Мобильная версия сайта |  RSS
 Обратная связь
DrevLit.Ru - ДревЛит - древние рукописи, манускрипты, документы и тексты
   
<<Вернуться назад

МИРЗА МУХАММАД ХАЙДАР

ТА'РИХ-И РАШИДИ

КНИГА ВТОРАЯ

ГЛАВА 10.

РАССКАЗ ОБ УХОДЕ БАБУР ПАДИШАХА В ХОРАСАН И УПОМИНАНИЕ О РАСПРЕ И УЖАСЕ, КОТОРЫЕ ПРОИЗОШЛИ В КАБУЛЕ

Когда [Бабур] Падишах ушел в Хорасан, до середины зимы в Кабуле было спокойно, и Падишах долго оставался в Хорасане. [В Кабул] поступали различные известия о нем, а дороги из-за разбойников [из племени] хазара были закрыты.

Ранее при перечислении детей Йунус хана упоминалось, что у него было пять дочерей и двое сыновей, а что касается трех дочерей, то [первая из них] — Михр Нигар ханим, о которой упомянуто выше, прибыла из Самарканда с Шах бегим и находилась в это время в Кабуле. Другая — Кутлук Нигар ханим, мать Бабур Падишаха, которая скончалась перед приездом в Кабул Шах бегим, [Михр Нигар] ханим и моего отца. Третья — мать сего раба [Мирза Хайдара], скончавшаяся в благополучные времена в Ташкенте, как уже упоминалось. Эти три дочери Йунус хана были от Исан Даулат бегим. Султан Махмуд хан, Султан Ахмад хан и Султан Нигар ханим, которая является женой Мирзы Султан Махмуда сына Мирзы Султан Абу Са'ида и матерью Мирза хана, и Даулат султан ханим, являющаяся женой Тимур султана сына Шахибек хана, как уже упоминалось, — все четверо были [дети] от упомянутой Шах бегим. Итак, Шах бегим приходилась неродной бабкой Бабур Падишаху и этому ничтожному, а для Мирзы хана она была родной бабушкой. С того времени, как [Бабур] Падишах был разбит ханами и ушел в горы Хисара, Мирза хан присоединился к Падишаху в той горной стране и до сего времени находился вместе с ним. Падишах относился к нему милостиво, как к своему сыну, потому что его отец с отцом и матерью Бабур Падишаха были родные, /128б/ о чем уже сказано. Из-за стесненности в средствах он [отстал] от [Бабур] Падишаха в той поездке и оставался при бабке, Шах бегим. Когда в середине зимы начали приходить разные известия о [Бабур] Падишахе и о мирзах Хорасана, сердце Шах бегим охватила материнская любовь. У нее появилось следующее намерение, так как [Бабур] Падишах в Хорасане оказался в руках у мирз, то по той причине, что между Султан Хусайном мирзой [270] и Султан Абу Са'идом мирзой существовала вражда и лилась кровь, [Бабур] Падишах не сможет уйти из их рук; вместе с тем появились также соответствующие этому ложные слухи и настало [в конце концов] время, чтобы сделать Мирза хана государем вместо [Бабур] Падишаха. Когда завели разговор об этом с моим отцом, он решительно отверг это. Распря дошла до предела, начались обиды и притеснения. Обиды Шах бегим стали обидой ханов, и это было тяжело моему отцу. Когда [дело] дошло до предела, мой отец сказал: “Мое запрещение не заставит их воздержаться [от смуты], поэтому я не возьму на себя эта дело”. После продолжавшихся целый месяц споров дело было решено. И когда к моему отцу из Кабульской крепости пришли эмиры Бабур Падишаха, ежедневно являвшиеся к нему на службу по установленному обычаю, он тайно сказал им, чтобы они больше не приходили. Когда эмиры вернулись в крепость, мой отец ушел в местность Аб-Баран, находившуюся от Кабула на расстоянии одного дня пути, и устранился от этого дела. Шах бегим и еще группа моголов провозгласили хутбу на имя Мирза хана и стали готовиться к захвату крепости Кабула. Произошли стычки. [Шах] бегим отправила к моему отцу человека с настоятельным требованием. Когда эта настойчивость и упорство преступили все границы, мой отец поневоле приехал, и двадцать четыре дня они осаждали Кабульскую крепость. В это время вернулся [Бабур] Падишах, о чем будет изчожено дальше.

ГЛАВА 11.

УХОД [БАБУР] ПАДИШАХА В ХОРАСАН /129а/ И ВОЗВРАЩЕНИЕ ПАДИШАХА ИЗ ХОРАСАНА В КАБУЛ

Когда [Бабур] Падишах ушел вслед за Джахангир мирзой они встретились в горах Хазара и устроили совещание. Они пришли к тому мнению, что следует идти в Хорасан, возможно, что со своей силой они смогут еще раз выступить против Шахибек хана. С этим намерением они и отправились в Хорасан. Когда они пришли в Хорасан, люди Хорасана хорошо встретили этих двух братьев, и мирзы также крайне обрадовались их приходу. Но согласия между мирзами Хорасана не наступило (Приведено по Л2 97б; Лз 96б). Когда [Бабур] Падишах понял, что согласия не будет, а без согласия никакое дело не [271] устроится, к тому же еще Джахангир мирза от чрезмерного употребления вина заболел кровавым поносом и горячкой — по людской молве Хадича бегим по старой своей привычке положила ему в вино яд — по всем этим причинам [Бабур] Падишах испросил разрешения у некоторых людей и направился в Кабул. В горах Хазара он получил известие, что Мирза хан и Мухаммад Хусайн мирза осаждают Кабул. Все грузы и ношу он оставил Мирза Джахангиру, который был болен и ехал на носилках, и с небольшим количеством людей выступил вперед. Перевал Гиндукуш был полон снега. Преодолев все трудности, они перешли его и быстро, форсированным маршем направились в Кабул и однажды на рассвете обрушились на него. Все, кто находился вне [крепости] и плотно окружал ее, попрятались по разным местам, а люди, бывшие внутри [крепости], вышли из нее и растащили все, что было внутри и снаружи. [Бабур] Падишах, счастливое существо которого было само благородство, без промедления и обиды, радостный и доброжелательный вошел к неродной бабке, которая отвернула от него свою любовь и сделала вместо него государем своего родного внука. Шах бегим, взволнованная и пристыженная, не знала, что сказать. [Бабур] Падишах пал на колени, поздоровался со всей любовью и сказал: “Если благодетельница-мать проявит милость к одному из сыновей, то другой сын как может обижаться на это? /129б/ Веление матери во всех отношениях обязательно для детей”. И прибавив: <Я не спал всю ночь, прошел много дорог”, он положил голову в объятья Шах бегим, намереваясь уснуть. Это было сделано, чтобы успокоить [Шах] бегим, <да воздаст тебе Аллах добром >. Он еще не уснул, как пришла Михр Нигар ханим, родная тетка [Бабур] Падишаха. Падишах вскочил и быстро, с любовью поздоровался со своей дорогой тетей. Ханим сказала: “Твои дети и домочадцы жаждут тебя видеть. Благодарим Аллаха за то, что мы удостоились видеть тебя. Поднимись и иди в крепость к своим домочадцам, и мы также придем туда”. [Бабур] ушел в крепость. Эмиры и весь народ поспешили выразить благодарность за божескую милость и помазали глаза свои прахом из-под ног великодушного Падишаха. Вслед за ним пришла [Михр Нигар] ханим, захватив с собой Мирза хана и моего отца. Когда они приблизились [к крепости], [Бабур] Падишах [272] вышел навстречу [Михр Нигар] ханим. Ханим сказала: “О душа матери! Я привела к тебе грешного мужа моей сестры и твоего несчастного брата, что ты скажешь?” — и она указала на моего отца. Когда [Бабур] Падишах увидел моего отца, он поспешно, с поклоном, как было принято раньше, пошел к нему навстречу. Смеясь и радуясь, он обнял его и любезно стал расспрашивать о здоровье. После этого он обратился к Мирза хану и ему также выразил любовь и великодушие. Проявляя благородство и доброту, он великодушно побеседовал с ними и предоставил им свободу выбора: остаться у него или уйти. Лик пребывания здесь из-за краски стыда не был виден в зеркале их воображения. Сколько бы великодушный Падишах ни старался счищать с них краску стыда полировкой благородства и человечности, ржавчина стыда, которая от их неблаговидных поступков осела на зеркале надежд, не счищалась. Мой отец и Мирза хан испросили разрешения уйти в Кандагар, а Шах бегим и [Михр Нигар] ханим удержали здесь настойчивыми уговорами и приглашениями.

Когда они достигли Кандагара, Мирза хан остался в Кандагаре, а мой отец прошел в сторону Фараха и Систана с намерением отправиться в благословенную Мекку (Добавлено по Л2 121а; Л, 97а), как было решено ранее в Хорасане. Когда он достиг Фараха, пришло известие о завоевании Шахибек ханом Хорасана и об /130а/ истреблении Чагатаев. Дороги стали опасными, горные проходы были преграждены, и это намерение [отца] не смогло осуществиться. Эти события произошли в 912 (1506 — 1507) году.

ГЛАВА 12.

УПОМИНАНИЕ О СОБЫТИЯХ, [КАСАЮЩИХСЯ БАБУР] ПАДИШАХА В ТОТ ГОД, КОГДА ОН БЫЛ В КАБУЛЕ, И ОТДЕЛЬНЫЕ РАССКАЗЫ, КОТОРЫЕ ИМЕЮТ К ЭТОМУ ОТНОШЕНИЕ

Падишах пребывал в Кабуле на престоле царствования и на троне великодушия. Краткое описание Падишаха в Кабуле следующее. Ранее уже упоминалось, что в 909 (1503 — 1504) году он освободил Кабул от Муким б. Зуннун Аргуна. С ним было войско Хусрау шаха — около двадцати тысяч человек; Кабул не смог вместить его, поэтому оно направилось в Хиндустан. [273]

То войско из-за незнакомых дорог попало в места, где было мало продуктов питания. Большинство коней из войска погибло. Хотя то войско не вело сражений, но понесло большие потери. Когда они вернулись в Кабул, большая часть войска Хусрау шаха рассеялась. Приезд в Кабул Шах бегим и моего отца, а также отъезд Падишаха в Хорасан, описание которого было впереди, также произошли в это время.

После того, как мы [с отцом] уехали в Кандагар, в результате этих событий люди и Падишах оказались в очень тяжелом положении. Жизнь проходила в крайней скудости. К тому же умер и Джахангир мирза, который был в то время опорой Падишаха в его делах. После того, как произошли все эти события, [Бабур Падишах] стал искать какую-нибудь силу, на которую можно было опереться, чтобы утвердиться в Кабуле, и он послал в Кандагар человека к Шах беку. Шах бек был сыном Зуннун Аргуна. Зуннун был одним из видных эмиров Мирза Султан Хусайна. В течение тридцати лет он независимо правил от имени Султана Хусайна в Кандагаре и Заминдаваре. Хотя он был человеком храбрым и умным, но крайне скупым; за это время он накопил бесчисленные богатства. Он отправился в Хорасан, чтобы служить мирзам. Когда Шахибек хан пошел на Герат, /130б/ он один выступил против него, сразился с передовым отрядом узбекского войска и в том сражении был убит. А в Кандагаре вместо него утвердился его сын Шах бек. Падишах отправил к Шах беку человека с уведомлением, что так как потомки Мирза Султан Хусайна устранены, то он [Шах бек] должен держать открытыми врата покорности и служения [Бабур Падишаху], потому что в настоящее время в доме его царствования нет более подходящего человека, чем он, который стал бы во главе правления. Однако сколько бы [Бабур] ни отправлял к нему подобные увещеваний, тот отказывался, так как он ставил себя выше того, чтобы служить кому-либо. В конце концов дело кончилось войной. Падишах отправился в Кандагар и недалеко от Кандагара дал сражение. Произошла большая битва. Наконец, ветры победы подняли знамя счастья Падишаха до небес завоевания, а глаза воинов Шах бека засыпало прахом поражения. Они пришли в такое замешательство (Приведено по Л2 99а), что не смогли вернуться в [274] крепость Кандагара, и не имея ничего, поплелись в сторону Сави, сменив счастье на несчастье. В руки Падишаха попали такие сокровища, что он выделил каждому воину по шахрухи. Мирза хан, который оставался в Кандагаре, снова присоединился к Падишаху. Падишах с полной удачей и с большой добычей, во всем великолепии вернулся в Кабул, а Кандагар отдал Султан Насиру мирзе, младшему брату Джахангира мирзы.

Когда [Бабур Падишах] прибыл в Кабул, из Бадахшана поступило известие, что вилайат Хусрау шаха отошел к узбекам. Некоторые из жителей Бадахшана не покорились узбекам, несколько раз они наносили поражение узбекскому войску, и каждый из глав тысячной [части войска] захватив власть в каком-то одном месте, вешал узбеков. Главою над ними был Зубайр Раги.

Шах бегим могла претендовать на Бадахшан по той причине, что [по ее словам]: “Это мое наследованное владение уже три тысячи лет. Хотя я женщина и не достойна царствовать, но у меня есть внук — Мирза хан, и люди не откажутся от меня и моего сына”. И Падишах разрешил Шах бегим /131а/ и Мирза хану уйти в Бадахшан. Мой брат — Мухаммад шах — находился в услужении у [Шах] бегим, они его также увели с собой. Когда они приблизились к Бадахшану, то отправили Мирза хана к 3убайру Раги, чтобы сообщить о [Шах] бегим и ее намерениях.

