Мобильная версия сайта |  RSS |  ENG
ДревЛит - древние рукописи, манускрипты, документы и тексты
 
   

 

» ТРИОНОВ К. К. - В ГОСТЯХ У ХАНА НАСР-ЭДДИНА
В то время коканский базар был самый богатый во всем Туркестане.
Там можно было найти все, что производила страна, и, кроме того, привозные товары из России, Персии, Англии и Индии. На местные изделия, напр., ковры, шелковые ткани, мозаичные изделия из бирюзы, каракулевые халаты и медные изделия чеканной работы цены были баснословно дешевые.
Продвигаясь от давки к лавке, мы прошли почти весь базар и попали в мясные ряды, где около одной из лавок собралась очень волнующаяся и кричащая толпа. Когда мы подъехали, толпа расступилась, и мы увидели ужасную картину. Посреди грязной, немощеной улицы, в громадной луже крови валился труп только что зарезанного молодого сарта. Он был бос, почти голый. На нем ничего не было, кроме коротких полосатых шаровар, доходящих до колена. Голова почти отделилась от туловища, держась лишь на хребетном столбе, руки связаны на спине, лица не было видно, так как он лежал, уткнувшись лицом в землю.
Оказалось, что сегодня хан уже разбирал судные дела и всех приговоренных к казни привели на базар и заперли в одну из пустых мясных лавок, откуда они, а их было 6 человек, чрез двери и щели в деревянной степе лавки, смотрели на казнь и переговаривались с родственниками, торопясь проститься и передать последние приказания, пока еще не дошла до них очередь быть зарезанными.
Отсутствие ли женщин и детей, или по тупой покорности судьбе, но на лицах как самих осужденных, их родственников, так и праздной толпы не видно было ужаса; все болтали, кричали, и некоторые даже смеялись!
Около зарезанного и уже застывшего трупа стоять высокого роста и кривой на один глаз палач, одетый в красный ватный халат, с засученными рукавами. Одна из рук и очень тонкий, немного кривой и длинный нож, который он держал, были запачканы в крови. Палач изредка лизал с ножа человеческую кровь и косил свой единственный глаз на публику, желая подметить, какое это производит впечатление. Ему хотелось бы возможно более устрашить ее, чтобы она была щедрее.
Палач определенного содержания и даже поштучной платы, как у нас, не получал и жил на взятки, получаемые от родных казненных.
У сартов голов не рубили, а людей резали по тому же способу, как они режут баранов, т. е. лезвие очень острого и тонкого ножа протыкается с одной стороны шеи на другую и затем быстро протягивается вперед, так что если нож был воткнут между шейными позвонками и сонными артериями, то при движении ножа вперед артерии перерезались и получалась огромная рана, и смерть наступала почти мгновенно, но если палач был недоволен подарком, то он прорезал только переднюю часть горла, и казненный мучился долгое время, храпя и истекая кровью.
Казнь остальных воров была приостановлена, так как их родственники и далее сами потерпевшие отправились с подарками к хану просить о смягчении приговора, и скоро приехал придворный, объявив, что хан заменил смертную казнь отрубанием пальцев левой руки, что откладывается до следующего дня.
По рассказам палача, вору отрубает пальцы тот же палач, у тех же мясных лавок, пользуясь тем же топором и тем же обрубком дерева, которые употребляются в той лавке при рубке бараньего мяса. Руку, у которой палач отрубил пальцы или всю кисть (тоже смотря по взятке), сейчас же окупают на секунду в котелок с кипящим бараньим салом и затем оперированного отпускают на все четыре стороны.
В кипящее сало опускают изуродованную руку не с целью увеличить боль и страдания казнимого, но для предупреждения гангрены, и, по их словам, после такого варварского лечения, рука заживает быстро и без особого лечения.
Казни же знатных лиц, особенно важных преступников, или посажение на кол всегда обставлялись особой торжественностью и производились на дворцовой площади.
Для посажения на кол приговоренного привязывали к арбе, перегнув его пополам, а к другой арбе, такой же самой высоты, привязывался длинный, толщиною в две руки, заостренный кол, и эту арбу шесть человек накатывали на преступника, а палач направлял острие кола, который сразу влезал на поларшина в тело казнимого, при чем последний после короткого крика впадал в беспамятство, тогда его и кол, в него всаженный, отвязывали от обеих арб, кол поднимали и вставляли его толстым, тупым концом в яму и укрепляли в вертикальном положении.
