ВОЛКОНСКИЙ Н. А.

ПОГРОМ ЧЕЧНИ В 1852 ГОДУ

После присоединения Грузии в 1801-1810 гг. и Азербайджана в 1803-1813 гг. их территории оказались отделенными от России землями Чечни, Горного Дагестана и Северо-Западного Кавказа. К началу XIX века присоединение этих территорий становится для России важной военно-политической задачей.

Назначенный главнокомандующим на Кавказе генерал А. П. Ермолов приступил, начиная с 1817 года, к планомерному продвижению в глубь Чечни и Горного Дагестана.

Заключение Туркманчайского мира (1828) и Адрианопольского мирного договора (1829), а также строительство Военно-Сухумской дороги изменило стратегическую обстановку на Кавказе в пользу России. В 1827 году главнокомандующим на Кавказе был назначен генерал И. Ф. Паскевич, которого в 1831 году сменил генерал Г. В. Розен. Кавказская война в эти годы приобретает затяжной характер из-за возникшего движения горцев за создание собственного государства — имамата. Духовные вожди горцев Гази-Магомед (Кази-мулла) и Гамзат-бек утверждали свою власть не только пропагандой идей мюридизма, но и силой оружия. Особенно большой размах боевые действия приобрели после того, как имамом в 1834 году стал Шамиль — ученик Гази-Магомеда. После перемирия, заключенного в 1837 году, боевые действия вновь начались в 1839 году. Главнокомандующим на Кавказе в это время был генерал Е. А. Головин. Подвижные, приспособленные к действиям в горах войска Шамиля легко выходили из боя и ускользали от преследования. В 1844 году главнокомандующим на Кавказе был назначен генерал М. С. Воронцов. К этому времени наместники (наибы) Шамиля превратились в крупных феодалов и стали жестоко эксплуатировать подвластное им население. Обострились внутренние социальные противоречия в имамате, и крестьянство начало отходить от Шамиля. Публикуем фрагмент воспоминаний участника тех событий Н. А. Волконского.

Публикацию подготовила подполковник З. П. ВАШУРИНА

Взгляд на описываемую эпоху

Первый год самостоятельной деятельности на Кавказе князя Барятинского ¹... Год в своем роде замечательный и знаменательный по последствиям в летописях Кавказской войны.

«Автуры и Гельдыген ² взяты грудью нашей», — говорит, между прочим, об этом годе солдатская песня.

Интерес и характеристика его состоят в том, что он — эпоха князя Воронцова ³, который восстает здесь пред нами как военный деятель. Этот год знакомит нас со многими заветными бойцами нашего дела на Кавказе, каковы: Круковский ⁴ — славная, светлая, храбрая и симпатичная личность, Бакланов ⁵, Меллер-Закомельский ⁶ и другие, наконец, год трескучий по своим военным действиям, составляющим после долгого затишья первый основательный погром Чечни, положивший начало дальнейшему ее завоеванию и падению власти и влияния Шамиля.

Год начался, и военные действия начались по заведенному исстари порядку. Сама суть этих действий в Чечне была зимою, отчего и чеченские экспедиции обыкновенно назывались зимними. Гораздо позже там завелись летние экспедиции. В эпоху же, нами описываемую, [83] препятствием, страшилищем летних экспедиций в Чечне были леса. Оттого мы ... летом в Чечне ничего особенно важного не предпринимали, а старались все главное покончить тогда, когда деревья были обнажены от листьев, когда лес сквозил и выдавал нам каждую скрытую в нем неприятельскую папаху, лишая наших врагов возможности скрываться.

Вникая в частные деяния лиц этого года, мы подметили еще одну небезынтересную черту его: мы видим здесь боевой дух солдата доведенным до совершенства, боевую удаль казака в апогее ее величия и славы. Эти качества, бесспорно, не оставляли наших солдат и в последующее время, но они не были так отчаянны, беззаветны, как в этот период времени, они заменились стойкостью, твердостью. Следя за историей Кавказа, не трудно найти тому причину: когда выработалась окончательно идея, то для поддержания и осуществления ее эта беззаветная удаль была не нужна. Спознали это прежде всего военачальники, за ними — офицеры вообще, и заменили ее упорною, неотразимою храбростью; от них эти боевые достоинства незаметно передались солдатам и всецело поглотили в них прошлое, завлекающее молодечество.

