Мобильная версия сайта |  RSS
 Обратная связь
DrevLit.Ru - ДревЛит - древние рукописи, манускрипты, документы и тексты
   
<<Вернуться назад

ИСТОРИЯ ИСКАТЕЛЯ РАССКАЗОВ О СТРАНАХ, АРМИЯХ И ЗНАТНЫХ ЛЮДЯХ

ТАРИХ АЛ-ФАТТАШ ФИ-АХБАР АЛ-БУЛДАН ВА-Л-ДЖУЙУШ ВА-АКАБИР АН-НАС

Затем, когда воцарился его сын Баро, не прошло из его правления и четырех месяцев, как объявилось дело аскии Мухаммеда ибн Абу Бакара, и Аллах помог ему против ши Баро во второй день [месяца] джумада-л-ула [19.II.1493] в местности, называемой Анфао 156; там они остановились и собирали воинов. Наконец Баро и аския Мухаммед встретились в 24-й день [месяца] джумада-л-ухра, а это был понедельник [12.IV.1493]. Между ними начались жестокая битва и великое сражение, так что люди думали, что на них обрушится погибель. С ши [был] денди-фари Афумба; был он из отважнейших людей. Но он бросился в Реку — и умер в ней. А с аскией Мухаммедом вместе был бара-кой манса Кура 157, но с ним вместе не было ни одного из султанов ат-Текрура и Сонгай, кроме этого. И ни один, кроме мансы Куры, не ответил на его призыв. И Аллах поддержал аскию Мухаммеда — слава Аллаху за это! — а ши Баро бежал в Дьягу 158.

Говорит кадий Махмуд Кати ибн ал-Хадж ал-Мутаваккил Кати: сражение между ними обоими не начиналось вовсе до того, как аския послал ученого, святого и добродетельного Мухаммеда Таля — шерифа, которого они возводят к бану-медас, к ши Баро, призывая того принять ислам. А Баро в то время был в местности, называемой Анфао; и он отказался наотрез. Он держался за свою власть, подобно тому как это было в обычаях царей. Из-за этого он был груб речами по отношению к ученому и почел дело со стороны того настолько серьезным, что помыслил об его убиении. Но Аллах могуществом своим и превосходством своим отвратил его от этого. И шериф возвратился к аскии Мухаммеду и принес ему весть об отказе ши Баро и о том, что тот сделал с ним. После этого аския Мухаммед послал ученого, добродетельного, богобоязненного обладателя достоинств и чудес, уакоре по происхождению, альфу Салиха Дьявара снова, вторично к ши Баро 159. /54/ Тот пришел к нему и вручил ему послание повелителя аскии Мухаммеда. Но ши только увеличил наглость, непреклонность отказа и гордыню [свои]. И обошелся он [с Салихом] еще круче, чем поступил в первый раз. При нем в тот момент было больше десяти ве-зиров. Среди них везиром был бара-кой манса Муса — а был он глубоким старцем, и у него было тогда десять детей. У каждого эмира в отдельности было свое войско; и все они были с ши Баро, кроме одного лишь мансы Куры — а он побежал к повелителю, аскии Мухаммеду, и присягнул ему. Что же касается дирма-коя Санди, таратон-коя, бани-коя, кара-коя, дженне-коя и прочих, то из этих упомянутых у каждого в от-дельности имелось многочисленное войско, но все они [были] с ши Баро. И поклялся один из его везиров, (а это [был] упомянутый дирма-кой), что убьет он ученого Салиха Дьявара, посланца повелителя, аскии, и сказал: “Если ты нe убьешь [53] этого ученого, не прекратятся посланные аскии к тебе! Напротив, он будет посылать к тебе посланников одного за другим" 160. Но Аллах ему в этом воспрепятствовал, и ши Баро сказал Салиху Дьявара: “Возвратись к пославшему тебя, но если потом ко мне вернется посланный от него, то кровь последнего будет на его шее 161. И скажи пославшему тебя аскии: пусть готовится к сражению между мною и им. Я не принял его речи и не приму!" Ученый Салих Дьявара возвратился к повелителю и передал ему слова ши Баро, обстоятельства того и то, что видел с его стороны из непокорства и неприятия ислама, [высказанных ши].

И когда передал Салих Дьявара повелителю-аскии то, что видел он со стороны ши Баро, аския собрал своих советников и мужей совета из числа ученых, вельмож и начальников войска и держал с ними совет относительно того, что ему делать: сражаться ли с ши Баро или же послать к нему в третий раз? И они сошлись на том, чтобы послать к ши третьего гонца, который бы его обхаживал и смягчал бы ему речи — быть может, Аллах приведет его к исламу. И аския послал меня к нему, т. е. меня — бедняка нуждающегося, альфу Кати. Я ушел к ши и нашел его в местности Анфао — а это неподалеку от Гао. Я передал ему послания повелителя верующих, аскии, и изукрашивал ему речи, сколь я мог красноречивые, как повелел повелитель верующих аския ал-Хадж Мухаммед. Я был с ним любезен, страстно желая, чтобы повел его Аллах благим лутем. Но он наотрез отказался, разгневался и приказал в тот же момент ударить в барабан и начал собирать войска. И он угрожал и метал молнии, желая меня запугать. А я к себе самому прилагал слова поэта: “И, побеждая людей креста и его почитателей, сегодня погибну!" В ту же минуту собралось его войско около него, подобно горам, /55/ и подняло [такую] пыль, так что день стал подобен ночи. И начали они кричать, и клялись, что кровь польется потоками. Потом я вернулся и передал аскии известие. Затем повелитель верующих аския ал-Хадж Мухаммед приготовился, приказал бить в барабаны, и в тот же миг его войско собралось вокруг него. И все они дали ему присягу на смерть. Тогда аския сел верхом и с победоносным войском своим направился в сторону ши Баро. Оба войска встретились в понедельник двадцать четвертого джумада-л-ухра; а между посылкой повелителем верующих [посла] к ши Баро и столкновением войск их обоих прошло пятьдесят два дня. И началась между армиями сильная битва; и Аллах помог аскии против ши Баро — войско того обратилось в бегство. И было из них убито такое большое число, что люди считали, что на них обрушилась погибель и что это — конец этого мира. Вместе с ши Баро был денди-фари Афумба; он был из отважнейших людей: в тот день он бросился в Реку и умер в ней. А с ал-Хадж Мухаммедом находился упомянутый манса Кура, сын мансы Мусы; но с аскией не было, помимо мансы Куры, [54] ни одного из государей ат-Текрура и Сонгай, и, кроме него, ни один не откликнулся на призыв аскии.

Когда же Аллах поверг в бегство войско ши, сам он бежал в Айоро 162 и оставался там, пока не умер. И в тот день воцарился счастливейший, праведнейший; и стал он повелителем верующих и халифом мусульман. И сделал Аллах упомянутого аскию ал-Хадж Мухаммеда наследником всей земли ши Баро — а она от владений канты до Сибиридугу. И обнаружил он в своей собственности в тот день двадцать четыре племени его рабов — но не свободных, которых бы тот обратил в рабство 1б3. А мы назовем имена племен, если пожелает Аллах. Три из них — из числа неверных-бамбара: первое возводят к Диара Коре Букару, второе — к Нгаратиби, что же до третьего, то возводят его к Касамбаре. Ши Баро унаследовал их от своего отца, ши Али, а ши Али подобно этому получил их в наследство от ши Сулеймана-Дама (а некоторые называют его Денди). Он подобным же образом — от ши Балма, тот — от ши Мухаммеда-Фари, а тот — от ши Мухаммеда Кукийя. Последний подобно этому унаследовал их от ши Мадого, он был тем, кто завладел [собственностью] малли-коя. А предки этих племен были под властью малли-коя, после того как деды их были могущественны, а малли-кой — под их властью. Аллах же дал ши Мадого силу для ниспровержения малли-коя; ши разгромил их, полонил их потомство, захватил все их богатства и отнял у них [эти] двадцать четыре племени. Однако эти /56/ три племени были из числа потомственных рабов малли-коя. Их обычай с того времени, как оказались они во власти малли-коя, таков, чтобы ни один из них не женился до того, как выплатит он сорок тысяч раковин своим [будущим] свойственникам из опасения, как бы женщина или ее дети не требовали для себя свободы, и желая, чтобы они со своими детьми оставались в собственности малли-коя 164. Эти три помянутых племени раньше были одного происхождения: имя их отца — Бема Тасо (с буквами: “ба" с ималой и с одной точкой, “мим" и “та" — обе с фатхами и “син" с даммой — дамма с имамом); имя же матери их — Арбаакале (с буквами: хамзой с фатхой, “ра" с сукуном, “ба" и “айн" — обе с фатхами, “каф" с фатхой и “лам" с ималой). Их было трое мужчин — единоутробных братьев; между ними случилась ссора из-за женщины, на которой все они желали жениться. И они возненавидели друг друга и разделили свои родословные. А их происхождение было из Касамбары, название же их селения — Ниани, в земле Мали, а это — город малли-коя. Их повинность во времена малли-коя, с тех пор как сделались они его собственностью, состояла в сорока локтях на [каждых] мужа и жену до того, как перешли они в руки ши. Их подать во времена ши, от первого из тех до ши Али, а он был последним из ши на царстве, [была такова]: собирали сто душ мужчин и женщин вперемежку, им отмерялся участок в двести локтей земли, они [55] собирались с барабанами и флейтами и возделывали участок для ши, крича, как кричат земледельцы, и ударяя в барабаны. А когда эти посевы убирали, ши делил их [урожай] между своими воинами. Если же посев бывал испорчен, ши заставлял их платить и требовал их к ответу. Когда же завладел ими аския Мухаммед, то назначил он с них подать: каждый год, когда они собирали урожай со своих полей, аския приказывал человеку из своих приближенных забрать их урожай. С того из них, кто мог дать десять мер 165, он их брал, с того, кто мог дать двадцать мер — брал их, и таким образом — до тридцати мер, не превышая это число, ибо оно было пределом, выше коего не увеличивали, даже если бы облагаемый податью был в состоянии дать тысячу. И брал аския Мухаммед некоторых из их детей, обращая их в цену лошадей 166.

Что касается четвертого племени из упомянутых двадцати четырех племен, то это племя, называемое тьиндикета (с буквами: “джим" с ималой, “нун" /57/ с сукуном, “даль" с кесрой, кесра с ишмамом, “каф" с ималой и к<та" с фатхой). Значение названия на их языке — “резчик травы". Их повинностью со времени малли-коя до времен ши была резка травы для лошадей 167 — до того, как перешли они в руки аскии Мухаммеда. А он их оставил так, найдя их подходящими лишь для прислуживания лошадям. Однако аския Мухаммед увеличил их [повинность] тем, что повелел их старейшинам, чтобы изготовляли они своим юношам, прислуживающим лошадям, суда [для перевозок], а те бы-де обслуживали лошадей этими судами. И брал аския Мухаммед некоторых их юношей и обслуживал ими своих лошадей, где бы он их ни находил, от Гао до Сибири-Дугу.

Что касается пятого племени, то это аз-занаджийа. И каждый зиндж, от Канты до Сибиридугу — подобно этому. Их повинность взималась всякий раз, как спадала Река: с того, с кого следовало, брали десять связок сушеной рыбы; с кого следовало девять — девять, а с кого следовало семь — семь, вплоть до того, с кого полагалась одна связка — с каждого по его возможности, однако не увеличивая сверх десяти. И каждый, кто приходил к аскии, нуждаясь в судах, брал от них судно и матросов, а они давали. Аския Мухаммед приспособил это племя и избрал его для личной службы своей и людей своего дома. Он никому не разрешал ни заставлять их прислуживать, ни продавать их, кроме него и его детей, [никому] — за исключением шерифа-хасанида Сакли ибн Али (Так в тексте). А ему аския пожаловал всех потомков зинджа, которого звали Фарантака 168. А их было две тысячи семьсот в тот день, когда этот шериф прибыл в Гао и нашел там аскию Мухаммеда. Желанием аскии при этом пожаловании было [показать], что шериф — из потомков пророка, да благословит его Аллах и да приветствует, и [56] [выразить] любовь аскии к нему. А мы еще сообщим о подробностях пожалования и о разделе зинджей между теми, что принадлежат этому шерифу и другим, в жизнеописании аскии Мухаммеда, если пожелает Аллах. Что до шестого племени, то название его — арби. Они — рабы аскии, его свита и слуги, а их дочери прислуживают его женам. И арби обрабатывают землю для аскии и его детей. Их юноши несут оружие перед ним и позади него — на войне и без нее. Он посылает их по своим личным надобностям. У них нет какой-либо обязанности, кроме службы аскии, поэтому на них не лежит никакая натуральная повинность 169.

Что же касается племен седьмого, восьмого, девятого, десятого и одиннадцатого, то это — племена кузнецов. Они — племена дьям-уали, дьям-тене, соробанна, [коме] (Название этого “племени", упомянутое ранее и ниже, в тексте пропущено) и племя саматьеко. У всех этих пяти племен был один отец, и был он рабом /58/ христиан, кузнецом. Он бежал с одного из островов Окружающего моря в Кукийю — город ши, во времена ши Мухаммеда-Фари. Имя раба было Букар, он женился на рабыне Нана-Салам, матери ранее упомянутого ши; рабыню звали Мата-бала. Она родила ему пятерых детей мужского пола: Тене — а он отец племени дьям-тене, Уали — а он отец племени дьям-уали, Соробанна — а он отец племени соробанна, Коме — a oн отец племени коме и Саматьеко — а он отец племени саматьеко. И племена эти возводят к их отцам.

Упомянутый их отец был тираном, насильником, распутником, самовластным, невеждой, гордецом и упрямцем. Он и сыновья его стали разбойничать на дорогах, убивая, уводя в полон и отбирая имущество. Их дело было доведено до султана-ши, а он выслал против них отряд и приказал, чтобы убили отца и чтобы взяли его сыновей, ибо они — его, ши, рабы и сыновья его рабыни. И отца убили, а пятерых сыновей привели, и ши их разделил по странам, дабы не собирались они вместе и не чинили беззаконий. И от каждого произошло множество потомков. Со времени ши до времени аскии Мухаммеда их повинности заключались в [поставке] ста копий и ста стрел ежегодно с каждого дома 170.

А что касается двенадцатого племени, то это племя корон-гой 171 (с буквами: “каф" с даммой, “ра" с огласовкой, близкой к дамме, “нун" с сукуном, “каф" с даммой, даммой с ишмамом, и “йа" с сукуном), [расселенное] от Гао до местности Фани в земле Сома 172. Их область соседствует с последней, однако не очень близко. А они ответвились от племени саматьеко: [суть] сыновья его дочери.

Мы, еще упомянем то, что остается из двадцати четырех племен (те, что мы упомянули, — половина) в речи о жизнеописании аскии Мухаммеда, если пожелает Аллах. [57]

Все это [произошло] в помянутом году. И возраст аскии Мухаммеда был тогда 50 лет, возраст альфы Салиха Дьявара — 49 лет, возраст Мухаммеда Таля — 26 лет, мне же было тогда 25 лет. А возраст Махмуда ибн Омара ибн Мухаммеда Акита был 28 лет.

Это — жизнеописание повелителя /59/ верующих и султана мусульман Абу Абдаллаха аскии Мухаммеда ибн Абу Бакара.

Его отца прозвали Арлум, по племени [был он] из сила, но говорят, будто и из торо. Мать его — Касай, дочь кура-коя Букара 173, и мы видели тех, кто рассказывал родословную его матери до племени Джабира ибн Абдаллаха ал-Ансари 174. Но в следовании этому заключается отход от цели [изложения].