Через некоторое время сознание возвращалось, казненный кричал, конвульсивно шевелился и тем помогал колу еще глубже войти в его тело, и так повторялось до тех пор, пока кол не повреждал каких-либо важных внутренних органов, или казненный не исходил кровью.
Тут также, как и в описанных выше казнях, все зависело от ловкости палача, т. е. от полученного им подкупа. При желании подолее помучить кол направлялся не прямо по направлению к желудку, а в бок и он упирался в ребра, и тогда казненный мог жить, сидя на коле, более суток.
Полный текст
» ДЖ. А. МАК-ГАХАН - ВОЕННЫЕ ДЕЙСТВИЯ НА ОКСУСЕ И ПАДЕНИЕ ХИВЫ
Заметки американского журналиста о завоевании Россией Хивинского ханства в 1873 году...
Однажды я сел на коня и отправился в Хазар-Асп, где был радушно принят полковником Ивановым. Во время обеда ему доложили что пришла женщина с жалобой.
— Пойдемте со мной, сказал полковник, обращаясь ко мне: — Увидите любопытную вещь.
Так как обычный порядок судопроизводства был прерван бегством губернатора, то обыватели Хазар-Аспа стали приходить для разбирательства своих ссор и с просьбами о защите к полковнику Иванову, который облечен был здесь высшею властью. Мы вышли в большой портик, который, как я уже говорил, служил приемною залой, воссели на ковре, и полковник вступил в роль судьи с приличным случаю выражением сериозности и даже важности на лице. Женщину ввели во двор, который был фута на три ниже портика где мы сидели. Просительница вошла держа за руку олуховатого на вид парня лет 14ти и, кланяясь на каждом шагу чуть не до земли, обратилась к полковнику, принимая его за Кауфмана и называя его Ярым-падишахом; титул этот полковник принял с полным достоинством. Это была старуха прикрытая невзрачным хивинским халатом. Единственная принадлежность туалета отличающая костюм ее от мужского был высокий белый тюрбан который носится всеми хивинскими женщинами. Она с низкими поклонами подала полковнику небольшой подарок, состоявший из хлеба и фруктов, и стала излагать свою жалобу.
Дело было в том, как объясняла она, что у сына ее — указывая на приведенного с собою неуклюжего малого, — украли невесту.
— Кто же украл? спрашивает полковник.
— Да вор собака - Персиянин; мой собственный раб; он свел моего же осла и на нем увез девчонку. Чтоб изчахнуть ему, окаянному!
— Так он, значит, совершил три кражи: украл осла, девушку и самого себя, перечел полковник с деловым видом. — Ну, как же он украл девушку? Силой ее увез?
— Уж конечно силой: разве она не была невестой моему сыну? Да разве какая девушка доброю волей убежит от своего жениха c собакою-рабом?
— А кто она? Как вы ее обручили с сыном?
— Она также Персиянка. Я купила ее у Туркмена который ее только-что привез из Астрабада, и заплатила за нее пятьдесят тилль. Должно-быть собака-раб приворожил ее, потому что как только она его увидала, так бросилась ему на шею, плача, рыдая и уверяя что он был ее товарищем и другом с самого детства. Я, конечно, побила ее хорошенько за эти бредни. Женить на ней сына я хотела через несколько дней; но как только подошли Русские, так хитрая девчонка и подговорила раба бежать с ней. Теперь уж они верно поженились.
— Ну так что же я могу для вас сделать?
— Разыщите и отдайте жену моему сыну, а мне раба и осла. Полковник сказал ей с улыбкой что посмотрит что может для нее сделать, а теперь она может идти. Она ушла, пятясь все время назад и кланяясь на каждом шагу до земли самым почтительным образом как при дворе. Видно было что не в первый раз пришлось ей приносить жалобу судье.
Но сын ее не получил никогда обратно своей невесты, ни ей не разыскали ни раба, ни осла.