Это было время полной власти Шамиля. Его влияние на Чечню горело всею силою своего блеска и жара: имамом одушевлялись, его слушали, потому что не остыли еще в памяти успехи его оружия в 1842, 1843, 1845 годах. А с того времени и до 1852 года, как известно, в Чечне не произошло ничего важного.

Два рода атак в минувшую кавказскую войну

В Чечне, да и вообще на Кавказе, преимущественно практиковались два маневра при взятии неприятельских аулов: первый — посредством быстрой кавалерийской атаки, второй — при помощи артиллерии и пехоты. Первый находим в более отдаленное, второй — в ближайшее к нам время. Последний был общеупотребительным маневром позднейших сподвижников Барятинского: Евдокимова ⁷, Врангеля ⁸, Вревского ⁹, князя Меликова ¹⁰, которые, подойдя к аулу, хотя бы и видели его в совершенном покое, доказывающем отсутствие неприятеля, всегда прежде обстреливали его, а затем атаковали пехотою. Тут столько же выражалась благоразумная осторожность, сколько и научное правило. Первый же маневр, принадлежащий к эпохе набегов, практиковался Фрейтагом ¹¹, Нестеровым и др. С одной стороны, дух времени и обстоятельства войны, а с другой — опытность и практика военачальников заставили предпочесть артиллерийскую и пехотную атаки аулов быстрым кавалерийским атакам. Насколько последние годились в набегах, когда нам необходимо было захватить аул с налета, разорить его и поскорее убраться домой, настолько же артиллерийские и пехотные атаки [84] были важны в том случае, когда приходилось прочно взять аул или известную местность и стать на ней твердою ногою. Эти два маневра резко разграничивают собою две эпохи Кавказской войны, точно так, как указывают нам на две отличные одна от другой школы полководцев — на младенчество и возмужалость и на две различные теории военного искусства. Из них, из этих теорий, мы видим, что атака кавалерией укрепленных позиций, к которым нужно отнести большую часть горских аулов, нам приносила чувствительную сравнительно потерю в людях и не оставляла никаких особенных последствий, хотя поражала самого неприятеля вернее и удачнее, а атака артиллерии и пехоты, хотя и давала возможность легче спасаться неприятелю, но в то же время сберегала у нас войска и доставляла последствия более или менее веские.

Приезд главнокомандующего. Значение поездки и [ее] последствия

Все пространство, занимаемое ныне округами: осетинским, чеченским, аргунским, ичкерийским, кумыкским — не было свободно от постоянных военных тревог, при которых, с одной стороны, горцы столько же беспокоили нас, сколько, с другой стороны, и мы их.

Военные действия князя Барятинского, отважные и в высшей степени смелые в то время вследствие разновременных вторжений в глубину неприятельской земли, столько же обращали внимание на Кавказскую войну в Петербурге, сколько в особенности интересовали главнокомандующего отдельным кавказским корпусом. Барятинский, до которого не было еще в Чечне такового непрерывного ряда битв и таких постоянных беззаветных переходов — для кавалерии иногда до девяносто верст в сутки, а для пехоты — сорок, пятьдесят и даже шестьдесят, — становился в глазах всех и каждого, начиная с главнокомандующего... каким-то молодцом, героем, а войска, ему вверенные, какими-то сказочными существами, способными перелетать в одно мгновение необъятные пространства, жить чуть не воздухом в течение нескольких дней и т. п. Эти все деяния, преувеличенные рассказы, личность самого Барятинского тянули всех военных людей на Кавказ... влекли и самого князя Михаила Семеновича Воронцова в Чечню — полюбоваться нашими успехами и убедиться в действительности их.

