ОЛЬШЕВСКИЙ М. Я.

КАВКАЗ С 1841 ПО 1866 ГОД

Из записок М. Л. Ольшевского.

III. ¹

Еще летом 1852 г., перед наступлением покоса, было решено князем Барятинским, что будущая зимняя экспедиция будет производиться на Мичике. По этой причине в Куринском было заготовлено много экстренного сена. В это же укрепление к концу года было свезено продовольствие на два месяца для 10-ти т. человек; туда же доставлен был из Грозной и Хасав-юрта комплект готовых боевых зарядов на двадцать орудий и патронов по числу десяти баталионов.

Зимние военные действия должны были начаться не позже половины января; а потому, 10-го числа, в Куринском сосредоточилось собственно для действий, не считая гарнизона этого укрепления, девять баталионов, дивизион нижегородских драгун, шесть сотен казаков и двадцать шесть орудий.

Князь Барятинский с этими войсками, на рассвете 12-го января, двинулся в Исти-су, где, поднявшись на Качалыковский хребет по арбяной дороге, расположился лагерем на западной покатости у бывшего аула Хаби-Шавдана. [416]

Переход через хребет и занятие лагерного места для отряда совершились с незначительной перестрелкой и без потери для нас. Хаби-Шавдан, примыкавший к левому фасу широко-раскинутого лагеря, отстоял от Мичика версты на полтора, и находился от просеки, уширением которой наши войска занимались в 1850 году, верстах в пяти.

Все расстояние между лагерем и Мичиком было покрыто или густым орешником, или остатками садов и сухого бурьяна, росшего на полях, принадлежавших жителям бывшего здесь аула. Со всех же прочих сторон лагерь был окружен горами, глубокими оврагами и густым строевым лесом, преимущественно же чинаром и дубом. По оврагу, находящемуся с левой или южной стороны, протекал небольшой ручей Хаби-Шавдан, именем которого назывался и существовавший здесь аул. Кроме того, здесь же находилось много родников чистой, хорошей воды.

Коснусь причин, почему описываемая зимняя экспедиция была предпринята на Мичик, и почему путем действия было избрано это новое направление, а не старая дорога и просека.

Главная причина, побудившая князя Барятинского предпринять эту экспедицию на Мичик, была та, что пространство между этой рекой и Гудермесом было гуще населено сравнительно с другими местами Большой Чечни, и что мичиковцы часто беспокоили Кумыкскую плоскость своим хищничеством. А потому надо было заставить их или переселиться в наши пределы, или уйти в горы. Если же князь не двинулся на Мичик по старой просеке, а, избрав новое направление, расположился на Хаби-Шавдане, то этим руководили его своего рода благоразумные соображения.

Двинувшись по старой просеке, иначе нельзя было расположиться лагерем, как на Мичике, потому что между этой рекой и Куринским не было воды. Положим, что неожиданное занятие Мичика и обошлось бы нам без потери, но сообщение наше было бы небезопасно. Гористая же и лесистая местность по ту сторону Мичика подвергала бы наш отряд постоянным тревогам и безнаказанным выстрелам из неприятельских орудий. Притом, и вода в Мичике могла быть попорчена неприятелем, к чему нераз он прибегал, когда мы стояли [417] лагерем, в прошлом году, на Бассе. Тогда как расположением у Хаби-Шавдана не только устранялись все эти препятствия, но и был обойден Гонсол, впадавший в Мичик левее лагеря. Между тем, отряд дергал неприятеля постоянно в угрожающем положении, будучи расположен лагерем и на этой позиции. Первым делом отряда была вырубка леса позади лагеря и устройство по-возможности лучшего и удобного сообщения с Куринским, откуда доставлялось все продовольствие, — что и было достигнуто в самое короткое время. Потом занялись уничтожением леса вправо и влево от лагеря.

Все это совершалось беспрепятственно, или с самой ничтожной перестрелкой, мало причинявшей нам вреда. Притом, и погода нам благоприятствовала. Морозов сильных, таких как в прошлом году, не было, а между тем, не было больших и частых туманов. Дни, большею частию, были теплые, солнечные. По ночам холод не превышал десяти градусов. Отряд вполне пользовался всеми хозяйственными удобствами лагерной зимней стоянки.

Против нашего лагеря, за Мячиком, был собран многочисленный неприятель, состоявший, по-прежнему, из чеченцев и тавлинцев.

Прибывший из Веденя Шамиль, через несколько дней по нашем расположении на Хаби-Шавдане, был, против обыкновения, ласков и приветлив с чеченцами. В беседах с ними, утешал их и обещал помочь им от претерпенных ими раззорений и лишений, если только они будут его слушаться и исполнять его приказания. При этом не упустил случая по-прежнему уверять их, что он не дозволит русским перейти Мичик, если чеченцы храбро и стойко поддержат его.

И чеченцы, обвороженные небывалым ласковым обращением Шамиля, предали забвению все прошлые невзгоды, и были убеждены в справедливости его слов.

«Нет, русские не могут перейти Мичик», — говорили они, гляди на его высокие и отвесные берега, которые, притом, были обрыты во всех тех местах, где представлялась малейшая возможность в переправе. Сверх того, чтобы занять умы чеченцев и заставить их еще более увериться в невозможности [418] перехода через Мичик, Шамиль заставлял их по ночам на левом берегу строить завали и земляные укрепления. Находившийся за Мичиком, против нашего лагеря, аул Гурдали был занят Шамилем, его сыном Казы-Магометом, приближенными и мюридами.