Полный текст
» В. МАРКОЗОВ - КРАСНОВОДСКИЙ ОТРЯД
Между тем далее терять время было совершенно невозможно. Оставалось прибегнуть к некоторому насилию, как к последнему, более или менее вероятному, средству для своевременного начала движения. Поэтому, после небольшой внушительной речи туркменам, немедленно последовали и внушительные дела. В обращении начальника отряда, которое тут же переводилось во всеуслышание, между прочим указывалось на то, что все они были свидетелями самых точных и аккуратных денежных расчетов наших с балханскою чарвою за верблюдов, работавших между Михайловским постом и Таш-Арватом, равно как и за тех, которые везли груз отряда во время движения последняго в Кизил-Арват, что всем туркменам ведомо предложение наше производить полуторную плату, против существующей в крае, за добровольный срочный наем верблюдов и прочее, но что так как однако же все это не подвинуло дела, то мы постараемся обойтись без их услуг. Объявлялось также во всеобщее сведение, что отныне мы будем продолжать платить за наем верблюдов лишь балханской чарве, за остальных же платить не станем, при чем те вьючные животные, которых пригонят нам, так сказать, по доброй воле, будут принадлежать их хозяевам и, по миновании надобности, будут возвращены по принадлежности, верблюды же, добытые с употреблением оружия или вообще силы, будут затем считаться собственностью нашего отряда. Хозяевам верблюдов, добровольно пригнавших, разрешается оставаться в отряде при своих верблюдах, в качестве верблюдовожатых и с получением кормового рациона в натуре. После этого приказано было роте обезоружить и арестовать присутствовавших приезжих туркмен. Атабай Назар-батыр был раздет и в присутствии всех чувствительно наказан казаками, оружие же его и лошадь были отданы в собственность Ата-Мурад-хану. Из присутствовавших при этом туземцев было выбрано восемь человек, между которыми трое принадлежали к числу туркмен, прибывших в Таш-Арват из Бугдаили и Шаирды. Людям этим велено было немедленно ехать в свои аулы и оповещать народ о виденном и слышанном от начальника отряда. Последний, отпуская этих выборных, успел. также обратить их внимание на то, что если, не смотря на все предпринятое с нашей стороны, нам не удастся пойти в глубь степи, то уже конечно, с помощью наших морских перевозочных средств и верблюдов нашей чарвы, мы не встретим препятствий для движения за Атрек, в чем туркмены, разумеется, нисколько не усомнились. Одновременно с выездом выбранных туркмен выступили из Таш-Арвата и казаки. Одна полусотня пошла на поиски по дороге на Шаирды, а другая была направлена в район кочевок балханской чарвы, — во-первых для приведения в совершенную известность числа имеющихся у них верблюдов и принятия их в свое ведение, а во-вторых, для обеспечения названной чарвы от нападения озлобленной против нее иноплеменной чарвы, которой наши туркмены все еще сильно побаивались. Выбор людей для рассылки по степи был сделан заранее и основывался на том, чтобы выбранный имели в числе заарестованных какого-либо родственника или, по крайней мере, близкого человека. Такой залог, вместе с оставшимся в отряде собственным оружием посланного, должен был оказать значительное влияние на него и служить побуждением к тому, чтобы он уговорил своих соплеменников откупиться от русских ценою каких нибудь 300 — 400 верблюдов. Заметим при этом, что потеря оружия для туркмен, как и вообще для всех воинственных народов Азии, конечно имеет значение не одной только материальной утраты. Она, разумеется, имела для них и другую, еще более чувствительную сторону, на которую мы тоже имели право полагать известную долю надежд, ибо потеря оружия считается у азиатов большим стыдом. Для полноты рассказа упомянем еще, что туркмены, посланные для оповещения народа, имели случай видеть, как арестованные их товарищи работали под наблюдением конвоя. Работа эта, на которую их отвели после ареста, состояла в том, чтобы перевязать часть вьюков из числа заготовленных для предстоявшего похода, обращая их из 10-ти-пудовых в трехпудовые, будто бы для несения этих облегченных вьюков на них, самих же арестованных и им подобных, в случае, если мы будем стеснены в перевозочных средствах. Как ни странным может казаться такой, пожалуй, даже наивный способ острастки, но критику всегда