Мобильная версия сайта |  RSS |  ENG
ДревЛит - древние рукописи, манускрипты, документы и тексты
 
   

 

» О ВТОРОМ ПОСЕЩЕНИИ ИМПЕРАТОРОМ ПЕТРОМ ВЕЛИКИМ СОЛОВЕЦКОГО МОНАСТЫРЯ

1702 Года Августа 10 дня Великий Государь Царь Петр Алексеевичь, всея России Самодержец, с Сыном Своим, Государем Царевичем и Великим Князем Алексеем Петровичем и с своим Царским сигклитом изволил прибыть под Соловецкий остров на тринадцати кораблях, которые стали на  якорях с пушечною пальбою близь Заицкого острова. По Высочайшему Его императорского Величества изволению, объявленному прежде того Архимандриту присланным в монастырь из Анзерского острова чрез Ребольду ближним Стольником Князем Юрьем Феодоровичем Шаховским, Архимандрит с братиею, не ездя в судах ко флоту, в монастыре ожидали встречать Его Величество, Который с ближними своими немногими особами с корабля в боте приехал к монастырю за полтора часа до вечера. Вышед на берег, против монастыря помолился, и принявши у Архимандрита благословение, пожаловал его к своей руке, и сам у него целовал. Потом Келарь с первейшею немногою братиею подошел с подносом, состоявшим в образе, хлебе и рыбе, за что Великий Государь снисходительно благодарил. А прочая братия, отступя мало от Святых ворот, по чину стояли. Его Величество сперва обошел с правой стороны кругом ограды монастырской, а потом вшел святыми воротами в монастырь без благовесту и звону, и изволил прямо идти в Соборную церковь, а из оной, по молитве, в Чудотворную, в коей приложился к рогам Преподобных. Потом изволил быть в ризнице, в оружейной казне и  в трапезе, обещаясь Архимандриту в оной на другой день, по отслушании у Преподобных литургии, кушать своею Царскою персоною со всеми своими начальными Особами. За тем удостоил Высочайшим своим посещением Архимандрита в келье, и у него того вечера откушал с ближними из свиты своей десяти персонами. По откушании, Великий Государь изволил в 6 часу ночи отъехать для успокоения на корабль; а ближние его Бояра ночевали в гостиной келье.
Августа 11-го дня Его Величество с Царевичем и Великим Князем, по приезде с корабля, и со всем своим сигклитом, изволил войти в монастырь без встречи и звону, и слушал литургию, которую отправлял Иеромонах со Иеродиаконом; пели же придворные певчие походно; а по литургии молебен, за коим благоволил Государь денежный вклад пожаловать. По окончании молебна, ради Государя Царевича изволил ходить вторично в ризную, оружейную и в прочие службы. А в наступившее обыденное время настоятель и вся братия встретили пришедшего в трапезу Великого своего Государя, где Его Величество с Царевичем и ближними начальными Особами благоволил кушать монастырскую ищу и питие, коими потчивали его Архимандрит, Келарь,  Казначей и от братии первый Иеромомах. После стола Его Величество благоволил ходить по монастырю и по тюрмам, и посетить вторично Архимандрита в келье, а от него, при наступлении ночи, с Царевичем на корабль уехал.
Августа 12 дня Его Величество изволил с корабля в малом судне на берег приехать без Царевича, и в гостиной укрепившись монастырским легким кушаньем, ездил с ближними своими на лошадях верхами на место Вараку, где делался кирпичь; оттуда возвратился в гостиную же из коей уже поздно отбыл ночевать на корабль, с объявлением Архимандриту такового Высочайшего Своего изволения, дабы он в случае пребывания Его Величества в монастыре и на празднике Успения Пресвятые Богородицы приготовил и накормил в тот день говядиною всех его военнослужащих на кораблях.