Нам простым глазом хорошо было видно, как Шамиль, пренебрегая на этот раз даже этикетом, выходил на саклю для беседы с собиравшимся народом, но всегда не один, а окруженный несколькими из своих мюридов с вынутыми из чахлов винтовками. Нам слышны были раздававшиеся в честь его приветственные выстрелы. Даже раз видно было в зрительную трубу, как на том возвышении, на котором в прошлом году нанесено было Баклановым поражение неприятелю, училась кавалерия с 4-мя орудиями, из которых производилась пальба по лагерю и войскам, высылаемым вперед и влево для вырубки орешника и садов.

Стрельба по лагерю была редкая и почти для нас безвредная. Только раз, кажется, в праздник Сретения Господня, во время служения литургии в походной церкви, огромный намет которой служил постоянною целью для неприятеля, пролетевшее над головами молящихся ядро, при падении своем, убило одного куринца, да другого сильно контузило.

Зато неприятель ни разу не оставлял в покое войск, высылаемых вперед лагеря и влево, на Мичик, для вырубки орешника и садов, а равно, когда дело дошло до разрушения завалов, начиная от впадения Гонсола, вверх по Мичику.

Расскажу при этом о случившемся со мною происшествии в одну из таких рубок орешника и садов. 18-го февраля, в то время, когда полковник Бажанов с двумя баталионами тенгинцев и четырьмя орудиями выступил уже из лагеря на работу, лазутчики дали знать о намерении неприятеля, пробравшегося в верховья Мичика, сделать нападение на рабочих. Поэтому я был послан князем Барятинских предупредить об этом полковника Бажанова и осмотреть работы.

Лошадь, на которой я поехал, была недавно куплена, весьма горяча и непривычна к выстрелам. Передав Бажанову все, что нужно было, я поехал вперед. В это время летит ядро [419] и в нескольких шагах делает рикошет. Лошадь моя делает огромный прыжок в сторону, попадает в яму передними ногами, и я, отброшенный от нее на несколько шагов, падаю без чувств на землю.

В момент моего падения, все окружающие думали, что я убит, но когда подняли и осмотрели меня, то убедились, что, кроме ушиба на щеке, нет другого повреждения, нет и сильной контузии, от которой я мог бы умереть.

Между тем, проходит несколько минут, а я нахожусь в бесчувственном состоянии. Успел прискакать из лагеря доктор Добротин, видевший мое падение, и готовился уже пустить кровь; но в это время я начал говорить.

Спрашиваю: где мы? Мне отвечают, что на Мичике. Ничего не помню — нет сознания. Так прошло еще несколько секунд. Наконец, я пришол в полное сознание и дошол до лагеря без предлагаемой мне помощи, положительно отказавшись от настояния докторов пустить мне кровь.

Я был на-волос от смерти, и, признаюсь, приятно так умирать, потому что такая смерть мгновенна, нечувствительна и без малейших страданий. Я остался невредим и годен для дальнейшей службы. Конь же мой, виновник моего падения и причина этого рассказа и рассуждения, поступил в число неспособных, потому что вывихнул себе правую ногу....

....Февраль месяц 1852-го года приходил в концу, а с ним вместе оканчивались рубка леса и разрушение завалов вверх по Мичику, в старой просеке.

Шамиль, по-прежнему, жил в Гурдали и, по-прежнему, показываясь на сакле, беседовал с чеченцами, и они еще более утвердились в том мнении, что мы не можем перейти Мичик, а следовательно, сделались самонадеяннее, хвастливее — характеристичная черта всех мусульманских народов, тем более, что отряд покойно продолжал стоять лагерем на Хаби-Шавдане, пользуясь, по-прежнему, всеми удобствами лагерной зимней стоянки. Только заготовление в большом количестве складных лестниц, от двух до трех сажен длиною, а также фашин и туров, — распространяли говор по отряду, что предстоит скорое взятие Мичика. [420]

Наступило 27-ое февраля — день нового торжества князя Барятинского, нового унижения Шамиля, нового окончательного разочарования и бедствий чеченцев.

С вечера полковник Бакланов получил приказание от князя выступить из Куринского с десятью сотнями казаков, эскадроном драгун, двумя баталионами куринцев и шестью орудиями, по старой просеке, с таким расчетом во времени, чтобы на рассвете быть на Мичиком.

Чтобы сохранить это движение в возможной тайне и чтобы даже передвижение войск не могло породить каких-либо толков и преждевременных предположений, — 25-го февраля, то есть, за день до перехода через Мичик, было отправлено шесть рот куринцев, эскадрон драгун, две сотни казаков и два орудия, как очередные для мытья в бане. Утром же, накануне штурма, выступила из отряда колонна за провиантом, под прикрытием двух рот и двух сотен казаков. Донской же полк Бакланова и 4 конно-казачьих орудия и до того времени, большею частию, находились в укреплении Куринском и на посту Карасинском.

Переход через Мичик с меньшею для нас потерею и нанесение неприятелю, по-возможности, сильного, поражения — зависели, единственно, от скрытного и неожиданного появления Бакланова за Мичиком. Если он будет открыт до перехода через эту реку, то орудийные выстрелы в его колонне будут служить сигналом к движению всего отряда за Мичик. В таком случае, он будет служить отвлечением для штурмующих войск, под личным предводительством князя Барятинского.

Если же Бакланов, с вверенными ему войсками, достигнет Мичика, незамеченный неприятелем, то, начав переправу через эту реку, он должен известить об этом через особого нарочного, посланного кратчайшим путем.

