ВОЛКОНСКИЙ Н. А.

1858 ГОД В ЧЕЧНЕ

Наши потери при взятии Мескен-Дука. Приглашение со стороны горцев и вступление при перестрелке на варандинскую поляну. Выписка из официального донесения. Занятие аула Зонах, постройка моста и разработка дороги. Главный лагерь. Перестрелка на рубке 5-го июля. Рекогносцировка к аулу б. Варанды и нападение горцев при отступлении. Прибытие Шамиля и присяга на газават. Ожесточенные атаки горцев на колонну полковника Баженова 8-го июля; наши потери. Маленький Севастополь. Перестрелка 9-го июля и открытие с укр. Аргунским. Заложение редута у Зонаха. Перестрелки 10-го, 11-го, 12-го и 13-го июля. Ночное движение, во время грозы, артиллерийского взвода. Перестрелки 16-го, 17-го и 19-го июля. Новые ухищрения имама. Наш волшебный значок и роковой для него день 21-го июля.

В таком ужасном – по исключительным местным условиям – бою, который выдержал пятый батальон куринцев 4-го июля, вся потеря его заключалась в шести убитых и двадцати четырех более или менее тяжелораненых нижних чинах. Об убитых и раненых офицерах сказано выше. Такую малочисленную потерю следует приписать той необыкновенной быстроте движения нашего батальона, при которой горцы, не успевая ни рассеяться, чтобы охватить колонну, ни опомниться, стреляли наугад. Много, конечно, защитили наших воинов толстые деревья Мескен-Дука, которые приняли в себя не одну сотню неприятельских пуль.

Потеря горцев неизвестна, но, должно полагать, что ее у них было меньше, чем у нас.

Пятый куринский батальон вынес исключительно на себе одном весь бой: остальные батальоны, колонна полковника Баженова [487] и арьергард полковника фон-Кауфмана прошли за этою живою стеною без выстрела и без всякого урона.

Лабазан прискакал со своей партией уже по окончании боя и занял глубину оврага Джожа-Гинт (чертова балка), который теперь открывался перед нами, зияя своею черною пропастью. Вправо от него, за рекою, у подошвы горы был аул Зонах, куда, также по взятии уже Мескен-Дука, прибыл ичкерийский наиб Адиль.

Предстоявший овраг стоил Мескен-Дука: спустить в него колонну – значило оставить ее там навсегда. Но в этом затруднении на выручку к нам явились сами жители варандинской долины, широко расстилавшейся по ту сторону оврага, пересеченной по всем направлениям лесами, лесочками, балками, неглубокими оврагами. Стоя на высоте по ту сторону Джожа-Гинт, они призывали нас к себе громкими криками, обещая нам чуть ли не весь свой рай Магомета с гуриями и с самим пророком.

После некоторого видимого колебания командующий войсками приказал полковнику Черткову спускаться вниз, опять-таки с куринцами, но уже с двумя батальонами – вторым и четвертым. Когда эти батальоны прошли благополучно почти до самого дна, приказано было двигаться по их следам всему остальному отряду, кроме двух батальонов навагинского полка, которые с двумя горными орудиями были на несколько часов оставлены на месте для прикрытия, на всякий случай, нашего тыла. На спуске в крутизну Джожа-Гинт не было никакой возможности везти орудия на колесах из опасения, чтобы лафеты не пришли в негодность при ударах о пни и деревья, заграждавшие собою и без того узкую тропу; поэтому орудия были навьючены, а лошади не шли – съезжали на хвостах.

Все-таки без перестрелки не обошлось, которую затеяли с пехотою, прикрывавшею вьюки, два-три десятка отсталых и запоздавших сподвижников Батока. Но они живо были прогнаны, [488] и отряд, поднявшись уже по отлогому скату на следующую высоту, занял варандинскую поляну и развернулся здесь попросторнее.

В восемь часов вечера прибыл со своими батальонами и полковник фон-Кауфман.

Здесь обязываюсь привести сохранившуюся у меня выписку из донесения генерала Евдокимова главнокомандующему от 8-го июля:

«Мы вступили теперь в страну, никогда не видевшую русского с оружием в руках. Проникнув за лесной пояс, мы, так сказать, обошли в тыл ту часть туземного населения, которая издавна приучена к вечной войне и воспитана в чувстве кровавой вражды к русским. В Шубуте (Аулы Варанды, Зонах и прочие составляют шубутовское или шатоевское общество, наибом которого был Батока. Авт.) мы нашли население, дружелюбно простирающее к нам руки; здесь жители не стреляли по нас, как во всех других частях Кавказа, а спокойно оставались в домах, ожидая прибытия русских, и даже заводят уже с войсками торговые сношения. Приписать ли такую перемену особенным народным свойствам шубутовцев или тому нравственному влиянию, которое неминуемо должны были произвести на туземцев успехи наши в прошлом и нынешнем годах, или, наконец, благому примеру многочисленного населения, вновь покорившегося русскому Государю и тем видимо улучшившего участь сою,– во всяком случае можно радоваться, что, наконец, война в здешнем крае начинает принимать новый характер, и надеяться, что пример шубутовцев в свою очередь подействует благотворно на других горцев, до сих пор смотревших на нас враждебно». [489]

И так, мы, некоторым образом, на время установились, но далеко не упрочились: впереди нас – варандинская поляна, то суживаясь, то кое-где расширяясь, тянулась среди лесов и оврагов на семь верст и выходила, наконец, на новую, уже открытую поляну – большую варандинскую – упиравшуюся в обнаженные безлесные горы Саюн-Дук. Туда теперь стремились все помышления генерала Евдокимова; но для того, чтобы достигнуть этого желанного места, нужно было прорубить его во все стороны топором, да, кроме того, открыть себе свободное и беспрепятственное сообщение в тылу, конечно, не чрез мескендукские высоты, а через Аргунь и потом чрез аул Хонах. Это именно та дорога, которую мы обошли из опасения попасть в капкан.

На другой же день, 5-го июля, к этому Зонаху была двинута колонна полковника фон-Кауфмана, в составе 1-го и 5-го батальонов навагинского полка, 1-го и 3-го батальонов виленского полка, роты сапер, двух орудий горной № 4-го батареи и двух горных орудий батарейной № 4-го батареи 20-й артиллерийской бригады. Полковник Кауфман должен был заняться разработкою просеки и дороги вниз по Аргуну; полковник де Наумов, из Соси-Ирзау, должен был повести работы навстречу фон-Кауфману.

С обычными, уже известными нам, трудностями спустился полковник Кауфман вниз к Аргуну и, начав переправу вброд, был встречен выстрелами горцев, засевших на противоположной стороне. Но лишь только навагинцы вступили по пояс в реку и открыли по неприятелю огонь – он быстро исчез, так что не допустил даже нас употребить в дело орудия. Колонна, перейдя благополучно на правый берег, поднялась на небольшое урочище у Зонаха, разбила лагерь и немедля приступила к постройке моста. Орудия горной № 4-го батареи, быв поставлены на правом фланге лагеря под прикрытием одного батальона [490] и имея невдалеке от себя густой лес и глубокую балку, по которой извивался Аргун, прикрылись засекой.

На варандинской площади остались главные силы отряда в следующем составе: 2-й, 4-й и 5-й батальоны куринского полка, пять рот тенгинского полка, две роты линейного № 10-го батальона, батальон белостокского полка, батальон виленского полка, три роты стрелкового № 20-го батальона, четырех горных орудий легкой № 5-го батареи и два горных орудия легкой № 6-го батареи 20-й артиллерийской бригады, наконец – вся кавалерия. Лагерь главного отряда был расположен в виду аула малый Варанды, упираясь левым флангом в высоты, господствовавшие над аулом, правым – в неприятельское кладбище на горе над Аргуном, имея с фронта открытую неширокую равнину, сжатую по сторонам лесами и оврагами, а с тыла – уже известную нам чертову балку.

Нам было объявлено командирами, что можно устраиваться здесь прочнее и похозяйственнее – значит, будем стоять не день и не два. И вот мы начали устраиваться: сперва мы установили кухню, т. е. ямы для котлов, потом начали озабочиваться поделкою в палатках плетенок из прутьев взамен кроватей; далее – разбили коновязь, а к ночи даже и сапоги почистили,– устройство было кончено. В этом успели только те, которые 5-го июля оставались в лагере, но оставались не все, потому что одновременно с движением колонны полковника Кауфмана к аулу Зонах выступила вперед, по протяжению поляны, к аулу большой Варанды на рубку леса и разработку дороги другая колонна. Пройдя версты две от лагеря, колонна остановилась и, оставив на месте взвод горных орудий легкой № 6-го батареи под прикрытием стрелковой роты тенгинского полка и роты 20-го стрелкового батальона, принялась за топоры. Едва только люди занялись своим делом, с правой стороны на возвышенности показались [491] горцы, сперва по одиночке, а потом и целыми партиями, открыв в то же время по рабочим ружейный огонь. В ответ им были посланы три обыкновенных гранаты: первая и вторая – с дистанции 325 сажень, под углом 32 линий; третья – с 300 сажень, под углом 30 линий. Должно полагать, что выстрелы эти не были неудачны, потому что неприятель прекратил пальбу, скрылся и более в этот день не беспокоил нас.

В пять часов пополудни колонна возвратилась в лагерь – без потерь.

6-го июля мост через Аргун красовался во всем своем временном великолепии. Нужно было изумляться, как быстро возникали эти мосты там, где никаких предварительных, а затем и дополнительных смет не было составляемо, и где они строились по приказанию к назначенному времени. Если бы этот способ постройки был введен у нас в дело повсеместно, то сколько бы выиграли казенные интересы, которые нередко так сильно страдают от злополучного «урочного положения».

Колонны подполковников Кауфмана и Наумова уже сближались, работа кипела.

7-го июля, в пять часов утра, генерал Евдокимов предпринял рекогносцировку по направлению к аулу большому Варанды. Для рекогносцировки была назначена колонна под начальством полковника Баженова в составе двух рот 20-го стрелкового батальона, четвертой роты тенгинского полка, двух сотен кавалерии и взвода горных орудий легкой № 6-го батареи. В расстоянии трех верст от лагеря пехота и артиллерия заняли позицию на высоте, у кладбища. Во все время рекогносцировки горцы не показывались, но когда колонна возвращалась в лагерь, они насели на арьергард ее и открыли беглую пальбу из-за кустов и опушки близлежащего леса. Преследование было настойчивое. Орудия снялись с передков и открыли картечный огонь тремя зарядами, с дистанции в 60, 80 и 90 сажень (3, [492] 7 и 10 лин. по приц.). После первого и второго выстрелов горцы не унимались, ранив в это время фейерверкера пулею в правую ногу, трех рядовых, составлявших в числе прочих прикрытие артиллерии, и упряжную лошадь в левую переднюю лопатку. После третьего выстрела они хотя и углубились в лес, но пальбы не прекращали. По этому случаю и по мере отступления горцев артиллерия стреляла учащенным огнем обыкновенными гранатами: тремя на 150 саж., пятью на 200 саж., одною на 225 саж., двумя на 260 саж. и одною на 300 саж. (13 л.; 17,5 л.; 20,5 л.; 24 л.; 30 л.).

Только после этих пятнадцати орудийных выстрелов горцы оставили нас в покое, дав возможность возвратиться в лагерь едва только в семь с половиною часов пополудни.

