ТЕОДОР-ФРИДРИХ БАЗИНЕР
ЕСТЕСТВЕННО-НАУЧНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ ПО КИРГИЗСКОЙ СТЕПИ В ХИВУ
ПРЕДИСЛОВИЕ

Даже среди самых отдаленных мест земного шара, за исключением Внутренней Африки и Новой Голландии, есть лишь немного стран, которые были бы нам столь незнакомы, как близкое от нас Хивинское ханство, называемое также «Ховарезм», «Хварезм», или «Хорезм». Основными причинами этого являются, с одной стороны, обособленное положение этой страны, окруженной маловодными степями и песчаными пустынями, непригодными для хозяйства, по которым проходят только разбойничьи орды кочевников; с другой стороны, безграничное недоверие хивинцев ко всем европейцам, которых они рассматривают только как врагов и шпионов. Если же путешественнику с большими усилиями и всевозможными лишениями удается благополучно пройти этот путь через голые степи, утомляющие не только физически, но и духовно, то в Хиве он идет навстречу почти верной смерти — печальным примером тому недавно послужила несчастная судьба доктора Фриза, который в 1838 году здесь был задушен. Те немногие из европейцев, которые в некоторой степени были защищены от этих опасностей, если даже и терпели страдания и лишения, но, по крайней мере, остались в живых — это были до сих пор, за редким исключением, лишь те, кто в качестве посредников России и Англии находились под особой охраной правительств этих стран. Из них особого упоминания заслуживают Дженкинсон, Муравьев, Аббот и Шекспир 1.

В 1558 году Дженкинсон в качестве посланника царя Ивана Васильевича пошел из Мангышлака через северную часть Великой Туркменской пустыни (Куне — ) Ургенч в Бухару, чтобы установить связи с упомянутыми государствами Средней Азии для английской торговой компании в Москве, надеявшейся отсюда получить с большой выгодой для себя товары из Индии и Китая. После многочисленных благополучно перенесенных опасностей он на следующий год добрался до Москвы. Сообщенные им сведения 2 о Хиве, к сожалению, очень неудовлетворительны, что тем более заслуживает сожаления, что здесь [285] недавно внезапно иссяк рукав Оксуса, впадавший до этого в Каспийское море, и мы до сих пор не нашли доказательств того времени о происхождении и причинах такого в высшей степени странного события.

Муравьев был направлен в 1819 году Ермоловым, тогдашним главнокомандующим Кавказского округа, при схожих обстоятельствах в Хиву, чтобы установить торговые связи между этой страной и Астраханью. Несмотря на это, его держали в Хиве 48 дней, почти все время его пребывания здесь, как пленного, под строгим надзором, и он был даже близок к тому, чтобы мученическим образом расстаться с жизнью. Поэтому сведения 3 об этой стране, которые Муравьев сообщает в своем описании путешествия, большей частью заимствованы из рассказов азиатов и не являются результатом его собственных наблюдений и опыта. Впрочем, они оставались, по крайней мере, до новейшего времени самыми подробными.

Муравьев, как и Дженкинсон, прошел от восточного побережья Каспийского моря через Великую Туркменскую пустыню, однако южнее, чем первый, и преодолел этот путь от Балканского залива до Ташаузского канала за 16 дней (с 19 сентября до 3 октября).

Капитан Аббот был послан Англией в Хиву, когда Россия в 1839 г. предприняла поход против этой страны. Он покинул Герат 24 декабря по новому стилю и шел в Хиву через Мерв и восточную часть Великой Туркменской пустыни. В Хиве он оставался до марта 1840 г.; путь его в Россию шел в северо-западном направлении через Ташауз и Куне-Ургенч до озера Лаудан, поворачивал после этого на запад в Мангышлак, следуя по южному склону высокогорья Устюрт, и отсюда — через Ново-Александровск, Гурьев и Уральск — в Оренбург. Хотя его путь вел, как видно из сказанного, большей частью по таким местам, на которые до сих пор не ступала нога европейца, его описание поездки 4 содержало помимо множества очень интересных бесед лишь немного надежных наблюдений, представлявших научную ценность. О южном склоне Устюрта, например, мы узнаем только то, что он очень скалистый и что озеро Лаудан на всем протяжении до Мангышлака обнаруживает одну и ту же формацию, которую Аббот ошибочно считал мелом. Высоту этой части высокогорья он указывает весьма приблизительно и, конечно, намного превышая оценки, самое малое — на 1 500 футов. (См. его путевые описания, т. 1, с. 283).

Капитан Шекспир в августе 1840 г. следовал в основном по тому же маршруту, но и в его отчете о путешествии (см.: Blackwood Magazine. June 1842) содержатся очень скудные и большей [286] частью, с точки зрения их научной ценности, незначительные наблюдения.

Гораздо более подробными сведениями о Хиве мы обязаны, наконец, рассказам некоторых русских, проживавших там разные промежутки времени в качестве рабов, и сообщения которых в новейшее время собраны и опубликованы. Сюда, во-первых, относится описание страны, набросанное в Оренбурге умершим генералом Генсом по устным рассказам астраханского гражданина Ковырзина и изданное полковником Г. фон Хельмерсеном в 1839 г. с большим числом пояснений 5; во-вторых, опубликованный труд Ханыкова 6 от апреля 1843 г. в русском «Журнале мануфактуры и торговли». Эти сведения, хотя они значительно превосходят по подробностям вышеописанные отчеты о путешествиях, в целом же, как иначе и не могло быть, также очень неудовлетворительного и второстепенного значения, поскольку дают нам о многих важных пунктах, о таких, например, как географическое положение, естественная структура, климат, растительность и т. п., лишь крайне поверхностную и ненадежную информацию.

Поскольку до сих пор нам недоставало любых добросовестных сведений, добытых на месте и основанных на исследованиях об окультуренном Хивинском оазисе, то я тешу себя надеждой путем публикации данных записей, какими бы неполными ни были мои наблюдения при сложившихся обстоятельствах, заслужить благодарность любителей географии.

Я совершил путешествие в Хиву в 1842 г. с русской миссией, во главе которой стоял полковник Грегор Данилевский, имевший поручение окончить начавшиеся в 1840 г. переговоры между Россией и властителями той страны. Его превосходительству действительному государственному советнику Ф. Фишеру, директору Королевского Ботанического сада в Санкт-Петербурге, который не упускает возможности, представляющейся для поддержки науки, я обязан тем, что был включен в эту миссию с заданием исследовать растительность тех мест. Кроме того, Императорская Академия наук в Санкт-Петербурге оснастила меня несколькими превосходными метеорологическими инструментами, за что я сейчас выражаю ей мою самую искреннюю благодарность. Эти инструменты состояли из тщательно изготовленного механиком Академии господином Гиргензоном термометра по шкале Реомюра, августинского психрометра Грайнера — младшего в Берлине и из барометра, устройство которого введено профессором Парротом — младшим. К сожалению, путешествие началось так неожиданно, и подготовка [287] к нему проходила в такой спешке, что я упустил возможность запастись стеклянными трубками и ртутью. Но то, что во время первой поездки не учитываются или недостаточно ценятся кажущиеся неважными многие мероприятия и обстоятельства, которые все же впоследствии часто имеют большое значение, — этот довольно общий опыт я должен был получить уже в начале путешествия, когда на четвертый день из-за неловкости моего слуги сломался барометр — неудача, о которой я с болью вспоминал в основном на восточном склоне Устюрта и в Хиве.

Поданая мне в Санкт-Петербурге надежда получить в качестве помощника мастера по изготовлению чучел, обученного в Императорской Академии наук, относящегося к оренбургскому отряду казаков, не осуществилась, потому что скончался прежний военный губернатор Оренбурга генерал Перовский, усердный сторонник научных исследований, а вступивший временно на эту должность чиновник не счел себя уполномоченным без высшего приказа пойти навстречу моему желанию. Так случилось потом, что вся моя опора во время путешествия состояла из одного единственного уральского казака, данного мне в качестве слуги. Из многих других обстоятельств, ущемивших мои исследования, я позволю себе вспомнить только о следующих:

что путешествие состоялось в неблагоприятное время года, когда мы только в августе отправились в путь из Оренбурга, а в середине зимы снова вернулись;

что я из-за недостатка проводников большей частью не мог совершать более далекие походы, а был строго привязан к маршруту каравана, который всегда выбирал только ближайший, а не более интересный в научном отношении путь;

что недоверие азиатов боязливо охраняет каждый шаг европейца и подозревает в каждом камне, который тот поднимает, по меньшей мере, кусочек золота;

и, наконец, что я имел несчастье заболеть в Хиве, когда, за исключением маленького перерыва, я около семи недель лежал пластом из-за сильной перемежающейся лихорадки.

Пусть все сказанное здесь послужит для моего оправдания, в то время как я использую случай, чтобы обратиться к благосклонному читателю с просьбой понять меня, чувствуя недостатки моих исследований.

Санкт-Петербург, 11-го сентября 1847 года. [288]

ПУТЕШЕСТВИЕ ИЗ ОРЕНБУРГА ДО УСТЮРТА

Прибыв в Оренбург, я ожидал, что пробуду здесь самое большее три недели; между тем, наш отъезд со дня на день все откладывался, пока, наконец-то, через четыре недели, как казалось, все было готово к отправлению. Но тут произошла еще одна неожиданная задержка, причиной которой явилась весть о смерти хивинского хана. Эти слухи в Оренбурге ложно распространили бухарцы, потому что им не нравилось, что между Россией и Хивой начали развиваться дружеские отношения, и они охотно помешали бы данному общению. Разумеется, таким способом они не могли достичь цели, но, по крайней мере, они добились того, что прошло еще четырнадцать дней, пока мы убедились в ложности слухов, и наш караван тронулся в путь из Оренбурга только 1-го (13-го) августа. Несмотря на это, отправка была для меня внезапной, потому что из-за небрежности одного чиновника меня забыли заранее известить об отъезде. Нисколько не подозревая об отправлении нашего каравана, утром 1-го августа я намеревался выйти из дома, и тут увидел, что в моем дворе появились три верблюда, сопровождаемые киргизом, затем один казак принес мне сообщение, что караван уже готов к отправлению и ждут лишь только моего багажа, чтобы тронуться в путь. Между тем, ни мои вещи еще не были так упакованы, чтобы их можно было бы уже начать грузить, ни у киргиза не оказалось веревок для привязывания груза, из-за чего я не мог раньше, чем спустя несколько часов, подготовиться к путешествию. Поэтому я велел сообщить, чтобы караван не задерживали, а я скоро последую за ним. Однако наступила уже вторая половина дня, пока я подготовился к отправке, так что я предпочел остаться в Оренбурге до следующего утра. Не самым приятным в этом деле было и то, что киргиз ни слова не знал по-русски, а мой казак столь же мало разбирался в татарском языке, о котором у меня также были только самые начальные сведения, или, иными словами, я выучил всего несколько ругательных слов. Поскольку все же в крайнем случае можно обойтись и ими, а в степи не надо спрашивать ни о корреспонденции, ни о гостиницах, то я 2-го августа в семь часов утра спокойно отправился в путь с моим маленьким караваном, состоявшим лишь из трех верблюдов. Впереди ехал, высоко сидя на первом из верблюдов, как на мачте корабля, киргиз Бегуло и направлял шествие, время от времени выкрикивая свое «Айте» для подбадривания животных, которые, невзирая на это, все время степенно, размеренным шагом [289] поднимали ноги. За ним следовал мой казак, моя правая рука, т. е. слуга и повар, конюх и страж в одном лице. Он сидел без седла на моей второй лошади, потому что его лошадь с его багажом и оружием днем раньше ушла с караваном. Вместо казацкого копья у него в руках был длинный хлыст. Когда я со стороны смотрел на это странное шествие, то не мог удержаться от улыбки, потому что мне самому лишь немного не доставало до полного сходства с благородным рыцарем из Ламанчи, когда тот отправился со своим храбрым низкорослым слугой Санчо Панса на отважные приключения.

День был ясный и очень теплый, чувствовалось лишь легкое дуновение ветра. Позолоченные башни церквей Оренбурга, отбрасывающие лучи утреннего солнца далеко в степь, были еще долго нам видны — мы их потеряли из виду приблизительно через полтора часа из-за появившегося холма и ничего больше не видели, кроме ясного неба и широкой пустынной степи, которая покрыта здесь относительно густой, но полностью сгоревшей травой и ничего не содержала, что могло бы дать отрадную точку покоя блуждающему вдали и утомленному взору. Наконец, справа на горизонте мы увидели темную, вначале казавшуюся неподвижной точку, которая постепенно становилась все отчетливее, пока не распознали в ней спешащего к нам скорой рысью всадника-киргиза. После того, как он поприветствовал нас и безуспешно задал мне несколько вопросов, он вступил в оживленную беседу с Бегуло, который, казалось, знал его, и покинул нас только через полчаса, давая мне пантомимой понять, что он тоже относится к нашему каравану и теперь поедет туда — к каравану. Он впереди нас то пропадал из виду, то вновь появлялся на холме, наподобие лодки среди волн сильно волнующегося моря. Мы следовали за ним все время по прямой линии, но вдруг Бегуло отклонился от взятого направления. Я дал ему понять мое несогласие по этому поводу и потребовал разъяснения, на что он пытался мне объяснить, что едущий верхом впереди нас киргиз, которого я уже давно мог воспринимать лишь как темную точку, дал ему знак рукой, чтобы мы держались больше правой стороны. Таким образом, уже в первый день я получил поразительный пример известной дальнозоркости степняков.

После двенадцати часов стал сильно давать о себе знать голод. С благодарностью вспомнив о заботе одного друга, который утром в спешке заставил меня взять несколько бутербродов, я теперь велел их достать, и после того, как моим спутникам тоже была выделена надлежащая доля от маленького запаса, сидя верхом на лошади, я с завидным аппетитом [290] поглотил свой скромный, но вполне вкусный обед. Жажду, которая тоже сразу же о себе напомнила, я должен был терпеть до лагеря, которого я достиг только во второй половине дня, в шесть часов, когда мы оказались на берегу Бердянки, незначительной речушки у русского форпоста Ханский, находящегося в 44 верстах от Оренбурга 7. Несколько уставший и затекший от непривычной, более, чем десятичасовой, верховой езды, я обрадовался, обнаружив свою кибитку, в которой я с удовольствием прилег на полчасика; но по-настоящему подкрепившимся я почувствовал себя лишь после того, как выпил несколько чашек чая, значение которого в качестве освежающего средства после изнурительной жары я впервые смог оценить в тот миг по достоинству. Поэтому он оставался на протяжении всего путешествия единственным напитком, который я употреблял, и наслаждение которым после дневного марша всегда было для меня самой большой отрадой. Зимой же чай вовсе не казался мне таким уж превосходным укрепляющим средством, как летом.

Берега Бердянки, которые были исследованы мной в тот же вечер, хотя и давали моему взору больше, чем сухая поверхность степи, но не представляли ничего заслуживающего особого упоминания.

На следующее утро (3-го августа) караван был готов к отправлению только около девяти часов и начал свое медленное шествие в половине десятого. Вьючными животными у нас были 50 верблюдов, с которыми шли 20 киргизов — частью слуги, частью проводники. Данная в помощь полковнику Данилевскому свита состояла из переводчика, казачьего офицера, служащего писарем, двух топографов из оренбургского института, фельдшера и 20 казаков. Из этой команды, которой хватало больше для обслуживания, чем для охраны, одного использовали как повара, а четверых — в качестве слуг; остальные же были так распределены на время марша, что несколько человек ехали верхом рядом с вереницей верблюдов и следили за поклажей, трое-четверо составляли разъезд, столько же человек — конный арьергард, и ехали они по обеим сторонам каравана на расстоянии одного километра друг от друга, чтобы своевременно извещать о приближении вражеских отрядов. Чтобы ночью у нас была крыша над головой, нам дали с собой три больших войлочных кибитки и несколько штук размером поменьше, так называемых джуламаек. В одной кибитке жил Данилевский, в другой — я, а в третьей — переводчик, казачий офицер и оба топографа. Джуламайки передали казакам и киргизам. При караване были также две гужевые повозки. Одна [291] из них — сибирская повозка для путешествий, или тарантас — принадлежала полковнику Данилевскому, другая — большая калеше — была предназначена вместе с парой прекрасных гнедых в подарок хивинскому хану и использовалась нами во время путешествия для фиксации двух одометров.

Этот вид путешествия с караваном, когда все необходимое с собой, даже жилье и кухня, имеет много привлекательного. Веселое пение уральских казаков, которые даже при самых больших затруднениях во время всего путешествия никогда не проявляли раздражения и оставались веселыми; самобытные игры киргизских проводников, которые скакали взад и вперед и пытались поочередно догнать друг друга, причем настигнутый большей частью получал несколько не очень нежных ударов нагайкой; необозримая слегка холмистая степь, где привыкаешь считать землю своей законной собственностью, потому что она во все стороны простирается открыто, а путнику не попадается ни жилье, ни метка на пути, которые напоминали бы о преимущественном праве другого человека; ясное густой синевы небо, чувство свободы и раскованности от всех ограничивающих форм и запретов общества — все это имело для меня особую прелесть, для которой нет названия; так что я находился в определенной степени в состоянии радостного опьянения. Немало способствовала этому и мысль, что мое сокровенное желание с самой ранней юности о путешествии в дальние страны уже так скоро сбудется — ведь не исполнилось и года после завершения моей учебы, как я уже смог покинуть Дорпат.

После пятичасового марша, в половине третьего, сделали остановку и разбили лагерь близ русского форпоста Прохладный на берегу речки Кара-агашты, в 18,5 верстах от прошлой ночной стоянки. Наши первые дневные марши потому были столь короткими, что верблюдов в начале пути надо было беречь, и поэтому здесь, где еще довольно хорошие пастбища, следовало обеспечить им возможность заранее получить возмещение за будущий корм, большей частью очень скудный. В дальнейшем им пришлось часто проходить 40, даже 46 верст без остановки. Во всех дневных маршах в среднем мы проходили 31,5 верст или около 4,5 немецких миль. На протяжении всего путешествия верблюды проходили постоянно, за исключением первых дней, четыре версты в час или изредка немного меньше, так что данные одометра, когда я рассчитывал пройденный путь относительно времени, совпадали с этими расчетами, а если порой и отличались от них, то самое большее на полторы версты.

Когда караван достиг места стоянки, и мы разбили бивак, [292] то возник такой разноголосый шум от криков людей и животных, который может быть там мыслим только при таком разнообразном составе команды и при данных обстоятельствах. Самым поразительным и неприятным был крик верблюдов, когда их слишком сильно дергали за продетую в нос веревку. Своеобразный булькающий звук этих животных, пожалуй, больше всего похож на крик журавлей, воспринимаемый издали, когда они летят вереницами. Верблюд тоже имеет из-за длинной, выгнутой дугой шеи, длинных ног и относительно очень короткого тела вид птичьего чучела, так что можно подумать, что природа при его создании засомневалась на миг, создать ли ей птицу или млекопитающее.

В то время как часть киргизов и казаков занималась связыванием лошадей, разгрузкой верблюдов, размещением багажа и т. п., другая часть занималась установкой кибиток, причем я мог использовать случай наблюдать за быстротой и ловкостью киргизов, которые значительно отличались от медлительности нетренированных в этой работе уральских казаков, обычно очень расторопных. Меньше чем через полчаса уже стояла палатка. Позже я наблюдал не раз, как четверо киргизов устанавливали кибитку менее, чем за пятнадцать минут. Это происходит следующим образом. Сначала ставятся гнездообразные задвигающиеся каркасы из тонких деревянных палок, связанных узкими, как шнурки, ремешками так, что они образуют кругообразную стену высотой почти в пять футов, на которой их связывают на стыкующихся концах веревками или тесемками. В оставленном открытым для прохода промежуточном помещении устанавливается дверь, которую также тесемками закрепляют по обеим сторонам к деревянной решетке. Широкая лента, продетая по всей окружности остова с одной стороны двери до другой, придает ему достаточную устойчивость. Теперь киргиз, стоящий посредине остова, с помощью вилообразного сверху шеста поднимает деревянный ободок толщиной с руку, с выпуклыми поперечными осями диаметром чаше всего от трех до пяти футов. Другие киргизы между тем вставляют в отверстия вокруг ободка деревянные палочки, которые своими нижними гнутыми концами закрепляются шнурками на верхнем крае остова на одинаково близком друг от друга расстоянии и образуют, таким образом, каркас крыши в форме воронки. Эта работа кажется утомительной и скучной, но она выполняется необыкновенно быстро. После того, как таким способом установлен весь каркас, его покрывают подходящими кусками войлока. Два или три куска войлока кладутся на нижнюю часть из вертикальных деревянных решеток [293] и закрепляются тесемками, проходящими через каркас крыши на противоположной стороне, что одновременно придает тому больше прочности. Кроме того, еще одна тесьма или веревка, достающая по всей окружности с одного конца двери до другого, крепко натягивается вокруг всех трех кусков войлока. На них оборачивают также и каркас крыши двумя или тремя подходящими по размеру кусками войлока, которые закрепляются тесемками, исходящими от их четырех концов к тесьме, продетой по нижней части кибитки. В заключение на верхушку кибитки, состоящей из деревянного остова, бросают четырехугольный войлок, который таким способом связывается с лептой, обтягивающей нижнюю часть. Такая кибитка полностью защищает от ветра и дождя и может быть установлена так прочно, что ее можно даже отапливать, что мы и делали зимой — как в Хиве, так и на обратном пути — с помощью маленьких железных печек. Для доступа свежего воздуха и света поднимают куски войлока либо снизу, с одной стороны, либо по всей окружности кибитки, а также можно откинуть верхний войлок с деревянного ободка. Кроме того, обычно открыта и дверь. У азиатов, кибитки которых, как правило, не имеют дверей, их заменяют куски войлока или ковры. Они обносят также снаружи деревянный каркас густой сетью, изготовленной из Lasiagrostis calamagrostis. Богатые обвешивают свою кибитку изнутри коврами, некоторые киргизские султаны обтягивают ее даже снаружи красной тканью.

Поскольку наш караван должен был ждать прибытия Данилевского, который оставался еще в Оренбурге, то мы оставались здесь еще до обеда следующего дня. Я использовал это время, чтобы предпринять еще одну прогулку в холмы, расположенные западнее Караагашты, но, кроме нескольких луковиц, высохшие стебли которых еще стояли тут и там, ничего примечательного ни в ботаническом, ни в геологическом смысле не нашел. Караагашты, незначительный ручей, содержал так мало воды, что в большинстве мест можно было удобно через него перешагнуть. В мое отсутствие прибыл Данилевский и отдал приказ к отправлению, во время которого к моему великому огорчению сломался мой барометр, который был повешен мной на столб. Поскольку я получил его из Санкт-Петербурга лишь за день до моего отъезда и из-за нехватки времени не смог обеспечить себя запасом трубок и ртути, то это было для меня невосполнимой потерей.