Когда Мирза хан отделился от них, из Кашгара прибыло войско Мирза Аба Бакра, и всех людей, которые были с бегим и ханим, схватили и увели. Мирза хан ушел к Зубайру. Вначале тот принял его с уважением, а потом стал относиться к нему по-иному, так что, кроме двух-трех слуг, около него никого не оставил. Прошло некоторое время, после чего Йусуф 'Али кукалдаш дивана, старинный мулазим Мирза хана, договорился с восемнадцатью другими людьми, и однажды ночью они напали на Зубайра, убили его, а Мирза хана сделали государем. С той даты — 913 (1507 — 1508) год — до конца его жизни Бадахшан оставался в руках Мирзы хана.

Что касается [Бабур] Падишаха, то после завоевания Кандагара он пребывал в Кабуле. Моголы Хусрау шаха, из которых осталось, примерно, тридцать (В Л2 122а; Л3 98б; R 204 — три) [275] тысяч человек, провозгласили государем 'Абдарраззака мирзу б. Улугбека Кабули и выступили против [Бабура], так что с [Бабур] Падишахом осталось не более пятисот человек. Падишах выступил с ними и дал сражение. Это была одна из самых жарких его битв. После многих столкновений и схваток он разбил врагов. В той битве он сам лично сразился с пятью бахадурами из войска противника — с 'Али Сайид куром, с 'Али Сина и еще с тремя другими. Смелыми ударами, [нанося] раны мечом, он обратил их в бегство. 'Абдарраззак мирза в том сражении попал в руки Падишаха. Проявив великодушие, [Бабур] отпустил его. После этих событий дела Падишаха в Кабуле пошли успешно. Здесь он пробыл до 916 (1510 — 1511) года, когда был убит Шахибек хан. Описание этого будет сделано, если захочет Аллах.

ГЛАВА 13.

ПОХОД ШАХИБЕК ХАНА В ХОРЕЗМ И ЗАВОЕВАНИЕ ЕГО; /131б/ ВОЗВРАЩЕНИЕ ШАХИБЕК ХАНА 1316 В МАВЕРАННАХР И ПОХОД ЕГО В ХОРАСАН

Когда Шахибек хан покончил с моголами, Султан Са'ид хан бежал в Моголистан, а мой отец в Хорасан. Некоторых [моголов] он убил, некоторых заковал в цепи, Шах бегим отправил в Хорасан, а остальных моголов увел с собой в Хорезм. В течении одиннадцати месяцев он осаждал его. В Хорезме сидел Чин Суфи (В Л1 99б; Л2 122а — Хусайн Суфи), который правил там от имени Мирза Султан Хусайна. На протяжении одиннадцати месяцев никто не прибыл на его зов [о помощи], и он вел удивительные сражения, которые стали легендой среди узбеков. В конце концов из-за того, что не осталось никаких припасов, большинство людей погибло от голода и не осталось больше возможности бороться, Шахибек хан овладел крепостью Хорезма. Он убил Чина Суфи и вернулся в Самарканд.

До завоевания Хорезма [Шахибек хан] шесть месяцев осаждал Балх, и это дело он оставил на половине, о чем писалось раньше, теперь он отправился, чтобы завершить его. Он завоевал также Балх и вернулся в Самарканд. Зиму он провел в Самарканде, а весной отправился в Хорасан. Мирза Султан Хусайн скончался за год до этого. Сыновья Мирзы [Султан Хусайна] по своему недомыслию и из-за недостаточной энергии в делах не приходили к общему согласию. [276]

Когда они услышали о выступлении Шахибек хана, то пришли в полное смятение, каждый из них что-то советовал и предлагал свое, и они еще не успели прийти ни к какому решению, как поступило сообщение, что Шахибек хан приблизился к Герату. Мир Зуннун выступил навстречу войску, однако как невозможно остановить наводнение землей и погасить пламя огня щепками, так и из-за его опрометчивости первый же передовой отряд узбекского войска убил Мир Зуннуна и занялся грабежом внутри Герата. Мирзы разбежались в разные стороны, и большинство воинов даже не заметило, как Герат был завоеван. Такой большой город, с таким количеством жителей /132a/ так легко был завоеван! Мир Мухаммад Салих — один из потомков эмиров Султана Абу Са'ида, имя которого упомянуто в “Жизнеописании поэтов”, дату завоевания Хорасана нашел в слове “Хорасан”, [а именно] — 912 (1506 — 1507) год.

ГЛАВА 14.

ПРИЧИНА ПРИХОДА МОЕГО ОТЦА МУХАММАД ХУСАЙН ГУРАГАНА К ШАХИБЕК ХАНУ И УПОМИНАНИЕ О ТОМ, ЧТО СВЯЗАНО С ЭТИМ; О МУЧЕНИЧЕСКОЙ СМЕРТИ МОЕГО ВЕЛИКОГО ДЯДИ СУЛТАН МАХМУД ХАНА И МОЕГО ОТЦА

Когда мой отец и Мирза хан прибыли из Кабула в Кандагар, Мирза хан остался в Кандагаре, а мой отец проехал дальше с намерением совершить хадж. Было решено, что он пойдет в Систан и дорогой на Нех-и Бандан выйдет к Керману 1, потому что, если идти через Хорасан, то мирзы Хорасана будут оставлять его здесь. Когда он приблизился к Фараху, навстречу ему шла группа людей, несчастных, измученных беженцев, в самом скверном и жалком состоянии, которые сообщили, что Шахибек хан захватил Хорасан, как уже было изложено. Когда он дошел до Фараха, дороги оказались закрытыми и опасными. Ничего другого у него не было, как остаться здесь, и он три месяца оставался в Фарахе. Шахибек хан услышал об этом, послал сюда человека с учтивыми приглашениями, и [мой отец] вместе с вельможами Фараха отправился к нему. Шахибек хан сидел в Уланг Кахдастане с таким великолепием, что описать невозможно в этом кратком повествовании. Никто и помыслить не мог о тех переменах, которые произошли в его делах за несколько лет. И удивительно, что за короткое время все [277] пошло прахом, а каким образом — это вскоре будет описано. Короче говоря, он оказал моему отцу разные знаки внимания, проявил почтение и щедро одарил его.

[Шахибек хан] пошел на Кандагар. В Кандагаре сидел Султан Насир мирза, о котором сообщалось раньше. Сорок дней Шахибек хан осаждал Кандагар, в конце концов, заключив мир и захватив добычу, он вернулся. В тот год в Мешхеде, Нишапуре, Астрабаде и Туршизе между сыновьями Мирза Султан Хусайна и султанами Шахи /132б/ бек хана шли сражения. Во всех сражениях победа доставалась узбекам, а поражение — Чагатаям. Большинство [Чагатаев] было убито, а те, которые спаслись от мечей, постепенно рассеялись так, что больше никогда уже не собрались. В то время 'Убайдаллах хан, который был в ту пору султаном и большинство завоеваний совершалось его именем, отправлялся в Бухару, которая была столицей его наследственного царства. Он попросил у моего отца отпустить меня с ним. Причина этого заключалась в следующем. При подробном перечислении детей моего отца упоминалось, что старшим его ребенком была [дочь] по имени Хабиба Султан Ханим. После того, как мой отец бежал из Шахрисабза, <как уже было упомянуто (Добавлено по Л2 123а; Л3 99б), Шахибек хан выдал ее замуж за 'Убайдаллах султана. Испросив разрешения у отца, 'Убайдаллах привез меня к сестре в Бухару. Зимой того же года Шахибек хан прибыл в Мавераннахр, чтобы повести войско на Казак, то есть на Дашт-и Кипчак. Мой отец вместе с Шахибек ханом прибыл в Бухару. Шахибек хан прошел в Казак, а моего отца оставил в Самарканде. В начале весны он вернулся, пошел в Хорасан, а моего отца поручил своему сыну Тимур Султану, которому он отдал Самарканд. Ту весну мой отец провел в Самарканде, а я находился в Бухаре вместе со своей сестрой. В это время поступило известие о выступлении Султан Махмуда из Моголистана в Андижан с жалобой на притеснения [претерпеваемые им там] и о его просьбе о помощи. Шахибек хан послал человека и вызвал моего отца в Хорасан. Когда мой отец отправлялся в Хорасан, он увидел своим проницательным взором страшный конец этих дел и на доске смертного часа он увидел краску своей мученической [278] кончины. Однако иногда он нить жизни сзязывал с нитью надежды на спасение, которая была слабее паутинки. Несмотря на все это [мой отец] прилагал большие усилия, чтобы спасти меня. Он старался, насколько было возможно, в случае, если его дорогая душа погрузится в водоворот мученической смерти, чтобы я остался на берегу в безопасности от ужасов (Приведено по Л2 123б; Л3 100а) и несчастий. Когда [мой отец] первый раз приехал в Герат, /133а/ он нашел для меня учителя, человека ученого и благочестивого, по имени Хафиз Мирим. Действительно, он был человеком благочестивым, чтецом Корана, скромным, обладающим разными достоинствами: читал Коран приятным напевом, умел писать почерком насталик и др. Все это он исполнял наилучшим образом. Мой отец ценил его. В те дни и в радости и в печали он всегда был собеседником моего отца. Меня он обучал чтению Корана и каллиграфии.

Когда мой отец был вынужден отправиться в Хорасан, он, беспокоясь о моей участи и проявляя ко мне свою любовь, наедине сказал мне: “Твой дядя, Султан Махмуд хан, приехал [из Моголистана], хотя я и устно и письменно уведомлял его, что после завоевания Амира Тимура и разорения Моголистана Ваши великие предки оставались в разоренном Моголистане в ожидании удобного случая. Довольствуясь небольшим количеством одежды (Добавлено по Л2 123б; Л3 100а; R 208) и скудной пищей, они берегли своих людей и войско. Вместо красивой одежды и обильной еды они думали о сохранности своих военачальников и об устройстве победоносного войска. Так прошло сто двадцать лет, пока не взошла солнцеподобная особа Вашего величества в Моголистане, являющемся страной Востока, откуда исходит сияние (Добавлено по Л2 123б; Л3 100б) хаканов. В расцвете Вашей молодости Вы, служа своему счастливому отцу, по примеру удачливых хаканов благоустроили разрушенный Моголистан, пока Йунус хан и Вы не нашли тот случай, который ждали Ваши поддерживаемые небом предки. Вы стали обладателем владений, которые были предметом зависти Ваших предков. Девятнадцать лет Ваша жизнь проходила в полном благополучии. А сейчас яснее, чем день, что сила Ваших победоносных воинов не может сравниться с многочисленным войском Шахибек хана. Итак, [279] требование времени сейчас таково, чтобы Вы сохранили Вашу благословенную особу и Ваше счастливое войско взамен потери Моголистана. И знайте, что сохранение жизни, с какими бы трудностями это ни было связано, /133б/ лучше, чем ее потеря. А мне доподлинно известно, что когда Вы будете находиться вблизи Шахибек хана, он посчитает Вашу смерть своей жизнью, и любым способом, даже наихудшим, не позволит Вам остаться в живых. Такого рода наставления и уговоры я неоднократно, сколько было возможно, делал ему, однако каждый раз, когда моя настойчивая просьба доходила до хана, несколько подлых людей, недальновидный взгляд которых от крайней низости был всегда направлен в свою пользу, в ожидании этой пользы, которая была равноценна щепке, они старались разрушить целый мир, и все дела государства хана, находившиеся на такой высокой ступени, были принесены в жертву этому. Они доложили ему, что Мухаммад Хусайн мирза не хочет, чтобы Вы уходили [из Моголистана], потому что сейчас Шахибек хан проявляет к нему чрезвычайно доброе отношение, и он считает, что Ваше прибытие повредит этому. Подобные небылицы они доводили до его сведения и говорили, что наше мнение подтверждается той милостью, какую Шахибек хан оказал [Хусайну] мирзе, но для всех ясно, что добрые дела, которые Вы делали для Шахибек хана, нельзя сравнить с добрыми делами, сделанными ему [Мухаммад Хусайн] мирзой, поэтому [Шахибек хан] сделает для Вас вдвое и в тысячу раз больше того, что сделал для Мирзы. Эти нелепицы показались хану <разумными словами (Добавлено по Л2 124а; Л3 100б) и от него пришел такой ответ: “О, адаш” — то есть “друг”, — эти двое в детстве по могольскому обычаю стали друзьями, и в результате хан называл моего отца этим именем — удивительно, что ты сам ведешь хорошую жизнь в Хорасане и Самарканде, хотя знаешь о бедствиях Моголистана и обрекаешь меня на такие трудности”. Этими словами он обвинил меня в неискренности и, не зная правды, приехал. Однако нынешний его приезд — это не прошлый, и, конечно, Шахибек хан чашу напитка мученической смерти, которая не оставляет надежды на жизнь, вольет в рот хана, и все, что от того напитка останется, он даст выпить мне. Теперь я вручаю тебя милости бога и, [280] хотя /134a/ взять тебя с собой для меня дороже жизни, однако я боюсь, что Шахибек хан вместе со мной отправит и тебя в вечность, и, чтобы сохранить твою дальнейшую жизнь, я должен испить яд разлуки с тобой, ты также терпи горечь разлуки со мной. Мисра:

Терпение — горько, но приносит сладкий плод.