Пока в эти дни генерал Евдокимов торопился сделать каждую минуту своего личного существования и своих действий не бесследной для успехов нашего оружия, Шамиль не дремал, в свою очередь: взятие Мескен-Дука и занятие малого Варанды сделались ему известными на другой же день, и он, не медля ни часа, вскочил на коня, подхватил собою сотню мюридов и помчался в Шубут, приказав своим сыновьям – Кази-Магоме и Шафи-Магомету – собрать все полчища, какие бы только возможно было собрать, и вместе со всеми наибами Чечни идти по его следам. Прискакав в Шубут шестого июля ночью, имам тотчас приступил к самым жгучим распоряжениям: собрал окрестные общества, привел их к присяге на священную войну, объявил им все льготы, не исключая и рая с его гуриями, и взял от них клятву, что они в этот последний раз попытают счастья, но с тем, что если оно им и здесь изменить, то каждый из них волен будет развязать себя от всяких обязательств по отношению к своему владыке.

Присутствие Шамиля дало нам себя почувствовать на другой [493] же день после его приезда во время рекогносцировки. Это был лишь цвет дерева – ягоды были впереди.

Быстро долетели все сведения о действиях имама через лазутчиков и до командующего войсками. Возвратившись с рекогносцировки, он имел их целый короб – даже в значительно преувеличенном виде – что составляет страсть горского шпиона, рассчитывающего получить за наиболее серьезные сведения побольше денег. Кроме того, самая рекогносцировка убедила Николая Ивановича, что нужно вести дело, как можно поспешнее, что горцы действительно усиливаются и одушевляются, что нужно поскорее захватить впереди себя побольше пространства, чтобы воспрепятствовать неприятелю к устройству против нас возможных искусственных преград и, наконец, что нужно принять меры к ограждению безопасности отряда в самом лагере.

Обозрение местности, произведенной генералом накануне, показало следующее: в двух верстах от лагеря, на бугре, было кладбище; за кладбищем дорога на незначительном расстоянии шла по этому же бугру, потом перерезывала неглубокий овраг и, перейдя на противоположную сторону, круто поворачивала влево на возвышенное плато, окруженное с трех сторон густым лесом; с этой возвышенности она нисходила на большую варандинскую поляну. Нам необходимо было уничтожить лес на плато, служивший главною преградою к движению на варандинское поле. Так как этот лес, среди всей указанной местности, должен был служить для неприятеля наилучшим убежищем при сопротивлении нашим войскам, то следовало быть уверенным, что горцы станут отстаивать его всеми своими силами.

Так оно и случилось.

8-го июля, за час до рассвета, из лагеря выступила колонна, под начальством полковника Баженова, в составе 2-го и 5-го батальонов куринского полка, 4-го батальона тенгинского полка, 1-го батальона белостокского полка, двух рот 20-го стрелкового [494] батальона, 4-й стрелковой роты тенгинского полка, горных взводов №№ 5-го и 6-го батарей 20-й артиллерийской бригады, для рубки леса на указанном выше месте и вообще, разработки дороги по направлению к большому Варанды. Взвод 6-й батареи находился в авангарде, где был батальон тенгинского полка, и имел у себя в прикрытии первую роту стрелкового батальона; горные же орудия 5-й легкой батареи были помещены между батальонами куринского полка. Дойдя до кладбища, полковник Баженов приказал занять его и остаться на нем для обеспечения нашего движения одной роте стрелкового батальона и стрелковой роте тенгинского полка, под командою майора Коноплянского; остальные войска потянулись далее.

Движение происходило среди полного затишья до самой окраины оврага – почти на расстоянии трех верст. Но лишь только головной батальон (тенгинского полка) коснулся этой окраины, как с противоположной стороны и из самого оврага обдало его залпом нескольких сот ружей. Артиллерии стрелять по балке было невозможно, да и некогда, потому что необходима была чрезмерная быстрота действий; вследствие чего батальон, открыв по неприятелю беглый огонь, ринулся в балку, продолжая его и на ходу, и затем так стремительно выскочил на ту сторону и криком «ура!» ударил в штыки, что горцы, не успев даже вновь зарядить свои винтовки, моментально исчезли, как будто их здесь никогда и не существовало.

Поляна, на которой очутился авангард, и куда за ним взошли остальные войска, была с трех сторон открыта ружейному огню неприятеля, а лес на повороте дороги, тянувшейся по ней, представлял ему лучшую охрану для действий по нам с тыла. Тут полковник Баженов остановил часть колонны и два орудия легкой № 5-го батареи и приказал немедленно и быстро рубить лес и очистить от него окраины поворота; сам же двинулся вперед, занял дальнюю оконечность плато, установил там [495] другие два орудия и также велел рубить лес по скатам возвышенности. Едва только части заняли указанные им позиции и приступили к работе, как неприятель с трех сторон открыл огонь, напирая преимущественно с фронта. По первому его натиску из правой балки, находившейся у поворота дороги, орудие № 5-го легкой батареи дало ему отпор картечью с дистанции 70 саж. (3 л.), а затем учащенным огнем восемью обыкновенными гранатами: пятью – с дистанции 100 саж. (7,5 л.) и тремя – с дистанции 170 саж. (14 л.). Эти выстрелы отбросили горцев подальше и заставили их на время приостановить стрельбу; но время это было короткое: через полчаса они опять ее возобновили и стали снова налегать на арьергард. Навстречу им, одна за другою были посланы еще три гранаты с дистанции 200 сажень (17,5 л.), которые и удержали их здесь в приличном отдалении до самого конца рубки.

В то же время гремела и ожесточенная пальба в авангарде, где прапорщик Щурский на залпы неприятеля отвечал семью обыкновенными гранатами: тремя – с дистанции 200 саж. (17,5 л.) и четырьмя – с дистанции 225 саж. (20,5 л.). После этих выстрелов неприятель и здесь затих на некоторое время, как бы собираясь с новыми силами. А новые силы, в лице десятков людей, действительно прибывали к нему ежеминутно – это были те скопища, которым Шамиль приказал являться без замедления.

В 10-ть часов утра, значительно усилившись и положась на свою многочисленность, горцы ринулись толпою на левую цепь колонны и, сделав залп, намеревались, по-видимому, броситься в шашки. Но орудия наши были настороже; и не успел затихнуть в воздухе гул от неприятельских выстрелов, взвод легкой № 6-го батареи пустил в неприятеля одну за другою три гранаты с дистанции 125 саж. (9,5 л.). Не взирая на это, горцы дерзко приближались к авангарду, уже обнажая свои шашки, [496] стремясь на стрелковую роту и прямо под дула орудий. Мгновенно последовали три картечных выстрела с дистанции 70 саж. (3 л.). Однако ожесточение горцев было так велико, что и картечь их не остановила. Напротив того, этот отпор как бы удвоил их решимость, и они, очертя голову, бросились на роту, которую, по-видимому, заранее считали своею жертвою. Навстречу им встряхнулся ряд штыков, стрелки ринулись вперед с привычным боевым кликом – и неприятель исчез в глубине леса.

С начала аргунской экспедиции и до восьмого июля горцы еще ни разу не дрались с таким ожесточением. По всему было заметно, что они решились на все жертвы, лишь бы отстоять наши поползновение в глубину шатоевского общества, покорение которого могло быть предсмертной агонией северного Кавказа.

Усмотрев такую необыкновенную решимость неприятеля, полковник Баженов призвал с кладбища еще одну стрелковую роту на усиление авангарда и для замены ею первой роты стрелкового батальона, которая почти исключительно принимала и выдерживала на себе огонь неприятеля.

Рота прибыла; неприятель пока молчал, будто отдыхая; рубка леса продолжалась.

Затишье было около четырех часов.

По истечении этого времени, с левого фаса авангардной колонны снова раздался залп нескольких сот винтовок. Орудия, заранее заряженные, приветствовали этот залп последовательно восемью обыкновенными гранатами: пятью – с дистанции 200 саж. (17,5 л.) и тремя – с дистанции 225 саж. (20,5 л.).

До каких крайних пределов достигли самоуверенность и какое-то опьянение горцев, навеянное на них «газаватом» Шамиля, видно из того, что и непрерывная, даже артиллерийская, стрельба не только не могла унять их, но как бы более их ожесточила, вызывая вместе с тем на ухищрение и истинно [497] геройские подвиги. Орудийный огонь заставил их на время замолчать, но не осадил; после восьми выстрелов – и нельзя сказать, что неудачных – они припрятали свои винтовки, приникли к земле и ползком начали подбираться к цепи. Движение их, однако, было замечено: загремела пальба в цепи, и в поддержку стрелкам посыпалась орудийная картечь; четыре выстрела с дистанции 60 саж. (3 л.) застлали пулями всю окружающую местность справа налево.

При всем том, и эти выстрелы, несомненная польза которых для нас была видима и естественна, не привели к желаемому результату: горцы доползли-таки до балки, куда, по незначительному расстоянию, нельзя было действовать из орудий, и скрылись в ней, время от времени перестреливаясь с пехотою.

Имея в виду такой сильный натиск со стороны неприятеля и отгадывая по нему, что скопища значительны, генерал Евдокимов мог ожидать среди ночи нападения и на главный лагерь, тем более что в нем оставалось так мало войск. Руководясь этими соображениями, он отозвал из колонны полковника Баженова 2-й куринский и 1-й белостокский батальоны и на смену им прислал четвертый куринский батальон. Вместе с тем полковник Баженов получил приказание – держаться на своей позиции до особого распоряжения. Конечно, цель этого распоряжения была та, чтобы укрыть от опасности главный лагерь, где находился штаб и походное имущество войск.

Полковник Баженов стянул колонну, быстро устроил засеку и остался в ней ночевать. Конечно, солдаты дремали с ружьями у плеча и с открытыми патронными сумами, а артиллерия и вовсе не смыкала глаз.

Однако ночь прошла спокойно.

В деле 8-го июля у нас ранен 20-го стрелкового батальона штабс-капитан Воронов, а из нижних чинов четыре [498] убито и тридцать пять ранено; кроме того, во взводе легкой № 6-го батареи убита упряжная артиллерийская лошадь.

Оставшись в засеке, колонна полковника Баженова каждый день подновляла и укрепляла ее как возможно лучше, потому что по ночам горцы не оставляли нас там в покое. Дерзость их доходила до того, что они, пользуясь темнотою, подкрадывались к самой стенке, так что явственно было слышно у нас, внутри ограды, шлепанье их чевяк. В это время они выискивали себе какую-нибудь жертву и высматривали оплошность с нашей стороны. Но колонна всегда принимала все меры предосторожности, и удобным моментом неприятель не мог воспользоваться: часовые стояли на одном месте, молча, тихо, не давая повода подозревать о своем существовании; дежурная рота, орудия, залоги, секреты – не обнаруживали ни единым вздохом того, что они живые люди; с сумерек и до рассвета никто из них не смыкал ни одного глаза. Словом, на всякий случай колонна всю ночь была наготове и в то же время не отвечала горцам ни на какие призывные клики и брань, ни на их пальбу. Горцы, уже не раз выученные опытом, очень хорошо знали, что эта тишина зловещая, и не смели атаковать засеки. Но усмотри они как-нибудь случайно там какой-нибудь случайно там какой-нибудь переполох, беспечность, замешательство,– они всей своею массою, наверное бы, проглотили эту засеку, так как по зову Шамиля их набралось уже вокруг нас, впереди и сзади, до десяти тысяч человек.

Засека, вследствие такого своего положения, получила у нас название маленького Севастополя.

Шамиль ликовал, озираясь вокруг себя и обозревая свое многочисленное войско, которое в таком сборе столь редко сосредоточивалось возле него. Действия его отряда начались при нем и продолжались далее действительно молодецки, и это, конечно, радовало его еще более. Он занял крепкую позицию [499] в 3-4 верстах от маленького Севастополя, за оврагом Ахх, в виду богатых аулов: большого Варанды, Вашиндура. Цаганэ и др., и окружил себя по обыкновению завалами.