У аскии Мухаммеда было [столько] из достоинств прекрасной политики, доброты к подданным и благожелательности к беднякам, чего не счесть и чему не было подобного ни до него, ни после. Он любил ученых, добродетельных и талибов; [любил] обильные подаяния и выплату обязательного и [дополнительных] даров. Он был из числа умнейших и осторожнейших людей. Был он смиренным с учеными и щедро давал им людей и богатства 175, притом чтобы заботились они о пользе мусульман и об их поддержании в повиновении Аллаху и поклонении ему. Аския отменил все то из новшеств, из не подлежащего одобрению, из притеснений и пролития крови, чего придерживался ши. И утвердил он веру на совершеннейших опорах. Он отпускал всякого, кто претендовал на освобождение из рабского состояния и возвращал любое имущество, какое ши отбирал силой, хозяевам его. Он восстановил веру и утвердил кадиев и имамов — да наделит его Аллах благом за ислам!

Он назначил кадия в Томбукту, кадия — в город Дженне и по кадию — в каждый город своей страны, где полагался кадий, — от Канты до Сибиридугу 176. Однажды аския остановился в городе Кабара, когда направлялся в /60/ Сура-Бантамба со своим войском. Он ехал верхом на своей лошади, а его слуга Али Фолен нес перед ним его меч, после закатной молитвы, и с ним не было никого, кроме помянутого Али Фолена. [Ехал], пока не достиг того места, в котором сегодня жители Томбукту совершают праздничную молитву, и сказал [тогда] Али Фолену: “Знаешь ли ты дом кадия Махмуда ибн Омара?" Тот ответил: “Да!" И аския сказал: “Иди к нему и скажи ему, что я здесь один, так пусть он один придет ко мне". Он взял поводья лошади, и Али Фолен ушел. А альфа шейх-кадий Махмуд стоял у двери своего дома с группой людей по обыкновению их. Али Фолен передал ему послание аскии Мухаммеда, кадий согласился, вошел только в свой дом, взял свой посох и пошел с Али Фоленом, возвращая всякого, кто желал последовать за ним. И пошел он один, пока не нашел аскию Мухаммеда, приветствовал его и поцеловал его благородные руки. Али взял [58] повод коня и отвел его; аския же приказал ему, чтобы он к ним не подпускал [никого], и Али так и сделал.

Затем аския сказал кадию, после приветствия и пожеланий здравия по полной формуле: “Я посылал своих гонцов по своим делам; приказывал ли ты в Томбукту моим приказом? Ведь ты возвращал моих посланцев и препятствовал им в исполнении моих повелений! Разве не царствовал в Томбукту малли-кой?" Шейх ответил: “Да, он царствовал в нем!" Аския сказал: “Разве тогда в Томбукту не было кадия?" Шейх ответил: “Да, был". Аския сказал: “Ты достойнее того кадия или же он достойнее тебя?" Кадий ответил: “Нет, он достойнее и славнее меня!" Аския спросил: “Разве малли-кою препятствовал его кадий свободно распоряжаться в Томбукту?" Шейх ответил: “Нет, не мешал". Аския сказал: “А разве туареги не были султанами в Томбукту?" Тот ответил: “Да, [были]!" Аския спросил: “Разве в то время в нем не было кадия?" Шейх сказал: “Да, это было". Аския спросил: “Разве ты достойнее этого кадия или же он достойнее?" Шейх ответил: “Нет, он достойнее и славнее, чем я". Тогда аския сказал ему: “Разве ши не царствовал в Томбукту?" Шейх ответил: “Да, царствовал он в нем". Аския спросил: “Разве же не было в то время в городе кадия?" Шейх сказал: “Был". Аския спросил: “Он был более покорен Аллаху или ты покорнее и славнее его?" Шейх ответил: “Нет, он богобоязненнее меня и славнее!" Аския же сказал: “Разве же эти кадии препятствовали султанам свободно распоряжаться в Том- букту /61/ и делать в нем, что те хотели из повеления и запрещения и взимания дани?" Шейх ответил: “Не препятствовали и не становились между султанами и желанием их!" И аския вопросил: “Так почему же ты мне мешаешь, отталкиваешь мою руку, выгоняешь моих гонцов, которых я посылал для выполнения моих дел, бьешь и велишь их выгонять из города? Какое это имеет отношение к тебе? В чем причина этого?" И ответил шейх, да будет доволен им Аллах: “Разве ты забыл или делаешь вид, что забыл, тот день, когда ты вошел ко мне, в мой дом, взялся за мою ступню и за одежду мою и сказал: "Я пришел вступить под твое покровительство и прошу тебя за себя, чтобы стал ты между мною и адом. Помоги мне, возьми меня за руку, чтобы не упал я в ад! А я доверяюсь тебе!" И это — причина изгнания мною твоих посланных и отвергания твоих повелений!" И ответил аския: “Клянусь Аллахом, я забыл это, однако сейчас я вспомнил. Ты сказал правду, клянусь Аллахом, ты будешь вознагражден добром — ведь ты отвел зло, да продлит Аллах твое пребывание между мною и пламенем [ада] и гневом Всемогущего. Я прошу у него прощения и возвращаюсь к нему. И сейчас я тебе доверяюсь и держусь за твою полу. Будь тверд на этом месте, да утвердит тебя Аллах, и защищай меня!" И аския поцеловал руку шейха, оставил шейха, сел на коня и вернулся веселый и радостный, моля о долголетии шейха и чтобы принял его Аллах ранее смерти шейха, да [59] помилует того Аллах 177. Взгляни на эти речи аскии Мухаммеда и ты узнаешь, что он был чист сердцем, веровал в Аллаха и его посланника. И как же удивительны они оба! Слава же тому, кто отличил людей! Аллаху принадлежит их возвышение! Аския Мухаммед оставался у власти два года и пять месяцев — и завершился девятый век. А в тот год (т. е. 900 г. х. [2.Х.1494—20.IX.1495] — Л. К.) 178 он завоевал Дьягу, захватил из нее пятьсот строителей и четыреста увел в Гао, дабы использовать их для себя (имя их начальника было тогда Карамоко), вместе со строительными орудиями. Брату же своему, Омару Комдьяго, он пожаловал /62/ оставшуюся сотню. И назначил он Омара Комдьяго на должность канфари 179, и было это в том же году, и тот был первым, кто именовался этим званием — последнего не было до этого, в отличие от [званий] балама и бенга-фарма. А эти два звания оба встречаются со времени ши.

В этом году (а это был девятьсот второй год [9.IX.1496— 29.VIII.1497]) была построена Тендирма 180.

Аския Мухаммед повелел Омару, чтобы тот построил для себя город. Он начал искать по островам и пустыням, пока не пришел в Тендирму, а это место его поразило. Ведь оно раньше было местом проживания людей из числа израильтян, и их могилы и колодцы там [есть] до сего времени 181. Когда люди Омара увидели их колодцы (а колодцев тогда оказалось триста тридцать три на окраинах местности и в ее центре), увидели, (сколь] удивительно те выкопаны и [каково] их состояние, они весьма этому удивились.

Рассказал нам один из людей нашего времени, из числа людей Мори-Койра — а это Мори ас-Садик, сын факиха Мори, сына факиха Мори Мамака, сына факиха Мори Хаугаро, — что он слышал от своего отца, беседовавшего с людьми своего поколения и своего возраста, а тот сказал, что слышал от своего деда, который сказал, что эти колодцы, [что] выкопали израильтяне, они выкопали не по причине чего-либо, а потому только, что они были очень богаты [разным] богатством. У них были посадки овощей, и они получали от них доход: купцы покупали у них овощи по высокой цене. А вода тех колодцев была для их овощей лучше воды Реки, и тот, кто орошал свои овощи речной водой, не стремился [получить такое], и его растения не сравнить было с тем, что было у орошавшего из колодцев. И это [было] причиной рытья ими колодцев. А некоторые из последних выкопаны на глубину ста сорока локтей, некоторые — двухсот локтей и некоторые — от ста до шестидесяти. Но все те, где было меньше шестидесяти, не годились для овощей. /63/ Область их тогда была [такова, что] когда кто-либо из них желал выстирать свои одежды, то выходили они после полудня, неся с собой ужин, и шли быстро до заката солнца или близкого к тому времени, и тогда достигали места, где можно было стирать одежду. А между стеною [дома] других [60] и водою — около двадцати шагов. В селении тогда [было] семь царей — потомков царей израильтян, в их числе: Шапрут ибн Хишам, Зу-л-Иаман ибн Абд ал-Хаким, Зейр ибн Салам, Абдаллатиф ибн Сулейман, Малик ибн Айюб, Фадл ибн Мшар и Талиб ибн Йусуф. За каждым из них шло многочисленное войско, и у каждого царя с его войском были свои колодцы. И всякий, кто ошибался и поливал свои овощи из колодца не своего царя, возвращал соответствующую сумму царю — хозяину колодца, одинаково — был ли он свободным или рабом. У каждого царя было двенадцать тысяч конницы, что же до пеших воинов, которые шли на | [своих] ногах, то их не счесть.

Что же касается описания их [способа] рытья колодцев, то они, когда копали колодец и вынимали из него землю, строили колодезные борта из глины и камней. Потом приносили связки фашин из дерева, подобного [дереву тьебер-тьебер] 182, и клали их посреди колодца; затем приносили сосуды с маслом карите и выливали это поверх фашин. Потом на этом разжигали огонь, все плавилось и становилось подобно [жидкому] железу. Затем они оставляли это, пока оно не остывало, поливали тогда водой и вынимали часть золы, но часть не вынималась. При их способе копания [нужна] затрата больших средств, но овощам этой помянутой области не было подобных в земле ат-Текрура. И это — то, что дошло до нас.

Когда же Омар пришел, он желал построить ее, т. е. Тендирму (она названа была так только потому, что Омар тогда не нашел там никого, кроме одного сорко по имени Тенди; а у последнего была жена /64/ по имени Марма — их имена были сложены, и город назван по ним, а это “Тенди" и “Марма") 183. И когда Омар увидел сорко, то спросил его, что его [туда] заставило, прийти, и спросил его: “Как тебя зовут и из кого ты?" И тот ему ответил, сказав: “Мое имя — Тисиман, однако эти мои дети зовут меня Тенди, так как слышали они это из уст своей матери. Мое племя — зинджи Тембо, острова между Гао и Денди" 184. А у него тогда было восемнадцать детей, в их числе одиннадцать — женского, а семь — мужского пола. Омар его спросил также, свободные ли [люди] зинджи Тембо или рабы. И он ответил: “Нет, [они] рабы шерифа Мулай Ахмеда в городе Марракеше" 185. Омар спросил его, сколько он там лет [находится]. Сорко сказал: “Тридцать пять лет. Все, кого ты видишь из моих детей, родились здесь, кроме старшего, Айш-Тисима". Канфари спросил: “Ты кого-нибудь здесь нашел, когда поселился?" Он ответил: “Тогда я нашел здесь лишь раба, глубокого старца: его волосы были белыми до красноты. Был он из последних оставшихся в живых израильтян, и я пробыл с ним здесь три года, а потом он умер у меня на руках". Омар сказал ему: “Ты его расспросил об обстоятельствах этого города?" Тенди ответил: “Да, я его расспрашивал о его пище, о названии города и о его имени. А название города, название его — Бако, название же его озера — Фати 186, и оно [61] прежнее название. Он мне сказал также, будто невольница-джинн, которую освободил ее господин, приносила ему поесть всякий раз, как он был голоден. И рассказал он мне о вещах, некоторые из коих я забыл". И поднес Тисиман Омару в знак гостеприимства по отношению к нему свежей рыбы. /65/ А Омар и его люди оставались там девять дней и ели вместе с ним рыбу, пока не насыщались 187.

Затем начали строительство того города, и, [согласно] нашим разысканиям об обстоятельствах и годах [этого], был тогда второй год после девятисотого [9.IX.1496—29.VIII.1497]. Тогда имелось ровно сто зодчих, а имя их начальника было Вахб ибн Бари 188. Они строили двадцать пять дней, [как] прибыл к Омару посланец брата его, аскии Мухаммеда, ранее завершения стены дворца Омара: аския повелевал Омару прибыть к нему. И повелел аския Мухаммед баламе Мухаммеду-Корей и бенга-фарме Али-Кинданкангай, чтобы оба они отправились в Тендирму и закончили строительство стен дворца кан-фари. Руководство же тем строительством было возложено на Арамидьи и его брата, бар-коя Букара-Дьогорани 189, сыновей денди-фари. Аския велел брату своему выехать в Гао и назначил его заместителем своим вместо себя. Затем аския Мухаммед начал приготовляться к хаджжу и посещению священного дома Аллаха, гробницы пророка, да будет над ним мир, и могил товарищей его, да будет доволен ими Аллах. И занялся он сбором средств и подготовкой к поездке: и призвал все края своей земли, потребовав продовольствия на дорогу и помощи. Он отправился в хаджж в месяце сафаре [29.IX.—27.X.1497] после того, как ему были выплачены триста тысяч золотом, которые он взял у честного хатиба Омара из денег ши Али, бывших в распоряжении хатиба. Что же касается того, что находилось во дворце его в подземных кладах и ящиках, то [его количество] было велико. Вместе с аскией было восемьсот человек воинов, в их числе — его сын, аския Муса, хуку-корей-кой Али Фолен, Йой-Като Уакоре и вожди корей 190, вместе с бара-коем мансой Курой ибн Мусой, которого аския Мухаммед назначил наместником над землей Фара 191, когда Аллах даровал ему победу над ши Баро. С ним были также семеро из факихов его страны, среди них — альфа Салих Дьявара, Мори Мухаммед Хаугаро (а он тогда был глубоким старцем), альфа Мухаммед Таль, Гао-Закарийя, прозванный по своему санафа 192, Мори-Мухаммед, возводимый к Тененку, кадий Мах-муд-Ньедобого; и я был с ним, т. е. Махмуд Кати.