Знай, что смерть отца для своих детей — неизбежное наследие, и ты также сейчас приблизился к этому наследию. А если птица моей жизни освободится из силка злонамерения Шахибек хана, то мы порадуемся свиданию друг с другом. Твой учитель Хафиз Мирим — человек благочестивый и скромный, но с нашими людьми он не близок. Если со мной что-нибудь случится, то мои благожелатели, посоветовавшись, что-нибудь придумают в отношении тебя. Кроме того, семья Хафиз Мирима находится в Хорасане, и вот уже год, как он, сопровождая меня, расстался с нею. Хафиз пойдет со мной (Приведено по Л1 101б (в Т текст стерт)), а тебя я поручаю Маулана Мухаммаду, и ты считай для себя обязательным по всем вопросам слушать его. Он — мой халифа, а его отец — мой наставник и учитель — так повелось между нами из поколения а поколение. Со времени рождения до сегодняшнего дня он был моим наперсником, товарищем, собеседником и другом, и я надеюсь, что он в день несчастья ухватится за подол мысли о тебе и сможет обеспечить тебе безопасность”. Несколько жемчужин из этих слов и наставлений он нанизал на нить благих помыслов, сделал их серьгой в ухе моего разума и отправился к Шахибек хану.

В то время Шахибек хан осаждал Келат. Внешне он отнесся к моему стцу с участием и быстро разрешил ему отправиться в Герат. Когда отец достиг Герата, Шахибек хан следом за ним послал человека и предал моего отца мученической смерти в Хорасане, а Султан Махмуд хана с сыновьями — в Худжанде. Султан Махмуд хана похоронили на кладбище полюса истины и религии Шайха Муслихаддина Худжанди, а моего отца на светозарном кладбище источника благ, высокостепенного Амир Саййид Хусайни Садата, /134б/ <да будет над ним милость Аллаха>. Эта несправедливость произошла в 914 (1508 — 1509) году. На год смерти хана нашли хронограмму [в словах]: “Лаб-и дарйа-йи [281] Худжанд” (“Берег реки Худжанд”), как уже было упомянуто, а для моего отца — тот самый Маулана Мухаммад нашел хронограмму в словах: “Ба Хурасан” (“В Хорасане”). <Аллах всемилостивый и дарующий, прощающий и покрывающий недостатки и проступки” повышающий степени, да славится его величие и да простираются над всеми Его благодеяния>, да осветит их благословенные могилы светом прощения и милости, а прегрешения их покроет подолом свого всепрощающего имени, и их степень поднимет на высокую ступень великих и присоединит их к числу людей сунны и мусульманской общины <во имя Мухаммада и его преславного семейства! >

ГЛАВА 15.

РАССКАЗ О ТОМ, ЧТО СЛУЧИЛОСЬ С АВТОРОМ КНИГИ

Когда Шахибек хан предал мученической смерти моего отца, он послал за мной в Бухару человека с решением бросить меня в реку, чтобы присоединить к тем, которые были потоплены в водах Худжанда. Несмотря на то, что выполнить этот приказ для ['Убайдаллах] султана, за которым была замужем моя сестра, было тяжело, у него не было абсолютно никакой возможности отказаться от этого. Как хорошо, что есть всемогущий Господь, обладающий божественной силой! Если не будет [на то] его воли, то могущественные [владыки], которые своим гневом и притеснениями могут поработить и властелина неба, и тираны, которые благодаря своей силе и жестокости отправят в небытие с лица земли всесильных властителей, не смогут согнуть ни один волос на чьей-либо голове и не смогут уменьшить ни на одну ножку тысячу ног у тысяченожки. Подтверждением этих слов и доказательством этого послужит рассказ о жизни этого несчастного.

Шахибек хан, который был местом проявления славы и могущества всевышнего Владыки, <да славится его величие>, какие только царства он ни разрушил и какие только династии ни искоренил — так он уничтожил около двухсот тысяч человек Султан Хусайна мирзы и около пятидесяти тысяч человек Султан Махмуда мирзы, а также людей, принадлежавших Мирза Султан /135a/ Ахмаду. На что обрекли их набеги Шахибек хана! Таким же образом он за небольшой промежуток времени развеял по ветру небытия такое [282] большое количество мужей государств и должностных лиц, что от праха их бытия в пустыне небытия поднялись столбы до небес, а от ветров их вздохов в той пустыне образовались вихри. И такой могущественный и жестокий государь собрался меня убить, а годы мои не достигли еще и середины дней детства. Я не отличал левой [руки] от правой и добра от зла, у меня не было сил, чтобы раздобыть себе пищу, и даже ум мой еще не был настолько развит, чтобы я мог зрело что-то решить. Я остался сиротой без отца и матери, мои дяди по отцу разбежались [кто куда], а дяди по матери погибли мученической смертью; [не было у меня] ни старшего брата, который бы мог позаботиться обо мне, ни родственника, который мог бы утешить. В то время, когда шел 914 (1508 — 1509) год, всеобщее бедствие постигло всех султанов времени вообще, и поголовно были истреблены могольские хаканы в частности. В то время, когда извечная воля [Аллаха] и его вечное повеление в разных местах отправили по дороге мученической смерти в рай моих дядей по матери и по отцу, а также их детей, я среди них был самый маленький и слабый. Удивительнее всего то, что они находились в стороне [от Шахибек хана], как об этом уже писалось, однако из-за безвыходного положения поневоле они оказывались в середине беды и принимали мученическую смерть, а я находился в самом центре беды, в Бухаре, в середине обширных владений Шахибек хана, но так как не был издан приказ извечной воли вечного повелителя Господа на мое уничтожение, а наоборот, он был утвержден на мою жизнь, то Шахибек хан, обладая таким величием и могуществом, собираясь убить меня, такого немощного и слабого ребенка, не смог согнуть ни одного волоска на моей голове — слава обладателю земного и небесного царств, величия и могущества, совершенства и власти, слава Господу, не подверженному смерти! Подробности этого /135б/ следующие.

В упомянутое время мой отец, <да умножит Аллах его блеск>, отправился в Хорасан, где Шахибек хан предал его мученической смерти, как уже было изложено, а за мной послал в Бухару человека. Сколь бы неприятно ни было для 'Убайдаллах хана это дело, нарушить приказ Шахибек хана было совершенно невозможно. Меня поручили тому человеку и было решено в водах Аму присоединить меня к тем, [283] которые погрузились в милость Аллаха. [Прибывший человек] стал разузнавать о вещах, которые остались от моего отца в разных местах, он говорил: “Мирза [Хусайн] поручил мне: “Привези мои вещи вместе с моим сыном”. Из-за этого обстоятельства произошла задержка на несколько дней. В период задержки Маулана Мухаммад, который был моим учителем и халифой моего отца, пришел к его светлости Маулана [Мухаммаду Кази]. Маулана спросил: “Вы когда отправляетесь в Хорасан?” Маулана Мухаммад ответил: “Решено, что мы отправимся через несколько дней”. Его светлость Маулана [Мухаммад Кази] сказал: “Приходите через час, у меня есть разговор с Вами”. Через час, когда собравшиеся у него его приверженцы разошлись, он пришел к его светлости Маулана [Мухаммад Кази]. Его светлость Маулана сказал: “Разве мы давали согласие на то, чтобы Мухаммад Хусайн мирза ехал в Хорасан?! А теперь Вы и сына Мирзы [Хусайна] увозите в Хорасан!” Маулана Мухаммад ответил: “Да, мы увозим его, уповая на Бога”. Его светлость Маулана сказал: “Когда безбожники Мекки замыслили покушение на пророка, <да возвеличит Аллах его и ниспошлет мир>, он возлагал надежду только на бегство и переселение, а не на то, чтобы оставаться и быть схваченным. Сейчас правильное решение в том, чтобы Вы, уповая на Господа преславного и всевышнего, взяли бы сына Мирзы и бежали. И если в этом деле Вы чувствуете опасение и страх, то я ручаюсь за успех, поэтому обязательно следует приступить к этому делу”. Маулана Мухаммад потом много раз рассказывал “Такого намерения у меня никогда не было, а эти слова его светлости Мауланы породили в моем сердце удивительную силу, и у меня появилось твердое намерение взять Вас и бежать. Уйдя от него, я стал готовиться к бегству”. Хотя о его светлости Маулана [Мухаммаде Кази] было упомянуто раньше в главе о моей болезни, но /136а/ кратко, [теперь] кажется уместным подробное изложение такого краткого упоминания.

ГЛАВА 16.

РАССКАЗ О ЖИЗНИ ЕГО СВЕТЛОСТИ МАУЛАНА МУХАММАДА КАЗИ, <ДА БУДЕТ НАД НИМ МИЛОСТЬ АЛЛАХА>

Его имя — Мухаммад б. Бурханаддин. Отец его — [Бурханаддин] Мискин-и Самарканди был одним из [284] приближенных казия Имададдина, по этой причине он стал известен как Маулана Мухаммад Кази. После того, как он изучил науки, у него появилось намерение вступить на путь [мистического] служения богу, и с этим намерением он отправился в Хорасан. Когда он выехал из Самарканда, в одном месте, где пребывал [в то время] Полюс полюсов, возлюбленный Господа, Властелин властелинов, предводитель мудрецов Ходжа Насираддин 'Убайдаллах, <да освятит Аллах тайну его>, он навестил его. [Ходжа Насираддин]. 'Убайдаллах спросил: “Куда Вы едете?” [Маулана Мухаммад] ответил: “В Хорасан”. Ходжа еще спросил: “С намерением учиться или с другой целью?” Один ученик, который сопровождал Маулана Мухаммада, сказал, что у него большие сктонности к дервишизму. Ходжа Насираддин сказал: “Подождите немного” и отправился в другой конец сада. Через некоторое время он вернулся, принес две записки и отдал их Маулане. Одна была рекомендательным письмом, в котором он поручал Маулана [Мухаммада Кази] сыну Маулана Са'даддина Кашгари — Ходжа Калану, а в другой он написал правила шествования по дервишескому пути, принятые в этом высоком ордене [накшбанди]. Эту записку он также вручил Маулана Кази — вот ее копия: “Суть молений состоит в том, чтобы в сердце появились покорность, смирение от созерцания величия Всевышнего. Появление такого счастья связано с появлением любви, а появление любви связано с приверженностью Мухаммаду, посланнику божию, <да благое твоврит его Господь и да ниспошлет ему мир>. А приверженность [Мухаммаду] связана со знанием пути приверженности, и это невозможно постичь без овладения религиозными науками, а для этого возникает необходимость общения с учеными, знатоками религиозных наук. Однако следует остерегаться общения с учеными, которые делают из наук средство для своей земной жизни и [используют их] для достижения высокого положения. Только в том случае, если не находится благочестивых ученых, тогда по необходимости /136б/ следует приобретать желаемое от этой категории людей. Следует воздерживаться также от бесед с дервишами, которые занимаются плясками и радениями, и безотказно все, что попадается под руки, берут и едят. Надо избегать слушания ма'арифата и таухида, которые являются причиной ущерба в вере и в толке [285] суннитов и мусульманской общины. Следует овладевать науками для появления лучей познания Истины, что неразрывно связано с приверженностью к Мухаммаду, посланнику Аллаха, <да благословит его Аллах и да ниспошлет ему мир!>. Конец”.

В “Силсилат ал-'арифин”, являющемся одним из благословенных сочинений [Мухаммада Кази], он написал: “Самое удивительное, что, несмотря на эти [наставления], мое намерение ехать в Хорасан не уменьшилось. Получив разрешение у его светлости Ишана ['Убайдаллаха], мы отправились в Хорасан. По дороге произошло одно событие, из-за которого совершенно невозможно было идти дальше. Мы вернулись и удостоились пребывания у Ишана. В течение долгого времени Мухаммад Кази заведовал личной кухней его светлости Ишана. От крайнего старания он служил ему так, что все продукты и все, что надо было [для приготовления пищи], он взвалил на себя и шел пешком у стремени Убежища руководства. Постепенно он добился большой близости к Ишану, и на высоких собраниях, имевших место у Ишана, все великие ученые видели эту близость, так как Ишан, в основном, обращался к Маулана. Во всех делах он полностью доверял ему. Благосклонность и различные проявления милости Ишана дошли до такой степени, что Маулана Мухаммад Кази стал предметом зависти великих ученых, приверженцев и старших сыновей его светлости Ишана. Это стало неприятно [Маулана Мухаммаду], и он решил отправиться в Хорасан с Маулана Мухаммад Амином, также мюридом его светлости Ишана. Они решили, что путь суфийского совершенствования в какой-то мере стал им известен благодаря его светлости Ишану. Среди людей ордена [накшбанди] бытует мнение, что воздух Хорасана дает половину того воспитания, которое может дать наставник, а другую его половину дает его честь Маулана 'Абдаррахман Джами. Итак, в Хорасане полностью завершается [познание] пути суфийского совершенствования. В “Силсилат ал-арифин”, в той части, где говорится о чудесах, совершенных его светлостью Ишаном, написано: “В те дни, когда желание отправиться в Хорасан еще было в моих мыслях, /137а/ я как-то пошел к его светлости Ишану. Он бросил на меня взгляд, несущий счастье, затем вторично посмотрел на меня и сказал: “Знаешь ли ты какая цель у проницательного взгляда?” [286]