Неожиданно и быстро пронесся слух, что главнокомандующий едет в Чечню. Везде зашевелились — и в войсках, и в народе.

Поездка эта, кажись, не представляла бы ничего особенного, но вышло вполне случайно совершенно иначе. Она имела влияние на: 1) общее положение военных дел на левом фланге в том отношении, что, сообразно усмотренному князем Воронцовым, последовали особые и личные приказания его светлости насчет дальнейших действий; 2) отношения к Шамилю непокорного еще нам народа — неблагоприятные для него и благоприятные для нас. Влияние это было и непосредственное, и посредственное. В первом случае оно выразилось тем, что многие из непокорных горцев, бывшие свидетелями самой поездки князя в глубину их земли и встреч, ему по пути оказанных, пришли наглядно к убеждению о нашем могуществе, о том, что места, куда вступала нога главнокомандующего, уже не могут называться их собственностью и лишь останутся в сомнительном и шатком их пользовании только до первого последующего затем случая, иначе бы зачем сардарю ездить в эти места и осматривать их; что лучше заблаговременно добром уступить эти места, переселиться к нам, чем ждать нового погрома и разорения; что, наконец, Шамиль и Воронцов — две власти разные: первая, хотя и своя, но гнетущая, сравнительно слабая, всюду до сих пор более или менее поражаемая и уступающая, ничего предоставить немогущая, вечно эксплуатирующая население; вторая, хотя чуждая, но могучая, щедрая, обильно рассыпающая награды, милости, деньги. Посредственное же влияние, о котором мы [85] сказали выше, заключалось в быстрых сведениях, перенесенных в непокорные аулы нашими мирными чеченцами, о тех щедротах, которые рассыпал главнокомандующий, о веселой, привольной, бездеятельной и беззаботной, почти на содержании у русских, жизни, которой пользовались так недавно склонившиеся пред нами разновременно сотни семейств. И это последнее влияние едва ли не было для немирных горцев заманчивее и действительнее первого. После проезда князя Воронцова, умевшего, где нужно и в чем нужно, задобрить, приласкать, поощрить и обольстить татарское наше население, их так и тянуло к нам.

Втайне от Шамиля, а иногда и явно, семейство за семейством начало прибывать и на кумыкскую плоскость, и в состав посунженских аулов. Насколько это нравилось Шамилю и какие последствия произошли из всего этого, равно как ошибся Шамиль в своих расчетах, думая сразу восстановить слегка потрясенное его обаяние над чеченцами — увидим вслед за сим.

Главнокомандующий выехал из Тифлиса тотчас по получении передовых сведений о последних наших действиях в Чечне и в Аргунском ущелье. Начиная от Владикавказа и до Воздвиженской поездка его представляла собою какое-то торжественное движение, непрерываемый парад. Князь обращал особенное внимание на представлявшиеся ему в разных местах осетинские, чеченские и подобные туземные депутации, интересовался их бытом, жизнью, что вообще составляло его слабую струну, оказывал внимание, ласкал, поощрял отдельных лиц, в особенности в среде назрановцев, и везде оставлял за собою единодушный говор о доступности, приветливости, которые, исходя от таких высоких особ, составляют нередко лучший подарок в жизни обыкновенного смертного, а уж о дикаре и говорить нечего. Князь хорошо знал эту слабую людскую сторону и уменьем влиять на нее, как известно всем, совершал иногда чудеса.

25 августа (Даты приводятся по старому стилю.), утром, князь выехал из Воздвиженской для обзора зааргунского пространства. Куринский имени его полк, Донской № 19-го и Гребенской, легкая № 5-го батарея 20-й артиллерийской бригады и дивизион конно-казачьей № 15-го батареи были расположены эшелонами от Воздвиженской до р. Басса, на расстоянии двадцати с лишком верст, прикрывая дорогу, по которой должен был проезжать главнокомандующий. Здесь он отчетливо знакомился с пройденною нами в течение текущего года местностью, с трудами и деяниями, нами совершенными, и частью с результатами этих деяний. На горах, в трущобах — везде появлялись партии горцев, которые безмолвно, без выстрела, с жадным любопытством следили и за поездкой, и за блестящею свитою и конвоем, в котором было много их собратий, и за нашими стройными, грозными войсками, поражавшими их зрение тою торжественностью, которая во время дел и перестрелок ускользала от всякого внимания. Все это в глазах дикого населения имело свою особую красоту, свою силу и значение.

