пределы большими силами. Надежды их на успех, подобный тому, который они имели в прошлом году в самурском округе, сильно поддерживались уверенностью в нашей слабости, доказывавшейся, как думали они, тем, что мы не могли взять даже Чоха и отступили от него не только без решительных результатов, но даже со значительными потерями. Шамиль не прочь был думать заодно со своими главными сподвижниками, и так как войска его отдыхали уже более двух месяцев, - а воинственная духа в наибах, по его мнению, сдерживать не следовало, потому что он служил отпечатком, внутреннего влечения всей массы, то он склонился, наконец, на желание своих беспокойных вождей, и сам начертал и разослал им диспозиции такого рода: Хаджи-Мурату ворваться в с. Гамаши (казикумухского ханства), занять также Унджугатль и повернуть на Куркалю; другим партиям, под начальством Мусы белоканского, Омара салтынского и Муса-Гаджи унцукульского — овладеть сел. Кутеши и разорить его, а Даниельбеку взять Хозрек (казикумухского же ханства) и идти на Кюлюли. Для этого тройного нападения назначались исключительно одни конные партии; независимо же от них, Шамиль приказал держать [299] в сборе и в полной готовности еще и значительные пешие толпы, рассчитывая их своевременно притянуть туда, куда по обстоятельствам дела, надобность укажет. Чтобы скрыть от нас все приготовления и свои намерения, Шамиль оставался безвыходно в своей резиденции Дарго-Ведень и выехал оттуда только за три дня до того, как рассчитал и указал своим наибам время нападения.

Добившись, наконец, удовлетворения своих желаний, наибы 11-го ноября одновременно напали на с.с.. Кутеши и Гамаши. Князь Аргутинский узнал об этом только на другой день, и хотя он тотчас сделал распоряжение о составлении отряда из войск, расположенных в Шуре, в мехтулинском ханстве и в Дешлагаре, но вторжение скопищ было произведено так быстро, что жителям волей-неволей пришлось пока отстаивать себя без нашей помощи. Кутешинцы быстро собрались и молодецки встретили наибский триумвират, но так как толпы его последнего доходили до тысячи человек отборных мюридов, то, естественно, сопротивление оказалось недостаточным и скоро кутешинцы должны были уступить неприятелю передовые сакли своего селения. К счастью, в это время, по распространившейся тревоге, сбежались жители окрестных селений, подоспел также и управляющей даргинским округом поручик Нур-Базанд с акушинцами — и дело приняло иной оборот: наибы не могли двинуться более ни на шаг вперед и до самой ночи вынуждены были ограничиться лишь перестрелкою с защитниками, надежно укрывавшимися в своих домах. Видя, что ничего более сделать не могут, и опасаясь быть застигнутыми нашими войсками, наибы прекратили огонь и начали отступать. Но кутешинцы не располагали их отпустить безнаказанно и, пользуясь тою же темнотою ночи, на которую возложил надежды и неприятель, проводили трех наибов с такою энергией, что предприятие обошлось [300] им очень недешево. При этом нападении защитники лишились восемнадцати убитых и нескольких взятых в плен женщин и детей; в течение дня мюриды сожгли до десяти скирд сена. Сами же горцы потеряли одними убитыми 124 человека. Так, по крайней мере, оказалось по разведкам и по заявлению кутешинцев.

Другое скопище Хаджи-Мурата, в числе до четырех тысяч человек, при личном присутствии в среде его самого Шамиля, спустившись в тот же день утром с Турчидага к сел. Гамаши, хотя сразу и было отбито жителями, но, возобновив нападение, успело однако занять селение. Управляющей казикумухским ханством, получив известие о неприятеле в то время, как он был замечен еще на Турчидаге, сообщил о том командовавшему войсками, оставленными на время в ханстве, князя Варшавского полка полковнику Кишинскому. Последний, оставив для охранения селения Кумуха одну роту 3-я батальона князя Варшавского полка с двумя орудиями горной № 4-го батареи 20-й артиллерийской бригады, двинулся немедленно к Гамаши со 2-м батальоном и тремя ротами 3-го батальона князя Варшавская полка, двумя сотнями донского казачьего № 22-я полка, казикумухскою конною милициею, с двумя орудиями горной № 6-го батареи, взводом боевых ракет и крепостными ружьями.