Я ответил: “Аллах знает лучше и его посланник”. Он сказал: “Я вижу во сне” — привычка его светлости Ишана была такова, что он свои откровения приписывал сновидениям — “что Маулана Мухаммад хочет построить дом в таком месте, которое нам не принадлежит, но и не вне нас, но этот дом не будет прочным”. Несмотря на это поездка в Хорасан состоялась; Маулана Мухаммад уехал в Хорасан без разрешения. Он оставался в Хорасане шесть месяцев и постоянно имел беседы с 'Абдаррахманом Джами. Однако желание служить его светлости Ишану настолько овладело им, что он вернулся обратно к нему. В “Силсилат ал-арифин” написано также: “Я прибыл к его светлости Ишану в Ташкент. Я решил, что остаток жизни я проведу, ухаживая за его лошадьми, помогая конюхам его светлости. Приняв такое решение, я пошел [на конюшню] и сидел в уголке, когда пришел один человек и позвал меня: “Ишан вызывает тебя”. Я был близок к потере сознания. Его светлость поздоровался со мной и встретил меня таким образом, как-будто с мсей стороны не было совершено никакого недостойного поступка, а наоборот, как будто я оказал ему похвальные услуги. И он больше прежнего удостаивал меня разными милостями своей благородной натуры. Несмотря на это, лоб мой покрывался потом стыда, и [после этого] я всегда ходил стороной и не мог /137б/ без страха лицом к лицу встретиться с Ишаном. В то время, когда язык Ишана, глаголящий истины, излагал познания [тариката], его светлый ум пожелал, чтобы я приобщился к счастью его досточтимых изречений, и он спросил: “Где Маулана Мухаммад?” Присутствующие в собрании, а может быть и друзья, доложили: “Он постоянно пребывает снаружи, и когда мы уговариваем его участвовать в собрании, он говорит: “Из-за того, что я совершил, как могу я считать себя достойным того счастья, чтобы осмелиться постоянно присутствовать в благородном собрании у Ишана? Разве недостаточно для меня того счастья, что я нахожусь вблизи его и вижу его лик издали?” И он проливает капли дождя из облака стыда и печали”. Его светлость Ишан промолвил: “Идите, скажите ему, что мы хотим, чтобы он, как прежде, всегда находился при нас. Если с его стороны что-либо совершено, то мы простили его, а если вина совершена нами, то он также пусть простит нас и придет”. Когда в [287] настойчивости милость Ишана достигла этой степени, я приступил к служению у его порога, где обитают ангелы, с большим усердием, чем прежде, и то море великодушия также оказало мне такое благодеяние, которое я никогда себе не представлял. Однажды [Ишан] сказал: <Обычай великодушных людей таков, что провинившихся людей они не заставляют извиняться”. И действительно, с этим ничтожным Ишан так и поступил, <да воздаст ему Аллах добром>. Однако его светлость Ишан ногу наставления на истинный путь /138а/ держал на ступеньке жизни, а его честь Маулана [Мухаммад Кази], кладя голову преданности на ту ступеньку, находился на самых высоких ступенях близости [к Ишану].

В обычае государей того времени было так, что каждый из них искал связи с одним из мюридов Ишана и, отправляя через его посредничество свои прошения, они поднимали внимание ума его светлости Ишана на самую высокую ступень. Например, с Маулана Касимом добивался связи Султан Абу Са'ид мирза, с Маулана Ходжа 'Али — Султан Ахмад мирза, и таким образом все султаны придерживались этой практики. Султан Махмуд хан установил связь с его светлостью Маулана [Мухаммадом Кази]. Этот ничтожный [Мирза Хайдар] слышал из красноречивых слов его светлости Мауланы, который говорил: “Как-то я хвалил Султан Махмуд хана перед его светлостью Ишаном и между прочим рекомендовал его [Ишану]. Его светлость Ишан сказал: “Да. Султан Махмуд хан способный молодой человек, однако у него есть один недостаток, который препятствует его успехам. Взаимоотношения между покровителем и покровительствуемым должны быть такими, чтобы приказания покровителя покровительствуемый выполнял точно, а не действовал бы по своему разумению. Он должен быть как сокол — на что бы его ни пускали, хватит ли у него сил или не хватит, он хватается за то и не раздумывает о том, получится или не получится (Приведено по Л1 104а; Л2 123а; Л3 105б). По этой причине хан не добился того успеха, которого от него ждали люди, как в начале этого краткого изложения /138б/ уже было упомянуто. Цель этого вступления показать, что благодаря этой связи [с Султан Махмудом] после смерти его светлости Ишана, <да освятит Аллах тайну его>, его светлость Маулана [Кази] уехал в Ташкент. Славное прибытие его светлости Мауланы [в [288] Ташкент] было встречено с радостью и преданностью, и он оставался там до разорения Ташкента, а после переселился в Бухару. В то время в Бухаре правил от имени Шахибек хана Махмуд Султан, брат Шахибек хана и отец 'Убайдаллах хана, который удостоился счастья свидеться с Маулана Кази, и его тянуло к славной беседе с ним. Махмуд Султан вручил ему свою волю и занимался с ним одну зиму. От надежных людей его светлости Маулана [Мухаммада Кази] я слышал, что он говорил: “Согласно [поручению] <люди исповедуют веру своих государей>, когда Махмуд Султан вручил мне свою волю, среди дервишей началось такое увлечение занятиями, что больше такого удовольствия [в жизни] я не получал” Вот по этим причинам, о которых сказано, его светлость Маулана с того времени пребывал в Бухаре. Когда мой отец ушел в Хорасан и принял там мученическую смерть, о событиях, связанных с этим ничтожным, о которых бьло сказано и еще будет сказано, действенная помощь, оказанная его светлостью [Маулана Мухаммадом Кази] этому ничтожному, также имела место в Бухаре. До 916 (1510 — 1511) года [Мухаммад Кази] находился в Бухаре. Котла произошло завоевание кызылбашей, <да проклянет их Аллах>, о чем еще будет упомянуто, из Бухары он отправился в Андижан и Ахси, /139а/ решив поселиться в тех пределах. В благоденствии его славного приезда много людей в тех краях удостоились [вступить] на верный путь ордена ходжей Накшбанди, <да будет над ним милость Аллаха>, и достигли высоких степеней. Благоденствие от этого дела в том вилайате существует и сейчас. Люди, достигшие высших степеней мистического совершенства, занимаются наставлением людей на истинный путь. О этих счастливых людях будет сказано в жизнеописании его светлости Махдуми Нурана, <если пожелает всевышний Аллах>. В начале этой краткой истории было решено, что везде, где будет упомянут [эпитет] Махдуми Нуран, подразумевается, что это Его светлость [Шихабаддин Махмуд].

Об остальной жизни его светлости Маулана [Кази] будет написано в своем месте, <если захочет всевышний Аллах>. [289]

ГЛАВА 17.

ВОЗВРАЩЕНИЕ К ОКОНЧАНИЮ РАССКАЗА

До того, как мы приступили к описанию жизни его светлости Маулана [Кази], речь шла о том, что он поручил моему учителю Маулана Мухаммаду взять меня и бежать. Хотя у того до этого не было такого намерения, однако благодаря подобному мессии слову [Маулана Кази] он решился на это. Приступив к осуществлению этого решения, он наедине сказал мне: “Вы собираетесь ехать в Хорасан?” Я ответил: “Да, меня потребовали, надо ехать”. Он сказал: “Стало известно, что Шахибек хан арестовал Мирзу [Мухаммад Хусайна], а после того, как Вы приедете туда, не известно, что он сделает с Вами”. В таком духе он продолжал свою речь и, в конце концов, сказал: “Я хочу кое-что сказать Вам с условием, что Вы никому /139б/ не раскроете эту тайну”. После этого он заставил меня скрепить это условие страшными клятвами и сказал: “Мирзу [Мухаммад Хусайна] в Хорасане предали мученической смерти, а Вас позвали и приказали, чтобы на дне реки Аму довести Вас до почетного места в раю. Если у Вас найдется кто-нибудь, кто взял бы Вас и бежал с Вами, то бегите”. Байт:

Кого бы ни охватил страх смерти, молодого или старого,
Наводит он ужас на каждого

Я испугался и стал плакать, бесконечная тревога проложила дорогу к моему сердцу и всем своим существом мне захотелось бежать, что давало надежду на спасение жизни. Маулана Мухаммад сказал: “Итак, эту тайну надо держать в сердце и быть готовым к тому, чтобы как только я уведомлю Вас, приступить к делу”.

В городе Бухаре он отыскал одного знакомого и решил, что я спрячусь на несколько дней в укромном месте в его доме. Он известил об этом нескольких человек из приближенных моего отца, и было решено, что в ту ночь, когда мы захотим бежать, они возьмут лошадей [из дворцовой] конюшни и отправятся в какую-нибудь сторону, чтобы лазутчики подумали, что мы бежали на лошадях. Они будут сторожить дальние дороги и разыскивать нас в окрестностях, а не в городе. В ту самую ночь, когда мы укрылись в доме того знакомого, те люди увели лошадей из [дворцовых] [290] конюшен. План совпал с божественным предопределением. Все думали: “Они убежали на лошадях”, и никто не искал нас в городе. Пятнадцать дней мы оставались в доме того доброго человека, которого звали Никпай. /140a/ По прошествии упомянутого времени, присоединившись к простым людям, к погонщикам ослов, мы прибыли в Хисар-и Шадман. На базаре Хисара один из мулазимов моего отца узнал Маулана Мухаммада. Боясь как бы он не пошел по нашему следу, мы быстро уехали из Хисара. По дороге я упал с осла, и локоть моей левой руки выскочил наружу. Из-за страха нам не удалось попасть в город и на базар, а в селениях костоправа не нашлось. В таком состоянии мы отправились, и в течение двух месяцев я терпел самые ужасные муки. В Пушанге, в одном из важных селений Хутталана, мы остановились на несколько дней в доме главы, которого звали Ходжа Хабибаллах. Это был очень доброжелательный человек; он проявил к нам большое внимание, разыскал и привел костоправа. Тот костоправ заново сломал, а затем соединил кости. Прошло уже два месяца, как моя рука находилась без движения, и от сильной боли по ночам я не спал, а в ту ночь я заснул.

Однажды, пришел (Добавлено по Л2 129а; Л3 106б) какой-то воин, поставил колчан в угол, сел, взглянул на присутствующих. людей, затем вскочил и приблизился. С большим почтением он сказал: “Ходжа Маулана Мухаммад, Вы не узнаете меня? Я был бакавулом у Мирза Мухаммад Хусайна в такие-то дни и в такие-то времена, я хорошо служил Вам”. Когда он таким образом напомнил о себе, [Маулана Мухаммад] был вынужден признать знакомство с ним. Маулана Мухаммад также заволновался, выразил радость и начал вспоминать разные случаи. Тот день и ночь они провели вместе в обстановке искренности. Когда настало утро и время уходить ему, он встал посередине комнаты в почтительной позе и сказал: “Господин Маулана Мухаммад, да будет Вам милость Аллаха за Ваше благородное рвение и верность. Признательность за добро должна быть именно такой. Вы хорошо сделали, что бежали, взяв с собой сына Мирзы [Мухаммад Хусайна]. Если бы у меня была какая-нибудь возможность, то я непременно оказал бы Вам помощь, но так как у меня нет для этого средств, /140б/ то насколько смогу, окажу Вам услугу”. [291] Сказав это, он ушел. Через некоторое время (Приведено по Л1 105а; Л2 129а; Л3 106б) пришел один из близких людей Ходжа Хабибаллаха, наклонился к уху Ходжи, и краска покинула лицо Ходжи, как сознание покидает голову. Он тотчас же освободил [комнату от людей] и сказал тому человеку: “Говори, что сказал Шайхам?” Тот человек ответил: “Шайхам сказал: “Скажи Ходжа Хабибаллаху, что этот человек [Маулана Мухаммад] бежал с сыном Мухаммад Хусайна мирзы. Этот мальчик приходится двоюродным братом Мирза хану и Бабур Падишаху. Ходжа приютил его у себя дома, чтобы выразить неповиновение Хамза Султану. Теперь я иду сообщить об этом наместнику Матлаб Султану, и все достояние Ходжа Хабибаллаха я вымету метлой разорения так, что пыль от этого поднимется к небу, и эта пыль будет сыпаться на него всю жизнь”. Он сказал это и быстро ускакал”. Этот Матлаб был сыном Хамза Султана; он был одноглазым — от темноты жестокости его внутренний глаз был более слепым, чем внешний, и все угнетенные тех владений в диване его правосудия ничего не читали, кроме мрачного письма. Листья дерева жизни людей постоянно трепетали от бурного ветра его ярости. Ходжа Хабибаллах опустил голову на грудь и некоторое время сидел задумавшись. Затем он сказал: “Никто мне не передавал вас на поруки, чтобы я был обязан выдать вас, когда от меня это потребуют. Из-за боязни, что меня накажут за эту поруку, поручителем которой я не был, отдавать этого несовершеннолетнего в руки смерти не дозволено и преступно, как в исламе, так и [с точки зрения] человечности. Вставайте и идите в любое место, которое считаете безопасным для себя. А если меня из-за вас накажут, то это будет для меня запасом [благодеяний] в будущей жизни”. Помолившись за него, мы расстались с ним и в тот же час уехали.