Полный текст

Метки к статье: 18 век Петр I

» ОПИСАНИЕ ПОХОДА ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА ПЕТРА ВЕЛИКОГО К ЛЕЖАЩИМ ПРИ КАСПИЙСКОМ МОРЕ ПЕРСИДСКИМ ПРОВИНЦИЯМ

Июля 18-го дня отправился весь флот из Астрахани, и тогож дня не далее могли дойти как до Иванчука, рыбного лакола Сергиево-Троицкого монастыря, лежащего в 30ти верстах от Астрахани, где большие суда стали на якоре, и малые пристали к берегу. Июля 19-го дня, по утру, в начале 8-го часа, по данному сигналу, наши пошли далее и около полудня прошли последний учуг, а оттуда, к вечеру, к Ярковскому устью. Сию ночь стояли еще на реке. На 3-й день, то есть 21-го июля, пошли в море и стали на якорях у острова Четыре бугра называемого. На сем месте, 22-го числа, у генерала-адмирала на гупере, в присутствии государя императора, был совет, на котором определено следующее:

1) если погодою суда разнесет, то собираться им к устью реки Терека. 2) Государю императору положено командовать на корабельном своем боте авангардиею. Всем малым весельным судам, особливо Москворецкому стругу и островским лодкам, следовать за его величеством вдоль подле берегов. 3) Всем ластовым судам под командою капитана фон-Вердена идти прямо к острову Чеченю и там ожидать указа. 4) Гуперу и двум шнавам, на коих были граф Толстой и князь Кантемир, ехать подле берегов так близко как глубина дозволит. Тогоже дня, в 3-м часу по полудни, пошел весь флот, при тихом северном ветре, далее в море. Корабельный бот, на котором государь присутствовать изволил, и следующие за оным островские лодки видны были в малом отдалении, к вечеру в исходе 9-го числа настал юго-западный ветер и следовательно противный, с переменным порывом; для того приказал генерал-адмирал дать сигнал к бросанию якорей; чрез час стал ветер пакта благополучный, — новый дан сигнал к продолжению пути, но островские лодки, оного не слышав, стояли до следующего утра на якорях. Во время ночи гупер и шнавы отдалились несколько от берега. Как скоро день настал 22-го числа, то старались опять к оному приблизился, но уже был полдень, когда императорский бот стал у них в виду. Он стоял на якоре под мысом 12 колков. Пополудни около 4-х часов подошли они к боту весьма близко, а следующего утра 23-го дня повелел государь на своем боте якорь поднять, и направил путь свой прямо к устью реки Терека, куда его величество того же дня и прибыл, но генералу-адмиралу и двум шнавам надлежало прежде буктироваться вокруг мыса 12ти колков и для того они так скоро за государевым ботом следовать не могли. Сверх того императорской бот шел скорее нежели их суда. По сим причинам были они принуждены переночевать у острова Чеченя за пять миль от устья реки Терека.
Полный текст

» ПУБЛИКАЦИИ ПЕРВОЙ РОССИЙСКОЙ ГАЗЕТЫ ВЕДОМОСТИ ЗА 1703-1717 ГГ.
В-первых, наипаче всего должни дети отца и матерь в великой чести содержать. И когда от родителей что им приказано бывает, всегда шляпу в руках держать, а пред ними не вздевать, и возле их не садитися, и прежде оных не заседать {Усаживаться, садиться.}, при них во окно всем телом не выглядывать, но все потаенным образом с великим почтением не с ними в ряд, но немного уступя позади оных в стороне стоять, подобно яко паж некоторый или слуга. В доме ничего своим именем не повелевать, но именем отца или матери, от челядинцев просительным образом требовать, разве что у кого особливые слуги, которые самому ему подвержены бывают, для того, что обычайио служители и челядинцы не двум господам и госпожам, но токмо одному господину охотно служат. А окроме того, часто происходят ссоры и великие между ими бывают от того мятежи в доме: так что сами не опознают, что кому делать надлежит.
Дети не имеют без именного приказу родительского никого бранить или поносительными словами порекать. А ежели то надобно, и оное они должны учинить вежливо и учтиво.
У родителей речей перебивать не надлежит, и ниже прекословить, и других их сверстников в речи не впадать, но ожидать, пока они выговорят. Часто одного дела не повторять, на стол, на скамью или на что иное не опираться и не быть подобным деревенскому мужику, который на солнце валяется, но стоять должни прямо.