Главнокомандующий переправился даже и на противоположный берег Басса. Даже и здесь не звякнул ни один горский выстрел — хотя неприятель был вблизи.

При обратном проезде главнокомандующего все означенные выше войска были передвинуты на Шавдон. Князь Барятинский избрал место для ставки его светлости на одном из отдельных высших курганов, с которого на далекое расстояние была видна вся плоскость большой Чечни.

Любуясь открытою, разнообразною картиною, князь Воронцов в то же время любовался и войсками, которые проходили перед ним церемониальным маршем, в колоннах. Правда, шагистика была не Бог знает какая, зато каждый, иногда неровный шаг солдата отзывался твердостью, крепостью; осанка, фигура всех этих загорелых, смуглых лиц проявляла отвагу, бодрость, силу, которая в русском народе вообще как будто скрыта, словно ее и вовсе нет, но которая так энергически умеет проявляться в минуты торжественные, в минуты нужды, необходимости и сознания своего долга. [86] «Вахлак, чурбан» — это слова, присущие... только русскому народу, русскому языку. Ими не обзывают друг друга ни на каком ином языке, потому что каждый немец, француз, англичанин, американец всегда старается быть с виду лучше, чем он есть на самом деле. Русский же человек, как и русский солдат, без надобности не гоняется за этим: он скромен и в обыкновенных случаях жизни далее своей природы не тянется. Оттого-то он и вахлак, и чурбан. Но посмотрите на этих вахлаков, когда они сознательно, разумно, отважно взялись за указанное им дело, и тогда увидите, откуда и что взялось: вместо спокойной, малоповоротливой силы является быстрота, решимость, энергия, жизнь, кипучесть, упорная неуступчивость, добивание дела и цели до конца, хотя бы в ущерб своему телу и крови.

Поблагодарив эти чудные войска за их молодецкие перелеты из конца в конец неприятельского края, за храбрость, за кровь, пролитую на благо Родины, князь Воронцов навесил некоторым нижним чинам, участвовавшим в последних действиях, Георгиевские кресты. Минута в самом деле была величественная, трогательная!

Шамиль решается поправить свое поколебавшееся у горцев положение и достигает после отъезда [главнокомандующего] результатов отрицательных

Тотчас по отъезду главнокомандующего Шамиль усмотрел, что в Чечне что-то не совсем — не то чтобы неладно, а «сумнительно». Имам стал прислушиваться, присматриваться. Лица, подобные Эски ¹², и другие клевреты, частью им же разосланные, а частью сами по себе желавшие выслужиться, донесли ему, что между мирными и немирными чеченцами, в особенности между последними и жителями грозненских аулов, происходит уж не в меру частый и усердный обмен весьма подозрительных сношений. Приглядевшись поближе и наслушавшись вдоволь, имам заключил, что все это легкое, едва заметное движение, могущее, однако, разрастись, далеко не представляет для него ничего розового, утешительного. Умный старина сейчас догадался, что такого рода вещи нередко угрожают власти и влиянию правителей, что в этих случаях нужно непременно приостановить движение, помешать ему, занять и заинтересовать чем-нибудь умы, отвлечь их от предвзятой точки, обратив на другую. В странах одичалых, среди народов нецивилизованных восстановление своей власти, колеблющегося влияния, уважения к себе, боязни, коленопреклонения совершается или силою, деспотизмом [по отношению к] поколебавшимся, волнующимся, или посредством проявления силы и власти на других вещах и предметах, способных поставить дикаря в изумление и возвратить его под обаяние, из[-под] которого он почему-либо выбился или хотел выбиться. Шамиль, как умный человек и притом хорошо знавший свободомыслящих, вольных, увлекающихся и впечатлительных чеченцев, счел весьма неудобным восстановлять на этот раз свое обаяние посредством мер решительных, ведь критической минуты не было еще, а решился поддержать себя и возвратить своей особе все безусловное и неограниченное доверие чеченцев, даже поднять над ними свое влияние при помощи второго способа. Это так называемый переводной способ: с других да на себя, по другим да на третьих, и все эти другие должны быть жертвами, остаться в обиде и накладе, лишь бы самому деятелю и третьим на плане общей картины лицам было удобно.