Успех обходного движения Бакланова был желаемый. Он не был открыт неприятелем по эту сторону Мичика. Этому способствовал, отчасти, небольшой туман, а главное, небрежность и беспечность караульных чеченцев, которые спали и были захвачены живьем без выстрела.

Между тем, в отряде на Хаби-Шавдане, за исключением [421] одного баталиона и сотни казаков, оставляемых в лагере, на рассвете все было готово к наступлению.

Артиллерийские лошади запряжены, драгунские оседланы, три баталиона кабардинцев и Эриванский гренадерский баталион снабжены штурмовыми лестницами, фашинами, турами, лопатами и кирками. Эти четыре баталиона с дивизионом горных орудий назначались, собственно, для перехода через Мичик, у того места, где впадает в него Гонсол.

Десять орудий с двумя баталионами тенгинцев и эскадроном драгун должны были расположиться по Мичику, правее штурмующей колонны и немедленно открыть пальбу по аулу Гурдали, а также обстреливать все пространство до Мичика. Когда штурмующие войска переправятся через Мичик, то артиллерия направляет свои выстрелы сообразно с действием этих войск, стараясь обстреливать все впереди их находящееся пространство. Тенгинцы же должны немедленно приступить к устройству переправы против тех мест, где будут расположены. С нетерпением ожидалось известие от Бакланова. Наконец, оно получено, и войска выступили из лагеря по диспозиции.

Невполне рассеявшийся туман скрывал наше движение из лагеря, а следовательно, способствовал успеху. Артиллерия с тенгинцами и драгунами двинулась к Мичику прямо; штурмующая колонна влево, к устью Гонсола. Князь Барятинский со штабом находился при кабардинцах.

Загремели наши орудия вправо, начался спуск и эскалада левого берега Мичика кабардинцами.

В это время неприятель не оставался в бездействии. Когда Бакланов начал переправляться через Мичик, а мы выступать из лагеря, в неприятельском стане раздались два орудийных выстрела, которые были сигналом в общей тревоге. Неприятельская кавалерия начала собираться, между Гонсолом и Мичиком, против Бакланова, пехота — занимать Гонсол и Мичик. Орудия сначала были двинуты за кавалерией; но, потом, по приказанию Шамиля, были отвезены назад, и оставались все время в совершенном бездействии.

Бакланову легко было сладить с неприятельской кавалерией, потому что в то время, когда она собралась в значительном числе, переправа через Мичик приходила к концу. [422] Произведенная им атака разделила неприятеля на две части, и те, которые попали в угол между Гонсолом и Мичиком, были или изрублены, или, большею частию, расшиблись, бросаясь с крутого берега в Гонсол.

Неприятельская пехота, поражаемая ядрами и гранатами из десяти орудий слева и картечью из четырех горных орудий с фронта, не выдержала и отступила в Гурдали, и только сотня-другая чеченцев, засевшая за завалами, в изгибах Минина, поражала выстрелами кабардинцев, спускавшихся в эту реку и эскаладировавших левый ее берег. Но и эти смельчаки обратились в бегство, когда увидели поражение своей кавалерии.

По окончании трудного перехода через Мичик кабардинцев и эриванцев и по соединении с куринцами и казаками Бакланова, разъезжавшего, на страх врагам, в овчинном тулупе и мохнатой папахе, — произведено было наступление; но неприятеля уже не было ни в Гурдали, ни в лесу, находящемся позади этого аула.

Он собрался у подножия Черных гор, но, с движением нашим туда, поспешил скрыться в лес.

Хотя это было явным доказательством, как велики были его страх и поражение, однако, преследовать его по лесистым горам было бы неблагоразумно и бесцельно, тем более, что у нас было много дела на Мичике. На этой реке необходимо было устроить хорошие переправы, на что требовались не часы, а дни. Тем более, князь не хотел ограничиться только уже начатыми тремя переездами, а устроить еще два — один у бывшего аула Мазлагаша, а другой на Гонсоле. Все эти работы производились в продолжение двух недель и совершенно беспрепятственно со стороны неприятеля.

12-го марта, отряд оставил Хаби-Шавдан и Мичик, и войска разошлись по своим штаб-квартирам веселыми, довольными и с самой незначительной потерей. Было только 4 убитых, да 65 раненых, в том числе 18 человек было ранено при занятии Мичика.

И так Шамиль, выражаясь по-персидски, еще раз «наелся грязи», — выражение, которое так любил Хаджи-Баба, — и на этот раз больно много. [423]

Все его надежды на удержание чеченцев рушились одним ударом в несколько часов, и если бы не восточная война, то положительно, можно сказать, что Чечня принесла бы нам безусловную покорность, а с нею и покорение восточного Кавказа совершилось бы несколькими годами ранее. Правда, может быть, это покорение не было бы столь славно. Может быть, Шамиль не жил бы у нас пленником, потому что он, униженный не только в главах чеченцев, но терявший свою власть и между жителями Дагестана, собирался оставить Веден, и намеревался пробраться тайком в Турцию.

Положительно было известно, что в Ведене заготовлялось много вьючных лошадей, и что часть имущества, более драгоценного, была отправлена в Технуцал, вскоре после возвращения или, правильнее сказать, бегства Шамиля с Мичика. Он поспешно уехал оттуда не столько из опасения нашего преследования, сколько из боязни раздраженных чеченцев.

IV.

С 1850 по 1853 год, в продолжение трех-летнего пребывания моего на левом фланге Кавказской линии, кроме описанных зимних экспедиций, происходили непродолжительные летние движения и действия наших войск. Они преимущественно состояли в уничтожении засеянных неприятельских полей и заготовленного сена, в разорении аулов и в противодействии покушениям неприятеля нападать на наш скот и жителей, занимавшихся полевыми работами. Такие покушения в особенности часто предпринимались чеченцами в 1851 году.

