ГАФНЕР

Воспоминания об Ост-Индии

(Из Гафнерова Путешествия по берегам Ориксы в Короманделе).

Я собирался выехать из Визагапатнама, когда мне сказали, что в соседней деревне Велуре, отстоявшей на полтора часа езды от этого города, приготовляемо было погребение, и что молодая вдова из касты Хеторисов будет сожжена с телом своего мужа, в яме нарочно для сего случая приготовленной. - (Заметим, что в каждой части Короманделя жены обыкновенно сожигают себя на кострах.) Я не хотел пропустить сего случая, для меня совершенно нового, пошел пешком в деревню Велур, я скоро увидел большую толпу людей, посреди которой молодая вдова сидела под [250] балдахином, окруженная родственниками своими обоего пола. Не думаю, чтобы она имела более 28 лет: лице ее было очень приятно. Она раздавала знакомым своим и сродникам бетель, шевелила губами, как будто читая молитву, и казалось, совсем не чувствовала страха; но я не мог смотреть на нее равнодушно - вместе с многочисленною толпою людей пошел я на то место, которое приготовлено было для погребения. - Мы вышли в поле - увидели яму, в десять футов длиною, в восемь шириною и в восемь же глубиною; она была наполнена угольями, в которые беспрестанно бросали сухие поленья. Скоро увидели мы погребальную процессию. Тотчас окружили яму высокими ширмами; зрители, отступивши на несколько шагов, составили обширный круг, и в это самое время нещастная жертва суеверия и любви супружеской приблизилась к месту сожжения.

Платье на ней было великолепное, унизанное жемчугом и алмазами. В одной руке держала она лимон с гвоздичным корешком, который беспрестанно нюхала. За нею шли родственники, Брамины и великое множество женщин, а впереди музыканты, которые [251] играли веселые, торжественные песни. Остановившись в некотором отдалении от ямы, вдова сложила с себя все уборы, разделила их между родными, разделась, и окруженная своими подругами, омылась в ближнем водоеме; потом надела на себя простое белое платье из хлопчатой бумаги; наконец спокойно приближилась она, при торжественных песнях Браминов и шумной игре музыкальных инструментов, к пламенной яме, все еще заставленной ширмами, и на краю которой стояли, носилки с бездыханным трупом ее мужа.

Несколько минут смотрела она в молчании на покойного, ударила себя в грудь и заплакала; потом поклонилась, три раза обошла вокруг ямы, и всякой раз, проходя мимо носилок, кланялась. В третий и последний раз остановилась она у самого тела, взглянула на своих родных, простилась с ними, взяла из рук одного Брамина кувшин с маслом, которым оросила своего мужа, поставила кувшин на голову, и воскликнув громким голосом: Нарайна! (Боже) прыгнула в пылающую яму - в минуту ширмы упали, тело брошено в уголья и яма засыпана тысячью зажженных факелов. Барабаны, бубны и трубы [252] загремели звучнее прежнего, женщины подняли страшный, крик (печальный или радостный, не знаю), и высоким столбом понеслось из ямы трескучее пламя.

Хотя я и уверен был, что эта нещастная задохлась в одну минуту - но сердце мое страдало, и я возвратился в деревню в великом унынии. Было уже темно - я не хотел однако ночевать в Велуре, и отправился в Визагапатнам. Более часа, кажется мне, шел я задумавшись - оглянулся, и вижу, что я сбился с дороги - со мною встретился старик, спрашиваю - он сказывает, что очень далеко от Визагапатнама; советует мне возвратиться в Велур, и указывает ближнюю дорогу. Послушавшись доброго совета, пошел я по указанной дороге - иду - темнота увеличивается - наконец все помрачилось - вдалеке блеснули огни - вхожу на пригорок - огни исчезли. Пошел проливной дождь - я совсем потерял дорогу - опять очутился на пригорке - ступил шаг - чувствую, что земля подо мною осыпается - хватаюсь за куст, он обломился - вообразите мой ужас! я полетел стремглав в глубокую пропасть. [253]

Несколько минут лежал я без всякого чувства. Прихожу в память - все тихо и мрачно; чувствую противный запах; начинаю щупать руками: подле меня лежал мертвый буйвол. Вскакиваю поспешно; бегу в сторону, остерегаясь однако, чтобы еще куда нибудь не обрушиться, и мучимый горестным чувством, стараюсь проникнуть сквозь черную, непроницаемую мрачность: досада, скорбь и нетерпение мучили попеременно мою душу; наконец, успокоившись немного, решился я дождаться утра, сел на камень и скоро заснул глубоким сном.

Просыпаюсь - сначала кажется мне, что все случившееся со мною было печальный сон - но скоро этот обман миновался: утро занялось; свет его проникнул во глубину ямы, и с ужасом увидел я, в каком отчаянном положении находился. Яма была не иное что, как глубокая пещера со сводами и с двумя большими впадинами, которых конца от чрезвычайной темноты не можно было видеть. На верху свода находился пролом, в которой проницал свет. Высокие каменные стены были совершенно перпендикулярные и со всех сторон удалены от пролома, так что не было никакой возможности по ним до него [254] добраться. Тогда увидел я, каким образом мог обрушиться в эту пещеру, как очутился в ней и бедный буйвол, и какого мне жребия ожидать надлежало.