Без спросу не говорить, а когда и говорить им случится, то должни они благоприятно, а не криком и ниже с сердца или с задору говорить, не яко бы сумасброды. Но все, что им говорить, имеет быть правда истинная, не прибавляя и не убавляя ничего. Нужду свою благообразно в приятных и учтивых словах предлагать, подобно якобы им с каким иностранным высоким лицом говорить случилось, дабы они в том тако и обыкли.
Неприлично им руками или ногами по столу везде колобродить, но смирно ести. А вилками и ножиком по торелкам, по скатерти или по блюду не чертить, не колоть и не стучать, но должни тихо и смирно, прямо, а не избоченясь сидеть.
Полный текст

Метки к статье: 18 век Российская империя

» АНДРЕЙ НАРТОВ - ДОСТОПАМЯТНЫЕ ПОВЕСТВОВАНИЯ И РЕЧИ ПЕТРА ВЕЛИКОГО
Ивана Михайловича Головина Государь весьма любил и жаловал и послал его в Венецию, чтоб он там научился кораблестроению и узнал конструкцию галер, равно и италиянскому языку. Головин жил там четыре года. По возвращении оттуда, Монарх желая знать, чему он выучился, взял его с собою в Адмиралтейство, повел на корабельное строение и в мастерские, и показывая распрашивал обо всем; но ответы показали, что Головин ничего не знает. Наконец Петр Великий спросил его, выучился ли хотя по италиянски? — Головин признался, что очень мало и сего. — «Ну так чтож ты делал?» спросил его Государь. — Всемилостивейший Государь! отвечал ему Головин: я курил табак, пил вино, веселился и учился играть на басу, и редко выходил с двора. Как вспылчив Государь ни был, однако чистосердечным и откровенным признанием так был доволен, что леность его ознаменовал только титлом: князь баса. — И велел нарисовать его на картине с курительною трубкою, сидящего за столом,  веселящегося и окруженного подле музыкальными инструментами, а математические и прочие инструменты брошенными вдали, в знак того, что науки ему не понравились, и что выучился он только играть на басу. Сию картину видел я сам у Государя, и которою Его Величество любовался. При всем том Головин находился в службе при Адмиралтействе в чине генерал-маиора. — Петр Великий любил его за прямодушие, за верность и за природные таланты. В беседах, где бывал Государь, бывал и Головин, то между ближними своими называл его в шутках ученым человеком и знатоком корабельного искусства или басом.
Полный текст
» ГЕОРГ ВИЛЬГЕЛЬМ СТЕЛЛЕР - ОПИСАНИЕ ЗЕМЛИ КАМЧАТКИ
Георг СтеллерЕсли кто-нибудь из ительменов задумает жениться, то он не иначе может добыть себе жену, как отслужив известный срок ее отцу. Выбрав себе девушку, он отправляется в ее жилище, не произносит по поводу своего намерения ни одного слова, но делает вид, как будто уже давным-давно знаком с семьей. Он начинает принимать самое деятельное участие во всех работах по дому и старается, выказывая особую силу, исполняя самую тяжелую работу и угождая своим будущим тестю и теще, а также невесте, снискать всеобщее благоволение. Хотя с самых же первых дней как родители невесты, так и сама невеста понимают, на кого именно имеет виды гость, тем более, что он постоянно старается быть около понравившейся ему девушки и особенно угодить ей и ночью укладывается спать по возможности ближе к ней, все же никто не спрашивает его о цели его стараний, и после года, двух, даже трех лет службы не только будущие тесть и теща, но и невеста не изменяют своего безразличного к нему отношения. Если же ему не удается снискать их благоволение, то вся его работа оказывается тщетною и сделанною впустую, и ему приходится безо всякого вознаграждения и благодарности убираться восвояси. Жених только в том случае просит у отца руки его дочери, если последняя дает ему доказательства своего благоволения, и тогда он объясняет цель своих стараний. Бывает и так, что сами родители заявляют ему: «Ну вот, ты очень ловкий и прилежный человек. Поэтому продолжай действовать в том же духе и постарайся сам поскорее захватить свою невесту врасплох и овладеть ею». Отец невесты обычно никогда не отказывает жениху в руке своей дочери, но ограничивается только словом «гватей» («хватай») и больше ни во что уже не вмешивается.