Но описывать каждое из них было бы бесцельно и бесполезно, тогда как очерк главных покушений неприятеля и противодействий им с нашей стороны, полагаю, будет не только не безынтересен, но еще более охарактеризует образ войны, веденный нами с чеченцами. А потому здесь расскажу только: о движении в 1851 году на герменчукские и автурские поля, о быстром сосредоточении и движении войск к Назрану, в июне 1852-го года, о поражении неприятеля в октябре того-же года на Сунже и о истреблении ханхальских хуторов.

Наступательное движение на герменчукские и автурские поля, [424] находящиеся между Джалкой и Хулхулау, было предпринято князем Барятинским в ночь с 27-го на 28-е июня, единственно с целию уничтожения огромных посевов проса и кукурузы.

Движение это замечательно до быстроте сосредоточения войск, а также скрытности и скорости исполнения, отчего, преимущественно, зависел успех каждого предприятия в кавказской войне. Неожиданное появление у предмета действия и быстрое отступление по достижении цели — вот чем должен был руководиться начальник в подобного рода предприятиях; несоблюдение же этих правил увеличивало без пользы наши потери.

В этом случае и то и другое было соблюдено во всей точности, а потому цель движения достигнута с самой незначительной для нас потерей. По цели своего назначения, отряд, преимущественно, должен был состоять из кавалерии, потому что она скорей могла уничтожить кукурузу и вытоптать просо. Поэтому предписано было — в ночь 25-го июня, командиру Гребенского полка, барону Розену, со всем полком и двумя конными орудиями, к вечеру 27-го числа прибыть в Грозную, заняв кордон льготными казаками и двумя сотнями Кизлярского полка. От командира Моздокского полка были вытребованы к тому же времени три сотни с двумя же конными орудиями.

В полночь с 27-го на 28-е июня 1851 г., князь Барятинский выступил из Грозной совершенно на-легке, с девятью сотнями и дивизионом конных орудий, прибывшими с Терской линия, и двумя сотнями дунайских казаков, шестью ротами и двумя орудиями, принадлежавшими к составу гарнизона этой крепости.

Все эти войска, по переходе через Ханкале, направились к той переправе через Аргун, где в зимнюю экспедицию был расположен лагерем чеченский отряд.

Несмотря на огромную воду и сильное течение Аргуна, во время переправы через который опрокинуто одно орудие, — переход отряда через эту реку совершился благополучно, и на рассвете последовало соединение, на Шалинской просеке, с двумя баталионами куринцев, четырьмя орудиями и тремя сотнями донских казаков, прибывших по предварительно-сделанному распоряжению из крепости Воздвиженской, под начальством полковника Серебрякова.

Движение до Герменчука хотя совершалось по местности [425] знакомой, но она представлялась нам теперь в ином, более прекрасном, живописном виде. Мы привыкли ее видеть с обнаженными, обледенелыми деревьями, с полями и пастбищами, покрытыми толстым слоем снега. Теперь же она представлялась нам зеленеющим лесом, с плодами на фруктовых деревьях, и полями, поросшими тучной, высокой и цветистой травой. С переходом же через Джалку и с минованием нашего укрепления, выстроенного генералом Галофеевым в 1840 году, когда он стоял здесь с отрядом, вскоре после восстания чеченцев, — мы вступили в огромное пространство высокой кукурузы и густого зеленеющегося проса.

Так как это пространство было предметом нашего действия, то кавалерия была послана вперед для уничтожения полей, а пехота с артиллерией расположились на удобных местах для прикрытия кавалерии и к противодействию неприятелю, открывшему вас при переправе через Джалку и теперь с поспешностию собиравшемуся из Автура и других ближайших аулов.

Когда кукуруза была порублена шашками казаков, а просо вытоптано их лошадьми, то князь Барятинский двинулся с войсками вправо на мезеинские поля. По уничтожении здесь, таким же порядком, посеянных, в огромном количестве, проса и кукурузы, отряд вышел на Аргун в Атагинской переправе. Здесь переправилась только одна кавалерия, пехота-же с артиллерией, взятые из Грозной, были направлены на Возвиженский мост, единственно по той причине, чтобы не подвергать ее без надобности случайным опасностям, потому что и здесь, как и на утренней переправе, нужно было плыть несколько сажен.

Переправлять же пехоту на казачьих лошадях, как это было сделано утром, было бы грешно, да и опасно по утомлению лошадей, тем более, что оставалось до Грозной не менее двадцати верст; тогда как ни один из казаков, прибывших с Терека, не сделал, в продолжение полутора суток, менее восьмидесяти верст, а были и такие части, которые в 36 часов сделали более ста верст, например, те из гребенских казаков, которым пришлось ехать из станиц Шелковой и Новогладковской.

Это движение стоило нам самой незначительной потери. У нас было ранено только девять человек, несмотря на то, что неприятель, при переходе нашем с автурских на [426] мезеинские поля, собрался в весьма большом числе и дрался с отчаянием, — тогда как чеченцы понесли несравненно большую потерю. Кроме раненых, у них были и убитые, потому что они не раз попадали под нашу картечь.