В рассказе о путешествии аскии встречаются чудеса, которые нам разъяснили его достоинства и достоинства обоих факихов — альфы Салиха Дьявара и альфы Мухаммеда Таля. А именно. [Однажды] аския шел со своей свитой, пока не пришел к обширному /66/ оазису между Александрией и Каиром; и заночевал он там со своим отрядом. И когда ночь дошла до половины, альфа Салих Дьявара вышел один, дабы совершить [62] в одиночестве дополнительные молитвы, как вдруг он [услышал] громкие голоса. Альфа направился в сторону голосов, и когда приблизился к ним, то увидел, что то были светильники, а вокруг них — талибы из джиннов, читающие Коран. Он обошел вокруг них — а они оказались спутниками Шамхаруша-джинна. Вместе с Шамхарушем они возвращались из хаджжа, и он находился в середине их, а вокруг него джинны-талибы читали [Коран]. Альфа Салих Дьявара пошел в его сторону, подошел и приветствовал его мусульманским приветствием и пожал ему руку. А собрание стало приветствовать альфу и пожимать ему руку. Голоса из-за этого стали громче, и их услышал альфа Мухаммед Таль, а он вышел для дополнительных молитв. Он узнал среди голосов голос альфы Салиха Дьявара и испугался, что альфа Салих Дьявара повздорил с кем-нибудь из свиты аскии Мухаммеда. Он направился в их сторону, но когда подошел, то обнаружил их — группу Шамхаруша-джинна и альфу Салиха Дьявара около Шамхаруша, задающего тому вопросы. Он подошел, приветствовал Шамхаруша и его компанию и сел, чтобы с ними побеседовать. А в то время как они находились в подобном состоянии, вышел Муса, сын Салиха Дьявара, — он в то время был шестилетним мальчиком, услышал голос своего отца и направился на голос. Он подошел к ним, нашел отца и альфу Мухаммеда Таля среди них, т. е. джиннов группы Шамхаруша-джинна, и сел подле отца своего. И сказал Шамхаруш обоим факихам: “Кто вы?" Они ответили: “[Мы] — из людей повелителя верующих аскии Мухаммеда: он отправился в хаджж и мы вместе с ним!" Шамхаруш восхвалил Дьявару и сказал: “Воистину, аския Мухаммед — праведный человек. Слышал я, как говорил пророк, да благословит его Аллах и да приветствует: "Халифов всего двенадцать, все они из курейшитов". Я полагаю, что из их числа десять уже миновали и остались двое: может быть, он одиннадцатый, а последний из них придет в тринадцатом веке [24.Х.1787—2.XI.1883] 193. А пророк, да благословит его Аллах и да приветствует, рассказал мне, что я буду жить до девятого века и встречусь с одиннадцатым из халифов. Он рассудит джиннов с людьми, и тогда я встречусь со смертью..." Они его спросили: “А ты видел пророка, да благословит его Аллах /67/ и да приветствует?" И ответил он: “Да, и я учился у него!" И факихов это обрадовало. Но в то время как они пребывали в подобном положении, вдруг предстал пред ними раб-джинн и сказал: “Ваш пастух избил нашего юношу до того, что тот потерял сознание. И мы призываем к закону против вас!" Факих альфа Салих Дьявара сказал: “Как же наш пастух избил вашего юношу, мы ведь не видим вас?" Раб ответил: “А юноша превратился в змею". И сказал Шамхаруш, их повелитель: “Не карается пролитие крови того, кто изменил свой облик"; затем факихи встали и простились с джиннами, ушли и возвратились к своей свите. [63]

Там они провели две ночи, как умер человек из свиты по имени Мухаммед Кой-Идье из сонгаев; а был он из числа людей ши и совершил много беззаконий. И когда они построились в ряд, чтобы помолиться за него, то Муса, сын альфы Салиха, стоял вместе с людьми — и явилось нам доказательство его праведности. Он [стоял] возле своего отца и сказал отцу: “Взгляни на ангелов, о родитель [мой]! Они забирают [того] человека, [бывшего] посреди нас, а перед нами остался лишь пустой гроб!" Этого никто, кроме него, не видел. А его отец стал ему говорить: “Молчи, сынок!" И им открылось, что мальчик — ясновидящий с мальчишеского возраста.

Наутро следующего дня нам стали очевидны достоинства нашего наставника и друга праведного, богобоязненного, аскетичного, приближенного к Аллаху Всевышнему, надежного факиха альфы Салиха Дьявара и достоинства шерифа-хасанида, филолога, знатока морфологии и синтаксиса, обладавшего счастьем знания о соратниках пророка, приближенного к Аллаху Всевышнему Мухаммеда Таля. И добродетель аскии Мухаммеда, справедливого имама, отца сирот, вдов, бедняков и слабых, прибежища ученых.

Что касается того, что нам разъяснило праведность альфы Салиха Дьявара, то, когда мы ушли оттуда, мы быстро шли три дня. Когда же настал третий день, поднялся сильный горячий ветер, так что отчаялись все живые в отряде, кроме сильных верой, а всю воду, что была в бурдюках, ветер высушил — так что не оставил и одной капли. Жажда у людей так усилилась, что сделалась для них страшнее ветра. Они открыли бурдюки, но ничего в них не нашли, и возрос их ужас. И повелитель верующих аския Мухаммед приказал одному из своих телохранителей по имени Фара Диалло, чтобы тот отправился к этому ученому, Салиху Дьявара (все это происходило после остановки отряда из-за сильного ветра), и попросил его, чтобы воззвал он к Аллаху во имя святости пророка, да благословит его Аллах и да приветствует: пусть-де он нас напоит. Но тот прогнал /68/ гвардейца с сильнейшими упреками, сказав: “Воистину, священное имя пророка, да благословит его Аллах и да приветствует, слишком велико, чтобы им снискивать [удовлетворение] нужд этого мира! Проси от нас, чтобы мы попросили во имя уважения к нам, грешным!" И в ту же минуту альфа встал, обратился в сторону Мекки и сказал: “Господь мой! Вот мы жаждем, а ты лучше знаешь о моем положении, чем мы. Ты ведаешь явное и сокрытое!" И речь его не закончилась [ещё], как мы услышали гром. И в тот же миг на нас хлынул дождь; мы напились и напоили наших животных, умылись и постирали наши одежды. Там мы оставались два дня, и вода стала рекой, длина которой составляла сто копий.

Когда повелитель аския Мухаммед принялся распределять финики среди членов свиты по обычаю своему, то наделил он всех людей, но забыл альфу Мухаммеда Таля. И альфа [64] Мухаммед Таль в глубине души огорчился из-за этого, но никому не открыл [ничего]. Часть членов свиты полагала альфу обойденным преднамеренно, но другая часть говорила, что по забвению. А люди [из] шатра альфы Мухаммеда Таля плакали, некоторые же поносили аскию Мухаммеда. И в то время как караван находился в подобном положении, вдруг перед ними [явился] с востока белый верблюд, а на нем — вьюк фиников; и прошел он сквозь свиту к жилищу альфы Мухаммеда Таля, так что подошел к нему, сбросил груз фиников перед альфой и возвратился туда, откуда прибыл. И встал альфа Мухаммед Таль над вьюком, и начал распределять финики между членами каравана, подобно тому как сделал это аския Мухаммед. Он выделил долю и повелителю, аскии Мухаммеду. А то оказались финики, которым подобных не видывали. Мы принялись смотреть вслед верблюду, пока он от нас не скрылся. И пришел повелитель аския Мухаммед, склонился перед альфой, поцеловал его ладони и ступни и попросил у него извинения за забывчивость. И в тот день им [всем] стало явным превосходство этого ученого, [этого] святого. А альфа сказал: “Ты меня забыл: ведь раб забывает, однако господь не забывает никого!" 194.

Аския возвратился в конце третьего года (т. е. 903 г. х. [30.VIII.1497— 18.VIII.1498]. — Л. К.). У него [проявились] в его хаджже достоинства и добродетели. Из них, [например]: жители обоих благородных священных городов вышли к нему |навстречу], он же купил в прославленной Мекке участок, построил дом и обратил этот дом в хаббус благородной Каабы. Там встречались славнейшие ученые и праведнейшие, приятные Аллаху. Шериф Мекки повязал аскии тюрбан, представил его и назначил его правителем, надев на него голубой тюрбан и назвав его имамом.

В Каире аския встретил Сиди Абд ар-Рахмана ас-Суйюти, и тот ему рассказал о том, что будет в его стране. Говорят, аския спросил его о Гао и о том, что принесет городу его будущее. Говорят, что ас-Суйюти ответил: “Боюсь, что причиной запустения его будут раздоры!" А о городе Томбукту он, говорят, /69/ сказал: “Поистине, самое страшное, чего я для них боюсь — что запустение и гибель города будут от голода". О городе же Дженне он сказал: “Его запустение и гибель его жителей [произойдут] от затопления: их зальет вода и всех их потопит". И относительно него [существуют] также вместе с этим удивительные рассказы. И посетил его ученейший ученый Сиди Мухаммед ибн Абд ал-Керим 195.

Говорят, что аския услышал о некоем человеке, из жителей Мекки, у которого было несколько волосков с головы посланника Аллаха, да благословит его Аллах и да приветствует. К этому человеку приносили купцы тысячи золотых, прося его, чтобы он окунул эти благородные благословенные волосы в воду, а они бы ту воду выпили и омылись бы ею. А когда [65] аския пришел к тому человеку, то попросил их у него; тот вынул ему их, но аския схватил из них один волос, бросил его в рот и проглотил его. О, какой для него успех то, что его почтило! И [какая] милость то, что умножило его! Говорят, когда аския вошел в решетчатую загородку [гробницы] посланника Аллаха, да благословит его Аллах и да приветствует, то вошел бара-кой манса Кура вместе с ним; он ухватился за одну из опор благородной решетки и сказал: “О аския Мухаммед, это посланник Аллаха, да благословит его Аллах и да приветствует, а это — Абу Бекр и Омар, да будет Аллах доволен ими обоими. Я вступил в их святыню, и я у тебя прошу нескольких вещей. Первая — чтобы ты не помещал моих дочерей во дворец иначе как посредством [законного] брака. Аския ответил: “Я сделал [так]!" Затем сказал: “А что второе?" Бара-кой сказал: “Чтобы ты остановился там, где я остановлю тебя в повелении и запрещении!" Аския ответил: “Я сделал [так]! А третье что?" И сказал тот: “И [чтобы] ты не убивал того, кто вошел в мой дом, ни того, кто меня достиг..." — “Я сделал [так]!" — ответил аския. Но бара-кой заявил: “Необходимо, чтобы ты дал мне в том клятву в этом благородном месте: посланник же Аллаха, да благословит его Аллах и да приветствует, будет тому свидетелем!" Аския ответил: “Я сделал [так]!"—и они договорились на том 196.

Говорят, что, когда аскию осадили жители Боргу и обратили в бегство его войско, его сопровождали его сыновья: и было их ровно сто. Войско султана Боргу окружило их и отделило их от их людей, а были [там] только аския и его дети. Он сошел с коня, совершил молитву с двумя ракатами 197, затем обратился в сторону Мекки и сказал: “Прошу тебя, господь мой, о защите [ради] того дня, которым стоял я у головы посланника твоего, в его ограде, /70/ и я попросил тебя, чтобы ты откликался [на мой призыв] при любом затруднении! Прошу тебя, господь мой, чтобы ты рассеял тревогу мою и детей моих и вывел нас невредимыми среди этих [врагов]!" Потом аския сел на коня и сказал своим детям: “Постройтесь передо мною, чтобы я вывел вас!" 198. Но они ответили ему: “Мы этого никогда не сделаем, потому что нас много: если среди нас часть умрет, останется другая часть. Ты же среди нас один, и если ты умрешь, то нет отца, который был бы для нас твоим преемником!" Затем они поместили отца в середину, разом набросились на врагов и обратили их в бегство, сами же вышли невредимыми, и ни один из них не был ранен. Когда же аския вышел и присоединился к своему войску, то сказал ему: “Слушайте и не удивляйтесь, как бы ни было это удивительно, что до меня не случалось ни с одним человеком! А именно: Аллах мне даровал сотню детей, среди них нет ни одного сына заблуждающегося и ни одного труса. И все они — доблестные наездники" 199. Ведь Аллах, [бывает], создает человека, тот живет, но не имеет ни единого ребенка, а то и получает одного [66] ребенка, да тот — порочный, заблудший ребенок. Аллах же одарил нас сотнею добродетельных, и, поистине, благодарю я Аллаха за это!"

И из числа чудес аскии Мухаммеда [то], что, когда он пришел в город моси-коя после их избиения и обращения в бегство войска моси-коя, то стал подле дерева там, под которым был их идол, указал на идола — и вот дерево вырвалось из земли и рухнуло с соизволения Аллаха. И был аския спрошен о том, что сказал он у дерева и что с ним сделал, послужив причиною обрушения его. И ответил: “Клянусь Аллахом, сказал я лишь: "Нет бога, кроме Аллаха! Мухаммед — посланник Аллаха!" — и не прибавил к этому ни слова иного!" Я слышал это от родителя моего, ал-Мухтара Гомбеле 200, да помилует Аллах рассказывавшего об этом. Этот поход аския совершил в четвертом году [904 г. х. (19.VIII.1498—7.VIII.1499)]; в тот год наш наставник факих Махмуд ибн Омар получил должность кадия.

В пятом году [т. е. в 905 г. х. (8.VIII.1499—27.VII.1500)] аския совершил поход на багана-фари, а в [девятьсот] шестом [28.VII.1500—16.VII.1501] — на Тилдзу в Аире 201 и там получил какаки 202, их у сонгаев до этого не было.

В [девятьсот] седьмом году [17.VII.1501—6.VII.1502] аския пошел в Дьялана 203, но возвратился в Гао 204. И повелел он семерым мужам из числа сыновей своих — а были это курмина /71/ фари Усман, Мори-Усман-Сакиди, Усман-Корей, Сулейман Катенга, бенга-фарма Сулейман, калиси-фарма Сулейман и Омар-Туту — и факихам их, с которыми совершил он хаджж, чтобы они доставили к нему Салиха Дьявара и Мухаммеда Та-ля. И сказал он тем [двоим]: “Когда идут в местность, известную под названием Иса-Кейна, до места, называемого Ка 205, это твое владение, Салих Дьявара! Вы же [будете] свидетелями!" А в этой местности находились в собственности аскии три племени: длинноволосые хаддаданке, племя фалан и люди беллакуку, курка и сарей — и лишь происхождение их от зинджей. Затем сказал аския: “О Мухаммед Таль! Когда достигают Харкунса-Кайгоро и едет человек прямо перед собой с восхода солнца до того, когда оно садится, — [эта земля] принадлежит тебе, твое владение. А на ней — три племени в твоей собственности: племя зинджское, племя соробанна и племя дьям-уали!" — потому что у дьям-уали и соробанна мать была арби, отец же — кузнец из Масины. Дело обстояло подобным образом, и солнце опустилось для Мухаммеда Таля напротив деревьев Дудикатия. Тогда он возвратился к аскии, рассказал ему о том и призвал на них [всех] благословение 206.

И не совершал аския походов в годах [девятьсот] восьмом, девятом и десятом. А в [девятьсот] одиннадцатом [4.VI.1505— 23,.V.1506] он ходил на Боргу, но не воевал в [девятьсот] Двенадцатом.

В [девятьсот] же тринадцатом [ 13.V.1507—I.V.1508] он [67] остановился в Кабаре, и встретились ему там трое мужей из числа внуков шейха Мори-Хаугаро. Были то Мори ас-Садик, Мори-Джейба и Мори-Мухаммед, которых схватил в свою пору ши Али, подобно тому, как сказано ранее. Они пожаловались аскии Мухаммеду на тяготы и насилия, что им встретились во времена ши Али. Аския приказал выдать им по десяти прислужников-[рабов] и по сто коров, и они возвратились. А когда они возвращались, то встретились по дороге со своими братьями, сыновьями своего отца, внуками Мори-Хаугаро, направлявшимися к аскии Мухаммеду. Те спросили их [троих] о состоянии аскии, и они им рассказали о его прекрасных поведении, политике и благородстве. И упомянули /72/ тем о том, что аския им подарил из рабов и коров. Но вновь пришедшие заявили: “Мы ваши дольщики в этом пожаловании, и мы его разделим по числу нашему". Трое отказались, и они начали спорить. И дошли в той крайности до того, что первые вернулись вместе с новыми к аскии Мухаммеду и рассказали ему о том, что произошло между ними и их братьями 207. Он же весело и радостно рассмеялся, потом сказал: “Для братьев только это пожалование! Я не предполагал его для [всего] потомства Мори Хаугаро, и ко мне явились лишь эти три ваших брата — им я и пожаловал то, что выделил им Аллах, и то — их доля, ее даровал им Аллах". Потом приказал выдать остальным братьям также по десяти рабов и по сто коров и сказал: “Это ваша личная доля — и с меня вам полагается эта дань каждый год, что я еще проживу!" Братья взяли подаренное, поблагодарили за его деяние и призвали на него благословение и продление жизни и неуязвимость государству его.

Затем они ему сказали: “Мы желаем от тебя, чтобы написал ты нам охранную грамоту, с которой мы бы путешествовали по странам, защищая ею наши привилегии, так, чтобы не был над нами властен беззаконием какой-либо из притеснителей, воинов твоих и враждебными действиями 208. И да избавит тебя Аллах от адского пламени!".