Караван, отправившийся в путь сразу после моего возвращения, в этот день прошел только 14 верст и сделал остановку у Туюташа, или Куралы, маленького притока Илека, течение [294] которого направлено на юг-юго-восток. День был очень теплый, в послеобеденное время, в шесть часов, у нас было все еще 22,5° R. Психрометр в это же самое время показывал только 29% влажности. Термометр за час до полуночи стоял на отметке 15,6° R при 46% влажности.

5-го августа мы расположили наш лагерь на маленьком озере Акчи-карасу, имеющем форму полумесяца и находящемся в 21 версте юго-восточнее от прошлой стоянки. Здесь наши казаки, наконец, нашли возможность последовать своей склонности к рыбной ловле, которая на родине была их основным занятием. Для этой цели они купили в складчину сеть, с которой они имели здесь такой удачный улов, что и наш стол разнообразили карасями, окунем и щукой. Неподалеку от озера стояло несколько кибиток киргизов-бедняков, так называемый аул, или село, куда мы, Данилевский и я, вечером совершили прогулку. Мы застали там женщин, занятых доением овец, которые были связаны друг с другом длинной веревкой. Грязь деревянных сосудов, которые, казалось, никогда не знали чистки со времени своего изготовления, полностью гармонировала с грязью и неприятным внешним видом женщин и совсем испортила мне аппетит на молоко, приносимое мне ранее отсюда. На обратном пути у нас была смешная сцена. Когда я собрал несколько экземпляров Lathyrus tuberosus, единственного растения, которое нашлось здесь, помимо небольшого количества высохшей травы, к нам присоединился киргиз, который, чтобы показать свою услужливость, тоже взялся за сбор и вскоре — что нас очень развеселило — протянул мне несколько охапок сухой травы.

6-го августа нам попалось неподалеку от нашего пути, к моему удивлению, довольно большое просяное поле, обработанное киргизами столь же поверхностно, как это обычно наблюдалось и в Оренбурге. Тем не менее зерно было очень хорошее. Это был первый и единственный след от земледелия у киргизов, с которым я столкнулся, и это было в то же время единственно новым, с чем мы столкнулись с начала путешествия.

Неподалеку от места для ночевки, выбранного нами близ маленького озера Кошарал, которое теперь походило на мелкую лужу, мы настигли отправившийся перед нами из Оренбурга торговый караван, при котором находились возвращающийся домой из России хивинский посланник Выес-бай и несколько русских и хивинских купцов. С этого момента мы довольно равномерно шли с этим караваном, от которого нас зачастую отделяли только небольшие расстояния в несколько [295] верст, потому что при нем находились наши пятьдесят овец под присмотром купца Бучерова. Вид этого несчастного стада, которое должно было проделать столь далекое путешествие и постоянно хотело задержаться на немногих местах со скудной травой, но его немилосердно все гнали вперед, вызывал наивысшее сострадание, но был и смешным, когда оно продвигалось на определенном расстоянии от наблюдателя. При ходьбе непрестанно качающееся и одновременно сильно дрожащее движение толстых жировых подушек на ягодицах этих животных вызывали во мне странное, я бы сказал, боязливое чувство, потому что было похоже, будто они каждое следующее мгновение могут потерять этот кажущийся Gul de Paris. Каждый день одна из овец удостаивалась чести проделать свой последний путь на лошади, причем наши киргизы, имеющие поручение доставить овцу, бесцеремонно бросали через седло схваченную для убоя жертву и рысью уносились вместе с нею. За это им доставался лишний жир, кусок мяса похуже и шкура. Кроме баранины, если уж говорить о кухне, у нас на столе во время путешествия до Эмбы время от времени была и рыба. Начиная же оттуда, мы должны были удовлетвориться первым, которое, впрочем, наш повар умел приготовить так разнообразно, что его искусство при данных обстоятельствах ничего лучшего не оставляло желать. Гречневая, манная, рисовая каша, вначале и картофель поочередно служили нам в качестве овощей, не считая овечьих волос, которые чуть ли не как спаржа в достаточном количестве плавали в супе. То, чего еще не доставало в смысле разнообразия и качества нашего стола, вполне заменял всегда превосходный аппетит. Поскольку еда редко была готова раньше чем через три или четыре часа после прибытия каравана на место лагеря, то мы, как правило, поздно обедали, порой в девять часов вечера или еще позже.

7-го августа наш лагерь был на маленьком озере Карасу, т. е. «черная вода», которое так называется по той причине, что его берега состоят из довольно темной земли. Из нее же на одной стороне озера возведены семь киргизских могил, которые поэтому и называются Карамула (черные могилы). Четыре из них образуют низкие холмы величиной с обычные европейские могилы, но отличаются от них тем, что имеют форму крыши, т. е. обе их длинные стороны наверху сходятся в острый край. Две из них имеют на обоих концах маленькое шарообразное возвышение по форме и размеру с верблюжий горб. Каждая из трех других могил обведена кругообразным валом высотой в четыре фута.

8-го августа мы перешли через Илек на месте, где его вода [296] была лишь немного выше одного фута, и расположились лагерем на другом берегу. Маленькие группки деревьев, состоящие на берегах здешней реки из тополей и верб, приятно удивили нас: это были первые деревья, которые нам попались в Киргизской степи.

На следующее утро мы покинули Илек и вскоре потеряли его из виду, потому что степь по обе стороны реки сильно поднимается; но после пройденного дневного марша в 26,5 верст мы снова сделали остановку на его берегу. Он и здесь был покрыт вербами и тополями, которые вместе составляли даже маленькие рощи, ближайшая из которых находилась не далее, чем в 200 шагах от лагеря. Караван сделан здесь первый день передышки и отправился дальше только утром 11-го августа.

Поскольку степь, за исключением обоих последних мест привала, на всем нашем пути имела тот же пустынный вид без малейшего обещания отрадного разнообразия, то было бы слишком суровым испытанием для терпения читателя, если бы я захотел заставить его следовать шаг за шагом за караваном, который без единого сколько-нибудь примечательного события, — за исключением смерти одного казака, похороненного нами 19-го (31-го) августа на холме у Эмбы, — наконец, добрался 24-го августа до подножия Устюрта — высокогорья, находящегося между Каспийским морем и Аральским озером. Этот маленький прыжок почти в 380 верст я надеюсь сделать, тем более, если будет на то согласие благосклонного читателя, потому что окраина Устюрта высотой почти 600 футов представляет нам превосходную позицию, откуда мы спокойно можем мысленно охватить одним взором путь, пройденный от Оренбурга до сего места.

Сначала мы обратим внимание на то, что мы на всем этом пути, измеренном нашим одометром и составляющем чуть больше 600 верст, увидели только три заметных возвышения. Во-первых, ряд холмов у Атиджаксы, во-вторых, Намастау, и в-третьих, Карачитау, из которых два первых возвышаются лишь чуть более, чем на сто футов, а последний даже и такой высоты не достигает по сравнению с ближайшей окружающей средой.

Череда холмов на Атиджаксы находится в 128 верстах севернее Устюрта и около 20 верст юго-восточнее укрепления Эмбы, сооруженного русскими в 1839 г. Она тянется с востока на запад и должна рассматриваться как отдаленный второстепенный отрог горы Мугоджар, но от которой она отличается горной породой, потому что, насколько известно, Мугоджарская гора в основном состоит из диорита, кварца и песчаника, [297] а эти холмы состоят — по меньшей мере, на той точке, которую мне позволено было обследовать в выделенное короткое время, какой-то час, — только из известняка мергеля, которым, как кажется, они засыпаны, потому что он на поверхности взрыхлен землей. Посередине между двумя холмами этой череды, которые находились едва ли в пятнадцати шагах друг от друга, я нашел на той же связывающей куче щебня каменное ядро Isocardium и Coeloptychium, которое, согласно исследованиям господина полковника Хельмерсена, отличается от породы, обнаруженной Гольдфусом в меловый период Вестфалена и названной им С. agaricoides, только своими несколько меньшими размерами. Поскольку я, помимо этого, нашел в паре верст к северу несколько экземпляров Belemnites mucronatus, которые хоть и лежат россыпью на земле и поэтому, возможно, были намыты, но, судя по структуре места, не могли проделать далекое путешествие, так что едва ли можно сомневаться в том, что эта местность относится к меловому периоду, наличие которого в Каспийско-Аральской степи в прежних исследованиях путешественников было упущено. Я не заметил в этих холмах Атыджаксы ни одной скалы из нетронутого породного массива.

Намастау — это отдельно расположенный холм в 68 верстах севернее Устюрта. На его вершине находятся несколько мест с источниками, где были выкопаны маленькие колодцы. Здесь также нигде нельзя было обнаружить горные породы, потому что весь холм состоит на поверхности, будто усеянной необычным лишаем Parmelia esculenta, только из глины.

И, наконец, Карачитау, который образует низкую цепь холмов, находящуюся почти в 30-ти верстах севернее Устюрта. Коричневатый, слоистый и северо-западный по падению песчаник обнаружился со своим исходом на вершине одного из холмов неподалеку от нашей дороги. Больше я там ничего не мог найти, поскольку во время марша времени было слишком мало для таких исследований.

Кроме только что упомянутых холмов, на нашем пути по Киргизской степи единственными точками с названиями являются только водоемы. Самые значительные из них это — Илек, который от источника до того места, где он принимает в себя речку Исет с востока, называется «Исенбай», и Эмба, называемая киргизами «Джим»; но и эти реки теперь настолько высохли, что их ширина зачастую составляет только 30-50 футов, в то время как весной они во многих местах, как меня заверяли, растекаются более, чем на версту. Самая большая их глубина во многих точках составляла чуть больше одного фута. Поэтому [298] зимой часто вся водная масса замерзает до самого дна реки, исключением являются лишь некоторые самые глубокие места. Когда мы на обратном пути из Хивы 28 января 1843 г. расположились лагерем на Эмбе, то лишь после долгих поисков обнаружили в реке место поглубже, где под слоем льда оказалась текущая вода. Здесь глубина ее составляла девять английских дюймов под слоем льда толщиной в 21 дюйм. Обе названые реки имеют несколько рукавов, большая часть которых незначительна. К самым большим, на которые мы вышли, относятся Тиктемир и Атыджаксы, которые оба — первый с севера, последний с юга — впадают в Эмбу. Вода первого содержит оксид железа, что можно установить по тут и там встречающейся красновато-коричневой окраске берегов, из-за чего киргизы называют эту реку «Темир» («темир» означает «железо»). Но чтобы отличать ее от другой, также железосодержащей речки, которая с востока впадает в нее, ее называют «Тиктемир», а другой рукав — «Кульденен-Темир». «Тик» означает «прямо», а «кульденен» — «поперек». На пути от Джаинды, незначительной речушки в 33 верстах южнее Атыджаксы, мы устроили 21-го августа нашу «лежку». До самого Устюрта не было ни одной реки, почему нам и пришлось удовлетвориться здесь водой нескольких колодцев, которые нам встретились 22-го августа на Намастау, а на следующий день на несколько верст южнее — Карачитау. В первых была довольно хорошая вода, а вода последних имела противный запах сероводородного газа.

Если мы теперь бросим взгляд на внешнюю структуру местности, по которой проходил наш караван, то пред нами предстанет очень печальная картина. Слабые возвышения и углубления в земле, которые, если смотреть издалека, стекаются в бескрайнюю равнину вблизи же их можно сравнить с волнами моря при умеренном ветре, — это был единственный вид, который нам представлялся не только ежедневно и ежечасно, но и при каждом шаге, если мы случайно не находились во впадине. Напрасными были бы усилия европейца, если бы он здесь захотел ориентироваться без помощи компаса и звезд; только местный киргиз со своим глазом, обходящимся без подзорной трубы, и, я бы сказал, со своим инстинктивным чувством места, способный благодаря ему навсегда запомнить любое, пусть даже самое незначительное отличие в структуре поверхности степи, был в состоянии найти дорогу в этой однообразной и бесконечной пустыне. О том, что на этой печальной полоске земли живут люди, напомнили нам лишь в окрестностях Илека немногочисленные кибитки бедных киргизов. С того же места нам больше не попалось ни одной хижины. Лишь 17-го [299] августа поутру мы увидели близ Тиктемира Киргизскую орду, состоящую, как нам сказали, более чем из тридцати сел, или аулов, которая со всем своим добром отправилась в кочевку и создавала вместе со стадами необозримую линию. Впереди ехали верхом старейшины семей, все вооруженные длинными пиками, некоторые — саблями. За ними следовала длинная вереница верблюдов, которые несли груз, а также женщин и детей. По обеим сторонам этой вереницы медленным шагом продвигались их стада: овцы, лошади и крупный рогатый скот. Я подумал, что приблизительно так должно было все выглядеть во время великого переселения народов. Проводники наших караванов информировали нас уже прошлым вечером о близости этих орд, которые, по их мнению, таили вражеские умыслы против нас. Поэтому нашим караваном были приняты все меры предосторожности на случай нападения — ружья заново зарядили, удвоили посты на ночь и т. д., но ночь и наша встреча на следующее утро прошли очень мирно. Помимо этого мы на всем пути не увидели ни единого признака человеческого присутствия, если сюда нельзя причислить три или четыре могилы.

Степь столь же мало была населена животными, как и людьми. Птицы, которые здесь весной появляются в большом количестве, теперь совсем исчезли — мы не видели ни единой цапли или водоплавающей птицы — лишь там и сям попадались Hirundo riparia, Motacilla alba и Emberiza. Что касается Antilope Saiga, которая обычно огромными стадами пересекает степь, то теперь мы издалека лишь изредка видели ее отдельные экземпляры. Поэтому единственными и неограниченными хозяевами степи были известные маленькие грызуны, из которых я чаще всего замечал Myodes socialis, М. Lagurus и Dipus Jaculus.

Но более всего придавало степи пустынный и мертвый вид то, что полностью отсутствовала живая зелень. На всем расстоянии от Оренбурга до Устюрта, за исключением упомянутых мест на Илеке, не видно было не только ни единого дерева или куста, который порадовал бы глаз, но и те немногие травы, скудно покрывавшие там и сям коричневатую или серую землю, были либо сожжены и отмерли, или чаще такие, которые уже по природе имеют окраску, переливающуюся больше в блеклый, коричневатый или серый цвет. Между тем, сама степь показала еще бросающееся в глаза в это время года разнообразие растительности, так что ее можно разделить в этом отношении на три региона, которые в выбранном нами направлении довольно резко разделяются реками Илек и Атыджаксы. Северный регион, который мне хотелось бы назвать травяным, [300] тянется от Оренбурга до Илека; средний, или переходный регион занимает пространство между Илеком и Атыджаксы; и южный, заслуживающий название региона Chenopodiaceen, простирается оттуда до Устюрта.

Первый регион выделяется более богатым, в некоторых местах даже довольно сильным травяным покровом. Хотя трава уже полностью высохла, все же можно было распознать, что наиболее часто встречаются разновидности Phleum pratense, Alopecurus pratensis, Triticum prostratum, Роа annua и Avena pratensis. На берегах рек встречались, кроме того, Setaria viridis, а там, где они были песчаными, — Elymus arenarius и Bromus squarrosus. Из числа остальных семейств растений я нашел в этом регионе преимущественно следующие виды: Artemisia austriaca, Linosyris punctata, L. Tatarica и L. Villosa, Amygdalus nana, Gerasus chamaecerasus, Glyzurhiza glandulifera, Veronica incana, Potentilla bifurca и Ceratocarpus arenarius, самая низкая из всех. Высохшие стебли некоторых луковичных растений тут и там еще торчали из земли, среди которых Allium longispathum и А. lineare еще лучше всех сохранились. Только на берегах рек встречались Lonicera tatarica, Rosa cinnamomea, Vicia picta, Lavatera Thuringiaca, Luthrum virgatum, L. Salicaria и т. п.

В переходном регионе (между Илеком и Атыджаксы) трава показывалась только в виде отдельных высохших и рассеянно стоящих пучков, образованных большей частью из Роа annua и Triticum cristatum, помимо которых на скудной глинистой почве лишь изредка росла Tragopyrum lanceolatum и несколько Artemisia. Зачастую встречались даже и большие участки, на которых ничего не покрывает землю, кроме крайне мелких округленных кусочков кварца, яшмы, роговиков и кремня или кусков Belemnites canaliculatus Dianthus squarrosus, Silene procumbens, Sophora alopecuroides, Ononis spinosa, Oxytropis glabra и Cirsium acaule car. Y Gmelini были лишь редким явлением на берегах рек. В районе Темира уже тут и там показались некоторые Chenopodiaceen в виде: Salsola brachiata, S. collina, Anabasis aphylla, Schoberia physophora и Sch. Maritima, но они никогда не росли в значительном количестве, а большей частью — в виде отдельных и немногочисленных экземпляров.

Третий регион начинается с ряда холмов, проходящих на северном берегу Атыджаксы с востока на запад и будто образующих ворота, через которые вступаешь в местность, кажущуюся еще более пустынной, чем прежняя, потому что пепельно-серая и близ холмов совершенно не имеющая растительности глиняная почва, в которой продолжительная засуха вызвала тысячекратно разветвленные трещины, сохраняет эту [301] мрачную окраску почти непрерывно до Устюрта. Хотя и есть места, где земля даже довольно густо покрывается растеньицами, но те такого вида, что в состоянии дать ей не веселое покрытие, а самое большее — темное траурное одеяние. Это преимущественно Salsola brachiata — маленькое, неприглядное растение, которое здесь покрывает большие площади, Salsola clavifolia, S. crassa, S. Kali, Anabasis aphylla, Brachylepis salsa и несколько Artemisia, среди которых только Artemisia fragrans довольно хорошо сохранилась. Они все, за исключением последней, относятся к семейству Chenopodiaceen, собственная родина которых начинается здесь, поскольку в предыдущем регионе они встречались очень скудно в виде нескольких экземпляров, отсюда же они все больше распространяются на юг, пока, наконец, не представят на Устюрте своего короля в виде своеобразного саксаула (Anabasis ammodendron). Характерным далее является для этой местности то, что любой вид растения, где бы он однажды ни прижился, постоянно встречается в большом количестве и зачастую один занимает обширные участки, что с очевидностью обосновано структурой климата и земли, которая лишь для немногих видов растительного царства соединяет в себе условия, необходимые для их процветания. Эти разновидности, которым не мешают другие растения, с этого времени распространяются в однажды занятом регионе еще свободнее и больше.

Пучки засохшей травы, хоть и скудно, но почти всюду сопровождавшие нас до Атыджаксы, отныне встречались только крайне редко в некоторых нечастых низинах. Только камыш (Phragmites vulgaris) занимал окрестности колодцев, которые находились на Намастау и южнее Карачитау.

Здесь я должен упомянуть еще об одном необычном растении, встречающемся в необъятном количестве в этом регионе очень часто, но преимущественно на Намастау. Это уже упомянутая Parmelia csculenta, лишай, открытый Палласом, и все еще являющийся загадкой для естествоиспытателей по способу своего появления и роста: поскольку он до сих пор появлялся не иначе как в виде маленькой каменистой гальки, свободно лежащей на земле, которую она, принесенная ветром, в некоторых местах покрывает кучами; да доктор Эверсман якобы обнаружил ее во время свого путешествия в Бухару в таком количестве 8, что ее можно было бы собирать возами. Она едва достигает по величине размера грецкого ореха, но большей частью — с лесной орех, круглой, почти шарообразной, но неравномерной формы с более или менее зернистой, бугристой поверхностью, имеющей во внутренних разветвленных частях белую окраску, а [302] снаружи — более или менее коричневато-серую, переливающуюся в зеленую. При сухой погоде она довольно твердая и хрящеватая, но стоит ее положить в воду, как она сразу же становится мягкой. Согласно анализу Гёбеля 9, она преимущественно состоит из оксал-кислого известняка и растительного геля. В некоторых районах Персии, где лишай зачастую появляется за ночь в огромном количестве, отчего жители и считают, что он выпал сверху в виде дождя, его едят, но киргизы, кажется, насколько я мог узнать, не знакомы с его использованием 10.

После того, как мы таким образом сделали обзор Киргизской степи, обратимся вновь к нашему каравану, который как было ранее упомянуто, 24-го августа добрался до подножия Устюрта. Местом нашего привала был здесь южный берег речки Чеган, которая, судя по крутым и достигающим зачастую высоты 15 футов берегам, имеет весной сильный поток воды, сейчас же состоит из нескольких маленьких луж по дну русла. Перед нами был вид с юга и востока, ограниченный крутым склоном Устюрта, который образует на этой точке почти прямой угол, переходя здесь внезапно с юго-западного направления на северное. На обращенной к северу части высокогорного плато видны были две вершины. Сопровождающий нас киргиз северную назвал «Ходжа-горой», а южную — «Джатай». От Оренбурга мы прошли, согласно показаниям наших одометров, более 603 верст, но по прямой линии расстояние до этих двух точек составляет, согласно новейшей карте Киргизской степи, опубликованной журналом Министерства внутренних дел в 1845 г., около 555 верст. Отсюда следует, что в целом мы прошли изгиб только в 48 верст или на каждые 100 верст по прямой линии совершили обход почти в 8,5 версты, и что кажется мне слишком незначительной цифрой, чтобы вызвать сомнения относительно правильности названой карты; потому что, не считая многочисленных малых или больших углов, которые совершает любой караван, даже самый прямой путь из-за волнистой поверхности степи должен быть значительно длиннее, чем прямая линия.

Чтобы наши лошади и верблюды могли немного отдохнуть и начать с новыми силами второй отрезок нашего путешествия, здесь был устроен один день привала, который я использовал для маленькой экскурсии к северному склону плато. Моя добыча была очень скудной и едва ли стоила сделанных усилий: она состояла только из кусочков белого кварца, черно-бурого роговика, слоистого светло-серого песчаника и конгломерата, в котором куски роговика, кремнистого сланца и белого кварца слеплены вместе с помощью кремнистой гальки и бурого [303] железняка. Породы лежали вокруг, как мелкая галька на коричневато-серой глине с содержанием песка, они покрывали склон высокогорного плато, как россыпь шебня, и были так рыхлы, что порой нога там проваливалась на несколько дюймов. Нигде не было видно нетронутого породного массива скал.