Но они не отказались бы и от больших жертв, еслибы могли спасти свои поля, с истреблением которых тысячи семейств лишались пропитания. Мера жестовая, но необходимая в войне с горцами. Как бы жестоки меры ни были, но, если они клонятся во вред неприятеля, должны, без колебания, приводиться в исполнение:

Уничтожение хлебных посевов заставляло чеченцев, скорее других мер, покоряться нам, переселяясь в наши пределы, причем им оказывалось пособие и деньгами, и хлебом, отпускаемым из наших провиантских складов. Следовательно, за жестоким наказанием следовала и милость для покорных и покаявшихся; кроме того, с истреблением посевов и запасов сена, Шамиль лишался возможности иметь в сборе тавлинцев, призываемых им зимою для защиты Чечни, что оказалось и на самом деле, потому что сбор неприятеля в зимнюю экспедицию 1852-го года был заметно менее против предшествовавших двух зим.

______________________________________

В начале июня 1852-го года, Шамиль с огромным скопищем, простиравшимся до 5 — 6 тысяч конных и пеших чеченцев и тавлинцев, пройдя скрытно по горам, вторгся в Владикавказский военный округ.

Это вторжение было предпринято им с двоякою целью: чтобы, во первых, восстановить против нас галашевцев, Карабулак, ингушей и назрановцев, и, во вторых, поднять себя во мнении своих подвластных, в особенности же чеченцев, доверие которых к нему, после блестящего нашего движения через всю Большую Чечню, сильно было поколеблено.

Шамиль, будучи в сношении с некоторыми из влиятельных лиц этих обществ, был сильно уверен в успехе своего предприятия. Он питал себя надеждой не только о взятии Нестеровского, Наврана и разграблении станиц по Сунже, но мечтал о занятии Джераховского укрепления на Военно-грузинской дороге, а может быть, и самого Владикавказа. [427]

О сборе неприятеля и приготовлениях Шамиля князь Барятинский и барон Вревсвий заблаговременно знали, но только неизвестно было, куда неприятель двинется. Шамиль мог с одинаковою быстротой и неожиданностию появиться на Кумыкской плоскости, у Старого юрта, даже на Тереке и на Сунженской линии, и даже возле Назрана и Владикавказа. Хотя последние два пункта находились от Веденя далее прочих, но гористая и лесистая местность способствовала движению. Притом известно было, кроме начальства, и другим, что Шамиль находится в сношении с назрановскими старшинами. А потому очень естественно было, если больше внимания было обращено на Владикавказский округ, нежели на левый фланг.

Князь Барятинский и барон Вревский, жившие между собою очень дружно, что случалось в то время между начальниками-соседями очень редко, положили помогать друг другу, в чем и нельзя было сомневаться по рыцарской честности обоих.

На лазутчиков нельзя было в это время полагаться, но только не потому, что нельзя было иметь верных лазутчиков, а оттого, что им неизвестны были намерения и предприятия Шамиля. Горец вообще, а чеченец в особенности, за хорошие деньги продаст не только соотчича, но не пожалеет брата и отца. Примеров тому немало, несмотря на то, что Шамиль подвергал лазутчиков самым неистовым и ужасным наказаниям. Не только сами лазутчики, уличаемые, подозреваемые в сношениях с русскими, наказывались смертию, но ответчиками были их родители и родственники, в особенности, если они были достаточные люди. Тогда к преступлению об измене примешивалась и корысть наибов и мюридов. Так в Автуре был раздавлен доскою, положенною на грудь, на концы которой насело по нескольку человек, брат ушедшего к нам лазутчика. В Герменчуке были выколоты глаза отцу за подозрение сына в сношениях с русскими.

Лазутчикам невсегда можно было верить, собственно потому, что они могли не знать намерений и предположений Шамиля, который был осторожен и скрытен в военных предприятиях, если не более, то не менее самого князя Барятинского.

А это было тем более для нас опасно, что он, находясь в центральном положении, мог действовать во все стороны по [428] радиусам, тогда как мы могли противодействовать ему по окружностях, часто слишком удаленных от центра.

В таких предприятиях Шамиля лазутчики могли быть полезны только с того времени, когда неприятель, выступив с места сбора, находился в движении к предмету действия. Но и здесь надо было быть весьма осторожных и сверять известия одного лазутчика с других. Ведь Шамиль мог двинуться по одному направлению и изменить его; мог послать в одну сторону слабейшую, а с сильнейшей двинуться в другую — одним словом, употреблять такие же хитрости против нас, какие мы употребляли против него, т. е. платить тою же монетою.

А потому у князя Барятинского, кроме нескольких партий лазутчиков, содержались такие одиночные лазутчики, разумеется за большую плату, которые, отделясь скрытно из партии во время самого движения, прискакивали лично к князю в Грозную, или передавали своим родным и друзьям о направлении, принятом Шамилем. Таким же образом получено было Александром Ивановичем сведение 17-го июня о движении Шамиля в Владикавказский округ. Немедленно были посланы нарочные с предписаниями по четырех различным направлениям: в Воздвиженское, в князю Воронцову — о направлена в Грозную шести рот, двух сотен и четырех орудий; в Хасав-юрт, к барону Николаи — о направлении, в Грозную же, через Умахан-юрт и Тепли-кичу, — двух баталионов, трех сотен и четырех орудий, где и оставаться в составе гарнизона впредь до приказания; в Червленную, к барону Розену — о движении трех сотен прямых путем от Николаевской переправы на ст. Михайловскую; в Наур, командиру Модзокского полка — о направлении трех сотен в Михайловскую же.