Положение генерала Евдокимова было относительно затруднительным, чем положение сгруппированного и сосредоточенного отряда имама. Наши войска, от Соси-Ирзау до Севастополя, были разбросаны на расстоянии почти пятнадцати верст, и едва лишь пятая часть их ежедневно готова была под ружьем встретить неприятеля, потому что остальные были постоянно в лесах с топорами в руках. Но, не смотря на это, начальник отряда не унывал; он «надеялся, что с войсками, составляющими чеченский отряд, всегда можно будет преодолеть сопротивление горцев, как бы оно упорно ни было». Это его подлинные слова и последствия показали, что он не ошибался.

9-го июля предполагалось как можно пораньше, пока еще не встряхнутся горцы, занять лес по направлению к большому Варанды, куда мы должны будем наступать, и расчистить его. Чтобы усилить для этого средства полковника Баженова, командующий войсками прислал к нему еще с вечера 3-й батальон белостокского полка. На рассвете колонна выступила из Севастополя; в авангарде были 4-й и 5-й батальоны куринцев; в прикрытие засеки оставлены две роты. С куринцами шел взвод горных орудий легкой № 6-го батарея, а взвод орудий легкой № 5-го батареи следовал в арьергарде. Горцы на этот раз немного прозевали нас, потому что было очень рано. В лесу они встретили авангард слабым огнем, и куринцы проскочили на ту сторону более или менее благополучно – хотя все-таки на штыках – лишившись только трех раненых; но зато, пока подошел арьергард, они уже успели занять опушки, а главное – верхушки деревьев и встретили нас беглым огнем. Взвод легкой № 5-го батареи, снявшись с передков, сперва двумя картечными зарядами, а потом четырнадцатью обыкновенными [500] гранатами, сбил неприятеля с деревьев, загнал из опушек в глубину леса и удерживал там во все остальное время еще шестью гранатами, не допуская его к колонне даже на ружейный выстрел. Стрельба производилась: картечью – с дистанции 50 саж. (2 л.), первыми четырьмя гранатами – с дистанции 100 саж. (7,5 л.), последующими четырьмя - с дистанции 170 саж. (14 л.), затем шестью гранатами – с дистанции 250 сажень (23,5 л.) и, наконец, последними шестью гранатами с дистанции 200 саж. (17,5 л.).

В шестом часу пополудни колонна возвратилась в засеку без особенного преследования. Во взводе орудий легкой № 5-го батареи тяжело ранен был в этот день один рядовой и убита двумя пулями упряжная лошадь.

9-го же июля окончательно открыто сообщение главного лагеря с Аргунским укреплением, и все больные и раненые отправлены были в крепость Воздвиженскую под прикрытием 2-го батальона опять-таки куринского полка.

Работа ежедневно, в буквальном смысле слова, кипела во всех колоннах, как будто бы мы завтра все разом собирались умереть и боялись оставить наше дело неоконченным. Но среди этой работы смерть, действительно, царила постоянно только над колонною полковника Баженова, в которой почти каждый день горцы вырывали из рядов ту или другую жертву и не давали войсками перевести дух даже ночью в маленьком Севастополе. При этом неустанном, ужасном труде, где слоновья сила, казалось бы, могла надломиться, истощиться, трудно было между солдатами слышать какой-нибудь связный, более или менее продолжительный разговор, не то что песни, прибаутки и т. п. Хмурые, очень хмурые, грязные и истощенные физиономии этих работников не выражали на этот раз ничего иного, как тупую, бессознательную покорность своей доле. Пища была скудная, плохая, потому что доставка провианта до 9-го июля [501] была еще крайне затруднительна, а имевшиеся запасы быстро оскудевал. Наконец, 10-го числа прибыл из Воздвиженской первый солидный транспорт с шанцевым инструментом и с провизией. Благодаря инструменту, в тот же день заложено у Зонаха промежуточное укрепление и началась работа в скалах по соединению Аргуна с варандинскими высотами.

Тем временем колонна полковника Баженова продолжала свое дело: на рассвете, 10-го июля, она выступила вновь на работу и заняла прежнюю позицию. В этот день рубили в балке. Цепь была выдвинута за балку. Неприятель, засев за небольшим возвышением, поросшим кустарником, время от времени давал знать о своем там пребывании ружейными выстрелами. Но к счастью на этот раз пальба его была для нас безвредна. Тем не менее, пришлось угомонить его все-таки артиллерийским огнем, вследствие чего из горных орудий взвода легкой № 5-го батареи разновременно было произведено три выстрела обыкновенными гранатами с дистанции 340 сажень (25 л.).

Колонна возвратилась в засеку благополучно.

11-го июля колонна с рассветом выступила из Севастополя по направлению к аулу большому Варанды в составе, между прочим, одного лишь взвода легкой № 5-го батареи, в прикрытие которому была дана рота 20-го стрелкового батальона. Позиция была занята в расстоянии двух верст от засеки. Лишь только взвод артиллерии стал на место, горцы открыли дальний ружейный огонь из леса. Им отвечали двумя обыкновенными гранатами с дистанции 200 и 225 сажень (17.5 и 20.5 л.). Они замолчали и больше нас не тревожили до окончания рубки. Только при движении обратно в засеку, в пять часов вечера, они вздумали вновь возобновить огонь по арьергарду, но преследовать не решились, потому что невыгодно было высунуть из леса на свет божий свои [502] бритые головы. На их выстрелы утомленные солдаты не дали никакого отсвета.

На следующий день колонна полковника Баженова работала спокойно, если не считать нескольких десятков выстрелов со стороны неприятеля, которые для нас были безвредны. Артиллерии не пришлось выпустить ни одного заряда. Но зато сильная неприятельская партия обратилась на рабочую колонну полковника Наумова, который рубил лес над оврагом Яраш-Марды, и атаковала ее. Тотчас топоры были оставлены – и место их заменили ружья. После получасовой оживленной перестрелки горцы бежали, лишив нас трех рядовых, которые были ранены.

Вообще, в течение всех последних дней, горцы, сколько ни старались принести нам возможно существенный вред, не успевали в своем намерении, потому что везде, куда вступали для работ наши войска, всякие предосторожности были принимаемы с большим благоразумием, да и сами солдаты не зевали. Так что Шамиль в эти дни, можно думать, был столько же не в духе, сколько и приходил к убеждению, что его толпы лишь даром хлеб едят.

13-го июля колонна полковника Баженова, в составе, с прочими войсками, четырех орудий, выступила с рассветом опять к аулу б. Варанды и, немного не доходя до позиции, 11-го и 12-го июля заняла высоту. Орудиям пришлось стоять над балкою. Спустя полчаса после того, как начали рубку леса, неприятель с противоположного края балки открыл огонь по артиллерийской прислуге. Но тут справились живо: послали ему пять гранат с дистанции 200 сажень (17,5 л.) и тем заставили замолчать и убраться восвояси.

14-го июля работы продолжались, но почти без выстрелов. Только вечером, по возвращении в засек, когда артиллеристы под прикрытием роты повели поить лошадей, из ближайшей [503] опушки начались выстрелы. Но рота быстро охладила неприятеля, осадив его в глубину леса несколькими десятками пуль.

Вообще, с 10-го по 15-е июля в отряде было убито четыре и ранено семь нижних чинов.

В тот же день, в семь с половиною часов вечера, взвод горных орудий батарейной № 4-го батареи 20-й артиллерийской бригады, под командою прапорщика Пазуваева, по приказанию начальника колонны, полковника фон-Кауфмана, снялся с позиции у аула Зонах и под прикрытием двух рот куринского и белостокского полков двинулся в главный лагерь. Хотя тут дорога была очищена от леса, но не вполне разработана для того, чтобы предпринимать по ней путешествия навстречу ночи. Какая необходимость была отправить взвод в главный лагерь именно теперь, а не завтра – об этом нужно спросить у полковника Кауфмана. Выступлением его тем более необходимо было приостановиться, что в семь часов пошел сильный дождь, и началась гроза. В такое время и в такую погоду можно было ожидать всяких случайностей; вообще же следовало пожалеть людей, которые и без того по целым дням не знали ни отдыха, ни покоя.

Но кавказским военачальникам с давних пор привилось сознание, что – машина, годная к работе во всякую минуту, потому нечего с ним церемониться. Не щадить солдата, как бы приучая его к закалу, к выносливости – было обыкновением. Но спрашивается: нужны ли были еще, так сказать, искусственные в этом случае опыты, когда и естественных, неизбежных и ежедневных было уж чересчур много?

Так или иначе, а взвод выступил.

Лишь только он оставил позицию, гроза разразилась во всем своем горном ужасающем великолепии: электрический блеск молнии ослеплял глаза, скалы дрожали от неумолкаемых взрывов грома, дорогу быстро размыло, и бедные лошади скользили [504] над кручею, лишь руководимые одним инстинктом. После каждого небесного фейерверка приходилось останавливаться, чтобы рассмотреть и ощупать под ногами землю; после каждого раската грома лошади вздрагивали, готовые рухнуть в овраг; на людях не было сухой нитки.

Вдруг, после некоторого затишья, еще в сотый раз блеснула молния, и раздался такой ужасный удар грома, что одну из артиллерийских лошадей мгновенно сорвало в овраг и, как оказалось на утро, расшибло от падения в некоторых местах; другая, оглушенная этим страшным ударом, замоталась, взвилась на дыбы и полетела вслед за нею. Но по пути она зацепилась за пень и несколько приостановилась. Только это обстоятельство дало возможность снять с нее вьюки и амуницию. Затем ее проводили книзу.

И подобного рода движение продолжалось в течение четырех с половиною часов, так что взвод со своим прикрытием достиг до лагеря почти в полночь. Здесь он был поставлен между третьим белостокским и вторым куринским батальонами.

Усталые, голодные и вымокшие люди тотчас были встречены своими однополчанами и кунаками, которые, невзирая на все неистовства погоды, немедленно озаботились их пригреть и накормить, чем Бог послал.

На утро невзгода была как бы забыта, и солдаты даже подтрунивали над самими собою, говоря: «вот привел Господь умыть-то рожу раз в две недели; а то, гляди, думалось, что умереть не в добрый час придется неумытым».

Славный ты, бедный кавказский солдат прошлого боевого времени! Мощь-то твоя изумительная, хоть и рожа неумытая!

15-го июля – лишь только колонна полковника Баженова выступила за засеку – приказано было орудиям обстрелять то место, откуда накануне, во время водопоя, горцы салютовали нас своими [505] пулями. Было сделано два выстрела обыкновенными гранатами с дистанции 300 сажень (30 л.). На рубке было спокойно; батальоны возвратились домой к полудню.

16-го июля рубка производилась вблизи тех мест, что т 8-го июля, сажень на 100-150 левее. С противоположного края балки горцы открыли огонь по артиллерийской прислуге и по прикрытию. Ответив им семью обычными гранатами с дистанции 260 сажень (24 л.), орудия заставили их удалиться.

В этот же день в состав артиллерии чеченского отряда вступил взвод орудий легкой № 5-го батарея 20-й артиллерийской бригады и полупудовый мортирный взвод, находившийся на вооружении в укреплении Аргунском. Легкими орудиями командовал прапорщик Кашинцов, выступивший из Воздвиженской 13-го июля.

По ущелью, к укреплению Зонах, была уже разработана широкая и удобная проездная дорога, так что указанные четыре орудия прошли по не беспрепятственно и вступили в колонну полковника фон-Кауфмана.

17-го тюля, по пробитии утренней зари, с рабочей колонною полковника Баженова выступил взвод горных орудий легкой № 6-го батареи. Колонна двинулась к аулу малому Варанды, потом поднялась на высоты, влево от дороги, и заняла там позицию – примерно верстах в трех от лагеря. Около девяти часов утра на противоположной горке, обнаженной от леса, показалась значительная партия горцев, направлявшаяся от большого Варанды к малому Варанды. По ней было сделано три выстрела обыкновенными гранатами на расстоянии 325 сажень (33 л.). В одиннадцать часов утра колонна возвратилась в засеку.