Имам решил, что если он русских побьет, принизит, сделает что-либо такое важное и существенное, которое, с одной стороны, даст ему значение большого героя в глазах чеченцев, а с другой — достанется выгодно и сим последним, то кредит его поднимется, фонды после предшествоваших маленьких неудач возвысятся, и он опять станет целою головою выше своего времени и обстоятельств, и опять преклонятся пред ним все недоверчивые, слабые и легкомысленные личности и общества, как преклонились после его случайных успехов в сороковых годах. [87]

Шамиль решился предпринять против нас не простую стычку или нападение, а осмысленное наступательное движение, которое бы, во-первых, дало хорошую поживу, во-вторых, принесло бы нам поражение, отнятие у нас какого-либо пункта или подобную неудачу и, в-третьих, которое бы в то же время послужило наказанием для грозненских мирных аулов, сеявших в Чечне (может быть, и непредумышленно) семена анархии.

С этой целью он стал собирать партии из жителей большой и нагорной Чечни. Сборным пунктом был Гельдыген. Эти партии к 16 сентября возросли почти до 3 000 человек. Целью нападения были грозненские аулы и [пасущийся] скот.

Шамиль решил произвести вторжение 17 сентября, а князь Барятинский узнал об этом только в ночь, предшествовавшую этому дню.

Каким-то образом сделалась известною не только цель, но и сам план набега. План этот состоял в том, чтобы отвлечь и разрознить наши силы. Для достижения этого результата Шамиль распорядился, чтобы одна партия за три часа до общего нападения показалась бы у Алхан-Юрта. В то время, когда в ту сторону будут отвлечены из Грозной наличные войска, другая партия за час до того же общего нападения, должна была показаться из Ханкальского ущелья. Когда остатки наличных местных наших сил и аульные жители завяжут с нею дело, вся прочая масса неприятеля должна будет атаковать аулы и скот [на пастбищах]. Ввиду того, что в одной стороне на двенадцать, а в другой на пятнадцать верст от Грозной войска наши будут развлечены битвами, Шамиль предполагал воспользоваться этим моментом, наказать аулы и перегнать скот за Сунжу.

Барятинский дал знать гарнизонам, чтобы они были готовы встретить неприятеля, и в то же время не велел угонять скот с поля, оставив его Шамилю в виде приманки.

17 сентября, ровно в полдень, пушечные выстрелы из станицы Алхан-Юрт возвестили о появлении неприятеля. В этом пункте нападения произведено не было. Партия маневрировала в виду станицы, вне выстрела, ожидая прибытия наших войск из Грозной. Но, конечно, никто не являлся.

Прошел час, другой, и вторая партия численностью человек в триста, предполагая, без сомнения, что наш грозненский гарнизон стянулся к Алхан-Юрту, выползла из Ханкальского ущелья. Но и тут ей встречи не было. Час спустя после этого все силы Шамиля в числе более 2 000 человек, следуя заранее начертанной им диспозиции, явились на место нашего пастбища, и какова была их радость, когда они увидели, что все обширное пространство поля усеяно бесчисленным множеством всякого скота. Считая эту добычу неотъемлемою и торжествуя свой успех, неприятель охватил скот и начал гнать его к Сунже, отстоявшей от этого пункта верстах в пяти или шести.