Метки к статье: 18 век Российская империя

» ФИЛИПП ЛЮДОВИК ДЕ СЕГЮР - ВОСПОМИНАНИЯ
Если у князя рождается сын, он отдает его узденю или черкесскому дворянину, который воспитывает этого ребенка на свои средства, обучает военному делу и дерзкому воровству, чем и закладывается с течением времени основа его судьбы и славы. В свою очередь обученный военному делу молодой человек, став взрослым мужчиной, отдаст своему бывшему воспитателю в качестве награды за заботу большую часть своей добычи, оставляя себе не больше десятой ее части.
Юные создания обоих полов могут свободно общаться во время их праздников и танцевать вместе.
Когда молодой человек женится, он выплачивает некий подарок, называемый «калым», и дарит своему тесло или панцирь, или кольчугу, или ружье.
Новобрачный не может видеть свою супругу, лицо которой скрыто под таинственной вуалью, и он навлек бы на себя позор во мнении народа, если бы его увидели наедине с нею.
У этого народа, как и в Спарте, разрешено любое воровство, если только вор не оставляет никаких следов. Один юный черкес предпочел умереть, лишь бы не позволить, чтобы его уличили в преступлении.
Этот воинственный народ мало восторгается величием городов, которые они рассматривают как тюрьмы: «Я не поменяю свою бедную хижину на самый богатый дворец, — сказал один кабардинский князь. — В этом дворце стены разукрашены, но сердца спрятаны. Его великие ограды содержат, как в тюрьме, мысли и чувства. Что касается меня, то я предпочитаю дух свободы, и я ни за что не поменял бы мою хижину на все величие и могущество ваших государств».
Будучи магометанами, эти люди все еще сохраняют обычай почитания некоей местности, называемой Татартуп, где видны развалины древней христианской церкви; эти развалины являются священным убежищем, и, несмотря на их обычное легкомыслие, они не осмеливаются почти никогда нарушать клятвы, данные именем Татартупа.
Пища этих горцев состоит обычно из нескольких кусков вареной баранины и вареной на воде крупы. Генерал Павел Потемкин утверждает, что он иногда вставал между двумя кабардинскими князьями, ссорившимися из-за куска вареной баранины так же серьезно, как Агамемнон и Ахилл, которых так поэтично облагородил гений Гомера.
Обычный напиток кабардинцев — это разновидность пива, изготовленного из проса; богатые пьют некрепленый медовый напиток.
На праздниках их молодежь танцует под звуки тамбурина и флейт с тремя отверстиями. Мужчины появляются на праздниках одетые по-военному, а женщины — одетые в самые красивые платья. Перед началом торжества молодые кабардинцы показывают свое военное искусство. Самый ловкий может себе в награду пригласить на танец любую девушку; неудачники лишены такой возможности.
Юные девушки учатся шить и вышивать, чтобы впоследствии украшать одежду или оружие своих мужей. Выйдя замуж, кабардинка сохраняет свою девичью прическу и не получает от родителей разрешения носить женскую прическу до тех пор, пока не родит мальчика.
Женщины воинственны не менее, чем их мужья, и воспламеняют, возжигают и поддерживают их отвагу. Генерал Апраксин видел их после одного поражения ругающими побежденных воинов, упрекающих их за утрату сразу всей их храбрости и права на любовь со стороны их семей.
Когда умирает муж, жена расцарапывает себе до крови лицо и грудь. По этим ранам можно судить о глубине ее обиды. Овдовевший мужчина должен бить себя по голове плетью; этот обычай сейчас уходит из их жизни.
Такие же обычаи существуют у чеченцев, аварцев, каракалпаков, андийцев, алагинов, гребенчуковцев, ингушей, осетин, зигоров и у большинства других народов Кавказа.