По возвращении в лагерь я оказался свидетелем забавной сцены, состоявшейся при аукционной продаже вещей умершего 18-го августа казака. Киргизы, которые сначала с жадностью толпились вокруг выставленного для продажи, вскоре с бранью и проклятьями уходили прочь, потому что, по их понятиям, происходило неслыханное — совершенно против обычного способа купли и продажи цену выставленного товара поднимали все выше и выше. Их с трудом уговорили вернуться, объяснив, в чем здесь суть. Неподалеку от того места, где киргизы представили нам эту смешную сцену, на следующее утро во время отправления каравана один из них лишился жизни из-за собственной неосторожности; это был один из самых молодых и смелых парней, какие только у нас были. Он застрелился, когда заряжал свое ружье. Поскольку выстрел раздался буквально в нескольких шагах позади меня, когда я только хотел вскочить на коня, то я был одним из первых, кто поспешил к нему, но его уже нельзя было спасти. Картечь, которой было заряжено ружье, почти вся ушла в шею и грудь несчастного, так что он не издал уже больше ни звука и умер уже через несколько минут. Несколько киргизов остались, чтобы похоронить своего товарища по вероисповеданию, а мы все, после того как быстро, но с болью простились с нашим погибшим спутником, поспешили к возвышенности, лежащей перед нами, куда уже направился караван. Печальное событие произошло так быстро, что казалось мне фантастическим сном.

ПУТЕШЕСТВИЕ ПО УСТЮРТУ И ХИВИНСКОМУ ХАНСТВУ ДО ГОРОДА ТАШАУЗ

В то время как караван шел прямо на юг, где высокогорное плато из-за менее крутого склона доставляло немного трудностей при подъеме, я выбрал себе точку, расположенную дальше на северо-восток, потому что здесь склон казался мне менее крутым и скалистым; но и здесь не было видно нетронутого породного массива скалы, а только песчаная, большей частью рыхлая глина, на которой всюду лежали маленькие гальки тех горных пород, которые я находил уже днем раньше. Добравшись до вершины, которая здесь, пожалуй, была высотой чуть [304] меньше 600 футов, я увидел перед собой равномерную поверхность, которая на всем своем необозримом протяжении была такая плоская, будто ее выровняли валком. Твердая, как скала, глинистая почва, на которой даже подковы коней не могли оставить ни малейшего следа, отчетливо показала, что она все лето должна беспрерывно подвергаться палящему зною южного солнца и, возможно, с весны не была пропитана ни единой каплей дождя. Лишь тут и там поднимались жалкие остатки сухой травы, которую, вероятно, вызвал к бытию тающий уже в марте снег. Несколько стоящих большей частью по отдельности стволов саксаула в пять-семь футов, которые занимали здесь маленькую территорию неподалеку от склона, казались мне отшельниками растительного мира, по которым достаточно ясно было видно, что они вели крайне скудное существование и круглый год, за исключением короткого периода весной, соблюдали строжайшую диету. На самых молодых ветках почти все они имели болезненные наросты в виде сосулек, состоящие из уплотненных чешуек, и выглядели такими же жалкими, как всякий, кто испытывает нужду. Их общество разделил еще один вид той же категории, Anabasis aphylla, но менее, чем через две версты к югу, равнина стала совершенно стерильной. В то же время она оставалась на протяжении всего дневного марша равномерной, подобно сланцевой доске: мы не увидели ни следа от какого-либо водоема и ни единого, хотя бы самого незначительного холма. Безжизненность этой пустыни, казалось, передалась и каравану, который двигался вперед почти беззвучно, как похоронная процессия. Жара была значительной и между двумя и тремя часами, пожалуй, составляла самое меньшее 22° R, потому что в шесть часов вечера термометр стоял еще на 19,1° R. 11 Кроме того, солнце, воздействию которого мы подвергались девять часов без перерыва, направляло свои лучи, как раскаленные стрелы, на наши головы. На меня напала такая непреодолимая сонливость, что я с трудом удерживался в седле. Наконец, караван сделал остановку после того, как мы прошли почти 38 верст. Уставшие морально и физически из-за постоянного зрелища самой однообразной и пустынной из всех пустынь, а также от давящей жары, мы имели в заключение еще удовольствие для нашего освежения пить такой чай, который отличался острым вкусом жирной кожи, будто его кипятили в старом охотничьем сапоге. Ведь вся бывшая в нашем распоряжении вода, взятая в речке Чеган, находилась более двадцати часов в кожаных сосудах, смазываемых снаружи и изнутри жиром, и в последние девять часов при немалой жаре она непрерывно тряслась на спинах верблюдов. Какими [305] отличными свойствами вследствие этого обладал приготовленный из этой воды чай, я предоставляю угадывать проницательному читателю и даю ему лишь следующий намек, что известный венский напиток от расстройства желудка по сравнению с ним имел бы вкус приятного лимонада.

На следующий день (27-го августа) мы прошли подобный длинный путь немногим более 39 верст, а плато оставалось таким же стерильным, таким же ровным, как доска, как и днем раньше. Наконец, после почти девяти часов пути мы вышли к маленькому холму, высота которого над равниной могла быть около 12-15 футов — возвышение, которое в любой другой местности едва ли бросится в глаза, здесь же оно обратило на себя все наше внимание. Но оно обязано своим существованием не результатам свойственной Устюрту почвы или составляющих его слоев, а скоплению наносного песка, который постепенно приобретал все большую твердость, так что здесь даже поселилась сама Tamarix gallica. Впадина посреди кустарника содержала небольшое количество питьевой воды, которая происходила, наверное, не из отдаленного источника, а образовалась на месте из атмосферных осадков на непроницаемом слое глины поверхности Устюрта. Несколько дальше дорога вела нас по узкому высохшему руслу реки, которое справа можно было проследить неподалеку до соленого озера Кашкарата; русло образовалось, вероятно, из-за происходящего весной оттока из этого озера. Здесь, на северном берегу озера, его окружает в форме впадины глубокий наносный песок, который простирается в некоторых точках до одной версты. В озере на этом месте совсем нет воды, только слой горькой соли толщиной в 1,5-3 дюйма, а под ним такой же толщины слой черной и мягкой тины, смешанной с песком, после которой следует глинистая почва Устюрта. Бесчисленные трупы маленьких степных грызунов (разновидности Dipus и Meriones) лежали на слое соли в двух-трех футах от берега озера так близко друг к другу, что изображали непрерывную волнообразную линию. Это явление доказывает, как и упомянутое русло реки, что озеро содержит наибольшую массу воды весной. Чтобы обойти озеро, мы должны были пойти на восток, и вскоре после этого сделали привал. Караван расположился близ нескольких выемок, лежащих в немного углубленном, поросшем камышом месте, здесь была хотя и зловонная, но все же лучшая вода, чем в наших кожаных мешках.

На некотором расстоянии от нашего лагеря находились песчаные холмы, простирающиеся отсюда примерно на 35 верст к югу, их внешняя пограничная линия проходит с [306] северо-запада на юго-восток. Наш караван пошел на следующий день (28-го августа) в том же направлении, но держался все время на расстоянии нескольких верст от холмов, чтобы избегать затрудняющего путь песка, покрывающего землю вблизи них. Только сначала мы не могли обойти снег, который занимал весь промежуток между холмами и соленым озером, но вскоре мы снова вступили на тот же твердый и ровный глинистый грунт, составляющий всю поверхность Устюрта. После того, как прошли около 24 верст, мы вновь направились к песчаным холмам и заняли наши лагеря у колодцев Куюк, лежащих во впадине между этими холмами, приблизительно на расстоянии одной версты от ее западной границы. Наш дневной марш составил на этот раз только 26⅘ версты. Самый значительный из названых колодцев имел 8 футов глубины, но содержал очень грязную и очень дурно пахнущую сероводородным газом воду, из-за чего колодец пришлось полностью вычерпать. Меньше, чем за три часа, он опять наполнился водой до 7 футов высоты, которая имела лучший вкус и запах. Поскольку отсюда до следующего водоема предстояло два длинных дня пути, то здесь мы снова наполнили наши кожаные мешки.

Флора этих холмов состоит из интересных форм растений, численность которых в это время года, насколько я мог развернуть мои исследования, ограничилась лишь следующими восемью видами: Таmаrіх gallica, Pterococcus aphyllus, Ceratocarpus arenarius, Salsola Kali, Agriophyllum arenarium, Horaninovia ulicina, Corispermum laxiflorum и новая Asperula, которую я в честь шефа нашей миссии назвал A. Danilewskiana. Преимущественно это был Pterococcus aphyllus, красивый кустарник высотой в 3-4 фута с красновато-коричневыми стройными ветками без листьев, на которых в большом количестве на тонких нитевидных ножках висели красноватые или желтовато-белые плоды. Он, казалось, чувствовал себя здесь совсем как дома и распространился всюду, насколько хватало песка.

На следующий день (29-го августа) мы покинули песчаные холмы и, идя на юг, стали все больше отдаляться от их западной пограничной линии, а холмы потерялись где-то на юго-востоке. Теперь опять два дня мы ничего больше не видели, кроме голой и совершенно плоской территории, которая, как мне показалось, была продолжением того самого слоя глины, которая и севернее от песчаных холмов занимает всю поверхность Устюрта. 30-го августа мы поднялись на террасу, которая, насколько я мог проследить за ней глазами, проходит по прямой линии поперек Устюрта и образует северную границу отложившегося здесь слоя известняка. Высота этого выступа, [307] или, иным словами, толщина отложившегося слоя, составляла приблизительно всего три фута, и, кроме того, как бы невероятно это ни звучало, на всем пути до Аральского озера я не смог зафиксировать ни одной неровности почвы. Едва ли можно себе представить, что такая равнина действительно может существовать, еще меньше можно представить себе то жуткое чувство, которое в конце концов испытывает путник, когда он целыми днями шагает по ней, а конец ее и не предвидится. Кажется, что крутишь колесо, но, несмотря на постоянную ходьбу, ты не продвигаешься ни на шаг, и тобой овладевает чувство страха, как будто тебя вытолкнули в бесконечность. Совершенно особенным является на этой территории заход солнца: здесь почти нет вечерних сумерек, нет перехода между днем и ночью, как это бывает в горных районах, когда некоторые предметы постепенно уходят в тень и исчезают из поля зрения, в то время как другие сверкают еще на ярком свету. Здесь последний луч заходящего солнца равномерно освещает всю равнину, которая вскоре после этого окутывается темнотой, как плащом, который быстро стягивается во все более узкие круги. Это явление меня лично очень удивило 29-го августа, когда караван, отдохнув чуть более двух часов во время обеденной жары, продолжил свой марш до поздней ночи, которая нас настигла почти внезапно. Поскольку было как раз время полнолуния, то вскоре после захода солнца сумерки так сгустились, что на расстоянии пяти шагов невозможно было различить человеческую фигуру. Караван же, который теперь походил на невидимую вереницу ночных духов, шел еще какое-то время дальше, невзирая на поистине египетский мрак, пока не достиг места, густо поросшего маленьким колючим кустарником. Как только верблюды были освобождены от своего груза, для чего киргизам не понадобился свет, все поспешили рубить кустарник, который укладывали большими кучами. Он был сухой, как наилучшие дрова для топки, из-за чего и костры, сооруженные в разных точках, как по знаку разом вспыхнули ярким пламенем. Прежде невидимые группы путников, азиатов и европейцев, которые частью расположились вокруг костров, а частью ходили между ними взад и вперед, внезапно освещались почти как дневным светом, появлялись как по волшебству из-под земли. Вид, который представлял бивак в эти мгновения, был поразительным и поистине романтичным — такой вид может иметь только хорошо измышленная театральная сцена. Уже сам по себе крайний авантюризм этого смешанного общества был немало повышен тем, что каждый выбирал себе место для ночлега, где он находил это самым удобным, а место для сна устраивал по [308] средствам и склонностям, потому что кибитки не устанавливали, поскольку было уже поздно, а ранним утром следующего дня мы хотели отправляться дальше. Распорядиться, чтобы приготовили обед, было тоже поздно. Поэтому мы должны были удовлетвориться чаем, который все также имел то свойство, что у него было больше вкуса жира и кожи, чем чая. Но поскольку желудок, что легко объяснимо, с определенной резкостью требовал принять что-нибудь из пищи, то я, невзирая на отвращение, которое при этом ошущали нос и небо, влил в себя несколько чашек напитка с пряностями и вскоре, завернувшись в свое пальто и приятно согретый близким огнем, впал в сладкий сон, из которого я, конечно, не так рано вырвался бы, если бы не настроил караван на продолжение пути в три часа утра. Так как погрузка поклажи на сей раз потребовала меньше времени, то мы начали марш около четырех утра. Поверхность Устюрта оставалась, за исключением упомянутой террасы, полностью плоской до крайней границы Аральского озера, до которого мы дошли к обеденному времени.

Когда до него оставалось несколько верст, глухой шум, похожий на шелест леса от сильного ветра, провозгласил близость моря, но самой водной поверхности мы не увидели, потому что оно было на глубине приблизительно 600 футов под высокогорным плато. Едва только различимой была узкая синяя полоса на горизонте, которая казалась такой далекой, что была совершенно похожа на облако и почти совсем уходила от внимания. Потому это вызывало шум. Чем отчетливее этот шум становился при продвижении каравана, тем сильнее была иллюзия будто он идет изнутри земли. Уже более часа мы слышали шуршание волн, которые все еще оставались для нас невидимыми. Полный напряженного ожидания увидеть море, я, наконец, покинул педантично медленно шагающий караван и направил моего коня торопливой рысью на восток. Не предполагая этого, я уже минут через десять стоял на краю плато, которого ожидал достигнуть лишь через несколько верст. И тут при последнем шаге, который вывел меня на крайнюю границу склона, моему удивленному взору открылся весь великолепный театр. На глубине около 600 футов передо мной находилась необозримая, сливающаяся на востоке с горизонтом водная поверхность, на севере и юге, насколько хватает глаз, обрамленная крутым склоном плато, усеянная полосатыми, пестрыми известняковыми скалами самой разнообразной формы. Этот своеобразный ландшафт имел для меня неописуемую прелесть, поскольку я долгое время ничего не видел, кроме неизменной равнины, и мой взор скользил с восхищением то по богатому [309] формами склону, то над блестящей водной поверхностью, красивый синий цвет которой полностью оправдывал название «Синего моря», — так русские называли Аральское озеро.

Между тем, караван достиг цели своего дневного марша. Приблизительно в трех верстах к югу несколько луж в наносном песке на берегу моря содержали годную для питья воду, которая лишь едва заметно была соленой на вкус. Палатки подняли на высоте Устюрта на краю склона, где я сразу после своего прибытия сделал неприятное открытие: почти под каждым камнем лежали один или два скорпиона, против которых я повел настоящую истребительную войну, тем более, что и в своей палатке я обнаружил несколько этих животин, благо, земля здесь, близ склона, была усеяна маленькими камешками известняка.

После освежающего купания в Аральском озере, прекрасное песчаное дно которого углублялось столь постепенно, что можно было идти по воде более 200 шагов, я начал более точное исследование склона плато. Порода была видна только на верхнем крае скалы, где она представляла собой вертикальные стены большей частью в две-три сажени высотой, которые состояли из горизонтальных слоев известняка и мергеля различной толщины, но не более 4-5 футов. Эти слои отличались друг от друга как прочностью породы, так и окраской, в то время как белые лаги сменялись то красноватыми, то желтоватыми или серыми. Одни были плотнее и тверже, другие мягче; лишь немногие содержали некоторые ракушечные фрагменты. Остальная часть склона была покрыта сверху мергелем, снизу — глиной, в которой я не обнаружил ни ракушек, ни их фрагментов. После глины следовал наносный песок, отложившийся на террасах с убывающей высотой и содержащий две и поныне еще живущие ракушки: Cardium rusticum и Glycimeris vіrеа. Эта серия формации более или менее четко проявляется во всех точках восточного склона плато, где я ближе ознакомился с этим песком; но на этом месте между наносным песком и нетронутым породным массивом Устюрта находится еще расположившийся у стены плато пригорок, который достигает около двух третей всей ее высоты и заметным образом носит на себе выражение более молодой формации. Он тем ценнее для познания происшедших здесь геологических явлений, потому что на всем восточном склоне Устюрта я не нашел другого подобного. Этот холм состоит из слоев желтовато-серого мергеля, сменяющихся лагами песчаной серой глины, наполненной массой серебристо-белых слюдяных чешуек. Кроме расположения холма и мягкой глиняной массы, из которой он [310] состоит, его более молодой возраст доказывают и содержащиеся в мергелевом слое холма Conchylien, Cardium edule, Paludina achatinoides и Corbulen.

31-го августа мы устроили один день передышки, потому что наши сильно уставшие лошади и верблюды нуждались в отдыхе, и продолжили наше путешествие 1-го сентября. Аральское озеро мы вскоре потеряли из вида, потому что караван должен был держаться подальше от края плато, образующего различные изгибы и углы. После того, как мы более одиннадцати часов без перерыва прошагали по совершенно ровной поверхности Устюрта, мы снова вернулись к его восточному краю и напротив источника Актыканды, находящегося у подножия склона, разбили на ночь наш лагерь.

Таким образом караван шел по своему маршруту вдоль края Устюрта, поверхность которого он не покидал, до 7-го сентября, когда мы переночевали приблизительно в двадцати верстах к северо-западу от вершины Урги.

Источники, которые до сих пор находятся на склоне плато, лежат друг от друга как раз на таком расстоянии, что можно проделать путь от одного до следующего за один день. Имеются и незначительные лужи, похожие друг на друга, которые содержат все же столько воды, что ее хватает для обычного потребления не слишком большого каравана. Следующий источник после Актыканды лежит в 45⅘ версты южнее и носит имя «Акбулак», т. е. «белый колодец». А еще через 42⅘ версты мы пришли к источнику, находящемуся близ развалин лежащего на склоне трамплина Давлетгерей. Здесь у нас опять был день передышки; на 46⅘ версты южнее мы пришли к источнику, называемому также «Акбулак», после чего через 35⅘ версты последовал, наконец, тот источник, у которого мы останавливались в прошлый раз на Аральском озере.

Склон Устюрта оставался до сих пор в основном везде ровным, потому что по всей длине его расположения на Аральском озере он везде покрыт теми же третичными известняковыми скалами самой различной формы и размера, которые отсоединились от края плато и порой волнообразными линиями расположились рядами, но большей частью разбросаны неравномерно, вперемежку. Из-за этого данная часть склона имеет очень живописный вид и очень похожа на гору в миниатюре. Здесь есть не только крутые, зачастую вертикальные и неприступные вершины, узкие многократно скрученные трещины или широкие долины и т. п., но и пестрые полосатые скалы, которые, кроме того, часто имеют такие странные очертания, что даже у самого хладнокровного наблюдателя здесь [311] непроизвольно должна разыграться фантазия. То это высокие зубчатые крепости, кривые башни или сгорбленные старцы, которые видятся нам, то смело изогнутые триумфальные арки или угрожающие гиганты; но несмотря на все разнообразие отдельных фигур и группировок скал эта местность, тем не менее, в целом крайне однообразна и скучна, потому что их основные контуры все время повторяются и всюду царит все та же пустыня. На девственных водах Аральского озера не увидишь плавающего челна. Ни человеческого жилья, ни рыбацкой хижины не покажется на его безжизненном берегу, где тишина прерывается лишь равномерными ударами бушующих волн. Растительность здесь тоже так скудна, что она не может способствовать оживлению пустыни; лишь в немногих точках находишь снова и снова куст тамарикса или саксаул высотой в 10-13 футов. Что касается остальных невзрачных растений этой местности, от которых я в это время года обнаружил лишь скудные остатки, то позже я их обобщу в обзоре.

8-го сентября караван шел поперек выступающего вперед угла плато, вершина которого называется «Урга», до точки, называемой «Караумбет», где караван покинул поверхность Устюрта и расположился лагерем у его подножия. В то время как караван выбрал названый путь, я следовал по восточному краю плато, сопровождаемый одним топографом, одним киргизом и двумя казаками. Через несколько верст мы покинули плато на менее крутой точке и ехали дальше по берегу Аральского озера. Пространство между озером и подножием склона постепенно становилось все шире, чем больше мы приближались к предгорью Урги, и в некоторых местах было довольно болотистым. В то же время камыш на берегу озера распространялся все дальше и покрыл, наконец, у упомянутого предгорья всю водную поверхность вплоть до острова Токмаката. Вода здесь на вкус уже не соленая, потому что это вода Лаудана, западного рукава Амударьи, который вместе с двумя другими рукавами этой реки затопляет всю низменность у Устюрта от Айбугира досюда, у этого предгорья имеет свой отток и вытесняет назад озерную воду. На северном изгибе предгорья мы вышли к двадцати восьми кибиткам, семьям киргизов-бедняков, которые в летнее время кочевали здесь со своими маленькими стадами. Это были первые люди, которых мы встретили на своем пути на протяжении почти трех недель. Когда мы вступили на эту низменность, ее обитатели тотчас окружили нас и стали досаждать нам вопросами. Любопытный народец ощупал всю мою одежду кусочек за кусочком, но больше всего внимание женщин привлекла [312] моя светло-серая войлочная шляпа. Ее изяществом не могли надивиться и нахвалиться, дергая за шляпу то с одной, то с другой стороны. Сначала любопытство киргизских красавиц забавляло меня, но вскоре они стали такими настойчивыми, причем каждая старуха хотела со мной познакомиться таким вот неприятным образом, что я с трудом избежал натиска быстро растущей толпы посредством отступления в кибитку одного из старейшин. Но и сюда устремилась вся масса любопытных, так что я едва нашел место, чтобы сесть, и наверняка был бы раздавлен, если бы хозяин не стоял у входа и не предотвращал проникновение назойливых. Теперь они окружили кибитку снаружи, матери и отцы поднимали вверх детей, а старшие братья — младших сестер и братьев, чтобы те могли осматривать нас хотя бы через тростниковое плетение. Дружный возглас изумления раздался в тот момент, когда я с помощью зажигающейся от трения спички закурил мою сигару. Но удивление всех присутствующих достигло высшей степени, когда я через одного из сопровождающих меня казаков, который немного говорил на ломаном татарском языке, велел сказать сидящему рядом киргизу, что в его пиджаке таится много огня, и в подтверждение своего утверждения зажег о его грудь спичку. Вопль по поводу увиденного раздался сразу из всех глоток, только участвовавший в извлечении огня киргиз оставался немым от испуга и ощупывал свой пиджак с таким выражением лица, какое бывает у человека, который не знает, происходит ли это с ним наяву или во сне. После этого я раздал свои спички присутствующим, которые с детской радостью забавлялись тем, что зажигали их о свою одежду.