В то время в Бадахшане /141а/ объявился некий “Гаситель свеч” по имени Шах Разиаддин. Каждого, кто не был его последователем, убивали и считали это причиной своего спасения и воздаяния в мире будущем. Из-за него дороги были закрыты, и пройти в Бадахшан стало трудным. Разиаддин был одним из еретиков Кухистана, и рассказ о тех проклятых еретиках записан во всех исторических книгах. Большинство жителей [292] Бадахшана придерживались той секты. Они считали, что у мира нет начала и конца, не признавали воскрешения и оживления и говорили: “Быть привязанным к предписаниям шариата было обязательным для всех во времена пророка Мухаммада, а в настоящее время достаточно произносить [формулу] исповедания веры: “Калама-и тайиба” и следовать ее смыслу”. Все остальные предписания утратили силу. Была дозволена половая близость с близкими родственниками, если даже все они дочери и сыновья одной матери. Кровь и имущество всех были дозволены для всех. Секта мулахида — наихудшая из всех ересей мира. Во время завоеваний Шахибек хана, когда люди Бадахшана оставались сами по себе, как уже упоминалось, они отправили в Систан человека, и тот привез [в Бадахшан] этого Шах Разиаддина, который был потомком их старинных пиров и которым они ежегодно посылали свои подношения. До приезда его [в Бадахшан], как упоминалось раньше, сюда прибыл Мирза хан, убил Зубайра и стал государем. Несмотря на то, что люди [Зубайра] Раги (Приведено по Л3 107а; R 219) и большинство хазарейцев Бадахшана подчинились ему, [Разиаддин] имел здесь полную власть. Все жители Бадахшана, далеко или близко от него, видя его или не видя, искали с ним близости. Обо всем этом стало известно, когда мы достигли Дили Базара (Приведено по Л3 107б; R 219), одной из главных деревень Хутталана. Мы стали искать выхода [из этого положения]. Некоторые тамошние люди советовали; обратитесь за помощью и прибегните к защите Шах Никпайа, являющегося правителем тех растерявшихся людей (Приведено по Л1 105б). Он, хотя и подчиняется Хамза Султану, однако является доброжелателем Мирза хана и поддерживает связь также и с Шах Разиаддином, /141б/ и он сможет доставить вас к Мирза хану.

Маулана оставил меня в доме одного человека, отправился к Никпай шаху и доложил ему: “Я учитель Мирза хана, спасся от насилия узбеков и хочу добраться до подножия трона Мирза хана. Если в этом деле [с Вашей стороны] будет проявлено старание, это будет добрым поступком. Кроме того, я могу перед Мирза ханом обрисовать Ваше доброжелательство в лучших, красках”. Шах Никпай встретил Маулана [293] Мухаммада с большим уважением и почтением. Он присоединил к нему пять человек своих доверенных людей, чтобы переправить нас через реку и доставить в Рустак, который хотя и был разрушен, являлся убежищем от нападения “Гасителя свеч”. Те пять человек прибыли и во время послеполуденного намаза переправили нас через воды Аму, и мы отправились в Рустак. Когда факелы лучей солнца опустились в печь запада, а искры звезд рассыпались по темному небосводу, в сердцах тех пятерых людей вспыхнул огонь вражды, и они затеяли ссору. С нами были три бедняка, которые имели немного средств для торговли и в надежде на прибыль ехали в Кала-йи-Зафар 2. [Те пятеро] сказали им: “Надо уплатить пошлину — бадж”, и они уплатили им то, что те потребовали. Затем они снова заявили: “Каждый из нас имеет отдельное требование”, — это они тоже взяли. В конце концов они сказали: “Мы нападем на вас”. Что же это за нападение — пять крепких мужчин против пятерых слабых бедняков? Они не дали нам времени опомниться и стали связывать каждого из нас, что предвещало убийство. Когда они схватили Маулана Мухаммада, он сказал им властно и твердо: “Вы не можете насильничать над нами, вы знаете, кто этот человек?” — и он указал на меня — “это брат Мирза хана, он убежал из Бухары и едет к Мирзе. Большой отряд разных слуг следует за ним, а несколько человек из них /142а/ остались у Шах Никпай шаха. Если мы не приедем в Кала-йи Зафар, вы можете себе представить, что они с вами сделают?” Когда Маулана сказал это, те растерялись и на своем жаргоне сказали: “О ходжа, забери свои вещи-улики”. То, что мы отдали им, они вернули нам и ушли. Сколько мы ни старались, они больше не обращали на нас внимания и вернулись назад. А нам нельзя было возвращаться и, читая [стих Корана]: <И на Аллаха пусть полагаются полагающиеся> 3, мы отправились в путь. Мы шли до рассвета, а днем спрятались в одном месте. Следующую ночь мы гнали лошадей и утром достигли Рустака, где оказались в безопасности от нападения проклятых еретиков. На следующий день мы прибыли в Кала-йи Зафар.

Во время завоевания узбеков, о котором уже было написано, когда всякий из людей Бадахшана в каждом углу поднимал голову, и узбеки несколько раз приводили сюда войско и ничего не смогли сделать, [294] одним из военачальников Бадахшана был Мубарак Шах. Он выбрал для себя неприступное место, но до того, как оно было укреплено, на него напали узбеки. Мубарак Шах дал в том месте сражение, разбил узбеков, и поэтому ту крепость назвали Кала-йи Зафар (“Крепость победы”). Другая причина [этого названия] в том, что имеется племя людей, которое называют “музаффарийан” (“победители”), и Мубарак Шах — из тех людей. И это место — столица Бадахшана.

Мубарак Шаха убил Зубайр Раги и захватил власть, а Зубайра Раги убил Мирза хан, как об этом уже было написано раньше. Мирза хан с тех пор находился в Кала-йи Зафар. Большинство хазарейцев верхнего Бадахшана подчинил Мирза Аба Бакр, а нижний Бадахшан, расположенный на равнине, узбеки присоединили к вилайату, находившемуся под их властью, а то, что оставалось между ними, лучшую часть вилайата, захватил Разиаддин, “Гаситель свеч”, с еретиками Бадахшана. Мирза хан проводил жизнь в ущельях, испытывая трудности. /142б/ В это время я прибыл к нему, и он встретил меня с любовью и состраданием. За восемнадцать дней до моего приезда сюда приезжал Султан Са'ид хан и уехал, о чем вскоре будет рассказано. Целый год я оставался при Мирза хане. Об остальных делах будет рассказано после описания приезда [Са'ид] хана в Кабул.

ГЛАВА 18.

ПРИЕЗД СУЛТАН СА'ИД ХАНА В АНДИЖАН, ПЛЕНЕНИЕ ЕГО ШАХИБЕК ХАНОМ (Добавлено по Л1 106б), ОСВОБОЖДЕНИЕ [ИЗ ПЛЕНА] И УХОД [СА'ИД ХАНА] В КАБУЛ К БАБУР ПАДИШАХУ

При описании жизни [Са'ид] хана раньше отмечалось, что поскольку он долгое время находился при Шахибек хане, то хорошо был знаком с характером его и его людей и знал, что на этот раз они не оставят [в живых] могольских султанов. Теперь не будет так, как один раз Шахибек хан схватил подол Султан Махмуд хана и отпустил, оправдав себя этим перед народом, поэтому каждого, кто стремился к Шахибек хану, Са'ид хан удерживал от этого многочисленными уговорами. Однако дела в Моголистане приняли такой оборот, что для него не осталось другого средства, как [295] пойти к узбекам, и эти дела уже были описаны. Когда по упомянутым обстоятельствам [Султан Са'ид хан] был вынужден прибыть в Андижан, правление и власть в Фергане были в руках Джанибек султана. Джанибек Султан отдал Андижан человеку по имени Ходжа 'Али бахадур, потому что он был одним из доверенных людей Шахибек хана и стал при нем аталиком. Он был сумасбродным, однако в военном деле, в управлении Государством был очень знающим человеком.

Когда [Султан Са'ид] хан дошел до Сулат-канда, который подчиняется Андижану, перед тем, как назвать свое имя и происхождение, он спросил, что сделали с Султан Махмуд ханом и куда отослали Султан Халил султана. Жители того селения сообщили, что Султан Махмуд хана и всех могольских хаканов, которые приехали сюда, отправили в город небытия /143а/ через ворота мученической смерти. Нить надежды у хана, которая [и до этого] <была слаба, как паутина (Приведено по Л2 131б; Л3 188б), окончательно оборвалась. Видя и зная это, он не раскаивался в том, что приехал сюда, потому что другого выхода у него не было Ходжа 'Али бахадур послал человека и забрал у него все, что было, а самого хана заключил под арест в худжру, находившуюся над воротами андижанской крепости. На следующий день, когда меченосец турка Востока вытащил саблю из ножен небосвода, и блеск его сияния озарил мир, светлый мир потемнел в глазах хана — известив [Султан Са'ид] хана, Ходжа 'Али бахадур отправил его в Ахси к Джанибек султану. Но сам Ходжа 'Али бахадур приуныл и опечалился, он сожалел об этом и раскаивался, однако, опасаясь приказа Шахибек хана, не мог даже подумать о спасении хана.

Перед тем, как отправить хана, он послал гонца [к Джанибек султану]. В те дни Джанибек султан упал с лошади, стукнулся головой о землю, и ум его после этого расстроился. Часто его действия и слова не соответствовали здравому рассудку. Поводья, удерживающие равновесие, выскользнули из рук его разума. Когда прибыло сообщение [о Са'ид хане], в тот день его мозг случайно охватило желание действовать согласно исламу и поступать по закону шариата, и это обстоятельство Всевышний Аллах сделал причиной спасения хана. [Джанибек] сказал: “Я не палач, чтобы [296] стараться пролить чью-то кровь”. Он приказал, чтобы написали указ на имя Ходжа 'Али бахадура: “Могольского султана, который приехал сюда, мне никто не отдавал на поруки и не было решения по шариату, чтобы пролить его кровь. <С получением этого письма (Добавлено по Л2 131б; Л3 109а) пусть его отпустят на просторы покоя и безопасности, и пусть он идет, куда захочет”. Хан много раз рассказывал этому ничтожному об этих событиях. Он говорил: “Мне давно было известно, что узбеки ни в коем случае не оставят могольских султанов в живых, поэтому я готов был к этому еще /143б/ при моем первом отправлении в Андижан. Когда я достиг Андижана, некоторые благочестивые люди стали писать для меня и присылать мне свои моления за меня, а я отвечал им, что одно из условий для молитвы — это не воздавать ее за неосуществимое дело, а мое спасение — из числа невозможностей, и молитва за это исключается. Они отвечали: “Если эти моления и не спасут Вас от этих страшных событий, то, по крайней мере, на том свете принесут Вам награду”. Для вознаграждения [на том свете] я читал некоторые из тех молений, которые люди присылали для меня, и по всякому представлял себе свое спасение, и никак оно не рисовалось на доске моего воображения. Например, я представлял, допустим, что Шахибек хан умер, однако какая польза для моего спасения в том, что он умирает в Хорасане в то время, когда меня убивают в Ахси; а если сейчас умрет Джанибек султан, то с его смертью дела у узбеков не расстроятся [настолько], чтобы от этого расстройства я бы мог спастись. Никакой возможности для моего спасения я не видел. Когда мы приблизились к Ахси, навстречу нам скакал какой-то человек. Мне стало ясно, что этот человек едет известить о способе моей казни. Когда он приблизился, оказалось, что это — Маулана Хайдар Харсавар (Приведено по Л2 132а), один из уважаемых людей Андижана. Он спрыгнул с коня, поцеловал мое стремя и с безграничной радостью и веселостью сказал: “Да будут приятные вести! Вышел приказ Джанибек султана о Вашем освобождении. Отмеченный счастьем указ несет следом Дуст 'Али Чулак”. У меня промелькнула мысль, что он говорит это, чтобы успокоить меня. Я сказал: “Да воздаст тебе Господь [297] добром! Я уже перестал думать о жизни и для меня нет необходимости в таких утешениях”. Пока Маулана Хайдар подтверждал истинность своих слов верой и прославлением Бога /144а/ и подкреплял их внушительными и сильными клятвами, прибыл Дуст 'Али Чулак и передал приказ моей страже, чтобы она возвращалась, привела меня к Ходжа 'Али бахадуру и действовала согласно привезенному мною указу. В одном фарсахе от Ахси они повернули назад и увезли меня в Андижан. Когда <указ обо мне (Приведено по Л3 109б (в Т — неясно)) отдали Ходжа 'Али бахадуру, он принес его, отдал мне в руки, и я прочел его. Содержание его было то же самое, о чем говорил Маулана Хайдар. Ходжа 'Али бахадур сказал: “Мне этого довода достаточно. И если [Джанибек] не остановится на этом решении и в силу изменчивости его нрава последует указ, отменяющий [настоящий], сейчас надо радоваться и пить из бокалов, веселить душу и отдохнуть в наслаждении. И сколько я ни убеждал его в том, что осквернять сейчас чашу вина мученической смерти бокалами веселья есть проявление безнравственности и кощунства, пользы не было, и я вынужден был поступать так же, как Ходжа 'Али бахадур. Бокалы веселья пошли по кругу, как круг самого бокала. Алое вино заставило цвести подобно красной розе и весеннему тюльпану румянец лица, который от желтизны желчного приказа Шахибек хана приобрел цвет шафрана.