Аския был удовлетворен, дал согласие и повелел катибу, чтобы тот писал, а он-де ему продиктует. И катиб написал, а я сам читал ту грамоту. Мне ее показал мой дядя по матери, кадий Исмаил, сын факиха, кадия Махмуда Кати. Термиты уже изгрызли часть написанного в нижней части ее строк, и некоторые [строки] были продырявлены. Вот ее текст: “Это — грамота повелителя верующих и государя мусульман, справедливого, твердого в деле Аллаха, аскии ал-Хадж Мухаммеда ибн Абу Бекра — да продлит Аллах его величие и победу егo и да сделает он вечной благодать в потомстве его! Кто прочтет эту грамоту в руках любого из внуков факиха, аскета, праведного Мори Мухаммеда Хаугаро — а это Мори ас-Садик, Мори-Джейба, Исхак, Аниадьоко, Мухаммед, Ресмак, Али и Бель-касим, сыновья факиха Мори-Мама ибн Мори-Мамако /73/ сына факиха Мори-Хаугаро, да помилует его Аллах, и да принесет [68] он нам пользу ученостью своей и верой своей — да будет так! — и кто ее прочтет из тех, кто верует в Аллаха, в последний день, в посольство правдивого посланника его, да благословит его Аллах и да приветствует, тот пусть их почитает, воздаст им должное, признает их чудеса, их добродетели и святость деда их. И да сдержит всякий притеснитель и порочный свою несправедливость и свой порок! Из регулярных частей, из войска нашего, из наших слуг в поездках, наших рабов и гонцов — пусть не приближается к ним [никто] с несправедливостью, с кознями и с принижением. А кто совершит в отношении них зло и несправедливость, тому Аллах воздаст отмщение за это. И завещаем мы всякому, кто произойдет от нас из наших детей и внуков, чтобы были они с ними справедливы, почтительны и добры. Мы снимаем [с них] все государственные подати и дань, так что никто да не потребует с них какой-либо выплаты, вплоть до гостеприимства. Если же [кто] среди них будет подвержен подозрению или же против них будет выдвинута справедливая претензия, то вынести решение по делу могу только я один или тот, кто в будущем меня сменит в этом сане, из числа детей моих. А тот из потомства моего, кто будет к ним несправедлив или возьмет у них незаконно и ложно малейшее, тому да не будет благословения Аллаха в правлении его; и да погубит Он его царствование и да завершит его жизнь недобрым завершением ради святости того, в чем я поклялся при посланнике Аллаха, да благословит его Аллах и да приветствует, стоя внутри решетки его сада, — да благословит его Аллах и да приветствует. И дозволю я подобным же образом им и их потомкам, чтобы они вступали в брак по всему моему царству, от Канты 209 до Сибиридугу, которое служит границею между нами и султаном Мали, с любой женщиной, какая им понравится, — и дети их от нее будут свободными, а их мать последует за ними в отношении свободы (кроме сорко и арби). И я /74/ им запрещаю и предостерегаю их от браков в этих группах, ибо обе они — наши невольники. Затем, [если] кто из них ослушается, то дитя от такой женщины освобождается ради святости деда их, но без своей матери, и никто пусть не претендует на мать этого ребенка, как на рабыню, пока длится ее пребывание под его защитой. Но после развода или смерти мужа она возвращается в мою собственность" 210. Засим следовали четыре строки, которые целиком изъели термиты; и осталось от них лишь то, из чего не получается написанного, и невозможно сложить некоторые остатки того с другими остатками. За этим же следовало: “А при [составлении] сего документа присутствовали: факих Абубакар ибн Альфа Али-Каро ибн ал-Хатиб Омар, альфака Абдаллах ибн Мухаммед ал-Аглали и ал-Акиб ибн Мухаммед аш-Шериф. Засвидетельствовал же его написавший его — Али ибн Абдаллах ибн Абд ал-Джаббар ал-Йемени, да приложит Аллах к нему печать прекрасного завершения!" [69]

Затем повелел аския, чтобы созвали всех, кто там присутствовал из числа детей его — калиси-фарму Сулеймана-Кин-данкария, уаней-фарму Мусу-Йонболо, шао-фарму Алу, хари-фарму Абдаллаха и канфари Али-Косоли. Их собрали, и аския приказал прочесть им грамоту. И была она им прочтена, а они сказали: “Слушаем и повинуемся!" Аския же сказал: “Кто слышал о названии сей грамоты или видел ее, но не следует [ей], /75/ да не будет благодати самому ему и всем из его потом- ков, кем наделит его Аллах!" Затем взял грамоту в руку, сложил ее и вручил старшему брату — а это был Мори ас-Садик. Окончено.

Говорит кадий Исмаил Кати: “Из всех решений, принятых аскией Мухаммедом, нам неизвестно после появления отряда Джудара, чтобы осталось в силе какое-либо, кроме одного этого постановления. Все были отменены детьми и внуками аскии Мухаммеда — ведь все мы принадлежим Аллаху и к нему возвратимся!" Говорю я: это единственное, о чем говорил кадий Исмаил, будто оно осталось в силе — его также отменили после смерти аскии Мухаммеда-Бенкан, сына баламы Садика, и не оставили от него следа. Я воочию видел многих из внуков Мори Хаугаро и семей [его потомков] на рынке Томбукту — их продавали, а они заявляли, что они-де внуки Мори Хаугаро; но их продали. Среди тех, кто был причиною их падения, были люди Сонгай — а это происходило в начале тысяча семьдесят пятого года [25.VII.1664—13.VII.1665], и сонгаи обнаружили в отношении их враждебность и ненависть. И я полагаю, что пало на них (или почти пало) проклятие аскии Мухаммеда и ввергло сонгаев в совершенные унижения и пренебрежение. Нам же довольно Аллаха, и он — благой покровитель.

В [девятьсот] четырнадцатом году [2.V.1508—20.IV.1509] аския ходил на Галамбут 211 и возвратился в начале [девятьсот] пятнадцатого [21.IV.1509—9.IV.1510]. В тот год совершил хаджж наш господин Махмуд ибн Омар, а на должность кадия после него назначен был кадий Абд ар-Рахман. Потом Махмуд возвратился и пребывал в Томбукту уже два года, но кадий Абд ар-Рахман судил и не возвращал судейскую должность кадию Махмуду, который его назначил своим заместителем. Кадий-Махмуд промолчал, не противоречил ему и не требовал от него возвращения должности. Но [однажды] в заседании у кадия Абд ар-Рахмана встретился казус, и он принял по нему то решение, какое принял. Об этом прослышал факих /76/ кадий Махмуд и послал к Абд ар-Рахману, опротестовывая то решение, противоречащее тексту Корана, сунне и иджма 212. Но Абд ар-Рахман отказал и [настаивал] только на исполнении решения. Кадий Махмуд смолчал, но известие о том дошло до аскии Мухаммеда. И тот отправил своих гонцов, дабы возвратили они судейство кадию Махмуду и отстранили Абд ар-Рахмана. Гонец прибыл, собрал ученых Томбукту и факихов его в мечети Сиди Йахья, и по повелению аскии Мухаммеда они [70] призвали кадия, и тот явился. Посланные сказали ему: “Вот, аския приказывает тебе, чтобы ты передал дело кадию Махмуду. Ведь ты его заместитель, а когда присутствует замещаемый, то заместитель [бывает] отстраняем и заменяем. Притом ты недостоин должности кадия, пока среди вас будет жив Махмуд!" И порицали они плохое его воспитание из-за непередачи Махмуду должности кадия, когда тот прибыл, и отставили его. Потом посланцы аскии пришли к кадию Махмуду, приказывая от имени аскии, чтобы возвратился тот на свое [прежнее] место и отправлял должность. Но Махмуд наотрез отказался, хоть они и оказывали на него нажим. Когда аския прослышал о его решительном отказе, то послал к нему виднейших своих приближенных, чтобы они заставили Махмуда [согласиться] на это. Тогда он дал согласие лишь после того, как те его убедили представленными ему доводами, и принял должность, да помилует его Аллах 213.

В [девятьсот] семнадцатом [31.III.1511 — 18.III.1512] аския отрядил Али, прозванного Али Фолен, и баламу Мухаммеда-Кореи к багена-фари Ma-Кати. А в [девятьсот] восемнадцатом [19.III.1512—8.III.1513] был убит он, т. е. Тениедда — лжец, притязавший на пророчество и посланничество, да будет на нем проклятие Аллаха! Его убил канфари Омар Комдьяго без ведома и без приказа аскии. Канфари вышел из Тендирмы против Тениедды, и Аллах даровал ему победу над тем, хоть и был лжепророк численностью, мощью и силой сильнее войска канфари Омара; и последний одержал над ним победу лишь при поддержке Аллаха.

Тениедда был султаном Фута, называемого Фута-Кинги. Был он силен, победоносен, доблестен, отважен и мятежен. Вышел он из царства Фута, и пришел в Кинги, /77/ и остался там, объявив себя там султаном. Причиной же выступления того, т. е. канфари Омара, послужило то, что между каньяга-фараном и Тениеддой, царем Фута, возникли [некие] дела, трения, они поссорились — и поклялся Тениедда, что разрушит город каньяга-фарана и превратит его в пустыню. А был он сильнее того силой — конной и пешей, и потому каньяга-фаран обратился за помощью к канфари Омару. Поэтому Омар и вышел против Тениедды. А это первое, что слышали мы из рассказа [об этом].

Потом один из осведомленных о ходе дел рассказал мне, что причиной выступления канфари Омара против Тениедды явилось то, что один дьогорани из сонгаев каждый год выезжал в Фута и торговал в нем. Тениедда прослышал о нем, схватил его и отобрал его имущество несправедливо и беззаконно; он хотел его убить, но дьогорани бежал к курмина-фари и стал того настраивать против Тениедды, клевеща Омару на него. Он говорил, будто Тениедда поносил канфари — и он произвел на последнего впечатление, тот разгневался и потому выступил на Тениедду. Сонгаи были искушены в войне, науке сражения, [71] мужестве, отваге и знании военных хитростей — весьма и предельно. Смотри, как выступил курмина-фари с этим многочисленным войском и пересек с ним ту обширную безводную пустыню протяженностью больше двух месяцев пути, на расстоянии от Тендирмы до Фута, и как он одержал над теми верх, утвердился над их царством, убил Тениедду и захватил у тех обширные богатства. Все это произошло в девятьсот восемнадцатом году. Канфари отсек Тениедде голову и отправил ее в Тендирму, зарыв ее там 214.

В [девятьсот] девятнадцатом году [9.III.1513—25.II.1514] аския совершил поход на Кацину 215, а в [девятьсот двадцать] пятом [3.I.1519—22.XII.1519], в месяце рамадане, остановился в Кабаре, затем возвратился в Гао в том же рамадане. И в день прибытия в Гао пришло известие о болезни его брата, курмина- /78/ фари Омара Комдьяго. И аския тайно вернулся обратно в Тендирму, вступив в нее ночью, но Омар скончался в ту же ночь. Аския похоронил брата в его дворце и оставался в нем трое суток. Говорят, что однажды он выехал верхом и последовал по течению маленькой реки, до впадения ее в озеро Фати. Когда же он вернулся, то сказал: “Нет милее этой области и прекраснее ее! Однако ее обитатели никогда не сойдутся во взглядах на какое бы то ни было дело!" Его спросили о том, а он ответил: “Потому что ее река извилиста, и у того, кто пьет ее воду, слово нетвердо, и жители ее не сходятся в мнениях". Потом он возвратился в Гао. Его отъезд и возвращение заняли двенадцать дней, но ни один из жителей Гао не узнал о его отъезде, пока он не вернулся.

Аския назначил Йахью, брата своего, курмина-фари: а того называли Йайя. О нем существуют [разные] рассказы. Говорят, что он был сыном жены аскии и пасынком последнего. Говорят и то, что он его брат по матери, и говорят, будто он был сыном брата матери аскии — Касай, дочери кура-коя Букара. Продолжительность власти упомянутого канфари Йайя составила девять лет. Затем он выехал в Гао, когда услышал известие об аскии Мусе — будто тот желает отстранить своего отца и вступить в правление, когда стало слабым зрение последнего. Канфари выехал из Тендирмы, желая заговорщикам помешать и воспрепятствовать в том. Он прибыл в Гао и обратился к тем с речью, но они не прислушались и не отказались от своего неповиновения. Йайя выехал однажды верхом за город Гао. И выехали верхами [также] аския Муса и его лживые, испорченные и мятежные братья и последовали по пятам за канфари; они настигли его в месте, называемом Рас-Аризур (значение слова “Аризур" с буквами: хамза с фатхой, после нее — “ра" с кесрой и “зай" с даммой — “место истечения воды"). Они там сразились, победили канфари и убили его. И в конце этого [года] — я имею в виду [девятьсот] тридцать пятого [15.IX.1528—4.IX.1529] — аския Муса отстранил своего отца, аскию Мухаммеда, и объявил себя правителем. Но Аллах не [72] благословил его власть. И было то в день праздника жертвы 216 [девятьсот] тридцать пятого года [15.VIII.1529]. Аския Мухаммед оставался у власти сорок лет без одного года. А говорят, будто сорок три года — что против истины. Прожил же он девяносто семь лет и умер в дни аскии Исмаила.

Аския Мухаммед оставил множество детей. /79/ Первый из них — аския Муса, [далее] — уаней-фарма Муса-Йонболо; корей-фарма Мори-Муса, ушедший вместе с курмина-фари Усманом. У аскии было три сына, чьи имена были Усман: первый из них — курмина-фари Усман; Мори Усман-Сакиди; Усман-Корей. Было у него три Сулеймана: Сулейман-Катенга, бенга-фарма Сулейман и калиси-фарма Сулейман-Кинданкория; три Омара — Омар-Кай, Омар-Туту и Омар-Иуйя; три Букара — Букар-Коро, Букар-Син-Фили и Букар-Киринкирин; три Алия — Али-Уайе, Али-Косоли и бенга-фарма Али-Кинданкангай; три Мухаммеда — Мори-Мухаммед, Мухаммед-Гимби и Мухаммед-Кодира (но говорят и: “Нет, Мухаммед-Дандумиа и Мухаммед ас-Тахир"); хари-фарма Абдаллах; аския Исхак; аския Исмаил, Махмуд-Думийя, Махмуд-Данмаа и Махмуд-Букар; аския Дауд; Йакуб; бенга-фарма Мухаммед (нет, его имя — Хабибуллах); Халид; Йас; Ибрахим (а он был единоутробный брат Сулеймана-Кангага); бабели-фарма Фама и прочие, кого не счесть из-за многочисленности. Это те, что мне сейчас помнятся, а большая их часть пропущена. Из дочерей аскии Мухаммеда — Уэйза-Бани; Уэйза Умм-Хани; Уэйза- /80/ Айша-Кара; Уэйза-Хафса; Айша-Бункан, мать Мухаммеда-Коба; Айша-Кара, мать баламы Мухаммеда-Уаро; Бентьи; Хава-Адама; Амкура; Мага-Масина; Фураса-Манинко; Киборо; Сафийя-Кара; Хава-Дакой, мать хомбори-коя Монсо; Дадала; Нана-Хасан; Фати-Дьонде, мать Абд ар-Рахмана; Фати-Уанина; Кара-Тудьель, мать Сиди-Кара.

Что касается курмина-фари Омара, то он родил многих детей, но большинство их не составило себе ни имени, ни положения, которыми бы прославилось, хотя все они были доблестными, способными воинами. Омар не породил царя, за исключением лишь Мухаммеда Бенкан-Корей и курмина-фари Тумане-Танфариа. Дни их были кратки. Среди его сыновей [были: тара-фарма Алфакки (был он самым твердым и самым почитаемым из них за великодушие); бенга-фарма Али Дьюлайли; Джафар; Мухаммед Коро; багана-фари Абд ар-Рахман; Алу Сама; Сумаила-Кинкири; Кириа; Мухаммед-Нани-Кура и прочие, а было их множество. Дочери же Омара — Кибара, на которой женился канфари Йакуб, а потом, после смерти Йакуба, — аския Дауд; Кейбану, на которой женился бара-кой /81 / манса Ма-Букель — а она ему родила бара-коя Омара; Нана-Асма; Ма-Мусо — у нее было многочисленное потомство: Уата-Диара и Бентьи-Кара.