придется принимать во внимание, что туркмен не в состоянии был тогда заниматься математическими расчетами для уяснения себе невозможности передвижения тяжестей на людях при больших расстояниях. Притом же все туркмены того времени конечно бывали близкими свидетелями, до чего жестоко поступают иногда с человеком в известных условиях его жизни. Вообще при этом случае нельзя не привести некоторых фактов, указывающих на полнейшее своеобразие взглядов того туземного населения Закаспийского края, с которым Красноводскому отряду приходилось соприкасаться. Начать с того, что атабай Назар-батыр не только никогда не оставлял русского стана с самого дня расправы, с ним учиненной, и до дня роспуска отряда, но даже перевез семью в Красноводск и сделался вернейшим и преданнейшим нашим слугою. Казалось, наконец, что между ним и Ата-Мурад-ханом не должно было бы существовать искренних отношений, так как последний сделался обладателем почти всего наличного состояния Назара, не исключая нежно любимого им коня, но и этого не было. Назар, вовсе не роднясь с Ата-Мурадом, так сказать, вошел в его кибитку и совершал все последующие походы со штабом отряда, при котором непрестанно находился Ата-Мурад-хан. Последний, будучи весьма добрым человеком, не помышлял однако же о возвращении случайно доставшихся ему коня и оружия своего сожителя, считая все это при надлежащим себе по праву дружбы с сильным равным образом, по тому же праву, священному в глазах туркмен, и Назар ни раза не пытался возвратить свое добро, хотя во всякую данную минуту мог похитить все это с большою лихвою и уйти на все четыре стороны. Так продолжалось дело, пока начальника отряда, за прекрасную и верную службу Назара, не выкупил его достояния у Ата-Мурад-хана и не передал ему обратно. Совершенное несходство с нашими понятиями представляют также удивительные отношения различных туркменских племен между собою. Грабежи, взаимно ими производимые, никогда не считаются ни ограбившими, ни ограбленными за причину, могущую установить дурные соседские отношения. Какие нибудь атабаи, ограбленные, например, джафарбаями, едва мечи вложены в ножны и ружья перестали стрелять, начинают спокойно, без злобы к причинившим горе, глядеть на уводимое у них добро и дружески пожимать руки новым обладателям бывших своих жен и всякого рода богатств, по мнению их, вполне естественно переходящих к тем, которые в данное время сильнее. Но Аллах велик, -придет время, когда он даст силу и джафарбаям, а тогда и они пойдут аламаном и добудут себе сокровища, отняв таковые у тех, кто в данное время будет слабее их, кого Бог захочет покарать их рукою. Туркмены хотя и мусульмане — сунниты, но решительно не фанатики. Тем не менее они глубоко проникнуты истиною ученья Корана, по которому Бог распределяет силу, а потому ее следует уважать и искренно ей подчиняться, сильному же должно служить верно и честно, ибо сила сильного в конце концов перельется в великодушие. В продолжение своей службы красноводский отряд имел множество случаев удостовериться, что самыми надежнейшими его проводниками и разведчиками были люди, предварительно испытавшие на себе в массе или порознь удары судьбы, причиною которых были русские. Таковы были: Ата-Мурад-хан, Назар-батыр и многие другие.
Полный текст
» ПОТТО В. А. - ГИБЕЛЬ ОТРЯДА РУКИНА В 1870 ГОДУ
Ропот сделался общим. Макаров дал знать Рукину. Тот возвратился сам и не без труда восстановил порядок. Напрасно казаки еще раз просили у него дозволения примкнуть к горе и здесь отбиваться. Рукин отвечал, что это будет напрасно, так как без воды и хлеба они защищаться не могут.
— Так ведите нас вперед, — кричали казаки: — мы шашками пробьем себе дорогу, довольно с нас сраму, что по вашему приказанию мы бросили верблюдов и коней.
— До форта далеко, а путь к морю заперт, — возразил на это Рукин: — пробиться мы не сможем и погибнем даром. Киргизы же обещают отпустить нас с честью.
Казаки не верили.
— Вспомните, — сказал тогда Рукин, — что наши офицеры остались заложниками в руках неприятеля, и что всякое упорство с вашей стороны грозит им погибелью.
Казаки отвечали, что они не виноваты в том, что выдали их офицеров, и что, может быть, теперь их уже нет и в живых. Рукин отвечал, что офицеры живы, но при первой попытке казаков взяться за оружие погибнут непременно.