Из состава артиллерии, кроме этого взвода, ходил еще 17-го июля и взвод горных орудий батарейной № 4-го батареи 20-й артиллерийской бригады в прикрытие пастьбы скота, невдалеке от лагеря. Особых приключений не произошло, равно как и 18-го июля. [506] 19-го июля рабочая колонна двинулась снова к аулу малому Варанды. Пройдя три версты, она остановилась, заняла позицию влево от дороги и, оставив здесь взвод горных орудий легкой № 6-го батареи под прикрытием роты 20-го стрелкового батальона, разошлась по частям во все стороны делать свое дело.

Около восьми часов утра в лесу, где производилась рубка, раздался неожиданно залп нескольких сот винтовок, который вслед затем перешел в беглый ружейный огонь. Дело все состояло в том, что горцы, пользуясь тем, что мы предварительно не обстреляли леса, в котором они залегли заранее, бросились на нашу цепь и хотели ее прорвать, а потом посчитаться с рабочими. Но цепь не дрогнула – хотя и не была приготовлена к такой неожиданности – и, встретив залп горцев огнем всей линии, отстаивала себя до той минуты, пока подоспел резерв. Последний ударил в штыки, и неприятель отхлынул. Артиллерия до этого времени действовать не могла, потому что легко перестреляла бы свою цепь, в которой и без того было несколько раненых, поэтому она молчала. Но когда по нашим выстрелам было видно, что горцы отброшены – орудия насторожили свои дула. Как раз в это время неприятель показался на небольшой поляне среди леса, и в ту же минуту по нему было сделано два выстрела обыкновенными гранатами с дистанции 200 сажень (17,5 л.). После этого напутствия пальба со стороны неприятеля совершенно прекратилась, и он толпами поплелся по горе в свой лагерь. Тропа, по которой он шел – как легко было видно – извивалась по широкой поляне среди чащи леса. Усмотрев это, прапорщик Щурский приказал навести орудия на эту поляну. Он не ошибся: не прошло и четверти часа, как горцы кучка за кучкой вышли на поляну. Тогда сверкнули наши трубки, и раздался залп двух орудий с дистанции 275 сажень (27 л.). Гранаты разорвало на самой лощине. Неприятель массою кинулся вперед; вслед ему полетели еще две гранаты с дистанции 300 [507] сажень (30 л.) и, наконец, вдогонку еще одна граната с листанции 350 сажень (38 л.).

Лишь только поручик Кулешов, оставшейся в засеке, услышал первый залп горцев и затем продолжительную пальбу, он приказал немедленно выдвинуть орудия. Прислуга на руках выкатила их за ограду и в несколько минут втащила на небольшой бугор, находившийся в пятнадцати саженях от засеки. Это было очень кстати, потому что когда неприятель показался на поляне среди леса, и Щурский открыл ему огонь в тыл, орудиям Кулешова пришлось, как нельзя лучше, вторить Щурскому – во фланг горцам и наперерез их дороги. Кулешов не замедлил и учащенным огнем отправил к Батоке пять обыкновенных гранат с дистанции 325 сажень (33 л.). Это окончательно сконфузило воинов Шамиля: застигнутые так неудачно для них с фланга и с тыла, он быстро и в беспорядке разбежались во все стороны.

Этот ли урок или что иное доставили нам следующий день вполне покойный, для горцев совершенно безобидный; ни с одной стороны не было сделано даже ружейного выстрела.

Убеждаясь, что с вырубкой лесов сама природа стала на нашу сторону и что нанести нам какой-нибудь существенный вред пока решительно невозможно, Шамиль пустился на новые выдумки. Он приказал строить тяжелые плоты и сделал распоряжение, чтобы, по изготовлении, пустить их один за другим вниз по течению Аргуна и тем сорвать наш мост у Зонаха. Какая была его дальнейшая цель – осталось тайною, потому что плоты не достигли назначения: они были встречены с нашей стороны, не доезжая до моста, береговыми баррикадами и, прибыв таким образом в наши владения вполне благополучно, послужили отличным материалом для наших работ по укреплению самого моста и зонахского редута. Много было хохота у солдат над этими ухищрениями имама, который как дитя, ослепленный [508] какими-то несбыточными надеждами побороть нас, глупил с утра до вечера.

В течение времени, с 15-го по 21-го июля, во всех перестрелках у нас было убито трое и ранено двенадцать нижних чинов. Потеря неприятеля была нам неизвестна, но, судя по встречам, которые он испытал, должно полагать, что она была очень много чувствительнее нашей.

Наступил день 21-го июля – день, который долго был памятен нашему солдату как урок, доказавший насколько иногда может быть гибельны в войне оплошность и беспечность и насколько со стороны каждого воина, кто бы он ни был, необходима осторожность, самоохранение и предусмотрительность.

Когда вторая стрелковая рота тенгинского полка выступала из Владикавказа в экспедицию, две хорошенькие барыни, жена г-на Я. и ее сестра, девица Ч., теперь проживающая в Тифлисе вдова, вышили для этой роты разными шелками великолепный значок. Командир роты торжествовал, фельдфебель приятно склабился, а самая рота была очень довольна: значит, полюбилась барыням. Другие роты смотрели на этот значок с завистью и досадливо поговаривали:

– Вишь, стрелкам лафа; на то они и стрелки: значит, хорошо стреляют.

При вручении значка было множество пожеланий, уверений в том, что он имеет магическую силу, что он сохранит, сбережет от всех невзгод, а наипуще – от неприятельской пули.

Выступили в поход. Волшебный значок реял среди других значков красиво и гордо, с сознанием своего достоинства и назначения.

Пришли в чеченский отряд. Ничего себе, значок странствовал [509] с ротою то туда, то сюда и, как мы видели доселе, более или менее благополучно.

Наконец, 21-го числа его назначили в прикрытие рабочих при рубке леса.

Рубка производилась между главным лагерем и маленьким Севастополем, на добрый орудийный выстрел от первого их них и, конечно, в виду войск, оставшихся в большом лагере.

Рубили, как следует – добросовестно. Цепь держала стрелковая рота с волшебным значком; в резерве был взвод 13-й роты куринского полка.

Наработавшись, солдаты признали нужным отдохнуть и мало-мальски закусить сухариком. Рассеялись, где кто стоял; было восемь часов утра; кругом – тихо. Эта безмятежная тишина навеяла спокойствие и на душу красивого значка: цепь присела, сблизила немного свои пары, положила возле себя ружья – и ну валять в носки и фильку. Откуда тут и карты взялись!

Было очень весело: солдатики тешились, отпуская друг другу удары картами по загорелым, раскрасневшимся носам. Никаких гостей, конечно, не ждали.

Но непрошенные гости – покрой их, мать-земля! – сами догадались явиться.

Цепь занимала пространство по окраине лесистой балки, даже оврага; кругом – также лес.

В балку между тем залез каким-то образом наш старый знакомый – Батока, да не один, а примерно со ста пятьюдесятью себе подобных. Захотелось Батоке полюбопытствовать, почему это вдруг сделалось так тихо: ни стука топоров не слышно, ни падения деревьев не заметно – словом, как будто все вымерло. Подкрался наиб поближе и видит – значок реет красиво, а солдатики режутся в картишки. Батока канальски и лукаво улыбнулся, а потом кошачьей поступью возвратился к [510] своим и поманил их рукою к себе с обеих сторон, приложив указательный палец другой руки к своим тонким губам, обрекая тем всех своих воинов на гробовое молчание. Разъяснив шепотом своему войску в чем дело, Батока отдал соответственные приказания, приник с частью своей ватаги к земле и – то ползком, то на четвереньках – стал взбираться к окраине оврага.

А стрелки и в ус не дуют.

Но вот, в то самое время, когда один из них занес валета бубен над носом своего товарища и готовился шлепнуть земляка во всю ивановскую, раздался в двух шагах от цепи отчаянный гик, и до ста человек чеченцев бкз выстрела ударили в шашки на левый фланг цепи, отрезали ее от резерва и начали крошить направо и налево. Когда затих этот ник, мы все, почти зрители дела, разинули рты и остановились, не зная, что делать. Два горных орудия легкой № 5-го батареи, стоявшие на переднем фасе главного лагеря, как раз были направлены к злополучному оврагу, но стрелять из них было бы безрассудно, так как все догадались, в чем дело, и знали хорошо, что каждая граната, пущенная по направлению чеченского крика, перестреляет и наших. Таким образом, артиллерия оставалась безмолвна.

А в это время в рядах несчастных стрелков происходили ужасные сцены: чеченцы рвали с них сумки, амуницию, отбирали ружья, раздевали их донага и рубили на котлеты. Если бы они не увлеклись поживою, на добычу которой уходило много времени, а ограничились бы только боем, то весь фланг цепи буквально был бы вырезан. Но жадность, а в особенности стремление завладеть оружием и зарядами, сократили число жертв, павших под ударами неприятельских шашек.

Здесь я передам случай, который слышал от командира [511] куринского взвода, бывшего в резерве, прапорщика или подпоручика Гринфельда. товарища моего детства.

На каждого стрелка приходилось по крайней мере по пяти горцев, которые раздевали, обирали свою жертву и, наконец, убивали ее. Один из стрелков бросился наземь и думал как-нибудь улизнуть между деревьями и валежником. Конечно, ружья при нем как и не бывало. На беду его приметил рослый чеченец и с обнаженной шашкою кинулся на него. Бедный солдат, совершенно растерявшийся, поднялся на колена и умоляюще сложил руки. Жалость что ли одолела горца, но только он опустил шашку и показал солдату рукою, что тот должен раздеваться. Солдат не заставил себя долго ждать – и давай сбрасывать все, что на нем было, так усердно, что в две минуты остался в том виде, в каком родился от матери. Чеченец, без сомнения, помогал ему весьма нецеремонно, хотя и обстоятельно. Когда, на этот раз уже счастливый, солдат отдал все, что было на нем и при нем, то вновь, сложив руки, просил не убивать его. Чеченец дал ему затрещину, свалил наземь, моментально сгреб двумя руками кучу валежника пополам с гнилыми листьями, набросил это покрывало на своего клиента, живо подобрал его костюм и амуницию и исчез. Солдат остался жив.

Обирая солдат, горцы тут же сбрасывали в овраг ружья, сумы и их платье, которые там, внизу, подбирали оставшиеся сподвижники Батока. Туда же, в овраг, были сброшены ударами шашек и некоторые из наших солдат.

Вся резня и затишье продолжались не более семи минут. По истечению этого времени, горцы открыли беглый огонь по остальным парам цепи, спасавшимся бегством. Это, кажется, очнуло всех, и на отчаянную пальбу чеченцев прежде всего полувзводными залпами отвечал резерв, который, заряжая затем [512] ружья на ходу, бросился на выручку товарищей. Почти одновременно с ним подоспел сюда же майор Ксархаки с двумя ротами тенгинского полка, и каждое дерево как бы загремело несколькими пулями. Неприятель был сбит, прогнан в овраг; Батока был ранен.

Но, увы! К довершению нашего несчастия исчез и волшебный значок.

О, Батока, Батока! Ты на деле доказал всю тщету дамских сувениров, все их ничтожество в боевом отношении и все бессилие на войне их магического обаяния.

Благодаря алчности горцев, употребивших значительную часть времени на декольтирование наших солдат, потеря наша была относительно невелика: 13-ть изрубленных и 10 человек сильно раненых. Сколько помнится, мы не досчитались у себя четырнадцати ружей.