Тот день прошел в беспрерывном питье вина, и когда свеча ночного пиршества осветила как день площадь собрания, прибыл йасавул Джанибек султана по имени Аллахберди и дал в руки Ходжа 'Али бахадура приказ, возвещающий несчастье. Ходжа 'Али бахадур отдал приказ мне в руки: “Читай письмо”. Там было написано: “Без предварительного обдумывания был издан указ об освобождении Султан Са'ид хана, теперь [стало ясно, что] освобождение его противоречит ханскому (В Л2 132б; Л3 109б — Джанибек султана) указу. Следует присоединить его к ранее ушедшим, которые больше не вернутся, <или же по прежнему порядку ты отправишь могола в столицу, а там его (Добавлено по Л2 132б; Л3 109б) наверняка отошлют в мир вечного покоя через виселицу”. /144б/ Когда я прочел этот, с дурным предзнаменованием, указ, розовый цвет [моего лица] от [298] пурпурного вина сменился желтым цветом страха. Ходжа 'Али бахадур все понял и сказал: “Что еще осталось, чтобы смущать веселье и напрасно тревожиться? Читай указ”. Я прочел. Ходжа Али бахадур разгневался и сказал: “Мозг его расстроился от порчи, и что можно ждать от такого мозга? Во всяком случае, если он задумает добро, оно непременно окажется чистым злом, а если он задумает зло — то сохрани нас Аллах от этого! Человек, который спасся от острия меча и от виселицы, исчезает подобно ртути и улетучивается, как камфора. Где я найду его?” Йасавул учтиво поцеловал землю и сказал: “Бахадур! Сворачивать с прямого пути доброжелательства и грешить ложью — худшее из качеств человека и не является добрым делом. Султан, который, как Вы говорите, исчез, подобно ртути, находится при Вас, как я это вижу”. Ходжа 'Али бахадур вспыхнул как огонь и сказал: “Моя достойная служба и неподдельное мужество, проявленные ради Джанибек султана, разве оканчиваются этим унижением, когда подобный тебе новоявленный Чагатай, у которого подол службы все еще настолько запачкан, что никакая вода прощения не сможет отмыть его, обвиняет меня во лжи и наставляет на путь доброжелательности к этой династии! Во всех делах я могу держать ответ перед султаном”. Он приказал, чтобы сделали в бревне дыру, положили его на шею [Аллахберди йасавула] и держали (Приведено по Л1 107б, Л2 133а; Л3 110а) [йасавула] во дворе на конюшне. Позже, когда одежда царствования в Андижане украсилась станом правления хана [Султан Са'ида], этого Аллахберди йасавула схватили и привезли к хану и напомнили о его дурном поступке. /145а/ Хан сказал: “Ходжа 'Али бахадур в ту же ночь отомстил за нас и нашу память очистил от обиды. Теперь пусть он приступит к той же службе йасавула”. Он дал ему среднюю ступень йасавульства, что было для него высшей должностью.

О боже! Ты такой владыка, что от лучей твоего великодушия появился свет у мира изначального и, конечно, у человека. Все это благородство проявлено самым ничтожным из твоих рабов. Этот раб [Султан Са'ид], простивший того грешника, ничтожен в сравнении с твоим владычеством над тем рабом [йасавулом], который явился местом проявления великодушия [299] “Если со стороны того раба [Султан Са'ида] будут допущены ошибки, твое прощение их не будет удивительно, так как раб [Султан Са'ид] своим снисхождением простил такую большую вину. Что стоит величина вины того раба [Султан Са'ида] перед твоим великодушием, могуществом и величием твоей милости? Он простил твоему рабу [йасавулу], и ты прости своего раба [Султан Са'ида] <Аминь! О, владыка обоих миров>.

Ту ночь до наступления дня [Ходжа 'Али бахадур я хан] провели в беседе, а на следующий день [Ходжа 'Али бахадур] отправил хана в сопровождении нескольких людей по дороге Каратегина. Они прошли один день. Сопровождающие люди потеряли правильную дорогу, и все вернулись. Об этом сообщили Ходжа 'Али 'бахадуру. Он сильно поругал тех людей и подверг их наказанию. Несколько дней он держал хана при себе. Он нашел хороших надежных людей — первым из них был Маулана Халики — человек, обладающий достоинствами и стремящийся к знаниям. Он искусно писал насталиком, хорошо слагал стихи и в музыке был мастер. Другой — Ходжа Салих. Он был в Андижанском вилайате опорой купцов и по всем дорогам был знаком со всеми людьми. Для этих людей упомянутый Ходжа был надежным человеком в делах. Другой — Маулана Йусуф Кашгари, мухтасиб в Андижане, в делах он был человеком знающим. /145б/ Другой — Гадайберди (В Л2 134а; Л3 110б; R 226 — Гадайпири). Это был человек веселого нрава и знаток музыки. Другой был Амир Ахмад из тюрков Андижана. Он много путешествовал, хорошо знал все дороги и тропы. Другой был Джалал — до предела услужливый человек. Сделав этих нескольких человек спутниками хана, Ходжа 'Али бахадур отправил его во второй раз. Ходжа Салих и Маулана Йусуф ехали под видом купцов; Маулана Халики, Дарвишберди (В Л2 134а; Л3 110б; R 226 — Дарвишпири) и хан — в одежде студентов, походили на Каландаров, а Мир Ахмад и Джалал — под видом слуг купцов. В таком виде они отправились и в полной безопасности, благополучно добрались до Кала-йи Зафар.

В Кала-йи Зафар сидел Мирза хан при таких обстоятельствах, о которых сказано выше. Мирза хан сделал для них все, что мог. Они пробыли в Кала-йи [300] Зафар восемнадцать дней. Так как Мирза хан был человеком слабым, несколько людей из его окружения в беседах между собой испивали чашу отчаяния, и они положили на блюдо прощения власть в Кала-йи Зафар, который не равнялся [по величине] и половине лепешки, и предложили ее широкому, как море, вниманию хана. [Са'ид] хан не обратил на это внимания и сказал: “Мирза хан — сын моего дяди. Из-за превратностей судьбы он подвергался сотням трудностей и выступать против него и отнимать у него это владение не дозволено в религии великодушия и запрещено в вере благородства”. По этой причине [хан] быстро совершил переход и ушел в Кабул. После его ухода из Кала-йи Зафар через восемнадцать дней я также прибыл к Мирза хану, как было уже упомянуто ранее.

Когда хан достиг Кабула, [Бабур] Падишах встретил его с уважением и почестями. Хан не раз говорил: “В те дни, когда я был в Кабуле, время для меня проходило так беззаботно, как /146a/ никогда не бывало раньше и больше никогда не будет, так как управлением делами царства, что является самым трудным делом, занимался [Бабур] Падишах. Царствование доставляет разнообразные удовольствия благодаря свободе действий и дружбе людей, проявляющейся в услужении царствующей особе. Вершители дел государства не могут избежать общения как с другом, так и с недругом, как с хорошим, так и с плохим, а у меня в те дни была такая свобода действий, что я водился только с теми, кто мне нравился, и больше никто меня не беспокоил — это великое удовольствие! Таким же образом все, что было угодно моей душе и моему уму, непременно осуществлялось без труда. Все, что было необходимо для жизни, [Бабур] Падишах имел в достатке и в таком количестве, что хватало на все и даже с избытком. В течение двух с половиной лет моя жизнь текла так беззаботно, что никогда даже пылинка печали не касалась моего сердца, и единственная мысль, занимавшая в то время мой ум, была лишь о том, где сегодня соберется общество и какие будут удовольствия. В те дни ни от чего у меня не болела голова, разве что от хмеля, и я не испытывал никакого смятения, разве что из-за локона возлюбленной. Постоянно от силы любви воротник <моего терпения (Добавлено по Л1 108б; Л2 134б; Л3 111а) был разорван, а от стремления к рубинам тюльпаноликих — грудь растерзана. [301]

Птица души моей, подобно диким животным, убегала от всех, кроме газелеоких, и находила покой в силке их локонов. Если я испивал чашу вина, то при этом мечтал о ее рубинах, с цветом вина. Если же я ел кусок кебаба, то как будто я доставал этот шашлык из огня любви к ним. Байт:

Если я выпью вина — опьянение в моей голове от тебя,
Если я пойду на луг, колючка в моем сердце — это ты

Особенно был один из сыновей могольских эмиров, рожденный пери, подобный гурии, со стройным станом, с грациозной поступью, с лицом, как тюльпан, со станом, как цветок, мучитель /146б/ по имени Бек Мухаммад.

Байт:

Что бы ни начертало на странице мысли перо воображения,
Приятный образ твой красивее того

Возможно поэт в отношении его сказал? — [стихи]:

Кипарис имел бы сходство с твоим приятным станом,
Если бы у него было лицо — роза и рот — бутон

Возможно вся эта красота (Приведено по Л1 108б; Л2 134б; Л3 111а) достигла предела в его грациозной особе и до того, как достигнуть совершеннолетия в эту пору незрелости, она довела до совершенства жестокосердие.

Байт:

Все, что говорят о красоте и изяществе — ты имеешь все,
Однако нужно было бы иметь на том лице и родинку
Верности

Его брат и родственники — все находились при мне, и услужение мне они считали для себя самым заветным желанием в противоположность ему, который, проявляя дружбу ко мне, вместе с тем избегал меня и никогда не боялся огорчать меня.

Байт:

До каких пор, о игривое несчастье мое, ты будешь приносить огорчения.
Если все [захотят] стать твоими друзьями, то ты будешь избегать всех их?  [302]

Мне редко удавалось схватить подол свидания с ним, а если иногда и удавалось, то он так взмахивал руками кокетства и каприза, что подол свидания с ним выскальзывал из моих рук, и даже поводья терпения и покоя уходили из рук ума и рассудка.

Байт:

Прошел ты, жеманничая, и ударил меня мечом вражды,
Одел ты платье кокетства и махнул на меня рукавом

Так как от требования свидания с ним постоянно поднималась пыль ссоры и обиды — байт:

Джами проявлял старание в знакомстве и в дружбе,
Однако натура возлюбленной склонилась к отчужденности,

и я поневоле убирал ногу под подол уединения в келье разлуки и вкушал горечь яда терпения. Байт:

О глаза мои, послушайтесь моего совета, не глядите на то лицо,
Я привык к разлуке и больше меня не приучайте к дурному

И для своего успокоения ночью я ходил около его двора. Байт:

Ночью я отправляюсь на крышу [дома] той луны, приложу ухо к дымовому отверстию,
Подниму стекло, а вместо него приложу ясное око

А дни я проводил в прогулках по саду и в созерцании цветов. [Стих]:

И на равнине луга, и на лужайке сада не раскроется
Сердце, которое, подобно бутону, сжато из-за однойрозоликой /147а/

Если я видел травку, то вспоминал его нежный пушок [над губой] и лил слезы, подобно весенней тучке. Стихи:

Я отправился в сад, но не было там моего грациозно выступающего кипариса,
И не было там моего свежего улыбающегося бутона,
Подобно туче ранней весны я лил слезы повсюду,
Потому что не было перед моими плачущими глазами того кипариса. [303]

Если я видел родник, он напоминал мне чистую воду свидания с ним, и я был готов выпить его залпом. Стихи:

О ты, перед которой Хизр спрятался в устах возлюбленной,
Родник живой воды — вот, что спряталось там от тебя,
Когда вокруг пушка ее показалось облако весеннее,
Засверкала молния и загремел гром от стонов моих
и друзей — это из за тебя

Если кипарис и роза возникали перед моим взором от напоминания о его стане и лице я исторгал стон. Рубаи:

Когда я хожу по саду, вспоминаются твои дорожки,
Взгляну на розу — встает передо мной твое лицо,
В тени кипариса, если присяду на миг,
Вспоминается подобный кипарису твой пленительный стан

Вывод из этих слов таков: согласно правилам любви, обычаю влюбленного и привычке возлюбленной — мисра:

Начало любви — страдание, а конец — смерть.

Где же предел влюбленности? Ведь нет конца [у его чувств] к возлюбленной, чтобы несчастный влюбленный, приложив крайнее старание, достиг бы желаемого. Стихи:

Цель от любви к тебе — вкушать горести и печали,
А если не так, то под небом немало предметов удовольствия!
В мечтах о теба подышу я с тобой несколько мгновений,
Итог драгоценной жизни — эти самые несколько мгновений,
Что удивительного в том, что мой стан согнулся
от печали из-за любви к тебе,
Когда от тяжести любви даже стан небес согнут

Поскольку удлинение этой речи не вмещается в листы этого краткого повествования, которое представляет собой описание удивительных событий времен вращения непостоянного неба, — байт:

Прочел я повесть о влюбленных, но не нашел там ничего,
Кроме пленительницы сердца и преданности [влюбленного] сердца,

поэтому мы возвращаемся к довершению повести.

Итак, хан пребывал в Кабуле и был близким другом и собеседником [Бабур] Падишаха. Между этими двумя благородными особами /147б/ существовала дружба, согласие, любовь и доверие в самой высшей степени. Славное прибытие хана в Кабул произошло в ша'бане [304] 914 (ноябрь — декабрь 1508) года, и он оставался в Кабуле до рамазана 916 (Приведено по Л2 135б; Л3 112б) (декабрь 1510) года, когда Шахибек хан был убит Шах Исма'илом, как будет описано дальше.

ГЛАВА 19.