Узнавши по пути, что неприятель уже ворвался в Гамаши, полковник Кишинский, чтобы не терять дорогая времени, поручил пехотную колонну с артиллериею командиру 3-го батальона князя Варшавского полка майору Алтухову, а сам, со ста тридцатью казаками и сотнею местной милиции, поскакал вперед. Подъезжая к Унджугатлю, он увидел, что все окрестные высоты заняты горцами, которые приготовились уже овладеть и этим селением.

Положение было крайне трудное, потому что скопища [301] заняли выгодные для них позиции, а наша пехота могла поспеть не скоро; следовательно, Унджугатль, по настоящему, должен был погибнуть. Кишинский, зная по долговременному опыту, что в таких случаях может вести к желаемой цели только внезапная смелость, бросился с милициею на ближайшую высоту, имея казаков в резерве, сбил оттуда горцев и, не думая долго, устремился на другую, потом на третью высоты - и овладел также и ими. Таким образом, он приобрел отличную позицию, на которой мог без труда держаться до прибытия пехоты, обеспечивая вместе с тем и Унджугатль. Горцы три раза бросались в шашки, чтобы сбить его с этой, позиции, но каждый раз были опрокидываемы и отступали с потерями на прежние свои места. Между тем, подоспела и пехота, следовавшая за Кишинским, где было возможно, даже бегом.

В это время неприятель, занимая частью своих сил селение Гамаши, расположил остальные на высотах вправо от него, которые командовали селением. Полковник Кишинский, рассчитав, что от овладения этими высотами зависит успех всего дела, направил майора Алтухова, с тремя ротами, крепостными ружьями, ракетами и частью местной милиции, на эти высоты, а сам с остальными войсками пошел прямо на селение. Майор Алтухов вел свое дело прекрасно, сбивая горцев с одной высоты на другую, а полковник Кишинский, с помощью успешного огня горных орудий, не смотря на крутые возвышенности и террасы, достиг до селения и бросился в него на штыках. Завязался жаркий рукопашный бой, во время которого горцы несколько раз массою бросались на милицию, но не имели ни малейшего успеха. Увидев же, что колонна Алтухова, не останавливаясь, подвигается вперед, отбрасывая толпы за толпами, неприятель оставил селение [302] и начал отступать. Тут конница и все семь рот пехоты кинулись по пятам его и наследовали до самого подъема на Турчидаг, поражая беспрестанным ружейным огнем; потом они возвратились к Унджугатлю. В этом бою мы потеряли: из казикумухской милиции двух обер-офицеров и до пятидесяти человек убитыми; ранеными — одного обер-офицера и до ста человек милиционеров; в регулярных войсках убито два, ранено четыре и контужено семь нижних чинов. Горцы же потеряли одними убитыми — как оказалось впоследствии — до трехсот человек

Шамиль, не имея никаких сведений о действиях третьей партии под начальством Даниельбека, сперва недоумевал о тому что это значить, а когда узнал, что эта партия, во главе с своим представителем, осталась на сборном пункте в полном бездействии, то пришел в положительное негодование. Остановившись, после бегства из Гамаши, в селе Согратле, он тотчас вызвал к себе для объяснений Даниельбека — и не успел тот явиться, как обрушились на него тучи упреков и угроз. Даниельбек, выслушав все это совершенно спокойно, коротко и категорически объявил, что он не получал никаких приказаний. Шамиль был как громом поражен таким сюрпризом — и тотчас приказал произвести дознание. Оказалось, что моктюб Шамиля (предписание) переданный им Хаджи-Мурату для отправления к Даниельбеку, был послан немедленно с особым нарочным, но и нарочный, и моктюб пропали бесследно. Таким образом, от третьей грозы нас избавила сама судьба.