Меня угощали заквашенным молоком (айраном), потому что кумыса у этих бедных людей не было, и половиной дыни, причем хозяин извинился передо мной, что ничего больше не может мне преподнести. «Я получил от каракалпака, вчера посетившего нас, только одну дыню и, конечно же, не съел бы половину, если бы знал, что у меня будет такой высокий гость». Удивленный такой учтивостью, которую не ожидал бы от варвара (от которых, кстати, мы, европейцы, по части гостеприимства, как правило, сильно отстаем), я велел ему ответить, что то дружелюбие, с которым он ко мне относится, я ценю выше, чем самый дорогой подарок, и дал ему на прощание русский нож с искренним сожалением о том, что у меня ничего лучшего не было с собой, без чего я мог бы обойтись.

Отсюда мы ехали еще около двух часов, пока не попали на крайнюю вершину предгорья Урги. Там, на берегу озера Лаудан, мы увидели несколько киргизов и каракалпаков, [313] ожидавших лодки, которые должны были прийти за ними с восточной стороны озера. Я составил им компанию, чтобы увидеть, каким образом здесь производится переправа. У одного из них было с собой ружье с длинным дулом, на конце которого была закреплена железная вилка, служащая во время прицела для опоры ствола. Вместо затвора ружье было снабжено только курком, в щели которого был вставлен фитиль. Так изготовлены все ружья в Хиве лишь за очень редким исключением. Так как я хотел испытать меткость стрелка, у которого не было ни свинца ни пороха, то я дал ему маленькое количество того и другого и пообещал дать ему больше, если он застрелит одну из ворон, медленно разгуливающих в огромном количестве среди обломков скал. К. его огорчению та сделала несколько шагов именно тогда, когда стрелок уже был уверен, что она у него на прицеле. Поэтому снова началось прицеливание, но ворона на сей раз тоже не стояла спокойно на своем месте и встала за скалой. Стрелок попробовал прицелиться в другую птицу, но имел не лучший успех. Так прошло почти полчаса при постоянном дергании ружья туда и сюда. Я достаточно убедился в том, что ни одно живое существо, разве что во время сна, не должно бояться этого стрелка и освободил его от обещания. Вскоре после этого пришли и две из ожидаемых лодок. У обоих перевозчиков вместо весел было только по шесту длиной в 10-12 футов, которые были мокрыми приблизительно до середины. Поэтому озеро Лаудан не могло иметь значительную глубину, по крайней мере в этой части, что, впрочем, следовало уже из того, что оно совершенно заросло очень густым камышом. Лодки из коротких досок были маленькими и не имели киля и штурвала.

Вверху, на высоте предгорья Урги, находятся обломки одного из самых внешних изгибов обводной стены. Неподалеку стоит сооруженная из битого известняка четырехугольная башня в форме египетской пирамиды без верхушки. Каждая из ее сторон имеет внизу 39, наверху 25 футов, а высота составляет 28 футов. Башня солидная и наверх нет лестницы. Совершенно такую же башню мы видели 4-го сентября. Она также стоит на краю плато напротив развалин маленького четырехугольного трамплина, находящегося на несколько саженей глубже на склоне и называется «Давлетгерей». Таких башен с относящимися к ним трамплинами на восточном краю Устюрта имеется несколько. Насколько я мог узнать, их число составляет двенадцать; мы же видели еще только три, кроме двух упомянутых, а именно: одну у Караумбета, одну у Коскаджула и последнюю у Акчеганака, и все они [314] совершенно одинаковы. Киргизы сказали нам, что они были выстроены несчастным князем Бековичем, который, как известно, по велению Петра Великого предпринял в 1717 г. военный поход против Хивы, но был коварным образом убит после того, как из-за обещаний хивинцев дал себя склонить к тому, чтобы вступить в их страну под маленьким прикрытием. Это мне кажется довольно невероятным, во-первых, потому, что Бекович пошел из Мангышлака на Хиву и ему трудно было попасть в эти места; во-вторых, потому, что эти трамплины были слишком маленькими для войск, ведь они даже не могли вместить наш маленький караван; и наконец, в-третьих, потому, что на их строительство нужно потратить много времени и труда, поскольку не только все башни, но и стены трамплина Давлетгерея выполнены из огромных камней одинаковой формы и тщательно обрубленных. По моему мнению, эти трамплины были когда-то караван-сараями и снабжены башнями в виде пирамид для того, чтобы их можно было увидеть уже издали.

От предгорья Урги мы поехали дальше по поверхности плато, которая и здесь вплоть до наружного края все время совершенно ровная, и наконец, около восьми вечера добрались до нашего каравана, расположившегося лагерем у Караумбета, на подножии плато.

Здесь, спустя более пяти недель, мы, наконец, снова ступили на возделанную местность: близ лагеря лежало несколько арбузных и просяных полей каракалпаков, поселения которых, состоящие порой из четырех, редко из большего числа кибиток, были рассеяны по всей низине между Устюртом и озером Лаудан. Довольно густой кустарник, состоящий из красивого Tamarix gallica, который большей частью стоял еще в полном цвету, и нескольких саксаулов, начинается недалеко от Умбета и продолжается с небольшими перерывами до Коскаджула, а рассеянные среди него пашни и кибитки придают этой местности в наших глазах, давно отвыкших от такого вида, совершенно особенную прелесть. Пение и приветливые разговоры оживили караван, и радость светилась на лицах всех наших казаков и киргизов. Их удовольствию, конечно, очень способствовало то, что почти каждый из них оказался снабженным двумя и больше дынями, которые они теперь поглощали с большим аппетитом. Поэтому я почти везде находил путь каравана, в большей или меньшей степени усыпанный корками этого фрукта, которые для меня, предпринимавшего часто дополнительные экскурсии, были нитью Ариадны, по которой в лабиринтах сильно разветвленных между кустарником дорог я распознавал единственную мне нужную. [315]

В период высокого уровня воды в Амударье эта низменность ежегодно в большей или меньшей степени затопляется. На краях маленьких, высотой самое большее три фута возвышений, которые образовались большей частью вокруг кустов тамарикса, зачастую еще осенью, видны следы вымываний. Эти возвышения состоят из горизонтальных, попеременно окрашенных светлее или темнее песчано-мергелевых рыхлых слоев земли, преимущественные составные части которых являются очень тонкими частицами кварца, известняка и слюды. Кроме того, в них находят много ракушек, в основном Cardium rusticum, Neritina liturata, Glycimeris vitrea и многие другие.

После отступления воды каракалпаки берут во владение всю низину и вспахивают размякшую землю, на которой возделывают прекрасные дыни, просо и ячмень. Зерно они хранят близ кибиток в ямах, которые закрывают соломой и землей. Их стада очень маленькие, и семья, которая имеет 2-3 верблюда и столько же лошадей и коров, уже считается богатой. Эта бедность исходит преимущественно от притеснения хивинских чиновников, которому добродушный и слабый малый народ не осмеливается сопротивляться. Во время моих кратковременных вылазок вдоль пути каравана я посещал также некоторые их поселения. В одном из них я увидел, как перед кибиткой в железном котле варили дыню, превращая ее в густоватый сиропообразный сок, который хранят для зимы. Как только я вошел, хозяин принес мне в подарок дыню, за что я ему дал нож. Между тем, его жена, стоявшая поблизости и заметившая мой носовой платок из пестрого шелка, вытянула его из моего кармана, завязала вокруг головы и просила его у меня такими умоляющими жестами, что я не смог ей отказать. В другом поселении я едва смог избежать полного разграбления. Одной, например, так понравились мои часы и эластичный шнур на них, что я должен был применить силу, чтобы отбиться, другая просила все равно что, а если ничего нет, то хотя бы одну из моих перчаток. Поскольку я был один и не силен в языке, то как можно быстрей отступил от окружившей меня толпы девочек, женщин и мужчин и больше не поддавался соблазну посетить кибитки каракалпаков, которые, впрочем, совершенно схожи с кибитками киргизов.

После того, как караван (9-го сентября) прошел около 32 верст, недалеко от берега озера Лаудан, в четырех верстах севернее Коскаджула, он сделал привал. 10-го сентября мы поднялись у только что названной точки на Устюрт, который здесь уже заметно ниже, и прошли по его совершенно ровной поверхности немного более 41 версты. Наш лагерь на сей раз [316] был несколько удален от края плато, поэтому мы и не могли получить свежей воды, и должны были снова приложиться к нашим бурдюкам.

11-го сентября мы прошли вперед на 31 версту до Акчеганака, где разбили лагерь на краю плато близ трамплина, который, как утверждают, также был построен князем Бековичем, как и те, что у Урги и Давлетгерея, — с четырехугольной башней в виде пирамиды. Озеро Лаудан, доходящее здесь до подножия Устюрта, в этом месте не поросло камышом и, следовательно, глубже, чем в своей северной части.

12-го сентября караван продолжил свой путь по поверхности плато до Айбугира. В этой точке, где, по моей оценке, высота простирающегося еще дальше на юг Устюрта не могла быть более 100 футов, мы покинули плато и достигли нашего лагеря в паре верст в низине на южном густо поросшем камышом берегу озера Лаудан. Берег здесь так же, как и в низине между Караумбетом и Коскаджулом, не имеет резких границ, а, наоборот, является плоским и болотистым. От Акчеганака до этого места мы прошли немного более 29,5 верст. Едва были разбиты наши палатки, как в них сразу же обнаружилось несколько тарантулов, которые в бесчисленном множестве заселяли серую глиняную почву. Многие были длиной около полутора дюймов. Вблизи нашего лагеря было несколько ровных пашен, но далее тянулась местность, которая, по меньшей мере на всем протяжении пути в Куне-Ургенч, совершенно не была возделана.

13-го сентября дорога вела нас на близком расстоянии от Айбугира по саксаульному лесу, сопровождавшему нас более трех часов. Хоть он и был зеленым и цветущим, но имел такой же печальный вид, как наши лиственные леса зимой, потому что из-за густых веток без листьев саксаул не очень отличается от связки хвороста. Лес из казуарины, должно быть, производит такое же впечатление.

Поскольку саксаул во многих отношениях своеобразен, то опишем его здесь коротко. Он достигает высоты 15-20 футов и толщины 8 дюймов, и, кроме того, очень богат сучьями и снабжен густыми короткими зелеными ветками, у которых вместо листьев на сегментации имеются только маленькие стоящие друг против друга две зеленые чешуйки. Серый ствол почти никогда не бывает вертикальным и прямым, а имеет разнообразные изгибы и искривления. Сок образования, обусловливающий рост в толщину, не может дать равномерные годичные кольца по всему стволу, а дает только полосы в форме утолщений, спускающиеся подлине ствола и порой соединяющиеся в [317] целые сети, которые от более старой древесины, находящейся в промежуточных пространствах, отличаются своим зеленоватым, переходящим в коричневый цветом. Это явление в не меньшей степени, чем поперечный срез, помогает доказать, что образовательный сок исходит с верхней зеленой части дерева (листьев или веток). Если проследить за этими полосами, то увидишь, что проходя вначале далеко друг от друга, они затем все более сближаются и, наконец, покрывают ствол целиком, а на месте больших промежутков остаются только маленькие углубления, которые из самых молодых веток вообще исчезают, так что только здесь можно обнаружить равномерные годичные кольца. Поэтому, насколько я мог пронаблюдать, нет ни одного круглого старого ствола с находящейся в центре сердцевиной. Специфический вес древесины составляет, согласно исследованиям академика Ленца, 1,07 12. Она чрезвычайно тверда и в то же время такая хрупкая, что один человек без труда может отламывать довольно толстые сучья, если он наваливается на них всей тяжестью своего тела. Вот почему творец не дал этому дереву листьев, иначе любой порыв ветра посильнее сломал бы его. Заболонь — грязно-белого цвета, сердцевина — коричневого цвета, а годичные кольца чрезвычайно тонкие, в то время как в среднем пять из моих замеров занимают ширину параллельной линии. Я нашел деревья, у которых насчитал до 200-260 годичных колец. В Хивинском ханстве угли из этой древесины можно увидеть на всех базарах. Они очень популярны из-за того, что чрезвычайно долго не гаснут и при сжигании распространяют приятный запах. Саксаул не может быть использован для других целей.

Около 35 верст восточнее Айбугира мы натолкнулись на развалины маленького города Кизил-кала, что означает «Красная крепость». Город получил это название, вероятно, из-за красного цвета домов, построенных из красноватой глины. Теперь он глубоко занесен песком, поскольку из-за частых юго-восточных ветров большая песчаная пустыня между Каспийским морем и западными границами Хивинского ханства распространяется все дальше и дальше. 13-го сентября ветер, дующий нам навстречу, был такой сильный, что он нередко поднимал песок высокими, до башен, плотными столбами, которые летели нам навстречу быстрыми вихрями. При попытке въехать верхом в такие песчаные ворота я был сплошь осыпан песком и чуть не потерял свою шляпу.

По ту сторону Кизил-кала, когда мы уже проехали несколько верст, трое всадников сообщили нам о скором прибытии крупного отряда, который был выслан ханом [318] Аллакулом под предводительством его махрамов, или адъютантов — медаминов (сокращенно от Мухаммед-Амин), для нашей встречи и в качестве почетной охраны. Густое облако пыли и ружейные выстрелы вскоре оповестили нас о появлении этого отряда, который из-за пестрой смеси разноцветных халатов всадников издалека выглядел очень живописно. Почти половина конницы не была совсем вооружена, у остальных был либо нож, либо сабля, а ружьями была снабжена едва ли десятая часть. Из тех всадников, что были вооружены огнестрельным оружием, галопом выскакивали вперед одновременно двое или трое и палили из ружей, после чего они, описав большой полукруг, снова возвращались в ряды остальных, причем после удачного выстрела каждый ликующе потрясал ружьем. Поскольку у них были только фитильные ружья, то не всем удавалась попытка произвести приветственный выстрел; один даже упал с лошади после произведенного выстрела. Отсюда можно сделать вывод, насколько следует бояться такого войска. А вот лошади были бесспорно хороши, большей частью относились они к породе аргамаков, и всадники галопировали на них с большой лихостью. Седла и уздечки по азиатскому обычаю были зачастую в большей или меньшей степени украшены серебром и карнеолом. После приветствий, которыми обменялись Данилевский и медамин, происходивших без особых церемоний, мы продолжили путь, вся кавалькада последовала за нами. Этот почетный караул неизменно сопровождал нас во время всего путешествия отсюда до Ташауза. В каждой местности, по которой мы проходили, навстречу выезжают все новые всадники, в то время как многие из прежних отставали, так что число команды колебалось между 100 и 200 человеками. Для нас это сопровождение было крайне тягостным: и потому, что нельзя было сделать шагу без того, чтобы за тобой не наблюдали, и дорогу нельзя было покидать, и потому, что конница поднимала невыносимую пыль, которая постоянно окутывала нас густым облаком.

Был уже вечер, когда мы, наконец, сделали привал у маленького озерца. Протяженность пути от Айбугира составила более 48 верст. На следующий день (14-го сентября) отсюда до Кюне-Ургенча (что означает «Старый Ургенч») мы прошли очень короткий путь, меньше 19,5 верст. Вся местность от Айбугира до окрестностей этого города глуха и пустынна. Западнее Кизил-кала сухая земля почти сплошь состоит из серой глины, и до Кюне-Ургенча дорога ведет, с немногими перерывами, через глубокий песок, нанесенный чаще всего в виде маленьких конусообразных холмов, которые под [319] дуновением ветра то и дело меняют свою форму и положение.

В Куне-Ургенче нас разместили в замке, который принадлежит хивинскому хану. Отведенные нам комнаты были, по хивинским понятиям, прибраны; это означало, что они были такие же пыльные, как мучные лавки. Предводитель почетной охраны велел подать нам для подкрепления дыни, арбузы и массу персиков и винограда; фрукты принесли в больших глиняных чашах и поставили на новые соломенные циновки в прихожей одной из комнат. Такое угощение было для нас гораздо более ценным знаком внимания, чем оказанная честь переночевать в замке хана. Этот замок обнесен глиняной стеной высотой почти в три фута, представляющей собой прямоугольный параллелограмм и потому очень похож снаружи на тюрьму. Четыре конусообразные колонны в виде башен, лишь слегка выступающие своими верхушками над стеной и имеющие у основания около семи футов в диаметре, занимают четыре угла дворцовой стены. Ворота находятся в середине фасада, украшенного, кроме четырех угловых колонн, еще более узкими промежуточными колоннами. Сторона по левую руку имеет только три промежуточных колонны, сторона же по правую руку и четвертая противоположная сторона дворцовой стены совершенно сходны с фасадом, с той лишь единственной разницей, что в середине они снабжены не широкими воротами, а маленькой калиткой, через которую попадаешь во вновь заложенный сад, окружающий замок, за исключением передней стороны. Внутреннее помещение разделено на пять дворов, отделенных друг от друга также высокими стенами. В окружении этих дворов находятся квартиры, построенные так же, как и стены, из серой глины и состоящие из одной, редко более комнат. Лучшие из них имеют гладкие довольно высокие стены и снабжены прихожей, выходящей во двор. В каждой комнате, как правило, только одно окно, если так можно назвать отверстие, находящееся над дверью в передней стене комнаты. Единственно, что может понравиться европейцу — это большей частью просторные и хорошо проветриваемые прихожие. Соломенные циновки, ковры и деревянные, часто обитые жестью ящики являются единственной мебелью, с помощью которой хивинцы стараются украсить эти неприветливые покои.

Довольно большой сад, окружающий замок с трех сторон, имеет два маленьких четырехугольных пруда, а по всему периметру вдоль четырехугольной стены, имеющей такую же высоту, как дворцовая, посажена аллея из пирамидальных тополей, не достигших еще высоты стены. Вода, нужная как для [320] наполнения прудов, так и для полива сада, подводится каналом из реки Саркраук.

Согласно подробным исследованиям Штраля, который излагает историю Хивы в своем введении к путешествию Муравьева, Куне-Ургенч, бывшая резиденция властелина Ховарезма до его разрушения Тимуром (около 1388 г), сыграл немаловажную роль среди торговых городов Востока: здесь был центр, где встречались как караваны, приходящие с Волги и окрестностей Черного моря, так и из Хивы, Бухары и других мест Азии, чтобы обменяться товарами; жители этого города, относящиеся к племени сартов, жили в большом довольстве. Спустя три года после этого разрушения, Куне-Ургенч, хотя и был вновь выстроен, но уже не смог обрести былую власть и значение, потому что, находясь под господством грубых и склонных к грабежу узбеков, он был с тех пор почти беспрестанной ареной войн и опустошений, исходящих от властителей и родичей ханов, стремящихся к главенству. Алчность и мстительность зачастую заходили так далеко, что совершались самые отвратительные и постыдные поступки, вплоть до братоубийства и отцеубийства. В довершение всех несчастий поднимались и внешние враги, такие, как персы, завоевавшие в 1510 г. страну и превратившие ее в провинцию своей империи, которые спустя два года вновь были изгнаны узбеком — султаном Ильбарсом, вызванном против них из Туркестана на помощь; позднее, в 1603 г., это были уральские казаки, опустошившие Ургенч, а полгода спустя ворвались калмыки. В условиях войн и волнений, длившихся с малыми перерывами почти три столетия, Куне-Ургенч не мог уже больше мирно развиваться: приходили в упадок ремесла, искусство и торговля, которые некогда лелеялись предприимчивыми сартами и приносили стране богатые плоды. А вновь выстроенный Тимуром Куне-Ургенч оставался лишь слабым контуром старого и благополучного торгового города пока, наконец, не был разрушен калмыками под правлением их хана Аюки, вероятно, около конца семнадцатого столетия.

Из ханов Ховарезма заслуживает упоминания только Абулгази, правивший в Ургенче лишь с 1643 до 1663 г. Он известен как генеалогический летописец татарских правителей, и его произведение 13 ценно уже потому, что для тогдашней географической структуры этой страны является самым надежным источником. Большой интерес представляют его сообщения о бросающихся в глаза изменениях Арало-Каспийской водной системы, которые происходили здесь незадолго до него и относятся к самым заметным гидрографическо-геологическим явлениям новейшего времени. Он рассказывает, что рукав [321] Амударьи (Оксус), протекавший раньше близ Куне-Ургенча и впадавший в Каспийское море, иссяк в 1575 г. 14

Поскольку, по сообщениям Дженкинсона, этот рукав высох уже в 1558 г., то слова Абулгази следует, пожалуй, истолковать так, что вода этого рукава в 1575 г. перестала течь до района Куне-Ургенча 15, поскольку ко времени путешествия Дженкинсона у этого города водная масса реки была еще столь значительной, что он мог здесь даже садиться на судно.

Кажется, что Куне-Ургенч со времени последнего разрушения калмыками до начала нашего века больше не был населен, потому что в 1740 г. Томпсон нашел здесь только развалины, и я узнал, что теперешний город, находящийся близ руин прежнего города, появился не раньше 30-40 лет назад. Жители, число которых в 1842 г. было еще очень незначительным, преимущественно занимаются хлебопашеством и садоводством. Поэтому большая часть жилищ размещалась между пашнями и садами, обнесенными большей частью низкими глиняными стенами. Только перед замком хана можно увидеть несколько коротких непрерывно тянущихся рядов домов, представляющих собой собственно город. Вид их не имеет ничего привлекательного и радушного, так как маленькие, построенные из серой глины дома с плоскими крышами, совершенно неотличимые по цвету от земли и не имеющие ни окон, ни дымовых труб, образуют по обеим сторонам узких и кривых улочек неровную стену, прерываемую лишь несколькими низкими дверями. Главная улица города, по которой идет дорога в Хиву, находится как раз перед замком хана. По ее обеим сторонам находится несколько ларьков, в которых я ничего не обнаружил, кроме фруктов, глиняных горшков, сапог, шапок, поясов, халатов и подобных вещей, относящихся к основным потребностям хивинцев. Там, где стоят ларьки, улица покрыта плоской крышей из палок и глины, чтобы защитить покупателей от зноя солнечных лучей. Дженкинсон в набросках о бывшем Ургенче, который он посетил в 1558 г., дает такую же печальную и полностью похожую на эту картину; он говорит, что одна единственная длинная и покрытая улица образовывала торговую площадь, на которой он обнаружил только небольшое число бухарских и персидских товаров. Под руинами бывшего города, которые я видел только издалека, лучше всего сохранились цилиндрическая башня и два надгробных памятника; последние примечательны из-за красивых покрытых глазурью кирпичей, которыми они выложены. 15-го сентября мы покинули Куне-Ургенч и перешли вброд на восточной стороне города реку Саркраук, один из рукавов Амударьи, берущий начало почти в 20 верстах к [322] северо-востоку из Лаудана. Он занимал в месте нашего перехода, которое в этой местности было самым узким, едва ли десятую часть всего четко распознаваемого русла и образовывал маленькую реку в 60-70 футов шириной и 2 фута глубиной, которая проложила себе путь на правом, или западном берегу русла. Остальная ширина русла была покрыта частью еще влажной, а частью уже высохшей тиной, а ближе к восточному берегу все больше и больше песком, так что не было резкой границы между руслом реки и довольно высокими песчаными холмами, которыми изобилует этот берег. Западный берег также сильно песчаный, но холмы здесь не такие высокие, как на восточном берегу. Поэтому ничего невероятного нет в том, что русло когда-то было шире, чем сейчас. Хивинцы утверждают, что эта река некогда впадала в Каспийское море и вот уже несколько лет как опять стала заметно расширяться, простираясь уже до двух дней пути далеко по ту сторону Куне-Ургенча, в то время как прежде тянулась только несколько верст за пределами города. Но о том, иссякла ли когда-то река совсем или не дошла в какой-то период до Куне-Ургенча, я не мог найти сведений.