Что делать? на что решиться? Кричать? - но это место казалось мне уединенным и безлюдным. Какаяжь польза изнурять себя криком? Я сделал один опыт - напрасно! Мой голос весьма глухо раздавался под сводом, и совсем почти не доходил до высокого пролома. День прошел - утешительное сияние солнца потухло - вокруг меня сделалось мрачно, как будто во гробе. Могу ли описать те страшные чувства, которые мучили меня в продолжении этой ночи, нестерпимо долгой? Летучие мыши порхали с шумом над головою моею, и дикие шакали, привлекаемые запахом, подбегали стаями к пролому и выли, "Здесь я погибну - сказал я самому себе - здесь должен истлеть, как этот нещастной буйвол!" - Слабое сияние месяца блеснуло в отверстие: волнение мое несколько утихло; будучи совсем обессилен, погрузился я в сон, но страшные сновидения не давали мне покоя.

Опять наступил день, и с первыми лучами солнца новая надежда оживила мою [255] душу. Я начал кричать и кричал долго, наконец потерял и голос и силу; и все было напрасно. - Ужас и отчаяние мною овладели, голод и жажда меня томили - я победил отвращение - вынул кортик, отрезал кусок от мертвого буйвола, и силы мои, сверх всякого чаяния, подкрепились: я начал думать о средствах спасения. Дойти до пролома было не возможно: стена была крута и совершенно гладкая. Но боковые впадины (подумал я) не приведут ли меня к какому-нибудь выходу! Нечего медлить - иду! "Естьли погибель моя неизбежимо определена от Неба, то все равно, где бы я ни истлел - на дне ли этой пещеры, или несколькими футами глубже!" - Часы мои показывали полдень. Решившись, запасаюсь куском мяса; иду - сердце мое сильно трепетало. Что ожидает меня в этом непроницаемом мраке! думал я с содроганием. Я видел еще свет, и мужество мое не исчезало; но вдруг последнее бледное сияние угасло - я остановился, хотел воротиться, одумался: - "вперед! Вперед!" воскликнул я, и с новою бодростью, вверив себя Провидению, бросился в ужасную мрачность. Для осторожности шел я близь самой стены, держась за нее рукою, и следуя всем ее [256] бесчисленным изгибам: это казалось мне единственным способом найти какой-нибудь выход из страшного подземелья.

Земля подо мною была усыпана мелким камнем. Кучи песку, отломки от утесов, ямы и возвышения поминутно попадались мне под ноги. Я подвигался вперед очень медленно, ощупывая землю кортиком - странствование мое продолжалось около двух часов; вдруг что-то хруснуло под ногами моими и покатилось; трогаю ногою - кажется, кости; прикасаюсь руками - Всемогущее Небо! это человеческий остов! Какая минута! и теперь, воспоминая об ней, содрогаюсь. Волосы на голове моей поднялись дыбом, я принужден был сесть. Вот жребий твой - сказал я самому себе, и залился горькими слезами.

Вдруг послышался мне легкий шорох - я вскочил - начал кричать - голос мой, отозвавшись несколько раз в глубоких впадинах перехода, умолк, и все опять утихло. Как исступленный ринулся я вперед, решившись умереть или спастися... Вдруг вижу перед собой две маленькие огненные точки; удивление оковало меня на одном месте. Что значило это блистание - дневные [257] лучи, или пламенные глаза змеи, прямо на меня ползущей? - Я хотел остановиться, но это бы не спасло меня; подумал, и быстрыми шагами побежал вперед: нечто неизвестное животворило мою душу.

Огненные точки были неподвижны, беспрестанно увеличивались и становились ярче - "Нет, это не змея! восклицаю исполненный радости, - это или две лампады, или проницающее сияние солнца" - В эту минуту стена, около которой я шел ощупью, поворотилась в круте, глазам моим представилась расселина утеса и в ней заходящее вдали вечернее солнце. - Боже! Боже! - с какими неописанно сладкими чувствами бросился я в сии врата жизни, столь неожиданно для меня отворившиеся! Пробившись сквозь дикий кустарник, со всех сторон закрывавший расселину, я начал с жадностью вбирать в себя чистый воздух, и восхищался, видя себя опять посреди свободного, великолепного Божия мира.

Солнце закатилось - все живописные окрестности, и в малом расстоянии от меня Визагапатнам, сияли в розовом его блеске. Наконец я [258] возвратился к своим, и был от них принят с восхищением: ибо все воображали, что меня уже нет на свете. По всем моим описаниям догадались, что я упал в одну из подземных пещер, находившихся прежде в сообщении с храмами, и которых выходы известны одним только Браминам. Таким образом еще раз по собственному опыту уверился я, что нет такого положения в жизни, в котором бы можно было совершенно предаваться отчаянию. Сначала опасался я занемочь опасною или продолжительное болезнию - но, к щастию, этого не случилось; я чувствовал легкую лихорадку - она очень скоро совсем прекратилась - и чрез две недели я мог уже выехать из Визагапатнама.