Озлобленный сплетением всех этих неудач, Шамиль на этот раз, без всяких посторонних понуждений и настояний, велел готовиться к новому вторжению. Быстролетная молва не замедлила донестись о том до Темир-Хан-Шуры. Хотя и нельзя было дать ей полной веры, [303] потому что горцы были весьма ослаблены всеми своими потерями, но взяв во внимание, что, при господствовавшей тогда хорошей погоде, намерение Шамиля, чего доброго, и в самом деле может состояться, князь Аргутинский счел нужным иметь в готовности самостоятельный отряд. Для этого он предписал командиру 1-й бригады 21-й пехотной дивизии, генерал-майору Чаплицу, выступить с 1-м и 4-м батальонами пехотного князя Варшавского полка из Кусары в укрепление Чирах, присоединить к себе из сел. Леджеты два орудия горной № 6-го батареи 21-й артиллерийской бригады, две сотни кюринской конной милиции, по одной сотне конной же милиции от северной и южной Табасарани и две сотни военных нукеров и ожидать дальнейших приказаний. Командиру же самурского полка полковнику Кеслеру, со 2-м, 3-м и 4-м батальонами, а также одной сотне кайтагской конной милиции, под начальством полковника Джамов-бека, велено прибыть в даргинский округ, в селение Уллу-айя. Туда же направлена и вторая рота кавказского стрелкового батальона. Сам командующий войсками выступил 1-го ноября из Темир- Хан-Шуры с сводным дивизионом драгунского наследного принца Виртембергского полка и сотнею донского казачьего № 7-го полка, при трех орудиях горной № 4-го батареи 20-й артиллерийской бригады. 16-го ноября, присоединив с себе в Дженгутае 1-й батальон дагестанского пехотного полка и одну сотню дагестанских всадников, он перешел в с. Оглы и здесь опять включил в состав отряда одно орудие горной № 4-го батареи 20-й артиллерийской бригады. С этими подручными войсками он прибыл 17-го ноября также в даргинский округ и расположил их по квартирам в селениях Лаваши и Кака-Махи.

Как ни достоверны и ни положительны были сведения [304] о распоряжениях Шамиля касательно нового вторжения в наши пределы, но, к счастью, им не суждено было осуществиться, потому что на этот раз уже сами наибы представили ему массу затруднений для этого предприятия. Главнейшие же из них, по их уверению, состояли в том, что, во-первых, необходимо освежить и усилить утомленные и поредевшие скопища — на что потребовалось бы много времени и еще более препятствий, а во-вторых, что русские войска, двинувшись уже с разных пунктов, вполне успешно предупредят все попытки имама на казикумухское ханство и только переконфузят его перед тысячами славных и непобедимых его воинов. Как ни прискорбно было для Шамиля подобное возражение, но благоразумие его взяло верх, и он, погорячившись еще немного, более для вида, уступил, наконец, своим опытным советчикам: поблагодарив их за внимание и готовность всегда ему содействовать, он отправился из Согратля к себе домой. Наибы, конечно, тотчас распустили свои толпы и сами разъехались восвояси. При таком обороте дел, князь Аргутинский, со своей стороны, приказал вновь собранному отряду разойтись по зимовым квартирам, а затем возвратился в Шуру.

Этим закончились в 1849-м году в Дагестане все треволнения, призывавшие к деятельности наши самостоятельные отряды. Хотя в конце декабря войска наши еще раз зашевелились по случаю известия о сборах неприятеля для нападения на сулакскую линию или кумыкскую плоскость, но благодатный снег, обильно выпавший 27-го декабря и оборвавший намерение горцев в его зародыше, заставил их совершенно успокоиться.

Таким образом, бурное трехлетие нашей славной деятельности в Дагестане, в конце концов, не могло не внушить горцам некоторого убеждения в том, что, [305] невзирая на их мужество и уверенность в своей силе, не смотря на многие удобные для них моменты, их могучая народная фанатическая борьба едва ли будет им под силу более чем на три таких трехлетия.

Если дагестанские мюриды об этом, действительно, когд-нибудь так думали, то они не ошиблись.

Н. А. Волконский.

Текст воспроизведен по изданию: Трехлетие в Дагестане. 1849-й год: Осада укрепления Чох // Кавказский сборник, Том 8. 1884