Кроме Саркраука, мы в этот день перешли через несколько пересекающих дорогу маленьких каналов и рвов, на которых чаше всего не было мостиков, так что мы были вынуждены насыпать дамбы, чтобы перейти. Не считая этих немногих мест, близ которых находились несколько пашен и жилищ, местность была большей частью необитаемой и пустынной, так что Чербак, сад хана, в который мы заехали, чтобы переночевать, привлек наше внимание своими высокими тополями в виде пирамид и походил на маленький оазис, который казался нам особенно красивым и гостеприимным на фоне совершенно ненаселенной территории пепельного цвета. Этот сад расположен немного более, чем в 30 верстах 16, юго-восточнее Куне-Ургенча и также обнесен высокой четырехугольной глиняной стеной, на внутренней стороне которой проходит аллея из старых и красивых пирамидальных тополей. Вход — с южной стороны, здесь же находятся несколько конюшен и комнат. В середине сада стоит маленький садовый домик из глины, близ которого большая площадь, засеянная травой базилика (Ocimum Basilicum) и астрами (Cfllistephus chinensis), наполняет воздух приятными запахами. Остальную часть сада занимают пашни, на которых возделывают хлопковые и джугару (Holcus cernuus), а также персиковые, яблоневые и сливовые деревья. Орошение сада производится через ответвление канала Арна.

На следующий день (16-го сентября) мы дошли до [323] Илалы, или Джиланды, — маленького города, расположенного по прямой линии приблизительно в 25 верстах к юго-востоку от Чербака на канале Шават. Он состоит, самое большее, из чуть более ста домов, разделенных садами и пашнями. Хан и здесь имеет замок рядом с большим садом. Нам выделили для ночлега одно крыло этого замка, обнесенного особым садиком и отделенного высокой стеной. Поскольку это была квартира, отличающаяся большей изысканностью по сравнению с теми, с которыми нам довелось прежде познакомиться в этой стране, то не лишним будет более подробное ее описание. Две большие и высокие, направленные на север, прихожие, потолки которых опираются в центре на отполированную балку, стоящую на мраморном блоке, образуют передний план здания из светло-серой глины. Широкая поперечная стена между ними и оба боковых конца стен имеют по длинной и узкой комнате. В задней стенке каждой прихожей находятся две двери, а над ними — треугольное окно готической формы, длиной приблизительно три фута, снабженное деревянной решеткой. Через эти двери попадаешь в два больших зала, расположенных рядом друг с другом и занимающих задний план здания. Перед ним находится приподнятая, затененная шестью красивыми вязами (Narwan) прогулочная площадка рядом с маленьким прудом, а остальная часть садика засажена виноградниками. Кроме того, вдоль обеих сторон садовой стены и приграничной части замка тянется плотный ряд красивых пирамидальных тополей, высотой 50-55 футов. Поскольку в этой стране преимущественно важно, чтобы жилище в летнюю палящую жару было как можно более прохладным и проветриваемым, то это здание, окруженное тенистым садиком, полностью соответствует своему назначению.

17-го сентября мы достигли города Ташауза, нашего места назначения на данном этапе, где мы целый месяц провели в ожидании. Причиной было отсутствие хана Аллакула, который использовал момент, когда бухарский эмир был занят войной против Коканда, чтобы тем временем на границах Бухары, откуда он вернулся лишь 29-го октября, опустошать и грабить без помех. В Ташаузе нам отвели для пребывания замок хана, но квартиры в нем такие неприветливые и неудобные, что Данилевский отклонил приглашение и потребовал места в прилегающем саду, где можно было бы поставить наши кибитки. Поскольку нам отказались дать сад, то разразилась сильная словесная ссора, которая не дала бы желаемого результата, если бы Данилевский не выступил так настоятельно. Когда увидели, что он настаивает на своем решении ни в коем [324] случае не поселяться в замке и скорее велит где-нибудь в окрестностях разбить наш лагерь, сад нам, наконец, открыли, и мы поставили палатки у пруда, находящегося в центре сада. Позже мы узнали причину отказа. Сад был сдан в аренду за 80 тилла (300 сер. руб.), и арендатор боялся, что мы хотим посягнуть на его еще не снятый виноград.

На третий день после нашего прибытия медамин, начальник почетного караула, организовал музыкальное вечернее развлечение, во время которого пятеро виртуозов старались своим патриотическим рвением лишить меня остатков слуха. У них было четыре вида инструментов, называемых «гидчик», «дутар», «сурнай» и «тир». Гидчик, разновидность бас-скрипки, вместе с находящимся на нижнем конце железным стержнем длиной в 5 дюймов, которым инструмент опирался на пол, имел общую длину в 20 дюймов. Корпус инструмента образовывал кокосовый орех диаметром, приблизительно, четыре дюйма. Четверть ореха была отрезана, а над отверстием была натянута кожа. Три кишечные (жильные) струны приподнимались узкой дощечкой, стоящей на этом резонансном дне, и по ним проводили очень сырым смычком. Звук инструмента был похож на тихое жужжание. Дутар больше всего походил на мандолину. Корпус его длиной почти в один фут имеет форму яйца, которому отрезали треть в длину, и постепенно переходит в узкую шею, длиной два фута, после определенных промежуточных пространств обмотан струнами из кишок, представляющих собой поперечные ленты. Как уже понятно из имени, цитра — инструмент, имеющий две струны, по типу русской гитары, или балалайки, на которой играют сразу всеми пальцами правой руки. Сурнай, разновидность гобоя, состоит из деревянной расширенной снизу трубки с семью отверстиями, снабженной сверху короткой и изящной латунной трубкой, а также маленьким деревянным мундштуком. Музыкант с очевидностью очень старался вызывать как можно более сильные и пронзительные звуки, причем он непрерывно двигал головой, обращая ее то вверх, то вниз, то направо, то налево, чтобы распространить звук во все стороны. Турецкий барабан, называемый тиром, имел вместо бубенчиков только медные кольца, висящие на деревянном обруче и так далеко друг от друга, что они не могли даже касаться друг друга. Музыкант держал этот барабан обеими руками и ударял беспрерывно в одинаковом и коротком такте по очереди правой и левой ладонью по толстой овечьей коже, отчего слышалось только однотонное громыхание. Каждый музыкант имел свой собственный такт, а каждый инструмент — собственное настроение, так что путем [325] совместной игры этих творцов звука возникал страшный шум, от которого ухо какого-либо Моцарта получило бы смертельные конвульсии. Поэтому для разнообразия Данилевский велел нашим казакам спеть, но тут вспыхнул такой сильный азарт соревнования между хивинцами и казаками, что почти уже совсем не было паузы. Выступали и танцоры, движения которых были какими угодно, но только не привлекательными. Они больше работали руками и кистями рук, чем ногами, причем они как можно чаще щелкали средним пальцем о большой. Чем громче был вызванный таким образом шум, тем больше вокруг раздавалось «якши» (это значит «хорошо», «очень хорошо») хивинцев, которые находили в этом особое удовольствие. Поэтому не следует удивляться, когда хивинский посланник, которого в Оренбурге спросили, как ему понравился балет в Петербурге, с большим восхищением восхвалял, как самое красивое, выбивание такта кастаньетами.

Это вечернее развлечение, проходившее перед нашими палатками на берегу пруда под открытым небом, длилось около трех часов. Два костра для сожжения соломы и хвороста, наряду с глиняными лампами, служили для освещения своеобразной сцены.

Спустя два дня (22-го сентября) медамин в одиннадцать часов утра дал нам угощение, которым он одновременно праздновал свою последнюю трапезу перед постом, который в этом году начинался с 23-го сентября и продолжался до 22-го октября. Во время поста им нельзя ни есть, ни пить и даже курить, ночью же могут предаваться удовольствиям, как хотят, и наслаждаться всеми обычно дозволенными кушаньями и напитками. Предназначенная для угощения гостей комната в замке хана была частично застлана туркменскими коврами, на которых мы заняли место на азиатский манер, т. е. с поджатыми под себя ногами. Чашки с виноградом и яблоками, а также яйца, окрашенные в красный цвет, украшали стол или, вернее, пол. После того, как мы попробовали фруктов, которые здесь всегда предлагаются перед едой, были поданы три довольно вкусных блюда, которые, как сказал мне наш переводчик, назывались «чалау», «нишалла» и «мураба». Первое состоит из совершенно разваренной баранины, лука и яиц, а составные части двух последних — это яйца, сметана, сахар и яблоки. Только после того, как мы попробовали кушанья, начали есть и хивинцы, которые по своему обычаю ели из чашки руками. В знак внимания для нас велели принести из кухни ложки, но без тарелок. В заключение принесли плав, главное кушанье азиатов, на нескольких блюдах, а после окончания [326] трапезы подали чай, который на этот раз был чрезмерно подслащен сахаром, в то время как его здесь обычно вообще пьют без сахара. Теперь у хивинцев началось громкое отрыгивание еды, что в этой стране не является неприличным, а наоборот, воспринимается хозяином всегда с благодарностью, потому что это доказывает, что его еду не хулят, и что гости обильно поели. Особенно старательно проявил себя тучный сотрапезник, который действительно во время обеда показал себя особенно хорошо, а в смысле данного обычая — исключительно усердно. Чтобы не быть более страдающими свидетелями этих сильных извержений начинающегося пищеварительного процесса, мы как можно скорее простились.

В остальное время нашего пребывания в Ташаузе не было никаких событий, заслуживающих внимания. Поскольку мы знали, что каждый наш шаг охраняется и будет донесен хану, то мы сначала совсем не покидали маленький район нашего сада, чтобы не будить подозрения хивинцев, которые опасаются любого европейца, чтобы он не шпионил в их стране. По этой же причине и позже те наши немногие вылазки, которые мы себе позволяли, мы ограничили только близлежащими окрестностями. Лишь благодаря такой осторожности мы могли обеспечить себе некоторую свободу.

Нашему кочевому образу жизни в войлочных кибитках очень благоприятствовала погода. Небо большей частью было ясным, а воздух — еще довольно теплым; 26-го сентября (8-го октября) термометр поднялся в два часа дня до +26,1° R, а позже он в это время никогда не опускался ниже +11°, но с 30-го сентября (12-го октября) он никогда не поднимался выше +15,4°. Средняя температура составляла с 19-го сентября (1-ое октября) до 16-го (28-го) октября 10,0° R. В течение всего этого времени дождь шел только 30-го сентября (12-го октября) (с 6 до 8 часов утра), 1-го (13-го) октября (с половины второго дня до второй половины ночи) и 5-го (17-го) октября (между тремя и четырьмя часами дня приблизительно двадцать минут). Воздух был, как правило, очень сухой и содержал в среднем в два часа дня только 30% влажности, 26-го сентября (8-го октября) даже только 10%. С 13-го (25-го октября) уже появились ночные заморозки.

Преобладали восточные ветры, но были они довольно слабыми. Только 29-го сентября (11-го октября) в пять часов вечера поднялся сильный ураган с юго-запада, который так пропитал воздух пылью, что можно было смотреть на солнце как через коричневое стекло, а воздух казался совершенно желтым. На улицах, говорят, уже в трех шагах не увидеть [327] человека. Эта сила бури едва продержалась 10 минут. Это выдающееся явление заслуживает того, чтобы здесь еще обратить на него внимание. Передвижение барашковых туч, как только они показываются, всегда направлено с юго-востока на северо-восток (с незначительными отклонениями). В более высоких воздушных регионах, следовательно, дует довольно равномерный ветер, большей частью направленный против ветра в нижних слоях.

В заключение, прежде чем отправимся в сторону Хивы, давайте кинем еще один взгляд на город Ташауз. Он лежит на правом берегу канала Шават почти в 75 верстах (или около 11 миль) от его стока из Амударьи и в 30 верстах к юго-востоку от Илали. Когда идешь с этой стороны, то сначала попадаешь к мосту, соединяющему оба берега канала Шават. Напротив моста находится построенная в 1835 г. крепость. Она состоит из земляного вала высотой около 25 футов, представляющего собой довольно правильный квадрат. Каждая сторона — длиной 900 шагов. Толшина вала, не обнесенного рвом, составляет внизу три сажени, вверху же, над бруствером, — чуть более одного фута. Трое ворот ведут во внутреннюю часть, в которой находятся только несколько предназначенных для команды домов, остальная часть остается совершенно пустой. Поскольку в Хиве нет постоянной армии, то крепость в мирное время не населена и не охраняется. Пространство между крепостью и каналом занято несколькими рядами ларьков и образует базар. Ларьки, которых всего около 180, — маленькие и низкие открытые будки, заключенные между земляными стенами и плоской крышей, расположенные чаще рядом друг с другом. Меня очень удивило, что здесь, как оказалось, существует определенный порядок, по которому торговцы, торгующие одинаковыми товарами, занимали один и тот же ряд ларьков; и базар, таким образом, делился в зависимости от разнообразия товаров на разные отделы. В базарные дни, проходившие дважды в неделю, по средам и субботам, здесь обычно было довольно оживленно, между тем, торговля ограничивалась только незначительными предметами, относящимся к существенным потребностям населения, такими, как мясо, кунжутное масло, зерно, клевер, люцерна, дыни, арбузы, яблоки, виноград, шкуры, войлок, хлопчатобумажные и полушелковые халаты, хлопчатобумажные ткани, шапки, сапоги, железные котлы, глиняная посуда и многое другое. Когда удаляешься от базара и крепости, то город приобретает совершенно сельский вид, потому что видны только пашни, сады, пустынные площади, а между ними тут и там земляная [328] избушка или высокие четырехугольные глиняные стены, как маленькие крепости, заключающие в себе жилища. Каналы, рвы и многократно извивающиеся дороги проходят во всех направлениях к садам и домам. Края более значительных каналов, также как у главного канала Шават, обнесены земляным валом, который при каждой чистке канала становится выше из-за выбрасываемой тины. Эти приподнятые края каналов нужны потому, что во время большого разлива Амударьи, наступающего в мае, уровень воды поднимается выше окружающей местности. Поэтому очень заботятся об их сохранении и обычно с целью придания им прочности обсаживают их тополями и вербами или олеастрами (Elaeagnus angustifoІіа). Подобным же образом и берега Амударьи в верхней или южной части ханства обнесены земляным валом, который защищает окружающие районы от затопления, поскольку, как говорят, уровень воды в реке поднимается над землей на несколько футов выше человеческого роста. В 1838 г., по рассказам одного русского, живущего близ Хивы, Амударья прорвала приподнятый берег в районе Гурлена и затопила всю территорию между Ташаузом и Шаватом, во время чего погибло более 5 000 человек. В Ташаузе перед замком хана еще в 1842 г. стояли развалины нескольких домов, разрушенных якобы во время затопления.

ПУТЕШЕСТВИЕ ОТ ТАШАУЗА ДО ХИВЫ И ОТТУДА В ХОЗАРАСП

После того, как мы четыре недели провели в Ташаузе, получили, наконец, долгожданное приглашение прибыть в Хиву и утром 17-го (29-го октября) отправились в путь. Сады и пашни вперемежку с отдельно стоящими земляными избушками сопровождали нас с небольшими перерывами до города Шавата, расположенного у одноименного канала примерно в 34 верстах юго-восточнее Ташауза, и придавали равнинной местности много прелести. На этом пути лежат два светлых пятна: Амбар и Джагатай. Севернее первого опирающийся на бревна мостик из жердинок ведет через названый канал, ширина которого здесь составляла четырнадцать саженей.

Когда до столицы страны оставалось около двух верст, к нам навстречу вышел минбаши, т. е. офицер, командующий тысячей человек, чтобы сопровождать нас через город до летнего замка Ингрик, который был отведен для нашего [329] пребывания. Его сопровождал отряд всадников, число которых с каждым шагом все увеличивалось. Большие толпы людей собирались не только перед воротами города и на улицах, по которым мы проходили, но и крыши стоящих здесь большей частью близко друг от друга земляных избушек были переполнены зрителями и, особенно, зрительницами, которые скрывали свои лица под платками и черными покрывалами. Этой стране совершенно неведомы мощеные улицы, поэтому взбиваемая копытами лошадей сухая глиняная почва создавала такие высокие тучи пыли, что в некоторых местах на расстоянии 10-15 шагов невозможно было увидеть очертания человеческой фигуры, а поскольку улицы большей частью такие узкие, что четыре всадника едва могут уместиться рядом друг с другом, то мы, взятые в тиски из-за людей и сопровождающих всадников, могли продвигаться вперед только медленным шагом и должны были терпеливо глотать уличную грязь. Поэтому за время этой короткой, длившейся около пятнадцати минут езды по городу, мы полностью преобразились, покрывшись с головы до ног пепельно-серой оболочкой.

Замок Ингрик расположен севернее Хивы на расстоянии полуверсты от внешней обводной стены. Он построен из глины и внешне похож, как и все остальные замки хана, на тот в Куне-Ургенче, который уже был описан; эти здания отличаются друг от друга только последовательностью и устройством дворов, которые всегда лежат на южном конце высокой наружной стены, в то время как северная часть, как правило, занята садом. На южной стороне выделенного нам в этом замке двора находился длинный и высокий зал рядом с примыкающей кладовкой. Данилевский велел перед прихожей зала установить свою кибитку и использовал его как комнату для визитов и приема пищи. Кладовку он отдал слуге. Западная часть двора имела два ряда комнат друг над другом, верхний ряд имел галерею, которая недурно смотрелась, но комнаты были здесь такие маленькие, темные и грязные, что мы не могли в них жить. Такого типа были и комнаты северной стороны, а восточная состояла только из высокой стены. После того, как мы повторно исследовали окружение двора и вполне убедились в том, что здесь нет ни приемлемого для нас жилья, ни достаточного места, где мы могли бы поставить наши кибитки, мы потребовали еще один двор, но получили его лишь на третий день. Этот был просторнее и имел на южной стороне три квартиры, каждая из которых состояла из двух комнат и прихожей. Я поселился в одной из них, а примыкающая [330] была занята остальными чиновниками. Перед южным концом замка стояло несколько сараев, в которых устроились не только сопровождающие нас киргизы и казаки, но также были размещены наши лошади и овцы.

Узкая, извивающаяся между низкими земляными стенами дорога от этого замка ведет в город, окруженный со всех сторон валом около двадцати футов высоты и такой же толщины, который обнесен сухим рвом. Вал был возведен в короткий срок: за каких-то шесть недель, лишь за несколько месяцев до нашего прибытия, при этом, как говорят, работала четвертая часть всего населения страны. На расстоянии чуть более шести верст вал делает различные изгибы, имеет двенадцать ворот из кирпича, из которых только шесть были завершены, и, почти как все валы в этой стране, вверху по краю снабжен зубцами. Кроме этого, центр города обнесен земляной четырехугольной стеной, высотой около 25 футов и толщиной 30 футов, имеющей 320 саженей в длину и 200 саженей в ширину, оснащенной тремя воротами, выстроенными также из кирпича.

Из такой же пепельно-серой земляной массы, что и эти стены, состоят и хивинские дома, так тесно и неравномерно прижатые друг к другу, что между ними остаются только узкие кривые улочки. Окна и дымовые трубы здесь неизвестны. Единственное отверстие, которое видно снаружи по всему периметру дома — это дверь. Здесь не были исключением и большие здания, к которым относятся оба замка хана, караван-сарай рядом с торговым домом и несколько медресе, или школ. Они отличаются от обычных квартир только тем, что обнесены более высокой стеной, на передней стороне которой находятся широкие ворота. Поэтому видишь себя везде окруженным слепыми земляного цвета стенами, придающими городу необыкновенно мрачный и жуткий вид. Улицы узкие, грязные, все в ямах; все то, что в дворах и квартирах становится обременительным, как, например, павший скот, выбрасывается на улицу, и ни один человек не заботится об уборке падали, разве что на главных улицах. Поэтому воздух наполнен поистине зловонными испарениями, особенно вблизи мясных ларьков, где гниющая кровь зарезанного скота зачастую образует на земле большие лужи.

Не считая грязного и мрачного вида, Хива имеет в себе все, что по здешним понятиям относится к красоте и совершенству города, поскольку здесь есть много мечетей и медресе, караван-сарай и базар. Число мечетей якобы составляет 17, медресе — 22. Большинство из этих зданий маленькие и [331] неприглядные. Только две мечети — Сеитбай и Палван-ата, девять медресе выстроены из кирпича.

Мечеть Сеитбай стоит вне цитадели, по левую руку перед ее восточными воротами. Она носит имя своего основателя богатого купца, который выстроил ее в 1835 г. на свои средства. Цилиндрический минарет этой мечети высотой около 70 футов имеет у основания около 40 футов в обхвате. Передняя сторона отделена от улицы низкой проломленной стеной, а окна в виде четырехугольных отверстий закрыты железной решеткой. Она имеет плоскую крышу.

Если пойти от этой мечети прямо в цитадель, а потом сразу налево, то попадешь через короткое расстояние в главную мечеть города, названную в честь их святого защитника Палван-ата. Она возведена в 1811 г. ханом Мухаммед-Рахимом. Рядом с цилиндрическим минаретом около 80 футов высотой простые ворота ведут во внутреннее помещение двора, окружающего мечеть. Она имеет в длину 70 футов, в ширину — 50 футов, и круглый окрашенный в зеленый цвет купол с позолоченным шаром наверху. Под куполом на краю фризы лежат в большом количестве рога баранов, но я не смог узнать, при каких обстоятельствах святому Палвану приносят эту жертву. Возможно, это происходит после удачного завершения грабительского похода, потому что рог у азиатов считается символом силы. Внутренняя часть мечети состоит из трех четырехугольных помещений, или залов, с круглыми сводчатыми крышами по типу греческих церквей, а стены их выложены от острия крыши до пола кирпичами в форме досок, которые покрывает украшенная узкими, многократно переплетенными синими линиями белая и очень изящная глазурь. В каждом зале наверху со стороны крыши есть кругообразное отверстие, через которое падает свет. В первом зале с потолка свисает маленькая люстра из латуни, купленная в Астрахани; напротив входа в нише стоит обнесенный железной решеткой саркофаг хана Мухаммед-Рахима. Над надгробным памятником висит хвост ханской лошади. Рядом — два саркофага поменьше киргизских ханов Абула и Ширгази 17, кроме этого, во всем зале ничего нет. Второй зал, по левую руку, меньше и имеет только одну также купленную в Астрахани маленькую люстру из латуни. В следующем, третьем, и самом маленьком зале находится необыкновенно большой саркофаг длиной 12 футов и высотой 4 фута, в котором находятся останки святого Палвана. Все эти саркофаги обложены такими же кирпичами с глазурью, которыми выложены внутренние стены мечети. Деревянные [332] инкрустированные слоновой костью двустворчатые двери закрывают входы в залы.