Аскии все были детьми наложниц, кроме одного только аскии Мухаммеда, в противоположность тому, как было с [73] султанами Бары — все они были детьми законных жен, кроме одного только бара-коя мансы Кинты; он же был сыном невольницы. А мать аскии Мухаммеда, бывшего сыном законной жены, звали Касай; [она] дочь кара-коя Букара. Затем — аския Муса, имя матери его Мина-Кирао; аския Исмаил — мать его, Мариам-Дабо, была из вангара; аския Исхак — его мать, Калсум-Берда, была из народа дарам 217; потом Дауд — мать его Сана-Фарио; аския ал-Хадж— его мать Мина-Кайя; аския Мухаммед-Бани— мать его Амаса-Каро; затем Исхак — его мать Фатима-Босо, была из дьогорани. Все они, как полагают, были наложницами.

Что же до султанов Бары, то первым правившим из них был Кансири-Маа, живший в Кинкире; а первым из них жил в Дьи-баре 218 внук его, манса Кура ибн Манса Муса (мать его — Мариам Сумбун). Затем: манса Слиман — его мать Йази-Сире; манса Кинта — его мать Фарама Туре; манса Ма-Букель - мать его Курдиа-Кинта; манса Букар-Куки — его мать Фати-Бада; манса Доборо — его мать Мариам-Кумба; манса Букар-Уэйно — мать его Айша-Барада; /82/ манса Омар — его мать Кейбану; манса Алу — матерью его была Намой, и при нем же пришел Джудар.

В дни аскии Мухаммеда родились: Мухаммед ибн Мухаммед ибн Саид, внук факиха Махмуда ибн Омара ибн Мухаммеда Акита; факих Сиди Мухаммед, сын кадия Махмуда Багайого — да помилует того Аллах; факих Абу Бакар ибн Махмуд ибн Омар ибн Мухаммед Акит; Ахмед ибн ал-Хадж Ахмед ибн Омар ибн Мухаммед Акит, родитель Сиди Ахмеда Баба, и факих кадий Махмуд ибн ал-Хадж ал-Мутаваккил Кати.

Что же касается альфы Мухаммеда Таля (с буквами: “та" с даммой и после нее “лам" с кесрой), то он был родоначальником людей Дукурей и наиболее сведущим в праве из их числа. Их племя возводят к бану медаса. Он совершил хаджж вместе с аскией Мухаммедом, и аския Мухаммед оказывал ему великое почтение и внимание. Однако Мухаммед Таль не оставил потомка, который знал бы [хоть] что-нибудь из его учености.

И в дни аскии Мухаммеда умер альфа Салих Дьявара, родоначальник жителей Тауталы. И он подобным же образом не оставил ребенка, чье имя было бы известно [так], чтобы его записать.

Говорят, что аския Мухаммед был тем, кто подарил мать кадия Мухаммеда факиху Махмуду, да будет доволен же Аллах, и велел ему сделать ее наложницей; тот сделал так. Затем аския Мухаммед послал факиху Махмуду тысячу мискалей: [золота], сказавши ему: “Если наложница твоя родила дитя мужского пола, то назови его моим именем и подари ему эту тысячу. Если же будет ребенок женского пола, то подари ей; пятьсот, а тебе самому — остальные пятьсот!" [74]

Затем аския Муса восстал против отца своего и насильственно завладел царством из-за слабости зрения отца 219. Это произошло во время молитвы в праздник жертвы, в понедельник десятого зу-л-хиджжа [15.VIII.1529]. У власти он оставался один год и девять месяцев. Царской властью у сонгаев и достоинством их аскии не распоряжался [никто] /83/ более незначительный и низкий, чем он. И, как говорилось, царская власть [державы] сонгаев была крупнее его и его наглости.

Когда отстранил он своего родителя, аскию Мухаммеда, и изгнал его из царского дворца, то воспрепятствовал его законным женам и наложницам войти к тому и забрал их у него для себя самого. И аския Мухаммед его проклял и сказал: “Господь мой, обнажи его срамные части и обесчесть его!" И услышал Аллах проклятие аскии Мусы отцом [его]. Муса выехал на следующее утро верхом вместе со всем своим войском, горячил своего коня, дабы пустить его бегом, но упал с коня, и завязка его шаровар оборвалась. На нем были четыре рубахи, рубахи вывернулись через его голову, и аския остался нагим. И в войске не осталось никого, кто не увидел бы его срамные части.

В [девятьсот] тридцать шестом году [5.IX.1529—24.VIII.1530] Муса сразился с братьями своими между Акегеном и Кабарой и одержал там верх над своими братьями. И было убито из числа детей дяди его, курмина-фари Омара, больше тридцати — говорят, тридцать пять (но говорят, и двадцать пять); а курмина-фари Усман бежал в Темен 220.

В [девятьсот] тридцать седьмом году [25.VIII.1530—14.VIII.1531], в среду двадцать четвертого шаабана [12.IV.1531] аския был убит в селении Мансура.

После него к власти пришел аския Мухаммед Бенкан-Керей (имя его матери было Мина-Кирао), в первый день рамадана [13.IV.1531]. Но называли его только Мар-Бенкан — “рвущий кровные узы".

Когда он пришел к власти, то приказал выдворить своего великого дядю аскию Мухаммеда, да помилует его Аллах, и выгнал его из города Гао на остров Кангага, поселив того на нем. А ведь аския Муса, когда отстранил аскию Мухаммеда, оставил его в Гао и не изгнал из города.

Говорят, что когда Мар-Бенкан выпал из чрева своей матери в ночь своего рождения, то издал громкий крик. Его крик услышал ши Али — он был в царском дворце, а это неподалеку от их дома. И приказал ши своему сыну, чтобы тот призвал канфари Омара и аскию Мухаммеда. Они были призваны и явились к ши. И сказал он: “Родился ли этой ночью в вашем доме какой-либо ребенок?" А аския Мухаммед ответил: “Да, сейчас невольница брата моего Омара родила сына!" Ши сказал им: “Сообщаю вам о нем, чтобы вы убили его!" Они оба [75] покрыли пылью /84/ свои головы и испросили у ши разрешения оставить его [в живых]. Но он им сказал: “Идите к нему и загляните ему в рот — ведь он родился с зубами". Они ушли, открыли рот мальчику — и вот он полон зубов. Братья вернулись к ши и рассказали ему о том. А он ответил: “Поистине, он ребенок жалкий и беспутный. Однако я его оставлю [в живых]. Но ты, о Маа-Кейна 221, только ты понесешь ущерб. И ты еще увидишь, что произойдет от него для тебя и детей твоих!" Подобным образом я передал это со слов наставника моего и родителя, да помилует его Аллах.

Аския Мар-Бенкан-Керей был отважен, храбр и смел. Когда он присутствовал в сражении и становилось трудно, аския сходил со своего коня и сражался пешим. Он принадлежал к тем, кто укрепил дело царской власти у сонгаев, и был первым, кто шил покрывала из сукна и сделал браслеты для своих слуг. Был он [также] первым, кто плавал на судне с барабанами. Он — тот, кто изобрел фоторифо и габтанда, которые суть музыкальные инструменты. Фоторифо (с буквами “фа" с даммой) схож с рогом, а габтанда подобен барабану, только голос барабана выше, чем у него. Оба эти инструмента известны [были] у сонгаев, но фоторифо был [до того] только у султана Айара.

Аския Мухаммед-Бенкан был мужем горячим и малотерпеливым. Он был первым канфари, который стал аскией; на должность же канфари был после него поставлен Усман — сын канфари Омара или же сын аскии Мухаммеда. Аллах же лучше знает истинность этого листа и того, что за ним следует, — а в них расхождение в порядке [преемственности] канфари. Между ними двумя случилась война; они встретились между Кабарой и Алдьяфа 222, сразились там друг с другом, и Мухаммед-Бенкан победил Усмана, убив пятнадцать из числа /85/ братьев канфари Усмана ибн Мухаммеда (сыновей аскии Мухаммеда).

В его дни увеличилось сонгайское войско. И об аскии рассказывают, будто он сказал: “Я к нему прибавил тысячу семьсот человек" 223.

Пребывание его на царстве [длилось] шесть лет и один месяц, и отстранен он был в Мансуре — поселке, где он захватил царскую власть и сразился со своими братьями. Случилось то в среду, второй день месяца зу-л-када года [девятьсот] сорок третьего [12.IV.1537]. А говорят, что его битва с братьями была в двадцать четвертый день шаабана — так сообщает это Баба Гуро в сочинении “Дурар ал-хисан".

Среди тех, кто умер в его время из числа вождей и почтенных ученых, был ученый факих, наш господин ал-Хадж Ахмед-старший, дед Сиди Ахмеда Баба (а это — ал-Хадж Ахмед ибн Омар ибн Мухаммед Акит, единоутробный брат господина нашего кадия Махмуда ибн Омара ибн Мухаммеда Акита; и был Ахмед старше того). И умер он, согласно тому, что говорит [76] Ахмед Баба в “Кифайат ад-дибадж", в [девятьсот] сорок третьем году.

В том же году (я имею в виду [девятьсот] сорок третий) против Мухаммеда-Бенкан восстал сын дяди его, аския Исмаил, сын аскии Мухаммеда. Он провозгласил себя государем вне города Гао. Когда это известие пришло к аскии Мухаммеду-Бенкан, он убежал в Томбукту, но за ним погналась конница. Тогда он ушел из Томбукту и явился в Тендирму; а там находился его брат, курмина-фари Усман, единоутробный [брат], — он был возведен в звание канфари после канфари Усмана, сына аскии Мухаммеда. И когда Усман увидел его свергнутым и бегущим, то последовал за ним, и оба бежали в Мали, спасенные и невредимые. Аския Мухаммед-Бенкан жил [затем] в городе Таба 224, в нем умер, и там [осталась] его могила.

Воцарение аскии /86/ Исмаила, да помилует его Аллах, [произошло] в первый день [месяца] зу-л-када девятьсот сорок третьего года [11.IV.1537]. Был он достойного похвал поведения и из тех, кто заслуживал царской власти: его мать — Мариам-Дабо, вангара родом. И когда он принял звание аскии, то в ту же минуту велел освободить своего отца, достойного милосердия аскию Мухаммеда, с того острова (я имею в виду остров Кангага), на который его сослал Мухаммед-Бенкан. В [девятьсот] сорок четвертом году [10.VI.1537—29.V.1538] Исмаил выехал в Дире, затем возвратился в Гао. А когда он освободил своего отца с того острова и поселил его в одном из строений царского дворца, тот принес свой мешок, развязал веревку его горловины и вынул, из него рубаху, зеленую шапочку и белый тюрбан, накинул рубаху на шею аскии Исмаилу, надел на голову ему зеленый колпак и повязал его тем тюрбаном. Он повесил ему на шею меч и сказал: “В эту рубаху переодел меня шериф благородной Мекки, который тогда был ее повелителем. Он надел на мою голову этот колпак и повязал вот так мою голову своею благословенной рукой в присутствии большой толпы своих людей — из числа мекканцев и прочих. Он опоясал меня этим мечом и сказал: "Ты — мой эмир, заместитель мой и мой преемник в твоей стране. Ты — повелитель верующих!" И я — его преемник, эмир его и представитель его, а он назначил меня и дал мне власть. Но у меня отторгнул власть мой порочный сын Муса; потом у него ее отнял Мухаммед-Бенкан; и оба они — мятежники. Но тебя именно я назначаю и передаю тебе власть халифа, которую мне доверил шериф. И ты — халиф, халиф шерифа, который [сам] — халиф великого османского султана!" 225. Знай же, что меч этот — тот, относительно коего люди Сонгай лгут, говоря, [будто] аския Мухаммед нашел его на равнине Бедра, когда туда приехал (говорят, это тот Бедр, на котором сражался с неверными посланник Аллаха, да благословит его Аллах и да [77] приветствует), и что аския стал горячить своего коня, на котором был, и сказал: “Я желал бы быть при нем в тот день! Я был бы в числе его сподвижников и сражался бы перед ним, пока не умер бы!" Сонгаи в своих измышлениях говорят также, будто они слышали в небе звук барабана, в который били /87/ в его честь. Но истинно то, что мы помянули — что тот меч был из даров шерифа аскии. Это тот меч, что назывался “ингурдье", и относительно конца дела этого меча существуют три рассказа. Говорят, будто его унес аския Исхак-Дьогорани, когда выступил против него его брат Мухаммед-Гао и сверг его; Исхак бежал в Биланга, в сторону Гурмы. Султан Гурмы его убил и взял тот меч. Это самый правдоподобный из рассказов о нем. [Другие] говорят, что меч висел на шее аскии Мухаммеда-Гао, когда тот был захвачен в Тентьи, и был с него сорван. Говорят, [наконец], что его унес в Денди аския Нух. А Аллах лучше знает. Но нет разногласия относительно того, что меч не остался в руках аскии Томбукту, [это] — единодушно.

Затем, после бегства канфари Усмана, аския назначил его преемником в достоинстве канфари курмина-фари Хаммада, сына Арьяо, дочери аскии Мухаммеда (а его отцом был балама Мухаммед-Корей). Впоследствии он отставил его и, говорят, убил; но для убиения его [были] причины, которые было бы долго здесь упоминать. А после убиения Хаммада аския возвел вместо него в звание канфари канфари Али-Косоли, сына аскии Мухаммеда.

В дни аскии Исмаила были засуха и голод. А он был фари-мундио в тот день, когда его перевели и возвели в достоинство аскии.

Среди тех, кто умер в его время, [был] его отец, аския Мухаммед — в ночь окончания поста [девятьсот] сорок четвертого года [2.III.1538].

Сегодня нам неизвестны здесь потомки Исмаила — ни мужчины, ни женщины. А продолжительность его царствования была два года, семь месяцев и четыре дня, умер же он во вторник, четвертого числа блистательного шаабана девятьсот сорок шестого года [15.XII.1539].

Затем после смерти аскии Исмаила воцарился аския Исхак. Он и хари-фарма Абдаллах [были] единоутробными братьями; мать их обоих — Кулсум-Берда, родом из Дирмы, хари-фарма же Абдаллах [был] отцом бенга-фармы Мухаммеда-Хайга.

Аския Исхак был [человек] угодный Аллаху, праведный и благословенный, обильный милостыней, пунктуальный в общей молитве, проницательного ума и тонкий. Говорят, что однажды он пришел в мечеть для последней вечерней молитвы в дождливую, темную и грязную ночь /88/ и сел в мечети один. Потом пришел муэдзин и возвестил изан; затем он зажег светильник [78] и сел, дожидаясь общину и имама. Но не пришел никто, пока не прибыл один имам и не оживил мечеть. Тогда муэдзин сказал ему: “О имам! Встань, и мы помолимся. Может быть, ты ждешь прихода аскии Исхака? Да ведь он не сойдет со своего ложа в этот дождь, тьму и грязь! Где он сейчас? На своем ложе, где разостлан разнообразный шелк?" Но из бокового придела мечети ему ответил аския Исхак, сказав: “Если тот, кого дожидаются, — аския Исхак, то здесь он, опередив вас обоих. Вставайте, помолимся!" И встали они, пораженные его выходом к молитве в одиночку.