Полный текст
» ЖИЗНЬ А. С. ПИШЧЕВИЧА, ИМ САМИМ ОПИСАННАЯ
В первых числах сентября г-н Потемкин вместе с генерал-майором Александром Николаевичем Самойловым, племянником князя Потемкина, и немалою свитою прибыл в Владикавказ, будучи извещен чрез г-на Бурнашева, что царь Ираклий собирался оставить свою столицу и на половине дороги встретить гостей, к нему едущих. По сему известию г-н Потемкин отправил меня в город Тифлис; письмо, мною царю доставленное, содержало просьбу, дабы он его избавил от лишних почестей. Я, получа десять Козаков для моего конвоя, пустился в путь и не замедлил достигнуть до пропастей кавказских, ужас не привыкшему к оным человеку наводящих. Тут встретятся в одном месте горы, на которые поднимаясь казалось конца не предвидится, потом едва вершины оных достигнешь, должно паки спущаться в стремнины несоразмерной глубины, в другом месте можно видеть дорогу, которую едва тропинкой назвать можно, проложенную по косогору или в полугоре, на которой висят каменья чрезмерной величины и грозящие, так сказать, ежеминутным падением. Ударение быстротекущего Терека о каменья один стук ушам делает, а снег с гор скатывающийся с ужасным треском другой ужас наводит. В добавок к сему проезд в сем ужасном месте от живущих тут разных горских народов, нельзя сказать, чтоб был безопасен, которые не будучи никому подвластны и имея один образ человеков, а впрочем совершенные дикари, полагающие почти долгом себе подобного ограбить и даже убить. Жилища их или скудные хижины, или в камнях выдолбленные ямы. Козачий конвой меня проводил только до деревни Ларсы, принадлежащей осетинскому князю Ахмету. Сия деревня лежит на мысу вышедшей высокой горы, на которую надобно вскарабкаться с трудом, чтоб, войдя на оную, увидеть несколько выдолбленных в камнях ям, составляющих все строение деревни Ларсы. Я имел от генерал-поручика Потемкина открытый лист, на котором написано было: «Объявитель сего, войск Ее Императорского Величества поручик Пишчевич, отправленный мною к его высочеству, царю Ираклию, которому всем в Кавказе обитающим князьям и узденям повелеваю чинить всевозможную в проезде помощь». Таковой высокопарный вид казался генерал-поручику Потемкину достаточным для моего проезда, и потому он на прогоны не дал мне ни копейки. На другой стороне сего листа написан был смысл сей бумаги на турецком языке. Я, оставя мой конвой у подошвы горы с одним козаком, пошел к князю Ахмету. Его сиятельство я нашел сидящим у огня, разложенного посреди его норы, ноги поджавши. На одной стороне лежало ружье, а на другой сабля, по жилищу разбросана там и сям солома и несколько ковров. Сам же он занимался обстругивая своим острым ножом как бритва маленькие палочки, которые видно нарочито для препровождения времени ему приготовлены были, и сии потом стружки бросал в огонь. Двое из его рабов, стоя за спиной, ожидали его приказаний, из которых один говорил немного по-русски. Надобно знать, что сей Ахмет за что-то был в неудовольствии на генерал-поручика Потемкина, и, прочитав грозное повеление, повелитель Кавказа с сердцем начал говорить тому из своих прислужников, который разумел по-русски, и при сем разговоре указывал на небо и свою саблю. Слуга, выслушав своего господина, начал мне объяснять его слова, из которых я понял следующее: «Скажи этому офицеру (то есть мне), что так как он вошел ко мне с видом доброго расположения, а не наглостью, с какою некоторые из между их делают, то ему в угодность я дам лошадь и проводника до деревни Степанц-Минде, за безопасность в дороге отвечаю я, для того, что мой будет проводник; впрочем, вот мой бог (указывая на небо), а это мой государь (указывая на саблю), я никаких Потемкиных знать не хочу; я князь и никого не боюсь». После сего я вышел из норы сиятельного владыки и, возвратясь к своим козакам, увидел скоро приведенную мне лошадь и пешего провожатого. Отправив Козаков обратно в Владикавказ, пустился далее на сей нового рода почте и увидел, что горского князя гордость в силах переменить русскую пословицу: «Пеший конному не товарищ». – Следуя я за моим провожатым, имел много кое о чем подумать; с одной стороны, предстояли ужасы природы моим глазам, с другой, мое положение посреди сих пропастей с одним человеком, которого не разумел, ведущим меня Бог ведает куда-либо я и наслышался, что чрез Кавказ дорога проложена, а мне везде предлежали тропинки; следственно я мог думать, что мой провожатый ведет меня куда-либо на гибель, а не по настоящей дороге; притом из-за всякого камня я мог быть убит, я после узнал, что присутствие человека их земли предохраняет всякого иноземца от беды. И так мой сопутник, кроме того, что меня провожал, но был и мой Egide. – Далее, я удивлялся гордости нищего князя, презирающего повеление столь значащего в сем краю начальника, который почти вслед за мной шел, и приписывал это чувствам независимости. Но когда представлялось мне положение сего владыки, то я находил, что он точно мог безбоязненно braver пышного начальника. Что бы ему сделал Потемкин со всею силою у Кавказа стоящею, ежели бы пошел против его: Ахмет, навьючив нищенское свое имущество на своих скотов, пошел бы далее в пропасти и, нашед новые норы, поселился бы. Такому подвижному имению никакая сила не страшна. Сии размышления довели меня до деревни Степанц-Минде пред вечером....