В этот момент вынеслись из Грозной: сотня Гребенского, сотня Донского № 19-го полков, полсотни грозненских казаков, конвойная и почетная команды главнокомандующего, мирные чеченцы и два легких орудия. За ними быстро следовали находившиеся в крепости две роты Куринского полка. Войсками этими командовал генерал-майор [Е. И.] Майдель ¹³. В то же время две роты линейного 10-го батальона при двух орудиях, находившихся в Чертугае, были направлены навстречу и наперерез неприятелю к нефтяной башне, отстоявшей от Грозной верстах в семи или восьми. Между ею и Грозной должна была совершиться переправа неприятельских партий.

Как хотел осуществить свои планы Шамиль относительно грозненских аулов, осталось и доселе неизвестным, потому что не успели горцы прогнать скот на расстояние около версты, как на них вихрем налетел с казаками подполковник Камков.

Неприятель, усмотрев, что кавалерии нашей сравнительно с его силами немного и не видя еще пехоты, отрядил часть своей конницы на охранение и дальнейший угон скота, а всею остальною массою встретил казаков. Но это их не остановило: приняв на себя залп и ответив на него своим залпом, казаки врезались в ряды неприятеля, но прорвать их не могли и отступили. Тогда вся [88] масса кинулась на них, готовая их раздавить своим превосходством. Казаки и мирные чеченцы лихо встретили удар и отбили его при помощи артиллерии...

В это время подоспела пехота и с криком «Ура!» бросилась на неприятеля. Последний заколыхался, попытался еще произвести новую атаку, но встретив дружный отпор, пустился к переправе. Артиллерия загрохотала картечью, кавалерия погналась вдогонку. О добыче в это время нечего было и думать: вся она осталась на месте нетронутою. Кавалерия наша на всем скаку поражала рассеявшегося уже неприятеля чем попало: пулями, пиками, шашками. Но вот и Сунжа, вот и переправа. Спасение уже в руках у горцев.

Вдруг раздался беглый огонь двух линейных рот и их орудий. В паническом страхе неприятель кинулся сперва в одну, потом в другую сторону, но, поражаемый и там, и здесь, ринулся в реку, не разбирая брода. Самый отчаянный ружейный и артиллерийский огонь напутствовал его. Бросая лошадей, горцы кидались в воду во всем своем боевом облачении, хватались за хвосты коней своих товарищей, скрываясь по шею в воду от наших пуль и картечи, частью гибли. 11 пленных было схвачено нами на берегу реки; до 100 лошадей осталось в наших руках; 62 неприятельских тела усеяли собою пространство до Сунжи, а сколько было погибших в реке и сколько раненых, успевших спастись при помощи товарищей, осталось неизвестно.

Поражение неприятеля было полное. Если бы это не была отборная кавалерия Шамиля, лошади которой стлались по земле, как птицы, так что большой части нашей конницы было не под силу за ними следовать, то нет сомнения, что неприятель понес бы впятеро большую потерю. Его также спасло, насколько возможно, и то, что, убегая к Сунже, он рассыпался на таком пространстве, которое не могло быть охвачено нашими малочисленными конными силами.

С нашей стороны ранены: поручик Мисоуст Мустафин и 8 человек кавалерии.

Героем дня был, конечно, подполковник Камков.

Шамиль кусал губы и грыз ногти от негодования и ярости: вместо того чтобы восстановить, возвысить более прежнего свою власть, влияние и обаяние, он за несколько часов значительно подорвал даже и то, чем пользовался до этого времени.

Так судьба или иначе, законы мира устраивают постепенное понижение, а затем и падение лиц и предметов, получивших известное временное значение не в силу прав, указанных им историей или общим движением в кругу человечества, в природе вещей, а выбившихся на известную ступень высоты или моды случаем, силой, ловкостью либо иными подобными обстоятельствами.

Непогрешимые законы природы никогда не изменяют себе в этом случае. Они не допускают в мире ни неестественных, ни сверхъестественных положений, и если эти последние бывают, то лишь как мимолетные явления, как миражи, которые раньше или позже все-таки должны уступить свое место естественным и последовательным явлениям мировой сферы.