Когда резерв открыл пальбу, это послужило признаком к тому, что можно ввести в дело и артиллерию; поэтому прапорщик Щурский, находившийся в составе злополучной колонны, пустил к оврагу три обыкновенные гранаты с дистанции 200 сажень (17,5 л.). Но эти запоздалые выстрелы едва ли могли принести неприятелю какой-нибудь вред. [513]

Еще одно очень неудавшееся предприятие Шамиля. Ночное нападение на маленький Севастополь; разрушение его и замена временным редутом. Наступление к аулу б. Варанды. Гора Саюн-Дук. Бомбардирование. Виленцы исчезли. Штурм и взятие Саюн-Дука. Количество истраченных артиллерийских зарядов. Деморализация в войске имама. Неприятельская батарея. Мосты. Воздушное путешествие куринцев под начальством майора Эрнрота. Возобновление моста. Беспокойное положение горцев и перестрелка вокруг лагеря. Переправа колонны полковника Черткова и штаба командующего войсками на ур. Гакко. Мост провалился. Новые наши подданные. Редут уступлен без боя. Наш аванпост, еще засека и еще одно отражение неприятеля. Уничтожение засеки у аула м. Варанды. Перенесение лагеря на ур. Гакко. Последний здесь дебют артиллерии.

После взрыва наступило затишье. До 28-го июля мы продолжали наши работы, изредка перестреливались ружьями, но ни разу не стреляли из орудий.

Видно было, что Шамиль о чем-то думал и что-то подготовлял. Так и вышло: убежденный, что ничего решительного здесь предпринять не может и что не каждый же день может повторяться катастрофа двадцать первого июля, имам решился переменить диверсию. Он задумал поднять против нас галашевцев, галгаевцев, карабулаков и другие общества вблизи Владикавказа, и с этой целью, отделив из своего девятитысячного отряда половину, он ночью, с 24-го на 25-го июля, двинулся через Ако в галашевское общество.

Генерал Евдокимов через лазутчиков и покорившихся нам жителей узнал об этом тотчас же и тотчас же отправил [514] из своего отряда навстречу Шамилю начальника чеченского округа, полковника Беллика, с тремя сотнями казаков и тремя сотнями милиции, а полковнику Алтухову, находившемуся в укр. Шали, предписал идти форсированным маршем к Владиказказу – с двумя дивизионами драгун, пятью сотнями казаков и одним дивизионом конных орудий.

Касаясь военных действий в районе чеченского округа близь Владикавказа, я поставлен в необходимости сделать это потому, что задача настоящей статьи состоит в описании не одних только боевых дел и движений аргунского отряда, но вообще, в указании на все события 1858 года в Чечне. Таким образом, я намерен сделать перечень этих событий везде, где бы то ни было для того, чтобы не оставить пробелов в моей задаче. Но так как в военных действиях, происходивших в малой Чечне, я сам не участвовал, то мне остается одно – обратиться к официальному донесению об них генерала Евдокимова главнокомандующему армией. Участникам же дела предоставляю изложить факты в надлежащей полноте и подробностях.

Из донесения генерала Евдокимова видно следующее:

«Войска, оставшиеся в окрестности Владикавказа и на верхней Сунже, составили вместе с прибывшими войсками два отряда; один, под начальством генерал-майора Мищенки, из 2-х батальонов пехоты, 2-х дивизионов драгун, 13-ти сотен казаков, 2-х христианских и 2-х мусульманских сотен осетинской милиции, двух легких, двух горных и шести конных орудий; и другой – под начальством полковника Беллика – из 10 с половиной рот пехоты и 10-ти сотен казаков, при 2-х батарейных. 2-х легких и 2-х конных орудиях.

Шамиль прибыл в Мужич-аул, галашевского общества, [515] с передовыми скопищами 27-го числа в ожидании прибытия остальных, которое замедлилось испорченными от проливных дождей дорогами, а между тем употреблял все усилия, чтобы возмутить против нас покорные племена. Некоторая часть жителей из горных обществ: галгаевского, карабулакского и галашевского пристали к нему и усилили его толпу.

По первому известию о прибытии Шамиля в Мужич, генерал-майор Мищенко выступил со своим отрядом 27-го июля из Владикавказа и занял позицию на левом берегу Сунжи, в 15-ти верстах выше укр. Назрановского, против акиюртовского ущелья.

В полдень, 30-го числа, Шамиль двинулся по последнему ущелью с намерением напасть на отряд генерала Мищенки и потом обратиться против полковника Беллика. В 3 часа пополудни скопище его начало выходить на плоскость и разбивать палатки.

Генерал-майор Мищенко, желая выманить неприятеля на плоскость, чтобы потом атаковать его при более выгодных условиях, для нанесения ему решительного поражения, с намерением оставался на своей позиции. В пять часов, когда получено было известие, что значительная часть сил Шамиля спустилась на плоскость, он двинулся двумя колоннами: правая, под начальством подполковника Козлова, состоявшая из 6-ти сотен казаков, 4-х сотен осетинской милиции и 2-х конных орудий, направилась к аулу Измаил и получила приказание привлечь на себя внимание неприятеля; а левая, под начальством полковника Алтухова, при которой находился и сам генерал-майор Мищенко, состоявшая из двух дивизионов драгун, пяти сотен казаков и четырех конных орудий, переправившись через Сунжу против аула Наглиева, двинулась в обход неприятелю на правый его фланг. Пехота с двумя сотнями казаков, двумя легкими [516] и двумя горными орудиями оставалась на прежней позиции в виде общего резерва.

Неприятель, обратив все свое внимание на правую колонну, готовился атаковать ее, когда неожиданное появление на правом его фланге левой колонны привело его в совершенное замешательство. Выслав вперед наездников, чтобы завязать перестрелку и удержать движение наших войск, Шамиль торопился отступать, но было уже поздно. Обе колонны одновременно атаковали его, обратили в бегство и вогнали в теснину, где наносили страшное поражение столпившемуся неприятелю. Есаул Пистолькорс, спешив две сотни казаков, прошел на дорогу горою и отрезал часть неприятельской толпы, которая большей частью погибла под ударами нападавших на нее со всех сторон войск наших.

Поражение неприятеля было полное. Оставив на месте более 370 трупов, 84 лошади, 424 ружья, 280 шашек, 445 пистолетов и кинжалов, 14 палаток, в которых найдена была постель Шамиля и кухонная посуда его, и одну лошадь с походной кузницей, Шамиль бежал безостановочно до Мужича, где, переждав рассвет, продолжал бегство через Алкун в Мереджи. Толпы его рассеялись по разным дорогам, преследуемые и истребляемые местными жителями, которых он надеялся возмутить. С нашей стороны было убито 14 и ранено 16 казаков и милиционеров, большей частью из мусульман осетинской милиции».

Таково было донесение генерала Евдокимова.

Теперь возвратимся к нашему отряду, дневник которого мы остановили на двадцать восьмом числе июля.

28-го числа колонна вновь выступила на рубку к аулу [517] б. Варанды и заняла позицию в двух верстах от засеки, на горе, обнаженной от леса. Здесь местность уже была вполне открытая, и горцы не могли что-либо предпринять, вследствие чего войска возвратились к полудню на свое место без выстрела. Но зато ночью неприятель, как видно, хотел наверстать то, что потерял днем, а может быть, вновь рассчитывал на нашу оплошность: в составе значительной партии он засел в овраге и за оврагом против маленького Севастополя и, дав сигнальный выстрел, открыл беглый огонь по часовым и по палаткам. Тогда орудия, заряженные заблаговременно на всякий непредвиденный случай картечью и обыкновенными гранатами, из обоих взводов дали ему знать, что для него бесполезно продолжать дальнейшую перестрелку. Было выпущено: из взвода « 5-го батареи – один картечный заряд с дистанции 10 сажень (12 л.); из взвода № 6-го батареи – один картечный – с той же дистанции и две обыкновенные гранаты с дистанции 125 сажень (9,5 л.).

29-го июля войска, за исключением немногих частей, отдыхали. Мортирный полупудовый взвод, который принял в командование подпоручик Разуваев (брат прапорщика) от поручика Белецкого, выбывшего за болезнью из отряда, с двумя ротами линейного № 10-го батальона, прикрывая собою часть обоза главного отряда, перешел на закате солнца в колонну полковника Баженова. Кроме того, ночью прибыл туда же и взвод орудий батарейной № 4-го батареи 20-й артиллерийской бригады, под командою подпоручика Мамацаева, который вступил в состав действующего отряда накануне. Наконец взвод орудий легкой № 5-го батареи, снабженный усиленной упряжью, поднялся из Зонаха по весьма удобной и уже хорошо разработанной дороге в главный лагерь и вступил в состав своего дивизиона, которым командовал капитан Парчевский.

С вечера отдано было приказание – быть готовыми к выступлению. Все с радостью приняли это распоряжение, потому что [518] скучная и однообразная была стоянка; наконец и застоялись-таки долго на одном месте. Вследствие предстоявшего выступления, а также и потому, что засека полковника Баженова не могла вместить в себя всех, прибывших в этот день в колонну войск, в особенности артиллерию, – началось разрушение маленького Севастополя, отслужившего свою службу. Взамен его, на кургане, отстоявшем от позиции сажень на сто, в несколько часов возник маленький временный редут, который занял взвод поручика Мамацаева с батальоном белостокского полка.

Разнесся слух, что мы должны на утро готовиться к серьезному бою. Солдаты, поужинав, усердно помолились Богу, переменили белье, вымылись – кто мог и прикорнули на земле в ожидании, что пошлет им судьба на следующий день.

Генерал Евдокимов, получая ежедневно подробные сведения о намерениях и движениях Шамиля в малой Чечне, не мог не воспользоваться разделением его сил и отступлением его из шатоевского общества, вследствие чего торопился довершить свои планы занятием главных пунктов: большого Варанды, большой шатоевской долины и верховьев Аргуна. Странно, что имам был на этот раз не сообразителен. Он не мог не освоиться с тактикой генерала и не убедиться из всех его действий, что они клонятся вовсе не к тому, чтобы остановиться и засесть у малого Варанды. Это было заметно для простого и неопытного взгляда. И если только Шамиль сколько-нибудь думал об этом, то он видел, что подготовка к дальнейшим предприятиям вполне созрела, и что в такую решительную минуту не следовало ему ослаблять и оставлять своего отряда, если бы даже все шансы были на то, чтобы возмутить некоторые покорные нам общества Чечни и Осетии.

Но видно счастье вполне перестало служить владыке гор, и самая сила обстоятельств, сама судьба вела его в петлю. В тот день, 30-го июля, когда он с такой уверенностью ожидал [519] с нами боя и затем потерпел такое решительное поражение, другой, не менее решительный удар был нанесен ему в самом сердце гор.

30-го же июля, за час до рассвета, командующий войсками двинул отряд к большому Варанды следующим образом: впереди, под начальством полковника Баженова, колонну из двух батальонов пехоты, роты стрелкового батальона и взвода горных орудий легкой № 5-го батареи, под командою поручика Кулешова, которая, обогнув передовой редут, поднялась влево на гору, прикрывая этим маневром движение главных сил, наступавших по прямой дороге. Через два часа, когда эта колонна после трудного подъема заняла левые, господствующие по пути высоты, двинулся весь отряд. Из всей артиллерии составлена была колонна в центре войск, между батальонами куринского полка.