...Таким образом провождал я дни в Тифлисе, обозревая в оном все, что было любопытства достойного. В один день, возвратившись домой позже обыкновенного, удивление мое было соразмерно тому удовольствию, которое г-н Измайлов устроил единственно в мою угодность. Он составил беседу из осьми наипрекраснейших грузинок, из коих самой старшей едва ли было двадцать пять лет; они все сидели, по своему обыкновению ноги поджавши полумесяцем на разосланных на полу коврах, имея свои покрывала на плечи опущенные, чрез что вся приятность их лиц являлась во всем своем блеске, пред ними горело несколько свеч и поставлены были блюда с разными фруктами. Я, войдя в комнату, сим зрелищем был приведен вне себя. Госпожа Измайлова представила меня им как друга ее мужа; они все наперерыв старались мне изъявить знаками свое удовольствие. Госпожа Измайлова взялась быть переводчицей своим подругам всего того, что я для их лестного в тот вечер ни говорил. Две из сих красот, взяв меня за руки, посадили между собой, потчевали фруктами, пели песни и, видя мой веселый нрав, то и они оставя ту робость и застенчивость, с каковою являются в публике; тут предались совершенной вольности как будто бы со мной век знакомы были, позволили мне с собой всякого рода резвости; истину говоря, я мыслями от удовольствия в тот день терялся. Когда подали ужин, за всякой так сказать ложкой, следуя обычаю той земли, следовал стакан вина, которое грузинки без всякой застенчивости пьют, и оное их развеселило до того, что после ужина пели, играли на бубнах и плясали. Таковая утеха продолжалась за полночь, после чего должно было расстаться, причем г-н Измайлов как хозяин дома учредил, чтобы всякая из них со мной поцелуем прощалась, уверяя их, что это есть обычай европейский, с которыми он тот вечер проводили, следственно и должны нравам оных следовать; грузинкам сие показалось кстати сказанным и потому хозяйскую волю выполнили. Признаться, они мне все нравились, но говоря по-султански: я бросил платок на одну лет шестнадцати красотку, которой имя было Нина; глаза ее в продолжение ужина беспрестанно с моими встречались, которых пламя довольно изъясняли огненное ее сложение, она потчевала меня фруктами, называла: Ламази Александре, то есть милый Александр. Госпожа Измайлова сие заметила и потому шепнула ей несколько слов на ухо; она, простившись с нами, вышла с прочими ее подругами из дому, но чрез полчаса опять явилась и отдалась в мои объятия. Какую ночь я проводил с сей более нежели милой женщиной, изъяснять был бы напрасный труд, ибо как описать то, что есть неизъяснимо; натура одарила нас в сем случае тем, что есть свыше всего. Наступивший день нас разлучил, но она обещала своего Ламази Александре посещать чаще, что, однако ж, не сбылось: муж ее, будучи довольно достаточный купец, летами уже более на ту древность походивший, при которой таковая юность не могла в верности свой счет сыскивать, и потому он, сведав о той счастливой ночи, которую его милая Нина со мной разделила, бил ее нещадно и заточил в деревню одного дворянина, своего приятеля, г-ну же Измайлову и его жене грозил за таковое ему нанесенное бесчестие отомстить; многие грузины, приятели г-на Измайлова, советовали и мне беречься сего ревнивца, как такого человека, который в мщении границ не полагал, но всеми сими георгиянскими страхами мы не уважая, продолжали делать свое, да и свойственно ли молодому воину знакомиться с опасностями?