При этом считаю необходимых добавить, что все означенные лица были предварены, что потребованные от них войска должны быть в полной готовности и немедленно должны быть двинуты туда, куда будет увидано по получения дополнительного предписания. Пятый нарочный был послан к барону Вревскому. Ему писано: «так как Шамиль положительно двинулся в вверенный ему округ, то войска левого фланга немедленно двигаются вверх по Сунже и к 4-му июня соберутся возле Назрани в числе трех баталионов, десяти орудий и десяти сотен [429] казаков, дальнейшее же действие которых будет зависеть от движения неприятеля. Через двое суток, если окажется нужным, прибудут еще два баталиона с четырьмя орудиями».

На рассвете 2-го июня 1862 г. князь Барятинский выступил из Грозной с шестью ротами, двумя сотнями и четырьмя орудиями, приказав и войскам, долженствующим прибыть того же числа вечером из Воздвиженской, следовать за ним. По прибытии на ночлег в ст. Михайловскую, там уже были найдены шесть сотен Моздокских и Гребенских казаков. На рассвете 3-го числа прибыл туда же и эшелон из Воздвиженской.

4-го июня, в день, указанный в отзыве к барону Вревскому, князь Барятинский, со всеми означенными войсками, был расположен уже лагерем у Нзврана.

Это укрепление, построенное в тридцатых годах, взамен находившегося по-близости Преградного Стана, имело целию наблюдать за назрановцами и ингушами и обеспечивать сообщение с Моздоком через Малую Кабарду. Оно находилось в 24-х вершах от Владикавказа и состояло из каменных высоких стен, фланкируемых башнями, и форштадта, обнесенного землянин валом, с положенною на верх колючкою. На вооружении находилось до 12-ти разных калибров орудий. Кавказский линейный № 8-й баталион составлял постоянный гарнизон этого укрепления. Назран несколько раз подвергался серьезным нападениям Шамиля и его сподвижника Ахверды Магомы. В 1856-м же году это укрепление штурмовали сами возмутившиеся назрановцы, которые дорого поплатились за таковую дерзость.

Шамиль, в тот день, когда войска левого фланга имели ночлег в Михайловской, прибыл в Галашки, и, узнав, что дорога в Назран и до Владикавказа занята бароном Вревским, а по Сунже двигается князь Барятинский, направился через Джерах на Военно-грузинскую дорогу. Но когда узнал, что и там сосредоточены два баталиона с четырьмя орудиями, то ограничился тем, что, взяв подать с галашевцев и обязав их клятвой в верности, в злобе возвратился в Веден и распустил недовольных тавлинцев, а в особенности чеченцев, по домам. При этом он приказал чеченским наибам, как можно чаще, беспокоить русских на покосах, в лесу, отгонять скот и нападать на жителей, занимающихся полевыми [430] работами. Разрешил даже, по праву имама, делать такие же нападения на мирных чеченцев, не признающих его власти, я покоряющихся гяурам. Угрожал этим же и тем чеченцам, которые имеют намерение перейти к русским.

______________________________________

1-го октября 1852-го года было получено сведение от надежных лазутчиков о намерении неприятеля угнать скот грозненских жителей, и что по этому случаю наиб Талгик, по предоставленному ему Шамилем праву, собирает огромную партию со всей Чечни. На другой день эти сведения подтвердились. Одним же мазуном, т. е. пятисотенным, бывшим тоже у нас лазутчиком, утром 2-го октября, были доставлены вот какие подробные распоряжения, сделанные Талгиком по случаю этого нападения:

Весь сбор разделяется на три части. Небольшая партия, состоящая человек из ста лучших наездников, переправившись скрытно через Сунжу у Алдов, что с западной стороны Грозной, бросится на скот и, не обращая внимания на прикрытие, погонит его в Нефтянке и далее в Чертугаевской переправе на Сунже. Другая партия от 200 до 300 худоконных покажется из Ханкале, собственно для отвлечения, одновременно с той партией, которая бросится на скот со стороны Алдов. Она будет держаться от крепости вне пушечного выстрела. Главный же сбор, состоящий из конных и пеших чеченцев, будет скрываться в лесу, по обеим сторонам Сунжи, на Чертугаевской переправе, что на половинном расстояния между Грозной и Тепликичу, и будет действовать по обстоятельствам против грозненского гарнизона.

Из этого оказывается, как хороши были соображения, руководившие Талгиком, и распоряжения, сделанные им к овладению грозненским скотом. Не имевши об них предварительных сведений через лазутчиков, легко было увлечься той партией, которая должна была показаться из Ханкале, направить туда подвижной резерв и большую часть гарнизона и тем безнаказанно отдать в руки неприятеля весь скот, а следовательно, предоставить ему полное торжество и раззорение грозненских жителей. Но князь Барятинский, имея сведения о покушении неприятеля на грозненский скот и вполне веря им, [431] потому что он имел эти сведения от такого лазутчика, который неоднократно оправдывал его доверие, — потребовал от него известия, хотя за час до нападения на скот, о подтверждении всех сделанных Талгиком распоряжений. Если же все исполнится так, как он известит, то за это получит 150 рублей.

Согласно со сведениями, доставленными лазутчиком-мазуном, были сделаны следующие распоряжения.

Скот, по-прежнему, выгнан на пастьбу, но только немного по-позже, не так далеко от крепости, и под большим прикрытием. Вместо слабой роты и одного орудия, обыкновенно высылаемых в прикрытие, назначено две роты с орудием, да скрыта была в ближайшей балке сотня дунайских казаков. Начальнику прикрытия приказано было расположиться с ротами и орудием на Алхан-юртовской дороге и наблюдать за Сунжей к Алдам; скот держать по-близости этой дороги, не дозволяя ему далеко расходиться. При появлении неприятеля, встретить его огнем из орудия и пехоты, не оставляя своего места; когда же он, прискакав в то место, где будет находиться скот, начнет гнать его, то действовать таким образом, чтобы не дозволить ему угнать скот по тому направлению, по которому он сделал нападение, т. е. к Алдам. Дунайцы должны были содействовать в этом пехоте, действуя против неприятеля холодным оружием.