Внутри цитадели рядом с ее восточными воротами, напротив мечети Сеитбая, расположен торговый зал из кирпича. Внутреннее помещение его разделено на два узких коридора, по бокам которых находятся ларьки в маленьких нишах. Довольно высокий потолок состоит из нескольких сводов, и каждый из них имеет в центре шестиугольное отверстие, через которое проникает свет. Я всегда видел здесь только товары незначительной ценности, такие, как английские, русские и местные изделия из хлопка, хлопчатобумажные одеяла, полосатые и полушелковые ткани для халатов, хлопчатобумажные и шелковые платки для женщин, пояса, бухарские женские сапоги, русские ткани очень низких сортов, несколько китайских пиал для чая и другая глиняная посуда, бирюза очень плохих сортов, привозимый из России сахар в маленьких головках 4-6 фунтов, чай, швейные иглы, шелк и другие незначительные предметы. Ценные сланцевые глины и благородные камни, хорошие шелковые ткани и подобные предметы большей ценности я искал напрасно. Купцы сидят с поджатыми ногами на полу ниш высотой около трех футов посреди своих товаров и нахваливают их каждому, кто проходит мимо. Мерой длины, по которой продают материал, является русский аршин, или гес. Обычно расстояние от носа до кончика среднего пальца вытянутой руки приравнивается к этой мере. Сахар, чай и подобные предметы продаются по весу; большей частью у торговцев вместо гирь камни, которые осматриваются и проверяются муллой, называющимся «реис». Если он считает, что у камня не достает веса, то на месте же собственноручно колотит торговца палкой. Одновременно он должен следить за тем, чтобы никто не курил табак и не спал в то время, когда полагалось читать молитву. Если он встречает нарушителя этого предписания, то опять же пускает в ход палку. Между тем, он не осмеливается трогать богатых и почитаемых людей, которые могут творить и позволять себе все, что хотят, а в торговой точке почти перед каждым торговцем стоит кальян, из которого он потягивает время от времени ароматный дым.

Северная половина торгового зала в центре своей длины прерывается широкими воротами, через которые попадаешь в караван-сарай, также выстроенный из кирпича, к которому, кроме этих ворот, нет другого доступа. У него форма квадрата, стороны которого достигают длиной 200 футов; вдоль всего помещения два ряда покоев, которые обведены [333] галереями и лежат в два этажа друг над другом. Каждый ряд имеет 46 покоев; нижние используются как ларьки или товарные склады, в то время как комнаты верхнего ряда служат для приезжих купцов в качестве жилья. Ежегодная арендная плата за один товарный склад составляет 10, за жилую комнату — 5 рублей серебром. Рядом с воротами комната диванбеги, который должен каждый день находиться здесь с раннего утра до вечерней молитвы и взимать с вновь прибывших товаров таможенные сборы. Мусульманские торговцы платят как при въезде, так и при выезде 2%, русские — вдвое больше, но только при въезде. После вечерней молитвы ворота караван-сарая запираются и никого больше туда не впускают и не выпускают.

Напротив торгового дома с запада расположен замок из кирпича, в котором проживал второй сын хана Мухаммед-Амин-Бабаджан-тюре. Снаружи, как уже упоминалось, видны только глухие четырехугольные стены. Прямо отсюда ведет маленькая улица ко второму замку, который расположен у западной стены цитадели и занят самим ханом Аллакулом. Замок обнесен земляной стеной. Перед его воротами по левую руку находится яма, в которой бьют провинившихся чиновников, а по правую руку, немного дальше, в обратном направлении на маленькой свободной площади видны лафеты орудий (только одна часть из них имеет пушки), которых у хана всего 21, большинство из них совершенно непригодны. Самое большое из них имело вначале длину в четыре аршина, но поскольку оно было слишком тяжелым, то хан велел ¾ аршина от его длины отрезать. Находящаяся в замке хана пороховая кладовая содержит, приблизительно, 500 пудов местного, потому очень плохого пороха, а число пушечных ядер, лежащих рядом с пороховой кладовой, составляет самое большее около 5 000. Эти известия я получил из уст начальника артиллерии.

С наружной стороны цитадели расположена рыночная площадь, где дважды в неделю, по понедельникам и пятницам, проводится базар. В эти дни сельчане привозят сюда свои изделия, такие, как зерно, фрукты, овцы, рогатый скот, саксаульные угли, кустарники 18 и т. п. Ларьки, которые занимают почти все пространство от мечети Сеитбай досюда, — это маленькие кладовки, заключенные между тремя низкими стенами и плоской крышей. В одних — сапоги, шапки, халаты, гвозди, подковы, кормушки для лошадей и т. п., они служат ремесленникам одновременно в качестве мастерских; в других можно найти разные продукты питания, частью сырые, частью приготовленные. Здесь жарится и печется рыба и баранина, а [334] дымящиеся котлы, полные плава, приглашают прохожих насладиться ароматным кушаньем; здесь каждый может за немного пулов получить богатое угощение. Столовые другого типа в Хиве еще неизвестны.

Жители Хивы большей частью состоят из сартов, или таджиков, коренных жителей страны; кроме многих персидских рабов, здесь живут свободные персы, узбеки и татары, но только в незначительном количестве. Поскольку евреи должны быть всюду, то и здесь их восемь семей. Двое из них приехали во время нашего пребывания из Астрабада; первые переселились сюда уже в 1826 г. из Бухары. Они преимущественно занимаются крашением. До 1840 г. здесь было много и русских, которых очень ценили как рабов, но хан, напуганный военными действиями генерала Перовского, подарил им в упомянутые годы свободу и теперь в Хиве живет только один русский по имени Сергей, который является главнокомандующим артиллерии. Хотя он и пользуется милостью и относительно своих потребностей имеет хорошие доходы, все же он хочет вернуться на свою родину, но поскольку в свое время убежал от драгунов, боится наказания, которое его ждет в России.

Численность населения в Хиве трудно определить, поскольку об этом в самой местности ничего определенного не знают. По моему мнению, указанное Муравьевым число в 10 000, по меньшей мере, вполовину завышено.

Однообразие города еще скучнее из-за того, что видишь почти всегда одни похожие лица и фигуры, которые мало чем отличаются друг от друга.

Женщины свободно общаются друг с другом, и поэтому они по праву считают, что европейцы не видят ничего неудобного в том, если они откроют им свое лицо. Русские в рабстве тоже не отказались от своих народных праздников и ежегодно сооружали на масленицу и пасху свои качели; мужчины и женщины собирались вместе, качались на качелях, танцевали, пели и вместе угощались. Это видели и слышали хивинки, и некоторые из них с горечью высказали: как же вы счастливы, что ваша религия разрешает вам свободное общение с мужчинами.

Среди женщин Хивы также, как и среди мужчин, есть немало довольно красивых лиц. У них черные или, по крайней мере, темные глаза и волосы, тонкий прямой, или так называемый римский нос, часто очень красивой формы рот, и если они не относятся к более бедному или работающему классу, то обычно и белая кожа. К сожалению, они, как правило, очень рано, часто уже на двадцатом году, поблекшие, чему немало способствует их честолюбие: они имеют обыкновение как [335] можно сильнее красить щеки в красный цвет. Другой модой у прекрасного пола является красить ногти в желтый цвет, а в правой ноздре носить большое серебряное кольцо, свисающее до верхней губы. На голове они носят убор, высотой, приблизительно, на две ладони, в виде тюрбана, украшенный, где только можно, стеклянными бусами, а также павлиньими перьями, — в целом этот убор очень наряден. Хлопчатобумажная рубашка, пара широких стянутых на щиколотках шаровар и два или три достающих до колен халата составляют остальную одежду. Короткие кожаные или бархатные вышитые пестрым шелком сапоги с заостренным, по сравнению с пяткой, носком никак не способствуют украшению ноги. При выходе из дома они натягивают поверх сапог низкие шлепанцы, отчего их походка, поскольку и без того они не тренированы в ходьбе, становится тяжелой и беспомощной.

На этом можно бы считать описание города завершенным и прейти к осмотру его окрестностей, если бы не надо было учесть еще один важный предмет, который каждому, кто вступает на базарную площадь, прежде всего бросается в глаза и дает народу богатый материал для рассматривания и обсуждения. Я имею в виду виселицу. Чтобы ее хорошо было видно издалека, и чтобы она провозглашала мошь хана всему миру, виселица сооружена на возвышенном месте на северо-восточном углу цитадели; сам каркас состоит из трех тонких шестов, достаточно крепких для того, чтобы выдержать два или три человеческих тела одновременно. Печальное зрелище повешения здесь происходит очень часто: во время нашего десятинедельного пребывания один фальшивомонетчик и два бандита, забившие до смерти одного торговца, были вздернуты, а три персидских раба посажены на кол. Кроме преступников, на виселицу вывешивают уши и головы врагов. Поскольку хивинцы, особенно туркмены, часто предпринимают набеги в соседние страны, преимущественно в Персию, а хан за каждую голову врага платит пять тилла или 18¾ рублей серебром, то виселица редко долго пустует. Обычно повещенного или посаженного на кол снимают лишь через три дня и передают родственникам, если они есть, для погребения.

Окрестности Хивы летом должны иметь очень отрадный вид, потому что вокруг видны только сады и пашни, примыкающие вплотную к внешней обводной стене. Северной стороной город лежит у канала Палван, ширина которого составляет у верхнего русла 12, а здесь же только 1,5 сажени. Ответвление этого канала, называющееся «Ингрик», проходит севернее на некотором расстоянии от города и впадает в маленькое озеро в [336] форме впадины, расположенное примерно в четырех верстах к юго-востоку от Хивы и образованное, главным образом, а скорее — исключительно, оттоком этого канала. Непосредственно с этим озером граничит большая песчаная пустыня, которая окружает страну с юга и запада. Все больше расширяясь, она постепенно сужает границы возделанной полосы вокруг Хивы, что отчетливо видно вблизи названого озера, где руины одной землянки лежат уже в пределах песчаной пустыни.

ВОЗВРАЩЕНИЕ ИЗ ХИВЫ В ОРЕНБУРГ

Мы покинули Хиву тем же путем, которым немногим более десяти недель тому назад добирались сюда. Через несколько верст севернее Кошкупыра мы направились на восток и устроили там наш первый ночлег на канале Шават, около 5 верст восточнее от одноименного города. В этом месте через канал перекинут деревянный мост длиной 14 саженей, канал не был сухим, как все остальные каналы в это время года, а наполнен водой на глубину 4-6 футов. Ледяная корка почти в 8 дюймов покрывала воду.

1-го (13-го) января мы проходили мимо городка Кят у канала Ярмыш, после этого перешли через канал Клычбай и переночевали на его ответвлении — канале Нукус, в двух верстах южнее Гурлена. Вдоль этого пути мы увидели несколько невозделанных территорий, а между обоими последними каналами раскинулась маленькая песчаная пустыня, близ которой было кочевье нескольких киргизов.

2-го (14-го) января мы продолжили наш путь на несколько верст к северу от городка Китай, прошли на следующий день западнее городов Мангит и Кипчак, и расположились лагерем приблизительно в 15 верстах на северо-запад от последнего места на берегу Амударьи. Территории, по которым пролегал наш путь, не были сильно застроены, потому что они населены преимущественно каракалпаками и киргизами, которые больше привержены к кочевой жизни. У Мангита мы издали увидели гору, находящуюся приблизительно в 10 верстах юго-восточнее этого города, продольная ось горы казалась направленной с востока на запад, а высота ее составляла 300-400 футов. Она называется «Кубатау». По правую руку нашего пути, начиная с Гурлена, была видна цепь гор Шиходжайли, или Шайхджайли, в которой особенно выделялась гора, лежащая наискось напротив Китая; она отличалась своей выдающейся высотой и долго оставалась видимой. В Хиве я слышал, что используемые для [337] опорных колонн в зданиях мраморные блоки выламывались на южной стороне именно этих гор напротив Гурлена, и что хан Мухаммед-Рахим несколько лет добывал здесь медь, после чего одна гора с того времени называется «Бакртау», т. е. «Медная гора», однако это производство вскоре забросили, поскольку добыча была слишком скудной. В Хиве мне как-то поведали следующий рассказ. Много лет тому назад в эти горы бежали два раба с намерением собрать золото, которое они якобы когда-то раньше заметили. После того, как они собрали довольно большую массу золота, один пошел в Бухару, чтобы там его продать, в то время как второй должен был продолжить поиск. Вернувшись из Бухары, первый рассказал своему соратнику, которому он обещал поделиться прибылью, что с трудом смог продать золото, и то за незначительную сумму, так как бухарцы заявили, будто оно ненастоящее. Напарник увидел в этом заведомый обман, и убил своего товарища, но нашел у него совсем мало денег.

На основании этого рассказа я предполагаю, что здесь, возможно, встречаются железная и медная руда, которые эти рабы приняли за золото.

Мне еще в Хиве хотелось поближе поознакомиться с этими горами, и поэтому я попросил Данилевского, когда мы были около Гурлена, дать мне проводника и одного казака, чтобы оттуда пойти на Шиходжайли. Но он отказал мне, так как посчитал данное предприятие рискованным, потому что здесь в более густонаселенных районах окрестностей Амударьи это не могло остаться незамеченным от подозрительных взглядов хивинцев. Так свое намерение мне пришлось отложить. По крайней мере до тех пор, пока мы не достигнем Амударьи северо-западнее Кипчака, откуда мы могли бы незамеченными добраться до другого берега, поросшего довольно густым кустарником. Когда 4-го (16-го) января наш караван сделал однодневный привал, я предпринял экскурсию в сопровождении топографа, казака и одного из наших киргизов. Погода была ясная и, невзирая на значительный мороз, приятная. В семь часов утра термометр стоял на 17° R. Около трех верст к югу от нашего лагеря мы перешли через покрытую ледяным пластом Амударью, которая, хотя и разделилась здесь на два рукава, занимала русло в 2 700 футов шириной. Если же отнять отсюда находящуюся в середине русла песчаную отмель, которая сейчас была совершенно сухой, то собственно ширина реки составила только немногим более 2 000 футов. Продолжая путь по ее правому берегу, мы около 5 верст севернее Кипчака натолкнулись на очень крутой конический холм высотой 250-300 футов, [338] состоящий на поверхности только из глины и песка. Он называется «Чилпык». На его вершине лежат руины маленькой обводной стены, построенной, по преданию, хивинцами во время войны с калмыками. Отсюда мы увидели в северо-восточном и южном направлениях несколько небольших песчаных холмов. Они проходят до подножия горной цепи Шиходжайли, которая, собственно, начинается только наискось против Мангита, поднимаясь здесь вдруг на высоту около 500 футов. Боковая область распространения Амударьи в этой точке образует озеро Ходжакуль, которое достает до подножия горной цепи и окружено песчаными холмами. На этих холмах я видел в большом количестве глинистый бурый железняк и железистый песчаник, который преимущественно встречается в пористых, состоящих из тонких пластин кусках. Я нашел здесь и кусочек размельченного хвойного дерева. У подножия Шиходжайли в низинах собралось довольно много снега, что несколько затруднило подъем к вершине, гребень которой также покрывает снег на толщину ладони. На высоте, которая к востоку постепенно должна выравниваться и достигнуть ширины в одну милю, я увидел далеко растянутую волнообразную плоскость без какой-либо особо выдающейся точки. Нетронутой скалы я не смог обнаружить ни здесь, ни со стороны горы. Я находил лишь куски побольше или поменьше зеленокаменных пород, содержащие примеси углекислой извести с прожилками белого кварца. Как из-за нехватки времени, так и из-за полного незнакомства моего проводника с местными условиями, я не смог продолжить свои исследования, и поэтому после того, как пробыл здесь полтора часа, отправился в обратный путь. Для этого было самое время, потому что я попал в свой лагерь лишь при полной темноте после семи вечера, а мой проводник, более слабые лошади которого из-за долгой и непрерывной верховой езды так устали, что могли следовать за мной лишь медленным шагом, добрался приблизительно на полчаса позже.

5-го (17-го) января наш караван продолжил путешествие вдоль левого берега Амударьи и достиг после четырех с половиной дней пути 9-го (21-го) января Кунграда.

В этой части нашего пути мы пересекли несколько рукавов, берущих начало из Амударьи, среди которых Лаудан (также Лаузан) — самый значительный. В начале его ширина достигает от 350 до 420 футов, и течет он в довольно прямом направлении с востока на запад, в то время как Аму, поворачиваясь вдруг на север, образует здесь почти прямой угол. Около двух миль западнее от его выхода из Аму в Лаудан с юга впадает Кувазек, образуемый через соединение трех маленьких, вытекающих [339] несколько выше Лаудана из Амударьи рукавов, пройденных нами у их истоков. Следующий к северу западный рукав называется «Чуманай». Он вытекает приблизительно в 4,5 милях севернее города Ходжайли и имеет ширину всего лишь 65 футов. 2,5 мили севернее мы перешли через Киетжарган, который достигает шириной немного более 70 футов, и опять же несколько дальше к северу мы перешли Кокдарью, ширина которой составляет 140 футов. На северной стороне из Аму в этой части ее течения также вытекают два рукава: Кукузек и Кара-байли. Первый вытекает около трех миль севернее Лаудана и имеет в ширину 140 футов; второй находится от него в пяти милях дальше к северо-западу и шириной достигает 100 футов.

Ширина Амударьи между Кипчаком и Кунградом очень разная, но в общем, по мере приближения к Кунграду, значительно уменьшается с 2 700 до 740 футов, а севернее Кунграда она якобы составляет лишь немногим более 400 футов. Глубина реки, которую я измерил в четырех различных точках, была 66, 80, 100 и на самом глубоком месте 168 английских дюймов. Толщина льда в этих точках была очень значительной, сменяясь от 13 до 16 английских дюймов. Время от времени встречались и открытые места, которые, вероятно, из-за большей глубины и более сильного течения воды не замерзли; между тем, скорость течения, которую я измерил в двух таких местах путем закинутых кусков дерева и кустарников, была не более 2,5-3,5 английских футов в секунду. Вода везде была прозрачная и вкусная.

Берега Амударьи в этой части чаще наклонные, чем крутые, и поднимаются только на 3-5, редко на 7 футов над слоем льда реки. Как правило, они состоят из глины, но на некоторых, а именно на плоских местах, где отложился детритус реки, они песчаные. Глинистая почва вблизи берега нередко была с большим числом трещин, что отчетливо показывало: река в этих местах часто выходит из берегов. Особенно это было заметно в местности между Ходжайли и Кунградом, которую Аму, по утверждению жителей, каждое лето в большей или меньшей степени покрывает водой. Поэтому и вся местность от восточного края Устюрта до Амударьи поросла непроходимым камышом, достигающим высотой 15 футов, и может по праву называться камышовой стеной. Жители утверждают, что в зарослях камыша водится много тигров, называемых юлбарс, или «джулбарс», т. е. «дорожные кошки». Наверное, это Felis jubata. В камыше, а также в кустарнике, которые занимают оба берега Амударьи с небольшими перерывами от Лаудана до окрестностей Кунграда, в неимоверном количестве водятся [340] также фазаны (Phasianus colchicus), которых большими фурами возят в Хиву. По дороге, где нам попадались такие фуры, мы платили за пару фазанов одну кара-таньга или 12,5 копеек серебром. Из произрастающих здесь кустов и деревьев можно назвать следующие: Halimodendron argenteum, Glycyrhiza glabra, Tamarix gallica (Jingil), Lycium ruthenicum, Elaeagnus angustifolia (Dschidda), вербы и три вида тополей, а именно Populus diversifolia (Taranga), Pop. nigra Pop. alba. Наверное, здесь можно найти и Pop. tremula. Однако какой бы пышной ни казалась здешняя растительность, а кустарник действительно был очень густой, я все же не находил старых деревьев, встречались только молодые — доказательство того, что у них не хватает времени для полного созревания. Из травянистых растений, которые в это время года еще можно было распознать, здесь были в основном Cynanchum acutum и Clematis orientalis, стебли и ветви которых оплетают молодые деревья наподобие лиан до самой вершины и развеваются на ветру в разные стороны; далее — солодка и лебеда.

В этой местности между Кипчаком и Кунградом кочуют в основном киргизы и каракалпаки, которые занимаются также и земледелием, и рыболовством. Последнее они осуществляют зимой следующим образом: из ближайших зарослей выбирают самые толстые стебли камыша, втыкают их близко друг к другу в один или два-три ряда, начиная от берега и почти до половины реки, так что они образуют крепкий забор, который не задерживает течение реки, но перекрывает проход для рыб, плывущих против течения. В конце камышовой перегородки рыбак пробивает лунку во льду и поднимает из нее с помощью черпальной сети рыб, которые вынуждены проплывать здесь. Зачастую рыбак вынужден очень долго ждать, но и имеет весьма богатый улов, если угадает как раз тот момент, когда мимо проходит целая стая рыб. Амударья, по всем сведениям, очень богата рыбой, здесь в изобилии водятся осетры, щуки, окуни, судаки, голавли, карпы. Последние, по заверению Якоба — русского, живущего неподалеку от Хивы, якобы попадаются в таких размерах, что их вес нередко составляет 5-10 пудов.

В Кунграде мы оставались полтора дня, за которые пополнили запасы мяса, хлеба, ячменя и джугары на обратный путь. Это один из значительных городов ханства, потому что в нем 7 мечетей (построенных из глины), 315 ларьков и замок хана со старым садом. Дважды в неделю, по воскресеньям и средам, здесь проводится базар. Жители-узбеки и сарты. Последних, правда, меньше. [341]

До правительства хана Мухаммед-Рахима Кунград играл среди хивинских городов большую роль, причем господствовали в нем собственные князья или тюре, под властью которых находились также города Ходжайли, Кипчак и Мангит с их окрестностями. Илтезер, первый хан Хивы, который в конце прошлого века стремился расширить свое господство над всем ханством, пытался завоевать и Кунград, но был отброшен с большими потерями. Его брат и последователь Мухаммед-Рахим также долго и напрасно осаждал Кунград, пока ему, наконец, не удалось занять город. Но лишь после того, как он устранил путем коварного убийства своего противника, господствовавшего там в то время тюре Суфа. Оба полуразрушенных земляных вала старого Кунграда стоят и поныне между каналом Ханкой и Амударьей. Наружная стена образует неравномерную фигуру длиной в 6 500 шагов, внутренняя представляет собой квадратное помещение на берегу реки и состоит из трех сторон, каждая из которых имеет в длину 300 шагов. Четвертая открытая сторона защищена рекой. До сих пор внутри этих стен нет жилья, одни только развалины.