История России в лице некоторых государственных деятелей, называемых у нас временщиками, т. е. людьми случая и моды, и история Кавказа в лице Шамиля нагляднее всего учат нас мировым законам равновесия, последовательности и постепенности. Если мы ближе ознакомимся с бытом, жизнью и карьерой Шамиля, то увидим, что он благодаря уму, силе воли, случаю, вечному преследованию своих замыслов и убеждений успел достигнуть и верховной власти, и влияния над миллионным населением, но, дойдя до этой точки, стал тихо, последовательно, сам того не замечая, нисходить к своему падению, т. е. возвращаться из положения, неправо и неестественно им приобретенного, к положению, в действительности ему принадлежавшему, из сана владыки и первосвященника к званию того же простого смертного, которое принадлежало ему некогда в Гимрах, когда он пас убогие стада своего отца.

Шамиль не замечал и не знал, вероятно, что в жизни человека есть зенит, апогей, поднявшись до которого он обязательно должен спускаться.

Зенитом Шамиля был 1845 год. Он не хотел заметить, что обратный поворот для него начался с пятьдесят второго года. Силою своей воли и ума он сдерживал свое обратное движение, но с той минуты помешать ему не мог. Благодаря его твердому, могучему характеру падение его шло последовательно, без скачков, но все-таки шло и было неотвратимо. Если не мы, русские, то во всяком случае его же собственные народы раньше или позже приготовили бы ему его падение, хотя иным способом. Таков неизбежный порядок вещей, такова всегдашняя роль временщиков, выскочек.

Когда эти лица живут и действуют, мы часто не можем их причислить к указанной нами категории, потому что сами обольщаемся их положением, ослепляемся их действиями, но когда они сходят со сцены, и мы холодно, критически относимся к их прошлой жизни, тогда нам самим становится смешно, что мы их принимали за каких-то полубогов, что по необходимости или по заблуждению черное считали белым.

Итак, 1852 год важен в истории [89] Кавказа тем, что он дал делам толчок, в силу которого Шамиль повернул обратно со своей кульминационной точки.

Но старый имам не хотел этого знать и не думал мириться со своими неудачами. Упрямо он все-таки хотел настоять на своем и, не дав опомниться чеченцам, подвигал их на новые битвы и с тем вместе вел и себя и их к новым неудачам.

Против законов природы или, как их привыкли называть, против судьбы не пойдешь.

Кончился год, полный шума и славы.

Что он принес нам — мы видели, что он принес Шамилю — мы также знаем.

Больше говорить не о чем, потому что это значило бы повторяться.

Желательно только одно, чтобы каждое дело, каждый добрый труд и каждая полезная работа, в особенности во славу нашего дорогого Отечества, заканчивались бы так приятно и счастливо, как заключились все описанные нами события.

Комментарии

Печатается в сокращении по: Кавказский сборник. Тифлис, 1880. Т. V. Стиль автора сохранен.

1. Барятинский Александр Иванович (1815-1879) — князь, генерал-фельдмаршал (1859) русской армии. В 1835 г. и с 1845 г. участвовал в боях на Кавказе. В конце 1850 г. — командир Кавказской гренадерской бригады, с весны 1851 г. — начальник левого фланга кавказской линии. 1851-1853 гг. провел в Чечне, участвовал в экспедиции в Большую Чечню (лето и зима 1851-1852 гг.), разгроме наиба Талгика и занятии Хоби-Шавдонских высот в южной Чечне (зима 1852-1853 гг.). В 1853-1854 гг. — начальник штаба Кавказского корпуса, с 1856 г. — генерал от инфантерии, командующий войсками. Осуществляя план методического продвижения от рубежа к рубежу и прочного закрепления захваченной территории, Барятинский сломил сопротивление главных сил Шамиля.

2. В 1850, 1851 и 1852 гг. замирение Кавказа шло быстрыми шагами. Одним из важнейших событий этих лет был блестящий двухдневный поход князя Барятинского на Гельдыген и Автуры.