С выгоном скотины на пастьбу, все остальные затем войска грозненского гарнизона были в полной готовности. Три роты куринцев с одним орудием предположено было направить, на перерез неприятелю, на Нефтянскую башню, к Чертугаевской переправе. Сотня грозненских казаков, сотня дунайцев, баталион и два орудия, переправившись через Сунжу, как можно поспешнее, там, где будет удобнее, должны были спешить в Чертугаевской переправе по правому берегу.

В третьем часу, когда у князя оканчивался обед, прискакавший от мазуна, закутанный в башлык, но нам знакомый чеченец дал знать о скором нападении на скот, и что Талгик не изменил сделанных им распоряжений.

Все приготовилось по первому выстрелу к движению. Наконец, раздался сигнальный выстрел, с батареи против Ханкале, по неприятелю, показавшемуся из этого ущелья. Вслед за [432] этим, послышались сигнальные выстрелы с западной батареи и с Нефтянской башни о появлении неприятеля со стороны Алдов и на Чертугаевской переправе.

Князь Барятинский, приказав мне находиться при войсках, направляемых, на перерез, на Нефтянскую башню, и действовать с ними решительно против неприятеля, переправившегося на эту сторону Сунжи, — сам направился к тень войскам, которые должны были действовать по правому берегу, в тыл неприятелю.

Все распоряжения были своевременны и совершенно согласовались с действиями неприятеля, а потому успех был самый блестящий. Не воспользовавшись ничем, неприятель потерпел огромное поражение. Много убитых было у него по эту сторону Сунжи, в, особенности на Чертугаевской переправе, где сильно пострадала, от картечного и ружейного огня, та партия, которая бросилась на скот со стороны Алдов и гнала его до Нефтянки.

Но окончательное поражение неприятелю было нанесено, на правом берегу Сунжи, теми войсками, которыми лично управлял князь Барятинский. Кроме множества раненых, в числе которых находился и сам Талгик, до 300 тел осталось на месте боя, погибших от ядер, картечи, пуль, шашек и пик. Много лошадей, оружия и одежды было набрано казаками и мирными чеченцами грозненских аулов. Нам же это поражение стоило 4-х легко-раненых, да несколько убитых и раненых нашими ядрами и гранатами волов и быков.

______________________________________

12-го декабря 1852-го года были истреблены хутора, гнездившиеся в глубоких и лесистых балках Ханкальского ущелья, а жители в числе 480-ти душ обоего пола, со скотом и имуществом, приведены пленными в Грозную и поселены на жительство между чеченцами, живущими у этой крепости двумя аулами. Ханкальское ущелье, находящееся в восьми верстах от Грозной, составляют две торы, довольно высокие, продолговатые и поросшия строевым лесом. Восточная гора образует обрывистый левый берег Аргуна, между аулами Бердыкель и Большой Чечен; западная же составляет своими отлогостями правый берег Гойты, впадающей в Сунжу верстах в трех выше Грозной. Ханкальское ущелье приобрело историческую [433] известность с 1806 года, когда командующий войсками на Кавказской линии генерал Булгаков, желая проникнуть вглубь Чечни, встретился тут с главною массою чеченского населения и, после значительной потери, принужден был возвратиться обратно.

В Ханкале же, в 1818 году, генерал Ермолов имел кровавый бой с огромным сборищем чеченцев, перекопавших дно ущелья глубоким рвом и засевших за высоким валом. Но Алексей Петрович, овладев этим окопом и расположившись с своей ставкой на кургане, называемом и по настоящее время Ермоловским, не двинулся вперед до тех пор, пока не вырубил на ружейный выстрел дремучий лес и тем не сделал свободным проход в Чечню на будущее время. Еще в 1844 году, в Ханкале раздавались неприятельские орудийные выстрелы по нашим транспортным колоннам, перевозившим провиант и военные запасы из Грозной в строившуюся в том году крепость Воздвиженскую, и не раз привозились десятки раненых неприятельскими ядрами и осколками гранат. Но с построением крепости Воздвиженской и после молодецких зимних поисков, произведенных, по равным направлениям, оставленным там подвижным резервом, а главное — после прорубки Гойтинской и Гехинской просек — Ханкальское ущелье утратило свое прежнее значение, и в нем только по-временам раздавались выстрелы из засад по нашим войскам, посылаемым туда из Грозной за дровами и строевым лесом, для разных построек.

Такие засады устраивали как сами жители хуторов, гнездившихся в глубоких и лесистых балках, которыми в особенности была изрыта часть восточной горы ущелья, обращенной к Аргуну, так и собиравшиеся в этих балках и хуторах неприятельские партии. Укрывавшиеся здесь партии чеченцев нападали также на грозненских жителей, занимавшихся полевыми работами, и на выгоняемый на пастьбу их скот. Такие нападения чеченцы могли производить из Ханкальского ущелья, с большим успехом, предпочтительно перед другими местами, потому что, кроме скрытого и внезапного нападения, они могли иметь от жителей ханкальских хуторов самые положительные сведения о том, что делалось в Грозной. Иногда [434] случалось, что перехватывались нарочные, посылаемые из Грозной в Воздвиженскую и обратно.