День был прекрасный, хотя и жаркий; солдаты шли бодро, не смотря на все понесенные ими труды: на лицах так и написано было удовольствие, что расстались, наконец, с надоевшей стоянкой. Версты три дорого шла среди редкого леса, по буграм и косогорам и по недавно разработанной просеке, а затем кончалась у обширной больше-варандинской поляны, теряясь здесь в густой высокой траве и обильных посевах. Но тут в ней не было и надобности – иди, куда хочешь. В глубине этой поляны был разбросан аул большой Варанды; впереди его – глубокий овраг, в котором протекала небольшая речка, и вслед за оврагом вздымалась покрытая кое-где редким лесом гора Саюн-Дук. Она охватывала собою всю поляну с двух сторон и только из оврага несла на себе три дороги, так что обойти эту гору не было возможности, а по необходимости приходилось наступать на нее по этим дорогам. Саюн-Дук хотя вполовину менее Даргин-Дука, но значительно круче его. Из трех дорог левая была отложе других, но перерыта канавами и заграждена [520] завалами, прикрывавшимися башнею, торчавшею недалеко от вершины горы. На половине средней дороги возвышался также завал из поваленных, как видно было, весьма недавно деревьев, – что можно было заключить из зелени, еще не усохшей на этих деревьях. Это был самый крутой и тяжелый подъем, полуотвесно восходивший из оврага на вершину Саюн-Дука. Третья, правая, хотя была значительно шире двух предыдущих и допускала наступление колонною, но крутизна ее не уступала крутизне средней дороги. Невдали от вершины горы, по протяжению третьей дороги, было еще два завала. Масса горцев теснилась на вершине Саюн-Дука, по всему протяжению горы. Чуть только отряд начал выстраиваться на поляне, с горы послышалось протяжное пение тысячи голосов: «ля-илляхи-иль-алла».

Останавливая внимание на позиции, которую избрали для себя горцы на вершине Саюн-Дука, нельзя не прийти к заключению, что она по отношению к нашим войскам не усваивала за собою для неприятеля значения даже хорошей оборонительной местности, не говоря о том, что не могла предоставить ему возможности защищать ее, по неимению у него изрядного запаса артиллерийских орудий. По первому взгляду было видно, что для нас эта позиция, столько же почти неодолимая при действии штыком и ружейными выстрелами, должна была очень быстро уступить бомбардированию, потому что вся гора вплоть до ее вершины не имела никаких вполне закрытых мест вроде лесистых оврагов, балок и т. п., которые бы не могли быть с успехом обстреливаемы нами. Должно полагать, что сами горцы придавали этой позиции лишь значение относительное – как возможной естественной преграде, оберегавшей собою другие за нею, более важные для них во всех отношениях местности. Это доказывалось тем, что их артиллерия, за исключением одного орудия, была поставлена в особом пункте, над Аргуном, по ту сторону [521] горы, а эта последняя при нашем орудийном огне была уступлена без того крайнего, ожесточенного сопротивления, которое мы здесь надеялись встретить.

Но, так или иначе, а по вступлении нашем на поляну горцы приняли против нас угрожающее положение, хотя сами пока не открывали огня. Толпы их видимо сгущались и увеличивались в объеме, а песня раздавалась все громче и протяжнее.

Генерал Евдокимов, внимательно осмотрев гору по всем ее направлениям, приказал разместить орудия для бомбардирования ее. Артиллерия выдвинулась вперед, остановилась не в дальнем расстоянии от оврага и расположилась следующим образом: на левом фланге, возвышавшемся над прочей местностью, где было несколько пустых саклей – два горных орудия легкой № 5-го батареи, под командою штабс-капитана Кнорринга; правее и ниже – взвод горных орудий той же батареи, под командою поручика Кулешова, который прибыл сюда в колонне полковника Баженова; в центре – батарея из двух орудий горной № 4-го батареи и двух горных орудий легкой № 6-го батареи; последние, впрочем, в половине боя примкнули к орудиям штабс-капитана Кнорринга, против которых неприятель усилил свои толпы. Еще правее были поставлены на возвышенности, за плетнем, две полупудовые мортиры, под командою подпоручика Разуваева и, наконец, на правом фланге под прикрытием пятого куринского батальона и роты 20-го стрелкового батальона два орудия легкой № 5-го батареи, под командою прапорщика Кашинцова.

Не кончил еще неприятель своего похоронного пения, как повзводно, с пятисекундным перерывом раздались залпы двенадцати орудий. Когда рассеялся дым – пение прекратилось, и неприятель разредел. С горы грянул выстрел, и между пятым куринским батальоном и взводом легких орудий упало [522] ядро. Впрочем, оно было первым и последним. По мере того, как неприятельская масса двигалась то вправо, то влево, как бы ища защиты и прикрытия от наших снарядов – в особенности в устроенной им на горе засеке – беглый артиллерийский огонь настигал ее на всех пунктах. Наконец горцы сбились на левой стороне горы и скрылись за широким холмом, против взвода легких орудий. Тогда, по приказанию командующего войсками, мортиры были сняты со своего места и на руках прислуги и казаков дежурной сотни начальника отряда перенесены на крышу одной из саклей аула, почти рядом с орудиями прапорщика Кашинцова. Мортирам предлежало, согласно приказанию, очистить сперва от неприятеля завалы и протяжение горы, а потом вместе с легкими орудиями обратить огонь на вершину горы. После нескольких полупудовых гранат горцы десятками стали выскакивать из-за завалов и из кустарников, покрывающих гору, и бежали вправо потом наверх. В то же время и таким же порядком орудия Кнорринга действовали по башне и по завалам, находившимся на левой дороге. Неприятель и их этих мест бежал врассыпную, вспархивая на вершину Саюн-Дука с легкостью птицы. По мере достижения этих результатов генерал Евдокимов приказывал все более и более учащать пальбу, так что орудия гремели буквально беглым огнем. Не смотря на то, что банники смачиваемы были водою, дула орудий были настолько горячи, что нельзя было дотронуться до них рукою.

Когда начальник отряда убедился, что на скатах горы нет более неприятеля, он приказал готовиться к наступлению и, между прочим, назначил на штурм по одной из дорог батальон виленского полка. Начальник штаба, подполковник Носович, который должен был передать это приказание батальону, изъездил всю поляну, опросил все части и не нашел виленцев. Тогда на розыски был отправлен адъютант генерала [523] Кемпферта – поручик Леонтович, который был не менее счастлив в этом случае, как и подполковник Носович: виленцы как будто сквозь землю провалились. Получив отрицательный доклад и поручика Леонтовича, начальник отряда приказал командующему артиллерией, подполковнику Тверитинову, послать своего адъютанта. Состоявший при подполковнике Тверитинове за адъютанта фейерверкер В. избороздил все поле не хуже предыдущих двух офицеров – и виленцев не нашел. Наконец, возвращаясь с докладом по иному направлению, В. нечаянно наехал на каких-то людей, преспокойно лежавших в высоких хлебах больше-варандинского поля, как будто в избе за печкою. Оказалось, что это были виленцы, которые, оставив пока всю боевую работу на долю артиллерии, отдыхали – впредь до востребования.

Привожу этот факт как доказательство крайней беспечности в бою войска, которое уже было достаточно обстреляно для того, чтобы рисковать подобными отступлениями, могущими в нужные минуты обходиться очень дорого и ложиться последствиями на участь целого отряда.

Штурмовые колонны, скинув ранцы и полукафтаны и оставшись в одних рубахах, с патронташами и с ружьями у плеча начали спускаться в овраг. На штурм по средней дороге были назначены наши старые знакомые – мескендукские герои – куринцы пятого батальона вместе с другим батальоном того же полка. В хвосте этой колонны, которой начальствовал флигель-адъютант полковник Чертков, следовал взвод горной № 4-го батареи; по правой дороге назначено было наступать полковнику Баженову, по левой – генералу Кемпферту, в колонне которого под прикрытием роты 2-го саперного батальона следовал взвод горных орудий легкой № 5-го батареи штабс-капитан Кнорринга.

Лишь только колонны двинулись, генерал Евдокимов приказал [524] еще более участить артиллерийскую пальбу по всему протяжению вершины горы и, стреляя через головы штурмовых колонн, остановиться лишь тогда, когда у них раздастся барабанный бой.

Канонада продолжалась со всею, почти неестественною быстротою. Тем временем штурмовые колонны, перейдя овраг, карабкались все выше и выше под жгучими лучами солнца.

Снаряд за снарядом, осеняя их головы, обеспечивал им дорогу и заставлял разбегаться тех смельчаков, которые почему-либо рисковали до сих пор засидеться за завалами, в башне или перелесках. Правая штурмовая колонна была выше других, и первая подала сигнал о прекращении артиллерийской пальбы: саженях в тридцати от вершины горы раздался барабанный бой и за ним продолжительное «ура!». Колонна вскинула ружья на руку и, ускорив шаг насколько было возможно, приближалась к вершине; артиллерия остановила огонь. В эту самую минуту, откуда ни возьмись, навстречу батальонам выросла как из-под земли неприятельская партия, открыв ружейную пальбу. Ответив ей залпом первого ряда, передняя рота взбежала на вершину Саюн-Дука и штыками отбросила горцев, которые бежали во все стороны, не ожидая, пока подойдут остальные роты. Масса горцев – пеших и конных – стремглав летела вдали по направлению к Аргуну, полуоборотом влево от колонны полковника Баженова. Тотчас ха этою колонною и остальные две вступили на вершину, сняли орудия с вьюков и остановились для роздыха и в ожидании дальнейших приказаний.

Саюн-Дук взят с потерей в колонне полковника Баженова только двух раненых: одного обер-офицера и одного рядового; в остальных двух колоннах урона не было.

При бомбардировании горы количество истраченных артиллерийских снарядов было следующее: во взводе орудий штабс-капитана Кнорринга обыкновенных гранат 56, с дистанции 450 сажень (48 л.); во взводе поручика Кулешова – 32. с дистанции 400 сажень (12 л.); во взводе легких орудий прапорщика Кашинцова – ядер 28. с дистанции 550 сажень (46 л.) и гранат 38 с той же дистанции (57 л.); во взводе горных орудий легкой № 6-го батареи на первой позиции – гранат 9, с дистанции 350 сажень (38 л.), а на второй позиции, при обстреливании разных пунктов горы, обыкновенных гранат 36, с дистанции в 275, 300, 325 и 350 сажень (27, 30, 33, 38 л.); во взводе орудий горной № 4-го батареи – обыкновенных гранат 20, с дистанции 375 сажень (40 л.); в мортирном взводе: на первой позиции полупудовых гранат 14. с дистанции 500 сажень под углом в 45?, при заряде в 48 золотников, и на второй позиции – 13 с дистанции 450 сажень, под углом 45?, при заряде в 45 золотников.

Таким образом, общее число выпущенных снарядов – 246. Хотя, положим, подобное количество артиллерийских снарядов в кавказской войне при одном только – и то непродолжительном – бое немножко велико. Но если взять во внимание, что от артиллерийской стрельбы исключительно зависела участь дело, что при этом ружейных патронов израсходовано не более 100 и что, наконец, только при таком единственном вспоможении артиллерии у нас выбыло из строя двое, тогда как при слабой и редкой пальбе пришлось бы штурмовать каждый завал и попадать каждому из солдат любой неприятельской пуле, не будучи в состоянии отвечать на нее снизу вверх, то окажется, что расход и затрата боевых зарядов произведены расчетливо, благоразумно и относительно экономно.