Что происходило тогда на душе уральцев, этого мы объяснить не беремся; но через полчаса казаки молча и угрюмо шли уже вслед за своим начальником к киргизскому стану. Но там ожидало их новое и еще большее унижение. Исса потребовал, чтобы казаки сложили оружие.
Даже Рукин посмотрел на него с недоумением.
— Я не могу иначе отвечать ни за что, — сказал Тулумбаев в полголоса: — сейчас пригонять ваших лошадей и верблюдов, и кто знает, что может случиться, если и мои и твои люди останутся вооруженными. Лучше послушай моего совета.
Один из офицеров отправился к казакам уговаривать их исполнить требование, а между тем Рукин, встревоженный и мрачный, ходил взад и вперед по площадке, где полукружием сидели киргизские вожди. Казаки наотрез отказались повиноваться. Рукин подошел сам и стал угрожать их, что все они, по возвращении в форт, как ослушники, будут преданы полевому военному суду.
— Если мы честно, с оружием, пробьемся в форт, — кричали казаки: — то Бог но без милости и батюшка царь простит нам, что мы не пошли в плен к киргизам.
Ропот превращался в открытый бунт, и страшное слово “измена” там и сям уже стало ходить по рядам уральцев. Минута была критическая. Тогда урядник Неулыбин вышел вперед и обратился к полусотне со следующими словами:
— Братцы! — сказал он: — не хорошо мы делаем, что не слушаем начальника. Сложите оружие; должно быть, нам на роду написано погибнуть, “как с Бекачем” (Князь Бекович-Черкасский, погибший в Хиве в 1717 году.). Простимся друг с другом и умрем честными казаками, а не ослушниками.
Некоторые пробовали возразить ему; но речь Неулыбина произвела поразительное действие: после недолгого спора уральцы пришли к заключению, “что воля начальства есть Божья воля, и что против ее идти не приходится”. Тогда, в последний раз перецеловавшись друг с другом, они неохотно стали снимать с себя винтовки, патронташи, шашки и складывать их на указанное место. Человек двадцать киргизов подошли и накрыли казачье оружие большими тяжелыми кошмами, на которых по углам уселось несколько здоровенных ордынцев. He все казаки, однако же, исполнили приказание в точности. Некоторые, человек 17-18, в том числе хорунжий Ливнин, вахмистр Макаров и сам Неулыбин, сдали только шашечные ножны, а клинки, про всякий случай умудрились спрятать в шаровары, пропустив их через карманы за голенища сапог. Когда все это было сделано, Исса свистнул, и толпа киргизов, скрытых до того в засаде, вдруг с диким ревом ринулась на казаков... Первого схватили есаула Логинова и, набросив ему на шею аркан, потащили к верблюдам. Та же участь постигла всех, кто был безоружен: их смяли массой, связали и потом отвезли в Хиву. Но те, которые успели припрятать шашки, выхватили их и защищались отчаянно; хорунжий Ливкин был тяжко изранен и на третий день умер; Макаров, Неулыбин и остальные казаки были частью изрублены, частью покрыты тяжелыми ранами и попали в плен. Рукин только в момент катастрофы сознал свою непростительную ошибку; не желая пережить своего несчастья, он выхватил револьвер и на глазах у всех застрелился; когда он падал, подскочил к нему Исса и ударом шашки разрубил ему голову.
Полный текст
» ДОЛГОРУКИЙ Д. - ПЯТЬ НЕДЕЛЬ В КОКАНЕ
Казнено было в эту памятную середу семь мужчин и одна женщина: из них четверо за воровство, а трое мужчин и женщина за прелюбодеяние. О последних следует рассказать подробнее. Жила одна женщина в Кокане; муж ее и отец уехали торговать в Кашгар, а она, одинокая, скучала в доме; соседом ее был старик Коканец, который, несмотря на запрещения пророка, пропил все свое небольшое состояние и принужден был, чтобы продолжать пьянствовать, прибегать всяким средствам. Приметил он одинокую женщину и стал ее соблазнять: «приходи ко мне, у меня найдешь молодых людей, повеселишься», и проч. Женщина не устояла и стала ходить к старику, где встречалась с разным народом. Сын старика, десятилетний мальчик, побитый за что-то отцом, в отмщение, донес полиции. Полицейские явились очень ловко и застали в доме старика несчастную женщину и двух молодых людей. По здешним законам всех четырех казнили. Хорош однако сын!