Его правление началось в воскресенье шест[надцат]ого шаабана [девятьсот] сорок шестого года [28.ХП.1539] и [длилось девять лет], десять месяцев и девять суток. В год своего восшествия на престол — я имею в виду [девятьсот] сорок шестой — он отправился в Табу и обнаружил там аскию Мухаммеда-Бенкан живым. Затем тот умер в эти дни, и аския Исхак молился за него (но было бы долго рассказывать о причине смерти того).

Рассказывают, что аския въехал в Дженне — да хранит его Аллах! — по пути в Табу и процарствовал в нем несколько дней. И однажды повелел он, чтобы присутствовали в большой мечети все, кто был в Дженне, — чернь и знать, где не отсутствовал бы из них ни один. Они явились все; тогда прибыл он с начальниками своего войска и главными сановниками своими, так что они заполнили ряды и колоннады. Затем аския велел своему переводчику, чтобы тот обратился к людям, сообщив им с клятвой на его [переводчика] языке 226: “Клянусь Аллахом, я еду в это свое путешествие лишь ради блага страны и пользы рабов. А теперь сообщите нам о тех, кто вредит мусульманам, и тех, кто притесняет людей в этом городе. И кто знает это, но не скажет о нем, на плечи того ляжет ответ за его право и за право рабов Аллаха!" Переводчик один за другим обходил ряды, говоря это, но община молчала. Среди тех, кто присутствовал в той мечети, был факих кадий Махмуд ибн Абу Бакар Багайого. Он сидел подле аскии. И когда положение для них затянулось /89/ и никто не давал аскии ответа, помянутый факих Махмуд сказал: “Истинно ли то, что ты сказал, о Исхак?" Аския ответил: “Клянусь Аллахом, да, истина!" Факих сказал: “Если мы тебе сообщим об этом притеснителе, то что ты ему сделаешь?" Исхак ответил: “Сделаю ему то, чего он заслужил — казнь, или порку, или тюрьму, или изгнание, — или возмещу то, что он погубил и вымогал из имущества!" И сказал ему факих Махмуд Багайого, да будет доволен им Аллах: “Мы не знаем здесь большего притеснителя, чем ты. Ты отец каждого несправедливого и его причина. И захватчик совершает насилие над ограбленными лишь ради тебя, по твоему повелению и твоей властью. А если ты станешь убивать притеснителя, то начни с себя самого и поспеши с этим! Те деньги, что тебе доставляют отсюда и которых много у тебя, разве они твои? [79] Или у тебя есть здесь рабы, возделывающие для тебя землю? Или имущество, которое они для тебя пускают в оборот?" 227. И аския, когда услышал то, был потрясен, удивился, тяжело вздохнул и заплакал, сожалея о речи кадия, так что люди пожалели его и так что стали хмуриться лица его людей на Махмуда Багайого. А худшие из них невежеством и подонки закричали тому: “Это ты говоришь государю эти слова?!" — и почти накинулись на него. Но аския их от того удержал и выбранил их и не проявил [ничего], кроме сдержанности, самоуничижения и скромности. Напротив, он ответил: “Ты прав, клянусь Аллахом! А я раскаиваюсь пред Аллахом и прошу его о прощении". Потом, плача, удалился в свое жилище, и слезы капали и текли из его глаз. Так мы передали рассказ от нашего дяди по матери, факиха кадия Мухаммеда ал-Амина, сына кадия Махмуда Кати, да помилует их Аллах.

Затем аския Исхак возвратился в Гао. И в дороге, до его приезда в Гао, застигло его известие о смерти хатиба Ахмеда-Торфо — хатиба Дженне; а это [был] тот, кого аския Исхак назначил туда проповедником (говорят, и хатиб Сонголо) 228. Исхак повелел поставить кадия Махмуда Багайого и послал одного из начальников своего войска, дабы он поставил того кадием, волей или неволей. Гонец приехал, собрал всех жителей города — султана Дженне, тех, кто ниже его, и факихов города. Они вытребовали Махмуда Багайого — а он не знал [ничего], — схватили его, держали его и накинули ему на плечи две рубахи аскии, которые последний послал /90/ ему, и повязали его тюрбаном. Он же кричал и плакал детским плачем. Они поставили его [кадием] против воли его и прочли ему грамоту аскии: по приказу аскии привели ему лошадь и доставили его в его дом.

Когда же Махмуд вошел в свой дом, пред ним стала супруга его, мать его сына, сейида факиха Ахмеда Багайого, и сказала: “Почему согласился ты на должность кадия?" Он ответил: “Я не давал согласия на то, только они меня заставили и принудили меня!" Жена сказала: “Если бы ты предпочел смерть этому, было бы, однако, лучше! И если бы сказал ты: "Убейте меня, но не вступлю!"" А он ответствовал: “Я не сказал тогo!" И жена удалилась, плача, и не переставала плакать несколько дней. Да помилует Аллах их обоих. Завершено.

Потому Махмуд осыпал упреками аскию Исхака и умер в тот же месяц, говоря: “Исхак прогнал от очей моих сон и заставил меня бодрствовать. Да смутит Аллах жизнь его и да обрушит на него то, что его озаботит!" Те, кого послал аския, возвратились, чтобы поставить того [факиха] кадием, но обнаружили, что он уже умер.

Аския Исхак — тот, кто назначил кадия Усмана Драме кадием в Тендирму, принудив его к этому и утвердив его судьей насильно. Кадий Усман был человек ученый, праведный, богобоязненный, аскетичный, благочестивый, святой ясновидец. Он, [80] как известно, совершил хаджж и посещение [святых мест] и обладал из добродетелей и чудес тем, что было очевидно для тех, кто был его современниками. Из того, что сохранилось о том: когда Усман был в школе, изучая Коран, у его бедной матери не было слуг, кроме сына ее Усмана, этого факиха. И он служил ей при добывании хлеба насущного — приготовлении пищи, толчении [зерна], ношении дров и воды. Однажды oн пошел отнести дрова [платой] за учение, и мать его не нашла, кто бы занялся приготовлением ее ужина в ту ночь: была она стара и слаба. Она направилась к чашке, из которой ел ее сын Усман, наполнила чашку очищенным рисом, но не толченым, и накрыла ее. Когда же вернулся Усман из школы, мать показала ему на чашку и сказала: “Возьми свою чашку и ешь!" А у нее была другая женщина, с которой она беседовала. Усман пошел к миске, взял ее — и вот она полна приготовленной еды с разными приправами, /91/ мясом и обильным жиром. Мать его встала к нему, запустила свою руку в чашку — а в ней еда с приятным запахом, распространяющая аромат, и от нее идет приятный запах, заполняющий двор ее дома. Мать вернулась на место своего сидения и уразумела, что это — чудо от Аллаха, которым Аллах почтил сына. А могила Усмана — позади соборной мечети Тендирмы; молитвы возле его могилы, как испытано, оказываются услышанными. И она — целительна, как говорит ал-Кушайри в своей “Записке" 229. А багдадцы говорят, известная-де могила ал-Керхи 230 — [тоже], как испытано. Полезное [примечание]: могилы, около коих молитвы бывают услышаны.

Могила помянутого кадия Усмана Драме — она известна: молитвы около нее будут услышаны — это испытано и [признано] единодушно. Молитва, [совершенная] подле нее, не бывает отвергнута. Мы видели это собственными глазами. Я обращался к Аллаху около нее с молитвами, и они были услышаны Аллахом ради меня — слава же Аллаху и благодарение ему! — и возле могилы Мори Мухаммеда ал-Кабари.

Могила Сиди Йахьи — испытана: мы видели это и слышали об этом от многих, кто пробовал это и нашел его подобным тому, [что уже сказано]. Факихи Томбукту, с которыми мы встречались, непрестанно посещали эту могилу — подобно Сиди Ахмеду Баба и факихам Сиди Ибрахиму и Сиди Мухаммеду, двум сыновьям Ахмеда Багайого. Мой коллега факих Махмуд рассказал мне, что это место, в котором люди останавливаются сейчас, полагая, что это — могила Сиди Йахьи (а это место рядом с минаретом, откуда возглашают азан), не то [место]. А настоящее — близ тех ворот и недалеко; оно и есть место остановок факиха Ибрахима и брата его, Мухаммеда Багайого.

Могила факиха Сиди Махмуда ибн Омара ибн Мухаммеда Акита — подобно тому, [что] сказано.

Могила ученого факиха Мухаммеда Багайого, сына кадия [81] Махмуда Багайого, — я сам испытал ее и видел, что молитва принята. Слава принадлежит Аллаху!

Могила факиха Усмана ал-Кабари, погребенного в мечети Кабары. Один из праведных поведал мне известие о том, которое бы было слишком долгим для передачи.

Могила Мори-Xayrapo в городе, называемом Йара. /92/ Но сегодня Йара запустела, и теперь мало кто знает место могилы его.

Могила факиха Букара-Сун — внутри соборной мечети Мори-Койра.

Могила альфы Мухаммеда Таля в Хундибири — испытана. Часто к ней приходят больные проказой и слоновой болезнью, и около нее Аллах их излечивает и избавляет: я видел то неоднократно.

Могила Мори Мана-Бакуа в селении, называемом Таутала в земле Бары, — известная и знакомая, а над нею — знак, по которому ее узнают.

И около могилы ал-Хаджа Касура-Бер в городе Коко (вангара по происхождению, да помилует его Аллах); кахийя ад-Даллул построил над его могилой стену.

Могила фодиги Мухаммеда-Сано в городе Дженне, погребенного в кибле (апсиде. — Л. К.) большой мечети города и позади мимбара (кафедры имама.— Л. К.).

Около могилы факиха Ибрахима в городе, называемом Гума. К ней пришел кахийя Мухаммед ал-Хинди, а он тогда был правителем в Бенге.

И могила факиха Самба-Тенени, похороненного в Дьяука-ле 231. [Есть могилы] и кроме этих, [могилы], о которых не знают и не слышали; достоверное принадлежит Аллаху, мы же только то привели из них, что знали мы и что слышали мы от надежных людей.

Аския Исхак был прозван, его звали Исхак-Кедебине. А “кедебине" — это оборот языка уакоре: [его значение] “черный камень".

Среди тех, кто умер в его дни из числа виднейших ученых, [был] шейх факих Махмуд ибн Омар ибн Мухаммед Акит, да помилует его Аллах — в ночь на пятницу, шестнадцатое рамадана. Но автор “Дурар ал-хисан" говорит, что он скончался пятнадцатого рамадана, в ночь на пятницу. Его жизнь [длилась] восемьдесят восемь [лет]. А его старший брат Ахмед ибн Омар ибн Мухаммед Акит скончался /93/ в ночь на пятницу — первый день раби ал-ахир девятьсот сорок второго года [30.IX.1535], во время эпидемии, прозванной гафе 232, согласно “Дурар ал-хисан"; с тем, что он сообщает, согласен ученейший Абу-л-Аббас Ахмед Баба в “Кифайат ал-мухтадж": что кадий Махмуд ибн Омар умер в ночь на пятницу шестнадцатого [числа] месяца рамадана, что он родился в восемьсот шестьдесят восьмом году [15.IX.1463—2.IX.1464] и умер в эту эпидемию, которая погубила многих. Должность кадия получил [82] после альфы Махмуда ибн Омара его сын кадий Мухаммед ибн Махмуд, в пятницу пятнадцатого шавваля [17.XI.1548].

В начале [девятьсот] пятьдесят шестого года [30.I.1549— 19.I.1550] умер аския Исхак (он оставался на царстве девять лет, девять месяцев и девять суток) в городе Кукийя, там и находится его могила. Из детей у него были Тунка-Слимана и Абд ал-Малик, которого он сделал [было] наследником престола. Но люди Сонгай согласились только на аскию Дауда 233.

После Исхака царская власть перешла к его брату, аскии Дауду, сыну аскии Мухаммеда, двадцать второго сафара, [девятьсот] пятьдесят шестого года [22.III.1549]. Он оставался у власти тридцать четыре [года] и четыре месяца.

Этот мир споспешествовал ему: он получил то, чего желал из власти и главенства и к нему пришли обширные мирские богатства. Он следовал за своим отцом, аскией Мухаммедом, и братьями своими: они посеяли для него, он же пришел и собрал урожай. Они выровняли землю, Дауд же пришел и спал на ней. И не было в стране ат-Текрур, от Мали до Лоло, того, кто поднял бы руку; и нашел он их в день восшествия [на престол] покорными, послушными рабами. И не было того, кто бы сравнился с войском Сонгай, исключая только Курмину 234.

Передает Ахмед ибн Ибрахим ибн Йакуб, да помилует его Аллах, что аския Мухаммед, когда утром проходил мимо него аския Дауд, хмурился, удивлялся и смотрел на того рассеянно. Один из его слуг сказал: “Сына твоего Дауда как будто не ты породил. И ты его не любишь, как любишь всех своих детей!" Мухаммед ответил: “Как же не любит муж своего сына?! В нем я вижу, что он получит после меня царскую власть, [что] жизнь его будет долгой и [что] Аллах наделит его многочисленными детьми. И с тех пор как он возвысится и станет государем, /94/ он затмит всех моих детей и внуков и все мое потомство; исчезнут их имена, и не вспомнят из них никого, за исключением его и его детей. И мои дети и дети их будут их свитой до самого последнего". Собеседник аскии сказал ему: “Кто тебя научил этой мудрости?" Он же ответил: “Удивишься ли ты тому? Но если бы я пожелал, то, право же, рассказал бы тебе о том, что [будет] после того, от сего дня до дня Тентьи" 235. Тот сказал: “А что такое день Тентьи?" И ответил аския: “День, в который Аллах их покарает: и Аллах унизит вершину гордецов из числа их!" Завершено.

Имя матери аскии Дауда было Бункан-Фарио; а аския Дауд был государем почитаемым, красноречивым, способным к главенству, благородным, щедрым, жизнерадостным, веселым и шутливым. Аллах обогатил его мирскими благами. Он был первый, кто устроил хранилища богатств — вплоть до книгохранилищ. У него были переписчики, переписывавшие для него книги; и часто он одаривал книгами ученых. Мне рассказал [83] гиссиридонке Дако ибн Букар-Фата, что аския знал наизусть Коран, читал полностью “Рисалу" — у него был наставник, который научил ей аскию 236. Наставник приходил к нему после рассвета и учил его до того, как делалось совсем светло.

То, что аскии приносили из продовольствия с его посевов и земельных угодий, не счесть и не оценить. Во всей земле, подчинявшейся ему, от Эрей, Денди, Кулане, Керей-Хауса, Керей-Гурма и того, что к ним прилегает до Кукийи и Гао, и до Кисо, островов Бамбы и Бенги, Атерема, до Кинги и Буйо, до окончания гаваней Дебо 237, были у аскии возделанные участки. В отдельные годы к нему из того продовольствия поступало более четырех тысяч сунну 238. Не было ни одного селения среди поселков, что мы упомянули, в котором бы у аскии не было рабов и фанфы. Под началом некоторых из фанфа возделывали землю до ста из числа рабов, у других же из фанфа — пятьдесят, шестьдесят, сорок и двадцать. А [слово] “ал-фанафи" — множественное число от “фанфа", а оно [означает] “начальник /95/ paбoв". Но так называют и шкипера судна.