11-го (28-го) января мы покинули Кунград и направились на северо-запад к предгорью Урги. Сначала около восьми верст мы шли по возделанному полю, после чего последовала плоская и выгоревшая местность, поросшая большей частью низким кустарником, на которой изредка были рассыпаны отдельные кибитки очень бедных киргизов, вынужденных из-за почти полного отсутствия скота понемногу заниматься земледелием. Воду на поля здесь большей частью проводят с помощью персидских колес — единственных в Хиве машин для подъема воды из колодцев, чаще — канав, но на берегу озера Лаудан встречаются и отдельные небольшие каналы.

На следующий день мы пошли через это озеро, раскинувшееся на восточной стороне Устюрта, и дошли до нашего лагеря приблизительно в трех верстах севернее от предгорья Урги у подножия плато. Все озеро поросло очень густым камышом, по которому прорублена только узкая дорога к названому предгорью. На восточной стороне озеро кажется совершенно безбрежным, потому что оно здесь постепенно становится таким мелким, что глубина воды в нем едва достигает одного дюйма, а к западу глубина постепенно прибывает. Но и здесь самая большая измеренная мной глубина составляет только 56 английских дюймов. У воды совсем нет течения, она кажется неподвижной, как в болоте, а на вкус нельзя обнаружить ни малейшего признака соли. Толщина льда достигает 10 английских дюймов. Близ предгорья мы обнаружили в этом озере узкую [342] полоску, не поросшую камышом и отчасти не замерзшую. Она появилась в том месте, где вода имела сильное течение в северном направлении, как река, прорезающая озеро, или болото, поэтому я отметил ее точками на моей карте. Мы должны были сделать большой обход на север пока нашли место, достаточно крепкое для перехода через реку. Ширина ее составляла здесь 350 футов.

Аральское озеро замерзло, — насколько мне хватило глаз для обозрения. Толщина льда составляла севернее предгорья Урги 11 дюймов. Вода имела здесь только незначительный привкус соли, и поэтому ее пили лошади.

13-го (25-го) января мы поднялись на Устюрт приблизительно на 20 верст севернее Урги и с этого времени не возвращались больше к его восточному краю, а шли по поверхности плато все время прямо на север, оставляя за собой каждый день от 32 до 36 верст. Снег, покрывающий землю на 1-3 дюйма, давал нам достаточно воды для наших потребностей.

19-го (31-го) января мы достигли на плато колодцев Кушбулак и — на следующий день — колодцев Буксакудук. Они состояли из нескольких канав глубиной 5-7 футов, в которых под ледовой коркой в 7 дюймов имели немного жидкой воды, но с тошнотворным запахом сероводорода. До этого времени плато было все время ровным, но отсюда до северного склона находились то более, то менее значительные возвышения и впадины, между которыми узнавались тут и там следы маленьких весенних речек. В этой части плато, т. е. между колодцем Буксакудук и северным склоном Устюрта, мы время от времени встречали маленькие саксаульные лесочки, в которых я находил стволы, состоящие из 200 и более годичных колец.

22-го января (3-го февраля) мы подошли к речушке Араскул, которая теперь содержит лишь немного воды, причем стоячей. Снег был здесь уже глубиной 3-5 дюймов.

На следующий день мы, наконец, спустились с плато в Киргизскую степь и достигли нашего лагеря у речки Чеган. На пути отсюда до района Акбулакского укрепления совсем не видно было снега, с этого места до Эмбы, куда мы добрались 28-го января (9-го февраля), он был глубиной всего несколько дюймов. Воду в Эмбе мы почти везде находили замерзшей до грунта, так что лишь после долгого поиска мы обнаружили место, где под коркой льда толщиной в 21 дюйм река имела незамерзшую воду глубиной 9 дюймов. Севернее Эмбы снег лежал на равнине толщиной от половины до одного фута, но во впадинах в некоторых местах его наносы составляли два и более [343] фута высотой, так что его приходилось отбрасывать лопатой, чтобы верблюды не утопали.

12-го (24-го) февраля мы, наконец, добрались до Илецкой защиты, откуда после того, как наши киргизы и уральские казаки были распущены, поехали в Оренбург на почту. Таким образом, обратный путь из Хивы мы одолели за 44 дня.

За исключением 4-го (16-го) января, когда в шесть часов утра термометр снизился до 17° R, во время нашего путешествия до самой Эмбы была все время очень мягкая погода, как правило, только от 2 до 6 градуса мороза, а от 18-го (30-го) до 21-го (2-го) февраля даже наступила оттепель, которая очень быстро растопила тонкий снежный покров Устюрта и чуть не подвергла нас опасности недостатка воды. Немного холода мы испытали от Эмбы до Илецкой защиты, но и он был не ниже 12-15 и лишь изредка до 20 градусов.

Несмотря на мягкую зиму, наше возвращение было связано, тем не менее, со многими довольно значительными переживаниями и страданиями. Сидеть каждый день на лошади по восемь и более часов при морозе, который часто составлял лишь 5-10 градусов, все же было очень ощутимо, особенно если при этом дул резкий ветер; ночью же не было иного убежища, кроме войлочной кибитки, которая быстро нагревалась, пока хватало небольшого резерва дров, которым мы запасались, но столь же быстро и остывала; видеть несколько недель подряд только беспредельную совершенно необитаемую снежную поверхность, так что наступала сильнейшая скука и своеобразное отупение — это не такие уж приятные вещи; но самое большое страдание причиняла глазам ослепляющая белизна снега, особенно на солнце мы постоянно ощущали колющую боль и порой почти совсем слепли. Зеленый флор, который я носил, обеспечивал мне недостаточную защиту от этих страданий, и я не исключаю, что многие из нас, возможно, ослепли бы по-настоящему, если бы путешествие продлилось еще несколько недель.

Полагаю, читатель должен сам догадаться, какое неописуемое впечатление произвел на меня тот миг, когда после столь долгого времени я снова вошел в приветливую европейскую квартиру и увидел себя опять в хорошо знакомом кругу моих оренбургских друзей. [344]

ОПИСАНИЕ ХИВИНСКОГО ХАНСТВА

Границы. Трудно сказать, как далеко простираются, по мнению хивинского хана, границы его владений. Если рассматривать все те кочевые племена, которые отчисляют ему, хотя и принудительно, ежегодную дань в качестве верноподданных, то его границы простираются на севере почти до северного склона плоскогорья Устюрт и до Сырдарьи; на востоке — до песчаной пустыни Кизилкум, на юге — до городов Мерва и Саракса, в последнем размещаются чиновники хивинского хана и взимают дань с живущих вокруг кочевников; на юго-запад — до отрогов Эльборуса, который тянется до малого Балкана; на западе — до восточного побережья Каспийского моря. Собственно ханство, или культурный Хивинский оазис, охватывает только мыс, находящийся большей частью вдоль западного берега Амударьи, который доходит на севере до южного берега Аральского озера, восточнее песчаной пустыни Кизилкум и вершины Шайхджайли; на юге и юго-западе — от большой Туркменской песчаной пустыни, которая распространяется к востоку от Каспийского моря; на востоке заключается в рамки плато Устюрт. В следующем описании мы ограничимся только этой более узкой областью, поскольку приграничные местности, кроме восточной части плато Устюрт, оставались за пределами наших наблюдений.

Состав поверхности. Поскольку мы познакомились с границами этого региона только в немногих точках и большей частью только очень неполно, то мы должны удовлетвориться тем, чтобы определить состав поверхности лишь приблизительным образом. Часть культурного оазиса, находящаяся севернее параллели городков Порсу и Кипчака, включая озеро Лаудан, довольно одинаковой ширины, и поэтому может рассматриваться как параллелограмм, ограниченный 76-м и 78-м меридианами, длиной немного более 23 миль и шириной около 22 миль, вся площадь которого составляет, следовательно, около 506 квадратных миль. Остальная часть, лежащая между городами Порсу, Кипчак, Хива и Петняк, в среднем около 15 миль длиной и 10-12 миль шириной, следовательно, содержит от 150 до 180 или, в среднем, 165 квадратных миль. Площадь всего культурного оазиса должна составлять около 671 квадратной мили. Площадь же возделываемой земли не более 190 квадратных миль, потому что большая часть северных полос земли, занятых кочевыми племенами, до сих пор возделана очень скудно. [345]

Города. Если называть городами все здешние поселения, которые находятся в компетенции одного чиновника, который должен собирать данные и наблюдать за порядком в тех из них, где один или два раза в неделю проводится базар, то в культурном Хивинском оазисе всего насчитывается 25 городов, из которых только два находятся в северной, а все остальные в южной половине. Внешне они отличаются от сел, которых насчитывается около 60, только тем, что они большей частью обведены глиняной стеной и имеют одну или несколько мечетей. Глиняные стены большей частью имеют в высоту 15-25 футов, внизу они имеют такую же ширину, но по направлению вверх они постепенно так сужаются, что их ширина на наружном крае, который снабжен зубцами, наподобие Кремля в Москве, достигает лишь чуть больше одного фута. Дома в городе, как и в селах, построены из земли и имеют плоские крыши или, вернее, не имеют крыш. Поскольку они одного цвета с землей, на которой стоят, а к улице обращены глухой стеной с одной только дверью, то вид у городов очень пустынный и мрачный. Улицы узкие, кривые, в некоторых местах крытые, летом необычайно пыльные, а зимой в той же степени и загажены. Их не чистят, не ровняют.

Самые важные города — это Хива, Новый Ургенч, Кунград, Хозарасп и Куне-Ургенч.

1. Хива — столица ханства, расположенная в его юго-восточной части между каналами Палваном, Ингриком и Чарджайли, обнесена двумя глиняными стенами и имеет два ханских замка, 17 мечетей, 22 медресе, или школ, один караван-сарай и 260 ларьков. Внешняя глиняная стена, построенная в 1842 г., имеет неравномерную форму в шесть верст по окружности. Внутренняя образует параллелограмм в 320 саженей в длину и 200 саженей в ширину. Один из двух замков, две мечети, девять школ и караван-сарай построены из кирпича, все же остальные здания — земляные. Численность населения, пожалуй, около 5 000 тысяч. Более подробное описание этого города содержится в первой части.

2. Новый Ургенч расположен в 30 верстах северо-восточнее Хивы на правой стороне канала Шават, на расстоянии около одной версты от канала. В нем 15 мечетей, два медресе, около 300 ларьков и приблизительно столько же домов. От глиняного ограждения длиной 225 саженей и шириной 200 саженей, которым некогда был обнесен город, сейчас остались только угловые башни и двое обрушившихся ворот. Число жителей, большей частью сартов, самое большее составляет 2 000. По воскресеньям и средам здесь проводится базар. Теперь это [346] самый значительный торговый город ханства, причем здесь живут не только самые богатые местные торговцы, но и иноземные купцы, занимающиеся оптовой торговлей большей частью в Новом Ургенче.

3. Кунград — самый северный город, расположен в 210 верстах от Хивы на левом берегу Амударьи и имеет один ханский замок, а также сад, 7 мечетей и более 300 ларьков. Жители большей частью узбеки. Базарные дни здесь также проходят по воскресеньям и средам. Наряду с Новым Ургенчем здесь, наверное, проходит самая значительная торговля, во время которой проживающие вокруг народности, в основном каракалпаки и киргизы, делают все свои покупки.

4. Хозарасп — резиденция Инака — расположен в 57 верстах к востоку от Хивы и имеет два замка, из которых тот, что в цитадели, построен из кирпича, 10 мечетей, одно медресе из кирпича и 150 ларьков. Глиняная стена образует квадрат, стороны которого имеют в длину приблизительно 185 саженей. Базар здесь проходит по понедельникам и пятницам.

5. Куне-Ургенч — около 145 верст к северо-западу от Хивы, на реке Саркраук, с ханским замком, мечетью из кирпича и с более, чем 70 ларьками. По понедельникам и четвергам проходит базар. Население: сарты, узбеки и туркмены, в окрестностях — туркмены и ямшиды. Приходящие из России и отправляющиеся туда караваны подлежат здесь осмотру, состоящему только в пересчете верблюдов, груженых товаром. Таможенная же пошлина взимается в Хиве. Теперешний Куне-Ургенч существует лишь с начала этого столетия и лежит около одной версты к северу от руин бывшего города. Среди руин самыми примечательными являются три каменных здания, а именно: еще хорошо сохранившийся минарет, надгробный памятник святому Шейх-Нашмуддин-Кабрие в форме двух соединенных друг с другом мечетей, и надгробный памятник хивинской принцессе. Два последних здания изнутри выложены красивыми глазированными кирпичами и оснащены круглыми зелеными куполами.

Остальные города ханства приведем в алфавитном порядке:

6. Амбар — с полуразвалившейся квадратной глиняной стеной, стороны которой имеют около 250 саженей в длину, лежит около 47 верст к северо-западу от Хивы. Базарные дни здесь воскресенье и четверг. Жители почти исключительно сарты и персы. В окрестностях кочуют ямшиды и туркмены.

7. Багат — около 30 верст к востоку от Хивы. Жители [347] большей частью узбеки. Базар — по воскресеньям и средам.

8. Булдумзас — около 85 верст к северо-западу от Хивы, на канале Клычбай, с развалившейся глиняной стеной.

9. Ханка — около 27 верст к северо-востоку от Хивы, на канале Казават.

10. Ходжайли — около 130 верст северо-западнее от Хивы, у канала Сували, приблизительно со 150 ларьками. Обводной стены нет. Базарные дни — понедельник и пятница. Жители большей частью узбеки, в окрестностях живут киргизы и каракалпаки.

11. Джагатай — несколько больше 35 верст к северо-западу от Хивы. Маленькое пятно лишь с 12 ларьками и приблизительно таким же числом домов. Имеет обвалившуюся глиняную стену. Жители — сарты и персы, в окрестностях живут туркмены.

12. Гурлен — около 50 верст к северу от Хивы, три мечети и около 60 ларьков. Не имеет обводной стены. По вторникам и четвергам — базар. Жители — узбеки и сарты, в окрестностях кочуют большей частью киргизы.

13. Илали — немногим более 85 верст к северо-западу от Хивы, на канале Шават, имеется ханский замок. Жители — сарты и узбеки, в окрестностях живут туркмены и ямшиды.

14. Ишан — немногим более 40 верст к востоку от Хивы, на канале Шаржайли, имеет около 70 ларьков и приблизительно столько же домов. По воскресеньям и средам проходит базар. Жители — сарты и узбеки.

15. Казават — около 23 верст к северо-западу от Хивы, у одноименного канала, имеет одну мечеть и 25 ларьков. Базар — по понедельникам и четвергам.

16. Кет — чуть больше 30 верст к северу от Хивы, на канале Ярмыш, имеет около 40 ларьков. Дома внутри развалившейся стены все в развалинах. Базар — по воскресеньям и средам. Жители — в основном сарты.

17. Кипчак — немногим более 95 верст к северо-западу от Хивы, на канале Кинжагали недалеко от Амударьи, 5 мечетей и около 70 ларьков. Базар — по понедельникам и пятницам. Жители — большей частью узбеки, в окрестностях живут киргизы и каракалпаки.

18. Китай — 65 верст к северо-западу от Хивы, на канале Карагуз, с ханским замком, имеет около 25 ларьков. Базар — по воскресеньям и четвергам. Жители — в основном узбеки.

19. Клычниясбай, или Клычбай — 70 верст к северо-западу от Хивы, на одноименном канале, с ханским замком, имеет три мечети и около 100 ларьков. Обводной стены нет. Базар — по [348] воскресеньям и средам. Жители — больше сартов, чем узбеков.

20. Кошкупир — 18 верст к северо-западу от Хивы, на канале Казават, с 15 ларьками и примерно 40 домами. Жители — больше узбеков, чем сартов.

21. Мангит — немногим более 80 верст к северо-западу от Хивы, на канале Арна, имеет 9 мечетей, одно медресе и около 40 ларьков. Базар — по средам и субботам. Жители — большей частью узбеки, кроме этого, сарты и каракалпаки, в окрестностях — каракалпаки и киргизы.

22. Петняк — около 76 верст к юго-востоку от Хивы, на одноименном канале. Базар здесь проводится только по средам.

23. Порсу — около 114 верст к северо-западу от Хивы, на канале Арна, с ханским замком. Здесь несчастный князь Бекович со всей своей свитой был убит самым жестоким образом на данном в его честь званом обеде.

24. Шават, или Шахабат — около 33 верст к северо-западу от Хивы, на одноименном канале, имеет ханский замок, одну мечеть и около 100 ларьков. Четырехугольная обводная стена высотой более 15 футов развалилась. Базар — по вторникам и пятницам.

25. Ташауз — немногим более 60 верст к северо-западу от Хивы, на канале Шават, имеет ханский замок и около 180 ларьков. Жители — большей частью сарты, в окрестностях живут туркмены и ямшиды.

Кроме этих находящихся в пределах культурного оазиса городов, хивинскому хану принадлежат еще шесть более отдаленных городов, а именно:

1. Джанкала — приблизительно 500 верст к северо-востоку от Хивы, на левом берегу Сырдарьи.

2. Бишкала — приблизительно 480 верст к северо-востоку от Хивы и около 30 верст к югу от Сырдарьи.

3. Мерв — около 480 верст к юго-востоку от Хивы.

4. Юлатау — в одном дне пути от Мерва.

5. Пенджа — на таком же расстоянии от Мерва.

6. Саракс, или Сурукс — около 120 верст к юго-западу от Мерва и 135 верст к юго-востоку от персидского города Мешхеда.

Население. Трудно получить некоторую уверенность относительно численности населения ханства, частью потому, что из-за недоверия начальства все справки должны были составляться с большой осторожностью, а частью потому, что жители сами не имели точных сведений о своей численности. Поэтому мы можем ее определить только приблизительным образом.

Возделанная земля составляет около 190 квадратных миль. Если теперь считать 1 500-2 000 жителей на [349] квадратную милю, что было бы довольно близко к правде, то общее число жителей составляло бы от 285 000 до 380 000. С этими данными почти совпадают и наши сведения, добытые по этому пункту. Хотя они, опираясь зачастую лишь на поверхностную оценку, также очень ненадежны, но отсюда, по меньшей мере, можно увидеть приблизительное соотношение, в котором находятся различные народности относительно своей численности. В соответствии с этими сведениями здесь живут (имеются в виду семьи): сартов, или таджиков, — 20 000-26 000, узбеков — 18 000-23 000, персов свободных — 5 000-7 000 и рабов — 10 000-13 000, каракалпаков 8 000-10 000, ямшидов — 7 000, туркменов 5 000-7 000, киргизов — 500-600 семей. Всего — от 73 500 до 93 600 семей.

Если допустить, что каждая семья в среднем состоит из четырех человек, то получатся цифры 294 000 и 374 400, т. е. отклонение от вышеприведенных цифр небольшое.

За исключением персов, относящихся к секте шиитов, все остальные народности — сунниты.

Сарты, коренные жители страны, относились до правившего в конце прошлого столетия хана Ильтезера к подчиненной народности и очень много страданий испытали из-за насилия узбеков. До этого времени страна делилась на несколько маленьких княжеств, которые имели собственных владельцев, или инаков, из рода узбеков. Отчасти они были слишком слабыми, чтобы держать в узде своих разбойничьих соплеменников, а отчасти существующая тогда общая грабительская система соответствовала их наклонностям. Но после того, как хан Ильтезер, стремящийся к самодержавию, кинжалом и виселицей убрал с пути всех этих князей вместе с их сторонниками и сильнейшими предводителями, а для укрепления своей власти раздал все государственные службы сартам, от которых он по праву мог ожидать больше приверженности, то узбеки враз потеряли свою былую власть и значимость. Этому примеру последовал и его брат Мухаммед-Рахим, который также велел истребить целые семьи узбеков и присвоил их владения. Поскольку до сих пор все чиновники, за исключением кушбеги, относятся к роду сартов, то они образуют теперь более сильную народность. Торговля и промысел и без того находятся почти исключительно в их руках, к тому же многие из них имеют значительные землевладения. Их находишь расселенными по всему ханству, но — преимущественнее — в южной части.

Узбеки все еще очень гордятся своим происхождением, хоть и без всяких преимуществ; они также расселены по всему [350] ханству, в основном в городах Гурлен, Китай, Мангит, Ходжайли и Кунград, а также в их ближайших окрестностях. Земледелие — их основная отрасль для добывания продуктов питания, но многие занимаются также рыболовством и охотой. Они любят жить в войлочных палатках, которые устанавливаются рядом с их земляными избушками или во дворах. Жители северной части ханства называют себя арал-узбеками, т. е. островными узбеками, или же, по крайней мере, аралами, поскольку вся местность к северу от реки Лаудан отделена рукавами Амударьи от остальной части ханства как остров. Племя кунград считалось самым выдающимся, потому что хан относился к нему.

Число живущих здесь персов ежегодно увеличивается из-за часто предпринимаемых туркменами и хивинцами набегов в Персию. Они являются здесь почти единственными рабами после того, как русские, жившие здесь в рабстве, получили в 1840 году свободу. Многие из персов купили себе свободу и осели здесь, потому что им не разрешено возвращаться на родину; таким образом, число живущих здесь свободных персов постепенно заметно возросло. Они занимаются в основном садоводством и земледелием, а также шелководством.

Каракалпаки поселились в северной половине ханства, особенно в низине между Караумбетом и Коскаджулом. Они больше привержены к кочевой жизни, но из-за недостатка стад вынуждены заниматься и земледелием. Это доброжелательный малый народ, который не только должен был платить самый большой налог, но и очень страдал от притеснений сборщиков налогов, находился по этой причине в очень бедственном положении.

Ямшиды лишь с 1841 года ведут здесь оседлый образ жизни. До этого времени они кочевали в окрестностях Герата и должны были платить персам налоги. В 1841 году хан Рахимкул, в то время еще инак, предпринял поход или, точнее, набег в той местности и заставил 7 000 семей этого племени переселиться в Хиву, где им выделили полоску земли между Куне-Ургенчем и Мангитом. Они хоть и не платили еще сборов, но были в таком бедственном положении, что многие из них являлись батраками.