КРАТКО О ЖИЗНИ МИРЗА ХАНА В БАДАХШАНЕ И УХОД СЕГО ПОВЕСТВОВАТЕЛЯ ЭТОГО РАССКАЗА ИЗ БАДАХШАНА В КАБУЛ

До того, как было рассказано о событиях, [касающихся Са'ид] хана, было написано, что через восемнадцать дней после проследования хана в Кабул, я прибыл [в Кала-йи Зафар].

Жизнь Мирза хана в той крепости быта очень стесненной из-за отсутствия средств и замышляющих дурное людей Бадахшана. Танги Бала — самое укрепленное место у хазарейцев, отошло к Кашгару, как это будет описано дальше, а равнины Бадахшана, являющиеся местом земледелия и житницей Бадахшана, отошли к дивану узбеков, а то, что осталось, из страха перед теми [узбеками и кашгарцами] пришло в упадок. А [в те места], которые остались от этих двух — от барса горы насилия и акулы моря гнета, то есть от узбеков и кашгарцев, — <люди Бадахшана (Приведено по Л2 135б; Л3 112б) привели некоего “Гасителя света” (“Чирак-куш”) по имени Шах Разиаддин и возвели его на царство. Он открыто объявил религией ересь и овладел большей частью того, что осталось от тех двух тиранов, а Мирза хан, угнетенный мусульманин, оказался посередине. У него не было источника средств для жизни, достаточного хотя бы на самое малое. Кое-как прошла та зима. Примерно ранней весной среди приверженцев Шах Разиаддина произошли разногласия, и дошло до такой крайности, что они отрезали ему голову и принесли ее Мирза хану.

В общем с расколом еретиков [Мирза хан] немного обрел силы. Та весна прошла. Был конец тирмаха 4 — июня, — когда от Бабур Падишаха к Мирза хану прибыло предписание. Содержание его таково: “Сын мужа сестры [моей матери], то есть Мухаммад Хусайна мирзы, находится у тебя. Так как твои границы примыкают к пределам узбеков и постоянный страх и опасения от угрозы с их стороны уносят мое спокойствие, то [305] пребывание его там явно невозможно. Его следует /148а/ отправить к нам”.

Когда Мирза хан отправлял меня в Кабул, он после многих стараний смог выдать мне только одно нарядное платье и отпустил меня.

В те дни произошла удивительно счастливая случайность. Как ранее уже было описано, в лангаре Мир Имада, подвластного Хисару, я упал, и локоть выскочил наружу. В Пушанге, где руку заново сломали, потом вставили, боль хотя и успокоилась, однако кривизна не выпрямилась, и моя рука не сгибалась настолько, чтобы достать лицо, и не выпрямлялась настолько, чтобы я мог взять в руки лук. В ту весну, когда я был у Мирзы хана, одни бадахшанец украл у узбеков двухлетнего коня, подарил его Мирза хану, а тот отдал его мне. Однажды Мирза отправился на прогулку верхом на лошади, и я тоже сопровождал его верхом на том самом коне. Во время пути какая-то колючка впилась в его щекотное место. Он несколько раз подпрыгнул, моих сил не хватило удержать поводья, и удерживающие поводья выскользнули из руки твердости. Я упал на землю на ту самую раненую руку и услышал, как хрустнул сломанный локоть. Это привело к тому, что я потерял сознание. Через некоторое время, когда я пришел в себя, то увидел, что Мирза хан, положив мою голову на свои колени, спрашивает о моем состоянии. Когда я [окончательно] пришел в себя, мне подвесили руку и увезли в Кала-йи Зафар. Привели костоправов. Когда они рассматривали мою руку, она была искривлена, а через некоторое время рука вернулась к прежнему нормальному состоянию и никакого повреждения не осталось. И это было одним из удивительных дел.

Итак, в начале месяца раджаб, расставшись с Мирза ханом, я отправился из Кала-йи Зафар в Кабул. Меня сопровождали шестнадцать человек. У нас было две лошади и больше /148б/ никаких вещей не было. Не было даже и такого количества вещей, чтобы ночью облокотиться на них. У Маулана Мухаммада, который был для нас за отца, не было других вещей, кроме единственной шали, которую носят самые бедные люди Бадахшана. Об остальном великолепии можно судить из этого.

Когда мы достигли Кабула, нас встретил Ширим Тагай, который одинаково приходился дядей по [306] материнской линии [Бабур] Падишаху и мне. Он был “умдаг ал-мулк” — “опорой государства” — Падишаха. С большим почетом и уважением он поместил нас в своем доме и проявлял ко мне величайшее почтение и человечность. Затем [Бабур] Падишах прислал человека [с сообщением], что через три дня наступит счастливый час, а когда этот счастливый час настанет, то он пошлет за мной. После того, как луна удачи и светило счастья снова вернулись из затмения в созвездие благополучия и счастья, прибыл приказ: “Пусть он удостоится чести услужения”. Когда я прибыл в услужение к Падишаху и его взгляд, несущий счастье, обратился на меня, от избытка любви и предельного сострадания он стал рассыпать из глаз своих, видящих счастье и дарящих жемчуг, рассыпанные жемчужины, подобные нанизанным на нить перлам. Он благосклонно обратился в мою сторону и протянул мне навстречу руку милости. После того, как я, преклонив колени, пошел к нему навстречу, он заключил меня в объятия сострадания и прижал к груди с отцовской любовью. Некоторое время он держал меня в таком положении, не позволил больше мне совершать церемонию поклона и посадил меня рядом с собой. Некоторое время от крайней чувствительности своего сердца, в той же упомянутой манере он рассыпал [из глаз] жемчуг. Одновременно он говорил: “Ты, пережив горечь мученической смерти бека — мужа моей тетки, хана — моего наставника, братьев и родственников, слава Аллаху, прибыл ко мне невредимым. Теперь совершенно не надо печалиться о разлуке с ними, потому что я являюсь наилучшей заменой им. И все, что можно было ожидать от их любви и сострадания к тебе, я дам тебе в большей мере, чем они”. И он отнесся ко мне с такой любовью /149а/ и одарил меня такими милостями, что вся печаль сиротства и бедствия скитаний целиком ушли из моего сердца. Он спросил: “Кто позаботился о тебе и помог бежать?” Я сказал: “Мой учитель Маулана Мухаммад Садр”. Он приказал. “Позовите его!” Когда его счастливый взгляд упал на Маулана Мухаммада, он воскликнул: “Этот Маулана Садр? Да, от него это можно было ждать”. Он узнал его, удостоил большою внимания и снова расспросил о деталях происшествия, и Маулана Мухаммад повторил [рассказ]. Все выразили восторг. [Падишах] беспредельно осчастливил его, уверив в своей благосклонности. Потом Падишах [307] взглянул на меня и сказал: “Ты еще не навестил Султан Са'ид хана”, — и приказал одному из близких ему людей: “Доставь его в распоряжение Султана”. Я отправился с этим человеком, засвидетельствовал свое почтение хану и, обретя счастье от его взгляда, вернулся обратно к Падишаху. После того, как я посидел немного с Падишахом, его царская милость разрешила мне отправиться к месту моего пребывания. Когда я вышел из помещения, какой-то человек решительно выступил мне навстречу, выражая величайшую почтительность, и сказал: “Меня определили заботиться о Вас в том доме, который Падишах назначил для Вас”, Он пошел вперед и привел меня в один, очень красивый дом. В комнатах были расстелены ковры и заботливо разложены подушки. В том доме было столько собрано и приготовлено вещей для отдыха — съестных припасов, одежды, слуг и вольноотпущенников, что могло хватить на все. Каким языком можно выразить благодарность за то, когда после таких трудностей и бедствий, из-за которых можно было задохнуться, а душа находилась в тисках, [человек] оказывается на таком просторе, где уготованы разнообразные блага и покой. Да воздаст ему Аллах добром!

Таким образом /149б/ много времени <я провел в Кабуле (Приведено по Л2 137а, Л3 114а) в спокойствии и благополучии на службе у Падишаха. Он постоянно добром и лаской, обещанием милости или строгим предупреждением побуждал меня приобретать знания. Если он замечал, что я приобрел немного знаний, он старался умножить свои милости, всем говорил об этом и требовал одобрения. В то время он относился ко мне с такой любовью и состраданием, какие могут проявлять только нежные родители по отношению к своим родным детям. Благодаря милости Падишаха я никогда не вспоминал то тяжелое время, которое было наполнено днями горечи и несчастья.

С того времени до 918 (1512 — 1513) года я находился в услужении у Падишаха. И если он выезжал на коне, то удостаивал меня чести сопровождать его, если же он устраивал собрания, то обязательно делал меня своим собеседником. Одним словом, при всех обстоятельствах он не разлучался со мной, за исключением моих занятий, а когда я освобождался от уроков, за [308] мной приходил человек, и таким образом он постоящо проявлял отеческую заботу обо мне.

ГЛАЗА 20.

УПОМИНАНИЕ О ПОХОДЕ ШАХИБЕК ХАНА ПРОТИВ КАЗАХОВ И О РАССТРОЙСТВЕ ЕГО ДЕЛА

Когда Шахибек хан, наполнив чаши жизни ханов <и моего отца (Добавлено по Л1 110б, Л2 137а, Л3 114а) вином мученической смерти, заставил их испить его и даже выпить залпом, то, как говорят: “Вино, которым ты поишь других, выпьешь и сам”, чаша его жизни тоже наполнилась, счастье отвернулось от него, кубок его благополучия опрокинулся и остаток того [вина], которым он напоил их, залпом выпил сам. Стихи:

О свет моих очей, слушай, [к тебе] есть слово
Пей, пока чаша твоя полна вином, и пои других

Подробности этого таковы: когда он успокоил свою душу насчет дел ханов и моего отца, то погнал коня могущества во все стороны, пускал стрелы наказания повсюду и как хотел, так и поступал. /150а/

Зимой 915 (ноябрь 1509 — февраль 1510) года он пошел на казахов. Хотя в то время их ханом был Бурундук хан, однако [фактически] правил Касим хан. Несмотря на свое величие, у Шахибек хана не было силы противостоять ему. Численность войска [Шахибек хана] в то время превышала двести тысяч. Поскольку наступила зима, то все [его воины] из-за фуража для животных пребывали в разных местах. В разгар зимы Шахибек хан то уходил, то возвращался, совершая волчьи набеги. Это он делал для того, чтобы противник не мог приближаться к его владениям. Последний раз он устроил набег в упомянутом выше году, когда у коней его войска силы совершенно иссякли. Оставшись сам около Кук Кашане 5, он выделил группу воинов с конями, у которых еще остались силы, и отправил их вперед. На них напали несколько человек, взяли их в плен и увели как добычу.

Однажды, выпасая лошадей, [воины Шахибека] получили известие о том, что поблизости находится Касим хан, и испугались. Один из эмиров Касим хана Буйун Пир Хасан, услышав о набеге Шайбана, двинулся, со своими людьми против той группы и пустил слух, что прибыл Касим хан и показался им издали со своим [309] войском. Воины Шахибек хана, подумав, что, возможно, подошел сам Касим хан и побросав все, что захватили, опустошенные добрались до Шахибек хана с вестью о прибытии Касим хана. Шахибек хан тут же ударил в барабан ухода и не пытался получить другие вести. Кто не смог, отстал, кто смог, ушел, и таким образом, разбитые и разрозненные, они в конце зимы добрались до Самарканда. Сам [Шахибек хан] направился в Хорасан и провел там весну, а в начале месяца тир 916 (третья декада июня 1510) года он повел войско на хазаре, но сколько бы он ни искал их в горах Хазаре, не нашел и следа от них, так как хазаре [скрывались] в местах, обнаружить которые было невозможно. При возвращении им пришлось идти по краю ущелья, по дну которого протекала река Тилман 6. Дорог для спуска в ущелье было мало и те очень узкие. Спуститься и доставить воду такому многочисленному войску /150б/ по одной или двум тропкам было очень трудно. Так шли они несколько дней и из-за недостатка воды лишились сил. Погибло много лошадей. Это войско также потерпело неудачу и вернулось в Хорасан. Поскольку была зима и войско постигло тяжкое испытание, [Шахибек] разрешил всем воинам разойтись по своим домам. Они рассеялись [по территории] от окраин Туркестана до пределов Ирака и Кермана. Тем временем пришло известие о выступлении шаха Исма'ила на Хорасан. Так как войско было распущено, то [Шахибек хан] счел нецелесообразным оставаться в Герате. Он разослал гонцов в разные стороны для сбора войска и приказал, чтобы султаны и эмиры собрались в Мерве, и сам направился туда же. Когда он прибыл в Мерв, следом за ним подоспел и шах Исма'ил, о чем вскоре будет изложено, <если будет угодно Аллаху>.

ГЛАВА 21.