Мне рассказало лицо, коему я доверяю, что аскии в земле Денди принадлежало имение, которое называлось Абда. В том имении у него было двести рабов и четверо фанфа; а, у них был начальник, которому они были подчинены. Звали его Мисакуллах. А значение “Миса-кул-Аллах" [таково]: “Любое дело, какое есть и будет, изо всего, что есть сущего в этом мире или в ином, — возможным его сделал и осуществил Аллах, слава ему". Нет бога, кроме него. Аскии поступала с этого посева тысяча сунну риса — эта [величина] была окончательной, не увеличивалась и не уменьшалась. По обычаю, только от аскии выдавались на этот посев семена, и кожи [для] его сунну. Судов же, что доставляли зерно к аскии, [было] десять челнов. Аския посылал их начальнику с гонцом, который от него приезжал для доставки его сунну, тысячу гурийя 239, один целый брус соли 240, черную рубаху и черное покрывало для жены этого начальника. Это был их с аскией обычай, чтобы однажды посланцы фанфа приходили к их начальнику Мисакуллаху, извещая его о наступлении времени уборки своих посевов. Но они не касались рукой серпа, пока начальник не придет и не взглянет на посевы, не обойдет их [за] три дня и не обойдет кругом четыре их стороны, затем не вернется на свое место и не прикажет им убирать урожай.

В один из годов к Мисакуллаху пришли их гонцы, извещая его о наступлении времени жатвы и хорошем состоянии зерна посевов. Он по своему обычаю выехал на своем судне с барабанами и сопровождающими, пока не прибыл на поле и не нашел его в добром состоянии, объезжал его вокруг около трех дней, потом прибыл в местность близ поля под названием Денке-Думде и причалил в гавани ее. Затем он послал к имаму города, его талибам, бедным и вдовам города. И они все пришли, а он сказал им: “Кто заслужил это [84] поле и то, что на нем?" Они ему ответили: “Кто же заслуживает его, кроме его господина?" — имея в виду аскию. Мисакуллах сказал: “В этом году тот, кто на него имеет право,— я сам. /96/ Я им подам милостыню, предназначу это для своей будущей жизни и тем приближусь к Аллаху. Оно — ваша милостыня от меня, ради Аллаха. Сожните же его и уберите, а немощным и беднякам из вашего числа, которые не найдут лодки, чтобы жать то, что в поле, пусть принадлежит передняя часть. Хозяевам маленьких судов пусть [достанется] то, что выше, из прилегающего к середине поля. Хозяевам же больших лодок — середина поля. Да примет то от меня Аллах!" И он возвратился в свой город, а каждому из фанфа, из того, что [имелось] у него самого, пожаловал поле, с которого они кормились.

Известие о том, что он сделал с теми посевами, дошло до города Гао и распространилось. В самом деле, Керен-Керен, слуга аскии и друг его, пришел во время их ужина в собрание приближенных аскии и сказал: “Ко мне сегодня пришел человек и рассказал, что Мисакуллаха, раба твоего, обуяли джинны, он стал беспокоен и обезумел!" Аския спросил: “А что он сделал?" Тот ответил: “Он заслуживал бы за то смертную казнь, если бы не был безумен!" Аския сказал: “Да что это?" Керен-Керен ответил: “Он прибыл в твое имение Абда, и подарил его жителям Денке-Думде, и разделил его между ними. И сказал, что сделал это ради своей будущей жизни. Он дал людям города власть над имением, а они там поселились и убрали его урожай. И не оставили они в нем ни горстки, ни щепотки, ни малости!" Собравшиеся стали говорить, подлежат ли “аре [одни] только жители Денке-Думде или нет; и они оставались погруженными в речи о том: одни говорили, Мисакуллах не безумен, а другие толковали об его безумии. Аския же сидел молча. Потом сказал: “А я скажу, [что] он не сделал ничего, что хоть немного бы мне повредило. Только он мне прибавил раздражения тем, что этот раб, при его положении, бедности и ничтожестве, дает милостыню с посевов, с которых выходит тысяча сунну. А что же буду раздавать милостыней я? И чего он домогается этим, если не прославленного имени, которым бы выделился среди своей общины?!" Потом долго молчал, а затем окликнул человека из числа своих слуг и приближенных, что был в том собрании, и этот человек встал. И сказал аския: “Иди в гавань, и гиме-кой даст тебе десять судов и тысячу кож сунну. И отправляйся сейчас, этой ночью к Мисакуллаху, и пусть наполнит он тебе эти /97/ сунну!" И велел вынести целый брус соли и тысячу гурийя, черную рубаху, красный колпак и черное покрывало, которые он должен был дать по своему обычаю. И сказал: “Если он полностью выдаст тебе количество сунну, совсем полных, отдай ему эти подарки!" Потом вынул два железных кольца и цепь и добавил: “Если же он не выдаст полностью [85] это количество или не хватит одного из них, схвати его, надень эту цепь ему на шею, а оковы — ему на ноги и доставь его вместе со всем тем, что он имеет. Но если он тебе отдаст то, чего ты от него потребуешь, то у тебя не [будет] над ним власти. И не говори ему ничего: его обязанность — только тысяча сунну, и нас касаются у него лишь наши мешки, с какого бы имения они ни были, даже если от покупки". И отправил человека той же ночью, и тот уехал.

Впоследствии аския сказал: “Мисакуллах желал лишь возвысить свое имя над моим — ведь я ни единого раза не давал тысячи сунну! Так как же наш раб превзойдет нас щедростью и благородством?!" Присутствующие у него сказали: “Пустое! Сам он не сравнится с каплей из моря твоей щедрости и твоего благородства, и если бы ты пожелал, то проявил бы себя более благородным, чем он, со всем тем что есть у него из богатства!" И они углубились в подобные этим речи и разнообразили их, пока не успокоили аскию и он не замолчал.

Комментарии

156. Анфао — местность, расположенная, насколько можно судить по “Тарих ас-Судан”, в окрестностях Гао (см. далее, с. 207).

157. “Бара-кой манса Кура” — здесь обращает на себя внимание сочетание сонгайского (бара-кой) и мандингского (манса) титулов. Такое сочетание, с одной стороны, лишний раз демонстрирует устойчивость мандингской традиции в культуре Судана, с другой же, способствует пониманию политической структуры Сонгайской державы. Совершенно очевидно, что мандингский правитель (манса) области Бара, став вассалом (а точнее, видимо, данником) сонгайских государей, прибавил к этому титулу совершенно равнозначный ему сонгайский — бара-кой ''господин, правитель Бары'.

158. Последующий текст до слов “...было двадцать восемь лет” (с. 57) воспроизведен издателями только по рукописи с.

159. В данном случае, видимо, проявилась та же тенденция, что при описании хаджжа аскии Мухаммеда I — стремление показать единение вокруг претендента всех факихов, независимо от их этнической принадлежности (см. выше, с. 215 и примеч. 35). Характерно и то, что в обоих случаях мы имеем дело с интерполяцией начала XIX в., которой свойственно стремление всячески “выпятить” мусульманское правоверие аскии.

160. В оригинале: ла йурсила илайка русулан татра, см. [ТФ, с. 54]. Удас и Делафосс перевели: “si аu contraire tu le fais mettre a mort, l'askia ne continuera pas a t'en expedier” (ТФ, пер., с. 104].

161. “Кровь... будет на его шее”, т.е. аския будет нести ответственность за гибель своего посланца (если его после такого предупреждения убьет ши Баро).

162. Айоро, или Айуру,— поселение и область на левом берегу Нигера между древней столицей Сонгай — Кукийей и г. Тиллабери, на территории современного Нигера.

163. Здесь, с одной стороны, как бы противопоставлены ши Баро и аския Мухаммед: последний-де просто получил законное наследство вместе с верховной властью; с другой — снова подчеркнуто мусульманское благочестие аскии: ислам запрещает обращать в рабство свободного мусульманина (и, так сказать, в подтексте: “А ши так поступал”). А поскольку эта часть текста интерполирована в XIX в., то имелось в виду и подчеркнуть изначально зависимый, сервильный статус “племен”.

164. Понятие “наследственные рабы” передано в тексте словом тилад (производная форма от VIII породы глагола валада), которое в данном контексте, как справедливо подчеркнул Делафосс, соответствует французскому выражению captifs de case, т.е. 'потомки рабов, рожденные в хозяйстве' (ср. мандингское дьонгорон, дьогорани [ТФ, пер., с. 107, примеч. 3]).

Что же касается брачного выкупа, установленный порядок фактически означал, что родственники будущей жены члена зависимой группы должны были продать эту женщину в рабство. Таким образом как бы молчаливо фиксировался счет родства по материнской линии; см. [Ольдерогге, 1960, с. 57]. См. также примеч. 31.

165. Удас и Делафосс переводят: “dix mesures de farine” [ТФ, пер., с. 109]. Однако текст не содержит прямого указания на муку, говоря о зерне: йа' муру раджулан мин каумихи йа'хуза галлатахум [ТФ, с. 56]. “Мера” — имеется в виду “фадда”, сонгайская единица сыпучих тел, объемом около 120 л; в целом эта часть текста вне зависимости от ее интерполированного характера свидетельствует, что в эволюции повинностей зависимых ведущей была тенденция к повышению нормы эксплуатации; см. [Куббель, 1974, с. 162].

166. “....обращая их в цену лошадей” — традиционная для средневекового Судана форма оплаты ввозимых с севера лошадей: рабами, захваченными у более слабых соседей. См. также примеч. 113.

167. Речь идет о траве бургу, растущей на затопляемых паводками Нигера участках средней дельты. Эта трава издавна использовалась как корм для лошадей; размеры царских конюшен, несомненно, требовали участия в этой работе сотен людей. Отсюда понятно ее превращение в специализированную форму повинности.

168. Дж. Ханвик отметил, что сам термин зиндж приобретает в “Тарих ал-фатташ” значение “сервильные касты в исключительной собственности правителя”; см. [Ханвик, 1968, с. 107]. Что касается характера повинностей, то они явно указывают, что речь идет о специализированных группах рыболовов и лодочников — сорко (бозо) или сомоно, т.е. бамана, специализирующихся на рыбной ловле (ср. [Куббель, 1974, с. 76—77]). Однако упоминание “зинджа Фарантака”, т.е. эпонима одной из главных групп сорко — сорко-фаран, говорит, что в данном случае речь идет именно о сорко; см. [Деплань, 1907, с. 425—433].

169. Арби, точнее, — габиби арби — см. примеч. 30.

170. Здесь снова интерполируемый текст направлен на то, чтобы подчеркнуть, так сказать, изначально сервильный характер ремесленных каст. Кроме того, упоминание разбоев и убийств можно истолковать и как намек на некие вспышки социального протеста — может быть, на сопротивление ремесленных групп приведению их верховной властью к сервильному состоянию.

171. Коронгой — см. примеч. 30.

172. Фани идентификации не поддается. Сома, по осторожному предположению Делафосса [ТФ, пер., с. 112, примеч. 3], идентифицируется с областью, расположенной между верхним течением Нигера и долиной Сенегала. Речь, таким образом, снова идет о районах с преобладающим мандеязычным населением. Это подтверждает и название данной группы — гаранке, трансформированное на сонгайский лад; см. [Прост, 1956, с. 367].

173. Рукопись С не включает предшествующую фразу, а к имени кура-коя Букара добавляет подробную родословную его, восходящую, как сказано далее, к Абдаллаху ал-Ансари [ТФ, пер., с. 114, примеч. 4].

174. “Сила” — одно из названий мандеязычного народа сонинке. Родословная деда аскии, несомненно, позднейшего происхождения; ее фальсифицированный характер настолько очевиден, что хронист под благовидным предлогом от нее отмежевался.

175. Сама формула “щедро давал людей и богатства [или имущества]” (бивала ан-нуфус ва-л-амвал) довольно определенно говорит о том, что современникам ал-Хадж Мухаммеда I (а Ибн ал-Мухтар Гомбеле, несомненно, пользовался сообщениями, восходившими к ним) был вполне очевиден приоритет в таких дарениях именно “людей”; о земельных пожалованиях для них в то время еще не было речи. Да и позднее, когда такие пожалования вошли в практику, земля субъективно далеко не всегда воспринималась как главное: дарили людей с землей и очень редко — землю с людьми. Здесь особенно важно четко разграничивать объективную тенденцию развития и ее субъективное восприятие современниками. К тому же примеры второго рода в хронике ТФ мы встречаем лишь в тех частях текста, которые вполне могут оказаться целенаправленными позднейшими интерполяциями; см [Куббель, 1974, с. 253—262].

176. Последняя фраза воспроизведена издателями только по рукописи с.

177. Этот рассказ (ошибочно отнесенный Н. Левционом к рукописи С: на самом деле как раз в ее тексте он отсутствует [ТФ, пер., с. 61, примеч.4]) достаточно хорошо показывает как претензии кадиев Томбукту, так и реальное соотношение сил, не позволявшее аскии полностью подчинить себе этот город в административном отношении.

178. Последующий текст до слов: “... оставшуюся сотню” воспроизведен издателями по тексту только рукописи с.

179. Слова “и было это в том же году”, присутствующие в рукописи С, не были включены издателями в изданный текст, хотя предшествовавшая фраза воспроизведена именно по этой рукописи [ТФ, с. 62, примеч. 1 и 2].

180. Последующий текст до слов: “т.е. Тендирму” (с. 60) воспроизведен издателями только по рукописи с.

181. Об иудейских общинах в средневековом Западном Судане см.[Мони, 1949; Монтей, 1951; Хиршберг, 1963, с. 322—324; СКОА, 1980, с. 81—82]. К иудеям возводят свое происхождение даже отдельные группы кочевого населения; см. [CKOA, 1980, с. 143]. Следует, впрочем, иметь в виду, что название “Бани-Исраила” 'потомки Израиля' носило и одно из главных поселений дьяханке (см. примеч. 17), основанное на левом берегу р.Ниери Манго, правого притока р. Гамбии, примерно в середине XIII в.; см. [Санне, 1979, с. 40 (карта), 49—51].

182. Тьебер-тьебер — это растение не поддается идентификации; можно лишь предполагать, что речь идет о каком-то смолистом виде. Характерно, что весь рассказ о способе укрепления стен колодцев спеканием грунта явно отражает определенную и, видимо, реальную техническую традицию — ср., например, эпизод с рытьем бассейна для жены мансы Мусы I (см. выше, с. 39).

183. Типичный пример народной этимологии; Делафосс указывает на широкое распространение топонима Тендирма, или Тендирима (мандингского происхождения), по всему Западному Судану вне всякой связи с основанием столицы Курмины [ТФ, пер., с. 121, примеч. 4]. Ср. также примеч. 1. Последующий текст до слов: “...господь не забывает никого!” (с. 64) воспроизведен издателями только по рукописи с.

184. Остров Тембо не поддается точной идентификации. Делафосс отмечает наличие острова со сходным названием — Дембо — в районе современного города Сай; см. [ТФ, пер., с. 122, примеч. 2].

185. Ссылка на “шерифа Мулай Ахмеда в городе Марракеше” в данном контексте убедительно свидетельствует о том, что мы имеем дело с позднейшей интерполяцией. Омар Комдьяго начинал строительство Тендирмы в 902/1496—1497гг. (см. выше); Мулай Ахмед пришел к власти в Марракеше лишь в 1517 г., и даже его отец, основатель саадидской династии Мулай Мухаммед ал-Махди, захватил власть в области Сус в Юго-Западном Марокко только в 1511 г. В Марракеше же в период строительства Тендирмы сидели наместники берберской династии Ваттасидов (бану Ваттас), которая никакого генеалогического отношения к марокканским шорфа не имела. Таким образом, интерполяция была проделана ради того, чтобы еще раз “обосновать” зависимое состояние зинджей Тембо.

186. Бако (оригинал — ба' ку) — по мнению Удаса и Делафосса, иное написание упоминавшегося ранее топонима: см. примеч. 81, а также [ТФ, пер., с. 123, примеч. 1].

187. Совместное поедание рыбы в знак гостеприимства на самом деле символизирует в данном эпизоде данническую зависимость сорко от сонгайской администрации: ведь именно поставка рыбы считалась их основной повинностью (см. выше, с. 55).