Госпожа Измайлова опять пригласила на ужин к себе своих приятельниц, но оный без милой Нины был не столь весел или мне таким показался оттого, что я ею был занят. Я вышел на минуту в свою комнату, куда увидел вошедшую и одну из гостей, которая вела г-на Измайлова за руку, дабы он мне ее мысли изъяснил, состоящие в том, что тифлисским красавицам весьма обидно будет, ежели только одна Нина мое сердце тронуть могла. Я, чтоб ей показать, что она столько хороша, что можно и ею заняться, и потому просил г-на Измайлова ей сказать, что замеченная ею во мне задумчивость происходит оттого, что я занят одной из составляющих нашу беседу, но не ведаю, мыслит ли она обо мне. На что она отвечала: «Ежели Александре только о сем беспокоится, то это напрасно, ибо он всем моим подругам нравится, а мне преимущественно». За таковые лестные для меня мысли и за незнанием языка мне нечем было ей отвечать как не поцелуем. Г-н Измайлов, видя же себя лишним при столь коротком объяснении и что дело обойдется и без переводчика, и потому оставил нас одних; я обнял грузинку, которая для одного вида несколько пожеманилась, но сдача фортеции скоро последовала, ибо говоря солдатским языком: что может против россиянина устоять! – возвратясь мы опять к беседе, должны были выдержать на счет нашего тайного объяснения разные шутки, от которых я отделался молчанием и незнанием по-грузински, а моя подруга запела песнь и тем прекратила шпынства. Таким образом перешли чрез мои руки и еще некоторые в разные времена из женщин, посещавших дом моего хозяина, из которых ни к одной я особливым образом не был привязан, ибо в сем случае одна новость давала им преимущество. Но наконец сыскалась одна, которой я верность соблюл во все время моего в Тифлисе пребывания, и это великая жертва от молодого человека. Госпожа Измайлова имела приятельницей одну молодую вдову, которая со времени потери своего мужа вела жизнь весьма уединенную и потому благопристойность ей возбраняла являться в наши вечеринки; ей наговорено обо мне очень много хорошего, из чего родилось в ней любопытство меня видеть и для сего назначила женские бани; госпожа Измайлова уверяла меня, что я в ней увижу женщину, не уступающую красотой потерянной мною Нине. Все сие устроено было так, что в помянутых банях одна комната была откуплена для нашего свидания, в котором случае содержатели оных отвечают за безопасность тех, кто вверяет себя их присмотру. Когда я явился к оным, то банщик повел меня длинными темными сенями, в которых передал меня в руки старухи, а сия ввела меня в небольшую комнату, едва освещаемую небольшим окном, в куполе сделанном, где я увидел на диване сидящую грузинку, которой едва ли было двадцать лет, и при таковой молодости наиприятнейшее лицо. Она указала мне возле себя сесть, за которым приглашением, я доказал милой вдове, что россиянин горазд утешать сетующую красоту....
...Прибыв я в Екатеринград и исполнив возложенное на меня дело, пошел отыскивать моего тифлисского приятеля г-на Измайлова, который, возвратясь из Грузии, в сем месте находился. Свидание мое с ним и его женой было трогательно, ибо я ими был любим истинно; они меня пригласили взять мою квартиру с ними вместе: отдохновение мне тем нужнее было, что я для скорейшей езды пустился в сию поездку верхом; козачье седло заставило знать моим разломанным костям, сколь на оном невыгодно ездить непривыкшему.
После разных разговоров не спросить о любезной моей тифлисской Нине было бы преступление, которого сия красота не заслуживала, и я от них узнал, что дворянин, в доме которого я с нею ночь проводил, был приятель ее мужа и тот самый, к которому он ее отправил, дабы со мной разлучить. На другой день оставила она Душет и отправилась в Тифлис, ибо уже были, за несколько дней до моего в сию деревню приезда, присланы два служителя за ней, которых она склонила на свою сторону и, переодевшись в платье одного из них, явилась ко мне в Ананур, а на другой день соединившись с оными, остававшимися в одной деревушке, ожидая ее возвращения, отправилась в Тифлис, но, проезжая так называемое Мухраново поле, была захвачена лезгинцами, в числе которых был один князь, которого красота Нины пленила.