НАЧАЛО РАСПРЕЙ МЕЖДУ ШАХ ИСМА'ИЛОМ И ШАХИБЕК ХАНОМ И ГИБЕЛЬ ПОСЛЕДНЕГО

В начале книги при упоминании падишахов было написано о государях, которые правили в 915 (1509 — 1510) году в каждой стране. В том числе [было сказано], что шах Исма'ил укрепил свою власть в Ираке, искоренил установления шариата в <городах Ирака и совершал поголовные избиения людей. Изложение его злодеяний не умещается в этом кратком [повествовании]. Когда границы владений Шахибек хана приблизились к Ираку, то узбеки стали совершать набеги на [310] большинство пограничных с Хорасаном [районов]. Шах Исма'ил послал человека к Шахибек хану с дорогими дарами и письмом, в котором писал: “Прежде никогда прах раздора не покрывал умы двух сторон, чтобы от этого поднялась пыль вражды. Если та сторона будет придерживаться отцовских отношений, то эта сторона не преступит границ сыновней привязанности. Стих:

Сажай дерево дружбы, оно даст плод, желанный сердцу,
Вырви побег вражды, которая приносит бесчисленные

Огорчения

Когда посланник [шаха Исма'ила] уезжал из ханской ставки, [Шахибек хан] отправил с ним такой ответ: “Надлежит, чтобы каждый занялся делом своего отца, а не следовал за матерью, ибо в тот день, когда Узун Хасан 7 отдал свою дочь, а Султан Иа'куб /151а/ сын [Узун] Хасана свою сестру замуж за твоего отца, то она перестала принадлежать к кругу царей эпохи. Ты мог претендовать на царство с материнской стороны до той поры, пока у матери времени не появился султан сын султана подобный мне, как говорится в пословице. <“Пусть сын делает дело отца, а [дело] матери — есть дело дочери” (Добавлено по Л2 137б, Л3 115б). Стихи:

Дела страны и царства знают цари,
О, Хафиз, ты нищий, сидящий в углу, не кричи.

В подарок он отправил посох и нищенскую суму, говоря этим: “Если ты забыл о ремесле своего отца, то этим я напоминаю тебе о нем”. Стихи:

Послушай совет, о друг, больше жизни своей любят
Совет мудрого старца счастливые юноши

Если ты ставишь ногу на ступеньку царства, то подумай о своей голове. Стихи:

Если кто прижимает к груди невесту царства,
То он целует острие сверкающего клинка

Шахибек отпустил посла из Ирака, а сам отправился с войском в Хазаре. Когда посол прибыл к шаху Исма'илу, он послал такой ответ: “Если бы каждому сыну надлежало бы делать дело отца, то всем [людям], поскольку они являются потомками Адама, надлежало [311] бы заниматься пророческой миссией. Если бы царствование обязательно передавалось бы по наследству, то тогда оно от Пишдадидов 8 не перешло бы к Кийанидам 9. Каким образом досталось оно самому Чингизу и откуда оно досталось тебе самому? Стихи:

Не хвастайся покойным отцом, о юноша,
Подобно собакам не радуйся костям

И в ответ на подарок Шахибек хана он отправил прялку и веретено и сказал: “Я скажу тебе то же, что ты написал мне: “Тот, кто прижимает к груди невесту царства...” Теперь я подпоясался поясом борьбы с тобой и поставил ногу поспешности на стремя битвы. Если ты выступишь навстречу мне, то мои и твои притязания друг к другу разрешатся на поле брани, а если нет, то сиди за делом, которое я послал тебе”. И еще он написал:

“Мы много испытали в этом храме наград,
Тот, кто спорил с семейством пророка, погиб”

Когда пришло это письмо, Шахибек хан, распустив свое войско, пребывал в Мерве. Он спешно разослал во все стороны расторопных людей собрать войско. Но еще до того, как войска подошли, прибыл шах Исма'ил и остановился недалеко от Мерва. /151б/

Три дня между двумя сторонами возникали стычки. Между тем стали подходить войска Шахибек хана. Шах Исма'ил, снявшись с той стороны, покинул неровные места. Дозорные узбекского войска увидели это. Узбеки подумали, что враг раскаялся и ушел. Они вышли [из города] во время полуденного намаза накануне рамазана 916 (декабрь 1510) года. Из войска при [Шахибек хане] находилось двадцать тысяч человек. Некоторые советники, вроде эмира Камбара 10 и эмира Райя, предложили: “Если бы сегодня мы отложили бой, то к нам присоединились бы 'Убайдаллах султан и Тимур султан с двадцатью тысячами человек, которые остановились в одном фарсахе [от нас]. Станет более ясным и положение в стане врага: ушел ли он совсем или думает дать бой? Лучше, если мы дадим бой все вместе. Если [враг] действительно бежал, то нет нужды самому хану лично преследовать его, 'Убайдаллах султан, Тимур султан и некоторые другие эмиры могут преследовать врага, а его величество хан не спеша и спокойно, от стоянки к стоянке может идти прямо до Ирака. [312] Очевидно, раз он отсюда возвращается, то народ будет его <гнать, так что у него не будет сил оставаться и в Ираке”. [Шахибек] хан сказал: “Война с ним — это большое сражение за веру. Вместе с тем она принесет много добычи, и в этом полезном и выгодном для земной и загробной жизни [деле] участие [других] султанов не выгодно. Надо проявить мужество”. И он выступил.

Когда они прошли пересеченную местность и дошли до ровных мест, то увидели, что [враг] стоит. Они предположили, что в его войске примерно сорок тысяч человек. Не успели еще ряды узбекских войск построиться, как туркменское войско напало на них. Когда воины [Шахибек хана] увидели превосходящее их по количеству вражеское войско, нога их стойкости пошатнулась, и они пустились в бегство. Однако предводители войска проявили стойкость до конца, пока не были убиты Шахибек хан и все военачальники. Еще никогда в истории не было подобного сражения, в котором погибли бы все предводители /152а/ войска.

Когда беженцы прибыли в мервскую крепость, тот, кто смог, бежал, прихватив с собой семью и скарб, а кто не смог, прочитав айат: <Эта разлука между мной и тобой> 11, бежал [налегке]. Большую часть моголов Шахибек хан переселил в Хорасан, чтобы они находились подальше от [своих] ханов и Моголистана. Когда те беглецы подошли к реке Аму, то попали в руки [моголов], которые не упустили возможности пограбить. Двадцать тысяч моголов отделились и ушли в Кундуз.

'Убайдаллах султан и Тимур султан стояли недалеко от Мерва, когда пришла весть о разгроме [Шахибек хана]. Они тотчас же двинулись в [мервскую] крепость. Прихватив с собой гаремы Шахибек хана, а также некоторых султанов и знати, и все, что попалось на глаза они в ту же ночь ушли. Из оставшихся все мужчины выпили чащу смерти от сверкающего меча туркмен, а женщин забрали в плен.

Устроив всеобщую резню среди жителей Мерва, Шах Исма'ил вернулся в Герат. Он приказал Гератской знати собраться в мечети Маликан и читать хутбу, и чтобы во время чтения хутбы они проклинали асхабов [Мухаммада], посланника Аллаха, <да благословит его Аллах и приветствует>, и верную Айшу, <да будет доволен ею Аллах> — да наполнятся их рты прахом проклятия и неверия! Когда Гератская знать собралась и ей передали тот злосчастный приказ того проклятого, [313] вся знать молчала, пока не заставили подняться на кафедру Хафиза Зайнаддина, проповедника. Хафиз, <да помилует его Аллах>, поднялся на кафедру. Когда после славословия и восхваления дарящего блага Господа и хвалы Господину вселенной [Мухаммаду] восхваление дошло до благословенного имени асхабов, то чувства чести и набожности схватили ворот благочестия и мужества Хафиза, и он предпочел вечное счастье того мира бренной жизни и мучениям этого мира и сказал: “Много лет я читал хутбу в соответствии с сунной и мусульманской общиной. Сегодня солнце моей жизни дошло до заката старости. Если бы был рассвет жизни, то и тогда я не стал бы защищать эту молодую жизнь за счет такого бесподобного неверия, тем более [сейчас], когда моя жизнь подошла к концу”. Он сказал это /152б/ и начал произносить как обычно имя асхабов с почтением и уважением. Поднялись проклятые кизилбаши, <да проклянет Аллах их всех>, схватили Хафиза за белую бороду, стащили его с кафедры вниз и разорвали на куски. Знатные люди разбежались в разные стороны.

На следующий день шах Исма'ил вызвал шайх ал-ислама, о котором было сказано при упоминании вельмож Хорасана. Когда тот явился к нему, то [шах] посмотрел на шайха и сказал: “О, шайх! Ты ученый человек. Будет жалко, если совершишь ошибку. Иди, предай проклятию асхабов и прими вероучение шиитов”. Шайх заговорил: “О сын мой! Что ты знаешь о религии, что указываешь мне? Приведи к нам тех людей, которые являются действительно неверными, заслуживают смерти и ввергли тебя в это несчастье. Если слова их будут убедительны, то мы откажемся от своей веры и примем их веру. А если мы докажем им преимущество нашей религии, то ты откажись от своего губительного вероучения и прими нашу истинную веру”.

Шах Исма'ил обратился к своим улемам за советом. Они ответили: “Этих людей невозможно убедить словами”. Тот стократно злосчастный [шах Исма'ил] вторично обратился к шайх ал-исламу и сказал: “Давай, шайх, откажись от своей веры”. Шайх стал бранить его: “О проклятый, пусть наполнится твой рот прахом проклятия и да падет на голову твою камень проклятия! На твою трусливую спину мужи пролили столько спермы, что родословная, которая бурлит в твоих кишках лишила твой мозг украшения ума, и ты не можешь [314] отличить безобразные чувственные желания от сути духовных устремлений. Что ты понимаешь в религии и религиозном учении? Как ты отличишь сатану от милосердного [Аллаха]? Какой наукой и знанием, умом и разумом ты отличишь правду от лжи, что призываешь меня к истинной вере?” Пока шайх ругался, [шах Исма'ил] взял лук и стрелу и выстрелил в шайха. Шайх вытащил стрелу и кровью, которая текла из раны, смазал свое благословенное лицо и белую бороду и сказал: “Слава Аллаху, что в свои восемьдесят лет ради доказательства истинной веры и искоренения ложного вероучения я увидел свою белую бороду, окрашенную кровью мученической смерти”. /153а/ Тогда тот опозоренный нечестивец вытащил из своего колчана другую стрелу и пустил в шайха. Затем он приказал вынести шайха, повесить на высоком дереве и спилить его под корень. Шайх упал вместе с деревом, его понесли на базар Малик и там зажгли. Сколько бы ни старались, благословенная грудь шайха не горела. [Тело его] еще долго растаптывалось неверными на базаре.

Мудрость всеведущего Мудреца, <да будет слава Его>, который подвергает испытанию своих избранников несчастиями и бедствиями, состоит в том, что в интересах рода человеческого, в удовлетворении потребностей которого нет у человека никаких средств, происходят такие дела, которые, возможно, становятся как бы завесой перед достижением близости [человека с Аллахом], как сказано в изречении пророка Мухаммада: <Близость у меня с Аллахом во всем>. Самое малое [из тех дел] — это удовлетворение желаний натуры, представляющее собой чувственные наслаждения. Хотя это и закономерно, но от совокупления смятение души обретает большую силу, чем это необходимо, и соответственно этому у души появляется слабость в ее устремлении к Аллаху. А постигающие [человека] несчастья и бедствия являются искуплением за те наслаждения. Вместе с этим [Аллах, ниспосылая верующим бедствия], покажет трусливым в вере отвагу убежденных, чтобы те не проявили боязни в истинной вере. Польза от этого распространяется повсюду. А может быть и такое, что вечная воля и непреходящая милость [Аллаха] предопределили тому счастливому такое высокое положение, которого без терпеливого перенесения трудностей того испытания он не может достичь. Таким же образом взамен пропасти того бедствия другое несчастье в [315] низшей пучине [ада] для него не уготовано. Кроме всего этого в тайниках [Всевышнего] могут быть и другие мудрости, о которых никто не ведает.

Одним словом, пока совершались эти гнусности, шах Исма'ил находился в Хорасане. Об остальном будет изложено кратко, <если будет угодно всевышнему Аллаху >.

Комментарии

1. Керман — юго-восточная область Ирана и город того же названия; до прихода арабов (VII з.) — столица области. (Бартольд. Историко-географический обзор Ирана, с. 140 и сл.).

2. Кала-йи Зафар — крепость на левом Кукча. (Бартольд, Бадахшан, с. 345).

3. Коран, XIV, 15(12).

4. Тирмах — месяц июнь.

5. Кук Кашане — название здания своеобразной архитектуры, построенного из жженого кирпича с орнаментацией из синей кошмы, расположенного вблизи Сыгнака, километрах в восьми по направлению к Тюмень-Арыку в Казахстане. (Материалы, с. 516, примеч. 21).

6. Тилман — горная река в Афганистане, к юго-западу ст Кабула.

7. Узун Хасан (857/1453 — 882/1478) — наиболее выдающийся представитель династии Ак-Коюнлу, распространивший свою власть на весь Иран до Хорасана, на Ирак и Персидский залив. (Босворт, Мусульманские династии, с. 223).

8. Пишдадиды — первая династия (по Фирдауси) в Иране, основанная мифическим царем Хошангом. (Фрай, Наследие Ирана, с. 01 — 62).

9. Кийаниды — другая мифическая династия в Иране при Зороастре.

10. Эмир Камбар (ум. в 935/1528 г.) — правитель Мерва, затем Кундуза при Шайбани хане. (Бабур-наме, с. 179, 180).

11. Коран, XVIII, 77(78).

Текст воспроизведен по изданию: Мирза Мухаммад Хайдар. Тарих-и Рашиди. Ташкент. Фан. 1996

Еще больше интересных материалов на нашем телеграм-канале ⏳Вперед в прошлое | Документы и факты⏳

<<-Вернуться назад

Главная страница  | Обратная связь
COPYRIGHT © 2008-2024  All Rights Reserved.