188. Вахб ибн Бари — в языке малинке слово бари означает 'каменщик', 'строитель' (ТФ, пер., с. 123, примеч. 4; Делафосс, 1955, т. 2, с. 35]. Ср. также [Молэн, 1955, с. 11]. Речь, таким образом, идет о члене ремесленной касты; к ней, несомненно, относились все сто “зодчих” (точнее, 'строителей' — бана-уна), о которых говорит хронист.

189. Букар Дьогорани — пример подчеркнутого счета родства по материнской линии в среде сонгайской знати; такое прозвание означает, что мать упомянутого сановника была из числа вольноотпущенников.

190. “Вожди корей”, по мнению Делафосса,— туарегские предводители (корей, точнее, карей 'белые'); см. [ТФ, пер., с. 125, примеч. 3; Прост, 1956, с. 437].

191. “Земля Фара” не поддается идентификации; то, что управление ею было поручено бара-кою, правителю области между Нигером и его рукавом Бара-Исса к северу от оз. Дебо, позволяет предполагать, что она находилась где-то в области озер, в западной части большой излучины Нигера.

192. Санафа — Делафосс полагает, что речь идет об одном из районов Гао [ТФ, пер., с. 125, примеч. 6]; см. также примеч. 35.

193. Снова явная интерполяция в пользу Секу Амаду; параллельно возвеличивается и статус аскии ал-Хадж Мухаммеда I — “одиннадцатого (и предпоследнего. — Л. К.) халифа”.

194. Последний эпизод свидетельствует о претензиях факихов (включая и современников Секу Амаду) на значительную степень независимости от светской власти.

195. Сиди Мухаммед ибн Абд ал-Керим — см. примеч.14.

196. По-видимому, речь идет о мусульманской рационализации древних доисламских традиций, равно как и о стремлении старой военной аристократии закрепить свои привилегии перед лицом усиливающейся исламизации сонгайского двора.

197. Ракат, рикат — комплекс ритуальных поз (коленопреклонений, поклонов и т. п.) и молитвенных формул; определенный набор таких комплексов входит в состав каждого из пяти обязательных ежедневных молений благочестивого мусульманина. Словом ракат обозначается также коленопреклонение при молитве.

198. В оригинале: удхулу амами хатта ухриджакум. Текст не вполне ясен, что отметили также Удас и Делафосс — см. [ТФ, пер., с. 134, примеч. 1].

199. Маргиналия рукописи А гласит: “Под сотней он имел в виду своих сыновей и сыновей брата своего, курмина-фари Омара”; см. [ТФ, пер., с. 70, примеч. 2].

200. “Я слышал это от родителя моего, ал-Мухтара Гомбеле” — отсюда видно, что речь идет уже о четвертом поколении ученых, описывавших историю Сонгайской державы. Иначе говоря, к середине XVII в. сложилась определенная историографическая традиция такого описания.

201. Тилдза — ныне не существующее поселение на плато Аир к северу от г. Агадес. Речь идет о первом походе аскии ал-Хадж Мухаммеда I на Аир; второй состоялся в 1514—15115 гг. Об обстановке в Аире в это время см. [Лев Африканский, 85v; Лев Африканский, 1983, с. 308—309; История Африки, 1979, с. 349—350; Адаму, 1980, с. 47—67; Мони, 1961, с. 142].

202. Какаки — длинные трубы, использовавшиеся в сонгайском войске; до настоящего времени сохраняются у зарма — части сонгайского этноса, населяющей область Денди, т.е. крайние юго-восточные районы ареала сонгаев, примерно от современного города Ниамей до г. Буса; см. [Бубу Хама, 1967, с. 159—188].

203. Дьялана — “Тарих ас-Судан” помещает этот пункт (или эту местность) на территории государства Мали, т.е., по-видимому, где-то на широте современных городов Дженне или Сегу, см. далее, с. 210.

204. Последующий текст до слов “... на них [всех] благословение” воспроизведен издателями только по рукописи с.

205. Иса-Кейна и Ка — речь идет, по всей вероятности, об окрестностях Гао; более точной идентификации не поддаются; см. [ТФ, пер., с. 136, примеч. 5, 6 ].

206. Здесь впервые в акте царского пожалования на первое место как будто выступают земли, а не люди. Хотя, строго говоря, они в тексте неотделимы друг от друга: люди выглядят как атрибут земель; см. [Куббель, 1974, с. 147]. Нельзя, однако, забывать, что указанный отрывок опять-таки содержится только в рукописи С и, следовательно, может отражать социально-экономические реальности гораздо более позднего времени, чем начало XVI в. Из текста мы можем также усмотреть, что дело касалось “смешанных” земледельческо-ремесленных групп (мать — арби, отец — кузнец); это предполагало возможность более широкого круга повинностей для таких групп; см. также [Тымовски, 1974, с. 50—52].

207. Заслуживает внимания предположение Тымовского о том, что в конфликте между братьями (помимо вполне несомненной стяжательской ориентации последних) выразилось столкновение принципов большесемейной и индивидуальной частной собственности; см. [Тымовски, 1974, с. 53].

208. Мотивировка просьбы о предоставлении иммунитета интересна и тем, что как бы “от противного” показывает обстановку произвола сонгайской военной знати, от которого не были гарантированы даже факихи. Тымовски полагает, что этот случай бросает свет на положение рядовых свободных; см. [Тымовски, 1974, с. 54].

209. Канта — здесь и далее (с. 95, 209) не столько топоним, сколько титул правителя хаусанского княжества Кебби (см. Глоссарий чинов и титулов). Перед нами достаточно типичный случай именования страны по титулу ее правителя, аналогичный отмеченному ранее для древней Ганы.

210. Снова — о фиксации зависимого состояния через состояние матери, хотя в данном случае ограничения в брачной сфере несколько смягчены “ради святости деда” эвентуального мужа.

211. Галамбут, также Галам и Гадьяга — историческая область на среднем течении Сенегала в районе современного города Бакель; см. [Батили, 1969, с. 40—44; Тримингэм, 1962, с. 234].

212. Сунна, букв. 'обычай' — имеется в виду повседневная практика основателя ислама Мухаммеда, зафиксированная в предании (хадис). Иджма 'единодушие', 'единогласие' — единодушное мнение богословов и правоведов по какому-либо вопросу. Сунна и иджма служат важными источниками мусульманской правовой нормы наряду с текстом Корана и суждением по аналогии (кийас). Учитывая, что в господствующем в Западной Африке маликитском толке ислама сфера применения аналогии довольно ограниченна, данный пассаж в тексте хроники обозначает практически противоправное решение.

213. Этот рассказ свидетельствует о достаточно острых противоречиях в среде верхушки факихов Томбукту, равно как и о том, насколько привлекателен был для нее пост кадия в этом городе. Показательно, что при всей автономии мусульманской духовной аристократии назначение кадия оставалось исключительной привилегией царской власти (и ею активно использовалось в политических целях).

214. О Тениедде см. примеч. 108. Кинги — историческая область в северозападной части современной Республики Мали около г. Ниоро.

215. Из последующей фразы можно как будто предположить, что около шести лет аския провел в стране хауса, т.е. в районе, прилегающем к нынешней границе Нигера с Нигерией.

216. “Праздник жертвы” — десятый день месяца зу-л-хиджжа, последнего месяца мусульманского лунного года, третий и последний день церемоний паломничества в Мекку; в этот день приносят в жертву овец и коз в долине Мина, около Мекки, перед тем как возвратиться в город для троекратного обхода Каабы.

217. Дарам — группа крепостного населения, зависимого от туарегов-юлимидден, обитавшая на правом берегу Нигера, внутри его большой излучины. Само прозвание Берда означает 'туарегка'; см. [ТФ, пер., с. 154, примеч. 2, 3].

218. Бара историческая область к северу от оз. Дебо на правом берегу р. Бара-Иса. Кинкира точной идентификации не поддается. Дьибар (Дьибара) — южная часть области Бара; см. [ТФ, пер., с. 152, примеч.7].

219. “Из-за слабости зрения...” — Удас и Делафосс перевели арабское ли-баафи басарихи [ТФ, с. 82] как “en profitant de се que son pere avait la vue tres affaiblie” [ТФ, пер., с. 155]. Возможно, однако, что дело заключалось не только в использовании в качестве повода к мятежу слабости зрения аскии, но и в весьма распространенном представлении, что правитель может оставаться таковым, лишь пока он полностью здоров и дееспособен. Это представление как раз характерно для многих африканских обществ предклассового и раннеклассового уровня: правитель — символ единства и благополучия общины. О сходном случае рассказывает, говоря о древней Гане, ал-Бекри; см. [Арабские источники, 1965, с. 160/181; Монтей, 1968].

220. Акеген — местность на левом берегу Нигера к северо-востоку от Кабары. Темен идентификации не поддается; см. [ТФ, пер., с. 156, примеч. 1, 3].

221. Маргиналия всех трех рукописей гласит: “а значение [имени] Маа-Кейна — Мухаммед Младший [или Малый]” (ва маана маа каина мухаммад ас-сагир) [ТФ, пер,, с. 84, примеч. 2].

222. Алдьяфа (чтение условное) точной идентификации не поддается. По мнению Делафосса, эта местность находилась где-то неподалеку от Кабары [ТФ, пер., с. 159, примеч. 2].

223. Это заявление аскии Мухаммеда-Бенкан заставляет предположить существование ко времени его правления какой-то, так сказать, базовой численности сонгайского войска, фиксированной законом или (что более вероятно) традицией.

224. Таба — город или область к юго-западу от г. Дженне.

225. В данном случае рассказ о назначении Исмаила халифом выглядит на первый взгляд более соответствующим политической реальности, нежели те, что содержатся в позднейших интерполяциях. Однако если принять во внимание, что дело происходило в 1537 г. и что саадидский султан Марокко Ахмед ал-Ааредж отказался признать власть турок, провозгласив халифом самого себя, то становится очевидно, что мы имеем здесь дело в лучшем случае с позднейшей рационализацией обстановки.

226. “На его... языке” — в данном случае мы имеем дело, очевидно, не с царским церемониймейстером — уандо (см. далее, с. 231), обычно излагавшим присутствующим на аудиенции речи аскии, а с настоящим переводчиком: Дженне находится в районе с преимущественно мандеязычным населением.

227. В данном случае очевидно прежде всего, что верхушка населения города напоминает аскии о чисто даннической зависимости Дженне (нет ни царских имений, ни царских имуществ в обороте). С другой же стороны, рассказ подчеркивает смелость и благочестие Мухаммеда Багайого (как и благочестие самого аскии). Можно почувствовать и не слишком явные претензии на предоставление Дженне налогового иммунитета; см. также [Тымовски 1973 с. 33, 42—44].

228. Отсюда следует, что и право назначения хатибов в главные мечети региона сохранялось за центральной властью.

229. Ал-Кушайри, Абу-л-Касим Абд ал-Керим ибн Хавазин (986—1074) — известный мистик и суфийский теолог, автор богословского трактата “Рисала” (“Записка”, или “Послание”); см. [GAL, т. I, с. 432, 1].

230. Имеется в виду Мааруф ал-Керхи (ум. 815), один из самых почитаемых ранних суфиев [Тримингэм, 1971, с. 31]. Нисба дана по одному из районов средневекового Багдада, его торгово-ремесленному предместью ал-Керх на западном берегу Тигра; см. [Е1(2), т. I, с. 896—897, 908 (карта)].

231. Из перечисленных здесь топонимов Коко и Дьяукал идентификации не поддаются. Бенга — область озер на правом берегу Нигера (оз. До, оз. Ньянгай и др.), к востоку от современных населенных пунктов Дире и Эль-Уаладжи. Гума — город в этой области, помещаемый Делафоссом в районе оз. Корару к юго-востоку от города Сарафере; см. [ТФ, пер., с. 173, примеч. 6].

232. Эпидемия гафе — трудно сказать, о каком именно заболевании идет речь; Ш. Монтей полагал, что имеется ввиду желтая лихорадка (куфи) — см. [Монтей, 1965, с. 504; Сисоко, 1968, с. 810].

233. “Люди Сонгай согласились” — словосочетание ахл сугай и в данном случае особенно правомерно относить именно к сонгайской аристократии, военно-придворной верхушке, которая, собственно, одна только и могла повлиять на порядок наследования верховной власти; см. также примеч. 10.

234. Отсюда можно предположить, что Курмина образовывала нечто вроде самостоятельного военного округа с более или менее твердо установленными; численностью и составом сил, подчиненных только канфари — наместнику западных областей державы.

235. День Тентьи — речь идет о захвате в плен аскии Мухаммеда-Гао пашой Махмудом ибн Зергуном в 1592 г. (см. далее, с. 165). Тентьи — местность неподалеку от Кукийи, древней столицы Сонгай.

236. Ар-Рисала (“Послание”, или “Записка”) — в данном случае речь идет о трактате по маликитскому праву Абу Зейда Убейдаллаха ибн Абд ар-Рахмана ал-Кайрувани (928 или 932—996); см. [GAL, т. I, с. 177—178; ЕI(2), т. III, с. 695].

237. Названные здесь пункты практически покрывают всю территорию вдоль большой излучины Нигера, включая сюда и озерную область в районе его средней дельты, а также сахельские районы, лежащие дальше к северо-западу. Идентификации, предложенные Делафоссом [ТФ, пер., с. 178, примеч.3], таковы: Эрей — область, расположенная ниже Денди по течению Нигера, примерно в районе w-образной излучины; Кулане — область около современных городов Ниамей и Сай; Керей-Хауса и Керей-Гурма — соответственно “левый берег” и “правый берег”; Кисо — район между современными городами Томбукту и Гундам, восточнее озер Фати и Фагибин; “острова Бамбы и Бенги” — т.е. практически все острова на Нигере от г.Бамба примерно до широты современного города Мопти на р.Бани (собственно Бенга — озерная область в средней дельте Нигера); Атерем — зона сахеля к западу от верхней части большой излучины Нигера; Кинги — см. примеч. 214; Буйо (Делафосс читает: Буньо) — район к северу от оз. Дебо, затопляемый в паводок; см. также [Тымовски, 1970; Тымовски, 1974, с. 64—69].

238. Сунну — мешок для зерна. Делафосс говорил о кожаном мешке, вмещающем от 200 до 250 л зерна; см. [ТФ, пер., с. 179, примеч. 1]. Это количество служит также мерой объема сыпучих тел. Данные Дюпюи-Якуба совпадают с оценкой Делафосса — ок. 240 л; см. [Дюпюи-Якуба, 1917, с. 65], хотя он и относит сунну к “счетным мерам” (mesures fictives). Однако Прост объясняет слово сунну как 'мешок из сшитых по спирали полос листьев пальмы-дум' [Прост, 1956, с. 529] и, что еще важнее, определяет его емкость цифрами от 40 до 120 л зерна.

239. Гурийя — орех кола (см. примеч. 101).

240. “Целый брус соли” — имеется в виду половина верблюжьего вьюка соли; в средние века такой вьюк состоял обычно из двух пластин (“брусьев”) каменной соли общим весом 125—150 кг [Мони и др., 1966, с. 37, примеч. 5; Дюбуа, 1897, с. 285—287]. Следовательно, брус соли весил в среднем 65—75 кг — немалое богатство для средневекового Судана. Впрочем, сейчас, как отмечал Мони, его вес составляет лишь 25—40 кг с соответствующим увеличением числа таких брусьев во вьюке; см. [Мони, 1961, с. 381].

Текст воспроизведен по изданию: Суданские хроники. М. 1984

Еще больше интересных материалов на нашем телеграм-канале ⏳Вперед в прошлое | Документы и факты⏳

<<-Вернуться назад

Главная страница  | Обратная связь
COPYRIGHT © 2008-2024  All Rights Reserved.