Туркмены, живущие в пределах культурного оазиса, относятся большей частью к племенам ямуд и гоклан и так же, как ямшиды, насильно переселены сюда ханом Мухаммед-Рахимом. Они живут преимущественно в западной части ханства, а именно в окрестностях городов Куне-Ургенч, Илали и Ташауз. [351] Их основное занятие — это землепашество и животноводство. Женщины ткут ковры.

Киргизы кочуют в основном на Устюрте, на берегах Аральского озера, на острове Токмаката и на восточной стороне Амударьи.

Кроме этих народностей, в ханстве живет и немного татар, арабов и евреев, число которых очень незначительное. Арабы являются потомками нескольких назначенных много лет назад из Мекки религиозных наставников. Они живут в самых южных районах ханства и занимаются сельским хозяйством. Первые евреи, которых к 1842 году было всего восемь семей, переселились сюда из Бухары приблизительно в 1826 году. Они занимаются покраской, и здесь их меньше притесняют, чем их соплеменников в Бухаре.

К остальным племенам, признающим господство хивинского хана, но живущим за пределами культурного оазиса, относятся следующие:

1. Киргизы, кочующие на восточном берегу Аральского озера до Сырдарьи. Они сдают отчисления чиновнику хана, который имеет резиденцию в крепости Бишкала, расположенной южнее Сырдарьи.

2. Туркмены племени теке, кочующие северо-восточнее персидского города Мешхед в окресностях городов Мерв и Саракс, или Сурукс. В обоих последних местах живут два чиновника хана, которым туркмены должны сдавать налоги. Городскому правителю Мерва хан даже дал власть выносить смертные приговоры. Но поскольку здесь, как и в городах Саракс и Бишкала, нет хивинской команды, с которой при необходимости городской правитель мог бы добиться послушания, то у них очень плохое положение и их зачастую даже убивают. Число относящихся сюда туркменов указывается как 40 000 семей.

3. Туркменские племена теке, ахал-теке и чаудур, кочующие к северо-западу от Мерва до реки Атрек на Балканских горах, севернее их — у Каспийского моря и вдоль южного склона Устюрта. К ним хан ежегодно посылает несколько чиновников для сбора налогов, которые они порой отказываются платить. Тогда он сам появляется с отрядом и принуждает их, таким образом, к послушанию, что очень облегчается недостатком согласия, царящим среди этих племен. Общее число их оценивается до 40 000-50 000 семей.

Торговля. Торговля хивинцев далеко не соответствует совершенно благоприятному в этом отношении положению ханства, а, наоборот, до сих пор находится на очень низкой ступени развития. Это происходит отчасти потому, что [352] правительство для ее процветания совершенно ничего не делает, но отчасти и потому, что хивинские торговцы имеют слишком мало капитала и предпринимательского духа, чтобы вступать в торговые отношения с южными странами Азии, где некоторые русские товары, которые в Азии находят очень хороший сбыт, например, юфть, ткань, металлические предметы и т. п., можно было выменять с большой выгодой на пользующиеся спросом в России изделия из этих стран. До сих пор их торговля ограничивается в основном только тем, чтобы удовлетворять потребности жителей ханства и кочевников из окрестностей. Киргизам они продают хлопчатобумажные и полушелковые халаты и ткани, которые изготавливаются частью в Хиве и Бухаре, а частью в России; русскую юфть, ткани, железные котлы, оружие и т. п., за что они получают от них овец, лошадей и верблюдов. Туркменам они поставляют те же предметы, кроме того, еще очень много зерна, и получают у них персидских рабов, без которых хивинцы не мыслят себя; лошадей, особенно аргамаков; и туркменские ковры. Из Бухары они получают бухарские хлопчатобумажные и шелковые ткани, зеленый чай, табак для курения, бухарские барашковые шкурки, китайские фарфоровые пиалы, бирюзу и карнеол частью за русские товары, а частью за наличные деньги. Самой значительной и выгодной для хивинцев является торговля с Россией, потому что русские купцы у них берут сырой и спряденный хлопок, которые они иначе нигде не смогли бы сбыть; им же они поставляли многие и очень важные, порой неотъемлемые предметы, как юфть, металлические, в основном железные предметы обихода; ткани хлопчатобумажные и шелковые материалы, деревянные, обитые жестью ящики, сахар в маленьких кульках по 4-5 фунтов, кошениль, железо, цинк, медь, свинец, русские серебряные рубли и голландские дукаты. Эта торговля до последнего времени велась в Астрахани, Оренбурге, Нижнем Новгороде и на Мангышлаке. Только с 1841 года русские купцы едут и в Хиву, где их теперь принимают довольно хорошо. Они отчисляют при своем прибытии диванбеги сбор в 5%, а вывоз у них бесплатный. Иноземные мусульманские купцы платят как при ввозе, так и при вывозе 2,5%; подданные же хана — 12,5%. Предпринятая русским правительством мера, чтобы в построенной на восточном побережье Каспийского моря Новопетровской крепости дважды в год проводилась бы ярмарка, конечно, одно из лучших средств для поднятия русско-хивинской торговли, что со временем может приобрести большое значение для обеих стран.

В эту главу мы хотим добавить курс хивинских монет, каким [353] он был в 1842 году. Один русский серебряный рубль считался равным 4 абба или 8 каратеньге, следовательно, 1 абба равен 256 копейкам серебром, 1 каратеньга равна 12,5 серебряным копейкам. Хивинские монеты по значению имеют следующую последовательность:

1) Тилла, золотая монета, содержит 15 абба, равных 375 серебряным копейкам.

2) Ак-теньга, или сичерик, серебряная монета, равная ¾ аббы или 18¾ копеек серебром.

3) Каратеньга, равная серебряной монете, равная ½ аббы или 12½ копеек серебром.

4) Пул, медная монета. 1 абба содержит 50 пулов, следовательно, 1 пул равен ½ копеек серебром.

Абба, шай и ярим шай являются номинальными монетами. Шай равен ¼ аббы, что равно 6¼ серебряных копеек; ярим шай равен ⅛ аббы, что равно 3⅛ серебряных копеек. Если сравнить хивинские монеты с голландским дукатом, то их стоимость несколько выше. 1 голландский дукат равен в Хиве 11 абба или 22 каратеньге; если считать теперь, что голландский дукат равен 283 серебряным копейкам, то ценность аббы равна стоимости 25 8/11 серебряных копеек.

Конституция. Властители Хивы распоряжались по своему произволу собственностью и жизнью подданных; они деспоты в самом строгом смысле слова. Они имели титул хана и при обращении их называют по-русски «высокостепенство» 19. В татарском языке этот титул обозначается словом «таксыр», которое как можно чаще вплетается в речь, но обозначает ничто иное как, приблизительно: «Прошу прошения!». Достоинство хана в семье наследуется и, как правило, передается одному из сыновей или братьев умершего хана. Но наряду с этим правом наследования царствующей семьи по старому обычаю существует и право выбора народа, как это когда-то было у некоторых германских племен. Если умер хан, то собираются самые уважаемые люди страны в его замке и держат совместный совет по поводу предстоящего выбора. После того, как достигнута договоренность, выбранного совершенно оголяют и моют. Затем на него надевают только новые одежды и ведут в ханскую кибитку, стоящую во дворе замка. Здесь его трижды поднимают вверх на белом войлоке, предназначенном для этой цели, восклицая при этом: «Хан, хан, хан». В этом состоит вся церемония коронования, которая кончается совместной трапезой.

Нынешняя правящая семья относится к узбекскому племени кунград и лишь с начала этого века является самодержавной; до этого страна была разделена на множество [354] маленьких княжеств, у которых были собственные инаки, или князья. Они все, кроме одного, который царил на мысе к северу от Лаудана и имел резиденцию в Кунграде, были убиты ханом Ильтезером в конце прошлого века. Хан Мухаммед-Рахим, правивший в начале этого века после брата Ильтезера, эту северную часть также подчинил себе, после того как злодейски убрал со своего пути правившего здесь инака тюре Суфу, и стал, таким образом, первым неограниченным самодержцем ханства. Теперь титул инака присваивается каждый раз старшему сыну или брату правящего хана. Резиденция его находится в Хозараспе, и он является ближайшим претендентом на наследование трона.

Высшими государственными чиновниками являются метер, или мехтер, кушбеги и диванбеги. Первый правит самой густо населенной частью к югу от канала Шават, а кушбеги — более северной частью. Правление их ограничивается почти только сборами налогов с семей, для чего у них в каждом городе есть один чиновник. Мехтер, кроме того, в определенной степени — первый управляющий и советник хана, и должен поэтому большую часть дня находиться в замке хана. Порой тот доверяет ему высшую власть во время своего отсутствия. Диванбеги должен взимать таможенные сборы за ввоз и вывоз товаров, сборы за ларьки и скот, доставленный на базар, а также определять правила по ларькам. Для этой цели ему подчинены несколько более мелких чиновников. До вечерней молитвы он находится в караван-сарае, затем отправляется к хану, чтобы сделать отчет о торговых делах, происшедших в течение дня. При важных делах хан проводит с этими тремя чиновниками совещание, в котором участвует и верховное духовное лицо, носящее титул казы, и несколько других самых уважаемых мужчин, которые пользуются доверием хана. Далее, хан имеет также чиновников для особых поручений, которые носят титул мехрема. Они относятся так же, как и мехтер и диванбеги, к роду сартов. Кушбеги среди чиновников вообще единственный узбек.

Кроме корана, в Хиве нет других писаных законов. Вместо них действуют устные приказы хана и местные обычаи.

Для решения незначительных споров в каждом городе имеется ремиз. Это всегда выбираемый казы-мулла, который, кроме того, должен проверять весы купцов и следить за строгим выполнением религиозных обязанностей. Если он найдет нарушителя предписаний Мухаммеда, то на месте наказывает провинившегося палками. В более важных правовых делах обращаются либо напрямую к хану или к казы, который, [355] поскольку Коран — единственный свод законов, считается верховным духовным лицом и одновременно первым знатоком законов, сам хан в трудных случаях оставляет за ним право принимать решения. Но решение о смертной казни может выносить, кроме хана, только уполномоченный в Мерве. Процессы проводятся устно и очень быстро, потому что как хан, так и казы обычно после одного допроса сразу же выносят приговор. Наверняка, часто принимаются крайне несправедливые решения, поскольку проводится только беглое расследование, но этот вид правосудия имеет и хорошую сторону, состоящую в том, что процессы не тянутся, как у нас в Европе, через всю жизнь, а решаются в течение нескольких часов.

Все народности и все сословия, за исключением рабов, которых их владельцы могут наказывать произвольно, имеют равные права. Единственное отличие состоит в виде смертной казни.

Если хан выносит смертный приговор чиновнику, то тому в яме, которая находится перед дворцом хана, перерезается горло. Тех же, кто не несет никакой службы, если они сунниты, то вешают; шиитов же и христиан сажают на кол. Эта страшная смертная казнь исполняется следующим образом. Приговоренного привязывают к двухколесной телеге и загоняют привязанный горизонтально к другой телеге кол per anum в тело несчастного. После этого кол поднимают вверх, забивают его в землю и протягивают тело подвергаемого казни через две веревки, привязанные к его ногам, поглубже к колу. В заключение эти веревки закрепляются на двух колышках, которые забиваются в землю, чтобы посаженный на кол не мог дергать ногами.

Неверную жену на основании жалобы мужа до груди закапывают в землю и забивают камнями до смерти, после чего верхнюю часть ее тела завязывают в мешок. Несмотря на это варварское наказание, если правда то, о чем рассказывает молва, и здесь женщины при благоприятных обстоятельствах не отказывают себе в удовольствии украсить лоб своих мужей рогами. Говорят, ни один русский раб пользовался милостью своей госпожи. Тем не менее за последние двадцать лет только одна женщина была забита камнями, что, возможно, происходит потому, что здесь жену можно получить только за калым, который в зависимости от обстоятельств состоит в более или менее ценных подарках, а ими неохотно жертвуют, даже если жен застают на месте преступления.

Все люди, кроме священнослужителей и рабов, должны платить налоги. Величина налога зависит от размера [356] имущества. Каждая семья оседлых подданных в зависимости от своего имущественного положения, оценка которого зависит от чиновников мехтера и кушбеги, платит от 0,5 до 3 тилла в год. У подданных-кочевников сбор определяется по численности скота. За каждые 40 овец ежегодно платят 10 абба, а за каждые 40 голов крупного рогатого скота, так же, как и за каждые 40 лошадей и верблюдов, — 5 тилла. Купцы, кроме таможенных сборов при въезде-выезде, платят еще за каждый ларек, в зависимости от стоимости товара, — 1-6 тилла ежегодно, а за продажу скота на базаре продавец платит за каждую овцу 0,5, за голову крупного рогатого скота, а также за лошадь — 2 абба, за верблюда — 4 абба. За каждого груженого верблюда при переезде платят 1,5 абба, за каждого ненагруженного — половину этого, а за каждую лошадь — 1 теньгу.

Кроме этих сборов, хан имеет и другие доходы. Сюда относятся подарки, получаемые им от чиновников в знак их преданности, а также ежегодный подарок каракалпаков в 1 000 тилла и поступления от его государственных земель, которые довольно значительны. Большую часть садов, которых у него 38, он сдает в аренду от 80 до 250 тилла в год, а от остальных, ему принадлежащих земель, которые он сдает в аренду при условии, что ему достанется треть урожая, он получает около 150 000 батманов зерна. Сумма всех его доходов составляет ежегодно около 800 000-900 000 рублей серебром или около миллиона прусских талеров. Расходы хана едва достигают половины этих доходов, даже если бы он каждый год предпринимал поход. Чиновникам он не платит твердо установленной зарплаты, а дает им только время от времени поощрения, которые в течение года в целом составляют самое большее 20 000 рублей серебром. Содержание мечетей ему обходится приблизительно в 1 500 тилла (5 625 рублей серебром), а для собственного домашнего хозяйства он использует в год не более, чем около 400-600 тилла (1 500-2 250 рублей серебром); для повседневного потребления всего своего домашнего хозяйства он установил 2 батмана пшеничной муки, 2 батмана риса, 1,5 батмана баранины и 10 фунтов кунжутного масла. Соответственно, остальные расходы, если понадобится, могут составлять 14 000-25 000 рублей серебром. Дороже всего ему обходятся походы; каждый воин получает за один поход 5 тилла как заработок, а в случае счастливого исхода его — обычно халат в подарок. За каждую павшую лошадь хан также платит 5 тилла и столько же за каждую вражескую голову; об оснащении же и пропитании каждый должен позаботиться сам. Поскольку самое значительна войско, которое удается [357] собрать хану, состоит самое большее из 15 000-20 000 человек, то расходы на один поход, порох и свиней вместе с вознаграждениями составляют самое большее 300 000-400 000 рублей серебром. Кроме этого, надо учесть, что большинство походов Хивинского хана являются ничем иным, как грабежами, которые часто даже приносят ему прибыль. Поэтому не приходится сомневаться, что он должен владеть значительным имуществом, которое у него, наверное, лежит в виде наличного серебра и золота мертвым капиталом.

В завершение этого описания Хивинского ханства укажем здесь родословное древо теперешней династии, насколько я мог получить о нем сведения из уст одного хивинца. К сожалению, его остальные исторические знания так неполны и запутаны, что он ничего примечательного не смог сообщить об истории своей страны.

Инак Сайид-Назар-би.

Инак Иш-Мухаммед-би [1].

1. Инак Мухаммед-Амин [2]. 2. Фазул-бай. 3. Адил-бай.

1. Инак Авез [3]. — 2. Нияз-Мухамед-би.

3. Мухаммед-Ниаз-бай. 4. Мухаммед-Мурад.

5. Мухаммед-Риза. 6. Иш-Мухамед.

1. Хан Ильтезер [4] — 2. Хан Мухаммед-Рахим [5].

Рахманберди-бай. 1. Хан Аллакули [6]. 2. Инак Рахманкули [7].

3. Сайид-Махмуд-тюре. 4. Сайид-Ахмед. 5. Инак Тангри-кули. 6.

Аллаберди-тюре.

1. Хан Рахманкули [8]. 2. Хан Мухаммед Амин [9]. 3. Сайид-Асад.

4. Абдулазиз-тюре. 5. Султангази. 6. Султан-Махмуд. 7. Искендер-тюре. 8. Измаилбек-тюре. 9. Назарбек-тюре. 10. Джангир-тюре.

[1] У Муравьева (Путешествие через Туркмению в Хиву. Берлин, 1824 г., ч. 2, с. 37) его называют инах Ишмед-би и якобы правил в 1717 г.

[2] У Муравьева (1.с.) — называемый Mahomed Emin Inach.

[3] У Муравьева (1.с.) — называемый Ewes inach.

[4] У Муравьева (1.с.) — называемый Ehlteser.

[5] У Муравьева (1.с. р. 41) — приблизительно в 1802 г. — хан. [358]

[6] У Муравьева (1.c. р. 56) — Alla Kutture; в то время (1820 г.) ему по преданию было 17 лет, что не может соответствовать истине, поскольку его сын, Рахим-кули, родился в 1813 г. Он умер 23-го ноября (5-го декабря) 1842 г. после 17-летнего правления.

[7] У Муравьева (1.с.) — называемый Roman Kulla; в то время (1820 г.) ему по преданию было 15 лет.

[8] Его, по преданию, 24-го ноября (6-го декабря) объявили ханом. Умер в 1845 г.

[9] В 1845 г. его, по преданию, выбрали последователем его брата.

Basiner Th. Fr. J. Naturwissenschaftliche Reise durch die Kirgisensteppe nach Chiva. 1848, XV, Osnabrück, 1969, Seit mit 1 Karte und 4 Tafeln.

Комментарии
1. Кроме того, Хиву посетили также: Томсон в 1740 г., Муравин — 1741 г., Бланкеннагель — 1793 г., Аитов, которого киргизы захватили в плен в 1839 г. и доставили в Хиву, откуда он на следующий год снова вернулся; Никифоров — 1841 г. и др.; об их путешествиях было опубликовано либо очень мало, либо вообще никаких сведений не было.

2. S.Recueil des voyages au Nord.t.IV; — Thevenot, Relations de divers voy curieux t.I; — Hist. gener. des voy. Par. 1749. t. VII — Müller, Sammlung russ. Gesch. IV und VII. Hackluyt 347.

3. Murawiew’s Reise durch Turkomanien nach Chiwa in den Jahren 1819u. 1820. Aus d. Russ. von Phil. Strahl. Berl. 1824.

4. Narratire of a journey from Heraut to Khiva, Moskow and St. Petersbourgh (etc). By Capt. James Abbot. London. 1843. 2 Vol.

5. Beitr. zur Kenntn. d.russ. R. und der angr. Länder Asiens. Zweites Bändchen. 1839.

6. Журнал мануфактур и торговли. — Санкт-Петербург, 1843.

7. По карте Киргизской степи, которая была опубликована журналом Министерства внутренних дел в 1845 г., форпост Ханский расположен около 57 верст юго-восточнее Оренбурга, по нашим же измерениям одометра — только около 44 верст.

8. Schweigger’s Journ. für Chem. und Phys. 1830. т. Ill, с. 393.

9. Д-р Эверсман различает три формы этих лишаев как особые виды, которые он называет Lecanora fruticuiosa, L.affinis и L.Esculenta (см. Nova acta phys. — med. Acad. Caes. Leop. — Carol. naturae curiosor. 1831. Vol. XV.P.II. p. 351-358, и Nees von Esenbeck ibid. p. 359-362). Все три формы, которые я видел и собирал в большом количестве, являются, бесспорно, лишь различными ступенями развития одного и того же вида, что уже и Нейс фон Эсенбек, упомянутый выше, считает очень вероятным, поскольку у меня есть несколько экземпляров, на которых встречается как образование одной, так и другой формы.

Что касается вида роста этого лишая, то мне не кажется невероятным, что он при своем появлении сцеплен с землей. К этому мнению меня побуждает преимущественно то, что я нашел на Намаз-тау очень много экземпляров, соответствующих по названию той форме, которую Эверсман называет Lecanora affinis, содержащих внутри скопление глины. Это явление я могу себе объяснить только тем, что лишай первоначально своей нижней или внутренней стороной был сцеплен с землей и стянулся из-за ее большой гигроскопичности во время наступившей после этого сухой погоды, причем механически принял в свою внутреннюю часть глину, прилипшую к его нижней поверхности. Оба сталкивающихся конца лишая так срастаются друг с другом, что он со всех сторон кажется закрытым. Наверное, влажность, содержащаяся в этой глине, еще некоторое время служит для лишая источником питания, в то время как земля и воздух уже достигли той степени сухости, которая не способствует росту лишая, так что у нас здесь как бы оказалось растение, которое на время своих недобровольных странствий несет с собой запас питания. Далее я нашел на Намаз-тау экземпляр L.affinis Eversm. обычной величины и формы, который фактически прилип нижней частью к глиняной почве, а также несколько других экземпляров лишая, которые как по величине и структуре поверхности, так и по форме Apothеciеn не отличаются от L.esculcnta Evcrsm., но имеют корковый пласт и нижней поверхностью крепко сцеплены с маленькими камнями. В-третьих, на обратном пути из Хивы я обнаружил на Устюрте после наступления оттепели, 19-го января, несколько недвусмысленных экземпляров обеих форм L.Affinis L.esculenta, которые из-за влажной погоды были мягкими и несколько притупились, в тоже время своей нижней площадью крепко прилипли к глинистой почве.

10. Журнал Министерства внутренних дел. — Санкт-Петербург, 1845.

11. Само собой понятно, что наблюдение велось в тени.

12. Для определения специфического веса служила древесина сука, хранившегося более пяти лет и поэтому совершенно сухого, состоящего из 20-21 годичных колец, из которых внутренние, представляющие сердцевину 8-10 годичных колец, окрашены в темно-коричневый цвет.

13. Абулгази-Багадур-Хани Hist. Mongol, nunc primum tartarice еdita. Казань, 1825.

14. Humboldt, Asie centrale. Paris 1843. T. II. Pag. 239 und Zimmermann, Denkschrift über den untern Lauf des Oxus zum Karabugas-Haff des caspischen Meeres (etc.) Berlin. 1845. pag. 179.

15. Zimmermann, I. P. 181.

16. Согласно измерениям наших одометров, Чербак находится в 37 верстах 432 саженях от Куне-Ургенча, но дорога имеет несколько значительных извилин, так что это расстояние по прямой линии не может быть намного больше, чем 30 верст.

17. По Муравьеву, ч. II, с. 46. Примечание: хан Ширгази умер в 1819 г. в Хиве.

18. Кустарники следующие: Halimodendron argenteum, Glycyrhiza glabra и Lycium ruthenicum.

19. Поясняется: высокая ступень.

Текст воспроизведен по изданию: Немецкие исследователи в Казахстане, Часть 1 // История Казахстана в западных источниках XII-XX веков. Том V. Алматы. Санат. 2006