Из этого очерка оказывается, что такое близкое соседство ханкальских хуторов было весьма вредно для Грозной, в особенности в то время, когда ее жители начали заниматься хлебопашеством в больших размерах; а потому неудивительно, если князь Барятинский обратил на них свое внимание с первых дней вступления в управление левым флангом. Если же истребление ханкальских хуторов замедлилось в исполнении, то летом, когда лес покрыт листом, такого рода предприятия, как сопряженные с большими потерями, князем без крайней надобности не предпринимались; зима же 1851–1852 годов сначала прошла в приготовлениях, а потом и в совершении самой экспедиции в Большой Чечне, продолжавшейся более двух месяцев. Притом князь охотнее совершай подобного рода предприятия в сильные морозы, потому что знал по опыту, что чеченцы во время сильных морозов становились беспечнее и даже дрались с меньшим мужеством и отвагой. Поэтому для истребления ханкальских хуторов была избрана половина декабря, когда морозы доходили до 15 градусов.

11-го декабря со срочной ² было послано предписание командующему войсками в крепости Воздвиженской, полковнику Ляшенко, выступить ночью, с 2 баталионами, 2 сотнями казаков и 4 орудиями, к Ханкале, и у входа в ущелье, повернув колонну направо и пройдя версты полторы по направлению на аул Большой Чечень, остановить пехоту с артиллерией, а самому с казаками пробыть часа за два до рассвета к Ермоловскому кургану, для получения личных приказаний. Все это было исполнено полковником Ляшенко в точности, и когда он прибыл к кургану, то нашел там князя с шестью ротами, тремя сотнями и четырьмя орудиями. [435]

Объяснив полковнику Ляшенко цель ночной экспедиции, князь Барятинский отдал ему следующее-приказание:

1) Одну роту куринцев с двумя орудиями оставить на высотах, находящихся впереди того места, где остановлена пехота, а другую расположить по-полувзводно между этими высотами и аулом Большой Чечень; в некотором же расстоянии позади этой последней роты расположить по-полусотенно казаков, с тел, чтобы они производили между собою разъезды и перехватывали всех чеченцев, намеревающихся спастись бегством; и

2) с прочими шестью ротами и двумя орудиями, двинувшись на Большой Чечень, занять обрывистый берег Аргуна и стараться войти в связь с полковником Берсеневым, который с пехотой и двумя горными орудиями, прибывшими из Грозной, должен охватить хутора со стороны этой крепости; казаки же с двумя орудиями, занимая Ермоловский курган, будут производить разъезды до высот, занятых ротой куринцев.

«Надеюсь, что ханкальцы не окажут большого сопротивления, когда узнают от чеченцев, посланных мною, что они окружены войсками со всех сторон. — Постарайтесь, Михаил Васильевич, исполнить возлагаемое на вас поручение до рассвета, и я ручаюсь за полный успех» — прибавил князь, протягивая Ляшенке руку.

Первые выстрелы раздались со стороны, обращенной в Грозной; это, как оказалось, были выстрелы сторожевых чеченцев. Спустя же минут десять, послышалась сначала редкая, а потом учащенная ружейная перестрелка; раздалось даже несколько орудийных выстрелов. Но пальба вскоре превратилась, а вслед затем начали выходить по разным направлениям в нашим войскам женщины и дети.

Ханкальцы, узнав от посланных к ним чеченцев, что они окружены со всех сторон войсками, немедленно превратили перестрелку и только просили о помиловании. И они были помилованы. Им приказано было вывозить на арбах и выносить на себе по ближайшим дорогам свое имущество, потоку что их жилища будут преданы огню. К полудню собралось к Ермоловсвому кургану 480 душ обоего пола, 82 арбы, нагруженные имуществом, и до 250 овец и коз. Конных [436] было только четырнадцать хацкальцев. На арбах лежали два убитых и сидело восемь раненых.

И у нас оказалось четыре раненых куринца из колонны полковника Ляшенко — потеря ничтожная, в сравнении с успехом предприятия. А чему следует приписать такой успех, как не верному плану, быстроте и непроницаемой тайне, с которой была совершена экспедиция? И звание генерал-адъютанта было вполне заслуженной наградой князю Барятинскому.

Этим заключаю мой рассказ вообще о левом фланге и, в особенности, о военных действиях и покушениях неприятеля, в управление краем князя Барятинского, по причине, назначений его, по окончании зимней экспедиции на Мичике, начальником главного штаба. Он со славой и торжеством оставил Грозную, передав своему преемнику, генерал-маиору барону Врангелю, состояние дел на левом фланге в блестящем положении.

Повторяю еще раз, что Чечня была сильно потрясена. Шамиль был унижен многими нанесенными ему поражениями. Чеченцы столько же боялись его, сколько и ненавидели, за те несчастия и бедствия, от которых он не в силах был их избавить, но, вместе с тем, не хотел и упустить их из-под своей власти.

М. Я. Ольшевский.

Комментарии

1. См. «Русскую Старину», изд. 1879 г., том XXV, стр. 307–332.

2. Под оказиями вообще разумелись особые колонны, с которыми отправлялись проезжающие, пересылалась корреспонденция, перевозился провиант и разные другие предметы. Такие оказии были срочные, то есть назначаемые в известные дни, и экстренные — по мере надобности; кроме того были оказии сквозные и встречные; последние состояли в том, что колонны выступали одновременно с противуположных пунктов и сходились на определенных местах. Между Грозной и Воздвиженской такими пунктами соединения колонн был Ермоловской курган. М. О.