3. Воронцов Михаил Семенович (1782-1856) — князь, русский военачальник и государственный деятель, генерал-фельдмаршал (1856). Участвовал в боевых действиях на Кавказе в 1803-1804 гг., в войнах с Францией 1805 и 1806-1807 гг. и Турцией 1806-1812 гг., в Отечественной войне 1812 г. В 1844-1854 гг. — наместник и главнокомандующий русскими войсками на Кавказе.

4. Круковский Феликс Антонович (1804-1852) — генерал-майор (1848), герой Кавказской войны. С 1839 г. — на Кавказе, совершил ряд экспедиций в Чечню и Дагестан. С 1848 г. — наказной атаман Кавказского линейного войска. В январе 1852 г. во время экспедиции к верховьям р. Гойты был смертельно ранен и вместе со всем своим конвоем изрублен горцами.

5. Бакланов Яков Петрович (1809-1873) — генерал-лейтенант войска Донского, один из популярнейших героев эпохи Кавказской войны. С 1846 г. — на Кавказе. В 1852 г. за боевые отличия против горцев был произведен в генерал-майоры, в 1853 г. командовал всей кавалерией левого фланга Кавказской линии.

6. Меллер-Закомельский Николай Иванович (1813-1887) — барон, генерал от инфантерии. С 1842 по 1845 г. участвовал в ряде экспедиций против горцев на Кавказе.

7. Евдокимов Николай Иванович (1804-1873) — граф, генерал-адъютант, генерал от инфантерии (1860), выдающийся боевой генерал, с именем которого связано покорение Кавказа. Участник многих экспедиций, в том числе и против Гази-Магомеда (Кази-муллы).

8. Врангель Александр Евстафьевич (1804-1880) — барон, генерал-адъютант (1857), генерал от инфантерии (1866). С 1831 г. служил на Кавказе, участник экспедиций в Чечню и Дагестан против Гази-Магомеда (Кази-муллы). В 1852 г. — начальник Лезгинской линии и Джаро-Белоканской области. С 1853 г. — начальник левого фланга Кавказской линии. Командовал Дагестанским отрядом, который в числе еще двух нанес Шамилю последний удар. Преследуя, Врангель вытеснил Шамиля из Аварии и заставил укрыться в Гунибе, который затем взял штурмом.

9. Вревский Ипполит Александрович (1813-1858) — барон, генерал-лейтенант (1856), герой Кавказской войны. Большая часть службы прошла на Кавказе, участвовал в ряде экспедиций в глубь Чечни и Дагестана. В 1852 г. — начальник Владикавказского военного округа, в 1856 г. командует войсками Лезгинской кордонной линии. В 1858 г. при штурме аула Катури смертельно ранен.

10. Меликов Леван Иванович (1817-1892) — князь, генерал-адъютант (1879), генерал от кавалерии (1869). С 1837 по 1866 г. участвовал в экспедициях против горцев, «беря с боя все чины и ордена». В 1849 г. — командовал Грузинским пешим полком, в 1854 г. — Лезгинским отрядом, который участвовал в штурме Гуниба. Последняя должность — помощник главнокомандующего Кавказской армией, занимал ее с 1880 г. до своей кончины.

11. Фрейтаг Роберт Карлович (1802-1851) — генерал-квартирмейстер (1848), участник Кавказской войны.

12. Эски — наиб (наместник) Шамиля.

13. Майдель Егор Иванович (1817-1881) — барон, генерал от инфантерии (1871), генерал-адъютант (1876), герой Кавказской и Крымской войн. С 1842 г. участвует в ряде экспедиций, в 1850 г. — командир Кабардинского егерского полка и начальник войск в Крымском владении. В 1855 г., командуя Кавказской резервной бригадой, принял участие в штурме Карса. В 1876 г. назначен комендантом Санкт-Петербургской крепости. В этой должности и умер.

Текст воспроизведен по изданию: Погром Чечни в 1852 году // Военно-исторический журнал, № 1. 1996