Наш хозяин нас очень убеждал посмотреть на одного из казненных, — к стыду нашему должен сознаться, мы поехали. Долго так и носился пред глазами этот съежившийся, обезображенный труп, лежавший в пыли на углу двух крытых рядов базара; а вокруг шум, крик, движение, постоянный говор беспрестанно меняющейся толпы, не обращавшей ни малейшего внимания на бренные остатки казненного; одним словом, рамкой смерти была живым потоком отовсюду бьющая жизнь. Тяжелое было это впечатление и нелегко было отделаться от грустных мыслей которые оно зарождало.
Замечательнее всего, что странное стечение обстоятельств связало нас с казненною бедною женщиной. Дня два после памятной середы, вечером пришел к нам, как обыкновенно, Ашир-Ходжа и с таинственным видом рассказал нам следующее, слышанное им, как он говорил, тому назад несколько минут от верных людей: Мальчик донес Раису, что к отцу его ходят на свидание с женщиной двое Русских, высокого роста, живущих не в караван-сарае, как все иностранцы, а на частной квартире. Во всем Кокане только мой зять и я жили в частном доме. Указание на нас было очевидно; но далее, раис, зная как мы были почетно приняты ханом, не решился нас арестовать на месте преступления, а поспешил доложить обо всем хану. Хан якобы решил послать чиновника сказать нам, что мы хотя и гости его, не должны однако злоупотреблять получаемым гостеприимством; проступок наш он нам прощает, ибо мы не знаем коканских законов; между тем приказал раису выследить не бывают ли кроме нас другие на свиданиях у старика, и тогда тех безжалостно арестовать и казнить. Раис так и поступил. Как только мы ушли от старика, вслед за нами пришло двое туземцев. Их всех тотчас схватили и на другой день казнили. Народ, прибавил таинственно Ашир-Ходжа, очень негодует, что Русских прощают, оставляют без всякого наказания, а наших казнят.
Полный текст
» ВОРОНЕЦ Е. - ВОСПОМИНАНИЯ О ЗАЩИТЕ САМАРКАНДА в 1868 году.
Часов с семи или восьми, перестрелка стала разгораться. Неприятель закопошился. По улицам города были заметны оживленное движение и беготня. По временам, у самых стен цитадели, в общем шуме, можно было различить делаемые неприятелем распоряжения и отдаваемые приказания. Сарты готовились к штурму.
Вскоре, как и накануне, заревела шахрисябская труба, заиграли зурны, забили барабаны. Неприятель с криком ур! (бей) бросился на стены цитадели. Его стрелки, засевшие в высоких двухэтажных саклях, наносили гарнизону громадный вред. Град камней сыпался на защитников с трех сторон. С трудом успевали убирать раненых и убитых и заменять их места. В особенности терпели люди, занимавшие сакли с правой стороны от ворот. Здесь, как уже было замечено, окна и двери выходили на крыши городских сакель, взобравшись на которые неприятелю легко уже было попасть в цитадель. В двадцать минут одиннадцатого вышеупомянутые сакли были им заняты; на ворота произведен дружный натиск и мешки, заслонявшие их, разбросаны; часть стены левее от ворот тоже перешла в руки осаждавших, которые почти в упор стреляли по защитникам; артиллеристы наши, по несчастной случайности, зарядили орудие порохом к дулу — выстрела не произошло; люди наши отшатнулись и столпились в улице, ведущей в Кок-таш. Два-три человека из числа штурмующих бросились-было к оставленному орудию и схватились за его колеса. Наступила грозная минута: солдаты наши стояли на месте, кричали ура и умирали... Мужество подполковника Назарова и личный пример прапорщика Верещагина поправили дело. Последний, с ружьем в руках, во главе нескольких человек, бросился в сакли, занятые неприятелем, и штыками опрокинул его в город; остальные дружно ударили на ворота. Неприятель не выдержал натиска: им овладела паника, и несколько человек наших, выскочивших за ворота, стреляли по бегущим.