Вообще можно сказать, что горцы отстаивали себя слабо; и если не считать тех немногих выстрелов, которые были сделаны ими навстречу колонне полковника Баженова, то следует прийти к заключению, что Саюн-Дук достался нам почти без боя. Горцы, видимо, опустили руки и защищали сою твердыню [526] как бы для формы. Причину такого равнодушия следует искать столько же в отсутствии здесь Шамиля, который никогда не был бы так уступчив, сколько и в раздоре между местными защитниками страны – чеченцами и их пришлыми сподвижниками – тавлинцами. Разлад между ними произошел тотчас по вступлении Шамиля в малую Чечню, и он был явлением весьма естественным. Хотя Шамиль был уверен в дружелюбии и согласии своего сборного отряда, потому что всех одинаково привел к присяге на газават, но дикие и голодные тавлинцы думали и действовали иначе, не придавая никакого значения этому газавату и даже не понимая его смысла. Они были рады лишь случаю жить и кормиться на чужой счет, выказывая ко всему остальному – в особенности к жертвам в пользу чеченцев – полнейшее равнодушие. Вследствие этого им было решительно все равно, победят ли чеченцы или будут побеждены: это дело их не касалось. Чеченцы же наоборот столько же заботились пока об охранении себя от русского влияния, сколько и о своих семействах, которые были в глубине лесов, и частью требовали их присутствия. Оставив таким образом своих единоверцев более или менее без пропитания и без должного в боевом отношении пособия, они, конечно, возбудили против себя неудовольствия эти пришельцев и их полнейшее равнодушие к делу. При начале бомбардирования тавлинцы еще пели песни вместе с чеченскими мюридами, но когда увидели, что настала минута нешуточная, они первые ретировались, предоставив чеченцам, если желают, отстаивать Саюн-Дук согласно своему усмотрению. Этим и объясняется столь слабое сопротивление неприятеля при взятии горы, которую до последней возможности пришлось защищать небольшой горсти лишь одних чеченцев.

Когда войска перешагнули вершину Саюн-Дука, открылась новая обширная и обнаженная от леса, возвышенная над рекою поляна, перерезанная надвое Аргуном, к которому с [527] обеих сторон она склонялась довольно отлого. Это – шатоевская долина и на ней аулы – Вашиндур и Цаганэ. Вверх по течению Аргуна и по правую его сторону поляна эта, называемая урочищем Гакко, упиралась в невысокую лесистую гору, на выступе которой виднелась трехорудийная неприятельская батарея, прикрытая бруствером и полузакрытая деревьями. Батарея была устроена очень удачно, потому что могла действовать во все стороны, а в особенности вниз по течению реки. Возле каждого из аулов был переброшен через реку мост. Для нас эти мосты были чрезвычайно важны, потому что они открывали нам выход на правую сторону Чанты-Аргуна. Вследствие этого командующий войсками, въехав на гору непосредственно за штурмовою колонною генерала Кемпферта и дав несколько вздохнуть войскам, тотчас же направил часть из них на эти мосты, чтобы охранить их от уничтожения. Но, увы! верхний мост был уже объят пламенем, а от нижнего едва уцелела только незначительная часть, которая давала возможность перешагнуть на ту сторону лишь с опасностью для жизни. Невзирая на это, майор Эрнрот с двумя ротами куринцев быстро устремился к останкам этого моста, переправил несколько человек на ту сторону Аргуна, при помощи их устроил веревочные перила и затем перешел с ротами на правый берег Аргуна и занял вторую половину долины – урочище Гакко. В отряде был тогда общий говор, что майор Эрнрот не получал никакого приказания на это воздушное путешествие, что он его предпринял самовольно и должен будет подлежать ответственности. Но, к счастью, последнее обстоятельство не оправдалось на деле, а о первом не могу утверждать положительно.

Так или иначе, а майору Эрнроту принадлежит первая честь занятия той местности, на которой ныне построено укрепление Шатоевское; так или иначе, а все-таки пришлось воспользоваться его услугою и тотчас же приступить к возобновлению моста. [528]

В прикрытие уцелевшего моста возле аула Цаганэ и двух молодецких рот куринцев без замедления был направлен взвод горных орудий легкой № 5-го батареи поручика Кулешова, который занял позицию по сию сторону, на террасе, над Аргуном на расстоянии пол-орудийного выстрела от неприятельской батареи. Едва только Кулешов установил свои орудия, а майор Эрнрот переправил на ту сторону по канату половину роты, неприятельская батарея при пособии небольшой партии, рассеянной по берегу в закрытых местах, открыла огонь. В горном взводе в это время пулей был ранен один рядовой. Чтобы очистить берег от неприятеля, орудия обстреляли его картечным огнем, при чем было выпущено пять зарядов, с дистанции 100 сажень (12 л.), а потом обратились к батарее, которую заставили замолчать тринадцатью обыкновенными гранатами, на расстоянии 250 сажень (23,5 л.).

По левому же берегу Аргуна, на первой половине шатоевской долины, войска, в составе артиллерии, были расположены следующим образом: на вершине Саюн-Дука – часть пехоты со взводом орудий горной № 4-го батареи, который, время от времени стреляя по незначительным париям, скрывавшимся по ту сторону горы в небольших лесистых балках, выпустил до вечера 9 гранат с разных дистанций. Взвод горных орудий штабс-капитана Кнорринга, по вступлении на гору, был направлен вперед и в пол-оборота налево, во фланг неприятельской батарее, по долине, заметно спускавшейся здесь к лесистому оврагу, и занял позицию над обрывом сего последнего, между Вашиндуром и Цаганэ. Сюда же был прислан в числе других и пятый батальон куринского полка, который вместе с остальными, здесь находившимися частями войск, составил авангард отряда под начальством генерал-майора Кемпферта, оградив себя впереди засекой. Едва только наша нога коснулась этой позиции, из оврага и с правой стороны Аргуна началась [529] ружейная неприятельская пальба. Все пространство вокруг лагеря было очищено от неприятеля сперва четырьмя картечными зарядами, с дистанции 10 сажень (12 л.), а потом, в течение остального дня и ночи, двадцатью восемью обыкновенными гранатами, которые стреляли вместе с тем в ответ на выстрелы – и притом весьма неудачные – неприятельские батареи. Взвод легких орудий и мортирный взвод, спустившись с Саюн-Дука, заняли позицию левее аула Цаганэ, в углу, образуемом поворотом реки, и тотчас открыли огонь гранатами по неприятельскому редуту и по находившейся там партии, с дистанции 550 сажень. Из полупудового единорога было выпущено 10 обыкновенных гранат (57 л.), а из мортир – 17 гранат, под углом 45?, при заряде 50 золотников. Взвод горных орудий легкой № 6-го батареи вместе со вторым батальоном куринского полка был оставлен в ауле большом Варанды.

При наступлении отряда на Саюн-Дук полковник Наумов с двумя батальонами навагинского полка прикрывал вьюки и вообще транспорт, который выступил из бывшего лагеря по следам главного отряда. Под начальством полковника Наумова находился, между прочим, и взвод горных орудий батарейной № 4-го батареи прапорщика Разуваева. У аула большого Варанды колонна эта остановилась и простояла на месте пять часов, пока все вьюки поднялись на Саюн-Дук. При этом во взводе прапорщика Разуваева выстрелом одной картечной гранаты (старого заготовления), с дистанции 200 сажень (29 л.), была рассеяна незначительная партия горцев, стрелявших по колонне из-за кургана. В три часа пополудни, когда вьюки поднялись на гору, колонна отступила опять в аул малый Варанды.

31-го июля, с рассветом, неприятель оставил свой бивак на правом берегу Аргуна, за лесом, где был его редут, и, разделившись на несколько более или менее значительных партий, стал появляться у наших передовых постов, не решаясь, [530] впрочем, подходить к ним ближе 100 сажень. Против засеки, в которой находился майор Юргенсон с пятым батальоном куринцев, вся балка и поляна по ту сторону небольшого леса были заняты неприятельскими значками. По всем маневрам горцев было заметно, что они или готовятся к нападению, или чем-то встревожены, или чего-то особенного ожидают; вообще приготовления к какому-то действию были весьма явны. Чтобы предупредить осуществление первого из указанных предположений, штабс-капитан Кнорринг открыл картечный огонь их двух орудий, с дистанции 100 саж. (12 л.), по балке и по одной из отделившихся партий, вытягивавшейся вправо, за лесом. После восьми картечных выстрелов горцы сперва рассеялись, но потом вновь стали появляться отдельными группами – уже на расстоянии значительно дальнем. Тогда орудия пустили в них семнадцать обыкновенных гранат, с дистанции 300 саж. (30 л.). Среди этой пальбы было несколько таких гранат, которые с математическою точностью рвало на данном месте. Это, вероятно, много способствовало тому, что под выстрелами штабс-капитана Кнорринга до следующего утра не промелькнула ни одна неприятельская винтовка.

Но за рекой, в виду полубатальона Эрнрота, горцы, то появляясь, то вновь скрываясь в лесу, в продолжение нескольких часов беспокоили колонну ружейными выстрелами, большая часть которых оставалась, впрочем, в высоком берегу Аргуна. После долгого терпения необходимо было откликнуться на эти выстрелы в особенности тогда, когда дерзость горцев достигла ста двадцати пяти сажень расстояния от наших орудий. Три картечных выстрела (13 л.) отбросили их от нас более чем на удвоенную дистанцию, но и тут они продолжали изощряться в разряжении своих винтовок – и изощрялись весьма долго, до позднего обеда, так что пришлось разновременно послать им двадцать две обыкновенные гранаты, с дистанции 260 [531] сажень (24 л.). Вообще с раннего утра неприятель более всего напирал на этот пункт. Ясно было – и это не требовало доказательств – что, усмотрев еще накануне горсть наших храбрецов, пробравшихся так непрошено на урочище Гакко и остававшихся там отрезанными и изолированными, он поставил своею задачею, во что бы то ни стало оттеснить и прогнать их оттуда. И не поспеши генерал Евдокимов прикрыть с этой стороны Эрнрота колонною вместе с артиллерией, то они бы еще в истекшую ночь попытали бы счастья; – неизвестно, что было бы тогда с двумя храбрыми ротами и с их отважным командиром, которым суждено было еще целый день выдерживать натиск большей части неприятельских наличных сил. Бедные куринцы, голодные, измученные бессонницей, потому что в течение двух дней приходилось держать наготове глаза, уши т ружья, истратив почти все свои заряды, как кроты в норе, лепились у обрывистого берега, полагаясь лишь на охранявшие их с левого берега орудия и на бывших там своих товарищей. Положение их 31-го июля, с самого утра, был до такой степени затруднительное, что генерал Евдокимов счел необходимым усилить взвод поручика Кулешова двумя мортирами, которые не замедлили явиться на подмогу. Это было тем более необходимо, что горный взвод легкой № 5-го батареи уже не раз принимался считать, сколько у него осталось картечных зарядов и сколько обыкновенных гранат, и после каждого счета воздерживался от всякого лишнего выстрела, чтобы не пустить в ход, по необходимости, бесполезные на этот раз картечные гранаты или гранаты с кусками зажигательного состава. Мортирный взвод значительно поддержал Кулешова и Эрнрота. В течение дня, с воздержанием и экономией, он отправил к горцам десять полупудовых гранат с дистанции 500 сажень (под углом в 45?, при заряде в 48 золотников). Эти тридцать пять выстрелов, а также и ружейный огонь держали неприятеля в приличном отдалении до самой ночи. [532]

Одновременно с партиями, появившимися с утра впереди нашего авангарда и на урочище Гакко, показались партии горцев в лесу, по северному склону горы Саюн-Дука, и у переправы, близ аула большого Варанды. Первая из них была отбита и рассеяна пятью обыкновенными гранатами из орудий прапорщика Алексеева, с дистанции 200 сажень (17,5 л.), а вторая – четырьмя обыкновенными гранатами из орудий прапорщика Щурского, с дистанции 250 сажень (23,5 л.).