Два месяца она проводила в жилище сего лезгинца, которого страсть всякий день к ней умножалась, и он было положил на ней жениться, ежели она оставит свой закон; Нина, ведая всю власть, какую господин над пленницей в Азии имеет и потому на некоторое время положила притворяться, будто соглашается на его предложение. С сего времени князь ее часто брал с собою в разные поездки, в которых она всегда верхом его сопутствовала. В один день будучи они на охоте и, когда служители разбрелись по лесу, она оставалась одна с князем, которого жажда понудила встать с лошади, оставя на седле свое ружье, прилечь к ручейку, дабы напиться; предприимчивая грузинка, спрыгнув с лошади и схватив ружье, уставила оное дулом в его спину, выстрелила. Натурально в таком расстоянии нельзя было ожидать промаху. После сего сев на еголошадь, которая была добротнее, пустилась в путь и чрез несколько дней явилась в Тифлис, где, часто меня вспоминая, рассказывала г-ну Измайлову и его жене наше свидание в Душете. Наконец приключившаяся ей горячка вогнала ее в гроб. Таковой конец последовал сей любезной, в цветущих ее летах, женщины.
Полный текст
» РУСТАМ РАЗА - МОЯ ЖИЗНЬ РЯДОМ С НАПОЛЕОНОМ
Вечером Бонапарт велел перевести свой штаб в город Фридланд. А наутро посетил поле боя, затем поспешил на передовые позиции, находившиеся на расстоянии двух миль от Тильзита, чтобы узнать, что делается у князя Мюрата. Император переночевал тут же, в хижине на передовой. А наутро князь Мюрат доложил, что враг очень близко, все время атакует, причем тысяч пять-шесть калмыков и татар пускают стрелы. Наполеон успокоил его:
— Не имеет ровно никакого значения.
Он приказал целой дивизии надеть кольчугу, а сверху для маскировки плащи, так что никакие стрелы не могли поразить наших воинов. И только после этого дивизия князя Мюрата кинулась в атаку. Наши со всех сторон теснили врага и преследовали его по пятам до самого Тильзита, причем мост через Неман был заранее сожжен. Пришлось восстановить его, после чего с предложением о заключении мира на наши позиции явился один русский князь. Бонапарт очень любезно принял его, но долго беседовать с ним не стал, сказав:
— Я буду вести переговоры только с русским царем. Князь вернулся, мы переночевали в предместье Тильзита. На следующий день в городе приготовили для Наполеона новую резиденцию.
Французскую и русскую армии отделяла река Неман.
На фронте царило спокойствие. Наполеон велел украсить гирляндами цветов большой речной корабль, на котором он собирался принять русского царя. Когда оба императора с противоположных берегов поплыли на лодках к кораблю, поднялись на борт и подошли друг к другу, все войска в один голос закричали:
— Да здравствует император Наполеон!
Русский царь тоже остановился в Тильзите, ему отвели особую резиденцию. Специально для Александра Бонапарт послал на берег Немана прекрасного арабского скакуна. Когда подошло время, мы тоже сели на коней и поехали ему навстречу. Наши гвардейские войска, пехота и кавалерия стали в почетном карауле на улице, где должны были жить императоры.
Русский царь подъехал на коне со стороны Немана, вместе с Наполеоном принял почетный караул и остался очень доволен. Император по-очереди представлял всех:
— Это мои гренадеры, это стрелки, а это — драгуны...
Одним словом, он все показал царю. Под конец мы подошли к отведенному Александру дому и Бонапарт указал рукой:
— Вот резиденция Вашего величества. Александр, однако, войти не захотел:
— Сир, разрешите прежде дойти до конца улицы, полюбоваться вашими гвардейцами, которыми не устаю восхищаться...
Оба императора осмотрели гвардейские войска, вернулись в резиденцию Наполеона и сели обедать.
Через два дня в Тильзит прибыли также прусский король и королева. Они устроились в доме мельника и каждый день вместе с русским царем ходили к Наполеону в гости и обедали там.
Полный текст


Главная страница | Обратная связь | ⏳Вперед в прошлое⏳
COPYRIGHT © 2008-2024  All Rights Reserved.