Полный текст
» АРМИНИЙ ВАМБЕРИ - ПУТЕШЕСТВИЕ ПО СРЕДНЕЙ АЗИИ
Как бы благородна ни была эта картина туркменского гостеприимства, все же его прелесть исчезает, если я сделаю здесь небольшое отступление, в котором инстинктивный характер туркменского гостеприимства предстает в причудливой форме. Один из моих нищих спутников во время моего пребывания среди туркмен отправился наносить свои визиты за подаянием, облачившись в худшие из лохмотьев. Настранствовавшись за день, он вошел вечером в стоявшую особняком юрту, чтобы переночевать там. Как принято, он был встречен дружески, но вскоре он заметил, что хозяин дома был в большом затруднении и бегал взад и вперед, словно искал что-то. Нищему уже становилось не по себе, как вдруг туркмен приблизился к нему и, густо покраснев, попросил взаймы несколько кранов, чтобы достать ужин, так как у него есть только сушеная рыба, а гостю следовало бы предложить блюда получше. В такой просьбе, конечно, нельзя было отказать. Мой спутник открыл спрятанный в лохмотья кошелек, и после того, как он дал хозяину 5 кранов, все, казалось, было улажено. Ужин был съеден за приятной беседой, гостю был постелен самый мягкий ковер, и на следующее утро его проводили со всеми почестями. ”Не прошло с момента моего ухода и получаса. - рассказывал мой друг, - как какой-то туркмен погнался за мной и с угрозами потребовал мой кошелек. Велико же было мое изумление, когда я узнал в разбойнике моего вчерашнего хозяина. Я думал, что он шутит, и начал дружески уговаривать его, но дело все более оборачивалось всерьез, и, чтобы избежать недобрых последствий, мне ничего не оставалось, как отдать ему кошелек, чай, расческу и нож - все мое имущество. Я уже хотел идти дальше, но он остановил меня, открыл мой, т.е. теперь уже свой, кошелек и достал оттуда 5 кранов со словами: "Возьми мой вчерашний долг. Теперь мы квиты, ты можешь идти дальше".
Полный текст
» ЗАХАРЬИН И. В. ПОСОЛЬСТВО В ХИВУ В 1842 ГОДУ (По рассказам и запискам очевидца)
Он так и обмер... Глядит — стоит перед ним хивинец и приветливо улыбается... Оказалось, это был наш беглый солдат, из татар, оренбургский уроженец; служа в оренбургском гарнизоне, он часто встречал Зеленина на городских улицах и запомнил лицо его, как офицера, перед которым приходилось снимать шапку. Он имел теперь в Хиве свой дом и обзавелся уже семьей. Пригласив к себе “земляка”, он угостил его чаем и просил заходить почаще; но Зеленин побоялся потом бывать у него, так как соседи хивинцы очень недружелюбно посматривали на “уруса”, а самый дом татарина был на краю города, в балке. Этот солдат был потом в доме посольства и предлагал его обитателям, все молодым и одиноким людям, довольно интимные услуги... но место такого поставщика было уже занято. Садом, в котором расположен был запасный “дворец” хана (где помещалось посольство), заведовал особый специальный садовнику из пленных персиян, знающий хорошо свое дело; и вот, жена его, тоже пленная персиянка, предлагала гг. офицерам свои конфиденциальные услуги: стоило только уплатить ей полуимпериал, и в ханском саду ночью, в сопровождении этой садовницы, появлялась женская фигура в чадре, в шелковом халате и таковых же шальварах, закутанная в кисею и персидскую шаль... Смотря по требованию, в саду появлялось иногда и несколько таких фигур разом... Под большим секретом персиянка уверяла, что таинственные незнакомки — бывшие жены умершего хана, материальная участь которых при новом владыке была действительно не очень-то завидна... Очень возможно, что садовница преувеличивала происхождение и положение рекомендуемых ею особ, что это были просто пленные рабыни персиянки, прислужницы из гарема бывшего хана; но только костюмы их были всегда очень роскошны, каких не могли бы иметь простые пленницы-рабыни.
Полный текст


Главная страница | Обратная связь | ⏳Вперед в прошлое⏳
COPYRIGHT © 2008-2024  All Rights Reserved.