В четыре часа пополудни прибыл в отряд черводарский транспорт с провиантом, под прикрытием колонны полковника Наумова, состоявшей из двух батальонов навагинского полка и взвода горных орудий батарейной № 4-го батареи 20-й артиллерийской бригады. Колонна эта заняла место на отроге Саюн-Дука возле своих однополчан. Лишь только орудия снялись с передков, вблизи левого фаса лагеря начали появляться из леса одна за другою небольшие неприятельские партии, каждая численностью не свыше 10-12 человек. По мере того, как они группировались, изредка измеряя выстрелами расстояние, отделявшее их от колонны, командир взвода приветствовал их шестью обыкновенными гранатами с дистанции 300 сажень (30 л.). Через час эти гранаты разогнали все партии в разные стороны.

К закату солнца мост у аула Цаганэ был наскоро возобновлен – и две куринские роты вздохнули свободно. Генералу Кемпферту приказано было немедленно перейти на урочище Гакко с колонною, состоявшей из четырех батальонов и четырех горных орудий. Началась переправа. Лишь только вступила на мост и столпилась на нем первая рота передового эшелона, который вел за собою полковник Чертков – мост зашатался и заходил во все стороны. Приняты были надлежащие предосторожности, и стали переправлять на ту сторону людей – десятками, а лошадей – поодиночке. после переднего батальона и двух взводов орудий легкой № 5-го батареи и батарейной № 4-го батареи, из которых [533] первый, перейдя реку, остановился тут же на берегу, над обрывом, прошел без приключений другой батальон – навагинский, а за ним командующий войсками со всем штабом и с принадлежностями походной ставки. Но третий затем батальон проходил уже с опасностью, потому что мост трещал неимоверно даже под ногами нескольких человек. Однако и этот батальон очутился на правом берегу Аргуна без всяких приключений. Зато четвертому батальону не удалось последовать за своими товарищами: чуть только думала вступить на мост первая офицерская нога – мост затрещал в последний раз и рухнул, как по мановению волшебного жезла. Делать нечего, последний батальон вместо того, чтобы пойти за предыдущими, снял с себя ранцы, взял в руки топоры и под руководством саперов и при их содействии начал еще раз возобновление упрямого моста.

Но все-таки на этот раз мы стали уже твердою ногою на урочище Гакко.

1 –го августа, едва лишь рассвело, в ставку командующего войсками явились некоторые жители ближайших к урочищу аулов, изъявляя покорность и прося принять их в подданство России. При этом они заявили, что примеру их готовы последовать очень многие, но едва ли решаться на эту меру прежде, чем будут уверены, что выселение их из аулов произойдет под охраною русского оружия. Приняв покорность пришельцев и доверяя их заявлению, начальник отряда выразил содействие прилежащим к урочищу аулам и хуторам тем, что приказал немедленно полковнику Черткову, в составе двух батальонов и двух горных орудий, выступить навстречу жителям, желающим переселиться. Колонна двинулась, но только что она показалась [534] в виду первого аула, состоявшего из двух десятков сакль, как была встречена неприятельскими выстрелами, раздававшимися из леса, мимо которого должно было следовать переселенцам. Орудия бросили в лес две обыкновенные гранаты, которые заставили неприятеля на время притихнуть. Когда же быстро собравшиеся жители усадили на арбы свои семейства и двинулись под прикрытие нашей колонны, горцы выразили намерение атаковать их поезд и снова начали стрельбу как по орудиям, так равно и по арбам. Роты отвечали им беглым огнем в глубину леса, а орудия посылали еще четыре гранаты, после которых настала тишина, прерываемая лишь редкими и отдаленными выстрелами. Орудийная стрельба производилась с дистанции 175 сажень (14,5 л.).

Переселенцы под прикрытием колонны благополучно вступили на урочище Гакко, где в этот день не без удовольствия пропитывались нашими сухарями, угощая в то же время солдат своими каменными чуреками.

Когда колонна вернулась в лагерь – и в неприятельском редуте орудия исчезли. Для какой надобности они были здесь поставлены – трудно сказать. Вся их деятельность выразилась в том, что в течение двух дней они бросили к нам в лагерь до десяти вполне безвредных снарядов – и то лишь преимущественно в маленькую колонну майора Эрнрота. Затем никаких других поползновений со стороны неприятельской артиллерии предпринимаемо не было. Должно думать, что батарея была устроена для той цели, чтобы поражать войска в то время, когда бы мы решились переправиться через Аргун вброд. Действительно, если бы майор Эрнрот не захватил остатков моста, а командующий войсками пожелал бы тридцатого июля перейти на урочище Гакко, то он по необходимости должен бы был переправляться почти под дулами неприятельских орудий, так как другого брода не было. Но, благодарение Богу, этого не случилось. По снятии орудий, редут [535] до следующего дня служил пока убежищем неприятельской парии. Но 2-го августа, утром, взвод орудий батарейной № 4-го батареи двинулся к нему под прикрытием батальона с намерением поместить там свои собственные орудия и для этого выбил оттуда горцев. Выбивать, однако, было нечего, потому что лишь только батальон стал подходить к редуту, горцы поспешили его оставить и удалились без выстрела. Орудия наши всползли благополучно в редут и расположились там под сенью деревьев: было прохладно и удобно, вид на оба лагеря превосходный; еще приятнее было смотреть – и конечно, только смотреть в качестве зрителя – на муравейник возле аула Цаганэ, где сотни рук работали над возведением моста, который с часу на час складывался все шире и длиннее. Главнейшей специальностью орудий, занявших редут, было охранение и прикрытие этого муравейника и вновь строившегося моста, которому приказано было, во что бы то ни стало родиться вполне к утру следующего дня. Не смотря на проливной дождь, который шел почти всю ночь, муравейник не переставал копошиться, лишь сменяя партии рабочих, и третьего августа, утром, мост действительно оказался вполне готовым, чистеньким, вымытым…

Такова краткая история неприятельского редута и тесно связанного с ним нашего новорожденного в то время моста.

Препроводив новых подданных в лагерь, взвод орудий легкой № 5-го батареи, после скудного походного обеда, был выдвинут на двести пятьдесят сажень впереди лагеря и занял позицию под прикрытием роты куринского полка на кургане. Неприятель, думая, вероятно, оттеснить отсюда нашу небольшую колонну, а может быть почему-либо и дорожа этим курганом, открыл по куринцам из ближней опушки учащенный ружейный огонь, на который они не замедлили отвечать ему не менее усердно. Орудия, конечно, поддержали и на этот раз одарили горцев тремя картечными зарядами, с дистанции 100 сажень (12 л.), и [536] двенадцатью обыкновенными гранатами, с дистанции 250 сажень (23,5 л.). Увидев, что взвод орудий, а с ним и куринцы, вовсе не намерен уступать своей позиции, и что заряды у нас израсходованы еще не все, горцы, выбранив издали наших солдат самыми нехорошими словами, удалились. Куринцы и артиллеристы тотчас приступили к устройству вокруг себя засеки и к ночи почили от дел своих.

В то время, когда здесь возникла засека, участь другой засеки быстро сближалась. Едва только сумерки спустились на землю, четвертый батальон тенгинского полка и две роты сводно-линейного № 10-го батальона, при двух горных орудиях легкой № 6-го батареи, под начальством полковника Баженов, выступили из лагеря обратно, по направлению к аулу малому Варанды. Остановясь на ружейный выстрел от устроенной там засеки, полковник Баженов приказал батальону, сидевшему в ней доселе со взводом легких орудий батарейной № 4-го батареи, ретироваться в Зонах и, отступая, зажечь со всех концов свое недавнее убежище. Сухая засека мигом затрещала, и через полчаса от нее осталась только груда пепла. Полковник Баженов, выждав часа полтора, пока отступила окончательно колонна из засеки, возвратился в главный лагерь, употребив на свою прогулку несколько часов.

3-го августа, ранним утром, наш лагерь на шатоевской долине пришел в движение: велено перебираться на урочище Гакко, на новую и постоянную квартиру. Сборы были короткие: палатки на вьюки, туда же и все несложное казенное имущество, ранцы на плечи, котомки на ранцы – и пошли. В тот же самое время обнаружилось движение и со стороны горцев, которые окольными путями, в составе довольно значительных партий, примерно человек в 40-50 каждая, вылезли откуда-то как их земли и зашевелились в значительном от нас отдалении по правую сторону Аргуна. началась переправа. Пехота, горная артиллерия, [537] кавалерия, вьючные транспорты – все шли и шли, и конца им не было. Впрочем, двигались довольно быстро. Когда же дело дошло до взвода легких орудий № 5-го батареи и до мортир, то для них мост и теперь даже оказался несколько жидковат, так что из-под орудий пришлось выпрягать лошадей, а мортиры провозить с большой осторожностью. По выступлении на урочище Гакко, эти четыре орудия, согласно приказанию, направились тотчас к кургану, занятому поручиком Кулешовым, взвод которого уже окончательно страдал недостатком снарядов. Тут объяснилось, что значило движение горцев, которое отряд видел еще с шатоевской поляны: когда неприятель увидел, что войска оставляют левую сторону Аргуна, он в свою очередь начал отступление к Шато-Аргуну. Ему пришлось проходить как раз в виду нашей засеки. Среди толпы виднелись и орудия, из которых каждое тащили четыре белые лошади. Местность впереди была более или менее открытая, и – зевать нечего – мортиры и легкие орудия тотчас открыли огонь. Ядро за ядром и граната за гранатою летели так быстро, и стрельба была так удачна, что неприятель, рассыпаясь и вновь смыкаясь, как видно, едва успевал подбирать раненых, торопясь скорее достигнуть полуразрушенного по пути аула. Лишь только он коснулся первых сакль и, вероятно, мысленно воссылал аллаху признательность за свое спасение, шестифунтовое ядро, вылетев из орудия с грохотом и свистом, чрезвычайно ловко, а вместе с тем странно и моментально прекратило еще одно существование: оно сорвало с седла какого-то тавлинца или чеченца так проворно, как будто его и вовсе никогда не было; лошадь же, как видно было издали, осталась на месте. Толпа засуетилась, столпилась в кучу, но в это время полупудовая граната явилась в самой ее середине и лопнула. Все, что имело под собою ноги, разлетелось в стороны, ища спасения в саклях и в разных других постройках аула. Кавалерия же [538] вместе с орудиями бросилась в чащу леса, возле которого пробиралась к аулу.

Это был последний дебют артиллерии.

Мортирным взводом было брошено десять гранат с дистанции 500 сажень, под углом 45?, при заряде в 48 золотников. Из легких орудий, с дистанции 400 сажень, было выпущено: ядер – 17 (28 л.) и обыкновенных гранат – 20 (38 л.). Кроме этих орудий, на урочище Гакко прибыл пока лишь взвод горных орудий легкой № 60го батареи, который занял позицию между ротами тенгинского полка; взвод же горных орудий легкой № 5-го батареи штабс-капитана Кнорринга остался по левую сторону реки, на высоте, господствовавшей над вновь устроенным мостом.

Отступление неприятеля было полное и совершенное. Вокруг нас не раздавалось более ни одного выстрела; для отряда наступил отдых, а вместе с ним и жизнь лагерная, более или иене спокойная – конечно, на некоторое лишь время – но не та, которая заставляет солдата день и ночь ожидать к себе в гости неприятельскую рулю, т. е. жизнь не в виду неприятеля. Она сказалась прежде всего в отрезанной от нас колонне на левом берегу Аргуна, где в составе куринского батальона был взвод орудий штабс-капитана Кнорринга; не успело солнце сесть за горы – там раздались песни, бубен – и не умолкали до глубокой ночи. Обстоятельство было настолько соблазнительное, что некоторые из офицеров, оставив главный лагерь, отправились к куринцам провести время и отвести душу.

Текст воспроизведен по изданию: 1858 год в Чечне // Кавказский сборник, Том 3. 1879